- А, так это вас ждет Катарина, - проговорил ад-Дин, и голос его потеплел. - Проходите, преждерожденный Богдан Рухович. Жена меня предупреждала, я вспомнил.
Богдан пошел вслед за боярином; тот, не говоря более ни слова, шаркая мягкими, расшитыми золотой нитью туфлями с сильно загнутыми кверху носками, повел его поперек обширной прихожей, - мимо шкапов и полок с книгами и с курительными трубками, мимо низких столиков с "Керуленами", на полу подле коих сверкали узорочьем седалищные подушки...
Они пришли; как раз в этой комнате, как помнил Богдан - единственной, в обстановке коей имелись хоть какие-то признаки существования на свете женского племени, летом среди баночек и скляночек с косметикой обнаружилась видеокамера, позволившая выявить злоумного Козюлькина. Ныне следы существования в мире женщин изрядно возросли - и посреди оных следов царила сама женщина; в тонком, но вполне воздержанном, без вольностей, халате с многочисленными кисточками на полах и на поясе, на солнечного цвета тахте уютно возлежала с книгою, подпирая голову рукой, заботливая и самоотверженная Катарина Шипйгусева.
- Здравствуйте, Богдан Рухович, - сказала она, отрываясь от чтения.
- Добрый вечер...
- Вы не замерзли в дороге? Хотите чаю? Или, может, кофею? В это время года постоянно хочется в спячку, правда? Все время темно... Милый, сделай нам кофею, - не дожидаясь ответа Богдана, сказала она. - Мне с молочком. А вам, Богдан, с молочком? С сахарком?
Богдан не сразу нашелся что ответить, а потом стало уж поздно - боярин Гийас ад-Дин мягко, чуть снисходительно улыбнулся, быстро кивнул несколько раз и, повернувшись, безропотно пошаркал еще дальше в глубину жилища. Глаза его по-прежнему лучились счастьем.
"А вполне ли его вылечили?" - встревоженно подумал Богдан.
- Присаживайтесь, что же вы...
Богдан аккуратно присел в стоящее у тахты кресло.
- До сих пор мне ни разу не удавалось вот так вот спокойно пожить дома, - чуть потянувшись, напевно произнесла Катарина. - Не было счастья, да несчастье помогло... Это русская поговорка такая.
- Я знаю,- ответил Богдан.
- А, ну конечно... Когда я увидела, как он ослабел и исхудал, я сказала себе: все, вздорная девчонка, хватит. Ближе, чем Гийас, у тебя нет человека; хотя бы пару седмиц ты должна посвятить исключительно ему и его здоровью. Дом, тепло, уют, нежная забота любящей жены... думаю, мы переоформим брак с временного на постоянный, в конце концов, мне тоже нужно гнездышко. Хотя, честно сказать, это все так непривычно... Все вдвоем, вдвоем, в четырех стенах... Вас мне просто Бог послал, Богдан. Это такая пого... а, ну да.
"Пожалуй, не стану ничего рассказывать Багу",- подумал Богдан.
- Правда, мне еще одна мысль пришла в голову, - доверительно поведала Шипйгусева, чуть понизив голос. - Думаю, ни один работник средств всенародного оповещения не имел, не имеет и уже никогда не будет иметь возможности столь близко и столь постоянно наблюдать процесс выздоровления человека, который был пиявками доведен до крайности. Он ведь едва не умер, Гийас... Едва-едва.
Из коридора послышалось приближающееся мелодичное позвякивание и постукивание, и через несколько мгновений в комнату вырулил, катя перед собою изящный лаковый сервировочный столик с тебризскими кофейными пиалами, молочником и прочими принадлежностями неторопливого времяпрепровождения, выздоравливающий соборный боярин Гийас ад-Дин. Костистые, худые коричневые ладони чуть ерзали по ручкам столика; эта простая работа была явно непривычна хозяину апартаментов, но явно доставляла ему удовольствие. Соборный боярин вплотную подвел екающий колесиками столик к дивану, на коем возлежала Катарина, и принялся аккуратно разливать кофей в пиалы. Пальцы его немного дрожали, но он старался донельзя и не пролил ни капли.
- Спасибо, милый, - сказала Катарина, - ты такой славный... Спасибо.
- Ну что ты, - подал голос Гийас и сызнова слегка улыбнулся.
- До чего же хорошо, что ты поправился!
"Вот как надо программировать людей,- подумал Богдан. - Ни один суд не придерется. И пиявок ни малейших отнюдь не надо..."
- Да, мне это тоже нравится, - согласился ад-Дин, и по этой реплике Богдан с некоей толикой удивления понял, что соборный боярин, похоже, все же здоров и не утратил ни чувства собственного достоинства, ни чувства юмора.
- Простите, преждерожденная Катарина, - решительно проговорил сановник. - Я очень благодарен вашему драгоценному супругу и вам за радушие и гостеприимство, но я бы все же хотел постепенно перейти к цели моего визита.
- Переходите, - ласково пропела Катарина, и Богдан сам не заметил, как блюдце, на коем стояла изящная пиала с благоуханным кофеем, оказалось у него в руке. - Но подкрепить свои силы вам никто не может помешать. Я права, милый?
- Конечно, - ответил боярин и снова чуть улыбнулся.
- Еще раз благодарю. - Богдан запнулся. Гийас ад-Дин как раз тоже взялся было за свою пиалу, но чуткая тележурналистка верно поняла замешательство Богдана и без тени смущения сказала:
- Милый, похоже, у нашего друга ко мне какие-то междусобойные вопросы. Ты не мог бы нас покинуть на время? Если Богдан не возьмет с меня слово хранить молчание, я тебе потом все обязательно расскажу.
Чуть дрожащая рука боярина с готовностью отдернулась от пиалы, и Гийас ад-Дин с некоторой натужностыо поднялся. Кивнул Катарине, потом Богдану и неторопливо прошаркал вон из комнаты. Аккуратно и плотно притворил за собою дверь.
- Так вы возьмете с меня обет молчания? - улыбнулась Катарина и, поднеся пиалу с забеленным кофеем ко рту, чуть подула на него, коснулась края пиалы пухлой, без намека на помаду губою, а уж потом отпила глоточек.
- Это будет зависеть от того, что вы мне скажете, преждерожденная Катарина, - ответил он.
- Может, вы оставите этот официальный тон? Во-первых, я не старше вас, а во-вторых, у нас время ценят так же, как и у вас. Уж давайте лучше станем ечами. Или, если вам совсем уж опричь души обращаться таким образом к человеку без знаков различия на одеянии, - она лукаво стрельнула глазами, - тогда просто по именам. Давайте?
- Что ж, - ответил Богдан и тоже пригубил кофей. - Давайте, Катарина.
