Страница:
— Отлично! — ответил Нострадамус, и в голосе его прозвучало странное удовлетворение. — Ты таков, на какого я и не смел надеяться. Что ж, увидимся в Париже.
— Где именно? — быстро спросил Руаяль.
— Не беспокойся об этом. Я сумею тебя отыскать. До свидания, молодой человек. Ты спрашивал, кто я такой? Теперь могу ответить. Я — олицетворение духа мести, начертанной в книге судьбы. Для тебя я — олицетворение Рока. Я тот, кто пришел из глубин неизведанного, чтобы, взяв тебя за руку, отвести туда, где свершится твоя судьба. И два слова напоследок: ты беден, ты нищий, ты оборванец… Хочешь золота?
Не дожидаясь ответа, Нострадамус схватил юношу за руку и потянул за собой. Войдя в комнату напротив, он отпустил его и быстро откинул крышку стоявшего там сундука, в каких в те времена перевозили одежду. Но никаких вещей там не оказалось. Сундук был доверху набит драгоценными камнями и золотыми монетами. Разбойник, который ежедневно рисковал жизнью ради нескольких жалких экю, побледнел. А Нострадамус, загадочно улыбнувшись, сказал:
— Бери сколько хочешь. Сколько тебе надо. Пожелаешь, можешь забрать все.
Руаяль де Боревер встряхнулся, как собака, вылезшая из воды.
— У меня есть кое-что получше вашего золота! — процедил он сквозь зубы. — У меня есть кое-что получше ваших зеленоглазых изумрудов, хоть они, конечно, и околдовывают. У меня есть кое-что получше алмазов, которыми вы меня искушаете.
— И что же это? — спросил Нострадамус с прежней таинственной улыбкой.
Руаяль молниеносным движением занес кинжал и с размаху вонзил его в стол. Сталь клинка, углубившегося в столешницу на целый дюйм, тонко запела.
— Вот! — сказал бандит.
И бросил на Нострадамуса кровожадный взгляд.
— Оставляю вам этот кинжал, — продолжал он хрипло. — Заберу его, чтобы убить вас, когда придет время. Прощайте. Поскольку нам нужно будет свидеться, приходите во Двор Чудес и спросите там, кто храбрее всех, кому нет равных в Птит-Фламб, кто ловчее орудует шпагой, кого великий прево, сам мессир де Роншероль, поклялся поймать собственноручно… Всякий назовет меня!
При имени Роншероля Нострадамус содрогнулся.
— Отлично, — произнес он сурово, и голос его прозвучал, как бьющий тревогу набат. — Так как же твое имя?
— Руаяль де Боревер! — гордо ответил молодой человек.
И вышел. Вернувшись к себе в комнату, он приблизился к телу Брабана, взял его руку.
— Можешь спать спокойно, — тихо сказал он. — Все решено. Я поклялся, что этот человек умрет от моей руки. Но поскольку ты не успел сказать мне то, что собирался, прежде чем уйти, и поскольку он знает то, что ты сам собирался сказать мне, придется немножко потерпеть…
В эту минуту за окном пронзительно заверещал свисток. Руаяль вздрогнул.
Нострадамус загасил факел и уселся на стоящий рядом с открытым сундуком табурет, облокотившись на стол. По его телу пробегала судорога. Ужасные, дикие проклятия рождались в его душе и готовы были сорваться с губ. Он тщетно старался успокоиться.
«Сын Мари… — думал он. — Значит, этот юный негодяй — ребенок той, кого я так нежно любил, и именно его Судьба послала мне на пути, чтобы он послужил орудием мести… Именно сына Мари я должен уничтожить, разгромить, именно его я приговариваю к самой страшной судьбе, и именно его я принимаю как орудие, посланное мне высшими силами!
Но поскольку он оказался сыном Мари, мое жалкое человеческое сердце взбунтовалось… Нет-нет, долой слабость! Никакой слабости, как сказал только что этот старый разбойник… Никакого снисхождения, никакой пощады сыну Мари! Потому что этот юноша, этот ребенок — Всемогущий Господь! Бог справедливого отмщения! Помоги мне! — потому что этот ребенок, посланный мне судьбой, — сын Генриха II, короля Франции!»
Тот же самый свисток, который заставил вздрогнуть Руаяля де Боревера, помешал раздумьям Нострадамуса, вырвал его из мира грез. Он встал, вышел на лестничную площадку, перегнулся через перила и увидел, как Боревер спускается в общий зал.
V. Дочь великого прево
Часть восьмая
I. Екатерина Медичи
— Где именно? — быстро спросил Руаяль.
— Не беспокойся об этом. Я сумею тебя отыскать. До свидания, молодой человек. Ты спрашивал, кто я такой? Теперь могу ответить. Я — олицетворение духа мести, начертанной в книге судьбы. Для тебя я — олицетворение Рока. Я тот, кто пришел из глубин неизведанного, чтобы, взяв тебя за руку, отвести туда, где свершится твоя судьба. И два слова напоследок: ты беден, ты нищий, ты оборванец… Хочешь золота?
Не дожидаясь ответа, Нострадамус схватил юношу за руку и потянул за собой. Войдя в комнату напротив, он отпустил его и быстро откинул крышку стоявшего там сундука, в каких в те времена перевозили одежду. Но никаких вещей там не оказалось. Сундук был доверху набит драгоценными камнями и золотыми монетами. Разбойник, который ежедневно рисковал жизнью ради нескольких жалких экю, побледнел. А Нострадамус, загадочно улыбнувшись, сказал:
— Бери сколько хочешь. Сколько тебе надо. Пожелаешь, можешь забрать все.
Руаяль де Боревер встряхнулся, как собака, вылезшая из воды.
— У меня есть кое-что получше вашего золота! — процедил он сквозь зубы. — У меня есть кое-что получше ваших зеленоглазых изумрудов, хоть они, конечно, и околдовывают. У меня есть кое-что получше алмазов, которыми вы меня искушаете.
— И что же это? — спросил Нострадамус с прежней таинственной улыбкой.
Руаяль молниеносным движением занес кинжал и с размаху вонзил его в стол. Сталь клинка, углубившегося в столешницу на целый дюйм, тонко запела.
— Вот! — сказал бандит.
И бросил на Нострадамуса кровожадный взгляд.
— Оставляю вам этот кинжал, — продолжал он хрипло. — Заберу его, чтобы убить вас, когда придет время. Прощайте. Поскольку нам нужно будет свидеться, приходите во Двор Чудес и спросите там, кто храбрее всех, кому нет равных в Птит-Фламб, кто ловчее орудует шпагой, кого великий прево, сам мессир де Роншероль, поклялся поймать собственноручно… Всякий назовет меня!
