Зеттел Сара. Наследие чародея

   Из окна, которое не открывалось в принципе. Из окна, которое осталось после этого абсолютно целым.
   Ананда прижала руку к груди, как будто это могло успокоить бешеное биение сердца. Вдруг взгляд ее привлекло что-то белое. На полу, под черным пером, лежал сложенный вчетверо клочок бумаги. Ананда наклонилась, чтобы поднять его, но Беюль оказалась проворнее и подала листок госпоже. Бумага оказалась письмом, на котором стояла печать Сакры.
   Дрожащими руками Ананда сломала печать и распечатала послание.
   — Не теряй времени, Беюль. Пойди выясни все, что можно, об этой женщине, что привез Калами.
   Ананда не могла оторвать глаз от письма и лишь по тихому шороху платья поняла, что Беюль поклонилась и вышла за дверь.
   «Первая принцесса! — прочла она. — На этот раз у меня надежный посыльный, так что можно быть откровенным. Внимательно проследите за возвращением Калами. Он должен привезти с собой могущественную волшебницу из другого мира. Это дочь Аваназия и Ингрид. Поскольку она явилась сюда по воле императрицы и лорда-чародея, вам не следует ждать от нее ничего хорошего. Однако умоляю: ничего пока не предпринимайте. Может статься, наши противники сами попадут в вырытую ими яму.
   Я прибуду как можно скорее.
   Крепитесь, госпожа».
   Подписи не было.
   «Могущественная волшебница из другого мира…» Ананда с упавшим сердцем перечитала эти строки. Новая опасность. Новая сила на стороне императрицы. Дочь Аваназия и Ингрид. Личность настолько легендарная, что многие считали ее не более чем вымыслом.
   Подойдя к противоположной стене, Ананда скомкала письмо и бросила его в очаг. Бумага на мгновение расцвела оранжевым пламенем, а потом почернела и рассыпалась в пепел.
   — Принцесса? — окликнула ее Кирити с тем же невысказанным вопросом в голосе, что и Беюль. Ананда выпрямилась:
   — Пойдем, Кирити. Думаю, пришло время проведать мой ткацкий станок.
   — Да, госпожа.
   Когда Ананда жила с родителями во дворце Жемчужного Трона, она никогда не носила с собой ключи. Все двери были для нее открыты, и она просто знала, куда можно, а куда нельзя ходить по личным или придворным надобностям. Здесь же ей приходилось держать при себе ключи от шкатулок, ключи от ящиков комода, ключи от комнат и маленький медный ключик от той двери, что должна была вести в кабинет, являвшийся по совместительству святилищем. Однако с самого дня свадьбы письменный стол, книги и алтарь переместились в просторную залу по соседству. Ананда остановилась перед поставленными в круг фигурками из оникса: Семь Матерей в разнообразных позах застыли в вечном танце. Ананда поклонилась, прижав руки к лицу, и помолилась о спокойствии и безопасности — для себя и для своего народа. Хотя порой ей казалось, что она будет повторять эти молитвы до конца своих дней — и все напрасно.
   Ананда повернула ключ в замке и вошла в скромную комнатушку без окон, с простыми оштукатуренными стенами нежно-голубого цвета. Кирити поспешила зажечь свечи и жаровни. Ананда подождала, пока они разгорелись поярче и осветили конструкцию, занимавшую почти всю комнату, — вертикальный ткацкий станок, увешанный тяжелыми нитями. На раму было натянуто неоконченное полотно, сотканное из оттенков черного и серого цвета. Вдоль стен стояли запертые сундуки, набитые драгоценными тканями и десятками катушек разноцветных ниток. Из мебели в комнате было только несколько стульев и скамеек. На каждом лежала какая-нибудь нужная вещь — веретено, ткацкая схема, пяльцы или утыканный иголками лоскут.