- Вот как славно, - подытожила она.
- Мне поручено разобраться в одном безобидном, но довольно щекотливом деле, и подступиться к нему я не могу иначе, как только с вашей помощью, сказал Богдан.
- Я могу этим только гордиться, - ответила Катарина.
- Я понимаю, что мой звонок к вам тогда, летом, относительно видеоматериалов по лечебнице "Тысяча лет здоровья", мог вас как-то привлечь к этой теме, дать отправную точку для журналистского расследования, но... вы с поразительной проницательностью разобрались в деле. Увязать вместе столь разрозненные факты и сделать из них верные выводы... Вам мог бы позавидовать любой человекоохранитель с самым богатым опытом, говорю безо всякой лести.
- Надеюсь,- опустив глаза, проговорила Катарина; похоже, она все-таки смутилась.
- Вы не могли бы поделиться со мной последовательностью ваших рассуждений? - От светской старательности Богдан сделался несколько косноязычным. Впрочем, Катарина, по всей видимости, не обращала на его излишне вычурную речь никакого внимания; ее внезапное замешательство оказалось, насколько можно было судить со стороны, куда глубже, нежели замешательство самого Богдана.
Тележурналистка долго молчала, по-прежнему подпирая голову красивой, полуобнаженной рукою с упавшим к локтю широким рукавом халата, и задумчиво, с отсутствующим видом глядела в стену напротив. Богдан подумал уже, не повторить ли вопрос. Но Катарина пригубила кофе и вдруг решительно поставила блюдце с пиалой на столик.
- Да, в определенной степени я обязана вам той изумительной серией своих репортажей, - сказала она без ложной скромности. - Да. Но не только. Именно признательность вам не позволяет мне скрывать правду. Я этого никому еще не говорила и, если не окажусь вынужденной делать это, давая, скажем, показания по упомянутому вами безобидному и щекотливому делу... я, разумеется, не спрашиваю, Богдан, в чем оно состоит... если я не буду вынуждена, то и не скажу никогда никому. Это странно, и это несколько... стыдно. Трудно признаваться, что моей заслуги тут, собственно, нет. Судьба позаботилась. Сама судьба... Она взглянула Богдану прямо в глаза. Богдан поразился; стоило разговору перейти от бытовых сюсюканий к работе, лицо Катарины стало одухотворенным, резким и по-настоящему красивым. - Сначала вы, потом... - Она запнулась. Богдан напряженно ждал.
Катарина переменила позу; теперь она почти сидела на тахте, руками охватив колени, и по-прежнему глядела мимо Богдана.
- Я не великий знаток компьютерных и сетевых технологий,- сказала она негромко и как-то отрешенно. - У меня хватает своих забот. Мне потом объяснили: сеть настолько сложна, что... изредка в ней могут происходить самые странные сбои. Самые странные. Тут, конечно, по времени удивительно совпало. Честно говоря, ваш тогдашний звонок действительно меня буквально заворожил; я печенкой чувствовала: тут есть что-то... что-то. Понимаете? Что-то. Я и так, и этак крутила... сама несколько раз просматривала эти свои видеоматериалы... А потом, через три, кажется, дня... или через два? Не помню, но это легко восстановить...
Она запнулась. Протянула руку к столику, неловко взяла свою пиалу кофей уже достаточно остыл, чтобы можно было не пользоваться блюдцем,- и сделала несколько крупных глотков разом. Отставила чашку. Вскинула глаза на Богдана и вдруг смущенно улыбнулась.
- Что-то я разнервничалась, - призналась Шипигусева. - Будто в чем-то виновата... На самом деле я тут ни при чем. Само... и я опять же печенкой чувствую, что тут что-то такое... что-то... Так вот. - Она глубоко вздохнула. Я получаю очень много писем. Пока я голову ломала над тем, что там такое наши доблестные человекоохранители могли углядеть на моей рабочей записи в лечебнице, среди прочей массы сообщений ко мне по ошибке... каким-то чудом... прилетело сообщение, которое вовсе не мне было предназначено. Насколько я поняла, это было какое-то рабочее сообщение вашей, закрытой человекоохранительной сети.
Богдан крякнул. Такого просто не могло быть.
Потом он сообразил, что о возможности и невозможности подобных природных явлений он, специалистом не являясь, может судить только с чужих слов. Категоричную мысль "такого просто не может быть" он ничем, кроме собственной убежденности, подтвердить не мог - но знал, что в научных истинах более всего бывают убеждены именно неспециалисты. И подвергают их сомнению с наибольшей легкостью они же; то или иное отношение к истинам зависит у них исключительно от приязни или неприязни к источнику, из кого истины эти были получены, от настроения, от отношений с женой и даже порой от пищеварения. Не к лицу Богдану было...
- Файл оказался подпорчен, - задумчиво продолжала меж тем Катарина, снова устремив взгляд своих прекрасных, бархатистых глаз мимо Богдана. Вновь взялась за пиалу с кофеем.- Без начала, без конца, и даже без середины. Знаете, как это бывает... полтекста вопросики. Я уж и так, и этак мучилась с кодировками, потом к друзьям обращалась, которые на том собаку съели... это такая русская... ну да. Нет. Что прочиталось - то прочиталось, а что испортилось - то безвозвратно. И вот там-то и говорилось... вернее, там предписывалось, что всем таможенным станциям и пограничной страже следует уделять повышенное внимание провозу на территорию Ордуси сосудов и приспособлений, пригодных для транспортировки мелких водных существ, в скобках - пиявок - и немедленно сообщать о попытках такого провоза, а при обнаружении оных существ-пиявок немедленно уведомлять Управление внешней охраны и Центр имени Крякутного, куда, если из Управления не поступит иных распоряжений, и передавать выявленные сосуды с существами для исследования... Видите, как помню? Я перечитывала текст раз сто... ну а, получив такой подарок, уж не трудно было связать его с закрытием отдела гирудолечения... причем, как мне рассказывали в лечебнице, я же посетила ее вскоре после вас - закрытия шумного, с погоней... а там - с несчастными случаями и болезнями бояр. - Она тряхнула головой, перевела дух и взглянула Богдану в глаза. - Вот. Все.
Несколько мгновений Богдан потрясенно молчал.
- У вас сохранился этот испорченный файл? - спросил он затем.
- Наверное... - с сомнением проговорила Катарина и, поставив почти пустую пиалу на столик, грациозно поднялась с тахты, подошла к ближайшему "Керулену", тихо дремавшему на низком столике в углу, под старинными кальянами, разбудила умную машину и, присев на подушку перед компьютером, принялась колдовать с программой поиска.
- Одну минуту, - пробормотала она, усаживаясь поудобнее. - Одну минуту, Богдан... по-моему, я его сюда перебрасывала...
