Страница:
А здесь все так. Все. И понимаешь это только рядом с Кешей. И в этой фальши она выросла - но почему-то не замечала этого раньше. Этот напыщенно-вежливый тон. Путь Света… какая чушь.
- Да у меня особых планов нет, - сказал Кеша, пожимая плечами.
- Вы где-то работаете?
- Да, санитаром-спасателем, - сказал он.
- И у вас нет образования, - мягко продолжил Илларион.
- Не-а, - бодро ответил Кеша. Про училище он, видимо из принципа, решил не распространяться.
- Видите ли, мне бы хотелось услышать от вас конкретный ответ. Как вы представляете дальнейшую жизнь с Агнией…
- Папа, - вскрикнула она. Это было уж совсем невыносимо. Илларион строго посмотрел на нее.
- Ты сиди. Я даже не пытаюсь разговаривать с тобой, я понимаю, ты влюблена, и у тебя сейчас здравый рассудок не работает. А вы…
Он снова повернулся к Кеше.
- Вы мужчина, Иннокентий, и мне бы хотелось услышать от вас ответ. Вы отдаете себе отчет в том, что происходит? Вы понимаете, что у Агнии есть призвание, и что она не вполне обычная девушка?
- Ну я рад, - сказал Кеша, - тогда мы друг другу подходим. Я тоже необычный. У меня еще с рождения седьмая чакра открыта, вы не в курсе? И вообще я любимый ученик величайшего непальского йога Жри-Нехочурья и живу исключительно в астрале, а вы меня от астральных битв отвлекаете.
Он уставился в лицо Иллариона невинными голубыми глазами. Целитель отвел взгляд.
- Вы паяц, - пробормотал он.
- А у вас аура набок съехала, - сообщил Кеша.
- Я с вами серьезно хотел поговорить.
- А я несерьезный, - Кеша поднялся, протянул руку. Илларион посмотрел на нее с гадливостью, - ну ладно, пойду я. А то на дежурство еще опоздаю.
Он посмотрел на Агнию.
- Пока, детка, до завтра!
Завтра встретиться не получилось. И послезавтра тоже. А потом Агния сбежала и несколько дней жила на квартире у Кеши, не беспокоясь ни о чем.
Отец звонил, уговаривал ее. Она вернулась. Тогда она еще готова была вернуться. И даже продолжать свои целительские занятия, которые, правда, давались ей с трудом. Она почти ничего не слышала, хоть и могла по-прежнему видеть ауры. Ригнор, ее Учитель, куда-то исчез. Но если раньше это было бы трагедией, сейчас Агнии уже и не очень-то хотелось с ним общаться.
Она начала готовиться к поступлению в университет. Видно, ей не суждено стать целительницей.
Демарш Агнии принес плоды - ей не запрещали встречаться с Кешей и даже ничего не говорили. Пожалуйста, гуляй на здоровье. Казалось, все было очень хорошо. Но в один прекрасный день Кеша пришел мрачным.
- Что-то случилось?
- Да что… ничего. Увольняют меня просто.
- Ой, - испугалась Агния, - а как же ты теперь?
- Да ничего. Найду что-нибудь. Жалко, на подстанции хорошо было.
- Да почему увольняют-то? Ты же хорошо работал, тебя же…
- Понимаешь…
Он не хотел говорить сначала, но Агния со временем узнала правду. Это сказала коллега - оператор подстанции, которая была с Кешей в хороших отношениях. Оказывается, начальнику позвонили из центра Иллариона и сообщили, что вот именно этот санитар резко ухудшает карму подстанции.
Агния устроила дома скандал. Не отцу - они со Светозаром как раз уехали на конгресс, и мишенью оказалась Анжела.
- Почему вы со мной не разговариваете? Почему за моей спиной?
- А толку-то с тобой разговаривать? - повышенным, но спокойным тоном ответила Анжела, - ты же дурочка влюбленная. Ты разумных аргументов сейчас не слышишь. Он темный, ты это понимаешь? Он темный.
Агния выскочила из дому, хлопнув дверью. Поехала к Кеше. Всю дорогу она думала лишь одно: им надо расстаться.
Не потому, что "надо слушаться отца". Ерунда это все. Просто ведь не оставят в покое. Не такая уж это маленькая сила - центр Иллариона. Вот пожалуйста, уволили…
Разве только уехать отсюда, уехать совсем, в другой город. Жаль, конечно, но иначе… Но ведь никогда не оставят, не дадут им жить спокойно. Агния ни на минуту не верила, что Кеша "темный". Он был никакой - не темный и не светлый. Рыжий он был. Обыкновенный человек.
Она продумала в деталях, как войдет и скажет Кеше "прости, ты сам видишь, что нам нужно расстаться". Настроилась на холодный и деловой лад. Нажала кнопку звонка - Кеша жил в древнем доме с электрическими звонками. Знакомые шаги за дверью, Кеша на пороге. Едва дверь за Агнией закрылась, все ее намерения разлетелись как дым. Она упала Кеше в объятия, рыдая.
- Ну не реви… ты че, - он гладил ее по голове.
Потом уже, сидя на кухне и вылакав налитый Кешей стакан дешевого вина, Агния сказала.
- Не знаю. Они тебя достанут. Ты же видишь. Наверное… лучше, если ты меня… от меня… уйдешь.
- Кишка тонка у них, - сказал Кеша, - подумаешь, позвонили на подстанцию. Пойду вон на Василеостровскую, там возьмут. У нас просто шеф дурак.
Агния села к нему на колени, обняла за шею.
- Кеш, правда, что делать-то?
- Не грузись, - сказал он. Слишком уж легко он все воспринимает! Агнии было страшно. Не понимает он ничего. Хотелось сказать: увези меня отсюда! Да, хоть бы взял и увез - от этого дома, осточертевшего, где не было у нее ни любви, ни тепла, ни детства нормального. Но как это скажешь - увези?
- Может, нам уехать куда-нибудь? - спросила Агния. И тут же поняла, что нет, не получится.
- А ребята? - ответил Кеша, - да ладно, брось ты. Фигня какая. Устроимся как-нибудь.
14.
15.
- Да у меня особых планов нет, - сказал Кеша, пожимая плечами.
- Вы где-то работаете?
- Да, санитаром-спасателем, - сказал он.
- И у вас нет образования, - мягко продолжил Илларион.
- Не-а, - бодро ответил Кеша. Про училище он, видимо из принципа, решил не распространяться.
- Видите ли, мне бы хотелось услышать от вас конкретный ответ. Как вы представляете дальнейшую жизнь с Агнией…
- Папа, - вскрикнула она. Это было уж совсем невыносимо. Илларион строго посмотрел на нее.
- Ты сиди. Я даже не пытаюсь разговаривать с тобой, я понимаю, ты влюблена, и у тебя сейчас здравый рассудок не работает. А вы…
Он снова повернулся к Кеше.
