Ну, разговор-то о том, что пора ему, старику, на отдых, Мокий Нилович заводил с Богданом не в первый раз. Хорош старик! Да на таких стариках Поднебесная и держится!
- Знаешь, - понизив голос, доверительно сообщил Великий муж Богдану, успокаивали меня наши ученые не раз и не два, а все ж таки... хожу и словно мину замедленную в себе ощущаю. Взорвется когда-нибудь, или дохожу свой век невозбранно, сам себе господин? Боязно... Умом понимаю, что ученым надо верить, а сам подчас все-таки дергаюсь. - Он вздохнул. - Как вы тогда с другом твоим так споренько все это раскрутить ухитрились... да как бережно... Сколько б людей еще так вот мучились теперь, если бы не вы. - Он на миг сокрушенно поджал губы. - А все ж таки нескольких заклятых на полное подчинение мы упустили, до сих пор найти не можем.
1 Здесь речь идет о событиях и последствиях событии, описанных в "Деле о полку Игореве".
- Неужто?
- А ты не ведаешь? Ну да; ты на островах сидел... На полное подчинение-то заклятым - им куда хуже нас, тех, кого только на челобитную наговаривали... Вот они и разбежались кто куда - то ли последние повеления Игоря-князя своего выполняя, то ли что... Троих так и не нашли по сию пору. Может, сгинули где, а может... Не ровен час, кто-то случайно слово власти при них скажет...
- Да нет, Мокий Нилович. Там же не слово, там целая фраза Козюлькиным состроена была, нарочито бессмысленная, так, чтоб оные случайности сугубо исключить и только за собою закрепить заклятых и возможность им приказывать. Нешто вы сами не помните?
Мокий Нилович мрачно втянул воздух волосатыми ноздрями.
- Откуда ж мне помнить? - пожевал губами и тихо проговорил: - Вот ты ее мне сообщил?
- Нет...
- А чего ж так?
Богдан пожал плечами.
- Да случая не было...
Рослые брови Мокия Ниловича снова сползлись.
- Может, и случая, конечно, но и никому тогда, получается, сей случай не выпал. Я так понимаю, что... Побоялись и посейчас побаиваются ее при мне произносить. Вдруг как-то сработает? Береженого, знаешь ли, Бог бережет.
Богдан вздохнул. В словах Великого мужа был определенный смысл. Может, и впрямь лучше не дразнить судьбу.
- Хоть научились заклятых на подчинение из опиявленного состояния выводить, но...
- Вот и Баг мне давеча сказывал, что соседа его, уж на что он разумение потерял, за истекшие месяцы совершенно образумили! - обрадовавшись поводу сменить тему, подхватил Богдан.
- Да, кого удалось вовремя в лечебницу управления доставить, те возвращены к полноценной жизни, - кивнул Раби. - А все ж таки долго еще от собственной тени шарахаться будем. Потому как, во-первых, не всех нашли, а во-вторых... сложное это все дело. Курить-то я так и не начал с той поры! Стало быть, какое-то воздействие сохраняется! Поверишь ли - даже запаха табачного до сих пор не переношу! И вот кстати...
Богдан не раз слыхивал подобные "кстати" и уж догадался, что многоопытный дафу1 не случайно уделил столько внимания этой теме. Не стал бы он углубляться в воспоминания и излишний разговор о собственных подноготных немощах пресек, ежели бы не имел неких сугубо деловых оснований.
- Твой первый рабочий день нынче, - сказал Мокий Нилович, - после отпуска-то. Вот и входи в дела помаленьку. Хочу тебе поручить одну жмеринку... безобидную, но странную какую-то. Нелепую.
Богдан подобрался.
- Слушаю, Мокий Ниловнч, - сказал он.
- Долго языком молоть не стану. Незачем это, да и не в характере... Материалы посмотришь у себя, не так их много, и поручаю я тебе это скорей для разгона после долгого простоя. Это не Аслашв какой-нибудь, тут все люди утонченные, трепетные, и ни к каким активным действиям не склонные. А может, и неспособные к оным по роду основных занятий своих. И ты человек душевный, тебе с этой публикой как раз будет с руки разбираться. Безопасно. Спокойно. Но...
1 Великий муж (дафу) - так спокон веку называлась в Китае должность начальника Цензората.
- Да не томите, Раби Нилыч! - не выдержал Богдан.
- Газет ты там, на Соловках, естественно, не читывал, в сеть не хаживал...
- Телевизор не сматривал, - в тон начальнику добавил Богдан.
- Не так давно, седмицу назад... буквально в один день вышли два романа литературных. Оба на одну тему. Про Крякутного и его отказ от исследований, из-за коего мы в столь беспомощном положении летом-то пред розовыми пиявицами очутились...
- Так уж и про Крякутного?
- Ну, произведения-то художественные, там фамилии все заменены, но понять можно. И самое смешное, что по фактам и сюжету все один к одному, только продолжение выдуманное в одном произведении - будто Крякутной герой, мол, святой праведник, а в другом - будто он чуть ли не изменник государственный.
- Пресвятая Богородица...
- И теперь писатели, авторы сих произведений, друг дружке в вороты халатов вцепляются и обвиняют один другого в так называемом плагиате. Надо разобраться, Богдан. Тонко так, уважительно... как ты умеешь.
- Понятно... - с ощутимой толикой уныния протянул Богдан.
- Однако ж тут еще одна закавыка, - поморщившись, проговорил Раби Нилыч. - Писали-то они, факты не с кустов собирая. Седмицы через две-три после того, как отъехал ты поститься, в некоторых средствах всенародного оповещения крохи сведений о деле Игоревичей проскользнули. Конкретно ничего, и повода начинать разбирательство о разглашении секретов не возникло ни малейшего... но само по себе непонятно: где-то ж утечка все-таки произошла! И тут, разбираясь с плагиатом, не худо бы заодно принюхаться, откуда вообще звон пошел. И, что характерно, Богдан - оба писателя знают, похоже, больше, чем в печати было. Оба. То есть они все это так подают, что, мол, тут творческий их домысел - но домысел-то у обоих одинаковый - и они сызнова ругаться начинают: "Ты у меня украл!" - "Нет, ты у меня украл!"... А сам-то домысел в точку попадает. У обоих равно. Понимаешь?
- Понимаю, - после некоторой заминки проговорил Богдан уже куда более заинтересованно. Пальцем поправил очки. - Еще как понимаю...
- И что ты понимаешь? - тоже помедлив, негромко спросил Раби Нилыч.