При имени Роншероля Нострадамус содрогнулся.
— Отлично, — произнес он сурово, и голос его прозвучал, как бьющий тревогу набат. — Так как же твое имя?
— Руаяль де Боревер! — гордо ответил молодой человек.
И вышел. Вернувшись к себе в комнату, он приблизился к телу Брабана, взял его руку.
— Можешь спать спокойно, — тихо сказал он. — Все решено. Я поклялся, что этот человек умрет от моей руки. Но поскольку ты не успел сказать мне то, что собирался, прежде чем уйти, и поскольку он знает то, что ты сам собирался сказать мне, придется немножко потерпеть…
В эту минуту за окном пронзительно заверещал свисток. Руаяль вздрогнул.
Нострадамус загасил факел и уселся на стоящий рядом с открытым сундуком табурет, облокотившись на стол. По его телу пробегала судорога. Ужасные, дикие проклятия рождались в его душе и готовы были сорваться с губ. Он тщетно старался успокоиться.
«Сын Мари… — думал он. — Значит, этот юный негодяй — ребенок той, кого я так нежно любил, и именно его Судьба послала мне на пути, чтобы он послужил орудием мести… Именно сына Мари я должен уничтожить, разгромить, именно его я приговариваю к самой страшной судьбе, и именно его я принимаю как орудие, посланное мне высшими силами!
Но поскольку он оказался сыном Мари, мое жалкое человеческое сердце взбунтовалось… Нет-нет, долой слабость! Никакой слабости, как сказал только что этот старый разбойник… Никакого снисхождения, никакой пощады сыну Мари! Потому что этот юноша, этот ребенок — Всемогущий Господь! Бог справедливого отмщения! Помоги мне! — потому что этот ребенок, посланный мне судьбой, — сын Генриха II, короля Франции!»
Тот же самый свисток, который заставил вздрогнуть Руаяля де Боревера, помешал раздумьям Нострадамуса, вырвал его из мира грез. Он встал, вышел на лестничную площадку, перегнулся через перила и увидел, как Боревер спускается в общий зал.
V. Дочь великого прево
Услышав свисток, четыре бандита, сидевшие за столом у очага, вскочили. Трактирщик помчался отпирать.
— Та-ак… Подходит время разрабатывать план атаки, — сказал Тринкмаль.
— Рогсо Dio! — выругался Корподьябль. — Не хватил ли он через край, этот юнец Сент-Андре? Это надо же — похитить дочь мессира де Роншероля, парижского великого прево, начальника над всеми караулами!
— Господа, — вновь заговорил Тринкмаль, — я нашел решение: пусть Руаяль идет с нами… Что скажете насчет этого? Клянусь святым Панкратием, кто родился в Париже, тому не откажешь в здравом смысле!
Его предложение было встречено радостными восклицаниями собратьев. И бравые ребята тут же решили отправиться к Бореверу, чтобы уладить дело.
Но они не успели дойти до лестницы, ведущей наверх, а тот, о ком только что говорили, уже показался на ней.
— Легок на помине! — кланяясь, перешептывались они.
— Ладно, парни, я прощаю вас, — произнес Боревер.
Что он им прощал? Выяснять не было времени. Потому что в тот самый момент, когда в комнату вошел Руаяль, туда же с улицы ворвался молодой человек с криком:
— Вы готовы? Мой гонец предупредил меня, что она проедет здесь через двадцать минут: он видел карету на окраине Мелена. В дорогу! Я сам расставлю вас по постам.
Новоприбывший был юношей лет двадцати, бледным, с тонкими губами и резкими чертами лица. Взгляд его блуждал. Он явно не мог, а может, и не очень хотел скрыть, насколько взволнован.
— Монсеньор, — сказал ему Тринкмаль, — мы подумали и решили, что дело, которое вы нам предлагаете, противоречит всем заветам Господа нашего Иисуса Христа!
Молодой человек побледнел еще больше и поглядел в сторону двери, но Буракан уже стоял там, перед единственным выходом наружу, со шпагой наготове. Юноша, которого охватило бешенство, явно не знал, что делать дальше.
— Эй! — пришел ему на помощь Страпафар. — Не отчаивайтесь! Ваше отчаяние надрывает мне сердце… Понимаете, мы с удовольствием украдем для вас вашу возлюбленную, вашу птичку, но нам бы хотелось, чтобы в этом участвовал наш капитан.
— Ваш капитан?!
— Ну да. Знаменитый Руаяль де Боревер — вот он перед вами, весь из плоти и крови! — подтвердил Тринкмаль. — Капитан, а это весьма любезный сеньор, мессир Ролан де Сент-Андре, сын господина Жака д'Альбона де Сент-Андре… Он намерен похитить одну девицу: дочку нашего достопочтенного прево…
— Понятно, — перебил разбойника Сент-Андре. — Что ж, вас будет пятеро вместо четверых. Так даже лучше. А вы согласны помочь мне сегодня вашей шпагой? — спросил он, обращаясь к Бореверу.
— Зависит от цены, которую вы предложите, — холодно ответил тот.
— Я обещал вашим товарищам сто экю.
— Черт побери, но с тех пор, как в этом участвую я, цена должна удвоиться! — проворчал Руаяль, сверкая глазами. — И давайте договоримся сразу. Деньги вперед. Руководить предприятием буду я, я один. Вы останетесь здесь, будете отдыхать в уголке у огня… Я сам приведу к вам девчонку. Иначе не стану и браться за это дело. Идет?
Сент-Андре бросил на бандита убийственный взгляд. Руаяль спокойно пожал плечами: не хотите — как хотите. «Заказчику» ничего не оставалось, как, расстегнув свой промокший насквозь плащ, достать из-за пазухи увесистый мешочек с золотыми монетами. Затем он высыпал на стол содержимое и стал лихорадочно пересчитывать деньги. Их оказалось двести пятнадцать экю. Сент-Андре отодвинул от себя требуемую сумму, и Руаяль по-прежнему спокойно забрал все деньги, проговорив:
— Ну вот, а пятнадцати экю как раз хватит, чтобы заплатить за вино. Эй, ребята, пошли!
Никто не успел и глазом моргнуть, а пятеро разбойников уже исчезли, растворились в потемках, в дождевых струях, из-за распахнутой двери не слышно было ничего, кроме воя ветра. Но Сент-Андре прислушивался в напрасной надежде уловить там какое-то движение, он застыл посреди большой, теперь совершенно пустой комнаты совсем один и был похож на статую, воплощающую преступление.