- Вы мужчина, Иннокентий, и мне бы хотелось услышать от вас ответ. Вы отдаете себе отчет в том, что происходит? Вы понимаете, что у Агнии есть призвание, и что она не вполне обычная девушка?
- Ну я рад, - сказал Кеша, - тогда мы друг другу подходим. Я тоже необычный. У меня еще с рождения седьмая чакра открыта, вы не в курсе? И вообще я любимый ученик величайшего непальского йога Жри-Нехочурья и живу исключительно в астрале, а вы меня от астральных битв отвлекаете.
Он уставился в лицо Иллариона невинными голубыми глазами. Целитель отвел взгляд.
- Вы паяц, - пробормотал он.
- А у вас аура набок съехала, - сообщил Кеша.
- Я с вами серьезно хотел поговорить.
- А я несерьезный, - Кеша поднялся, протянул руку. Илларион посмотрел на нее с гадливостью, - ну ладно, пойду я. А то на дежурство еще опоздаю.
Он посмотрел на Агнию.
- Пока, детка, до завтра!
Завтра встретиться не получилось. И послезавтра тоже. А потом Агния сбежала и несколько дней жила на квартире у Кеши, не беспокоясь ни о чем.
Отец звонил, уговаривал ее. Она вернулась. Тогда она еще готова была вернуться. И даже продолжать свои целительские занятия, которые, правда, давались ей с трудом. Она почти ничего не слышала, хоть и могла по-прежнему видеть ауры. Ригнор, ее Учитель, куда-то исчез. Но если раньше это было бы трагедией, сейчас Агнии уже и не очень-то хотелось с ним общаться.
Она начала готовиться к поступлению в университет. Видно, ей не суждено стать целительницей.
Демарш Агнии принес плоды - ей не запрещали встречаться с Кешей и даже ничего не говорили. Пожалуйста, гуляй на здоровье. Казалось, все было очень хорошо. Но в один прекрасный день Кеша пришел мрачным.
- Что-то случилось?
- Да что… ничего. Увольняют меня просто.
- Ой, - испугалась Агния, - а как же ты теперь?
- Да ничего. Найду что-нибудь. Жалко, на подстанции хорошо было.
- Да почему увольняют-то? Ты же хорошо работал, тебя же…
- Понимаешь…
Он не хотел говорить сначала, но Агния со временем узнала правду. Это сказала коллега - оператор подстанции, которая была с Кешей в хороших отношениях. Оказывается, начальнику позвонили из центра Иллариона и сообщили, что вот именно этот санитар резко ухудшает карму подстанции.
Агния устроила дома скандал. Не отцу - они со Светозаром как раз уехали на конгресс, и мишенью оказалась Анжела.
- Почему вы со мной не разговариваете? Почему за моей спиной?
- А толку-то с тобой разговаривать? - повышенным, но спокойным тоном ответила Анжела, - ты же дурочка влюбленная. Ты разумных аргументов сейчас не слышишь. Он темный, ты это понимаешь? Он темный.
Агния выскочила из дому, хлопнув дверью. Поехала к Кеше. Всю дорогу она думала лишь одно: им надо расстаться.
Не потому, что "надо слушаться отца". Ерунда это все. Просто ведь не оставят в покое. Не такая уж это маленькая сила - центр Иллариона. Вот пожалуйста, уволили…
Разве только уехать отсюда, уехать совсем, в другой город. Жаль, конечно, но иначе… Но ведь никогда не оставят, не дадут им жить спокойно. Агния ни на минуту не верила, что Кеша "темный". Он был никакой - не темный и не светлый. Рыжий он был. Обыкновенный человек.
Она продумала в деталях, как войдет и скажет Кеше "прости, ты сам видишь, что нам нужно расстаться". Настроилась на холодный и деловой лад. Нажала кнопку звонка - Кеша жил в древнем доме с электрическими звонками. Знакомые шаги за дверью, Кеша на пороге. Едва дверь за Агнией закрылась, все ее намерения разлетелись как дым. Она упала Кеше в объятия, рыдая.
- Ну не реви… ты че, - он гладил ее по голове.
Потом уже, сидя на кухне и вылакав налитый Кешей стакан дешевого вина, Агния сказала.
- Не знаю. Они тебя достанут. Ты же видишь. Наверное… лучше, если ты меня… от меня… уйдешь.
- Кишка тонка у них, - сказал Кеша, - подумаешь, позвонили на подстанцию. Пойду вон на Василеостровскую, там возьмут. У нас просто шеф дурак.
Агния села к нему на колени, обняла за шею.
- Кеш, правда, что делать-то?
- Не грузись, - сказал он. Слишком уж легко он все воспринимает! Агнии было страшно. Не понимает он ничего. Хотелось сказать: увези меня отсюда! Да, хоть бы взял и увез - от этого дома, осточертевшего, где не было у нее ни любви, ни тепла, ни детства нормального. Но как это скажешь - увези?
- Может, нам уехать куда-нибудь? - спросила Агния. И тут же поняла, что нет, не получится.
- А ребята? - ответил Кеша, - да ладно, брось ты. Фигня какая. Устроимся как-нибудь.
14.
Детей было много. Дети были нарядные, взволнованные, притихшие. Они сидели на сцене, на стульях позади, в три ряда, и конечно, перешептывались, толкались, воспитательницы на них шикали. Вика была одной из младших, малышка совсем, Джейн ее не могла толком разглядеть. Дети выходили по одному на край сцены и читали стихи. Голоса и мастерство у большинства были худо-бедно, но поставлены. Джейн обливалась холодным потом при мысли, что Вика, как всегда, начнет бубнить себе под нос и хорошо, если попадет в микрофон.
Стихи по большей части были подражательными, безликими. Что-то про "родную нашу школу" или "вот уж листья опадают". Одна девочка огорошила всех не по возрасту продвинутыми строками о том, как "ложе утопало в кружевах, шелк, струился в красном балдахине, дама не нуждалась в куче свах, бедра были стянуты бикини"* *Н.Патрацкая.
Но Джейн, сидящей в зале среди довольных собой и гордых родителей, все эти творения казались гениальными. Очень пугала мысль о том, как это сейчас ее дочь выйдет и прочтет, еще и глупо, и невыразительно, свои собственные строчки. Она хуже всех. Ее послали сюда по ошибке. Может, так решили, потому что у Вики - "такая приличная мама, ликеида". Эта ликеида сейчас дрожала как осиновый лист и находила совершенно гениальным стих, который с выражением декламировал толстый румяный мальчишка лет десяти. Ну куда ее Вике до такого?
Мы жизнь свою по-разному рисуем,
Но рай у каждого с рождения в крови,
Ведь мы с тобой на свете существуем
Как проявление Божественной Любви.
Сердцами любящими Истину познаем
И улетаем, насладившись ей сполна.
С Небес на Землю Луч Любви мы посылаем.
