- Только Саха Рябой и соблазнился, - сокрушенно качнул головой Богдан. - Хацза ему в центре понадобилась...
"Сам соблазнился или подсказал кто?" - мелькнула странная мысль. Она не была порождена никакими событиями и фактами; но уж слишком все теперь напоминало Богдану кем-то разыгрываемую пьесу. Партию. Ровно кто фигурками по доске шахматной водил. Следя за одной фигуркою, замысла игрока ввек не поймешь, будешь думать, что это она сама с клетки на клетку скачет, - ан на самом деле... В двух ведь шагах хацза от гробницы Мины. Семь минут ходьбы... Случайность?
Ечи примолкли, вновь погрузившись в свои невеселые думы.
"...Согласно последней воле покойного, - попискивал в тишине диктор, собрались лишь ближайшие друзья и единочаятели. Траурная процессия проследует от делового центра "Сытые фениксы", где только что завершилась гражданская панихида, до Огоньковского кладбища..."
Богдан на миг потерял дыхание.
- Слушай, еч, - негромко, боясь поверить, проговорил он. Баг, оторвавшись от рассеянного разглядывания бумаг на коленях, поднял голову. Взглянул на минфа настороженно и выжидательно. - Мне все время не давала покою мысль, будто я слышал что-то... до дела до нашего прямо относящееся. А вот сейчас вспомнил. Покуда меня несли, я на морозце, видать, на краткий миг очухался... или когда в комнатушке той на пол кинули... Даже сказать точно не могу когда, я потом опять отключился. Но слышал... и это не Пашенька со товарищи болтали, а Крюк с Кулябовым. По-моему, Крюк сказал: "Полежит тут до окончания похорон, а мы когда закончим, придем, сменим этих и его отпустим". Понимаешь?
- Каких похорон? - спросил Баг.
Богдан лишь поднял палец в направлении репродуктора, предлагая прислушаться.
"...виднейший деятель баку, один из патриархов мосыковского делового мира..." - сугубо печально вещал диктор.
"Нет, - из последних сил сказал себе Богдан. - Не может быть. Просто-таки быть не может!"
Как это излагал Возбухай Ковбаса? "Все живут, как живут - а этим неймется. Ровно кошка с собакой, каждый Божий день, каждый..."
Ежели они Анубиса на синагогах рисуют, то...
Не исключено.
Не исключено!!!
Прости нас, Господи... Всех нас.
- Вот почему они торопились, - сказал Богдан.
- При чем тут похороны? - дернул бровью Баг.
- Ох, я тебе не сказал, наверно... Мне это самому до сей минуты глупостью какой-то казалось, к реальности отношения не имеющей. Баку уж который год носятся с мыслью покончить, как они говорят, с идолопоклонством и похоронить Мину по-человечески.
У Бага от недоверчивого изумления вытянулось лицо.
- А где легче всего похоронить такое? Чтоб никто ничего не заподозрил, чтоб и следов никто никогда не нашел? - спросил Богдан. И сам же ответил: - Да в могиле, Баг. В могиле, предназначенной для другого.
Баг мгновение молчал, осмысливая.
- Это же фанатизм, - медленно, словно бы с неудовольствием пробуя на вкус непривычное и неприятное слово, произнес он.
Богдан печально улыбнулся краешком рта.
- Видел бы ты вчера вечером Кова-Леви, - сказал он негромко. - Вроде бы демократ, а по сути - чистый фанатик...
- Думаешь, и впрямь варвары подучили?
- Не исключаю.
- Но зачем?
- Помнишь, - сказал Богдан, помедлив, - как Учитель ответил, когда My Да спросил его: встречаются ли, мол, люди, у которых подпорка их Неба состоит в том, чтобы ломать чужие подпорки?
- Учитель вздохнул и отвернулся, - без малейшей паузы ответствовал Баг.
- Именно. Так ему, видать, тошно было от таких, что он даже язык пачкать не захотел.
На несколько мгновений установилась тишина: напарники не столько пытались осмыслить новый взгляд на события, сколько привыкали к нему. Потом Баг недоверчиво покрутил головой.
- Но какого Яньло они гроб на улице валяться отставили? - тихо, с нескрываемым раздражением проговорил он. - Будто нарочно всем сообщили: это не имущественное хищение, это иное! Ведь ясно ж было, что гроб тут же найдут и раззвонят во всех новостях!
- Может, нести было уж очень тяжело... Их же только трое, опиявленных-то. Сами-то баку, верно, ручек своих марать не захотели, на рабов все взвалили. Для них же это норма, идеал общественного устройства - частные-то рабы... А опиявленные - чем не рабы, Баг? - Минфа запнулся. - А может, для форсу человеконарушительского...
- Что же, - задумчиво пробормотал Баг, - баку эти - они разве человеконарушители?
Ечи опять помолчали.
Вдруг Богдан резко попытался встать - и его повело в сторону. Едва не падая, он ухватился обеими руками за подлокотник кресла. Устоял. В висках били чугунные колокола. А уж в затылке...
- Как ты, еч? - порывисто вскакивая, спросил Баг; лицо его, казалось совсем уж закаменевшее, отразило неподдельную тревогу.
Богдан перевел дух и выпрямился.
- Лучше на перинку лечь... - пробормотал он. Вдругорядь глубоко вздохнул. - Баг, нам туда ехать надо. Понимаешь, если все это и впрямь так, то... Мы, люди сторонние, и то догадались. А хемунису, у которых идея баку похоронить Мину давно на зубах навязла, догадаются еще скорее. Как только они услышали по новостям, что фараона схитили да что гроб выброшен за ненадобностью, а сама мумия невесть где... там, на кладбище, сейчас такое может...
- Тридцать три Яньло... - пробормотал Баг и, ладонью хлопнув по столешнице, размашисто тиснул кнопку вызова дежурного вэйбина. - Повозку нам немедля! - рявкнул он в едва распахнувшуюся дверь кабинета.
Огоньковское кладбище,
7-й день двенадцатого месяца, четверица,
ближе к вечеру
Они опоздали.
Оставив повозку у самых кладбищенских врат, рядом с пустыми повозками внешней охраны, на коих, видно, прибыли сюда скрытно блюсти порядок вэйбины, человекоохранители припустили по узким тропам, проторенным на заснеженных аллеях, поспешили мимо упокоенно присыпанных инеем обелисков и склепов, крестов и памятников, жертвенников и могильных плит - туда, откуда доносился смутный, но отчетливый в тиши мосыковской окраины гул голосов. Баг с трудом смирял бег; Богдан, в съехавшей набок шапке-гуань, путаясь в длинных полах дохи, выбивался из сил. Редкие посетители кладбища смотрели на них кто с изумлением, кто сочувственно - видать, принимали за опоздавших на похороны баку.