- Не исключено, что кто-то из опиявленных на полное подчинение, из тех, что в розыске до сих пор, мог к кому-то постороннему случайно во власть попасть... и уж в полном-то подчинении он ничего скрыть был не в силах. Рассказал всю свою судьбу. А там пошло-поехало. Стало быть, проследив цепочку, мы на несчастных, кои все еще без лекарской помощи маются, выйдем наконец.
- Правильно мыслишь, Богдан, - сказал Великий муж. - Но... больше тебе ничего не приходит в голову?
Богдан покусал губу, а потом упавшим голосом ответил:
- Приходит.
- Вот то-то, - глухо проговорил Мокий Нилович.
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
середина дня
Работать с материалами новых дел Богдан предпочитал дома. Что в Управлении "Керулен", что дома "Керулен"... линии защищены одинаково... а, с другой стороны, дома кресло - домашнее, обед - домашний, чай-кофей - тоже домашний...
Богдан постоял у окошка, провожая взглядом Фирузе, неторопливо катящую коляску к буддийскому храму, - именно подле храма перелетал через Невку ближайший к дому Богдана мост на Острова. Снегопад затих еще ночью, но нападало столько, что коляска чертила отчетливо видимый даже с высоты след в рыхлой толще на тротуаре; то и дело от порывов ветра плотные груды неслышно обваливались с ветвей и, рассыпаясь в полете, рушились вниз. От перекрестка на стихию уж наступали двое бодрых усатых дворников с лопатами, оставляя позади себя чистый тротуар. Почувствовав взгляд мужа, Фирузе оглянулась на окна, увидела Богдана и помахала ему рукой. Потом покатила дальше, мимо вереницы огромных комковатых куч, оставленных на обочине Савуши спозаранку прошедшими снегоочистителями.
Одомашненный сугроб крупитчатого снега, подтаявшего и на краях похожего своей студенистой прозрачностью на медузу, лежал и на подоконнике снаружи - ежели растворить окно, вполне можно поиграть в снежки.
Богдан встряхнул головой и поправил очки. И пошел работать.
Почти сразу он с неудовольствием выяснил, что начала всю катавасию памятная ему по делу о полку Игореве тележурналистка Катарина Шипигусева; грех сказать: ее интерес к Крякутному и пиявицам спровоцировал, может статься, сам Богдан своею просьбою позволить ему ознакомиться с ее рабочими записями съемок лечебницы "Тысяча лет здоровья". Сопоставив, вероятно, интерес минфа1 к лечебнице и то, что занимался он расследованием загадочных происшествий с боярами Гласного Собора, журналистка и впрямь имела возможность вычислить верную цепочку причин и следствий; следовало отдать должное ее проницательности. В начале девятого месяца Шипигусева выступила с серией сногсшибательных репортажей, в которых сумела увязать прекращение работы отдела гирудолечения в москитовской лечебнице и серию несчастных случаев с высокопоставленными персонами улуса. Правда, программирующие свойства розовых пиявок, хвала Господу, остались вне поля ее зрения. По версии Катарины, выходило так, что бояре пострадали из-за лечения противуправно завезенными из-за границы и недостаточно проверенными гирудами, в то время как Ордусь вполне могла бы иметь свои собственные, не в пример более лечебные - ежели бы Крякутной не прекратил генетических изысканий.
1 Название высшей юридической ученой степени Ордуси - "минфа" переводится с китайского языка как "проникший с [смысл] законов". Такая ученая степень существовала еще и Древнем и средневековом Китае.
Как водится у журналистов, версия преподносилась так, будто прямо на столе у Шипигусевой и сложилась сама собою; откуда и как были получены те или иные сведения, ничего не говорилось. Оно и понятно: кто же станет раскрывать свои междусобойные источники - да и были они, видать, таковы, что позволяли лишь строить догадки.
Тут, правда, журналистка просто-таки попала в яблочко.
По следу Шипигусевой ринулись целые сонмища деятелей всенародного оповещения. И ринулись они первым делом в Капустный Лог, к Крякутному.
Поначалу, вероятно, великий генетик гонял их, потому что ни в новых материалах самой Катарины, ни у первых ее последователей записей бесед с самим Крякутным не появилось. Но в конце концов сурового капустороба, видимо, допекли, и он, тайн государственных отнюдь не раскрывая, объяснил вполне внятно и доходчиво: да, способствовал прекращению работ по генно-инженерному делу из опасений, что такое могучее средство воздействия на живой организм, прежде всего - человеческий, слишком уж легко может быть использовано во зло. И никогда, между прочим, этих причин своих действий не скрывал.
Однако ж все вопросы относительно происхождения применявшихся в лечебнице гируд и наличия сходных по лечебным свойствам тварей ордусской выделки, а также вообще отечественных возможностей к производству живых существ с искусственно заданными свойствами пожилой ученый обходил полным молчанием.
В сущности, даже и сам впервые вброшенный Катариной Шипйгусевой факт того, что с лечебнице применялись зарубежные искусственные пиявицы, так и не был ни доказан, ни опровергнут. Но разве это важно, когда речь идет не о научном диспуте, где на первое место ставится точность фактов, а о столкновении пылких чувств, коим недостоверность отнюдь не помеха!
Чувства, однако, вскипели не у многих. Большинство, прознав о случившемся, конечно, пообсуждало на досуге и пиявиц, и Крякутного, попримеряло за чашечкой чаю-кофею на себя тот или иной вариант его поведения, - как без того? - по и только. Кто-то, верно, согласился в сердце своем с Крякутпым, кто-то - нет... И дело с концом. Принял человек решение свое - и Господь ему судья. Человекоохранители с делом справились - и слава Богу. Ордусь пиявками не возьмешь.
Но нашлись и иные, числом малые - из тех, наверное, кто вообще более всего па свете любит других судить и вообще живет по завету "чужую беду рукой разведу". Проблемы, над коими специалисты бьются годами и десятилетиями, они единым махом решают в полминуты и очень обижаются, даже гневаются, когда их советам отказываются следовать. То, что продолжение исследований Крякутного могло бы привести, например, к созданию нового оружия ужасного, взбудоражило их до крайности.
Сначала появилась в имевшей хождение по всему улусу газете "Небесная истина" огромная статья, озаглавленная ярко, хлестко и так, что, в общем, дальше и читать незачем, суть ясна сразу - "Осторожность? Нет, подлость! Личный выбор? Нет, измена Родине!".