Внезапно неподалеку, на большой дороге раздался звук чавкавших по грязи колес, потом — крики, ругань, проклятия, потом — выстрелы из аркебуз, потом — бешеный перезвон шпаг, снова восклицания, вопли, крики этот раз крики ужаса, проклятия — на этот раз проклятия неистовства, стоны раненых, потом все это смешалось опять и стали слышны лишь звуки битвы, и, наконец, цокот копыт двух или трех лошадей, удалявшихся на огромной скорости, и — тишина. Мертвая тишина. Полное, ужасное молчание… Все было кончено!
Нострадамус, спустившийся на несколько ступенек, так же, как Сент-Андре, жадно смотрел в зияющее отверстие двери. Смертельно бледный и молчаливый, как изваяние, он был похож на ангела смерти. Он ожидал появления той, которая должна была явиться сюда на встречу с возлюбленным.
«Дочь Роншероля! — кружилось в его воспаленном мозгу. — Дочь Роншероля! И сын Сент-Андре! Здесь, прямо передо мной! Ах! Какие ужасные сомнения одолевали меня, когда во чреве Сфинкса, в недрах Великой Пирамиды я вопрошал судьбу, когда после долгих часов головокружительного опьянения и безмерной тоски я наконец начинал ощущать себя сильнее всякого другого человека! Сколько раз мне приходилось сомневаться в Абсолютном, в возможностях высшего знания, дающегося ценой двадцати лет такого тяжкого труда, такой нечеловеческой боли! Оккультные науки, запретные для людей, я отрицал вас! И вот, едва я снова поднялся на поверхность земли, с первых же шагов по возвращении в этот мир, столь явное, столь ослепительное, сравнимое разве что с молнией, доказательство того, что Судьба — живое существо! Она взяла меня за руку и привела туда, где я смогу осуществить свое отмщение, завершить дело, которое обязан завершить в этой жизни, в жизни, которою я живу в этом веке! Потому что именно здесь, в этой убогой харчевне, в этом забытом людьми и богом трактире встречаются дети тех, кого я ненавижу, кровь от крови и плоть от плоти тех, к кому я чувствую омерзение! Потому что вот он, передо мной, сын Сент-Андре, который хочет обесчестить дочь Роншероля! А кто пришел на помощь этому преступнику? Кто приведет к нему за руку девушку, чтобы мерзавец обесчестил ее? Сын Генриха II, короля Франции! Сын того, кому отдали на поругание Мари! Сын короля Франции!»
В этот самый момент, когда Нострадамус перегнулся через перила, чтобы лучше увидеть дочь Роншероля, в этот самый момент она вошла.
Ее вел за руку Руаяль де Боревер. Он был опьянен пережитым сражением, его ноздри вздрагивали, глаза сверкали, губы были полуоткрыты, вид его был страшен. Он продвигался вперед — гибкий, как пантера, сильный, как лев, грубый, каким только и мог быть этот разбойник с большой дороги.
Ролан де Сент-Андре отступил к очагу. Он дрожал. Полой плаща он прикрыл лицо, но не спускал глаз с той, которая минуту назад возникла из тьмы, и взгляд его горел чудовищной страстью, какая способна превратить человека в дикого зверя.
— Сударь, — сказал Руаяль де Боревер, отпуская руку девушки. — Вот ваша девчонка. Вы заплатили мне, чтобы я привел ее. Я привел. Мы квиты.
Девушка держалась очень прямо, только руки ее слегка дрожали. Едва Боревер отпустил ее, она шагнула по направлению к Сент-Андре. И воцарившееся было молчание нарушил ее чистый, звонкий, как колокольчик, мелодичный и на удивление спокойный голос.
— Значит, это вы, месье, приказали остановить карету, значит, это вы приказали совершить гнусное, вероломное похищение. Значит, так вы относитесь к женщинам. А теперь вы не осмеливаетесь показать мне свое лицо. Правильно делаете. А то мне пришлось бы увидеть лицо труса и подлеца…
Сент-Андре вздрогнул. Дрожь пробежала по его телу от головы до пят.
— Но вам следует кое-что узнать, — продолжала она. — Знайте, что никому не дано безнаказанно поднять руку на Флоризу де Роншероль. Я не говорю об этих ничтожных бродягах, которые сами не понимали, что делают… Я говорю о вас, месье. Насколько я понимаю, вы — дворянин. Так решитесь же посмотреть мне прямо в лицо, как я смотрю на вас.
Горделивым жестом, в котором сквозили несказанная грация и простодушная дерзость, она скинула с головы капюшон плаща. Девушка была высокой, стройной, гибкой, как тростинка, но несгибаемой, как скала, в своей восхитительной чистоте. От возмущения всем происходящим ее лицо порозовело. Приоткрытые крупноватые губы цветом напоминали кораллы. Карие глаза переливались, как темный шелк. Роскошные темные волосы были заплетены в две тяжелых косы, спускавшиеся на плечи. Она была необычайно красива — это бросалось в глаза с первого же взгляда.
Минуту в комнате, над которой возвышалась мрачная фигура Нострадамуса, висела тяжелая тишина.
«До чего же хороша! — думал Руаяль де Боревер. — До чего хороша! Такая красавица, такая гордая, такая чистая! А какая невинность светится в ее глазах! О, господи, да я искусал бы эту руку, которая обрушилась на нее, эту руку ничтожного бродяги, который отдаст ее злодею! Она ведь так и сказала: ничтожного бродяги!»
— Так как же? — продолжала между тем Флориза де Роншероль. — Может быть, вы соберете все-таки моих слуг, разогнанных по вашему приказу? Может быть, проводите меня до кареты? И тогда я постараюсь забыть обо всем…
Сент-Андре быстро подошел к девушке и взял ее руку в свою.
— Но разве я, — прошептал он, — разве я смогу забыть о любви, которая пожирает меня, как огонь?
Флориза еле сдержала крик стыда.
— Господи, — пробормотала она. — Кто вы?
— Кто я? Вы еще не догадались? Хорошо, тогда посмотрите на меня, и вы увидите того, кто, не задумываясь, умрет за вас, того, кто жаждет дать вам свое имя и свое богатство, того, кто вот уже целый год на коленях умоляет вас стать его супругой, того, кто со шпагой в руке готов оспорить вас у всего мира!
— Ролан де Сент-Андре!