   Какое колдовство мог бы сотворить здесь человек, имеющий к этому способности! Но поскольку никто, кроме Ананды и ее фрейлин, не имел доступа к этой комнате, она оставалась обителью лжи. Вот почему Ананда убрала отсюда алтарь: ей не хотелось, чтобы Семь Матерей танцевали там, где нет места правде. «Может, лучше и вовсе убрать их из дворца…» Ананда отперла один из сундуков, подняла тяжелую плоскую крышку и начала перебирать катушки с нитками, что покоились внутри сундука. От недосыпания слипались глаза и раскалывалась голова.
   «Я не хочу! — кричало все ее существо. — Я хочу спать, видеть хорошие сны и просыпаться в родном доме, среди верных фрейлин, рядом с любимыми сестрами и мамой. Я хочу любить мужчину, у которого все в порядке и с головой, и с родственниками. Я хочу домой!»
   Пересилив себя, Ананда выбрала две катушки льняных ниток — зеленую и ярко-желтую — и отдала их Кирити, которая терпеливо стояла рядом. Это были хорошие нитки, хотя и не самые лучшие. Они годились для сложных заклятий, предназначенных для благородных людей, но не шли ни в какое сравнение с шелком или золотой нитью, которые можно использовать для самого тонкого колдовства или же когда требуется наложить заклятье на высокорожденную особу.
   По иронии судьбы Ананда обладала глубокими познаниями в магии, но не имела ни малейшего магического дара. Она была простой смертной, и ее душа была разделена на две половинки: одна блуждала по миру смертных вместе с телом, другая — в Землях Смерти и Духов. Придет время — и обе половинки воссоединятся в Безмолвных Землях. В отличие от обычных смертных души чародеев целиком принадлежали их телам. Именно поэтому они тоньше чувствовали пульсацию души, яснее видели другие миры и использовали свою целостность для плетения волшебства, которое черпали то ли внутри самих себя, то ли в окружающем мире.
   За дверью послышалось тихое царапанье: три раза, пауза, еще два раза, снова пауза, и еще раз. Это был условный знак, который был известен только Ананде, Кирити и Беюль. Ананда кивнула, и Кирити отперла дверь. В комнату проскользнула Беюль, запыхавшаяся и бледная.
   Ананда подождала, пока дыхание фрейлины успокоится, и лишь после этого спросила:
   — Что ты выяснила?
   — Эту женщину поместили рядом с покоями императрицы, — сообщила та. Голос ее дрожал от возбуждения и тревоги. — Чего только о ней не говорят! И что она — одна из бессмертных сил, которую доставили из Безмолвных Земель, чтобы вылечить императора. И что она дочь Аваназия, которая должна покончить с империей Хун-Це. Еще говорят, что это ваша рабыня-демон, посланная вами, чтобы убить императора, но Калами удалось ее перехватить.
   «Ну конечно, как же без этого». Ананда откинула с лица прядь неубранных волос.
   — А правду кто-нибудь знает?
   — Если и знают, то не говорят, госпожа.
   Да, эти не скажут. Императрица дождется подходящего случая, чтобы сделать официальное заявление, — например, во время праздника, который состоится через четыре дня. А пока — пусть себе разрастаются слухи и сплетни, намеки и догадки. Это был один из любимых приемов императрицы в обращении со знатью: постоянно выводить придворных из равновесия и отвлекать мелкими интригами.
   — Спасибо, Беюль. — Ананда потянулась за еще одной катушкой желтых ниток.
   Сначала нужно настроить станок, чтобы его увидели шпионы императрицы. А потом можно будет подумать о том, как использовать невежество двора для распространения собственных слухов.
   — Есть еще кое-что, госпожа.
   Ананда резко выпрямилась и обернулась:
   — Что такое?
   Беюль помедлила, словно бы подбирая слова. При виде ее колебаний у Ананды екнуло сердце.
   — Из Казатана прибыл лорд-мастер Уло…
   — Я знаю. Он приехал на праздник, я пригласила его на завтрак… — Ананда беспокойно вертела в руках катушку. «В чем дело, Беюль?»