Единственное, в чем нуждаются подобные лозунги, будучи произнесены, это в подстановке конкретной фамилии, чтобы всем, а не только посвященным, ясно стало, кто именно обвиняется. Статья не оставляла сомнений в том, что и подлость, и измену совершил Крякутной. "На ту пору, как заокеанские поединщики наши куют небось пиявицу грозную, - возвышал гневный голос Симеон Гуковани, автор статьи,- великий на словах генетик наш - это еще проверить надо, для кого и в каких таких вопросах он был великий! - в Логу своем, середь капусты отсиживается и фигу в кармане Отчизне кажет..."
Богдан припомнил целеустремленного, деловитого Дэдлиба, о совместной с коим борьбе против злоумных международных преступников сохранил, несмотря на всю ее краткость, самые приятные воспоминания, - и вздохнул.
Да вспомнить хоть славного Люлю!
Впрочем, он нихонец, стало быть, - почти что свой...
А Юллиус?
Поединщики, поди ж ты!
А Крякутному каково? Он-то уж никак не заокеанский - а ругателям и горюшка нету!
Следующие номера "Истины" и связанных с нею сетевых и бумажных изданий были заполнены обнародованиями негодующих писем двух-трех десятков читателей в адрес Крякутного (один даже грозился плюнуть в его сторону, а другой перестать покупать его капусту), а также обобщающими статьями, так и этак мусолившими богатые мысли первой.
Однако не прошло и седмицы, как в столь же читаемой газете "Новая небесная истина" вышла не менее громкая и объемная статья под названием: "Предатель? Нет, святой!"
"Если принципиально попытаться сохранить хотя бы на йоту объективности, - как-то несколько по-варварски сообщалось в статье, - то оценка не потерпит ни малейшего дуализма и плюрализма. Мы со всей несомненностью поймем, что секвестр исследований был для Крякутного актом высочайшего гражданского мужества и самопожертвования, так как ученый отдал себе недвусмысленный отчет в том, что Ордусь и без того уже чрезмерно, пугающе велика и мощна относительно всего мирового сообщества и явственно нуждается в сокращении если не территории и не народонаселения, - хотя и эти сокращения, мы уверены, лишь порадовали бы всех наших соседей! - но по меньшей мере своего научного потенциала. Такое сокращение никоим образом не может повредить Ордуси, но, напротив, в конечном счете укрепит и гуманнзирует ее внешние сношения - а следовательно, пойдет именно ей, Ордуси, в конечном счете когда-нибудь на пользу. Мученик, однако, прекрасно понимал, как отнесутся к его подвигу во имя человечества наши эрготоусные патриоты..."
Богдан вздохнул сызнова.
Сия статья также потянула за собою череду писем в редакцию - правда, на сей раз сочувственных, поощряющих и подчас даже весьма слезливых; а несколько чрезмерно отзывчивых и нигде не работающих молодых людей, не очень разобравшись, в чем, собственно, дело, в течение двух-трех дней бродили, согреваясь пивком, кругом некоторых капустных лавок на центральных рынках Мосыкэ - они называли свое праздношатание варварским словом "пикетирование", имея в руках своих лозунги "Свободу зеленным ларькам Крякутного!" и "Руки прочь от капусты мученика!".
Однако в массе своей ордусяне поразительно мало внимания обратили на эту яростную схватку. Крепка оказалась их вера в то, что, с одной стороны, Ордуси ничего совсем уж гибельного грозить не может, а с другой - что не может и человек быть таким уж неразбавленным негодяем. Как сказала накануне Фирузе, вспомнил Богдан благоговейно и нежно, лишней боли ты мне не доставишь, а неизбежная - неизбежна, мы в это просто верим, как во Всевышнего...
Насколько мог судить теперь Богдан, наиболее распространенной реакцией на столь сущностный, казалось бы, прилюдный спор былоснисходительное, несколько уже утомленное, но, в общем, совершенно беззлобное: "А, ну, это опять эти..."
Та же мысль, собственно, первым делом посетила и самого минфа. Дело в том, что газета "Небесная истина" была главным печатным изданием религиозной секты хемунису, а газета "Новая небесная истина" - главным изданием религиозной секты баку. Приверженцы обеих сосредоточивались почти безраздельно в городе Мосыкэ, и тому были исторические причины.
Чуть менее полутора веков назад великобританские варвары покорили Египет и жизнь в нем стала поспокойнее; лишь тогда в сей древней и удивительной стране наконец-то смогли начаться систематические древнекопательские изыскания. Понятно, что Египет сразу привлек множество древнекопателей - в основном, конечно, из Европы; ордусским ученым хватало собственных древностей.
В 1896 году по христианскому летосчислению близ местечка Накада, южнее города Абидоса, французский древнекопатель Амелино отрыл в раскаленных песках гробницы фараонов самой первой египетской династии, и среди оных - последнее упокоение начального царя египетского, царя-объединителя, известного еще по манефоновским спискам под именем Мины. На водруженной в специальной пазухе при саркофаге костяной табличке царь этот именовался сначала божественным именем Гор (то есть портретом сокола в профиль), а потом - определительной картинкой пониже, изображавшей в сем случае нечто не очень внятное, но явственно весьма загребущее и хватательное; оттого в исторической науке установилось для этого величайшего правителя имя Гор Хват. Сенсацию произвело мастерство похоронных дел мастеров - в саркофаге обнаружилась прекрасно сохранившаяся мумия египетского первоначальника в парадном облачении, с замечательно целым папирусом под покойно сложенными на груди руками. "Могила Мины - колыбель мировой цивилизации", - гласили, как выяснилось чуть позже, иероглифы на папирусе.
Крайне изумило древнекопателей то обстоятельство, что секреты подобного мастерства оказались затем утеряны всерьез и надолго - по всей видимости, вскорости после смерти Гора Хвата. Во всяком случае, мумия уже прямого наследника Мины - на его костяной табличке был изображен, естественно, опять сокол, а под ним, в качестве определителя, громадное усатое насекомое, и потому за наследником установилось имя Гор Таракан - к моменту обнаружения начисто истлела, и уцелела в опустевшей гробнице лишь упомянутая табличка; последующих же царей первой династии, судя по всему, даже не думали мумифицировать, ограничиваясь водружением в подземных нишах соответствующих дщиц: Гор Початок, Гор, Славный Утробою, Гор Почка, Гор Одышка и Гор, К Чужим Добрый, на коем династия пресеклась, а Египет на сто лет был завоеван гиксосами.