Крик, все-таки вырвавшийся у девушки, был криком отчаяния, а возможно, и криком ужаса. Она страшно побледнела, резким движением отняла свою руку и кинулась назад, к двери. Но там остановилась и, стараясь казаться спокойной, произнесла:
— Да, правда, сударь. Увидев подлость, с какой все это было проделано, столкнувшись с таким низким коварством, с таким вероломством, я должна была догадаться, с кем имею дело. Ах! Неужели здесь не найдется мужчины, который избавит меня от этого предателя?
С этими словами она направилась прямо к Руаялю де Бореверу, который словно прирос к полу, остолбенев от всего происходящего. Именно на этого жестокого человека, только что за руку приведшего ее к негодяю, она подняла свои полные слез глаза.
Ролан де Сент-Андре двинулся вперед, силясь усмехнуться. Лицо его пылало, черты были искажены судорогой. В этот момент раздался странный звон, что-то тяжелое упало на пол. Мешочек с двумястами пятнадцатью экю!
— Подберите, месье! — сказал разбойник. — Подберите ваши деньги!
— Что это значит? — изумился Сент-Андре.
— Это значит, заберите ваши золотые, вот и все, — ответил Руаяль, подталкивая ногой мешочек поближе к юноше.
— Мерзавец! Ничтожество! — закричал Сент-Андре. — Ты понимаешь, что я отколочу тебя так, что живого места не останется?!
— Ай-ай-ай! Только не сердите меня заранее, если и впрямь собираетесь сделать это! А то ничего не получится! И вообще — лучше подайтесь назад. Я вижу, что эта девушка просто-таки вас на дух не переносит. Следовательно, мсье, я запрещаю вам приближаться к ней.
— Бродяга! Разбойник! — проревел смертельно бледный Сент-Андре. — Неужели ты осмелишься…
— Я имею обыкновение осмеливаться на все, чего мне хочется!
— Отлично! Сейчас подохнешь, как собака! Ну! — Сент-Андре скинул плащ и рванул из ножен шпагу.
Почти в ту же секунду в руке Руаяля тоже блеснула сталь. Противники бросились друг на друга. Поединок длился недолго. Шпаги скрестились со звоном, и едва ли не сразу прозвучал крик боли. Руаяль дал сопернику свою знаменитую «пощечину» — на лице Сент-Андре вспухла кровавая полоса. В следующее мгновение он, изрыгая проклятия, покатился на пол: острие клинка с силой вонзилось ему в плечо.
— Вот так — наотмашь, нравится тебе мой знаменитый удар? — спросил Боревер.
— Никуда от меня не денешься! Из-под земли тебя достану! — вопил Сент-Андре. — Ты достанешься палачу!
Флориза задрожала. Руаяль побледнел.
— Палачу! — прошептал он. — Да, палачу. Брабан говорил мне…
И продолжил громко:
— Пойдемте, мадам… Трактирщик, послушай! — Хитрец, всегда скрывавшийся и появлявшийся в нужную минуту, подбежал к молодому человеку. — Там, наверху — тело человека, который был храбрецом… моего единственного друга на этой земле! — Голос Боревера дрогнул. — Трактирщик, ты христианин? Да, очень хорошо. Значит, ты сможешь достойно похоронить беднягу Брабана, и ты дашь экю священнику, чтобы он прочитал над ним какую-никакую молитву. Я вернусь через два дня убедиться, что ты как следует выполнил мой приказ, и принесу тебе еще десяток отличных экю. Но береги свою дурацкую башку, если ослушаешься! Пойдемте, пойдемте, мадам…
Он вышел. Флориза закуталась в плащ, надела на голову капюшон и последовала за юношей. Сент-Андре лежал в обмороке. Хозяин кабачка, оставшись один, долго смотрел на валяющийся на полу кошелек с золотом. Потом решился. Схватив мешочек, он быстро спрятал его за пазуху.
— Скажу, что его унес бродяга! — проворчал он.
Карета, увозившая Флоризу, катила в ночи. Четыре бандита с обнаженными шпагами в руках, несмотря на раны, полученные ими при похищении прекрасной дамы, бодро держались в седлах и скакали вперед, сильно озадаченные новой для них ролью охранников. Руаяль, усевшись верхом на одну из запряженных в карету лошадей, исполнял обязанности форейтора: он прилагал все усилия к тому, чтобы карету не трясло на рытвинах, и ухитрялся объезжать любые препятствия так, словно стоял ясный день.
На рассвете карета приблизилась к воротам Парижа, подъехала к ним как раз в момент, когда они открылись, и, попав в город, направилась прямо к дому великого прево, расположенному в конце улицы Сент-Антуан напротив укрепленного замка, носившего то же имя. В семь утра карета въехала во двор.
Высокий, крепкий, широкоплечий мужчина с пронзительным взглядом, кустистыми бровями и бугристым лицом — парижский великий прево — двинулся к карете, встретил выскочившую из нее девушку и обнял ее с нежностью, никак не вязавшейся с его суровым обликом. Они долго простояли обнявшись, потом он спросил, ласково глядя на дочь:
— Почему ты вернулась так поздно? Я умирал от тревоги. А кто это с тобой? Где наши слуги? Что произошло?
Четыре разбойника благоразумно остались на улице, но Руаяль считал бегство ниже своего достоинства. Он спешился, подошел к прево, держа руку на эфесе шпаги, и слегка поклонился. Прево всмотрелся в молодого человека, и взгляд его, как никогда, напоминал взгляд хищной птицы.
— Монсеньор великий прево! — сказал Руаяль, отнюдь не стараясь выглядеть вежливым. — Я расскажу, что произошло. Мне заплатили за то, чтобы я похитил эту девушку и отвел ее к дворянину, имя которого назовет она сама, если захочет…
— О, боже мой! — прошептала, затрепетав, Флориза так тихо, что он едва ее услышал. — Зачем вы это сказали? Вы себя погубили, несчастный!
— Это сон?! — воскликнул прево. — Я сплю?! Прийти сюда и говорить со мной так? Со мной! Здесь! У меня в доме!
— Нет, вы не спите, господин великий прево, — продолжал Руаяль все так же дерзко. — Вам не снится сон. Все на самом деле. Итак, рассказываю дальше. Я остановил карету этой девушки, разогнал ее охранников и привел ее к человеку, от которого заранее получил за эту услугу двести пятнадцать золотых экю с изображением Его Величества короля…
— Эй, стража! — закричал прево.
— Отец! — взмолилась Флориза, дрожа от волнения, причины которого не понимала сама.
— Вот только, — невозмутимо продолжал Руаяль де Боревер, — физиономия этого дворянина мне не понравилась. Ну, я и вернул ему его двести пятнадцать экю. Потом посадил девушку в карету и привез ее сюда. Вот что произошло. А теперь — прощайте, монсеньор великий прево!