Вот уже меж дерев видна небольшая, но явственно расколотая на два враждебных лагеря толпа. Вот уж отчетливы стали выкрики: "Не позволим!" "Вскройте!" - "Вам никто не мешал прийти на панихиду и убедиться в злокозненности ваших выдумок, пока гроб был открыт!" - "Откройте немедленно! Мы знаем, что он там!"
И разумеется, время от времени разносился бьющий по нервам, словно визг электрической пилы, торжествующий фальцет Кова-Леви.
Первым повстречался человекоохранителям стоявший поодаль от центра событий, еще на аллее, длинный молодой человек в щегольском теплом халате и с вдохновенно бледным лицом; он откровенно, но негромко посмеивался и в то же время успевал грызть карандаш и строчить что-то в большом блокноте. Глаза его блистали. Оглянувшись на приближающийся топот, он радостно заулыбался и, чуть иронично поклонившись Багу, тоже негромко, однако же вполне отчетливо произнес: "Я же говорил! Хотели жабу пить - удрала, тогда впились друг другу в хвост!"
- Кто это? - с хриплыми всхлипами дыша, пробормотал Богдан.
- Случайный знакомец... Мастер изящного слова, - ответил Баг. Кажется, не любит ни хемунису, ни баку... Теперь я его понимаю.
Ланчжуну при виде азартно черкающего в блокноте поэта на какое-то мгновение показалось, будто он встретил гостя из предыдущей жизни. С того момента, когда они со Стасей приехали в Мосыкэ и зашли перекусить в "Ого-го!" прошла, не иначе, вечность. А то и две.
Аллея кончилась.
Картина была близка к святотатственной.
Посреди небольшой прогалины, еще не занятой местами последних упокоении, по обе стороны отрытой, видно, еще с вечера просторной могилы громоздились две кучи вынутого грунта; большой цветистый гроб, уж накрытый массивною резною крышкою, стоял с южной стороны ямы, в изголовье.
И, точь-в-точь как две кучи, по обе стороны распахнутого в ожидании зева земли стояли, отчетливо разделенные им, две небольшие группы людей со стиснутыми кулаками, и глаза их равно сверкали безумием.
А поодаль, по другую сторону могилы, оторопело, но хищно, со знанием дела глядели на происходящее выпученные глаза телекамер, и сниматели, кусая губы то ли чтобы не смеяться, то ли от ужаса или стыда, увековечивали сей раздор, словно бы он был очень, очень важен для страны и для ее будущего.
Пожилой низенький преждерожденный, одетый нарочито просто, ровно только что, накинувши душегреечку, от токарного станка отошел, взгромоздился, оскальзываясь и осыпаясь на худо смерзшемся за не слишком-то морозную ночь песке, на одну из куч и, разбрасывая отчетливо видимые облачка пара то вправо, то влево, начал кричать, стуча кулаком в пустоту:
- Это вопиющее святотатство! Нарушены все границы сообразного поведения! Эти алчные пиявицы в образе человеческом готовы посягнуть на самое дорогое для простых людей! Мы требуем, чтобы гроб был открыт! Мы уверены, что в нем спрятана наша святыня!
Богдан узнал по фотографиям Тутанхамона Несторовича Анпичментова; в иерархии хемунису он носил высший титул - Тень Гора на Земле.
- Повторяю! - зычно крикнул стоявший напротив него вальяжный красавец в роскошном европейском платье; то был Великий Кормчий Небесной Ладьи баку Егорий Тутанхамонович Подкопштейн. Собственно, Тени Гора на земле он приходился родным сыном - но еще полтора десятка лет назад, начавши восхождение из рядового баку в вожди, сменил фамилию, чтоб не иметь с отцом ничего общего; сыновняя непочтительность тут открывалась вопиющая. Богдану помнилось, что Егорий принял фамилию супруги; одно время злые языки поговаривали, будто Великий Кормчий и сошелся-то с нею исключительно из желания фамилию сменить ибо развелся, не прожив вместе и полугода. Если так, то сей хитрый маневр вполне удался.
Прямо за спиною Подкопштейна стоял, пылая праведным гневом, Кова-Леви и шустро шевелящий губами переводчик, как то и надлежало, неслышно бубня, склонялся к его плечу.
- Повторяю! - и впрямь повторил Великий Кормчий. - Гроб с телом безвременно почившего Худойназара Назаровича был открыт для прощания начиная с одиннадцати часов! Почему бы вам было не прийти туда своевременно? Зачем этот скандал? Это, как говорят в подобных случаях наши заморские друзья, провокация! Несомненно!
Язык у него явственно был подвешен не в пример лучше батькиного.
"Однако ж,- отпыхиваясь после бега, вспомнил Богдан то, что поведал по радио чтец новостей, - согласно завещанию, на панихиду допускались лишь ближайшие друзья и ечи... так что, похоже, врет Кормчий..."
- Да откуда нам было знать? - захлебываясь от ярости, усугубляемой непробиваемым самомнением родного сыночка, закричал Тень Гора. - Да такое в голове не умещается! А о том, что гроб нашли на дороге, в новостях передали только три часа назад!
- Что делать будем, еч? - спросил Баг тихонько.
Богдан натужно переводил дух.
- Повременим, - выговорил он сипло. - Все одно уж... Пусть идет, как идет, - вдохнул, выдохнул и добавил: - Покамест.
- Открывай!! - крикнул кто-то из хемунису.
Потом еще:
- Сами откроем!!
Покатился глухой, неразборчивый рокот. От глаз Богдана не укрылось, как Великий Кормчий украдкой торжествующе переглянулся со стоявшими рядом единочаятелями. Похоже, тут готовился какой-то нежданный поворот.
- Однако ж, - перекрывая ропот, продолжил Великий Кормчий, - мы, стремясь продемонстрировать свое терпимое к хемунису отношение всем, а в первую очередь - международной общественности, коей мы столь многим обязаны, - и он сделал вежливый, почтительный кивок в сторону Кова-Леви (обычно ордусяне этак лишь прямым предкам по мужской линии кланяются), - мы склонны выполнить вашу просьбу. Цените это! Помните это! Убедитесь, несчастные маниаки, что ваши подозрения беспочвенны. Более того - они аморальны и глупы!! На ваш террор мы отвечаем примирительно и цивилизованно, как то и подобает людям истинной веры!
Он повернулся назад и повел бровями. Двое рядовых баку споро выскочили из задних рядов и подбежали к гробу.
Лицо Кова-Леви страдальчески замерло.
"Стало быть, открывать гроб прилюдно этот красавец отнюдь не опасается",- подумал Богдан.
"Ну, в гробу не фараон", - подумал Баг.
Великий Кормчий был невозмутим, но глаза его горели от плохо скрываемого предвкушения торжества.
Великое небо смотрело на все это с высоты. С веток лип смотрели вороны... Они привыкли, что после прощального поминания вокруг свежих могил остается много крошек.