Варвары, вечно обуреваемые не очень понятной ордусянам страстью то и дело все перевозить с места на место, не могли, разумеется, удержаться от того, чтобы не вынуть саркофаги с мумией Мины Гора Хвата из древле предназначенной ей усыпальницы; некоторое время шла все более накалявшаяся перебранка промеж французами и великобританцами относительно того, в Британский ли Музей надлежит отправить сей шедевр или в Лувр; масштабные британцы указывали на то, что весь Египет ихний, стало быть, и Мина тоже ихний; французы же, как обычно, крохоборствовали и буквоедствовали - мол, француз копал, так, значит, в Лувре мумии и место. Бог знает, до чего могло бы дойти, но выход нашел хитрый президент французской республики Феликс Фор. В 1897 году, то бишь на следующий год после обнаружения гробницы Мины, он посетил Александрийский улус с дружественным визитом. Александрия и Париж на ту пору договаривались о сотрудничестве в области создания летательных машин тяжелее воздуха, ордусские материальные ресурсы и отточенная веками культура производства тут были как нельзя кстати, а к Франции Александрийский улус все ж таки самый близкий. Поскольку идея завоевания воздушного океана в конце прошлого века буквально-таки владела умами, установлению задушевных отношений президента Фора и князя Сосипатра придавалось очень большое значение, и сам приезд рассматривался событием чрезвычайным - и в знак дружбы и доверия французский президент подарил Ордуси мумию Мины купно с ее саркофагами. Князь Сосипатр сей заморский презент принял, отдарившись со свойственной ордусянам широтою натуры церковью Покрова-на-Нерли (благо ее все едино с места не стронуть); британцам, не решившимся, коль в число претендентов на мумию попала вдобавок Ордусь, упрямствовать долее, князь даровал, дабы не остались внакладе, одну из мраморных колонн крымского Херсонеса, величаво торчащих над морем еще со времен еллинской колонизации, - на берегу, слава те Господи, стоят, а британцы от воды далеко пешком ходить спокон веку побаиваются, вот и пусть им приятно будет, - и вскорости совместная работа по созданию летучей первомахины закипела. Уже через три года четырехвинтовой гигант "Илья де Муром", веяниями могучих моторов сдувая с мужчин шляпы и рыком оных заглушая радостные клики многотысячной толпы, поднялся в синее небо и без сучка без задоринки совершил пробный перелет из Массандры в Шампань. С высоты летунам хорошо видно было, как в Херсонесе кругом колонны, все тужась ее выковырять половчей, копошатся великобританцы; на пролете им помахали с высоты семидесяти шагов1 и оставили трудиться далее. Мина к тому времени был уж в Ордуси. Не решившись доверить столь ценный предмет изменчивой и коварной морской стихии, Гора Хвата со всеми его ближними и дальними саркофагами перевезли к месту назначения поездом, по железным дорогам, в тяжелогрузном опечатанном вагоне; сперва по британским владениям через Каир, Александрию Египетскую и Газу, к границе; а потом на Иерусалимский улус - и дальше через Тебриз и Бакы в русские земли. Местом последнего упокоения Мины князь Сосипатр установил Мосыкэ: уютный, несуетный - что называется, патриархальный - княжий городок, живописно раскинувшийся средь раздольных равнин, подходил для сего предназначения куда более, чем строгая, деловая, торопливая Александрия, и без того заполненная храмами самых разных конфессий. Специально для египетского изначаль-ника в одном из укромных переулков близ старой - и милой, как все старое, - улицы Орбат, как раз назади громадного дворца Мидэ2, был выстроен небольшой, но величавый, строгий храм в виде египетской пирамиды - не глад-костенной, вроде тех, коими вот уж тысячи лет пользуются Хуфу, Хафра или Менкаура, а такой, как в истинной раннеегипетской древности: ступенчатой, вроде как у Джосера; над вратами, ведшими в сокровенную глубину храма, золотом было начертано: "МИНА".
1 У X. вал Зайчика здесь сказано "бу". Китайский метрический бу дословно "шаг", равен в настоящее время 1,6 м. Не следует думать, однако, что у китайцев столь длинные ноги и столь размашистая походка - просто спокон веку они считали за один шаг перемещение обеих ног, то есть два наших шага.
2 Мидэ, или Мидэ-гун. букв.: "Дворец Сокровенной (т. с. Скрытой от посторонних глаз, тайной) добродетели". Насколько можно судить по различным упоминаниям в текстах X. ван Зайчика, здесь, вдали от столичной суеты, располагалось одно из подразделений Палаты Церемоний, ведавшее сношениями ордусских конфессий с иностранными епархиями.
Население города загодя уведомили о прибытии драгоценного подарка; правда, в народном сознании новость преломилась, как это часто бывает, довольно причудливым образом. В день прибытия спецпоезда огромные толпы стеклись к вокзалу, поскольку, как со знанием дела наперебой рассказывали люди друг другу, нынче должны привезти на Родину какого-то важного покойника, до времени помершего на ордусской службе в чужедальней сторонушке; проводить подвижника в последний путь и собрались мосыковичи - как и все ордусяне, они весьма трепетно относились к тем, кто сгорел на работе во имя страны. Мумию и фараона Мину, слов таких слыхом доселе не слыхивав, в народе именовали исключительно "помруном", а вокзал как прозвали в тот день Померецким, так он с тех пор и назывался; в виду чрезвычайности событий прежнее, при постройке данное название в одночасье изгладилось из памяти народной и оказалось забыто напрочь.
Именно вокруг Мины и сложилась вскорости странная новомодная секта, назвавшая себя "хемунису". Слово это тоже стародавнее и означает "царских рабов", в число коих, ежели верить ученым-папирологам, входило во времена Мины все имеющее профессии население державы, от воинов до музыкантов. Руководители, разумеется, к ним не относились, руководство - не профессия, а вдохновенное свыше действо; наоборот, руководителям, сообразно их рангу, давались в подчинение те или иные хемунису, но числились они все едино царскими, поелику принадлежали не персоне руководителя, но должности его. Отбирал фараон должность, отбирались и подчиненные хемунису. Раз в год на смотрах дети хемунису освидетельствовались местным начальством и распределялись по профессиям: особо рослые - в армию, особо долгорукие - в человекоохранительные органы, ну а немощные, картавые и прочие дуцзи1 - в культуру, раз уж ни на что более не пригодны... и сменить профессию впоследствии уж было никак невозможно. Далее механизм работал, будто часы: ни о чем не задумываясь, не заботясь даже накоплениями на черный день, ибо копить было нечего (собственностью рабов человеколюбиво не обременяли), хемунису трудились и славили фараона.