Минфа ждал, затаив дыхание.
- Есть! - сказала Катарина торжествующе и тут же с некоторым недоумением добавила: - В личную переписку-то зачем-то закатала... - Не вставая с подушки, она повернулась к Богдану и неопределенно махнула рукою в сторону дисплея. - Вот. Можете посмотреть.
Богдану незачем было смотреть: это предписание при нем и при Баге рассылал по градам и весям Империи сам шилан Алимагомедов, и текст они составляли все вместе, втроем. В нем же между прочим повелевалось всем местным подразделениям внешней охраны принять меры к задержанию и препровождению в столицу таких-то и таких-то подданных, а, буде они окажут сопротивление, произнести кодовую фразу, которую в предписании, во избежание утечки сведений о программировании людей, они решили назвать просто паролем... Действительное значение фразы власти было разъяснено лишь руководителям крупных подразделений - от городского и выше.
- А об указании задержать нескольких человек, - осторожно спросил Богдан, - там ничего не говорилось?
- Нет, - удивленно ответила Катарина. - Там же, я говорю, очень много не читалось. Вот, посмотрите.
Но если не читалось у Катарины...
Если секретное предписание вдруг ни с того ни с сего вывалилось одной своей частью в чужой компьютер, не могло ли оно другой своей частью вывалиться в какой-то другой?
"С Багом бы поговорить, - подумал Богдан, - он в этих электронных делах спец великий. Жаль, он в Мосыкэ уехал со Стасей... Беспокоить сейчас грех. Пусть побудут вдвоем, без мельтешни..." По едва уловимым признакам, когда Стася и Баг в числе ближайших друзей явились вместе с ним на воздухолетный вокзал встречать Фирузе с Ангелиною, минфа понял: у них возникли какие-то нелады на личной пашне1. А в такое время без крайней нужды людей лучше не дергать.
Но что ж у нас, научники кончились в Возвышенном, что ли?
- Вы не могли бы сбросить мне этот файл? - спросил Богдан. - По почте или... надежнее, пожалуй, прямо сейчас на дискету.
- Охотно, Богдан.- Катарина, покопавшись в живописном беспорядке на столике слева от компьютера, двумя пальчиками вытянула из бумажных сугробов дискету и лихо вогнала ее в дисковод.
- А скажите, Катарина, - спросил минфа, осененный новой мыслью, пока дискета тихонько покрякивала и поквакивала, принимая на себя столь знакомый Богдану и столь невероятный здесь, в этой мирной комнате, файл. - Вы многим показывали это... ну, когда консультировались насчет того, как превратить вопросики в текст?
- Нет, - решительно ответила тележурналистка. - Одному-единственному человеку, он у нас на студии по этим делам дока, всех выручает, коснись что...
1 Не путать с приусадебными участками или землями, приобретенными в частную собственность. По всей видимости, эта идиома (сы гэптяль; дословно личное, собственное, то, к коему питаю пристрастие, пахотное поле), употреблялась в Ордуси в тех случаях, когда у нас в советские времена говорили "личный фронт". Именно такие, на первый взгляд не существенные, мелочи как нельзя лучше, по мнению переводчиков, демонстрируют своеобразие ордусского менталитета.
- Если мне понадобится с ним побеседовать, я могу сослаться на вас?
Катарина колебалась лишь мгновение.
- Что уж, - сказала она, полуобернувшись к Богдану и протягивая ему дискету. С подушки она не встала, и Богдану пришлось шагнуть к ней; теперь он смотрел на нее сверху вниз, а Катарине, сидевшей, словно одалиска, у ног минфа, приходилось задирать голову, чтобы не терять его взгляда; впрочем, ей шло и это. - Коготок увяз - всей птичке пропасть... Это такая русская поговорка.
- Я знаю, - сказал Богдан.
Катарина чуть принужденно рассмеялась.
- Простите, - сказала она. - Дурацкая привычка... Это я Гийаса тренирую. Который год в Гласном Соборе - а вот сейчас пожили вместе спокойно, и я только теперь разглядела, он совсем слаб в русской идиоматике. Натаскиваю его... В публичной речи вовремя вставленная пословица дорогого стоит, по себе знаю. А вы, верно, решили, что у меня не все дома?
- Не все дома - это такая русская поговорка? - спросил Богдан.
Они рассмеялись.
С каждой минутой Катарина нравилась Богдану все больше; впечатление взбалмошной избалованной куклы, возникшее у него поначалу, неудержимо таяло. Катарина торопливо написала что-то на клочке бумаги и поднялась наконец; оправила халат, мягко встряхнула руками, расправляя широкие, словно веера, рукава. Подала клочок Богдану.
- Вот имя и адрес моего консультанта, - сказала она. - И телефон. Должна вам сказать, что он был очень удивлен происшедшим.
- Должен вам сказать, что я удивлен не меньше... Спасибо, Катарина, вы оказали огромную помощь следствию.
- Теперь я ночи спать не буду, пытаясь понять, какому именно следствию, - сказала Катарина, и Богдану показалось, что журналистка вовсе не шутит.
- Сенсаций тут не будет, - поспешил разочаровать ее минфа. - Мне поручено разобраться с недавним шумным плагиатом... в Мосыкэ.
- А, - пренебрежительно скривилась Катарина, - эти...
- Да, эти. Всего вам доброго. Не смею долее мешать вам наслаждаться... теплом семейного очага.
- И вам счастливо. Звоните, ежели что. - Она неторопливо двинулась к тахте. - Милый! - крикнула Катарина весьма зычно, и через минуту, как раз когда Катарина снова прилегла, дверь открылась, и на пороге возник соборный боярин Гийас ад-Дин. - У нас все, - сказала тележурналистка. - Богдан уходит... Ты проводишь?
- Разумеется, - проговорил безропотный Гийас ад-Дин, и Богдана снова покоробило; Шипигусева опять показалась ему самовлюбленной, бессердечной курицей. Ежась и стараясь более не встречаться с нею взглядом, он торопливо вышел из комнаты, стискивая в кармане драгоценную дискету.
Соборный боярин, не так давно еще устойчиво пребывавший на грани жизни и смерти, радушно проводил Богдана в прихожую, потом - до самой входной двери, и Богдан честно и смущенно шел за ним как привязанный; но когда ад-Дин снял с вешалки изящную Богданову доху на искусственном меху и попытался помочь ему одеться, минфа не выдержал.
- Простите... - пробормотал он, буквально вырывая доху из рук пожилого члена Собора. - Как можно... Так нельзя...
Худой и седой боярин внимательно посмотрел на Богдана, и в уголках его глаз собрались смешливые морщинки.