Все напряженно замерло.
Тишина воцарилась такая, что, казалось, если прислушаться повнимательней - можно услышать, как неторопливо оплывает к горизонту едва просвечивающее сквозь облака и морозное марево рыжеватое пятно солнца.
Повинуясь усилиям двух пар слаженно сработавших рук, крышка поднялась, завалилась набок, стряхнув с себя вороха роскошных цветов, и боком опустилась на снег. Просторное "ах" пронеслось над поляной.
В гробу лежал Худойназар Нафигов.
"Сейчас начнется..." - с ужасом подумал Богдан.
"Ну, теперь они разойдутся вовсю", - с каким-то непонятным злорадством, вызванным, вероятно, неприязнью и к баку, и к хемунису, подумал Баг.
Баку взорвались возмущенным ором; птиц смело, и они, множа шум и сумятицу, с хриплым граем заметались над кладбищем.
- Позор!
- Эти хемунису совсем потеряли совесть!
- Нарушить покой усопшего!
- Друа де л'омм!
- Все мировое сообщество с гневом и презрением!
- Окаянные! Как вы теперь будете людям в глаза глядеть?
Совершенно обескураженный Тень Гора, едва не потеряв равновесия, съехал с кучи и как-то стушевался, пропал за спинами единочаятелей. Зато Великий Кормчий раздулся от торжества едва ли не вдвое.
- Можно закрывать гроб? - издевательски осведомился он в сторону хемунису, ни кому конкретно не обращаясь. Естественно, ему никто и не ответил. Он сделал знак, и рядовые баку сызнова взялись за крышку; крышка опять взмыла над снегом и, чуть поворочавшись на весу для вящей точности, улеглась на подобающее место.- А теперь вон отсюда! - громовержцем возгласил Великий Кормчий, простирая руку в сторону далекого выхода с кладбища.- Вон, презренные! Это насилие, это вопиющее нарушение прав человека не забудется вам никогда! Вон!! Мы приступаем к последнему прощанию!
Задние хемунису и впрямь потянулись в глубину аллеи - нерешительно, робко, пору
ганно... Вслед им летело слаженное, возмущенное: "По-зор! По-зор! По-зор!"
Великий Кормчий сиял так, словно удался некий самый сокровенный его замысел.
Баг наклонился к уху Богдана.
- Еч... - прошептал он. - А ведь они еще в начале ночи торопились... Зачем, ежели панихида была только с одиннадцати утра?
- То-то и я думаю... - тоже шепотом ответил Богдан. - Могила-то еще с вечера была отрыта...
Эта же самая жуткая мысль - не иначе как от полного отчаяния - пришла в голову и Тени Гора. Покинуть поле боя, не сделав какого-то последнего усилия, он не мог; Ан-пичментов понимал, что его секта только что потерпела здесь сокрушительное, вполне вероятно - фатальное, непоправимое поражение.
Маленький, в куцей своей душегреечке он подскочил к великолепному Великому Кормчему и вцепился ему в рукав. Казалось, сейчас начнется драка - и Баг шестым чувством опытного человекоохранителя ощутил, как, верно, где-то поблизости, среди деревьев напряглись старшие нарядов, коим вменялось в обязанности не допустить при стычке двух сект явного безобразия. Пустые повозки Управления у врат кладбища недвусмысленно свидетельствовали, что городская управа не исключала и такого развития событий.
- Нет! Не все так просто! - срываясь на взвизги, крикнул Тень Гора. Вы хитры, да и я не промах! - Он, ровно упругая и неутомимая обезьяна ("Победит обезьяна!" - разом
вспомнили Богдан и Баг), отпрыгнул от остолбеневшего под таким напором Кормчего и, едва не свалившись вниз, заплясал, пытаясь удержаться, на самом краю могилы. Принялся тыкать в нее пальцем.
- Могилка-то мелковата для такого гроба! - словно злорадствуя, воскликнул он.
В наплывающих мало-помалу синих сумерках лица сектантов начали терять отчетливость - и все же Богдану показалось, что по лицу доселе неизменно уверенного в себе Великого Кормчего пробежала легкая тень растерянности. Впрочем, он тут же взял себя в руки и затрубил с прежним апломбом:
- Ну, хватит! Мы долго терпели, но это переходит все границы! Ваша секта должна быть запрещена! Мы войдем с соответствующей законопросительной инициативой в мосыковский гласный собор! Немедленно покиньте приют скорби!! Не оскверняйте юдоль сию мерзкими инсинуациями!
- Ладно, ладно! - весь трясясь от возбуждения, ответствовал Тень Гора. Он понимал, что идет, как говорится, ва-банк и рискует сейчас, в эти мгновения, всем. Самим существованием своей секты, быть может. Но кровь уже ударила ему в голову; Анпичментов не мог остановиться. - Уйдем! Но сперва могилку-то разроем!!
"Господи, что сейчас будет..." - подумал Богдан.
"Ну, сейчас такое будет!" - подумал Баг.
- Не сметь!!! - заорал уже из сердца, без всякой театральности Великий Кормчий.
- Разроем!!
- Не гневите Pa!
- Тут ле монд!
- Где лопаты? Лопаты!!
- Здесь лопаты!
- Не сметь, презренные!
- Лё тоталитаризм ордусьен!
- Мы не позволим надругаться!
- За Мину глотки вам всем порвем, варвароиды!
- Ну ройте же быстрей, свет уходит!
Эта простая и, в отличие от предыдущих, довольно спокойная реплика одного из снимателей, казалось, парализовала волю баку к сопротивлению. Вдруг снова стало тихо. Великий Кормчий в отчаянии озирался, но уже не ведал, что предпринять. Действительно, если уж позволил открыть гроб, то почему бы не позволить немного углубить могилу? Если бы невозбранный ор продолжался, он и его сторонники, да еще с Кова-Леви заодно, наверняка переорали бы хемунису и не подпустили их к могиле; но простая честная просьба едва ли не единственного человека, который здесь не кричал, не буйствовал, а работал, в одно мгновение повернула дело.
Драка не состоялась.
Богдан вытянул шею, чтоб лучше видеть, и, сам этого не замечая, что было сил вцепился в руку еча.
Не прошло и минуты, как лопаты ударили во что-то твердое.
- Ага!!! - нечеловеческим голосом победно закричал Тень Гора; от его смятения мигом не осталось и следа. - Ага!!! Что там, ребятушки?
- Сейчас... - глуховато раздалось из могилы. - Сейчас, соскребем маленько... Тряпка какая-то... заледенела... Ой!
- Это провокация! - едва слышно во вновь поднявшемся безумном гвалте закричал Великий Кормчий; даже его прекрасно поставленного голоса уже не хватало. - Это провокация наших недругов!
И тут не выдержал Баг.
- Вот сейчас мы и разберемся, чья это, тридцать три Яньло, провокация, - сказал он, выходя вперед и показывая пайцзу.