И с большей радостью вращается она.
Джейн даже не услышала, как Вику объявили. Только увидела, как ее девочка робко, но пряменько идет к краю сцены. И тут же весь страх прошел. Да какая разница? Ведь это же Викушка! Она все равно лучше всех.
Маленькая, хрупкая, необыкновенная красавица в синем платье, с бантом в пшеничных волосах. Ножки - как у олененка. Глаза. И какая она вся ладненькая, славная, нет второй такой девочки.
Внутри расплылся теплый, обжигающий комочек счастья - просто оттого, что Джейн увидела Викки.
Она и точно бормотала негромко, даже в микрофон слышно плоховато. Но сейчас это было Джейн совершенно не важно. А стихи у Вики гениальные… ну не гениальные, но уж получше остальных!
Серое утро города
Дождем до краев наполнено,
Безжалостно ветер срывает
С веток усталых листву.
Дверь подъезда откинута,
Лужи наморщились волнами,
В бешеной гонке асфальтовой
К заборам прижало траву…
Джейн будто проснулась. Захлопала вместе с другими. Гордость и волнение. Вот она какая, Вика! И это Джейн произвела на свет такое чудо. Сама родила, выкормила, растила. И еще думала тогда - Миссия… да какая к черту Миссия, когда вот она - Вика? Весь Ликей не стоит бантика на ее косичке.
Вскоре объявили перерыв. Джейн ринулась было за кулисы - отыскать Вику, но одна из распорядительниц объяснила, что детей увели на полдник.
- Жаль, - пробормотала Джейн и подняла глаза на женщину. Вздрогнула. Та властно, но приветливо кивнула.
- Здравствуйте, Джейн! Очень рада вас видеть.
- Взаимно… Лариса, - Джейн отлично помнила имя, только не решалась выговорить. Она пожала крепкую полную ладонь Ларисы Старцевой, матери Алекса.
"И помните, что как мать, я всегда на вашей стороне".
- Может быть, выпьем чайку? - предложила Лариса, - у меня есть немного свободного времени.
- Д-да.
Джейн покорно пошла за ней. Властное спокойствие Ларисы подавляло. Особенно сейчас. Раньше Джейн как-то защищало обычное ликейское чувство превосходства.
Они вошли в небольшой безликий кабинет
- У вас очень, очень талантливая девочка! Присаживайтесь, - пригласила Лариса. Стала возиться с кофе-автоматом, - я сразу обратила внимание. Гляжу, фамилия знакомая, необычная в наших краях. Вы дали ей свою фамилию после развода?
- Да, - Джейн смутилась.
- Вам какого чайку? Здесь мятный есть, с имбирем, индийский…
- Давайте мятного.
- Очень хорошая девочка. Красивая. Вы знаете, ведь я, как педагог и филолог, хоть уже и на пенсии, вхожу в основное жюри. Пригласили.
- Хотелось бы, чтобы вы судили Вику объективно, - улыбнулась Джейн. Ее едва не затошнило при мысли, что перед ней - бабушка Вики. Бабушка!
И значит, и для Джейн не чужой человек.
- Уверяю вас, совершенно объективно, - Лариса повернулась, держа в руках небольшие цветные чашки, - пожалуйста. Совершенно объективно, Виктория, несомненно, одаренный ребенок…
Господи, да она не могла не понять! У Вики отцовские глаза. Нос. Все лицо. Совершенно русская девочка, в ней же ничего от меня нет!
И узнать можно даты моего замужества и развода, как и понять то, что в Челябинск я уехала уже беременной. Вычислить по возрасту Вики.
- Как у Алексея дела? - спросила Джейн. Вопрос показался ей приторным и фальшивым.
Лариса вздохнула.
- Все так же. Работа, семья, никакого продыху.
- У него… дети? - спросила Джейн. Лариса махнула рукой.
- Вы не в курсе, конечно же. Вы знаете, он женился, вы еще, кажется, не уехали тогда. Жена совершенно простая, оператор какой-то. На фабрике где-то работала. Сейчас, конечно, не работает, Алешка один обеспечивает семью. У них уже четверо детей. Двух последних уже без рекомендации рожали, да и я говорила, но разве они послушают? Живут в тесной квартире…
- Девочки, мальчики? - спросила Джейн.
- Старший мальчик, Боря. Хороший мальчик. Вашей ведь скоро девять? А ему только восемь исполнилось. Еще две девочки - Аня и Маша, младший опять мальчик. Живут уж не знаю как. Я не вмешиваюсь. Взрослые люди, пусть как хотят, правда?
- Да, - Джейн кивнула, - Молодцы, надо же… четверо детей, значит.
- Ну у вас тоже ребенок, и важно не количество. Нарожать может кто угодно! Важно качество. Мы с покойным мужем в Алешу вложили все. Правда, он не добился того, чего легко бы мог добиться, но это уж не наша вина.
- Алексей… он замечательный, - не выдержала Джейн, - вы знаете, я его до сих пор… помню.
- Не надо было этого говорить. Не надо. Джейн чувствовала облегчение - у Алекса семья, дети, он, видимо, счастлив. Иначе не стали бы рожать четвертого. Он был прав в своем выборе тогда и значит, она, Джейн, тоже была права.
И уж сейчас, через 9 лет, не оставалось никакой недосказанности и никаких идиотских надежд. Это не ее мужчина. Никогда он не был ее, и не будет. И оказывается, она всего только и хотела - не увидеть его, а просто узнать… выяснить, как и что.
Идиотка. Можно было давно разузнать, где-то есть вся эта информация. Но ведь думалось совсем другое.
- Да, Джейн, - кивнула Лариса с достоинством, поставив чашку, - я помню, ведь вы любили его.
- Ну это дело прошлое, - улыбнулась она. Лариса поднялась.
- К сожалению, антракт сейчас закончится. Джейн, мне бы очень, очень хотелось пообщаться с вами. Давайте так - вы завтра вечером свободны? У меня собираются литераторы, музыканты… может быть, вы?
- Спасибо, - Джейн встала, - я постараюсь.
Она планировала поводить Вику по музеям, показать ей город. Но заняться этим было просто некогда - у юных поэтов была напряженная программа. Их водили в зоопарк, в парк аттракционов, в бассейн, катали по Неве и каналам. По вечерам - встречи с местными школьниками, детский театр или собственно конкурс.
На третий день юные дарования отправились на встречу-медитацию со знаменитым индийским целителем и гуру, неполным аватаром Кришны. Джейн, предоставленная самой себе, наконец-то дозвонилась и договорилась о встрече со старыми знакомыми.
От Ларисы ей удалось отболтаться. Сидеть вечер среди "литераторов и музыкантов", в роли свадебного генерала - все ж какая-никакая, а ликеида, да еще из Америки… Слушать дурные стихи и подражательную музыку, дышать атмосферой кружка "непонятых, но избранных" гениев… Нет уж, спасибо.