   — Я кое-что… пообещала одному из слуг, которых к нему приставили…
   «В очередной раз».
   — Так в чем же дело? Ты не можешь исполнить обещание?
   Беюль отрицательно покачала головой:
   — Нет, госпожа. Вообще-то он уже принес мне кое-какие новости.
   У Ананды вдруг пересохло во рту. Катушка с нитками чуть не выпала из внезапно ослабевших пальцев.
   — Похоже, у тебя и впрямь плохие новости.
   Беюль опустила голову, словно извиняясь за то, что стала вестником несчастья.
   — Лорд-мастер Уло сегодня говорил с императрицей на официальной аудиенции, — произнесла она в пол. — И назвал ей имена.
   Катушка со стуком упала на пол и покатилась. У Ананды задрожали колени, и она принялась на ощупь искать стул, чтобы присесть. Глаза ничего не видели, в голове пульсировала единственная мысль: императрица знает. Теперь у нее есть свидетель, и больше не нужно никакого колдовства, чтобы расправиться с нелюбезной снохой. Хватит и Верховного суда. Теперь Медеан сможет доказать, что Ананда вступила в сговор с изменниками. Или что Ананда сама задумала государственный переворот. Судьи поверят.
   Кирити подхватила пошатнувшуюся хозяйку под руки и усадила на ближайший табурет, а сама опустилась рядом с ней на колени.
   — Госпожа, умоляю вас, успокойтесь. Может, все не так уж и плохо. Вспомните, вы ведь говорили, что лорд-мастер Уло поддержал заговорщиков совсем недавно. Лорд-мастер Храбан не настолько глуп, чтобы сразу же обо всем рассказать ему. И значит, имена, которые он назвал, вряд ли первостепенной важности.
   — Ты же там была, Кирити, — бесцветным голосом проронила Ананда. — Среди этих имен — мое и капитана Низулы.
   На это Кирити возразить было нечего.
   В голове у Ананды все смешалось. Мысли крутились в бешеном вихре, не позволяя сосредоточиться на чем-то одном. У императрицы есть дочь Аваназия, есть надежный свидетель. А что у нее? Ничего, кроме фрейлин и лжи. Что же теперь делать?
   — Станок. — Ананда, пошатываясь, встала, ухватившись за эту мысль. — Нужно перезарядить станок. Соткать новый узор…
   — Принцесса, позвольте, мы сделаем это сами, — вызвалась Беюль. — Вам лучше вернуться в постель. Утро вечера мудренее.
   Но Ананда не чувствовала усталости. Ее охватило лихорадочное возбуждение. Уло оказался предателем. Рядом с покоями императрицы спит дочь Аваназия. Аваназий — легенда, хотя отец Ананды был с ним знаком. Он умер за Изавальту, за ту девочку, которой тогда была Медеан. Умер, жизнью своей заключив в клетку одну из величайших сил мира.
   И вот теперь его дочь является во дворец Медеан на руках ее ближайшего советника. Значит, против Ананды направлены уже три силы, а вдобавок ко всему объявился еще и предатель, который сможет открыто свидетельствовать против нее на суде. От ужаса у Ананды закружилась голова.
   «Когда же все это кончится?! Сколько дней или часов пройдет, пока я стану такой же, как Микель? И как долго я смогу выдержать эту пытку, прежде чем наконец умру?»
   — Пожалуйста, госпожа. Прошу вас.
   Но Ананда отмахнулась от фрейлины, жадно глотая воздух, чтобы вернуть себе силы.
   — Нет. Сначала… сначала мы должны заставить его замолчать. Если сможем…
   В волосах Ананды, независимо от того, какую она носила прическу, всегда были заплетены три тоненькие косички. В каждой был заключен дух, маленький раб, которого она могла вызвать, развязав ленточку. Сакра заплел их при помощи своих ловких пальцев и колдовства в тот день, когда они покидали Хастинапуру.