- Знаешь, - понизив голос, доверительно сообщил Великий муж Богдану, успокаивали меня наши ученые не раз и не два, а все ж таки... хожу и словно мину замедленную в себе ощущаю. Взорвется когда-нибудь, или дохожу свой век невозбранно, сам себе господин? Боязно... Умом понимаю, что ученым надо верить, а сам подчас все-таки дергаюсь. - Он вздохнул. - Как вы тогда с другом твоим так споренько все это раскрутить ухитрились... да как бережно... Сколько б людей еще так вот мучились теперь, если бы не вы. - Он на миг сокрушенно поджал губы. - А все ж таки нескольких заклятых на полное подчинение мы упустили, до сих пор найти не можем.
1 Здесь речь идет о событиях и последствиях событии, описанных в "Деле о полку Игореве".
- Неужто?
- А ты не ведаешь? Ну да; ты на островах сидел... На полное подчинение-то заклятым - им куда хуже нас, тех, кого только на челобитную наговаривали... Вот они и разбежались кто куда - то ли последние повеления Игоря-князя своего выполняя, то ли что... Троих так и не нашли по сию пору. Может, сгинули где, а может... Не ровен час, кто-то случайно слово власти при них скажет...
- Да нет, Мокий Нилович. Там же не слово, там целая фраза Козюлькиным состроена была, нарочито бессмысленная, так, чтоб оные случайности сугубо исключить и только за собою закрепить заклятых и возможность им приказывать. Нешто вы сами не помните?
Мокий Нилович мрачно втянул воздух волосатыми ноздрями.
- Откуда ж мне помнить? - пожевал губами и тихо проговорил: - Вот ты ее мне сообщил?
- Нет...
- А чего ж так?
Богдан пожал плечами.
- Да случая не было...
Рослые брови Мокия Ниловича снова сползлись.
- Может, и случая, конечно, но и никому тогда, получается, сей случай не выпал. Я так понимаю, что... Побоялись и посейчас побаиваются ее при мне произносить. Вдруг как-то сработает? Береженого, знаешь ли, Бог бережет.
Богдан вздохнул. В словах Великого мужа был определенный смысл. Может, и впрямь лучше не дразнить судьбу.
- Хоть научились заклятых на подчинение из опиявленного состояния выводить, но...
- Вот и Баг мне давеча сказывал, что соседа его, уж на что он разумение потерял, за истекшие месяцы совершенно образумили! - обрадовавшись поводу сменить тему, подхватил Богдан.
- Да, кого удалось вовремя в лечебницу управления доставить, те возвращены к полноценной жизни, - кивнул Раби. - А все ж таки долго еще от собственной тени шарахаться будем. Потому как, во-первых, не всех нашли, а во-вторых... сложное это все дело. Курить-то я так и не начал с той поры! Стало быть, какое-то воздействие сохраняется! Поверишь ли - даже запаха табачного до сих пор не переношу! И вот кстати...
Богдан не раз слыхивал подобные "кстати" и уж догадался, что многоопытный дафу1 не случайно уделил столько внимания этой теме. Не стал бы он углубляться в воспоминания и излишний разговор о собственных подноготных немощах пресек, ежели бы не имел неких сугубо деловых оснований.
- Твой первый рабочий день нынче, - сказал Мокий Нилович, - после отпуска-то. Вот и входи в дела помаленьку. Хочу тебе поручить одну жмеринку... безобидную, но странную какую-то. Нелепую.
Богдан подобрался.
- Слушаю, Мокий Ниловнч, - сказал он.
- Долго языком молоть не стану. Незачем это, да и не в характере... Материалы посмотришь у себя, не так их много, и поручаю я тебе это скорей для разгона после долгого простоя. Это не Аслашв какой-нибудь, тут все люди утонченные, трепетные, и ни к каким активным действиям не склонные. А может, и неспособные к оным по роду основных занятий своих. И ты человек душевный, тебе с этой публикой как раз будет с руки разбираться. Безопасно. Спокойно. Но...
1 Великий муж (дафу) - так спокон веку называлась в Китае должность начальника Цензората.
- Да не томите, Раби Нилыч! - не выдержал Богдан.
- Газет ты там, на Соловках, естественно, не читывал, в сеть не хаживал...
- Телевизор не сматривал, - в тон начальнику добавил Богдан.
- Не так давно, седмицу назад... буквально в один день вышли два романа литературных. Оба на одну тему. Про Крякутного и его отказ от исследований, из-за коего мы в столь беспомощном положении летом-то пред розовыми пиявицами очутились...
- Так уж и про Крякутного?
- Ну, произведения-то художественные, там фамилии все заменены, но понять можно. И самое смешное, что по фактам и сюжету все один к одному, только продолжение выдуманное в одном произведении - будто Крякутной герой, мол, святой праведник, а в другом - будто он чуть ли не изменник государственный.
- Пресвятая Богородица...
- И теперь писатели, авторы сих произведений, друг дружке в вороты халатов вцепляются и обвиняют один другого в так называемом плагиате. Надо разобраться, Богдан. Тонко так, уважительно... как ты умеешь.
- Понятно... - с ощутимой толикой уныния протянул Богдан.
- Однако ж тут еще одна закавыка, - поморщившись, проговорил Раби Нилыч. - Писали-то они, факты не с кустов собирая. Седмицы через две-три после того, как отъехал ты поститься, в некоторых средствах всенародного оповещения крохи сведений о деле Игоревичей проскользнули. Конкретно ничего, и повода начинать разбирательство о разглашении секретов не возникло ни малейшего... но само по себе непонятно: где-то ж утечка все-таки произошла! И тут, разбираясь с плагиатом, не худо бы заодно принюхаться, откуда вообще звон пошел. И, что характерно, Богдан - оба писателя знают, похоже, больше, чем в печати было. Оба. То есть они все это так подают, что, мол, тут творческий их домысел - но домысел-то у обоих одинаковый - и они сызнова ругаться начинают: "Ты у меня украл!" - "Нет, ты у меня украл!"... А сам-то домысел в точку попадает. У обоих равно. Понимаешь?
- Понимаю, - после некоторой заминки проговорил Богдан уже куда более заинтересованно. Пальцем поправил очки. - Еще как понимаю...
- И что ты понимаешь? - тоже помедлив, негромко спросил Раби Нилыч.