Джейн удивлялась себе. Ведь летела в Питер с тайной надеждой - что, если удастся увидеть его? Алекса. Издали хотя бы. Можно даже в Пулково ради этого поехать, не то, что в Павловск. А уж побывать у ЕГО мамы, где могут храниться его старые детские снимки, он наверняка там похож на Вику, его какие-то вещички… Где можно поговорить о НЕМ.
Но ни снимки, ни вещички больше Джейн не интересовали. Приехала - и не надо ничего, перегорело. Обидно даже. И не хочется на него смотреть. Живет семьей, очевидно, счастлив - ну и пусть. И хорошо, никакой тоски. Наконец отпустило. А она, оказывается, привыкла страдать, привыкла беседовать с его портретом, мечтать, грустить сладко. Нет, правда, даже обидненько, что чувства-то никакого уже и нет. Но зато - свободно. Легко. Можно жить своей жизнью.
С Заслонским Джейн встретилась в первый же день. Директор заметно постарел, в его борьбе с излишним весом победил вес. Аркадий стал вялым, грузным и поседел. Его сын все же закончил Московский Ликей и сейчас работал в Африке. Беатрис и Клаус оба уехали в Германию, больше в Центре ликеидов не было, и новых не присылали. Из старых знакомых Джейн в Питере оставалась лишь Моника, она все так же активно работала в Социале. Были и другие ликеиды, но никого из них Джейн не знала.
Аркадий велел отгружать в Челябинск оборудование, и к этому вопросу больше не возвращались. Джейн посидела у Аркадия и его жены, Любы, поговорили, выпили чайку с пирожками. Аркадий не на шутку увлекся садоводством. Наперебой с женой рассказывал Джейн про элитную клубнику и гладиолусы, про ландшафтный дизайн, все больше напоминая героев Чехова. И что этот Чехов так мещан не любил, думала Джейн, глядя на Аркадия, который с увлечением рассуждал, какие кустарники годятся для живой изгороди. Хотя да, конечно, неправильно это, и надо бы ему, Аркадию, гореть сердцем и переживать за судьбу человечества и России… Нет, он неправильный ликеид. Но зато очень милый и симпатичный. И за что их Чехов не любил?
Отговорившись срочными делами, Джейн не поехала к Ларисе Старцевой. Отправилась на Невский, где они собирались встретиться с Моникой в "Сайгоне".
Психологиня прихватила с собой коллегу, мальчика, только недавно приехавшего сюда на Миссию. Психолог, немец 23 лет от роду, звали его Маркус Хельманн. Маркус был кряжистый, светловолосый, этакий большеглазый теленок. Моника состарилась. Да ведь ей за 50 уже, подумала Джейн. Волосы безупречно черные, стрижка стильная, косметика и пластика лица умело скрывают морщины. Фигура мальчишеская, легкая, накачанная в спортзале. Только возраст все равно ощущается. То ли голос стал грубее, то ли все же проступающие "гусиные лапки" у глаз, то ли просто знание о том, что этой девочке в серебристом топе и бархатном ошейнике, с открытыми плечами - уже за 50. Что-то неестественное в ней было, нежизненное. Потасканность какая-то.
С Рене Моника давно рассталась, ее новый супруг жил и работал в Москве, преподаватель тамошнего Ликея. И с ней Джейн не стала говорить об Алексее. Хоть он наверняка по-прежнему проходил обследования.
Они сидели за столиком в углу, в зыбком неярком свете, пили янтарный мускат, беседовали - о столичном Ликее, о Социале, о том, о сем. Речь зашла об исламе.
- В начале 21го века угроза исламской агрессии была сильна. Если бы не появление Ликея… Сейчас-то мы имеем дело лишь с отдельными проявлениями религиозного фундаментализма, связанного с национализмом, - рассуждал Маркус, - как и везде, впрочем. Здесь, в России свои националисты. В Латинской Америке до сих пор социалистические движения существуют, хотя они никому особо не интересны, кроме почему-то Ватикана. Видимо, старые догматики пытаются хоть как-то вернуть свои позиции, надо же за что-то уцепиться.
- Любопытно, - заметила Моника, - что еще в 20м веке, при появлении этой самой Teologia de la Liberacion, все папы были категорически против сближения церкви и социализма. Что даже странно, потому что казалось бы, в 20м веке Католическая церковь стала настолько либеральной и если бы обновление продлилось дольше и глубже, она подошла бы вплотную к учению Ликея… и слилась бы с ним. Но затем, начиная с Бенедикта 16го, ряд строгих консервативных пап… И теперь вот все эти дела в Латинской Америке. То, что когда-то они отвергали в политике, стало чуть ли не краеугольным камнем. Впрочем, это неглупо - таким образом они получают поддержку у бедных слоев населения и даже маргиналов организуют иногда, - она умолкла.
- Пожалуй, хорошо, - сказал Маркус, - что здесь, в России, православная церковь давно уже не занимается никакими политическими делами.
- Было время, когда их мягко, но решительно отстранили от государственных дел, - кивнула Моника, - впрочем, религиозны местные экстремисты или нет - никакой разницы я не вижу. У вас в Челябинске ведь тоже постреливают? - обратилась она к Джейн. Та кивнула.
- Бывает.
- Иногда я думаю, что этой стране ничто не поможет, - изрек Маркус, - как посидишь в Социале… Такое впечатление, что они изо всех сил стремятся сделать себя и окружающих несчастными.
- Давайте еще возьмем, и может, коньячку, -предложила Джейн. Ей вдруг захотелось напиться - что-то, чего она раньше даже не представляла.
Что поделаешь? Жизнь учит.
Взяли бутылочку рябиновой настойки.
- За Ликей! - Моника изящно подняла рюмку. Джейн глубоко вздохнула и быстро, как лекарство, сглотнула крепкий напиток. Моника и Маркус лишь пригубили.
- Ты неправ, Маркус, - заговорила психологиня, - главное, работать, делать свое дело, и рано или поздно это принесет плоды. Конечно, русским трудно понять психологию воина. Но среди них всегда были люди, способные понять и выделиться из массы, те, кто стремился к европейскому пути развития. Начиная с Петра I…
- Давайте выпьем за Петра I, - сказала Джейн. Она подлила настойки ликеидам и наполнила свою рюмку. Выпили. В голове мягко зашумело. Джейн вдруг ощутила, что любит Монику. Старая подруга, немного смешная. И Маркус, он такой славный, большегубый, с телячьими глазами. И парни у стойки там. По традиции в баре негромко пел старик Гребенщиков - эту песню Джейн ни разу не слышала.
Проснись, моя Кострома!
Не спи, Саратов и Тверь!
Не век же нам мыкать беду
И плакать о хлебе.
Дубровский берет ероплан,
Дубровский взлетает наверх.