   «Это просто так, на всякий случай, если Дочь Луны попадет в беду», — сказал он с улыбкой. Тогда оба они не знали, сколько бед подстерегает их в северной стране.
   Одну косичку Ананда расплела, чтобы спасти Кирити, когда ее пытались отравить. С помощью второй она хотела вылечить Микеля, но не смогла правильно сформулировать приказ, и дух испарился.
   Обе эти косы Ананда снова тщательно заплела, но волшебства в них не осталось.
   Теперь она трясущимися руками потянулась к третьей косичке. Фрейлины стояли рядом и молча наблюдали за действиями хозяйки. Она развязала узел, и ленточка упала на пол. Горячий вихрь пронесся по комнате, взъерошив волосы женщин и приподняв края одежды. Когда ветер стих, перед Анандой на корточках сидело маленькое, чуть побольше лягушки, существо. У духа были круглые глаза размером с золотые монеты, свиное рыльце и безгубая прорезь рта, сквозь которую виднелся ряд желтых клыков.
   — Ты позвала меня, и я явился, — объявил он. — Я обязан выполнить только одно задание. Повелевай, а потом отпусти меня.
   Ананда облизала пересохшие губы. Надо подумать как следует. Медеан и ее многочисленные придворные колдуны обвили весь дворец могущественными защитными чарами, и применять здесь волшебство можно было только в известных пределах.
   Можно наслать на Уло немоту, но тогда он сможет изложить свои показания письменно. Ананда приказала себе успокоиться и принять хоть какое-нибудь решение. Какое бы заклятье она ни наложила на Уло с помощью своего раба, Медеан сможет его разрушить. Но это даст ей время и припугнет Уло, а тогда можно будет обернуть этот страх в свою пользу. Надо сделать хотя бы так, чтобы он не мог выступать в суде. И Ананда решилась:
   — Человек лорд-мастер Уло, сын Обана, внук Оксандра. Сделай так, чтобы он ослеп и оглох и чтобы кто-то обязательно заметил тебя за этим занятием.
   Существо согнулось в коленях и несколько раз подпрыгнуло, словно проверяя на прочность каменные плиты пола.
   — Будет сделано, госпожа.
   Ананда поклонилась. Уло просто-напросто испугался. Испугался за своих людей, за свою семью, за себя самого, и Ананда прекрасно его понимала. Что ж, ему придется поплатиться за свойственную человеку слабость.
   — Ступай, — приказала она духу, не поднимая головы.
   Зацокали по полу коготки, подул горячий ветер, и все успокоилось.
   Ананда старалась не думать о том, как этот чудовищный карлик крадется по коридорам и его глаза светятся в темноте. О том, как он сидит на тучной груди Уло и жадно тянет лапки к глазам лорд-мастера. Она мечтала о том, чтобы завтра утром до нее не донесся дикий вопль пробудившегося Уло, который сам уже никогда ничего не услышит. Кажется, у него есть жена… Остается только надеяться, что это сильная женщина и что она сможет как следует ухаживать за мужем. А дети? Есть ли у него дети? Смогут ли они когда-нибудь простить ее?.. Но в конце концов он предатель и заслуживает наказания. А она вынуждена защищаться!
   — Госпожа, пожалуйста, вы должны отдохнуть! — не выдержала Кирити и взяла Ананду за руки, чтобы помочь императрице Изавальты встать на ноги.
   Несмотря на то что все мышцы Ананды были судорожно напряжены, у нее не было сил сопротивляться. Она взяла протянутую Беюль лампу и послушно вернулась к своей кровати, словно разум ее уже отделился от тела. Зайдя за ширму, Ананда сбросила халат. Он упал на пол, и она не стала его поднимать. Потом Ананда задула лампу и легла в постель, дрожа от холода и напряжения.
   — Я больше так не могу, — прошептала она в темноту ночи. — Я не могу жить и все время бояться.
   Снова появились мысли о побеге. Но как далеко можно убежать по занесенным снегом дорогам — даже с помощью верных фрейлин и тех, кого им удастся подкупить? А бураны, а морозы?.. Не говоря уже о том, что императрица может проследить любое движение на любой дороге в пределах своих владений.
   Потом Ананда совершенно спокойно подумала о самоубийстве. Беюль и Кирити еще несколько часов проведут возле станка. Остальные фрейлины крепко спят в дальних комнатах. Можно подняться по западной лестнице на площадку для принятия солнечных ванн и броситься оттуда вниз, во двор, где милосердные камни размозжат ей голову и кости. Спустя мгновение все будет кончено, и половинки ее души воссоединятся во дворце Семи Матерей.
   Но тогда Микель окажется в полной власти императрицы, а вместе с ним верные Беюль и Кирити, ну и Сакра, конечно.
   Значит, остается только один путь. Храбан. Придется поддержать готовящийся мятеж. Придется отдавать приказы и взойти на трон, по всей вероятности, сбросив с него труп императрицы. В письме Сакры говорилось, что она не должна торопиться, что скоро он сам будет здесь. Но Сакра не знает всех обстоятельств, не знает, что Уло предал их. К тому же «скоро» могло означать дни и даже недели, ведь всегда может случиться что-нибудь непредвиденное: разразится буря или просто возникнет заминка с фальшивыми документами. Нет, ждать нельзя. И хотя свидетеля у Медеан теперь нет, ей уже известно о капитане Низуле. И если она решит его допросить…
   «Все Матери будут на моей стороне, — успокаивала себя Ананда. — Я не могу позволить, чтобы она меня сцапала. Я не могу сидеть и ждать, когда она меня убьет».
   Значит, нужно будет послать письмо Храбану и предупредить, чтобы он не приезжал на праздник и собирал войска. Еще одно письмо надо будет отправить Низуле, чтобы тот как можно скорее отплыл от южного побережья.
   А уж после этого можно будет не торопясь разобраться с дочерью Аваназия.
   Странный покой снизошел на Ананду, и она почувствовала себя почти свободной. Тогда она перевернулась на другой бок и уснула.
 
   Медеан с нежностью смотрела на дочь Аваназия, лежавшую без чувств на огромной кровати. Свет от четырех жаровен, которые разожгли в полную силу, чтобы согреть Бриджит Ледерли, только подчеркивал восковую бледность ее лица. Лекарь влил ей в горло несколько ложек теплого бульона и ликера, сказав, что теперь остается надеяться только на целительную силу времени и добрую волю богов.
   Цвет кожи у нее был такой же, как у матери, а резкость черт унаследована от отца. Медеан нерешительно коснулась ледяной руки Бриджит, как будто боялась, что она может растаять, словно сон.
   — Бриджит, дочь Аваназия, внучка Финора, — прошептала Медеан. — Добро пожаловать в Изавальту, дитя мое.
   — Она не знает, — произнес Калами.
   — Что?!
   Медеан вскинула голову и с недоумением взглянула на лорда-чародея. Он стоял поодаль, у самой ширмы. У Медеан мелькнуло подозрение, что это стремление сохранять дистанцию вызвано неприязнью к Бриджит. Но нет, этого не может быть. Калами лучше, чем кто бы то ни было, знает, что дочь Аваназия — ее единственное спасение и благословение для всей Изавальты.
   — Она не знает, кто ее настоящий отец. Ингрид Лофтфилд умерла при родах и потому не смогла рассказать ей, а человек, который ее вырастил, ничего не знал о ее истинном происхождении.
   — И ты не сказал ей?!
   Калами развел руками:
   — Ей и так пришлось слишком многое принимать на веру. Я решил, что лучше сначала показать ей наш мир, а уж потом сообщать о том, какая роль в нем уготована ей.