Следом за ним, приволакивая очень некстати и очень больно защелкнувшуюся в колене ногу, путаясь в полах дохи, вышел Богдан.
Сперва утихли главные действующие лица. Ропоток второпях передаваемого известия пробежал от центра на края - и стало тихо. Молчал даже Кова-Леви. В могилу спрыгнули еще двое хемунису, им кинули веревки.
А где-то, в общем, совсем неподалеку отдыхала после утренней схватки раненая Чунь-лянь... и, наверное, ждала. И Стася ждала... наверное. А в Александрии ждала Фирузе. И где-то уже не ждала Жанна - а если и ждала, то уж не Богдана. И многие ждали многих.
Где-то совсем неподалеку все люди кого-нибудь да любили.
Некоторые расставались, разлюбив. Некоторые плакали, потому что расставались, не разлюбив. Некоторые смеялись, встречаясь. Некоторые целовались. Некоторые рожали детей.
Там была жизнь.
А здесь было кладбище.
Через каких-то пять минут покрытое вполне современной простыней каменное тельце легло рядом с гробом Худойназара Назаровича. Все молчали. Все понимали, что сотворилось нечто невообразимое.
- Это провокация, - нервически облизывая губы, искательно заглядывая в глаза нежданно-негаданно объявившимся человекоохранителям, все повторял да повторял Великий Кормчий. - Это они... - И его дрожащий палец с холеным ногтем беспомощно торкался в сторону ошеломленно торжествующих хемунису. - Они... Откуда бы они иначе знали... - И вдруг отчаянно закричал, понимая, что это единственное объяснение, которое может его и его сподвижников спасти: - Это они сами закопали! Хемунису сами зарыли свою святыню!
- Ля провокасьон хемунист! - с готовностью подхватил верный Кова-Леви, как только переводчик донес до него смысл последнего заявления Великого Кормчего.
- Снимите простыню, - тихо сказал Богдан. - Надо уж окончательно убедиться. Вдруг это не он. Вдруг бревно завернуто...
И вот тогда произошло самое странное.
Простыня спорхнула в сторону. Блеснуло золото маски; Богдан узнал Мину. Все, кто стоял в первом ряду, сгрудились вокруг святыни.
Неизвестно, кто заметил перемену первым.
Наверное, сразу все.
Почерневшие, иссохшие пальчики фараона, запеленатого в отвердевшие от лета веков покровы, по-прежнему покойно лежали на папирусе, но на желтоватой его глади, вместо древних птичьих и лапчатых письмен, темнели выведенные словно бы очень старательным, но едва освоившим русскую грамоту ребенком разлапистые, начертанием схожие с иероглифами печатные буквы.
"Как вы все мне осточертели. И те и другие".
- А-а-а-а!!
Тоненький крик Тени Гора пронзил заснеженную тишину зимнего вечера. Зашатавшись, щуплый Анпичментов, ровно подкошенный, повалился в снег прямо у мумии и, уткнувшись в нее лбом, обиженно заскулил.
Победа не пошла обезьяне впрок.
Трясущийся Великий Кормчий, стараясь не глядеть на искренне изумленного Кова-Леви, прятался от единоверцев за спинами человекоохранителей и беспомощно лепетал побелевшими гумами:
- Я... я не... оно само... папирус я не менял... само... оно само как-то...
И это было признанием.
Мосыковское Управление внешней охраны,
7-й день двенадцатого месяца,
четверица, вечер
- ...С Сахой Николаевичем Штырником... Сахой Рябым, как вы его зовете... я знаком много лет. Не близко, но... начинали вместе на Ненецком. Он шкурками торговал с лотка, я тоже в торговлишке свои силы решил в ту пору попробовать... не задалось, но связи приятельские остались. Я и ведать не ведал, что у него целая шайка, лихоимствующая на рынке! Ведать не ведал! Только от вас вот нынче и узнал... Вы мне верите?
На Великого Кормчего жалко было смотреть.
Баг и не смотрел. Выкурив очередную сигару, он сызнова позвонил в гостиницу осведомиться о здоровье Чунь-лянь; на сей раз она сама взяла трубку и поведала ему, что с нею все в порядке, она чувствует себя отлично, отчеты и она, и оба студента написали по правилам, во всех подробностях и теперь они ждут дальнейших распоряжений - каковые Баг так вот с ходу в сложившейся ситуации придумать не сумел и просто велел всем ждать его прибытия. Теперь, пока Богдан мягко и задушевно беседовал под магнитофон со сразу признавшим себя заблуждением Великим Кормчим и получал от того признательные показания, Баг присел в уголку перед "Керуленом" и блуждал в сети; история дома, в котором так легко оказалось устроить хацзу посреди Мосыкэ, не давала ему покоя. Странная нерадивость местной управы уязвила честного человекоохранителя в самое сердце.
- Верю, - честно ответил Богдан. - Отчего же мне не поверить вам, подданный Подкопштейн, если у меня нет ни малейших фактов, свидетельствующих о том, что вы кривите душою?
- Не кривлю... ни в коем случае не кривлю. Все как на духу. Разве же я не понимаю? Вот... А идея фараона похоронить по-человечески... Ну как вы не можете понять, что это человеколюбиво!
- Не могу, - сказал Богдан. - Мне кажется, что это вправе делать лишь те, кто в него верит. Если бы это показалось им самим сообразным. Только они.
- Но вдруг они просто решиться не могут? Надо им помочь!
- Ежели бы вы вдруг, спаси и сохрани нас от такого случая Пресвятая Богородица, увидели человека, который хочет подпалить Храм Конфуция или, скажем, Александро-Невскую лавру - вы бы ему тоже помогли?
Великий Кормчий опустил голову и ничего не сказал в ответ.
- Вам просто самому хотелось, ведь правда? Именно Мину. Хотелось самому.
- Конечно, хотелось. Конфуций или там Христос - они же... сообразные. Мы в них не верим, но вреда от них нет. А этот помрун окаянный...
- Что ж он вам сделал?
Великий Кормчий долго думал, потом облизнул губы и сказал от души:
- Не люблю. Злой он.
- А вы добрый?
- А я добрый.
- Понятно.
- Я очень добрый. Спросите кого хотите! Да вот хоть Кова-Леви, ему со стороны виднее. Знаете же, наверное: лицом к лицу лица не увидать...
- Понятно-понятно. Продолжайте.
- Я и говорю. Эта идея не давала мне покоя. Покончить с помруном - это значило покончить с хемунису вовсе. С их жестокой, нечеловеколюбивой, тоталитарной верой... Но, с другой стороны, я ведь понимал, что не могу этого сделать. Ни сам, ни перепоручить кому-то из единочаятелей. Это же все-таки преступление...
- Ах, вы это понимали?
Великий Кормчий понурился и спрятал взгляд.