— Стража, арестовать этого человека! — брызгая слюной от злобы, кричал Роншероль.
— Та-ак… Подходит время разрабатывать план атаки, — сказал Тринкмаль.
— Рогсо Dio! — выругался Корподьябль. — Не хватил ли он через край, этот юнец Сент-Андре? Это надо же — похитить дочь мессира де Роншероля, парижского великого прево, начальника над всеми караулами!
— Господа, — вновь заговорил Тринкмаль, — я нашел решение: пусть Руаяль идет с нами… Что скажете насчет этого? Клянусь святым Панкратием, кто родился в Париже, тому не откажешь в здравом смысле!
Его предложение было встречено радостными восклицаниями собратьев. И бравые ребята тут же решили отправиться к Бореверу, чтобы уладить дело.
Но они не успели дойти до лестницы, ведущей наверх, а тот, о ком только что говорили, уже показался на ней.
— Легок на помине! — кланяясь, перешептывались они.
— Ладно, парни, я прощаю вас, — произнес Боревер.
Что он им прощал? Выяснять не было времени. Потому что в тот самый момент, когда в комнату вошел Руаяль, туда же с улицы ворвался молодой человек с криком:
— Вы готовы? Мой гонец предупредил меня, что она проедет здесь через двадцать минут: он видел карету на окраине Мелена. В дорогу! Я сам расставлю вас по постам.
Новоприбывший был юношей лет двадцати, бледным, с тонкими губами и резкими чертами лица. Взгляд его блуждал. Он явно не мог, а может, и не очень хотел скрыть, насколько взволнован.
— Монсеньор, — сказал ему Тринкмаль, — мы подумали и решили, что дело, которое вы нам предлагаете, противоречит всем заветам Господа нашего Иисуса Христа!
Молодой человек побледнел еще больше и поглядел в сторону двери, но Буракан уже стоял там, перед единственным выходом наружу, со шпагой наготове. Юноша, которого охватило бешенство, явно не знал, что делать дальше.
— Эй! — пришел ему на помощь Страпафар. — Не отчаивайтесь! Ваше отчаяние надрывает мне сердце… Понимаете, мы с удовольствием украдем для вас вашу возлюбленную, вашу птичку, но нам бы хотелось, чтобы в этом участвовал наш капитан.
— Ваш капитан?!
— Ну да. Знаменитый Руаяль де Боревер — вот он перед вами, весь из плоти и крови! — подтвердил Тринкмаль. — Капитан, а это весьма любезный сеньор, мессир Ролан де Сент-Андре, сын господина Жака д'Альбона де Сент-Андре… Он намерен похитить одну девицу: дочку нашего достопочтенного прево…
— Понятно, — перебил разбойника Сент-Андре. — Что ж, вас будет пятеро вместо четверых. Так даже лучше. А вы согласны помочь мне сегодня вашей шпагой? — спросил он, обращаясь к Бореверу.
— Зависит от цены, которую вы предложите, — холодно ответил тот.
— Я обещал вашим товарищам сто экю.
— Черт побери, но с тех пор, как в этом участвую я, цена должна удвоиться! — проворчал Руаяль, сверкая глазами. — И давайте договоримся сразу. Деньги вперед. Руководить предприятием буду я, я один. Вы останетесь здесь, будете отдыхать в уголке у огня… Я сам приведу к вам девчонку. Иначе не стану и браться за это дело. Идет?
Сент-Андре бросил на бандита убийственный взгляд. Руаяль спокойно пожал плечами: не хотите — как хотите. «Заказчику» ничего не оставалось, как, расстегнув свой промокший насквозь плащ, достать из-за пазухи увесистый мешочек с золотыми монетами. Затем он высыпал на стол содержимое и стал лихорадочно пересчитывать деньги. Их оказалось двести пятнадцать экю. Сент-Андре отодвинул от себя требуемую сумму, и Руаяль по-прежнему спокойно забрал все деньги, проговорив:
— Ну вот, а пятнадцати экю как раз хватит, чтобы заплатить за вино. Эй, ребята, пошли!
Никто не успел и глазом моргнуть, а пятеро разбойников уже исчезли, растворились в потемках, в дождевых струях, из-за распахнутой двери не слышно было ничего, кроме воя ветра. Но Сент-Андре прислушивался в напрасной надежде уловить там какое-то движение, он застыл посреди большой, теперь совершенно пустой комнаты совсем один и был похож на статую, воплощающую преступление.
Внезапно неподалеку, на большой дороге раздался звук чавкавших по грязи колес, потом — крики, ругань, проклятия, потом — выстрелы из аркебуз, потом — бешеный перезвон шпаг, снова восклицания, вопли, крики этот раз крики ужаса, проклятия — на этот раз проклятия неистовства, стоны раненых, потом все это смешалось опять и стали слышны лишь звуки битвы, и, наконец, цокот копыт двух или трех лошадей, удалявшихся на огромной скорости, и — тишина. Мертвая тишина. Полное, ужасное молчание… Все было кончено!
Нострадамус, спустившийся на несколько ступенек, так же, как Сент-Андре, жадно смотрел в зияющее отверстие двери. Смертельно бледный и молчаливый, как изваяние, он был похож на ангела смерти. Он ожидал появления той, которая должна была явиться сюда на встречу с возлюбленным.
«Дочь Роншероля! — кружилось в его воспаленном мозгу. — Дочь Роншероля! И сын Сент-Андре! Здесь, прямо передо мной! Ах! Какие ужасные сомнения одолевали меня, когда во чреве Сфинкса, в недрах Великой Пирамиды я вопрошал судьбу, когда после долгих часов головокружительного опьянения и безмерной тоски я наконец начинал ощущать себя сильнее всякого другого человека! Сколько раз мне приходилось сомневаться в Абсолютном, в возможностях высшего знания, дающегося ценой двадцати лет такого тяжкого труда, такой нечеловеческой боли! Оккультные науки, запретные для людей, я отрицал вас! И вот, едва я снова поднялся на поверхность земли, с первых же шагов по возвращении в этот мир, столь явное, столь ослепительное, сравнимое разве что с молнией, доказательство того, что Судьба — живое существо! Она взяла меня за руку и привела туда, где я смогу осуществить свое отмщение, завершить дело, которое обязан завершить в этой жизни, в жизни, которою я живу в этом веке! Потому что именно здесь, в этой убогой харчевне, в этом забытом людьми и богом трактире встречаются дети тех, кого я ненавижу, кровь от крови и плоть от плоти тех, к кому я чувствую омерзение! Потому что вот он, передо мной, сын Сент-Андре, который хочет обесчестить дочь Роншероля! А кто пришел на помощь этому преступнику? Кто приведет к нему за руку девушку, чтобы мерзавец обесчестил ее? Сын Генриха II, короля Франции! Сын того, кому отдали на поругание Мари! Сын короля Франции!»