И летает над грешной землей,
И пишет на небе…
Захотелось откровенности. Взять да и поговорить о чем-то самом главном. Джейн в одиночку уже выпила следующую рюмку. Придвинулась к Монике ближе.
- А я вот просто генетиком теперь работаю. Дочь у меня. Не очень способная. Да и я ведь целый день на работе - когда мне с ней заниматься всерьез? Не ликеида… Но я уже теперь спокойнее на это смотрю. Главное, чтобы человек был хороший. Она такая славная у меня, такая милая… А вот с замужеством у меня не вышло. Муж такой козел, - пожаловалась Джейн.
И осеклась. Черные, глубокие в полумраке глаза Моники смотрели бесстрастно, и в то же время слегка сочувствующе. Профессионально.
- Я думаю, тебе нужно как-то устроить личную жизнь, - сказала она, - Джейн, может быть, ты вернешься в Питер. Я уверена, что Аркадий возьмет тебя на работу.
Не плачь, Маша, я здесь, - пел невидимый голос, -
Не плачь, солнце взойдет!
Не прячь от Бога глаза,
А то как Он найдет нас?
Небесный град Ерусалим
Горит сквозь холод и лед.
И вот он стоит вокруг нас
И ждет нас. И ждет нас.
- Не знаю, - сказала Джейн, - в консультации не хочу больше работать. Может, где-нибудь в больнице. Тогда я, если честно, просто сбежала. Думала - что вы все скажете?
- Ну что ж, каждый совершает ошибки, - заметила Моника, - но сильный человек всегда может их исправить.
Может. Только было ли все это ошибкой и хочу ли я все это исправлять? - подумала Джейн. Ей стало очень уж тоскливо. Такие они правильные, все знающие и понимающие. Счастливые. Совершенные.
- В жизни бывает не так уж много настоящих несчастий, - сказала Моника, - это болезнь и смерть.
- Это несовершенство нашего мира, вызванное силами зла, - ввернул Маркус. Моника согласно кивнула.
- Все остальное проистекает только из наших собственных ошибок и может быть легко исправлено.
Джейн закусила губу. Снова вспомнились сцены мучительных объяснений с Глебом… Как она узнала впервые о его измене. Как ей сказали в комиссии, что способности ее дочери не позволяют п ринять Вику в гимназию… Как у Вики подозревали аутизм. И слезы ночью в подушку, слезы по Алексу, страстное желание еще хоть раз коснуться его. И лица, вереница лиц, обветренных, задубевших, побитых морщинами - каждый день видишь их на работе, маргиналов этих…
Да, все беды проистекают из наших ошибок и неразумия. Конечно.
Только что ты-то знаешь об этом, ведь у тебя никогда и не было ничего подобного. Ты проводишь время между спортзалом и медиторием. И ведь нельзя сказать, что не видишь страданий - ты их даже и видишь в Социале, только ты загородилась от них стеной этой своей бодрой уверенности. А ты попробуй, хоть на минуту - пусти их в себя.
Я ведь это сделала.
Или я никогда и не умела иначе?
У меня были русские предки, подумала Джейн. Но почему это проявилось через несколько поколений?
- Понимаешь, - сказала она, - жизнь гораздо сложнее, чем тебе кажется. Да, наши ошибки. Или, как говорят христиане, наши грехи…
- Грехи - это неконструктивно, - вставил Маркус.
- Да-да… но есть еще просто сочувствие. Просто милосердие…
Моника пожала плечами.
- Жалость неконструктивна. Я никогда не сюсюкаю со взрослыми людьми. Помочь фактически, объяснить, как поступить правильно - это другой разговор. Если они не желают говорить разумно и конструктивно - это не ко мне.
Джейн молча смотрела на нее.
- Вот именно, - поддакнул Маркус.
- Понимаете, - сказала Джейн, - с нами, людьми, только и можно, что сюсюкать. Разумно мы уж и сами как-нибудь разберемся. Советчиков много. А вот иногда, знаешь, так нужно, чтобы кто-то просто с тобой посюсюкал, обнял, пожалел. Чтобы было понятно, что тебя - просто любят. Я знаю, я сама не умею. Из меня тоже растили… воина. Ликеиду. Но я почти научилась. С ребенком. Я уже почти это умею. И каждый может научиться… если постарается. И начнет там, внутри, становиться живым. Просто живым, понимаешь? Только живым быть - больно. Очень больно, сил иногда никаких нет это терпеть. Но лучше так, чем счастливым. Лучше так…
Стихи по большей части были подражательными, безликими. Что-то про "родную нашу школу" или "вот уж листья опадают". Одна девочка огорошила всех не по возрасту продвинутыми строками о том, как "ложе утопало в кружевах, шелк, струился в красном балдахине, дама не нуждалась в куче свах, бедра были стянуты бикини"* *Н.Патрацкая.
Но Джейн, сидящей в зале среди довольных собой и гордых родителей, все эти творения казались гениальными. Очень пугала мысль о том, как это сейчас ее дочь выйдет и прочтет, еще и глупо, и невыразительно, свои собственные строчки. Она хуже всех. Ее послали сюда по ошибке. Может, так решили, потому что у Вики - "такая приличная мама, ликеида". Эта ликеида сейчас дрожала как осиновый лист и находила совершенно гениальным стих, который с выражением декламировал толстый румяный мальчишка лет десяти. Ну куда ее Вике до такого?
Мы жизнь свою по-разному рисуем,
Но рай у каждого с рождения в крови,
Ведь мы с тобой на свете существуем
Как проявление Божественной Любви.
Сердцами любящими Истину познаем
И улетаем, насладившись ей сполна.
С Небес на Землю Луч Любви мы посылаем.
И с большей радостью вращается она.
Джейн даже не услышала, как Вику объявили. Только увидела, как ее девочка робко, но пряменько идет к краю сцены. И тут же весь страх прошел. Да какая разница? Ведь это же Викушка! Она все равно лучше всех.
Маленькая, хрупкая, необыкновенная красавица в синем платье, с бантом в пшеничных волосах. Ножки - как у олененка. Глаза. И какая она вся ладненькая, славная, нет второй такой девочки.
Внутри расплылся теплый, обжигающий комочек счастья - просто оттого, что Джейн увидела Викки.
Она и точно бормотала негромко, даже в микрофон слышно плоховато. Но сейчас это было Джейн совершенно не важно. А стихи у Вики гениальные… ну не гениальные, но уж получше остальных!
Серое утро города
Дождем до краев наполнено,
Безжалостно ветер срывает
С веток усталых листву.
Дверь подъезда откинута,
Лужи наморщились волнами,
В бешеной гонке асфальтовой
К заборам прижало траву…
Джейн будто проснулась. Захлопала вместе с другими. Гордость и волнение. Вот она какая, Вика! И это Джейн произвела на свет такое чудо. Сама родила, выкормила, растила. И еще думала тогда - Миссия… да какая к черту Миссия, когда вот она - Вика? Весь Ликей не стоит бантика на ее косичке.