- Не исключено, что кто-то из опиявленных на полное подчинение, из тех, что в розыске до сих пор, мог к кому-то постороннему случайно во власть попасть... и уж в полном-то подчинении он ничего скрыть был не в силах. Рассказал всю свою судьбу. А там пошло-поехало. Стало быть, проследив цепочку, мы на несчастных, кои все еще без лекарской помощи маются, выйдем наконец.
- Правильно мыслишь, Богдан, - сказал Великий муж. - Но... больше тебе ничего не приходит в голову?
Богдан покусал губу, а потом упавшим голосом ответил:
- Приходит.
- Вот то-то, - глухо проговорил Мокий Нилович.
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
5-й день двенадцатого месяца, вторница,
середина дня
Работать с материалами новых дел Богдан предпочитал дома. Что в Управлении "Керулен", что дома "Керулен"... линии защищены одинаково... а, с другой стороны, дома кресло - домашнее, обед - домашний, чай-кофей - тоже домашний...
Богдан постоял у окошка, провожая взглядом Фирузе, неторопливо катящую коляску к буддийскому храму, - именно подле храма перелетал через Невку ближайший к дому Богдана мост на Острова. Снегопад затих еще ночью, но нападало столько, что коляска чертила отчетливо видимый даже с высоты след в рыхлой толще на тротуаре; то и дело от порывов ветра плотные груды неслышно обваливались с ветвей и, рассыпаясь в полете, рушились вниз. От перекрестка на стихию уж наступали двое бодрых усатых дворников с лопатами, оставляя позади себя чистый тротуар. Почувствовав взгляд мужа, Фирузе оглянулась на окна, увидела Богдана и помахала ему рукой. Потом покатила дальше, мимо вереницы огромных комковатых куч, оставленных на обочине Савуши спозаранку прошедшими снегоочистителями.
Одомашненный сугроб крупитчатого снега, подтаявшего и на краях похожего своей студенистой прозрачностью на медузу, лежал и на подоконнике снаружи - ежели растворить окно, вполне можно поиграть в снежки.
Богдан встряхнул головой и поправил очки. И пошел работать.
Почти сразу он с неудовольствием выяснил, что начала всю катавасию памятная ему по делу о полку Игореве тележурналистка Катарина Шипигусева; грех сказать: ее интерес к Крякутному и пиявицам спровоцировал, может статься, сам Богдан своею просьбою позволить ему ознакомиться с ее рабочими записями съемок лечебницы "Тысяча лет здоровья". Сопоставив, вероятно, интерес минфа1 к лечебнице и то, что занимался он расследованием загадочных происшествий с боярами Гласного Собора, журналистка и впрямь имела возможность вычислить верную цепочку причин и следствий; следовало отдать должное ее проницательности. В начале девятого месяца Шипигусева выступила с серией сногсшибательных репортажей, в которых сумела увязать прекращение работы отдела гирудолечения в москитовской лечебнице и серию несчастных случаев с высокопоставленными персонами улуса. Правда, программирующие свойства розовых пиявок, хвала Господу, остались вне поля ее зрения. По версии Катарины, выходило так, что бояре пострадали из-за лечения противуправно завезенными из-за границы и недостаточно проверенными гирудами, в то время как Ордусь вполне могла бы иметь свои собственные, не в пример более лечебные - ежели бы Крякутной не прекратил генетических изысканий.
1 Название высшей юридической ученой степени Ордуси - "минфа" переводится с китайского языка как "проникший с [смысл] законов". Такая ученая степень существовала еще и Древнем и средневековом Китае.
Как водится у журналистов, версия преподносилась так, будто прямо на столе у Шипигусевой и сложилась сама собою; откуда и как были получены те или иные сведения, ничего не говорилось. Оно и понятно: кто же станет раскрывать свои междусобойные источники - да и были они, видать, таковы, что позволяли лишь строить догадки.
Тут, правда, журналистка просто-таки попала в яблочко.
По следу Шипигусевой ринулись целые сонмища деятелей всенародного оповещения. И ринулись они первым делом в Капустный Лог, к Крякутному.
Поначалу, вероятно, великий генетик гонял их, потому что ни в новых материалах самой Катарины, ни у первых ее последователей записей бесед с самим Крякутным не появилось. Но в конце концов сурового капустороба, видимо, допекли, и он, тайн государственных отнюдь не раскрывая, объяснил вполне внятно и доходчиво: да, способствовал прекращению работ по генно-инженерному делу из опасений, что такое могучее средство воздействия на живой организм, прежде всего - человеческий, слишком уж легко может быть использовано во зло. И никогда, между прочим, этих причин своих действий не скрывал.
Однако ж все вопросы относительно происхождения применявшихся в лечебнице гируд и наличия сходных по лечебным свойствам тварей ордусской выделки, а также вообще отечественных возможностей к производству живых существ с искусственно заданными свойствами пожилой ученый обходил полным молчанием.
В сущности, даже и сам впервые вброшенный Катариной Шипйгусевой факт того, что с лечебнице применялись зарубежные искусственные пиявицы, так и не был ни доказан, ни опровергнут. Но разве это важно, когда речь идет не о научном диспуте, где на первое место ставится точность фактов, а о столкновении пылких чувств, коим недостоверность отнюдь не помеха!
Чувства, однако, вскипели не у многих. Большинство, прознав о случившемся, конечно, пообсуждало на досуге и пиявиц, и Крякутного, попримеряло за чашечкой чаю-кофею на себя тот или иной вариант его поведения, - как без того? - по и только. Кто-то, верно, согласился в сердце своем с Крякутпым, кто-то - нет... И дело с концом. Принял человек решение свое - и Господь ему судья. Человекоохранители с делом справились - и слава Богу. Ордусь пиявками не возьмешь.
Но нашлись и иные, числом малые - из тех, наверное, кто вообще более всего па свете любит других судить и вообще живет по завету "чужую беду рукой разведу". Проблемы, над коими специалисты бьются годами и десятилетиями, они единым махом решают в полминуты и очень обижаются, даже гневаются, когда их советам отказываются следовать. То, что продолжение исследований Крякутного могло бы привести, например, к созданию нового оружия ужасного, взбудоражило их до крайности.
Сначала появилась в имевшей хождение по всему улусу газете "Небесная истина" огромная статья, озаглавленная ярко, хлестко и так, что, в общем, дальше и читать незачем, суть ясна сразу - "Осторожность? Нет, подлость! Личный выбор? Нет, измена Родине!".