- Боюсь, преждерожденный Богдан Рухович, - негромко проговорил он, что у вас создалось несколько превратное впечатление. Катарина действительно чудесно заботится обо мне. Действительно. Не представляю, что бы со мной было, если б она не бросила на время работу и не переехала сюда. А то, что она меня гоняет в хвост и в гриву... молодец. Все поняла, умница моя. Если бы я лежал, а она вокруг меня носилась, я бы, наверное, так и не встал. А вот когда я ухаживаю за ней... я чувствую себя здоровым, сильным, полноценным... мужчиной чувствую. Хозяином. Я даже домработнице приходить не велел... Когда сам ухаживаешь за любимым человеком, сил прибывает не в пример более, чем когда любимый человек ухаживает за тобой. Я даже думать боюсь, каких усилий ей стоит вот так лежать, как ей надоело притворяться... Она страшно деятельная женщина, страшно самостоятельная, вихрь просто, смерч... в какие только не попадала переделки со своей камерой... обвал в шахте, пожар на танкере...
- Господи, - потрясение пробормотал Богдан. - Как просто!
- Очень просто, - сказал соборный боярин Гийас ад-Дин и протянул ему руку на прощание. - При случае будьте добры передать мою благодарность вашему другу. Тому, что снял меня с карниза.
- Передам, - от души пообещал Богдан, берясь за меховую, зимнюю шапку-гуань. - Непременно передам, прер еч Гийас.
"Люди разные, - думал он, прогревая мотор "хиуса". - Разные... Но плохих - нет. Есть лишь непохожие на меня. А если вдуматься... не очень-то и непохожие. Все хотят примерно одного, хорошего хотят. Доброго, правильного, только добиваются этого поразному, потому что сами разные, так что не вдруг поймешь..."
Отчего-то ему было радостно.
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
глубокий вечер
- ...Тебе это кажется странным?
- Более чем странным, Фира! Невозможным! И ладно бы еще я, я в этих делах профан... Я же заехал в Управление, проконсультировался... специалисты в один голос говорят: это невозможно! И тут же оговариваются: раз это все-таки произошло, стало быть, это возможно, но о-очень редко... А на самом деле это же прямой повод для внутреннего расследования. Мой звонок Катарине спровоцировал ее интерес к этому делу. И к ней же, в ее же "Керулен" загадочным образом попадает текст предписания, которое мы - и я в том числе, между прочим, опять я! - разослали по всем подразделениям буквально через несколько часов после ареста Сусанина и исчезновения Козюлькина. Если бы предписание попало к кому-то иному, он бы даже не понял, о чем речь. Но нет - именно Катарине, которую я своими вопросами навел на тему! Причем Шипигусева получила этот текст не сразу, а на двое суток позже. Словно сеть двое суток думала, вывалить его на Катарину или не стоит. И обратного адреса никак не проследить, пробовали сейчас... Будто из нашего же Управления и отправили. Я в этом деле по шею. Может, именно поэтому Раби и поручил его мне?
- Значит, ты вне подозрений...
- Да это-то ясно! И все же утечка беспрецедентная, и косвенным образом, совершенно необъяснимо, я с нею явно связан. Ты понимаешь?
- Иншалла...
- Иншалла-то иншалла, я согласен, но расхлебывать мне самому. Еще слава Богу, там самая-то существенная часть текста запорчена... Но я все думаю - может, и не только к Катарине наше предписание прилетело? Потому мы этих троих и найти по сию пору не можем? Кто-то получил...
- Что?
- Прости, родная... даже тебе не могу сказать. Порядок.
- Не можешь - не говори.
- А есть другая возможность, еще страшней... Ладно. Завтра мне придется сорваться в Мосыкэ, но это ненадолго, на денек... Ты тут справишься?
- Попробовала бы я не справиться.
- Спасибо. Ты такая славная...
- А Жанну ты как называл?
- Фиронька...
- Все, молчу, молчу. Не сердись, любимый, Обними меня.
- Фира...
- Да. Вот так. Вот. Да.
- Девочка моя...
- Я так соскучилась, Богдан. Так соскучилась... О!!
- Господи, какая ты нежная...
- Потому что это ты...
Комната, как шхуна, плыла в полуночном океане; широкая зыбь качала стены, потолок мотало, словно палубу в шторм, и далекий ночник огнистой тропической медузой летал на волнах, то взмывая, то рушась...
...Снаружи, словно артель вкрадчивых кровельщиков, по железным подоконникам вразнобой подстукивала капель.
- Опять тает...
- Пусть тает. Мне так хорошо с тобой, жена...
- А я... я просто счастлива. Так счастлива, что даже страшно. Ты очень изменился.
- Не бойся.
- Не буду. Сейчас еще полежу минутку, а то ноги не слушаются... и пойду посмотрю, как там Ангелина. В горле пересохло... а у тебя? Принести соку?
"Все-таки приятно и когда о тебе заботятся, хотя бы по пустякам, подумал раскинувшийся едва ли не поперек ложа Богдан и на мгновение ощутил себя чем-то вроде вальяжной Катарины. - Конечно, в меру... То Фира, то я. Ведь мы, слава Богу, оба здоровы; стало быть, пока - это только вроде ласковой игры, радующей обоих".
- Я сейчас принесу, - сказал он и поспешно вскочил. И чуть не повалился обратно, на миг его повело; голова еще немного кружилась после шторма.
Багатур Лобо
Мосыкэ, Тохтамышев стан,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
ближе к вечеру
- Проходите! Проходите, гости дорогие! - Матвея Онисимовна Крюк, уютная старушка с улыбчивыми ямочками на круглых розовых щеках, встретила гостей у порога, хотела помочь им скинуть теплые халаты и шапки, да Баг решительно воспротивился, и повела за собой - по широкому длинному коридору, уставленному старыми резными шкалами, мимо величественного размерами, совсем уж древнего, но содержащегося в любовном порядке огромного дубового сундука с внушительным, ярко блестевшим медным замком - к двери в гостиную, которую называла горницей.
Баг уж бывал здесь, а Стасе жилище Крюков стало в новинку: она со сдержанным любопытством оглядывалась по сторонам, а при виде сундука даже замедлила шаг. Да и немудрено - Баг и сам по первости разглядывал сундук во все глаза, как некое чудо чудное, и, если б то было уместно, с удовольствием отодвинул бы его от стены, дабы осмотреть со всех сторон. Ибо сундук стоял так просто и в то же время так величаво, как может стоять лишь древле угнездившаяся в доме вещь с долгой и непростой судьбой, вещь, осознающая свою ценность, но нисколько ею не кичащаяся и в вековом спокойствии своем источающая неуловимый, но непостижимо ощущаемый аромат длинной вереницы прошедших годов. Мимо такой вещи человеку понимающему трудно пройти, не заметив ее. А Баг был из таких. "Благородный муж сведущ в языке древних вещей", - наставлял еще Конфуций в двадцать второй главе.