   Только теперь Медеан заметила, что до сих пор держит в руках ладонь Бриджит, и осторожно опустила ее на покрывало.
   — Она должна узнать об этом, как только очнется, — не оборачиваясь произнесла императрица. — У девочки тяжелая судьба, нужно ее к этому подготовить.
   — Я займусь этим, обещаю.
   — У нас так мало времени. — Медеан убрала волосы со лба Бриджит. — Даже меньше, чем мы думали.
   — Что-то случилось? — резко спросил Калами.
   — Случилось. — Медеан заставила себя отойти от кровати. — Пойдемте, лорд-чародей.
   Несколько слуг с лампами и свечами поспешили вперед, чтобы освещать императрице путь и открывать перед ней двери. Остальная свита растянулась позади — чтобы тушить свечи и закрывать двери тех комнат, в которых императрица не пожелала остановиться. Когда вся эта процессия добралась до личных покоев Медеан, она позволила слугам зажечь три свечи, после чего челядь моментально испарилась. Это была территория, где никто не имел права находиться без специального разрешения императрицы, поэтому фрейлины поклонились, когда Медеан проходила мимо, но остались стоять по ту сторону двери.
   Калами шел следом за императрицей так же послушно, как любой из слуг. Когда двери за ними закрылись, Медеан тяжело рухнула на диван и жестом указала Калами на кресло. Он присел на самый краешек, сгорая от нетерпения услышать новости.
   — Похоже, Ананда нашла поддержку своим замыслам.
   Тяжело было проговаривать все это снова, но ничего не поделаешь. Медеан рассказала Калами о сообщении лорда Уло и о том, что он назвал в числе заговорщиков имя Пешека. Калами вскочил с кресла и подошел к жаровне, стоявшей поблизости. Она не горела, и медь тускло поблескивала в неверном мерцании свечи. По правилам этикета он не имел права стоять, когда императрица сидела, но сейчас их никто не видел, а у Медеан не было ни сил, ни желания напоминать Калами о приличиях.
   — Ее нужно остановить.
   — Ее остановит Бриджит, — сказала Медеан, потирая повязку.
   — При всем моем к вам уважении, Ваше Величество, — Калами оторвался от созерцания погасшей жаровни и обернулся к Медеан, — я не думаю, что Бриджит сможет остановить ее вовремя.
   — О чем это ты? — надменно спросила Медеан. — Ты что, сомневаешься в способностях дочери Аваназия? Да, она ничего не знает, но на ней лежит печать происхождения. Я ясно вижу это по ее лицу.
   — Вы увидите это еще яснее, когда она очнется, — кивнул Калами. — Но поймите, большей частью своей великой силы ее отец был обязан небывалому опыту. Он был не просто одарен, он был обучен. Но на обучение требуется время, а у нас, как вы сами заметили, его не так уж много.
   Медеан задумалась. Калами прав. Заговор уже существует, и было бы слишком легкомысленно надеяться, что Ананда через своих шпионов еще не узнала о прибытии дочери Аваназия. Это известие еще ускорит ее планы.
   — Благодаря свидетельству лорда Уло мы можем арестовать ее и посадить в темницу. — Пальцы Медеан обвились вокруг подлокотника дивана. Прикосновение дерева к повязке вызвало новый всплеск боли и зуда в заживающих ладонях. — Можно сделать это прямо сегодня и покончить с ней раз и навсегда.
   — Ваше Величество. — Калами опустился перед на колени перед Медеан. — Вы ведь сами понимаете, что этот план нельзя назвать удачным. Ананду любят. Публичный процесс, к тому же основанный на показаниях единственного свидетеля, вызовет волнения по всей империи.
   — Не хочешь ли ты сказать, что мне никогда от нее не избавиться? — с угрозой в голосе осведомилась Медеан. Зрачки у Калами тревожно расширились. Он боится ее, и всегда боялся. Так-то оно лучше. В конце концов она императрица Изавальты, и подданным полагается ее бояться.