Единственное, в чем нуждаются подобные лозунги, будучи произнесены, это в подстановке конкретной фамилии, чтобы всем, а не только посвященным, ясно стало, кто именно обвиняется. Статья не оставляла сомнений в том, что и подлость, и измену совершил Крякутной. "На ту пору, как заокеанские поединщики наши куют небось пиявицу грозную, - возвышал гневный голос Симеон Гуковани, автор статьи,- великий на словах генетик наш - это еще проверить надо, для кого и в каких таких вопросах он был великий! - в Логу своем, середь капусты отсиживается и фигу в кармане Отчизне кажет..."
Богдан припомнил целеустремленного, деловитого Дэдлиба, о совместной с коим борьбе против злоумных международных преступников сохранил, несмотря на всю ее краткость, самые приятные воспоминания, - и вздохнул.
Да вспомнить хоть славного Люлю!
Впрочем, он нихонец, стало быть, - почти что свой...
А Юллиус?
Поединщики, поди ж ты!
А Крякутному каково? Он-то уж никак не заокеанский - а ругателям и горюшка нету!
Следующие номера "Истины" и связанных с нею сетевых и бумажных изданий были заполнены обнародованиями негодующих писем двух-трех десятков читателей в адрес Крякутного (один даже грозился плюнуть в его сторону, а другой перестать покупать его капусту), а также обобщающими статьями, так и этак мусолившими богатые мысли первой.
Однако не прошло и седмицы, как в столь же читаемой газете "Новая небесная истина" вышла не менее громкая и объемная статья под названием: "Предатель? Нет, святой!"
"Если принципиально попытаться сохранить хотя бы на йоту объективности, - как-то несколько по-варварски сообщалось в статье, - то оценка не потерпит ни малейшего дуализма и плюрализма. Мы со всей несомненностью поймем, что секвестр исследований был для Крякутного актом высочайшего гражданского мужества и самопожертвования, так как ученый отдал себе недвусмысленный отчет в том, что Ордусь и без того уже чрезмерно, пугающе велика и мощна относительно всего мирового сообщества и явственно нуждается в сокращении если не территории и не народонаселения, - хотя и эти сокращения, мы уверены, лишь порадовали бы всех наших соседей! - но по меньшей мере своего научного потенциала. Такое сокращение никоим образом не может повредить Ордуси, но, напротив, в конечном счете укрепит и гуманнзирует ее внешние сношения - а следовательно, пойдет именно ей, Ордуси, в конечном счете когда-нибудь на пользу. Мученик, однако, прекрасно понимал, как отнесутся к его подвигу во имя человечества наши эрготоусные патриоты..."
Богдан вздохнул сызнова.
Сия статья также потянула за собою череду писем в редакцию - правда, на сей раз сочувственных, поощряющих и подчас даже весьма слезливых; а несколько чрезмерно отзывчивых и нигде не работающих молодых людей, не очень разобравшись, в чем, собственно, дело, в течение двух-трех дней бродили, согреваясь пивком, кругом некоторых капустных лавок на центральных рынках Мосыкэ - они называли свое праздношатание варварским словом "пикетирование", имея в руках своих лозунги "Свободу зеленным ларькам Крякутного!" и "Руки прочь от капусты мученика!".
Однако в массе своей ордусяне поразительно мало внимания обратили на эту яростную схватку. Крепка оказалась их вера в то, что, с одной стороны, Ордуси ничего совсем уж гибельного грозить не может, а с другой - что не может и человек быть таким уж неразбавленным негодяем. Как сказала накануне Фирузе, вспомнил Богдан благоговейно и нежно, лишней боли ты мне не доставишь, а неизбежная - неизбежна, мы в это просто верим, как во Всевышнего...
Насколько мог судить теперь Богдан, наиболее распространенной реакцией на столь сущностный, казалось бы, прилюдный спор былоснисходительное, несколько уже утомленное, но, в общем, совершенно беззлобное: "А, ну, это опять эти..."
Та же мысль, собственно, первым делом посетила и самого минфа. Дело в том, что газета "Небесная истина" была главным печатным изданием религиозной секты хемунису, а газета "Новая небесная истина" - главным изданием религиозной секты баку. Приверженцы обеих сосредоточивались почти безраздельно в городе Мосыкэ, и тому были исторические причины.
Чуть менее полутора веков назад великобританские варвары покорили Египет и жизнь в нем стала поспокойнее; лишь тогда в сей древней и удивительной стране наконец-то смогли начаться систематические древнекопательские изыскания. Понятно, что Египет сразу привлек множество древнекопателей - в основном, конечно, из Европы; ордусским ученым хватало собственных древностей.
В 1896 году по христианскому летосчислению близ местечка Накада, южнее города Абидоса, французский древнекопатель Амелино отрыл в раскаленных песках гробницы фараонов самой первой египетской династии, и среди оных - последнее упокоение начального царя египетского, царя-объединителя, известного еще по манефоновским спискам под именем Мины. На водруженной в специальной пазухе при саркофаге костяной табличке царь этот именовался сначала божественным именем Гор (то есть портретом сокола в профиль), а потом - определительной картинкой пониже, изображавшей в сем случае нечто не очень внятное, но явственно весьма загребущее и хватательное; оттого в исторической науке установилось для этого величайшего правителя имя Гор Хват. Сенсацию произвело мастерство похоронных дел мастеров - в саркофаге обнаружилась прекрасно сохранившаяся мумия египетского первоначальника в парадном облачении, с замечательно целым папирусом под покойно сложенными на груди руками. "Могила Мины - колыбель мировой цивилизации", - гласили, как выяснилось чуть позже, иероглифы на папирусе.
Крайне изумило древнекопателей то обстоятельство, что секреты подобного мастерства оказались затем утеряны всерьез и надолго - по всей видимости, вскорости после смерти Гора Хвата. Во всяком случае, мумия уже прямого наследника Мины - на его костяной табличке был изображен, естественно, опять сокол, а под ним, в качестве определителя, громадное усатое насекомое, и потому за наследником установилось имя Гор Таракан - к моменту обнаружения начисто истлела, и уцелела в опустевшей гробнице лишь упомянутая табличка; последующих же царей первой династии, судя по всему, даже не думали мумифицировать, ограничиваясь водружением в подземных нишах соответствующих дщиц: Гор Початок, Гор, Славный Утробою, Гор Почка, Гор Одышка и Гор, К Чужим Добрый, на коем династия пресеклась, а Египет на сто лет был завоеван гиксосами.