Богдан пошел вслед за боярином; тот, не говоря более ни слова, шаркая мягкими, расшитыми золотой нитью туфлями с сильно загнутыми кверху носками, повел его поперек обширной прихожей, - мимо шкапов и полок с книгами и с курительными трубками, мимо низких столиков с "Керуленами", на полу подле коих сверкали узорочьем седалищные подушки...
Они пришли; как раз в этой комнате, как помнил Богдан - единственной, в обстановке коей имелись хоть какие-то признаки существования на свете женского племени, летом среди баночек и скляночек с косметикой обнаружилась видеокамера, позволившая выявить злоумного Козюлькина. Ныне следы существования в мире женщин изрядно возросли - и посреди оных следов царила сама женщина; в тонком, но вполне воздержанном, без вольностей, халате с многочисленными кисточками на полах и на поясе, на солнечного цвета тахте уютно возлежала с книгою, подпирая голову рукой, заботливая и самоотверженная Катарина Шипйгусева.
- Здравствуйте, Богдан Рухович, - сказала она, отрываясь от чтения.
- Добрый вечер...
- Вы не замерзли в дороге? Хотите чаю? Или, может, кофею? В это время года постоянно хочется в спячку, правда? Все время темно... Милый, сделай нам кофею, - не дожидаясь ответа Богдана, сказала она. - Мне с молочком. А вам, Богдан, с молочком? С сахарком?
Богдан не сразу нашелся что ответить, а потом стало уж поздно - боярин Гийас ад-Дин мягко, чуть снисходительно улыбнулся, быстро кивнул несколько раз и, повернувшись, безропотно пошаркал еще дальше в глубину жилища. Глаза его по-прежнему лучились счастьем.
"А вполне ли его вылечили?" - встревоженно подумал Богдан.
- Присаживайтесь, что же вы...
Богдан аккуратно присел в стоящее у тахты кресло.
- До сих пор мне ни разу не удавалось вот так вот спокойно пожить дома, - чуть потянувшись, напевно произнесла Катарина. - Не было счастья, да несчастье помогло... Это русская поговорка такая.
- Я знаю,- ответил Богдан.
- А, ну конечно... Когда я увидела, как он ослабел и исхудал, я сказала себе: все, вздорная девчонка, хватит. Ближе, чем Гийас, у тебя нет человека; хотя бы пару седмиц ты должна посвятить исключительно ему и его здоровью. Дом, тепло, уют, нежная забота любящей жены... думаю, мы переоформим брак с временного на постоянный, в конце концов, мне тоже нужно гнездышко. Хотя, честно сказать, это все так непривычно... Все вдвоем, вдвоем, в четырех стенах... Вас мне просто Бог послал, Богдан. Это такая пого... а, ну да.
"Пожалуй, не стану ничего рассказывать Багу",- подумал Богдан.
- Правда, мне еще одна мысль пришла в голову, - доверительно поведала Шипйгусева, чуть понизив голос. - Думаю, ни один работник средств всенародного оповещения не имел, не имеет и уже никогда не будет иметь возможности столь близко и столь постоянно наблюдать процесс выздоровления человека, который был пиявками доведен до крайности. Он ведь едва не умер, Гийас... Едва-едва.
Из коридора послышалось приближающееся мелодичное позвякивание и постукивание, и через несколько мгновений в комнату вырулил, катя перед собою изящный лаковый сервировочный столик с тебризскими кофейными пиалами, молочником и прочими принадлежностями неторопливого времяпрепровождения, выздоравливающий соборный боярин Гийас ад-Дин. Костистые, худые коричневые ладони чуть ерзали по ручкам столика; эта простая работа была явно непривычна хозяину апартаментов, но явно доставляла ему удовольствие. Соборный боярин вплотную подвел екающий колесиками столик к дивану, на коем возлежала Катарина, и принялся аккуратно разливать кофей в пиалы. Пальцы его немного дрожали, но он старался донельзя и не пролил ни капли.
- Спасибо, милый, - сказала Катарина, - ты такой славный... Спасибо.
- Ну что ты, - подал голос Гийас и сызнова слегка улыбнулся.
- До чего же хорошо, что ты поправился!
"Вот как надо программировать людей,- подумал Богдан. - Ни один суд не придерется. И пиявок ни малейших отнюдь не надо..."
- Да, мне это тоже нравится, - согласился ад-Дин, и по этой реплике Богдан с некоей толикой удивления понял, что соборный боярин, похоже, все же здоров и не утратил ни чувства собственного достоинства, ни чувства юмора.
- Простите, преждерожденная Катарина, - решительно проговорил сановник. - Я очень благодарен вашему драгоценному супругу и вам за радушие и гостеприимство, но я бы все же хотел постепенно перейти к цели моего визита.
- Переходите, - ласково пропела Катарина, и Богдан сам не заметил, как блюдце, на коем стояла изящная пиала с благоуханным кофеем, оказалось у него в руке. - Но подкрепить свои силы вам никто не может помешать. Я права, милый?
- Конечно, - ответил боярин и снова чуть улыбнулся.
- Еще раз благодарю. - Богдан запнулся. Гийас ад-Дин как раз тоже взялся было за свою пиалу, но чуткая тележурналистка верно поняла замешательство Богдана и без тени смущения сказала:
- Милый, похоже, у нашего друга ко мне какие-то междусобойные вопросы. Ты не мог бы нас покинуть на время? Если Богдан не возьмет с меня слово хранить молчание, я тебе потом все обязательно расскажу.
Чуть дрожащая рука боярина с готовностью отдернулась от пиалы, и Гийас ад-Дин с некоторой натужностыо поднялся. Кивнул Катарине, потом Богдану и неторопливо прошаркал вон из комнаты. Аккуратно и плотно притворил за собою дверь.
- Так вы возьмете с меня обет молчания? - улыбнулась Катарина и, поднеся пиалу с забеленным кофеем ко рту, чуть подула на него, коснулась края пиалы пухлой, без намека на помаду губою, а уж потом отпила глоточек.
- Это будет зависеть от того, что вы мне скажете, преждерожденная Катарина, - ответил он.
- Может, вы оставите этот официальный тон? Во-первых, я не старше вас, а во-вторых, у нас время ценят так же, как и у вас. Уж давайте лучше станем ечами. Или, если вам совсем уж опричь души обращаться таким образом к человеку без знаков различия на одеянии, - она лукаво стрельнула глазами, - тогда просто по именам. Давайте?
- Что ж, - ответил Богдан и тоже пригубил кофей. - Давайте, Катарина.
- Вот как славно, - подытожила она.