- Конечно, понимал... - глухо пробормотал он.
"Сам соблазнился или подсказал кто?" - мелькнула странная мысль. Она не была порождена никакими событиями и фактами; но уж слишком все теперь напоминало Богдану кем-то разыгрываемую пьесу. Партию. Ровно кто фигурками по доске шахматной водил. Следя за одной фигуркою, замысла игрока ввек не поймешь, будешь думать, что это она сама с клетки на клетку скачет, - ан на самом деле... В двух ведь шагах хацза от гробницы Мины. Семь минут ходьбы... Случайность?
Ечи примолкли, вновь погрузившись в свои невеселые думы.
"...Согласно последней воле покойного, - попискивал в тишине диктор, собрались лишь ближайшие друзья и единочаятели. Траурная процессия проследует от делового центра "Сытые фениксы", где только что завершилась гражданская панихида, до Огоньковского кладбища..."
Богдан на миг потерял дыхание.
- Слушай, еч, - негромко, боясь поверить, проговорил он. Баг, оторвавшись от рассеянного разглядывания бумаг на коленях, поднял голову. Взглянул на минфа настороженно и выжидательно. - Мне все время не давала покою мысль, будто я слышал что-то... до дела до нашего прямо относящееся. А вот сейчас вспомнил. Покуда меня несли, я на морозце, видать, на краткий миг очухался... или когда в комнатушке той на пол кинули... Даже сказать точно не могу когда, я потом опять отключился. Но слышал... и это не Пашенька со товарищи болтали, а Крюк с Кулябовым. По-моему, Крюк сказал: "Полежит тут до окончания похорон, а мы когда закончим, придем, сменим этих и его отпустим". Понимаешь?
- Каких похорон? - спросил Баг.
Богдан лишь поднял палец в направлении репродуктора, предлагая прислушаться.
"...виднейший деятель баку, один из патриархов мосыковского делового мира..." - сугубо печально вещал диктор.
"Нет, - из последних сил сказал себе Богдан. - Не может быть. Просто-таки быть не может!"
Как это излагал Возбухай Ковбаса? "Все живут, как живут - а этим неймется. Ровно кошка с собакой, каждый Божий день, каждый..."
Ежели они Анубиса на синагогах рисуют, то...
Не исключено.
Не исключено!!!
Прости нас, Господи... Всех нас.
- Вот почему они торопились, - сказал Богдан.
- При чем тут похороны? - дернул бровью Баг.
- Ох, я тебе не сказал, наверно... Мне это самому до сей минуты глупостью какой-то казалось, к реальности отношения не имеющей. Баку уж который год носятся с мыслью покончить, как они говорят, с идолопоклонством и похоронить Мину по-человечески.
У Бага от недоверчивого изумления вытянулось лицо.
- А где легче всего похоронить такое? Чтоб никто ничего не заподозрил, чтоб и следов никто никогда не нашел? - спросил Богдан. И сам же ответил: - Да в могиле, Баг. В могиле, предназначенной для другого.
Баг мгновение молчал, осмысливая.
- Это же фанатизм, - медленно, словно бы с неудовольствием пробуя на вкус непривычное и неприятное слово, произнес он.
Богдан печально улыбнулся краешком рта.
- Видел бы ты вчера вечером Кова-Леви, - сказал он негромко. - Вроде бы демократ, а по сути - чистый фанатик...
- Думаешь, и впрямь варвары подучили?
- Не исключаю.
- Но зачем?
- Помнишь, - сказал Богдан, помедлив, - как Учитель ответил, когда My Да спросил его: встречаются ли, мол, люди, у которых подпорка их Неба состоит в том, чтобы ломать чужие подпорки?
- Учитель вздохнул и отвернулся, - без малейшей паузы ответствовал Баг.
- Именно. Так ему, видать, тошно было от таких, что он даже язык пачкать не захотел.
На несколько мгновений установилась тишина: напарники не столько пытались осмыслить новый взгляд на события, сколько привыкали к нему. Потом Баг недоверчиво покрутил головой.
- Но какого Яньло они гроб на улице валяться отставили? - тихо, с нескрываемым раздражением проговорил он. - Будто нарочно всем сообщили: это не имущественное хищение, это иное! Ведь ясно ж было, что гроб тут же найдут и раззвонят во всех новостях!
- Может, нести было уж очень тяжело... Их же только трое, опиявленных-то. Сами-то баку, верно, ручек своих марать не захотели, на рабов все взвалили. Для них же это норма, идеал общественного устройства - частные-то рабы... А опиявленные - чем не рабы, Баг? - Минфа запнулся. - А может, для форсу человеконарушительского...
- Что же, - задумчиво пробормотал Баг, - баку эти - они разве человеконарушители?
Ечи опять помолчали.
Вдруг Богдан резко попытался встать - и его повело в сторону. Едва не падая, он ухватился обеими руками за подлокотник кресла. Устоял. В висках били чугунные колокола. А уж в затылке...
- Как ты, еч? - порывисто вскакивая, спросил Баг; лицо его, казалось совсем уж закаменевшее, отразило неподдельную тревогу.
Богдан перевел дух и выпрямился.
- Лучше на перинку лечь... - пробормотал он. Вдругорядь глубоко вздохнул. - Баг, нам туда ехать надо. Понимаешь, если все это и впрямь так, то... Мы, люди сторонние, и то догадались. А хемунису, у которых идея баку похоронить Мину давно на зубах навязла, догадаются еще скорее. Как только они услышали по новостям, что фараона схитили да что гроб выброшен за ненадобностью, а сама мумия невесть где... там, на кладбище, сейчас такое может...
- Тридцать три Яньло... - пробормотал Баг и, ладонью хлопнув по столешнице, размашисто тиснул кнопку вызова дежурного вэйбина. - Повозку нам немедля! - рявкнул он в едва распахнувшуюся дверь кабинета.
Огоньковское кладбище,
7-й день двенадцатого месяца, четверица,
ближе к вечеру
Они опоздали.
Оставив повозку у самых кладбищенских врат, рядом с пустыми повозками внешней охраны, на коих, видно, прибыли сюда скрытно блюсти порядок вэйбины, человекоохранители припустили по узким тропам, проторенным на заснеженных аллеях, поспешили мимо упокоенно присыпанных инеем обелисков и склепов, крестов и памятников, жертвенников и могильных плит - туда, откуда доносился смутный, но отчетливый в тиши мосыковской окраины гул голосов. Баг с трудом смирял бег; Богдан, в съехавшей набок шапке-гуань, путаясь в длинных полах дохи, выбивался из сил. Редкие посетители кладбища смотрели на них кто с изумлением, кто сочувственно - видать, принимали за опоздавших на похороны баку.