Вскоре объявили перерыв. Джейн ринулась было за кулисы - отыскать Вику, но одна из распорядительниц объяснила, что детей увели на полдник.
- Жаль, - пробормотала Джейн и подняла глаза на женщину. Вздрогнула. Та властно, но приветливо кивнула.
- Здравствуйте, Джейн! Очень рада вас видеть.
- Взаимно… Лариса, - Джейн отлично помнила имя, только не решалась выговорить. Она пожала крепкую полную ладонь Ларисы Старцевой, матери Алекса.
"И помните, что как мать, я всегда на вашей стороне".
- Может быть, выпьем чайку? - предложила Лариса, - у меня есть немного свободного времени.
- Д-да.
Джейн покорно пошла за ней. Властное спокойствие Ларисы подавляло. Особенно сейчас. Раньше Джейн как-то защищало обычное ликейское чувство превосходства.
Они вошли в небольшой безликий кабинет
- У вас очень, очень талантливая девочка! Присаживайтесь, - пригласила Лариса. Стала возиться с кофе-автоматом, - я сразу обратила внимание. Гляжу, фамилия знакомая, необычная в наших краях. Вы дали ей свою фамилию после развода?
- Да, - Джейн смутилась.
- Вам какого чайку? Здесь мятный есть, с имбирем, индийский…
- Давайте мятного.
- Очень хорошая девочка. Красивая. Вы знаете, ведь я, как педагог и филолог, хоть уже и на пенсии, вхожу в основное жюри. Пригласили.
- Хотелось бы, чтобы вы судили Вику объективно, - улыбнулась Джейн. Ее едва не затошнило при мысли, что перед ней - бабушка Вики. Бабушка!
И значит, и для Джейн не чужой человек.
- Уверяю вас, совершенно объективно, - Лариса повернулась, держа в руках небольшие цветные чашки, - пожалуйста. Совершенно объективно, Виктория, несомненно, одаренный ребенок…
Господи, да она не могла не понять! У Вики отцовские глаза. Нос. Все лицо. Совершенно русская девочка, в ней же ничего от меня нет!
И узнать можно даты моего замужества и развода, как и понять то, что в Челябинск я уехала уже беременной. Вычислить по возрасту Вики.
- Как у Алексея дела? - спросила Джейн. Вопрос показался ей приторным и фальшивым.
Лариса вздохнула.
- Все так же. Работа, семья, никакого продыху.
- У него… дети? - спросила Джейн. Лариса махнула рукой.
- Вы не в курсе, конечно же. Вы знаете, он женился, вы еще, кажется, не уехали тогда. Жена совершенно простая, оператор какой-то. На фабрике где-то работала. Сейчас, конечно, не работает, Алешка один обеспечивает семью. У них уже четверо детей. Двух последних уже без рекомендации рожали, да и я говорила, но разве они послушают? Живут в тесной квартире…
- Девочки, мальчики? - спросила Джейн.
- Старший мальчик, Боря. Хороший мальчик. Вашей ведь скоро девять? А ему только восемь исполнилось. Еще две девочки - Аня и Маша, младший опять мальчик. Живут уж не знаю как. Я не вмешиваюсь. Взрослые люди, пусть как хотят, правда?
- Да, - Джейн кивнула, - Молодцы, надо же… четверо детей, значит.
- Ну у вас тоже ребенок, и важно не количество. Нарожать может кто угодно! Важно качество. Мы с покойным мужем в Алешу вложили все. Правда, он не добился того, чего легко бы мог добиться, но это уж не наша вина.
- Алексей… он замечательный, - не выдержала Джейн, - вы знаете, я его до сих пор… помню.
- Не надо было этого говорить. Не надо. Джейн чувствовала облегчение - у Алекса семья, дети, он, видимо, счастлив. Иначе не стали бы рожать четвертого. Он был прав в своем выборе тогда и значит, она, Джейн, тоже была права.
И уж сейчас, через 9 лет, не оставалось никакой недосказанности и никаких идиотских надежд. Это не ее мужчина. Никогда он не был ее, и не будет. И оказывается, она всего только и хотела - не увидеть его, а просто узнать… выяснить, как и что.
Идиотка. Можно было давно разузнать, где-то есть вся эта информация. Но ведь думалось совсем другое.
- Да, Джейн, - кивнула Лариса с достоинством, поставив чашку, - я помню, ведь вы любили его.
- Ну это дело прошлое, - улыбнулась она. Лариса поднялась.
- К сожалению, антракт сейчас закончится. Джейн, мне бы очень, очень хотелось пообщаться с вами. Давайте так - вы завтра вечером свободны? У меня собираются литераторы, музыканты… может быть, вы?
- Спасибо, - Джейн встала, - я постараюсь.
Она планировала поводить Вику по музеям, показать ей город. Но заняться этим было просто некогда - у юных поэтов была напряженная программа. Их водили в зоопарк, в парк аттракционов, в бассейн, катали по Неве и каналам. По вечерам - встречи с местными школьниками, детский театр или собственно конкурс.
На третий день юные дарования отправились на встречу-медитацию со знаменитым индийским целителем и гуру, неполным аватаром Кришны. Джейн, предоставленная самой себе, наконец-то дозвонилась и договорилась о встрече со старыми знакомыми.
От Ларисы ей удалось отболтаться. Сидеть вечер среди "литераторов и музыкантов", в роли свадебного генерала - все ж какая-никакая, а ликеида, да еще из Америки… Слушать дурные стихи и подражательную музыку, дышать атмосферой кружка "непонятых, но избранных" гениев… Нет уж, спасибо.
Джейн удивлялась себе. Ведь летела в Питер с тайной надеждой - что, если удастся увидеть его? Алекса. Издали хотя бы. Можно даже в Пулково ради этого поехать, не то, что в Павловск. А уж побывать у ЕГО мамы, где могут храниться его старые детские снимки, он наверняка там похож на Вику, его какие-то вещички… Где можно поговорить о НЕМ.
Но ни снимки, ни вещички больше Джейн не интересовали. Приехала - и не надо ничего, перегорело. Обидно даже. И не хочется на него смотреть. Живет семьей, очевидно, счастлив - ну и пусть. И хорошо, никакой тоски. Наконец отпустило. А она, оказывается, привыкла страдать, привыкла беседовать с его портретом, мечтать, грустить сладко. Нет, правда, даже обидненько, что чувства-то никакого уже и нет. Но зато - свободно. Легко. Можно жить своей жизнью.
С Заслонским Джейн встретилась в первый же день. Директор заметно постарел, в его борьбе с излишним весом победил вес. Аркадий стал вялым, грузным и поседел. Его сын все же закончил Московский Ликей и сейчас работал в Африке. Беатрис и Клаус оба уехали в Германию, больше в Центре ликеидов не было, и новых не присылали. Из старых знакомых Джейн в Питере оставалась лишь Моника, она все так же активно работала в Социале. Были и другие ликеиды, но никого из них Джейн не знала.