- Мне поручено разобраться в одном безобидном, но довольно щекотливом деле, и подступиться к нему я не могу иначе, как только с вашей помощью, сказал Богдан.
- Я могу этим только гордиться, - ответила Катарина.
- Я понимаю, что мой звонок к вам тогда, летом, относительно видеоматериалов по лечебнице "Тысяча лет здоровья", мог вас как-то привлечь к этой теме, дать отправную точку для журналистского расследования, но... вы с поразительной проницательностью разобрались в деле. Увязать вместе столь разрозненные факты и сделать из них верные выводы... Вам мог бы позавидовать любой человекоохранитель с самым богатым опытом, говорю безо всякой лести.
- Надеюсь,- опустив глаза, проговорила Катарина; похоже, она все-таки смутилась.
- Вы не могли бы поделиться со мной последовательностью ваших рассуждений? - От светской старательности Богдан сделался несколько косноязычным. Впрочем, Катарина, по всей видимости, не обращала на его излишне вычурную речь никакого внимания; ее внезапное замешательство оказалось, насколько можно было судить со стороны, куда глубже, нежели замешательство самого Богдана.
Тележурналистка долго молчала, по-прежнему подпирая голову красивой, полуобнаженной рукою с упавшим к локтю широким рукавом халата, и задумчиво, с отсутствующим видом глядела в стену напротив. Богдан подумал уже, не повторить ли вопрос. Но Катарина пригубила кофе и вдруг решительно поставила блюдце с пиалой на столик.
- Да, в определенной степени я обязана вам той изумительной серией своих репортажей, - сказала она без ложной скромности. - Да. Но не только. Именно признательность вам не позволяет мне скрывать правду. Я этого никому еще не говорила и, если не окажусь вынужденной делать это, давая, скажем, показания по упомянутому вами безобидному и щекотливому делу... я, разумеется, не спрашиваю, Богдан, в чем оно состоит... если я не буду вынуждена, то и не скажу никогда никому. Это странно, и это несколько... стыдно. Трудно признаваться, что моей заслуги тут, собственно, нет. Судьба позаботилась. Сама судьба... Она взглянула Богдану прямо в глаза. Богдан поразился; стоило разговору перейти от бытовых сюсюканий к работе, лицо Катарины стало одухотворенным, резким и по-настоящему красивым. - Сначала вы, потом... - Она запнулась. Богдан напряженно ждал.
Катарина переменила позу; теперь она почти сидела на тахте, руками охватив колени, и по-прежнему глядела мимо Богдана.
- Я не великий знаток компьютерных и сетевых технологий,- сказала она негромко и как-то отрешенно. - У меня хватает своих забот. Мне потом объяснили: сеть настолько сложна, что... изредка в ней могут происходить самые странные сбои. Самые странные. Тут, конечно, по времени удивительно совпало. Честно говоря, ваш тогдашний звонок действительно меня буквально заворожил; я печенкой чувствовала: тут есть что-то... что-то. Понимаете? Что-то. Я и так, и этак крутила... сама несколько раз просматривала эти свои видеоматериалы... А потом, через три, кажется, дня... или через два? Не помню, но это легко восстановить...
Она запнулась. Протянула руку к столику, неловко взяла свою пиалу кофей уже достаточно остыл, чтобы можно было не пользоваться блюдцем,- и сделала несколько крупных глотков разом. Отставила чашку. Вскинула глаза на Богдана и вдруг смущенно улыбнулась.
- Что-то я разнервничалась, - призналась Шипигусева. - Будто в чем-то виновата... На самом деле я тут ни при чем. Само... и я опять же печенкой чувствую, что тут что-то такое... что-то... Так вот. - Она глубоко вздохнула. Я получаю очень много писем. Пока я голову ломала над тем, что там такое наши доблестные человекоохранители могли углядеть на моей рабочей записи в лечебнице, среди прочей массы сообщений ко мне по ошибке... каким-то чудом... прилетело сообщение, которое вовсе не мне было предназначено. Насколько я поняла, это было какое-то рабочее сообщение вашей, закрытой человекоохранительной сети.
Богдан крякнул. Такого просто не могло быть.
Потом он сообразил, что о возможности и невозможности подобных природных явлений он, специалистом не являясь, может судить только с чужих слов. Категоричную мысль "такого просто не может быть" он ничем, кроме собственной убежденности, подтвердить не мог - но знал, что в научных истинах более всего бывают убеждены именно неспециалисты. И подвергают их сомнению с наибольшей легкостью они же; то или иное отношение к истинам зависит у них исключительно от приязни или неприязни к источнику, из кого истины эти были получены, от настроения, от отношений с женой и даже порой от пищеварения. Не к лицу Богдану было...
- Файл оказался подпорчен, - задумчиво продолжала меж тем Катарина, снова устремив взгляд своих прекрасных, бархатистых глаз мимо Богдана. Вновь взялась за пиалу с кофеем.- Без начала, без конца, и даже без середины. Знаете, как это бывает... полтекста вопросики. Я уж и так, и этак мучилась с кодировками, потом к друзьям обращалась, которые на том собаку съели... это такая русская... ну да. Нет. Что прочиталось - то прочиталось, а что испортилось - то безвозвратно. И вот там-то и говорилось... вернее, там предписывалось, что всем таможенным станциям и пограничной страже следует уделять повышенное внимание провозу на территорию Ордуси сосудов и приспособлений, пригодных для транспортировки мелких водных существ, в скобках - пиявок - и немедленно сообщать о попытках такого провоза, а при обнаружении оных существ-пиявок немедленно уведомлять Управление внешней охраны и Центр имени Крякутного, куда, если из Управления не поступит иных распоряжений, и передавать выявленные сосуды с существами для исследования... Видите, как помню? Я перечитывала текст раз сто... ну а, получив такой подарок, уж не трудно было связать его с закрытием отдела гирудолечения... причем, как мне рассказывали в лечебнице, я же посетила ее вскоре после вас - закрытия шумного, с погоней... а там - с несчастными случаями и болезнями бояр. - Она тряхнула головой, перевела дух и взглянула Богдану в глаза. - Вот. Все.
Несколько мгновений Богдан потрясенно молчал.
- У вас сохранился этот испорченный файл? - спросил он затем.
- Наверное... - с сомнением проговорила Катарина и, поставив почти пустую пиалу на столик, грациозно поднялась с тахты, подошла к ближайшему "Керулену", тихо дремавшему на низком столике в углу, под старинными кальянами, разбудила умную машину и, присев на подушку перед компьютером, принялась колдовать с программой поиска.
- Одну минуту, - пробормотала она, усаживаясь поудобнее. - Одну минуту, Богдан... по-моему, я его сюда перебрасывала...
Минфа ждал, затаив дыхание.