В этот самый момент, когда Нострадамус перегнулся через перила, чтобы лучше увидеть дочь Роншероля, в этот самый момент она вошла.
Ее вел за руку Руаяль де Боревер. Он был опьянен пережитым сражением, его ноздри вздрагивали, глаза сверкали, губы были полуоткрыты, вид его был страшен. Он продвигался вперед — гибкий, как пантера, сильный, как лев, грубый, каким только и мог быть этот разбойник с большой дороги.
Ролан де Сент-Андре отступил к очагу. Он дрожал. Полой плаща он прикрыл лицо, но не спускал глаз с той, которая минуту назад возникла из тьмы, и взгляд его горел чудовищной страстью, какая способна превратить человека в дикого зверя.
— Сударь, — сказал Руаяль де Боревер, отпуская руку девушки. — Вот ваша девчонка. Вы заплатили мне, чтобы я привел ее. Я привел. Мы квиты.
Девушка держалась очень прямо, только руки ее слегка дрожали. Едва Боревер отпустил ее, она шагнула по направлению к Сент-Андре. И воцарившееся было молчание нарушил ее чистый, звонкий, как колокольчик, мелодичный и на удивление спокойный голос.
— Значит, это вы, месье, приказали остановить карету, значит, это вы приказали совершить гнусное, вероломное похищение. Значит, так вы относитесь к женщинам. А теперь вы не осмеливаетесь показать мне свое лицо. Правильно делаете. А то мне пришлось бы увидеть лицо труса и подлеца…
Сент-Андре вздрогнул. Дрожь пробежала по его телу от головы до пят.
— Но вам следует кое-что узнать, — продолжала она. — Знайте, что никому не дано безнаказанно поднять руку на Флоризу де Роншероль. Я не говорю об этих ничтожных бродягах, которые сами не понимали, что делают… Я говорю о вас, месье. Насколько я понимаю, вы — дворянин. Так решитесь же посмотреть мне прямо в лицо, как я смотрю на вас.
Горделивым жестом, в котором сквозили несказанная грация и простодушная дерзость, она скинула с головы капюшон плаща. Девушка была высокой, стройной, гибкой, как тростинка, но несгибаемой, как скала, в своей восхитительной чистоте. От возмущения всем происходящим ее лицо порозовело. Приоткрытые крупноватые губы цветом напоминали кораллы. Карие глаза переливались, как темный шелк. Роскошные темные волосы были заплетены в две тяжелых косы, спускавшиеся на плечи. Она была необычайно красива — это бросалось в глаза с первого же взгляда.
Минуту в комнате, над которой возвышалась мрачная фигура Нострадамуса, висела тяжелая тишина.
«До чего же хороша! — думал Руаяль де Боревер. — До чего хороша! Такая красавица, такая гордая, такая чистая! А какая невинность светится в ее глазах! О, господи, да я искусал бы эту руку, которая обрушилась на нее, эту руку ничтожного бродяги, который отдаст ее злодею! Она ведь так и сказала: ничтожного бродяги!»
— Так как же? — продолжала между тем Флориза де Роншероль. — Может быть, вы соберете все-таки моих слуг, разогнанных по вашему приказу? Может быть, проводите меня до кареты? И тогда я постараюсь забыть обо всем…
Сент-Андре быстро подошел к девушке и взял ее руку в свою.
— Но разве я, — прошептал он, — разве я смогу забыть о любви, которая пожирает меня, как огонь?
Флориза еле сдержала крик стыда.
— Господи, — пробормотала она. — Кто вы?
— Кто я? Вы еще не догадались? Хорошо, тогда посмотрите на меня, и вы увидите того, кто, не задумываясь, умрет за вас, того, кто жаждет дать вам свое имя и свое богатство, того, кто вот уже целый год на коленях умоляет вас стать его супругой, того, кто со шпагой в руке готов оспорить вас у всего мира!
— Ролан де Сент-Андре!
Крик, все-таки вырвавшийся у девушки, был криком отчаяния, а возможно, и криком ужаса. Она страшно побледнела, резким движением отняла свою руку и кинулась назад, к двери. Но там остановилась и, стараясь казаться спокойной, произнесла:
— Да, правда, сударь. Увидев подлость, с какой все это было проделано, столкнувшись с таким низким коварством, с таким вероломством, я должна была догадаться, с кем имею дело. Ах! Неужели здесь не найдется мужчины, который избавит меня от этого предателя?
С этими словами она направилась прямо к Руаялю де Бореверу, который словно прирос к полу, остолбенев от всего происходящего. Именно на этого жестокого человека, только что за руку приведшего ее к негодяю, она подняла свои полные слез глаза.
Ролан де Сент-Андре двинулся вперед, силясь усмехнуться. Лицо его пылало, черты были искажены судорогой. В этот момент раздался странный звон, что-то тяжелое упало на пол. Мешочек с двумястами пятнадцатью экю!
— Подберите, месье! — сказал разбойник. — Подберите ваши деньги!
— Что это значит? — изумился Сент-Андре.
— Это значит, заберите ваши золотые, вот и все, — ответил Руаяль, подталкивая ногой мешочек поближе к юноше.
— Мерзавец! Ничтожество! — закричал Сент-Андре. — Ты понимаешь, что я отколочу тебя так, что живого места не останется?!
— Ай-ай-ай! Только не сердите меня заранее, если и впрямь собираетесь сделать это! А то ничего не получится! И вообще — лучше подайтесь назад. Я вижу, что эта девушка просто-таки вас на дух не переносит. Следовательно, мсье, я запрещаю вам приближаться к ней.
— Бродяга! Разбойник! — проревел смертельно бледный Сент-Андре. — Неужели ты осмелишься…
— Я имею обыкновение осмеливаться на все, чего мне хочется!
— Отлично! Сейчас подохнешь, как собака! Ну! — Сент-Андре скинул плащ и рванул из ножен шпагу.
Почти в ту же секунду в руке Руаяля тоже блеснула сталь. Противники бросились друг на друга. Поединок длился недолго. Шпаги скрестились со звоном, и едва ли не сразу прозвучал крик боли. Руаяль дал сопернику свою знаменитую «пощечину» — на лице Сент-Андре вспухла кровавая полоса. В следующее мгновение он, изрыгая проклятия, покатился на пол: острие клинка с силой вонзилось ему в плечо.