Аркадий велел отгружать в Челябинск оборудование, и к этому вопросу больше не возвращались. Джейн посидела у Аркадия и его жены, Любы, поговорили, выпили чайку с пирожками. Аркадий не на шутку увлекся садоводством. Наперебой с женой рассказывал Джейн про элитную клубнику и гладиолусы, про ландшафтный дизайн, все больше напоминая героев Чехова. И что этот Чехов так мещан не любил, думала Джейн, глядя на Аркадия, который с увлечением рассуждал, какие кустарники годятся для живой изгороди. Хотя да, конечно, неправильно это, и надо бы ему, Аркадию, гореть сердцем и переживать за судьбу человечества и России… Нет, он неправильный ликеид. Но зато очень милый и симпатичный. И за что их Чехов не любил?
Отговорившись срочными делами, Джейн не поехала к Ларисе Старцевой. Отправилась на Невский, где они собирались встретиться с Моникой в "Сайгоне".
Психологиня прихватила с собой коллегу, мальчика, только недавно приехавшего сюда на Миссию. Психолог, немец 23 лет от роду, звали его Маркус Хельманн. Маркус был кряжистый, светловолосый, этакий большеглазый теленок. Моника состарилась. Да ведь ей за 50 уже, подумала Джейн. Волосы безупречно черные, стрижка стильная, косметика и пластика лица умело скрывают морщины. Фигура мальчишеская, легкая, накачанная в спортзале. Только возраст все равно ощущается. То ли голос стал грубее, то ли все же проступающие "гусиные лапки" у глаз, то ли просто знание о том, что этой девочке в серебристом топе и бархатном ошейнике, с открытыми плечами - уже за 50. Что-то неестественное в ней было, нежизненное. Потасканность какая-то.
С Рене Моника давно рассталась, ее новый супруг жил и работал в Москве, преподаватель тамошнего Ликея. И с ней Джейн не стала говорить об Алексее. Хоть он наверняка по-прежнему проходил обследования.
Они сидели за столиком в углу, в зыбком неярком свете, пили янтарный мускат, беседовали - о столичном Ликее, о Социале, о том, о сем. Речь зашла об исламе.
- В начале 21го века угроза исламской агрессии была сильна. Если бы не появление Ликея… Сейчас-то мы имеем дело лишь с отдельными проявлениями религиозного фундаментализма, связанного с национализмом, - рассуждал Маркус, - как и везде, впрочем. Здесь, в России свои националисты. В Латинской Америке до сих пор социалистические движения существуют, хотя они никому особо не интересны, кроме почему-то Ватикана. Видимо, старые догматики пытаются хоть как-то вернуть свои позиции, надо же за что-то уцепиться.
- Любопытно, - заметила Моника, - что еще в 20м веке, при появлении этой самой Teologia de la Liberacion, все папы были категорически против сближения церкви и социализма. Что даже странно, потому что казалось бы, в 20м веке Католическая церковь стала настолько либеральной и если бы обновление продлилось дольше и глубже, она подошла бы вплотную к учению Ликея… и слилась бы с ним. Но затем, начиная с Бенедикта 16го, ряд строгих консервативных пап… И теперь вот все эти дела в Латинской Америке. То, что когда-то они отвергали в политике, стало чуть ли не краеугольным камнем. Впрочем, это неглупо - таким образом они получают поддержку у бедных слоев населения и даже маргиналов организуют иногда, - она умолкла.
- Пожалуй, хорошо, - сказал Маркус, - что здесь, в России, православная церковь давно уже не занимается никакими политическими делами.
- Было время, когда их мягко, но решительно отстранили от государственных дел, - кивнула Моника, - впрочем, религиозны местные экстремисты или нет - никакой разницы я не вижу. У вас в Челябинске ведь тоже постреливают? - обратилась она к Джейн. Та кивнула.
- Бывает.
- Иногда я думаю, что этой стране ничто не поможет, - изрек Маркус, - как посидишь в Социале… Такое впечатление, что они изо всех сил стремятся сделать себя и окружающих несчастными.
- Давайте еще возьмем, и может, коньячку, -предложила Джейн. Ей вдруг захотелось напиться - что-то, чего она раньше даже не представляла.
Что поделаешь? Жизнь учит.
Взяли бутылочку рябиновой настойки.
- За Ликей! - Моника изящно подняла рюмку. Джейн глубоко вздохнула и быстро, как лекарство, сглотнула крепкий напиток. Моника и Маркус лишь пригубили.
- Ты неправ, Маркус, - заговорила психологиня, - главное, работать, делать свое дело, и рано или поздно это принесет плоды. Конечно, русским трудно понять психологию воина. Но среди них всегда были люди, способные понять и выделиться из массы, те, кто стремился к европейскому пути развития. Начиная с Петра I…
- Давайте выпьем за Петра I, - сказала Джейн. Она подлила настойки ликеидам и наполнила свою рюмку. Выпили. В голове мягко зашумело. Джейн вдруг ощутила, что любит Монику. Старая подруга, немного смешная. И Маркус, он такой славный, большегубый, с телячьими глазами. И парни у стойки там. По традиции в баре негромко пел старик Гребенщиков - эту песню Джейн ни разу не слышала.
Проснись, моя Кострома!
Не спи, Саратов и Тверь!
Не век же нам мыкать беду
И плакать о хлебе.
Дубровский берет ероплан,
Дубровский взлетает наверх.
И летает над грешной землей,
И пишет на небе…
Захотелось откровенности. Взять да и поговорить о чем-то самом главном. Джейн в одиночку уже выпила следующую рюмку. Придвинулась к Монике ближе.
- А я вот просто генетиком теперь работаю. Дочь у меня. Не очень способная. Да и я ведь целый день на работе - когда мне с ней заниматься всерьез? Не ликеида… Но я уже теперь спокойнее на это смотрю. Главное, чтобы человек был хороший. Она такая славная у меня, такая милая… А вот с замужеством у меня не вышло. Муж такой козел, - пожаловалась Джейн.
И осеклась. Черные, глубокие в полумраке глаза Моники смотрели бесстрастно, и в то же время слегка сочувствующе. Профессионально.
- Я думаю, тебе нужно как-то устроить личную жизнь, - сказала она, - Джейн, может быть, ты вернешься в Питер. Я уверена, что Аркадий возьмет тебя на работу.
Не плачь, Маша, я здесь, - пел невидимый голос, -
Не плачь, солнце взойдет!
Не прячь от Бога глаза,
А то как Он найдет нас?
Небесный град Ерусалим
Горит сквозь холод и лед.
И вот он стоит вокруг нас
И ждет нас. И ждет нас.