- Есть! - сказала Катарина торжествующе и тут же с некоторым недоумением добавила: - В личную переписку-то зачем-то закатала... - Не вставая с подушки, она повернулась к Богдану и неопределенно махнула рукою в сторону дисплея. - Вот. Можете посмотреть.
Богдану незачем было смотреть: это предписание при нем и при Баге рассылал по градам и весям Империи сам шилан Алимагомедов, и текст они составляли все вместе, втроем. В нем же между прочим повелевалось всем местным подразделениям внешней охраны принять меры к задержанию и препровождению в столицу таких-то и таких-то подданных, а, буде они окажут сопротивление, произнести кодовую фразу, которую в предписании, во избежание утечки сведений о программировании людей, они решили назвать просто паролем... Действительное значение фразы власти было разъяснено лишь руководителям крупных подразделений - от городского и выше.
- А об указании задержать нескольких человек, - осторожно спросил Богдан, - там ничего не говорилось?
- Нет, - удивленно ответила Катарина. - Там же, я говорю, очень много не читалось. Вот, посмотрите.
Но если не читалось у Катарины...
Если секретное предписание вдруг ни с того ни с сего вывалилось одной своей частью в чужой компьютер, не могло ли оно другой своей частью вывалиться в какой-то другой?
"С Багом бы поговорить, - подумал Богдан, - он в этих электронных делах спец великий. Жаль, он в Мосыкэ уехал со Стасей... Беспокоить сейчас грех. Пусть побудут вдвоем, без мельтешни..." По едва уловимым признакам, когда Стася и Баг в числе ближайших друзей явились вместе с ним на воздухолетный вокзал встречать Фирузе с Ангелиною, минфа понял: у них возникли какие-то нелады на личной пашне1. А в такое время без крайней нужды людей лучше не дергать.
Но что ж у нас, научники кончились в Возвышенном, что ли?
- Вы не могли бы сбросить мне этот файл? - спросил Богдан. - По почте или... надежнее, пожалуй, прямо сейчас на дискету.
- Охотно, Богдан.- Катарина, покопавшись в живописном беспорядке на столике слева от компьютера, двумя пальчиками вытянула из бумажных сугробов дискету и лихо вогнала ее в дисковод.
- А скажите, Катарина, - спросил минфа, осененный новой мыслью, пока дискета тихонько покрякивала и поквакивала, принимая на себя столь знакомый Богдану и столь невероятный здесь, в этой мирной комнате, файл. - Вы многим показывали это... ну, когда консультировались насчет того, как превратить вопросики в текст?
- Нет, - решительно ответила тележурналистка. - Одному-единственному человеку, он у нас на студии по этим делам дока, всех выручает, коснись что...
1 Не путать с приусадебными участками или землями, приобретенными в частную собственность. По всей видимости, эта идиома (сы гэптяль; дословно личное, собственное, то, к коему питаю пристрастие, пахотное поле), употреблялась в Ордуси в тех случаях, когда у нас в советские времена говорили "личный фронт". Именно такие, на первый взгляд не существенные, мелочи как нельзя лучше, по мнению переводчиков, демонстрируют своеобразие ордусского менталитета.
- Если мне понадобится с ним побеседовать, я могу сослаться на вас?
Катарина колебалась лишь мгновение.
- Что уж, - сказала она, полуобернувшись к Богдану и протягивая ему дискету. С подушки она не встала, и Богдану пришлось шагнуть к ней; теперь он смотрел на нее сверху вниз, а Катарине, сидевшей, словно одалиска, у ног минфа, приходилось задирать голову, чтобы не терять его взгляда; впрочем, ей шло и это. - Коготок увяз - всей птичке пропасть... Это такая русская поговорка.
- Я знаю, - сказал Богдан.
Катарина чуть принужденно рассмеялась.
- Простите, - сказала она. - Дурацкая привычка... Это я Гийаса тренирую. Который год в Гласном Соборе - а вот сейчас пожили вместе спокойно, и я только теперь разглядела, он совсем слаб в русской идиоматике. Натаскиваю его... В публичной речи вовремя вставленная пословица дорогого стоит, по себе знаю. А вы, верно, решили, что у меня не все дома?
- Не все дома - это такая русская поговорка? - спросил Богдан.
Они рассмеялись.
С каждой минутой Катарина нравилась Богдану все больше; впечатление взбалмошной избалованной куклы, возникшее у него поначалу, неудержимо таяло. Катарина торопливо написала что-то на клочке бумаги и поднялась наконец; оправила халат, мягко встряхнула руками, расправляя широкие, словно веера, рукава. Подала клочок Богдану.
- Вот имя и адрес моего консультанта, - сказала она. - И телефон. Должна вам сказать, что он был очень удивлен происшедшим.
- Должен вам сказать, что я удивлен не меньше... Спасибо, Катарина, вы оказали огромную помощь следствию.
- Теперь я ночи спать не буду, пытаясь понять, какому именно следствию, - сказала Катарина, и Богдану показалось, что журналистка вовсе не шутит.
- Сенсаций тут не будет, - поспешил разочаровать ее минфа. - Мне поручено разобраться с недавним шумным плагиатом... в Мосыкэ.
- А, - пренебрежительно скривилась Катарина, - эти...
- Да, эти. Всего вам доброго. Не смею долее мешать вам наслаждаться... теплом семейного очага.
- И вам счастливо. Звоните, ежели что. - Она неторопливо двинулась к тахте. - Милый! - крикнула Катарина весьма зычно, и через минуту, как раз когда Катарина снова прилегла, дверь открылась, и на пороге возник соборный боярин Гийас ад-Дин. - У нас все, - сказала тележурналистка. - Богдан уходит... Ты проводишь?
- Разумеется, - проговорил безропотный Гийас ад-Дин, и Богдана снова покоробило; Шипигусева опять показалась ему самовлюбленной, бессердечной курицей. Ежась и стараясь более не встречаться с нею взглядом, он торопливо вышел из комнаты, стискивая в кармане драгоценную дискету.
Соборный боярин, не так давно еще устойчиво пребывавший на грани жизни и смерти, радушно проводил Богдана в прихожую, потом - до самой входной двери, и Богдан честно и смущенно шел за ним как привязанный; но когда ад-Дин снял с вешалки изящную Богданову доху на искусственном меху и попытался помочь ему одеться, минфа не выдержал.
- Простите... - пробормотал он, буквально вырывая доху из рук пожилого члена Собора. - Как можно... Так нельзя...
Худой и седой боярин внимательно посмотрел на Богдана, и в уголках его глаз собрались смешливые морщинки.