Варвары, вечно обуреваемые не очень понятной ордусянам страстью то и дело все перевозить с места на место, не могли, разумеется, удержаться от того, чтобы не вынуть саркофаги с мумией Мины Гора Хвата из древле предназначенной ей усыпальницы; некоторое время шла все более накалявшаяся перебранка промеж французами и великобританцами относительно того, в Британский ли Музей надлежит отправить сей шедевр или в Лувр; масштабные британцы указывали на то, что весь Египет ихний, стало быть, и Мина тоже ихний; французы же, как обычно, крохоборствовали и буквоедствовали - мол, француз копал, так, значит, в Лувре мумии и место. Бог знает, до чего могло бы дойти, но выход нашел хитрый президент французской республики Феликс Фор. В 1897 году, то бишь на следующий год после обнаружения гробницы Мины, он посетил Александрийский улус с дружественным визитом. Александрия и Париж на ту пору договаривались о сотрудничестве в области создания летательных машин тяжелее воздуха, ордусские материальные ресурсы и отточенная веками культура производства тут были как нельзя кстати, а к Франции Александрийский улус все ж таки самый близкий. Поскольку идея завоевания воздушного океана в конце прошлого века буквально-таки владела умами, установлению задушевных отношений президента Фора и князя Сосипатра придавалось очень большое значение, и сам приезд рассматривался событием чрезвычайным - и в знак дружбы и доверия французский президент подарил Ордуси мумию Мины купно с ее саркофагами. Князь Сосипатр сей заморский презент принял, отдарившись со свойственной ордусянам широтою натуры церковью Покрова-на-Нерли (благо ее все едино с места не стронуть); британцам, не решившимся, коль в число претендентов на мумию попала вдобавок Ордусь, упрямствовать долее, князь даровал, дабы не остались внакладе, одну из мраморных колонн крымского Херсонеса, величаво торчащих над морем еще со времен еллинской колонизации, - на берегу, слава те Господи, стоят, а британцы от воды далеко пешком ходить спокон веку побаиваются, вот и пусть им приятно будет, - и вскорости совместная работа по созданию летучей первомахины закипела. Уже через три года четырехвинтовой гигант "Илья де Муром", веяниями могучих моторов сдувая с мужчин шляпы и рыком оных заглушая радостные клики многотысячной толпы, поднялся в синее небо и без сучка без задоринки совершил пробный перелет из Массандры в Шампань. С высоты летунам хорошо видно было, как в Херсонесе кругом колонны, все тужась ее выковырять половчей, копошатся великобританцы; на пролете им помахали с высоты семидесяти шагов1 и оставили трудиться далее. Мина к тому времени был уж в Ордуси. Не решившись доверить столь ценный предмет изменчивой и коварной морской стихии, Гора Хвата со всеми его ближними и дальними саркофагами перевезли к месту назначения поездом, по железным дорогам, в тяжелогрузном опечатанном вагоне; сперва по британским владениям через Каир, Александрию Египетскую и Газу, к границе; а потом на Иерусалимский улус - и дальше через Тебриз и Бакы в русские земли. Местом последнего упокоения Мины князь Сосипатр установил Мосыкэ: уютный, несуетный - что называется, патриархальный - княжий городок, живописно раскинувшийся средь раздольных равнин, подходил для сего предназначения куда более, чем строгая, деловая, торопливая Александрия, и без того заполненная храмами самых разных конфессий. Специально для египетского изначаль-ника в одном из укромных переулков близ старой - и милой, как все старое, - улицы Орбат, как раз назади громадного дворца Мидэ2, был выстроен небольшой, но величавый, строгий храм в виде египетской пирамиды - не глад-костенной, вроде тех, коими вот уж тысячи лет пользуются Хуфу, Хафра или Менкаура, а такой, как в истинной раннеегипетской древности: ступенчатой, вроде как у Джосера; над вратами, ведшими в сокровенную глубину храма, золотом было начертано: "МИНА".
1 У X. вал Зайчика здесь сказано "бу". Китайский метрический бу дословно "шаг", равен в настоящее время 1,6 м. Не следует думать, однако, что у китайцев столь длинные ноги и столь размашистая походка - просто спокон веку они считали за один шаг перемещение обеих ног, то есть два наших шага.
2 Мидэ, или Мидэ-гун. букв.: "Дворец Сокровенной (т. с. Скрытой от посторонних глаз, тайной) добродетели". Насколько можно судить по различным упоминаниям в текстах X. ван Зайчика, здесь, вдали от столичной суеты, располагалось одно из подразделений Палаты Церемоний, ведавшее сношениями ордусских конфессий с иностранными епархиями.
Население города загодя уведомили о прибытии драгоценного подарка; правда, в народном сознании новость преломилась, как это часто бывает, довольно причудливым образом. В день прибытия спецпоезда огромные толпы стеклись к вокзалу, поскольку, как со знанием дела наперебой рассказывали люди друг другу, нынче должны привезти на Родину какого-то важного покойника, до времени помершего на ордусской службе в чужедальней сторонушке; проводить подвижника в последний путь и собрались мосыковичи - как и все ордусяне, они весьма трепетно относились к тем, кто сгорел на работе во имя страны. Мумию и фараона Мину, слов таких слыхом доселе не слыхивав, в народе именовали исключительно "помруном", а вокзал как прозвали в тот день Померецким, так он с тех пор и назывался; в виду чрезвычайности событий прежнее, при постройке данное название в одночасье изгладилось из памяти народной и оказалось забыто напрочь.
Именно вокруг Мины и сложилась вскорости странная новомодная секта, назвавшая себя "хемунису". Слово это тоже стародавнее и означает "царских рабов", в число коих, ежели верить ученым-папирологам, входило во времена Мины все имеющее профессии население державы, от воинов до музыкантов. Руководители, разумеется, к ним не относились, руководство - не профессия, а вдохновенное свыше действо; наоборот, руководителям, сообразно их рангу, давались в подчинение те или иные хемунису, но числились они все едино царскими, поелику принадлежали не персоне руководителя, но должности его. Отбирал фараон должность, отбирались и подчиненные хемунису. Раз в год на смотрах дети хемунису освидетельствовались местным начальством и распределялись по профессиям: особо рослые - в армию, особо долгорукие - в человекоохранительные органы, ну а немощные, картавые и прочие дуцзи1 - в культуру, раз уж ни на что более не пригодны... и сменить профессию впоследствии уж было никак невозможно. Далее механизм работал, будто часы: ни о чем не задумываясь, не заботясь даже накоплениями на черный день, ибо копить было нечего (собственностью рабов человеколюбиво не обременяли), хемунису трудились и славили фараона.