   — Ваше Величество, мы ведь уже обсуждали, как можно избавиться от Ананды: нужно ее очернить, скомпрометировать. Только так, и никак иначе.
   Медеан нетерпеливо встала и направилась к жаровне, повторяя путь, только что пройденный Калами. Ей было неприятно находиться рядом с ним, когда он говорил об этом. Она не желает этого слушать.
   — Должен быть какой-то другой путь.
   Калами повернулся, не вставая с коленей:
   — Какой же, Ваше Величество? — Он поднялся. Калами был выше Медеан, но в отличие от других придворных не сутулился в ее присутствии и не пытался прятать свой рост. — Необходимо показать всей Изавальте, что она собой представляет на самом деле, и сделать это должны именно вы.
   Руки у Медеан похолодели, и от этого холода заныли ожоги. Но она и не подумала звать слуг, чтобы те разожгли жаровню. В жизни Медеан и так было слишком много огня. Порой ей хотелось приказать, чтобы во дворце погасили все огни, хотелось сидеть в холоде, одиночестве и благословенной темноте, без этих бесконечных напоминаний о пламени, заключенном в подземелье. В каждой свечке, в каждой лампе, в каждой жаровне Медеан мерещилось оперение Жар-птицы, и она до глубины души ненавидела это зрелище.
   Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вынести пламя жаровни возле постели Бриджит. Медеан вдруг пришла в голову дикая мысль, что Жар-птица может добраться до Бриджит через язычки огня. Но это уже был полный абсурд: Жар-птица ни за что не посмела бы прикоснуться к дочери Аваназия.
   И почему она должна верить Калами насчет Ананды? Почему бы ей не приказать ему замолчать и не выкинуть из головы его дурацкие советы? Он стал чересчур дерзок… И вообще его место — у постели Бриджит.
   — Должен быть другой способ, — твердо заявила Медеан и прошествовала в самый темный угол комнаты. — Нужно использовать кого-то другого. Только не Микеля.
   «Я взывала к твоему сыну, — говорила Жар-птица. — Он почтиуслышал меня». Медеан закрыла глаза, чтобы прогнать наваждение.
   — Как прикажете, Ваше Величество, — услышала она голос Калами. — Но я хочу спросить вас: сможете ли вы освободить Микеля, пока он жив? Поймут ли лорды и волости, что это была государственная необходимость, когда он расскажет, что вы с ним сделали?
   Медеан открыла глаза и увидела темную каменную стену. Вот то, к чему свелись все ее желания: темный камень и прохладная тень. Как же это случилось? Когда она стала такой? Это все проклятая Хастинапура да еще Хун-Це. Это они отняли у нее все! Сейчас они хотят заполучить ее сына, и если она не принесет его в жертву, им достанется целая империя. Потому что Калами опять прав. Отступники из числа дворян истолкуют ее деяние по-своему. Можно было бы заставить Микеля забыть об этом, стереть из его памяти сам процесс наложения заклятья и то, что этому предшествовало. Но для такого колдовства требовался искусный мастер, а Медеан уже не была уверена своих силах. Это мог бы сделать Калами — или Бриджит, когда наберется опыта. Но заклятье такого рода необходимо очень часто обновлять, ведь человек непрерывно взрослеет и меняется. К тому же величайший закон волшебства состоял в том, что даже самое искусное заклятье можно снять.
   Медеан повернулась к Калами, но не покинула своего убежища из тени и холодных камней:
   — В сокровищнице стоит сундук. Отец показал мне его, когда я была еще совсем девчонкой. Там хранится пара белых льняных простынь. Они могут нам пригодиться.
   Медеан загремела своей связкой и отделила от нее два ключа. Большой ключ из витого железа Медеан приложила к губам. Затем коснулась его серебряным ключиком поменьше и тоже поцеловала.