- Боюсь, преждерожденный Богдан Рухович, - негромко проговорил он, что у вас создалось несколько превратное впечатление. Катарина действительно чудесно заботится обо мне. Действительно. Не представляю, что бы со мной было, если б она не бросила на время работу и не переехала сюда. А то, что она меня гоняет в хвост и в гриву... молодец. Все поняла, умница моя. Если бы я лежал, а она вокруг меня носилась, я бы, наверное, так и не встал. А вот когда я ухаживаю за ней... я чувствую себя здоровым, сильным, полноценным... мужчиной чувствую. Хозяином. Я даже домработнице приходить не велел... Когда сам ухаживаешь за любимым человеком, сил прибывает не в пример более, чем когда любимый человек ухаживает за тобой. Я даже думать боюсь, каких усилий ей стоит вот так лежать, как ей надоело притворяться... Она страшно деятельная женщина, страшно самостоятельная, вихрь просто, смерч... в какие только не попадала переделки со своей камерой... обвал в шахте, пожар на танкере...
- Господи, - потрясение пробормотал Богдан. - Как просто!
- Очень просто, - сказал соборный боярин Гийас ад-Дин и протянул ему руку на прощание. - При случае будьте добры передать мою благодарность вашему другу. Тому, что снял меня с карниза.
- Передам, - от души пообещал Богдан, берясь за меховую, зимнюю шапку-гуань. - Непременно передам, прер еч Гийас.
"Люди разные, - думал он, прогревая мотор "хиуса". - Разные... Но плохих - нет. Есть лишь непохожие на меня. А если вдуматься... не очень-то и непохожие. Все хотят примерно одного, хорошего хотят. Доброго, правильного, только добиваются этого поразному, потому что сами разные, так что не вдруг поймешь..."
Отчего-то ему было радостно.
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
глубокий вечер
- ...Тебе это кажется странным?
- Более чем странным, Фира! Невозможным! И ладно бы еще я, я в этих делах профан... Я же заехал в Управление, проконсультировался... специалисты в один голос говорят: это невозможно! И тут же оговариваются: раз это все-таки произошло, стало быть, это возможно, но о-очень редко... А на самом деле это же прямой повод для внутреннего расследования. Мой звонок Катарине спровоцировал ее интерес к этому делу. И к ней же, в ее же "Керулен" загадочным образом попадает текст предписания, которое мы - и я в том числе, между прочим, опять я! - разослали по всем подразделениям буквально через несколько часов после ареста Сусанина и исчезновения Козюлькина. Если бы предписание попало к кому-то иному, он бы даже не понял, о чем речь. Но нет - именно Катарине, которую я своими вопросами навел на тему! Причем Шипигусева получила этот текст не сразу, а на двое суток позже. Словно сеть двое суток думала, вывалить его на Катарину или не стоит. И обратного адреса никак не проследить, пробовали сейчас... Будто из нашего же Управления и отправили. Я в этом деле по шею. Может, именно поэтому Раби и поручил его мне?
- Значит, ты вне подозрений...
- Да это-то ясно! И все же утечка беспрецедентная, и косвенным образом, совершенно необъяснимо, я с нею явно связан. Ты понимаешь?
- Иншалла...
- Иншалла-то иншалла, я согласен, но расхлебывать мне самому. Еще слава Богу, там самая-то существенная часть текста запорчена... Но я все думаю - может, и не только к Катарине наше предписание прилетело? Потому мы этих троих и найти по сию пору не можем? Кто-то получил...
- Что?
- Прости, родная... даже тебе не могу сказать. Порядок.
- Не можешь - не говори.
- А есть другая возможность, еще страшней... Ладно. Завтра мне придется сорваться в Мосыкэ, но это ненадолго, на денек... Ты тут справишься?
- Попробовала бы я не справиться.
- Спасибо. Ты такая славная...
- А Жанну ты как называл?
- Фиронька...
- Все, молчу, молчу. Не сердись, любимый, Обними меня.
- Фира...
- Да. Вот так. Вот. Да.
- Девочка моя...
- Я так соскучилась, Богдан. Так соскучилась... О!!
- Господи, какая ты нежная...
- Потому что это ты...
Комната, как шхуна, плыла в полуночном океане; широкая зыбь качала стены, потолок мотало, словно палубу в шторм, и далекий ночник огнистой тропической медузой летал на волнах, то взмывая, то рушась...
...Снаружи, словно артель вкрадчивых кровельщиков, по железным подоконникам вразнобой подстукивала капель.
- Опять тает...
- Пусть тает. Мне так хорошо с тобой, жена...
- А я... я просто счастлива. Так счастлива, что даже страшно. Ты очень изменился.
- Не бойся.
- Не буду. Сейчас еще полежу минутку, а то ноги не слушаются... и пойду посмотрю, как там Ангелина. В горле пересохло... а у тебя? Принести соку?
"Все-таки приятно и когда о тебе заботятся, хотя бы по пустякам, подумал раскинувшийся едва ли не поперек ложа Богдан и на мгновение ощутил себя чем-то вроде вальяжной Катарины. - Конечно, в меру... То Фира, то я. Ведь мы, слава Богу, оба здоровы; стало быть, пока - это только вроде ласковой игры, радующей обоих".
- Я сейчас принесу, - сказал он и поспешно вскочил. И чуть не повалился обратно, на миг его повело; голова еще немного кружилась после шторма.
Багатур Лобо
Мосыкэ, Тохтамышев стан,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
ближе к вечеру
- Проходите! Проходите, гости дорогие! - Матвея Онисимовна Крюк, уютная старушка с улыбчивыми ямочками на круглых розовых щеках, встретила гостей у порога, хотела помочь им скинуть теплые халаты и шапки, да Баг решительно воспротивился, и повела за собой - по широкому длинному коридору, уставленному старыми резными шкалами, мимо величественного размерами, совсем уж древнего, но содержащегося в любовном порядке огромного дубового сундука с внушительным, ярко блестевшим медным замком - к двери в гостиную, которую называла горницей.
Баг уж бывал здесь, а Стасе жилище Крюков стало в новинку: она со сдержанным любопытством оглядывалась по сторонам, а при виде сундука даже замедлила шаг. Да и немудрено - Баг и сам по первости разглядывал сундук во все глаза, как некое чудо чудное, и, если б то было уместно, с удовольствием отодвинул бы его от стены, дабы осмотреть со всех сторон. Ибо сундук стоял так просто и в то же время так величаво, как может стоять лишь древле угнездившаяся в доме вещь с долгой и непростой судьбой, вещь, осознающая свою ценность, но нисколько ею не кичащаяся и в вековом спокойствии своем источающая неуловимый, но непостижимо ощущаемый аромат длинной вереницы прошедших годов. Мимо такой вещи человеку понимающему трудно пройти, не заметив ее. А Баг был из таких. "Благородный муж сведущ в языке древних вещей", - наставлял еще Конфуций в двадцать второй главе.