- Не знаю, - сказала Джейн, - в консультации не хочу больше работать. Может, где-нибудь в больнице. Тогда я, если честно, просто сбежала. Думала - что вы все скажете?
- Ну что ж, каждый совершает ошибки, - заметила Моника, - но сильный человек всегда может их исправить.
Может. Только было ли все это ошибкой и хочу ли я все это исправлять? - подумала Джейн. Ей стало очень уж тоскливо. Такие они правильные, все знающие и понимающие. Счастливые. Совершенные.
- В жизни бывает не так уж много настоящих несчастий, - сказала Моника, - это болезнь и смерть.
- Это несовершенство нашего мира, вызванное силами зла, - ввернул Маркус. Моника согласно кивнула.
- Все остальное проистекает только из наших собственных ошибок и может быть легко исправлено.
Джейн закусила губу. Снова вспомнились сцены мучительных объяснений с Глебом… Как она узнала впервые о его измене. Как ей сказали в комиссии, что способности ее дочери не позволяют п ринять Вику в гимназию… Как у Вики подозревали аутизм. И слезы ночью в подушку, слезы по Алексу, страстное желание еще хоть раз коснуться его. И лица, вереница лиц, обветренных, задубевших, побитых морщинами - каждый день видишь их на работе, маргиналов этих…
Да, все беды проистекают из наших ошибок и неразумия. Конечно.
Только что ты-то знаешь об этом, ведь у тебя никогда и не было ничего подобного. Ты проводишь время между спортзалом и медиторием. И ведь нельзя сказать, что не видишь страданий - ты их даже и видишь в Социале, только ты загородилась от них стеной этой своей бодрой уверенности. А ты попробуй, хоть на минуту - пусти их в себя.
Я ведь это сделала.
Или я никогда и не умела иначе?
У меня были русские предки, подумала Джейн. Но почему это проявилось через несколько поколений?
- Понимаешь, - сказала она, - жизнь гораздо сложнее, чем тебе кажется. Да, наши ошибки. Или, как говорят христиане, наши грехи…
- Грехи - это неконструктивно, - вставил Маркус.
- Да-да… но есть еще просто сочувствие. Просто милосердие…
Моника пожала плечами.
- Жалость неконструктивна. Я никогда не сюсюкаю со взрослыми людьми. Помочь фактически, объяснить, как поступить правильно - это другой разговор. Если они не желают говорить разумно и конструктивно - это не ко мне.
Джейн молча смотрела на нее.
- Вот именно, - поддакнул Маркус.
- Понимаете, - сказала Джейн, - с нами, людьми, только и можно, что сюсюкать. Разумно мы уж и сами как-нибудь разберемся. Советчиков много. А вот иногда, знаешь, так нужно, чтобы кто-то просто с тобой посюсюкал, обнял, пожалел. Чтобы было понятно, что тебя - просто любят. Я знаю, я сама не умею. Из меня тоже растили… воина. Ликеиду. Но я почти научилась. С ребенком. Я уже почти это умею. И каждый может научиться… если постарается. И начнет там, внутри, становиться живым. Просто живым, понимаешь? Только живым быть - больно. Очень больно, сил иногда никаких нет это терпеть. Но лучше так, чем счастливым. Лучше так…
15.
Митька не спал почти всю ночь, и в кроватке не хотел лежать. Лена два раза подходила к медсестре, ведь что-то болит у него, видно. Поставили укол, но это не помогло. Вернее, помогло, но где-то на час. Все остальное время Лена ходила с ним на руках по палате, взад и вперед.
Палата была маленькая, но в коридор ночью выходить не разрешают. Вторая девочка, Надя-подкидыш, крепко спала. Митькино гудение и Ленины тихие шаги ей не мешали. Лена качала малыша и пела механически себе под нос:
В няньки я тебе взяла
Ветра, солнца и орла…
Митька засыпал, успокаивался, но стоило его положить в кроватку, все начиналось снова.
Под утро он все же затих. Тогда и Лена прилегла на раскладушку. Начала молиться и тут же заснула. Разбудили ее часов в семь - мерить температуру, давать лекарства. Лене велели сына не кормить, она сцедилась. Держа под мышкой орущего Митьку, заставила Надю одеться и умыться. В девять Митька заснул, ему дали снотворное. Пришла медсестра с кроваткой на колесиках и увезла Митьку на повторную ЭЭГ. В бодрствующем состоянии он ЭЭГ снять не позволял, вертелся и орал.
Лена прилегла было отдохнуть - отделение ходуном ходило, орали дети, медсестра за стенкой громко выкликала какого-то Федорова. Но сейчас Лене уже было все равно. "Богородице, Дево, радуйся", - Лена закрыла глаза и провалилась в черноту.
Но почти сразу же, как ей показалось, ее стали звать, громко и настойчиво.
- Старцева! Старцева, проснитесь! Пришли к вам!
Мама, что ли? - подумала Лена. Алеша только из рейса, с утра не придет. Она поднялась, кое-как закрутила волосы, сунула ноги в шлепки. Вышла в коридор. Ой… ей стало неудобно. Кто бы мог подумать? И хоть бы привела себя в порядок, вышла, тетеха нечесаная. А к ней - в кои-то веки! - пришла мама Алеши.
Палата была маленькая, но в коридор ночью выходить не разрешают. Вторая девочка, Надя-подкидыш, крепко спала. Митькино гудение и Ленины тихие шаги ей не мешали. Лена качала малыша и пела механически себе под нос:
В няньки я тебе взяла
Ветра, солнца и орла…
Митька засыпал, успокаивался, но стоило его положить в кроватку, все начиналось снова.
Под утро он все же затих. Тогда и Лена прилегла на раскладушку. Начала молиться и тут же заснула. Разбудили ее часов в семь - мерить температуру, давать лекарства. Лене велели сына не кормить, она сцедилась. Держа под мышкой орущего Митьку, заставила Надю одеться и умыться. В девять Митька заснул, ему дали снотворное. Пришла медсестра с кроваткой на колесиках и увезла Митьку на повторную ЭЭГ. В бодрствующем состоянии он ЭЭГ снять не позволял, вертелся и орал.
Лена прилегла было отдохнуть - отделение ходуном ходило, орали дети, медсестра за стенкой громко выкликала какого-то Федорова. Но сейчас Лене уже было все равно. "Богородице, Дево, радуйся", - Лена закрыла глаза и провалилась в черноту.
Но почти сразу же, как ей показалось, ее стали звать, громко и настойчиво.
- Старцева! Старцева, проснитесь! Пришли к вам!
Мама, что ли? - подумала Лена. Алеша только из рейса, с утра не придет. Она поднялась, кое-как закрутила волосы, сунула ноги в шлепки. Вышла в коридор. Ой… ей стало неудобно. Кто бы мог подумать? И хоть бы привела себя в порядок, вышла, тетеха нечесаная. А к ней - в кои-то веки! - пришла мама Алеши.