— Вот так — наотмашь, нравится тебе мой знаменитый удар? — спросил Боревер.
— Никуда от меня не денешься! Из-под земли тебя достану! — вопил Сент-Андре. — Ты достанешься палачу!
Флориза задрожала. Руаяль побледнел.
— Палачу! — прошептал он. — Да, палачу. Брабан говорил мне…
И продолжил громко:
— Пойдемте, мадам… Трактирщик, послушай! — Хитрец, всегда скрывавшийся и появлявшийся в нужную минуту, подбежал к молодому человеку. — Там, наверху — тело человека, который был храбрецом… моего единственного друга на этой земле! — Голос Боревера дрогнул. — Трактирщик, ты христианин? Да, очень хорошо. Значит, ты сможешь достойно похоронить беднягу Брабана, и ты дашь экю священнику, чтобы он прочитал над ним какую-никакую молитву. Я вернусь через два дня убедиться, что ты как следует выполнил мой приказ, и принесу тебе еще десяток отличных экю. Но береги свою дурацкую башку, если ослушаешься! Пойдемте, пойдемте, мадам…
Он вышел. Флориза закуталась в плащ, надела на голову капюшон и последовала за юношей. Сент-Андре лежал в обмороке. Хозяин кабачка, оставшись один, долго смотрел на валяющийся на полу кошелек с золотом. Потом решился. Схватив мешочек, он быстро спрятал его за пазуху.
— Скажу, что его унес бродяга! — проворчал он.
Карета, увозившая Флоризу, катила в ночи. Четыре бандита с обнаженными шпагами в руках, несмотря на раны, полученные ими при похищении прекрасной дамы, бодро держались в седлах и скакали вперед, сильно озадаченные новой для них ролью охранников. Руаяль, усевшись верхом на одну из запряженных в карету лошадей, исполнял обязанности форейтора: он прилагал все усилия к тому, чтобы карету не трясло на рытвинах, и ухитрялся объезжать любые препятствия так, словно стоял ясный день.
На рассвете карета приблизилась к воротам Парижа, подъехала к ним как раз в момент, когда они открылись, и, попав в город, направилась прямо к дому великого прево, расположенному в конце улицы Сент-Антуан напротив укрепленного замка, носившего то же имя. В семь утра карета въехала во двор.
Высокий, крепкий, широкоплечий мужчина с пронзительным взглядом, кустистыми бровями и бугристым лицом — парижский великий прево — двинулся к карете, встретил выскочившую из нее девушку и обнял ее с нежностью, никак не вязавшейся с его суровым обликом. Они долго простояли обнявшись, потом он спросил, ласково глядя на дочь:
— Почему ты вернулась так поздно? Я умирал от тревоги. А кто это с тобой? Где наши слуги? Что произошло?
Четыре разбойника благоразумно остались на улице, но Руаяль считал бегство ниже своего достоинства. Он спешился, подошел к прево, держа руку на эфесе шпаги, и слегка поклонился. Прево всмотрелся в молодого человека, и взгляд его, как никогда, напоминал взгляд хищной птицы.
— Монсеньор великий прево! — сказал Руаяль, отнюдь не стараясь выглядеть вежливым. — Я расскажу, что произошло. Мне заплатили за то, чтобы я похитил эту девушку и отвел ее к дворянину, имя которого назовет она сама, если захочет…
— О, боже мой! — прошептала, затрепетав, Флориза так тихо, что он едва ее услышал. — Зачем вы это сказали? Вы себя погубили, несчастный!
— Это сон?! — воскликнул прево. — Я сплю?! Прийти сюда и говорить со мной так? Со мной! Здесь! У меня в доме!
— Нет, вы не спите, господин великий прево, — продолжал Руаяль все так же дерзко. — Вам не снится сон. Все на самом деле. Итак, рассказываю дальше. Я остановил карету этой девушки, разогнал ее охранников и привел ее к человеку, от которого заранее получил за эту услугу двести пятнадцать золотых экю с изображением Его Величества короля…
— Эй, стража! — закричал прево.
— Отец! — взмолилась Флориза, дрожа от волнения, причины которого не понимала сама.
— Вот только, — невозмутимо продолжал Руаяль де Боревер, — физиономия этого дворянина мне не понравилась. Ну, я и вернул ему его двести пятнадцать экю. Потом посадил девушку в карету и привез ее сюда. Вот что произошло. А теперь — прощайте, монсеньор великий прево!
— Стража, арестовать этого человека! — брызгая слюной от злобы, кричал Роншероль.
Часть восьмая
МАГ
I. Екатерина Медичи
Примерно посередине улицы Фруамантель стояло одно из тех старинных зданий, какие возводили для себя знатные сеньоры (с оборонительными башнями на флангах и рвами вокруг) в ту феодальную эпоху, когда в герцогском жилище, как в Лувре или другом королевском замке, содержался целый гарнизон.
Месяцем раньше, чем начались события, о которых будет рассказано в этой главе, дом этот был куплен каким-то иностранцем для его хозяина. Чужак был маленьким, щупленьким, сухоньким старичком с желтоватой, будто пергаментной, кожей; он с первого взгляда не понравился кумушкам и лавочникам квартала, возбудив у них странные подозрения. Впрочем, подозрения эти в каком-то смысле оправдались. Старичок нанял целую толпу рабочих для восстановления дома, все было перевернуто вверх дном, и очень скоро старинного здания было не узнать: оно чудесно преобразилось. Тогда в один прекрасный вечер старичок исчез, сказав, что он едет в Фонтенбло встречать хозяина.
И вот сейчас у подъемного моста, связывавшего странное жилище с улицей, стояли королева Франции и сопровождавший ее Игнатий Лойола. Свой эскорт они предусмотрительно оставили в двадцати шагах и стояли одни, пытаясь разглядеть удивительный дом. В эту самую минуту показался ночной сторож с фонарем в руке и уныло прокричал в темноту:
— Одиннадцать часов! Люди Парижа, спите спокойно!
— Одиннадцать часов, — прошептала Екатерина. — Мы пришли точно в назначенное время.
— Но еще есть время отступить, мадам, — ответил ей Лойола.
— Одиннадцать часов, — не слушая его, повторила королева, будто себе самой. — И через час наступит момент самой глубокой и таинственной полночи.
Они оба были в масках. Королеву к тому же укрывала длинная вуаль, а ее кавалер кутался в плащ. Мост опустился. Екатерина прошла по нему и остановилась перед высокой тяжелой дверью с широкими железными поперечными брусьями.