Вот уже меж дерев видна небольшая, но явственно расколотая на два враждебных лагеря толпа. Вот уж отчетливы стали выкрики: "Не позволим!" "Вскройте!" - "Вам никто не мешал прийти на панихиду и убедиться в злокозненности ваших выдумок, пока гроб был открыт!" - "Откройте немедленно! Мы знаем, что он там!"
И разумеется, время от времени разносился бьющий по нервам, словно визг электрической пилы, торжествующий фальцет Кова-Леви.
Первым повстречался человекоохранителям стоявший поодаль от центра событий, еще на аллее, длинный молодой человек в щегольском теплом халате и с вдохновенно бледным лицом; он откровенно, но негромко посмеивался и в то же время успевал грызть карандаш и строчить что-то в большом блокноте. Глаза его блистали. Оглянувшись на приближающийся топот, он радостно заулыбался и, чуть иронично поклонившись Багу, тоже негромко, однако же вполне отчетливо произнес: "Я же говорил! Хотели жабу пить - удрала, тогда впились друг другу в хвост!"
- Кто это? - с хриплыми всхлипами дыша, пробормотал Богдан.
- Случайный знакомец... Мастер изящного слова, - ответил Баг. Кажется, не любит ни хемунису, ни баку... Теперь я его понимаю.
Ланчжуну при виде азартно черкающего в блокноте поэта на какое-то мгновение показалось, будто он встретил гостя из предыдущей жизни. С того момента, когда они со Стасей приехали в Мосыкэ и зашли перекусить в "Ого-го!" прошла, не иначе, вечность. А то и две.
Аллея кончилась.
Картина была близка к святотатственной.
Посреди небольшой прогалины, еще не занятой местами последних упокоении, по обе стороны отрытой, видно, еще с вечера просторной могилы громоздились две кучи вынутого грунта; большой цветистый гроб, уж накрытый массивною резною крышкою, стоял с южной стороны ямы, в изголовье.
И, точь-в-точь как две кучи, по обе стороны распахнутого в ожидании зева земли стояли, отчетливо разделенные им, две небольшие группы людей со стиснутыми кулаками, и глаза их равно сверкали безумием.
А поодаль, по другую сторону могилы, оторопело, но хищно, со знанием дела глядели на происходящее выпученные глаза телекамер, и сниматели, кусая губы то ли чтобы не смеяться, то ли от ужаса или стыда, увековечивали сей раздор, словно бы он был очень, очень важен для страны и для ее будущего.
Пожилой низенький преждерожденный, одетый нарочито просто, ровно только что, накинувши душегреечку, от токарного станка отошел, взгромоздился, оскальзываясь и осыпаясь на худо смерзшемся за не слишком-то морозную ночь песке, на одну из куч и, разбрасывая отчетливо видимые облачка пара то вправо, то влево, начал кричать, стуча кулаком в пустоту:
- Это вопиющее святотатство! Нарушены все границы сообразного поведения! Эти алчные пиявицы в образе человеческом готовы посягнуть на самое дорогое для простых людей! Мы требуем, чтобы гроб был открыт! Мы уверены, что в нем спрятана наша святыня!
Богдан узнал по фотографиям Тутанхамона Несторовича Анпичментова; в иерархии хемунису он носил высший титул - Тень Гора на Земле.
- Повторяю! - зычно крикнул стоявший напротив него вальяжный красавец в роскошном европейском платье; то был Великий Кормчий Небесной Ладьи баку Егорий Тутанхамонович Подкопштейн. Собственно, Тени Гора на земле он приходился родным сыном - но еще полтора десятка лет назад, начавши восхождение из рядового баку в вожди, сменил фамилию, чтоб не иметь с отцом ничего общего; сыновняя непочтительность тут открывалась вопиющая. Богдану помнилось, что Егорий принял фамилию супруги; одно время злые языки поговаривали, будто Великий Кормчий и сошелся-то с нею исключительно из желания фамилию сменить ибо развелся, не прожив вместе и полугода. Если так, то сей хитрый маневр вполне удался.
Прямо за спиною Подкопштейна стоял, пылая праведным гневом, Кова-Леви и шустро шевелящий губами переводчик, как то и надлежало, неслышно бубня, склонялся к его плечу.
- Повторяю! - и впрямь повторил Великий Кормчий. - Гроб с телом безвременно почившего Худойназара Назаровича был открыт для прощания начиная с одиннадцати часов! Почему бы вам было не прийти туда своевременно? Зачем этот скандал? Это, как говорят в подобных случаях наши заморские друзья, провокация! Несомненно!
Язык у него явственно был подвешен не в пример лучше батькиного.
"Однако ж,- отпыхиваясь после бега, вспомнил Богдан то, что поведал по радио чтец новостей, - согласно завещанию, на панихиду допускались лишь ближайшие друзья и ечи... так что, похоже, врет Кормчий..."
- Да откуда нам было знать? - захлебываясь от ярости, усугубляемой непробиваемым самомнением родного сыночка, закричал Тень Гора. - Да такое в голове не умещается! А о том, что гроб нашли на дороге, в новостях передали только три часа назад!
- Что делать будем, еч? - спросил Баг тихонько.
Богдан натужно переводил дух.
- Повременим, - выговорил он сипло. - Все одно уж... Пусть идет, как идет, - вдохнул, выдохнул и добавил: - Покамест.
- Открывай!! - крикнул кто-то из хемунису.
Потом еще:
- Сами откроем!!
Покатился глухой, неразборчивый рокот. От глаз Богдана не укрылось, как Великий Кормчий украдкой торжествующе переглянулся со стоявшими рядом единочаятелями. Похоже, тут готовился какой-то нежданный поворот.
- Однако ж, - перекрывая ропот, продолжил Великий Кормчий, - мы, стремясь продемонстрировать свое терпимое к хемунису отношение всем, а в первую очередь - международной общественности, коей мы столь многим обязаны, - и он сделал вежливый, почтительный кивок в сторону Кова-Леви (обычно ордусяне этак лишь прямым предкам по мужской линии кланяются), - мы склонны выполнить вашу просьбу. Цените это! Помните это! Убедитесь, несчастные маниаки, что ваши подозрения беспочвенны. Более того - они аморальны и глупы!! На ваш террор мы отвечаем примирительно и цивилизованно, как то и подобает людям истинной веры!
Он повернулся назад и повел бровями. Двое рядовых баку споро выскочили из задних рядов и подбежали к гробу.
Лицо Кова-Леви страдальчески замерло.
"Стало быть, открывать гроб прилюдно этот красавец отнюдь не опасается",- подумал Богдан.
"Ну, в гробу не фараон", - подумал Баг.
Великий Кормчий был невозмутим, но глаза его горели от плохо скрываемого предвкушения торжества.
Великое небо смотрело на все это с высоты. С веток лип смотрели вороны... Они привыкли, что после прощального поминания вокруг свежих могил остается много крошек.
Все напряженно замерло.
Тишина воцарилась такая, что, казалось, если прислушаться повнимательней - можно услышать, как неторопливо оплывает к горизонту едва просвечивающее сквозь облака и морозное марево рыжеватое пятно солнца.
Повинуясь усилиям двух пар слаженно сработавших рук, крышка поднялась, завалилась набок, стряхнув с себя вороха роскошных цветов, и боком опустилась на снег. Просторное "ах" пронеслось над поляной.
В гробу лежал Худойназар Нафигов.
"Сейчас начнется..." - с ужасом подумал Богдан.
"Ну, теперь они разойдутся вовсю", - с каким-то непонятным злорадством, вызванным, вероятно, неприязнью и к баку, и к хемунису, подумал Баг.
Баку взорвались возмущенным ором; птиц смело, и они, множа шум и сумятицу, с хриплым граем заметались над кладбищем.
- Позор!
- Эти хемунису совсем потеряли совесть!
- Нарушить покой усопшего!
- Друа де л'омм!
- Все мировое сообщество с гневом и презрением!
- Окаянные! Как вы теперь будете людям в глаза глядеть?
Совершенно обескураженный Тень Гора, едва не потеряв равновесия, съехал с кучи и как-то стушевался, пропал за спинами единочаятелей. Зато Великий Кормчий раздулся от торжества едва ли не вдвое.
- Можно закрывать гроб? - издевательски осведомился он в сторону хемунису, ни кому конкретно не обращаясь. Естественно, ему никто и не ответил. Он сделал знак, и рядовые баку сызнова взялись за крышку; крышка опять взмыла над снегом и, чуть поворочавшись на весу для вящей точности, улеглась на подобающее место.- А теперь вон отсюда! - громовержцем возгласил Великий Кормчий, простирая руку в сторону далекого выхода с кладбища.- Вон, презренные! Это насилие, это вопиющее нарушение прав человека не забудется вам никогда! Вон!! Мы приступаем к последнему прощанию!
Задние хемунису и впрямь потянулись в глубину аллеи - нерешительно, робко, пору
ганно... Вслед им летело слаженное, возмущенное: "По-зор! По-зор! По-зор!"
Великий Кормчий сиял так, словно удался некий самый сокровенный его замысел.
Баг наклонился к уху Богдана.
- Еч... - прошептал он. - А ведь они еще в начале ночи торопились... Зачем, ежели панихида была только с одиннадцати утра?
- То-то и я думаю... - тоже шепотом ответил Богдан. - Могила-то еще с вечера была отрыта...
Эта же самая жуткая мысль - не иначе как от полного отчаяния - пришла в голову и Тени Гора. Покинуть поле боя, не сделав какого-то последнего усилия, он не мог; Ан-пичментов понимал, что его секта только что потерпела здесь сокрушительное, вполне вероятно - фатальное, непоправимое поражение.
Маленький, в куцей своей душегреечке он подскочил к великолепному Великому Кормчему и вцепился ему в рукав. Казалось, сейчас начнется драка - и Баг шестым чувством опытного человекоохранителя ощутил, как, верно, где-то поблизости, среди деревьев напряглись старшие нарядов, коим вменялось в обязанности не допустить при стычке двух сект явного безобразия. Пустые повозки Управления у врат кладбища недвусмысленно свидетельствовали, что городская управа не исключала и такого развития событий.
- Нет! Не все так просто! - срываясь на взвизги, крикнул Тень Гора. Вы хитры, да и я не промах! - Он, ровно упругая и неутомимая обезьяна ("Победит обезьяна!" - разом
вспомнили Богдан и Баг), отпрыгнул от остолбеневшего под таким напором Кормчего и, едва не свалившись вниз, заплясал, пытаясь удержаться, на самом краю могилы. Принялся тыкать в нее пальцем.
- Могилка-то мелковата для такого гроба! - словно злорадствуя, воскликнул он.
В наплывающих мало-помалу синих сумерках лица сектантов начали терять отчетливость - и все же Богдану показалось, что по лицу доселе неизменно уверенного в себе Великого Кормчего пробежала легкая тень растерянности. Впрочем, он тут же взял себя в руки и затрубил с прежним апломбом:
- Ну, хватит! Мы долго терпели, но это переходит все границы! Ваша секта должна быть запрещена! Мы войдем с соответствующей законопросительной инициативой в мосыковский гласный собор! Немедленно покиньте приют скорби!! Не оскверняйте юдоль сию мерзкими инсинуациями!
- Ладно, ладно! - весь трясясь от возбуждения, ответствовал Тень Гора. Он понимал, что идет, как говорится, ва-банк и рискует сейчас, в эти мгновения, всем. Самим существованием своей секты, быть может. Но кровь уже ударила ему в голову; Анпичментов не мог остановиться. - Уйдем! Но сперва могилку-то разроем!!
"Господи, что сейчас будет..." - подумал Богдан.
"Ну, сейчас такое будет!" - подумал Баг.
- Не сметь!!! - заорал уже из сердца, без всякой театральности Великий Кормчий.
- Разроем!!
- Не гневите Pa!
- Тут ле монд!
- Где лопаты? Лопаты!!
- Здесь лопаты!
- Не сметь, презренные!
- Лё тоталитаризм ордусьен!
- Мы не позволим надругаться!
- За Мину глотки вам всем порвем, варвароиды!
- Ну ройте же быстрей, свет уходит!
Эта простая и, в отличие от предыдущих, довольно спокойная реплика одного из снимателей, казалось, парализовала волю баку к сопротивлению. Вдруг снова стало тихо. Великий Кормчий в отчаянии озирался, но уже не ведал, что предпринять. Действительно, если уж позволил открыть гроб, то почему бы не позволить немного углубить могилу? Если бы невозбранный ор продолжался, он и его сторонники, да еще с Кова-Леви заодно, наверняка переорали бы хемунису и не подпустили их к могиле; но простая честная просьба едва ли не единственного человека, который здесь не кричал, не буйствовал, а работал, в одно мгновение повернула дело.
Драка не состоялась.
Богдан вытянул шею, чтоб лучше видеть, и, сам этого не замечая, что было сил вцепился в руку еча.
Не прошло и минуты, как лопаты ударили во что-то твердое.
- Ага!!! - нечеловеческим голосом победно закричал Тень Гора; от его смятения мигом не осталось и следа. - Ага!!! Что там, ребятушки?
- Сейчас... - глуховато раздалось из могилы. - Сейчас, соскребем маленько... Тряпка какая-то... заледенела... Ой!
- Это провокация! - едва слышно во вновь поднявшемся безумном гвалте закричал Великий Кормчий; даже его прекрасно поставленного голоса уже не хватало. - Это провокация наших недругов!
И тут не выдержал Баг.
- Вот сейчас мы и разберемся, чья это, тридцать три Яньло, провокация, - сказал он, выходя вперед и показывая пайцзу.
Следом за ним, приволакивая очень некстати и очень больно защелкнувшуюся в колене ногу, путаясь в полах дохи, вышел Богдан.
Сперва утихли главные действующие лица. Ропоток второпях передаваемого известия пробежал от центра на края - и стало тихо. Молчал даже Кова-Леви. В могилу спрыгнули еще двое хемунису, им кинули веревки.
А где-то, в общем, совсем неподалеку отдыхала после утренней схватки раненая Чунь-лянь... и, наверное, ждала. И Стася ждала... наверное. А в Александрии ждала Фирузе. И где-то уже не ждала Жанна - а если и ждала, то уж не Богдана. И многие ждали многих.
Где-то совсем неподалеку все люди кого-нибудь да любили.
Некоторые расставались, разлюбив. Некоторые плакали, потому что расставались, не разлюбив. Некоторые смеялись, встречаясь. Некоторые целовались. Некоторые рожали детей.
Там была жизнь.
А здесь было кладбище.
Через каких-то пять минут покрытое вполне современной простыней каменное тельце легло рядом с гробом Худойназара Назаровича. Все молчали. Все понимали, что сотворилось нечто невообразимое.
- Это провокация, - нервически облизывая губы, искательно заглядывая в глаза нежданно-негаданно объявившимся человекоохранителям, все повторял да повторял Великий Кормчий. - Это они... - И его дрожащий палец с холеным ногтем беспомощно торкался в сторону ошеломленно торжествующих хемунису. - Они... Откуда бы они иначе знали... - И вдруг отчаянно закричал, понимая, что это единственное объяснение, которое может его и его сподвижников спасти: - Это они сами закопали! Хемунису сами зарыли свою святыню!
- Ля провокасьон хемунист! - с готовностью подхватил верный Кова-Леви, как только переводчик донес до него смысл последнего заявления Великого Кормчего.
- Снимите простыню, - тихо сказал Богдан. - Надо уж окончательно убедиться. Вдруг это не он. Вдруг бревно завернуто...
И вот тогда произошло самое странное.
Простыня спорхнула в сторону. Блеснуло золото маски; Богдан узнал Мину. Все, кто стоял в первом ряду, сгрудились вокруг святыни.
Неизвестно, кто заметил перемену первым.
Наверное, сразу все.
Почерневшие, иссохшие пальчики фараона, запеленатого в отвердевшие от лета веков покровы, по-прежнему покойно лежали на папирусе, но на желтоватой его глади, вместо древних птичьих и лапчатых письмен, темнели выведенные словно бы очень старательным, но едва освоившим русскую грамоту ребенком разлапистые, начертанием схожие с иероглифами печатные буквы.
"Как вы все мне осточертели. И те и другие".
- А-а-а-а!!
Тоненький крик Тени Гора пронзил заснеженную тишину зимнего вечера. Зашатавшись, щуплый Анпичментов, ровно подкошенный, повалился в снег прямо у мумии и, уткнувшись в нее лбом, обиженно заскулил.
Победа не пошла обезьяне впрок.
Трясущийся Великий Кормчий, стараясь не глядеть на искренне изумленного Кова-Леви, прятался от единоверцев за спинами человекоохранителей и беспомощно лепетал побелевшими гумами:
- Я... я не... оно само... папирус я не менял... само... оно само как-то...
И это было признанием.
Мосыковское Управление внешней охраны,
7-й день двенадцатого месяца,
четверица, вечер
- ...С Сахой Николаевичем Штырником... Сахой Рябым, как вы его зовете... я знаком много лет. Не близко, но... начинали вместе на Ненецком. Он шкурками торговал с лотка, я тоже в торговлишке свои силы решил в ту пору попробовать... не задалось, но связи приятельские остались. Я и ведать не ведал, что у него целая шайка, лихоимствующая на рынке! Ведать не ведал! Только от вас вот нынче и узнал... Вы мне верите?
На Великого Кормчего жалко было смотреть.
Баг и не смотрел. Выкурив очередную сигару, он сызнова позвонил в гостиницу осведомиться о здоровье Чунь-лянь; на сей раз она сама взяла трубку и поведала ему, что с нею все в порядке, она чувствует себя отлично, отчеты и она, и оба студента написали по правилам, во всех подробностях и теперь они ждут дальнейших распоряжений - каковые Баг так вот с ходу в сложившейся ситуации придумать не сумел и просто велел всем ждать его прибытия. Теперь, пока Богдан мягко и задушевно беседовал под магнитофон со сразу признавшим себя заблуждением Великим Кормчим и получал от того признательные показания, Баг присел в уголку перед "Керуленом" и блуждал в сети; история дома, в котором так легко оказалось устроить хацзу посреди Мосыкэ, не давала ему покоя. Странная нерадивость местной управы уязвила честного человекоохранителя в самое сердце.
- Верю, - честно ответил Богдан. - Отчего же мне не поверить вам, подданный Подкопштейн, если у меня нет ни малейших фактов, свидетельствующих о том, что вы кривите душою?
- Не кривлю... ни в коем случае не кривлю. Все как на духу. Разве же я не понимаю? Вот... А идея фараона похоронить по-человечески... Ну как вы не можете понять, что это человеколюбиво!
- Не могу, - сказал Богдан. - Мне кажется, что это вправе делать лишь те, кто в него верит. Если бы это показалось им самим сообразным. Только они.
- Но вдруг они просто решиться не могут? Надо им помочь!
- Ежели бы вы вдруг, спаси и сохрани нас от такого случая Пресвятая Богородица, увидели человека, который хочет подпалить Храм Конфуция или, скажем, Александро-Невскую лавру - вы бы ему тоже помогли?
Великий Кормчий опустил голову и ничего не сказал в ответ.
- Вам просто самому хотелось, ведь правда? Именно Мину. Хотелось самому.
- Конечно, хотелось. Конфуций или там Христос - они же... сообразные. Мы в них не верим, но вреда от них нет. А этот помрун окаянный...
- Что ж он вам сделал?
Великий Кормчий долго думал, потом облизнул губы и сказал от души:
- Не люблю. Злой он.
- А вы добрый?
- А я добрый.
- Понятно.
- Я очень добрый. Спросите кого хотите! Да вот хоть Кова-Леви, ему со стороны виднее. Знаете же, наверное: лицом к лицу лица не увидать...
- Понятно-понятно. Продолжайте.
- Я и говорю. Эта идея не давала мне покоя. Покончить с помруном - это значило покончить с хемунису вовсе. С их жестокой, нечеловеколюбивой, тоталитарной верой... Но, с другой стороны, я ведь понимал, что не могу этого сделать. Ни сам, ни перепоручить кому-то из единочаятелей. Это же все-таки преступление...
- Ах, вы это понимали?
Великий Кормчий понурился и спрятал взгляд.
- Конечно, понимал... - глухо пробормотал он.