— Мадам, — сказал Лойола, — значит, я войду с вами? Я думаю, это необходимо для того, чтобы предупредить надувательство со стороны того, кому вы оказываете такую честь.
Произнося эти слова, глава иезуитов взялся за бронзовый дверной молоток, вырезанный в форме египетского сфинкса — точной копии Сфинкса, стоящего у Великой Пирамиды. Но прежде чем он успел ударить молотком в дверь, она распахнулась. Это случилось так неожиданно, что, несмотря на всю силу духа, Лойола невольно вздрогнул.
Они вошли в здание и очутились в просторном вестибюле, освещенном тремя огромными канделябрами, в каждом из которых горело по три восковых свечи. Свечи были расставлены в углах равносторонних треугольников, точно так же по отношению друг к другу стояли и канделябры. В глубине вестибюля виднелась широкая лестница красного мрамора с необычайной красоты перилами из кованого железа — ажурная решетка представляла собою кружащихся в фантастической сарабанде птиц. На нижней ступеньке роскошной лестницы стоял одетый с ног до головы в черное старичок. Он сдержанно поклонился гостям и сказал им:
— Мой хозяин ждет вас.
Затем принялся подниматься по лестнице. Оказавшись на втором этаже, старичок открыл дверь и посторонился, чтобы пропустить посетителей в огромный зал, показавшийся им очень странным своей таинственной и величественной простотой.
Зал был абсолютно круглым, а потолок представлял собой свод вроде церковного, в самом центре которого сиял большой фонарь, излучавший мягкий и словно туманный свет. По окружности зала было расположено двенадцать дверей из отполированной слоновой кости, и двери эти были так похожи одна на другую, что гости, сделав три шага к центру зала, растерялись, не понимая, откуда, через какую из них попали сюда. На фронтонах дверей были представлены знаки Зодиака в виде отлитых из золота барельефов. На фризе круглой стены — семь планет Солнечной системы. Между дверями стояли колонны из драгоценной яшмы.
Вся обстановка состояла из двенадцати красных мраморных кресел, расположенных симметрично двенадцати дверям слоновой кости вокруг стола с круглой столешницей, возложенной на четырех мраморных сфинксов. Столешница была тоже отлита из чистого золота. На ней рельефно выделялся испускающий во все стороны сияние знак Розы и Крестаnote 19 — главный символ высшей магий: мистическая роза, в центре которой сверкакали выложенные из бриллиантов священные буквы:
Месяцем раньше, чем начались события, о которых будет рассказано в этой главе, дом этот был куплен каким-то иностранцем для его хозяина. Чужак был маленьким, щупленьким, сухоньким старичком с желтоватой, будто пергаментной, кожей; он с первого взгляда не понравился кумушкам и лавочникам квартала, возбудив у них странные подозрения. Впрочем, подозрения эти в каком-то смысле оправдались. Старичок нанял целую толпу рабочих для восстановления дома, все было перевернуто вверх дном, и очень скоро старинного здания было не узнать: оно чудесно преобразилось. Тогда в один прекрасный вечер старичок исчез, сказав, что он едет в Фонтенбло встречать хозяина.
И вот сейчас у подъемного моста, связывавшего странное жилище с улицей, стояли королева Франции и сопровождавший ее Игнатий Лойола. Свой эскорт они предусмотрительно оставили в двадцати шагах и стояли одни, пытаясь разглядеть удивительный дом. В эту самую минуту показался ночной сторож с фонарем в руке и уныло прокричал в темноту:
— Одиннадцать часов! Люди Парижа, спите спокойно!
— Одиннадцать часов, — прошептала Екатерина. — Мы пришли точно в назначенное время.
— Но еще есть время отступить, мадам, — ответил ей Лойола.
— Одиннадцать часов, — не слушая его, повторила королева, будто себе самой. — И через час наступит момент самой глубокой и таинственной полночи.
Они оба были в масках. Королеву к тому же укрывала длинная вуаль, а ее кавалер кутался в плащ. Мост опустился. Екатерина прошла по нему и остановилась перед высокой тяжелой дверью с широкими железными поперечными брусьями.
— Мадам, — сказал Лойола, — значит, я войду с вами? Я думаю, это необходимо для того, чтобы предупредить надувательство со стороны того, кому вы оказываете такую честь.
Произнося эти слова, глава иезуитов взялся за бронзовый дверной молоток, вырезанный в форме египетского сфинкса — точной копии Сфинкса, стоящего у Великой Пирамиды. Но прежде чем он успел ударить молотком в дверь, она распахнулась. Это случилось так неожиданно, что, несмотря на всю силу духа, Лойола невольно вздрогнул.
Они вошли в здание и очутились в просторном вестибюле, освещенном тремя огромными канделябрами, в каждом из которых горело по три восковых свечи. Свечи были расставлены в углах равносторонних треугольников, точно так же по отношению друг к другу стояли и канделябры. В глубине вестибюля виднелась широкая лестница красного мрамора с необычайной красоты перилами из кованого железа — ажурная решетка представляла собою кружащихся в фантастической сарабанде птиц. На нижней ступеньке роскошной лестницы стоял одетый с ног до головы в черное старичок. Он сдержанно поклонился гостям и сказал им:
— Мой хозяин ждет вас.
Затем принялся подниматься по лестнице. Оказавшись на втором этаже, старичок открыл дверь и посторонился, чтобы пропустить посетителей в огромный зал, показавшийся им очень странным своей таинственной и величественной простотой.
Зал был абсолютно круглым, а потолок представлял собой свод вроде церковного, в самом центре которого сиял большой фонарь, излучавший мягкий и словно туманный свет. По окружности зала было расположено двенадцать дверей из отполированной слоновой кости, и двери эти были так похожи одна на другую, что гости, сделав три шага к центру зала, растерялись, не понимая, откуда, через какую из них попали сюда. На фронтонах дверей были представлены знаки Зодиака в виде отлитых из золота барельефов. На фризе круглой стены — семь планет Солнечной системы. Между дверями стояли колонны из драгоценной яшмы.
Вся обстановка состояла из двенадцати красных мраморных кресел, расположенных симметрично двенадцати дверям слоновой кости вокруг стола с круглой столешницей, возложенной на четырех мраморных сфинксов. Столешница была тоже отлита из чистого золота. На ней рельефно выделялся испускающий во все стороны сияние знак Розы и Крестаnote 19 — главный символ высшей магий: мистическая роза, в центре которой сверкакали выложенные из бриллиантов священные буквы: