Страница:
— Виконт, — повторил великий прево, понизив голос, — хотите ли вы жениться на моей дочери?
Ролан де Сент-Андре чуть не упал, услышав это. Совладав с собой, он с подозрением, ужасом и надеждой уставился на Роншероля.
— Да, вы не ослышались, — продолжал тот. — Вы удивлены? Вы трижды просили у меня руки моей дочери, и я трижды отказывал вам, говоря, что эта девушка — не для вас. Доведенный до крайности отчаянием и любовью, вы воспользовались поездкой моей дочери в Фонтенбло, чтобы попытаться похитить ее. Разбойник, которому вы уплатили кругленькую сумму за то, чтобы он провернул это дело, украл ее у вас самого. Так все было, верно? И вот теперь я повторяю вам: хотите жениться на моей дочери? Почему я переменил решение, почему сегодня меня вполне устраивает то, что никоим образом не устраивало неделю назад, не имеет значения. Никаких обсуждений. Одно слово. Да или нет.
Ролан бросил полный любви и восхищения взгляд в сторону Флоризы, которая сразу же опустила голову — так, словно она слышала весь разговор, так, словно поняла, к чему ее приговорили…
— Да, конечно же, да! — воскликнул юноша, не помня себя от радости. — Сто, тысячу раз да! О, месье, как вы могли даже подумать…
— Отлично, — прервал его излияния Роншероль. — Поговорим об этом сейчас же, как только появится король. В его присутствии.
И великий прево направился к дочери, оставив сына маршала де Сент-Андре ошалевшим от счастья, опьяненным надеждой, взволнованным, ослепленным… В этот момент герольд прокричал:
— Его Королевское Высочество дофин Франции! Ее Величество королева Шотландии! Дорогу королеве! Дорогу господину дофину!
Смешки и переговоры затихли, интриги на время прекратились, по залу пронесся легкий шепоток восхищения: все взгляды обратились к Марии Стюарт.
А герольд снова прокричал: — Дорогу Ее Королевскому Высочеству Мадам Маргарите! Дорогу госпоже герцогине де Валентинуа!
Невеста герцога Савойского Маргарита Французская показалась на пороге вместе с Дианой де Пуатье. Маргарите было тогда двадцать семь лет, и она сияла на небосводе двора самой яркой звездой. Прекрасную, или скорее очень красивую, образованную, остроумную, эту талантливую и усердную корреспондентку самого Ронсара, не просто любили, ею восхищались. Но в этот вечер всеобщее внимание было приковано не к ней, а к ее спутнице, к той, кому она, так сказать, покровительствовала, к свежеиспеченной герцогине. Да, все взгляды были обращены именно к Диане де Пуатье, льстивый шепоток относился именно к официальной любовнице короля, которая, опершись на руку коннетабля Монморанси, величественно плыла по залу. Недаром ее походка неизбежно вызывала сравнение этой женщины с Юноной. Недаром ее красоту называли вечной: Диана осмелилась бросить вызов времени и восторжествовала над ним в той битве, в которой отступает любая прелестница.
Дело в том, что Диане вот-вот должно было исполниться шестьдесят! И она не только не скрывала своего возраста, но кичилась им, объявляла о нем повсюду с огромной гордостью, отлично сознавая, каким редкостным чудом одарила ее природа. Не было ни одного мужчины, который не восхищался бы этим оставшимся по-девически гибким и стройным, потрясавшим чистотой линий телом, не было никого, кто не приходил бы в восторг, видя это ослепительно юное лицо. Она настолько презирала время, что даже и не думала красить свою ставшую совершенно серебряной шевелюру, более того, многие молодые женщины, считая это самым утонченным кокетством и желая во всем походить на Диану де Пуатье, обесцвечивали волосы, доводя их до того самого серебристого оттенка. Моду во всем диктовала мадам Диана.
— Clarissima! — прошептал Ла Тремуйль.
— Нет: carissima! — поправил его Траванн.
— Нет: rarissimanote 37! — усмехнулся Брантом. Герцогиня де Валентинуа непринужденно уселась в кресло, помещенное слева от королевского, а Маргарита скромно встала рядом с женихом, подав ему руку. Эммануэль Савойский, владетель государства, являвшегося самым грозным из соперников Французского королевства, был связан с принцессой куда в большей степени политической целесообразностью, чем любовью.
— Господа, королева! Дорогу королеве!
И в зал вошла Екатерина Медичи в сопровождении своих придворных дам. Она была одета в длинное платье темно-синего бархата, выгодно подчеркивавшее прозрачную бледность ее кожи. Королева, улыбаясь, подошла к Диане де Пуатье и обменялась с ней долгим поцелуем.
— Ох, — прошептал Брантом, жадно глядя на это зрелище, — сейчас она ее задушит в объятиях!
Но кто-то смотрел на Екатерину Медичи еще более жадно, чем все остальные. Это был барон Лагард! На мгновение он даже зажмурился, словно ослепленный светом внезапно сверкнувшей молнии. По его затылку пробежал холодок, так, будто он уже почувствовал прикосновение топора палача. Он увидел на корсаже Екатерины розу! Роскошную розу кроваво-красного цвета! И внутри его все взорвалось:
«Час настал! Время пришло! Пора убивать!»
— Король! — прогремел голос герольда. — Господа, дорогу Его Величеству!
III. Колдун
IV. Флориза стала невестой
Ролан де Сент-Андре чуть не упал, услышав это. Совладав с собой, он с подозрением, ужасом и надеждой уставился на Роншероля.
— Да, вы не ослышались, — продолжал тот. — Вы удивлены? Вы трижды просили у меня руки моей дочери, и я трижды отказывал вам, говоря, что эта девушка — не для вас. Доведенный до крайности отчаянием и любовью, вы воспользовались поездкой моей дочери в Фонтенбло, чтобы попытаться похитить ее. Разбойник, которому вы уплатили кругленькую сумму за то, чтобы он провернул это дело, украл ее у вас самого. Так все было, верно? И вот теперь я повторяю вам: хотите жениться на моей дочери? Почему я переменил решение, почему сегодня меня вполне устраивает то, что никоим образом не устраивало неделю назад, не имеет значения. Никаких обсуждений. Одно слово. Да или нет.
Ролан бросил полный любви и восхищения взгляд в сторону Флоризы, которая сразу же опустила голову — так, словно она слышала весь разговор, так, словно поняла, к чему ее приговорили…
— Да, конечно же, да! — воскликнул юноша, не помня себя от радости. — Сто, тысячу раз да! О, месье, как вы могли даже подумать…
— Отлично, — прервал его излияния Роншероль. — Поговорим об этом сейчас же, как только появится король. В его присутствии.
И великий прево направился к дочери, оставив сына маршала де Сент-Андре ошалевшим от счастья, опьяненным надеждой, взволнованным, ослепленным… В этот момент герольд прокричал:
— Его Королевское Высочество дофин Франции! Ее Величество королева Шотландии! Дорогу королеве! Дорогу господину дофину!
Смешки и переговоры затихли, интриги на время прекратились, по залу пронесся легкий шепоток восхищения: все взгляды обратились к Марии Стюарт.
А герольд снова прокричал: — Дорогу Ее Королевскому Высочеству Мадам Маргарите! Дорогу госпоже герцогине де Валентинуа!
Невеста герцога Савойского Маргарита Французская показалась на пороге вместе с Дианой де Пуатье. Маргарите было тогда двадцать семь лет, и она сияла на небосводе двора самой яркой звездой. Прекрасную, или скорее очень красивую, образованную, остроумную, эту талантливую и усердную корреспондентку самого Ронсара, не просто любили, ею восхищались. Но в этот вечер всеобщее внимание было приковано не к ней, а к ее спутнице, к той, кому она, так сказать, покровительствовала, к свежеиспеченной герцогине. Да, все взгляды были обращены именно к Диане де Пуатье, льстивый шепоток относился именно к официальной любовнице короля, которая, опершись на руку коннетабля Монморанси, величественно плыла по залу. Недаром ее походка неизбежно вызывала сравнение этой женщины с Юноной. Недаром ее красоту называли вечной: Диана осмелилась бросить вызов времени и восторжествовала над ним в той битве, в которой отступает любая прелестница.
Дело в том, что Диане вот-вот должно было исполниться шестьдесят! И она не только не скрывала своего возраста, но кичилась им, объявляла о нем повсюду с огромной гордостью, отлично сознавая, каким редкостным чудом одарила ее природа. Не было ни одного мужчины, который не восхищался бы этим оставшимся по-девически гибким и стройным, потрясавшим чистотой линий телом, не было никого, кто не приходил бы в восторг, видя это ослепительно юное лицо. Она настолько презирала время, что даже и не думала красить свою ставшую совершенно серебряной шевелюру, более того, многие молодые женщины, считая это самым утонченным кокетством и желая во всем походить на Диану де Пуатье, обесцвечивали волосы, доводя их до того самого серебристого оттенка. Моду во всем диктовала мадам Диана.
— Clarissima! — прошептал Ла Тремуйль.
— Нет: carissima! — поправил его Траванн.
— Нет: rarissimanote 37! — усмехнулся Брантом. Герцогиня де Валентинуа непринужденно уселась в кресло, помещенное слева от королевского, а Маргарита скромно встала рядом с женихом, подав ему руку. Эммануэль Савойский, владетель государства, являвшегося самым грозным из соперников Французского королевства, был связан с принцессой куда в большей степени политической целесообразностью, чем любовью.
— Господа, королева! Дорогу королеве!
И в зал вошла Екатерина Медичи в сопровождении своих придворных дам. Она была одета в длинное платье темно-синего бархата, выгодно подчеркивавшее прозрачную бледность ее кожи. Королева, улыбаясь, подошла к Диане де Пуатье и обменялась с ней долгим поцелуем.
— Ох, — прошептал Брантом, жадно глядя на это зрелище, — сейчас она ее задушит в объятиях!
Но кто-то смотрел на Екатерину Медичи еще более жадно, чем все остальные. Это был барон Лагард! На мгновение он даже зажмурился, словно ослепленный светом внезапно сверкнувшей молнии. По его затылку пробежал холодок, так, будто он уже почувствовал прикосновение топора палача. Он увидел на корсаже Екатерины розу! Роскошную розу кроваво-красного цвета! И внутри его все взорвалось:
«Час настал! Время пришло! Пора убивать!»
— Король! — прогремел голос герольда. — Господа, дорогу Его Величеству!
III. Колдун
— Стража! На караул!
Шотландцы сделали выпад, потом, взяв оружие на плечо, застыли в воинственной неподвижности. Генрих II тем временем уже прошел в зал. Его окружали пажи. Он сел в кресло между Екатериной Медичи и Дианой де Пуатье. Снова этот любовный треугольник, давно уже никого не шокировавший, оказался на глазах у всех.
— Господа, — обратился король к собравшимся, — сегодня вечером нас ожидает редкое развлечение, которое, надеюсь, заставит вас ненадолго позабыть о танцах и отвлечься от игр: мы ждем Нострадамуса.
— Короля каббалы, — откликнулся Брюске, — императора магии, того самого дьявольского колдуна, который, как увидит, что вы с лихорадкой лежите в постели, сразу же догадается, что вы больны. Весь Париж влюблен в него. В его доме всегда полным-полно народу. Кареты давятся на улице Фруамантель. Надо будет мне спросить его, когда же ты, Генрих, наконец сделаешь меня принцем!
— А это правда, сир, что он умеет изготовлять золото? — поинтересовалась Диана де Пуатье.
— Сир, — не удержалась и Екатерина, как-то странно улыбаясь, — а это правда, что он знает, когда и каким образом каждый из нас умрет?
— Скоро все увидим на деле, — ответил Генрих II, посмотрев на настенные часы. — Я приказал ему явиться во дворец к десяти… Осталось подождать совсем немного, и узнаем… Думаю, будет очень интересно! И…
— Ах-ах! — бесцеремонно прервал короля Брюске. — Кого я вижу! Сам лотарингец идет сюда! Да здравствует лотарингец, черт побери!
— Несчастный ублюдок! — проворчал герцог де Гиз, действительно в этот момент подошедший поклониться королю.
— Ублюдки! — подхватил шут. — До чего же удачно сказано! Кто мы все, если не ублюдки, подумать только, рядом с представителем славной лотарингской фамилии! Ублюдки! Ни рожи ни кожи! Посмотри, Генрих, ты только посмотри на своего благородного кузена де Гиза! Скажи, кто у нас красавец? Да вот же он! К несчастью, эта достойнейшая башка украшена всего лишь герцогской короной… Что ж это такое! Какая малость — это для героя-то Меца, Ренти, Сен-Квентина и Кале! И это еще не все — черт меня побери совсем! А что мы, мы-то что сделали, чтобы удостоиться королевской короны?
— Сир, — с видимым усилием произнес Меченый, — мне придется удалиться из-за вашего шута…
— Нет-нет, ей-богу, нет! Не уходите, кузен! Останьтесь! А ты умолкни, горлопан, безмозглый осел! Говорите, дорогой кузен…
— Сир, — вымолвил наконец герцог, немного успокоившись, — вот преподобнейший Игнатий Лойола, который и объяснит Вашему Величеству, о чем идет речь. А я скажу только, что господин коннетабль де Монморанси, господин кардинал Лотарингский, господин маршал де Сент-Андре и я сам знаем и одобряем проект, который он собирается предложить для рассмотрения Вашему Величеству.
— Говорите, преподобный отец, — сказал Генрих II, поднимая опасливый взгляд на монаха.
— Да, говорите, говорите, мы внимательно слушаем, — хихикнул Брюске.
— Король Франции! — произнес Лойола своим сухим скрипучим голосом. — Ваше королевство — самое выдающееся из христианских государств. Неужели вы допустите, чтобы здесь процветала ересь? У меня осталось очень мало времени, сир, Господь призывает меня, поэтому буду говорить коротко. Просто спрошу вас: когда я предстану перед очами Всевышнего и Он спросит меня, что я сделал ради Святой Церкви и во имя Иисуса, должен ли я ответить Ему, что хотя мне и удалось спасти Испанию, обеспечить безопасность Италии, но вырвать Францию из лап гидры, протянувшей к ней свои отравленные щупальца, я не сумел?
— Не понимаю… Ну, и что же, по-вашему, нам нужно сделать? — удивленно спросил Генрих.
— Что делать, сир? — прошептал кардинал Лотарингский. — Сейчас этот святой человек скажет вам, что делать! Слушайте его, ибо сам Господь говорит с Вашим Величеством его устами!
— Нет сомнений в том, что в королевстве наступили времена странной смуты, — сокрушенно вздохнул Монморанси.
— Ах, сир, — прошептал Сент-Андре на ухо королю, — позвольте нам выполнить всю грязную работу, а для себя сохраните только удовольствие царствовать. Положитесь на меня, и я стану каждый день обновлять для Вашего Величества это удовольствие!
Сент-Андре, которому были отлично известны все особенности характера и темперамента Генриха И, сумел задеть чувствительную струну. Король улыбнулся. Эта улыбка немедленно отразилась на бледном лице придворного. И, повернувшись к Лойоле, Сент-Андре сделал ему знак продолжать.
— Надо спасти Францию, — сурово, с какой-то кровожадной величественностью произнес Лойола. — Но прежде, сир, я хочу спросить Ваше Величество: кто спас Испанию? Инквизиция! — несомненно, ответите вы. Кто спас Италию? Инквизиция! Следовательно, кто должен спасти Францию, если не Инквизиция? Король, мы требуем, я требую, сам Господь Бог требует, чтобы во Франции был учрежден суд Инквизиции!
Генрих II осмотрелся. Придворные молчали, их черты были искажены волнением. Только три лица оставались безмятежными в этой пронесшейся по залу безмолвной буре: Екатерины Медичи, Дианы де Пуатье и Марии Стюарт. Первая сохраняла спокойствие из соображений высшей политики, вторая — чтобы скрыть свои истинные намерения, третья — потому, что просто не могла себе представить, чтобы такое чудовищное предложение было принято.
— Что ж, — прошептал король, — может быть, вы и правы… Может быть, это единственное средство все уладить как нельзя лучше… Кто знает?
Сейчас он скажет «да»! Сейчас он отдаст роковой приказ, и это будет непоправимо!
— Мессир Нострадамус! — прокричал в этот момент герольд.
Вот так — вдруг… И, услышав имя Нострадамуса, все присутствовавшие в зале, казалось, дрогнули. Игроки бросили на стол карты, танцоры замерли в вычурных позах, шепот нескрываемого любопытства прокатился по толпе, подобно дыханию тайны, и все — от короля до Лойолы, от Дианы до Марии Стюарт, — все, знатные дамы и сеньоры, стража и благородные девицы на выданье, все устремили взгляды на дверь и увидели переступающего порог высокого мужчину в фиолетовом бархате и элегантно наброшенном на плечи шелковом плаще, мужчину, рука которого покоилась на эфесе шпаги.
Нострадамус двинулся к королю. И все те недолгие секунды, пока он шел по залу, толпа не сводила с него восхищенно-придирчивого взгляда. Женщины, рассмотрев его костюм, не могли не обнаружить в изысканной простоте наряда новоприбывшего высшей гармонии. Мужчинам, искавшим хоть какого-нибудь недостатка в походке или осанке, поневоле пришлось признать, что даже принц крови не мог бы держаться и двигаться с большим достоинством, с большей непринужденностью под прицелом тысячи устремленных на него глаз.
Едва войдя, Нострадамус заметил Роншероля — и сердце в его груди на миг замерло. Затем он увидел маршала де Сент-Андре — и веки его неуловимо и непроизвольно дрогнули. Наконец, он встретился взглядом с королем — и бледные щеки мага чуть порозовели. А когда он склонился перед монархом, внутри его уже бушевала буря, душа его рыдала и изрыгала проклятия.
— Сир, — спокойным, тихим голосом сказал Нострадамус. — Мне было приказано явиться к десяти часам вечера. Вот я здесь — к услугам Вашего Величества.
— Сир, — тут же завопил монах, — извольте простить негодование, которое заставляет меня говорить! Но я не могу молчать! Сир, во имя доверия, которым вы удостоили меня, во имя Пресвятого Отца всего христианского мира, которому должны повиноваться даже короли, я требую арестовать этого самозванца, этого наглеца!
Огромная толпа придворных затаила дыхание, застыла в ужасающем безмолвии. Стало так тихо, что, окажись вы там, вы услышали бы, как тревожно забились сердца присутствующих.
Нострадамус медленно разогнулся.
— Господин монах, — вполне мирным тоном произнес он, — сразу видно, что вы чужестранец. Иначе вы бы знали, что не в обычаях короля Франции давать приказ об аресте его собственных гостей.
Его слова были приняты толпой придворных с явным одобрением — по рядам прошелестел шепоток нескрываемой симпатии.
— Впрочем, — продолжил Нострадамус, и в голосе его на этот раз прозвучал металл, — впрочем, если бы король даже и захотел нарушить свои обычаи, ему не удалось бы найти в своем окружении человека, способного меня арестовать!
Услышав столь дерзкую речь, толпа содрогнулась от изумления.
— Сир, — прогремел в ответ монах, — самозванец ведет себя вызывающе, он не считается с Вашим Величеством!
— Сейчас посмотрим, как он поведет себя, — недовольно проворчал Генрих П. — Ко мне, капитан охраны!
Подошел Монтгомери.
— Арестуйте этого человека!
Нострадамус сделал два шага в направлении капитана. Его губы зашевелились, но настолько незаметно, что никто не обратил на это внимания. Но Монтгомери услышал, что сказал маг! Он услышал! И это было наверняка что-то ужасное, потому что капитан охраны, вместо того чтобы протянуть руку к наглецу, отступил с блуждающим взглядом, волосы на его голове встали дыбом, и он пролепетал:
— Нет-нет… Смилуйтесь! Замолчите, ради бога!
— Вы видите, сир, — улыбаясь, обратился Нострадамус к королю. — Вы видите, у него ничего не получается… Но, — добавил он уже серьезно, — если Ваше Величество прикажет лично мне, я клянусь, что сию же минуту отправлюсь в Шатле, чтобы стать вашим узником.
— Вы правы, сударь… — задумчиво сказал Генрих. — Я не арестовываю своих гостей в своем доме… Извините меня, господин монах, но в Лувре король имеет преимущество перед всеми, и его воля священна. А теперь, господа, ради бога, давайте веселиться! Пусть все смеются, пусть все танцуют, пусть все развлекаются кто как может!
Нострадамус направился за Лойолой, который, пошатываясь, двигался в сторону двери. Нагнал монаха.
— Что ж, мессир, — спросил он с явным удовольствием, хотя тон его и оставался мрачным, — вы убедились в том, что Французскому королевству удастся ускользнуть от Инквизиции, не так ли? И как же восприняло это ваше исполненное благодати сердце?
— Да, дьявол, ты победил! — скрипнув зубами, ответил монах. — Ты победил и можешь смеяться надо мной! Тебе удалось вселить панический ужас в душу этого слабого монарха — и все благодаря твоему поистине адскому искусству! Мое сердце разрывается от боли… Но не всегда тебе быть хозяином положения! Наступит черед Господа, и ты увидишь…
Игнатий Лойола совершил в воздухе крестное знамение и только тогда позволил себе взглянуть на Нострадамуса.
— Мы еще увидимся до вашего отъезда в Рим, — прошептал тот.
Монах хотел было ответить на угрозу, но, к своему собственному ужасу и удивлению, обнаружил, что Нострадамус исчез.
Шотландцы сделали выпад, потом, взяв оружие на плечо, застыли в воинственной неподвижности. Генрих II тем временем уже прошел в зал. Его окружали пажи. Он сел в кресло между Екатериной Медичи и Дианой де Пуатье. Снова этот любовный треугольник, давно уже никого не шокировавший, оказался на глазах у всех.
— Господа, — обратился король к собравшимся, — сегодня вечером нас ожидает редкое развлечение, которое, надеюсь, заставит вас ненадолго позабыть о танцах и отвлечься от игр: мы ждем Нострадамуса.
— Короля каббалы, — откликнулся Брюске, — императора магии, того самого дьявольского колдуна, который, как увидит, что вы с лихорадкой лежите в постели, сразу же догадается, что вы больны. Весь Париж влюблен в него. В его доме всегда полным-полно народу. Кареты давятся на улице Фруамантель. Надо будет мне спросить его, когда же ты, Генрих, наконец сделаешь меня принцем!
— А это правда, сир, что он умеет изготовлять золото? — поинтересовалась Диана де Пуатье.
— Сир, — не удержалась и Екатерина, как-то странно улыбаясь, — а это правда, что он знает, когда и каким образом каждый из нас умрет?
— Скоро все увидим на деле, — ответил Генрих II, посмотрев на настенные часы. — Я приказал ему явиться во дворец к десяти… Осталось подождать совсем немного, и узнаем… Думаю, будет очень интересно! И…
— Ах-ах! — бесцеремонно прервал короля Брюске. — Кого я вижу! Сам лотарингец идет сюда! Да здравствует лотарингец, черт побери!
— Несчастный ублюдок! — проворчал герцог де Гиз, действительно в этот момент подошедший поклониться королю.
— Ублюдки! — подхватил шут. — До чего же удачно сказано! Кто мы все, если не ублюдки, подумать только, рядом с представителем славной лотарингской фамилии! Ублюдки! Ни рожи ни кожи! Посмотри, Генрих, ты только посмотри на своего благородного кузена де Гиза! Скажи, кто у нас красавец? Да вот же он! К несчастью, эта достойнейшая башка украшена всего лишь герцогской короной… Что ж это такое! Какая малость — это для героя-то Меца, Ренти, Сен-Квентина и Кале! И это еще не все — черт меня побери совсем! А что мы, мы-то что сделали, чтобы удостоиться королевской короны?
— Сир, — с видимым усилием произнес Меченый, — мне придется удалиться из-за вашего шута…
— Нет-нет, ей-богу, нет! Не уходите, кузен! Останьтесь! А ты умолкни, горлопан, безмозглый осел! Говорите, дорогой кузен…
— Сир, — вымолвил наконец герцог, немного успокоившись, — вот преподобнейший Игнатий Лойола, который и объяснит Вашему Величеству, о чем идет речь. А я скажу только, что господин коннетабль де Монморанси, господин кардинал Лотарингский, господин маршал де Сент-Андре и я сам знаем и одобряем проект, который он собирается предложить для рассмотрения Вашему Величеству.
— Говорите, преподобный отец, — сказал Генрих II, поднимая опасливый взгляд на монаха.
— Да, говорите, говорите, мы внимательно слушаем, — хихикнул Брюске.
— Король Франции! — произнес Лойола своим сухим скрипучим голосом. — Ваше королевство — самое выдающееся из христианских государств. Неужели вы допустите, чтобы здесь процветала ересь? У меня осталось очень мало времени, сир, Господь призывает меня, поэтому буду говорить коротко. Просто спрошу вас: когда я предстану перед очами Всевышнего и Он спросит меня, что я сделал ради Святой Церкви и во имя Иисуса, должен ли я ответить Ему, что хотя мне и удалось спасти Испанию, обеспечить безопасность Италии, но вырвать Францию из лап гидры, протянувшей к ней свои отравленные щупальца, я не сумел?
— Не понимаю… Ну, и что же, по-вашему, нам нужно сделать? — удивленно спросил Генрих.
— Что делать, сир? — прошептал кардинал Лотарингский. — Сейчас этот святой человек скажет вам, что делать! Слушайте его, ибо сам Господь говорит с Вашим Величеством его устами!
— Нет сомнений в том, что в королевстве наступили времена странной смуты, — сокрушенно вздохнул Монморанси.
— Ах, сир, — прошептал Сент-Андре на ухо королю, — позвольте нам выполнить всю грязную работу, а для себя сохраните только удовольствие царствовать. Положитесь на меня, и я стану каждый день обновлять для Вашего Величества это удовольствие!
Сент-Андре, которому были отлично известны все особенности характера и темперамента Генриха И, сумел задеть чувствительную струну. Король улыбнулся. Эта улыбка немедленно отразилась на бледном лице придворного. И, повернувшись к Лойоле, Сент-Андре сделал ему знак продолжать.
— Надо спасти Францию, — сурово, с какой-то кровожадной величественностью произнес Лойола. — Но прежде, сир, я хочу спросить Ваше Величество: кто спас Испанию? Инквизиция! — несомненно, ответите вы. Кто спас Италию? Инквизиция! Следовательно, кто должен спасти Францию, если не Инквизиция? Король, мы требуем, я требую, сам Господь Бог требует, чтобы во Франции был учрежден суд Инквизиции!
Генрих II осмотрелся. Придворные молчали, их черты были искажены волнением. Только три лица оставались безмятежными в этой пронесшейся по залу безмолвной буре: Екатерины Медичи, Дианы де Пуатье и Марии Стюарт. Первая сохраняла спокойствие из соображений высшей политики, вторая — чтобы скрыть свои истинные намерения, третья — потому, что просто не могла себе представить, чтобы такое чудовищное предложение было принято.
— Что ж, — прошептал король, — может быть, вы и правы… Может быть, это единственное средство все уладить как нельзя лучше… Кто знает?
Сейчас он скажет «да»! Сейчас он отдаст роковой приказ, и это будет непоправимо!
— Мессир Нострадамус! — прокричал в этот момент герольд.
Вот так — вдруг… И, услышав имя Нострадамуса, все присутствовавшие в зале, казалось, дрогнули. Игроки бросили на стол карты, танцоры замерли в вычурных позах, шепот нескрываемого любопытства прокатился по толпе, подобно дыханию тайны, и все — от короля до Лойолы, от Дианы до Марии Стюарт, — все, знатные дамы и сеньоры, стража и благородные девицы на выданье, все устремили взгляды на дверь и увидели переступающего порог высокого мужчину в фиолетовом бархате и элегантно наброшенном на плечи шелковом плаще, мужчину, рука которого покоилась на эфесе шпаги.
Нострадамус двинулся к королю. И все те недолгие секунды, пока он шел по залу, толпа не сводила с него восхищенно-придирчивого взгляда. Женщины, рассмотрев его костюм, не могли не обнаружить в изысканной простоте наряда новоприбывшего высшей гармонии. Мужчинам, искавшим хоть какого-нибудь недостатка в походке или осанке, поневоле пришлось признать, что даже принц крови не мог бы держаться и двигаться с большим достоинством, с большей непринужденностью под прицелом тысячи устремленных на него глаз.
Едва войдя, Нострадамус заметил Роншероля — и сердце в его груди на миг замерло. Затем он увидел маршала де Сент-Андре — и веки его неуловимо и непроизвольно дрогнули. Наконец, он встретился взглядом с королем — и бледные щеки мага чуть порозовели. А когда он склонился перед монархом, внутри его уже бушевала буря, душа его рыдала и изрыгала проклятия.
— Сир, — спокойным, тихим голосом сказал Нострадамус. — Мне было приказано явиться к десяти часам вечера. Вот я здесь — к услугам Вашего Величества.
— Сир, — тут же завопил монах, — извольте простить негодование, которое заставляет меня говорить! Но я не могу молчать! Сир, во имя доверия, которым вы удостоили меня, во имя Пресвятого Отца всего христианского мира, которому должны повиноваться даже короли, я требую арестовать этого самозванца, этого наглеца!
Огромная толпа придворных затаила дыхание, застыла в ужасающем безмолвии. Стало так тихо, что, окажись вы там, вы услышали бы, как тревожно забились сердца присутствующих.
Нострадамус медленно разогнулся.
— Господин монах, — вполне мирным тоном произнес он, — сразу видно, что вы чужестранец. Иначе вы бы знали, что не в обычаях короля Франции давать приказ об аресте его собственных гостей.
Его слова были приняты толпой придворных с явным одобрением — по рядам прошелестел шепоток нескрываемой симпатии.
— Впрочем, — продолжил Нострадамус, и в голосе его на этот раз прозвучал металл, — впрочем, если бы король даже и захотел нарушить свои обычаи, ему не удалось бы найти в своем окружении человека, способного меня арестовать!
Услышав столь дерзкую речь, толпа содрогнулась от изумления.
— Сир, — прогремел в ответ монах, — самозванец ведет себя вызывающе, он не считается с Вашим Величеством!
— Сейчас посмотрим, как он поведет себя, — недовольно проворчал Генрих П. — Ко мне, капитан охраны!
Подошел Монтгомери.
— Арестуйте этого человека!
Нострадамус сделал два шага в направлении капитана. Его губы зашевелились, но настолько незаметно, что никто не обратил на это внимания. Но Монтгомери услышал, что сказал маг! Он услышал! И это было наверняка что-то ужасное, потому что капитан охраны, вместо того чтобы протянуть руку к наглецу, отступил с блуждающим взглядом, волосы на его голове встали дыбом, и он пролепетал:
— Нет-нет… Смилуйтесь! Замолчите, ради бога!
— Вы видите, сир, — улыбаясь, обратился Нострадамус к королю. — Вы видите, у него ничего не получается… Но, — добавил он уже серьезно, — если Ваше Величество прикажет лично мне, я клянусь, что сию же минуту отправлюсь в Шатле, чтобы стать вашим узником.
— Вы правы, сударь… — задумчиво сказал Генрих. — Я не арестовываю своих гостей в своем доме… Извините меня, господин монах, но в Лувре король имеет преимущество перед всеми, и его воля священна. А теперь, господа, ради бога, давайте веселиться! Пусть все смеются, пусть все танцуют, пусть все развлекаются кто как может!
Нострадамус направился за Лойолой, который, пошатываясь, двигался в сторону двери. Нагнал монаха.
— Что ж, мессир, — спросил он с явным удовольствием, хотя тон его и оставался мрачным, — вы убедились в том, что Французскому королевству удастся ускользнуть от Инквизиции, не так ли? И как же восприняло это ваше исполненное благодати сердце?
— Да, дьявол, ты победил! — скрипнув зубами, ответил монах. — Ты победил и можешь смеяться надо мной! Тебе удалось вселить панический ужас в душу этого слабого монарха — и все благодаря твоему поистине адскому искусству! Мое сердце разрывается от боли… Но не всегда тебе быть хозяином положения! Наступит черед Господа, и ты увидишь…
Игнатий Лойола совершил в воздухе крестное знамение и только тогда позволил себе взглянуть на Нострадамуса.
— Мы еще увидимся до вашего отъезда в Рим, — прошептал тот.
Монах хотел было ответить на угрозу, но, к своему собственному ужасу и удивлению, обнаружил, что Нострадамус исчез.
IV. Флориза стала невестой
А в это самое время, поклонившись королю в полном соответствии с правилами придворного этикета, Ролан де Сент-Андре вел рассказ о своих приключениях. Рассказ был недолгим, и несколько минут спустя он уже заканчивал его:
— Вот, сир, как все было… Наглость этих разбойников безгранична. Сир, я прошу справедливого возмездия для бандита по имени Руаяль де Боревер, который чуть было не лишил Ваше Величество одного из самых верных и преданных слуг!
— Правосудие свершится, — сказал король. — Приведите сюда великого прево.
Нострадамус слушал, и легкая улыбка освещала его угрюмое лицо. Ролан бросился на поиски Роншероля, который тут же явился к королю.
— Господин великий прево, — спросил Генрих II, — известен ли вам разбойник и бродяга по имени Руаяль де Боревер?
— Да, сир, — ответил Роншероль, — и не только он, но и вся его банда, состоящая из четырех отъявленных негодяев: Тринкмаля, Страпафара, Буракана и Корподьябля. Эти пятеро заслуживают смерти.
— Я хочу, чтобы в течение ближайших двух дней их повесили, — спокойно сказал король.
— Спасибо, сир! — воскликнул, сияя от счастья, Ролан де Сент-Андре.
— Погодите, барон де Роншероль, — вдруг мрачно сказал король, — погодите минутку. Мне нужно кое-что сказать вам. Подойдите ближе. И вы тоже, маршал… Поближе… Еще… Еще…
Юный Ролан отошел в сторону и присоединился к компании Брантома. Те, кто находился рядом с королем, все, включая королеву, расступились. Генрих II осмотрел стоявших поблизости от него придворных, убедился, что среди них нет Нострадамуса, и только тогда заговорил снова.
— Подойдите еще ближе, — сказал он тихонько Роншеролю и Сент-Андре. — Маршал, вы командуете моими войсками в Париже. А вы, великий прево, вы командуете всеми сторожевыми дозорами и ночными патрулями. Все вооруженные силы столицы королевства ваших руках. Я хочу, вы слышите, я хочу, чтобы этот человек, этот колдун, этот демон, был схвачен и сожжен на одной из наших площадей перед всем народом.
— Сир, — спокойно спросил Роншероль, — Вашему Величеству угодно, чтобы я арестовал его?
— А вы осмелитесь? Разве вы не видели, что даже сам Монтгомери не смог этого сделать?
— Сир, только отдайте приказ, и я арестую, если понадобится, самого дьявола, — с достоинством ответил Роншероль.
— И я тоже! — поторопился добавить приревновавший маршал де Сент-Андре. — Слава богу, когда речь идет о том, чтобы оказать услугу королю, я еще никому никогда не позволял меня опередить!
— Да, — прошептал Генрих, — я знаю, вы оба — мои единственные настоящие друзья с того далекого времени, когда…
— Когда мы помогали вам в любовных делах, сир, — поспешил закончить фразу маршал, видя, что король в затруднении остановился.
— Когда мы устранили этого Рено! — добавил с бледной улыбкой Роншероль.
— Рено… — пробормотал Генрих II, — Рено… — Он вытер взмокший лоб трясущейся рукой. — Да-да, так звали того молодого человека… Что с ним стало? Как странно, я и сегодня часто думаю о том, кто был женихом Мари… А вы, вы оба, припоминаете Мари?
— Что толку в пустых химерах, сир? Этот человек мертв. А мертвецы не выходят из могилы, что бы там ни говорил колдун Нострадамус!
— Мари… — мечтательно продолжал король. — Скольких женщин я любил с тех пор… Но ни к одной у меня не было такой страсти… Ладно, оставим эти печальные воспоминания! — добавил он, покачав головой. — Я не хочу, чтобы Нострадамус был арестован в Лувре сегодня вечером. Но в день, когда вы скажете мне, что он схвачен и готов умереть…
— Что, что будет в этот день, сир?
— В этот день, Роншероль, я назначу вас на место Франуса Оливье, которое прежде обещал Л'Опиталю…
— Сир, сир! — задыхался великий прево, в глазах которого засверкал огонь, который способно зажечь лишь не соразмерное ни с чем честолюбие. — Только подумать: вы обещаете мне место великого канцлера и хранителя королевской печати!
— Я не отказываюсь от своих обещаний, — произнес король.
— А мне, сир? — жадно спросил маршал де Сент-Андре. — Что вы пообещаете мне?
— Ты получишь от меня сто тысяч экю!
Сент-Андре задрожал от головы до пят. Сердце его забилось сильнее. Он кусал губы, чтобы не закричать от радости.
Никому из них — ни самому королю, ни его маршалу, ни великому прево — не показалось странным, что столь значительное вознаграждение предлагается за арест колдуна в то самое время, когда и дня не проходило без того, чтобы на какой-нибудь площади не сожгли какого-нибудь колдуна, какую-нибудь ведьму или какого-нибудь еретика при огромном стечении народа. Вот только все трое испытывали ощущение, что над ними тяготеет некая чудовищная сила. И они трое — король, маршал, прево — пытались противопоставить ей сразу три силы, три природные страсти, направленные сейчас против одного-единственного человека: Страх, Алчность и Тщеславие образовали заговор, целью которого было уничтожить его.
Король хотел было жестом отослать заговорщиков, но они не сдвинулись с места. Переглянулись. Потом, по знаку Роншероля, маршал де Сент-Андре заговорил:
— Сир, раз уж так получилось, что мы с великим прево удостоены одновременно беседы с Вашим Величеством, разрешите испросить милости, в которой мы оба нуждаемся!
— Что вы имеете в виду? — удивился Генрих II.
— Сир, — продолжил Сент-Андре, — вы знаете, какая долгая и крепкая дружба объединяет нас с господином великим прево. Мы решили превратить эту дружбу в нерушимый союз. Для этого мы уже давно разработали проект воссоединения, который и просим Ваше Величество одобрить.
— Какой еще проект? — пробормотал король, бледнея.
— Сир, речь идет о бракосочетании виконта Ролана де Сент-Андре, моего сына, и благородной девицы Флоризы де Роншероль, дочери великого прево.
Все, кто в этот момент смотрел в сторону короля, заметили, что по его лицу и телу пробежала судорога и что его сверкающий взгляд заметался между собеседниками. Но Роншероль и Сент-Андре сделали вид, что они-то ничего не заметили, и продолжали оставаться на своих местах все так же спокойно и уверенно. Тогда Генрих снова сделал жест, отсылавший устремившихся было к нему верноподданных.
— И вы тоже уходите! — грозно сказал он Роншеролю.
Тот повиновался. Взял виконта Ролана под руку и повел его к своей дочери Флоризе.
— Что это еще за предательство? — поджав губы и злобно глядя на Сент-Андре, процедил Генрих II. — Тебе следует быть поосторожнее, мой храбрый маршал! Вспомни, что это я сделал тебя маршалом. Тебе это, конечно, все равно, согласен, но вспомни заодно, какими благодеяниями я тебя осыпал… Потому что чины и звания вместе с золотом могут в один прекрасный день исчезнуть, как сладкий сон, понимаешь? Стоит мне только пальцем пошевелить… Не говоря уж о том, что для предателей всегда готова веревка, даже если они такого знатного рода, как ты.
Сент-Андре побледнел, как смерть. Но держался твердо.
— Тебе известно, что я хочу эту девушку, — продолжал король, скрипя зубами. — Я хочу ее! Это ведь ты каждую ночь сопровождал меня к дому Роншероля! Это ведь ты вздыхал вместе со мной под окнами красавицы! Ты мне обещал помощь и содействие… И вот теперь — вдруг! — ты приходишь и говоришь, что Флориза будет принадлежать твоему сыну!
— Сир, — ответил маршал де Сент-Андре, — только женитьба моего сына на дочери Роншероля может обеспечить вам возможность добиться того, чего вы хотите. Если мой сын женится на Флоризе, она станет постоянно бывать при дворе, и вы, если понадобится, сделаете ее придворной дамой. А в самый день свадьбы вы дадите Ролану срочное поручение, и он отбудет с этой неотложной миссией куда-нибудь, к примеру, в Мец, чтобы посмотреть, что там делается…
— И он уедет?
— Об этом позвольте позаботиться мне!
Генрих II, вздрогнув, посмотрел с каким-то загадочным выражением прямо в лицо собеседника.
«Вот отъявленный мерзавец!» — подумал он, а вслух сказал:
— Продолжай, продолжай, Сент-Андре… Твое предложение начинает интересовать меня…
— Черт возьми! Я был в этом уверен! — обрадовался маршал. — Послушайте меня, сир. Я знаком с Роншеролем больше двадцати лет. Не стану говорить, насколько он тщеславен. Помимо этого, у него, пожалуй, не найти ни одной страсти. Это человек из мрамора, нет, скорее отлитый из бронзы. Ничто не способно вывести его из себя. Это ужасный человек, сир. Но одна слабость у него все же есть. И потому — хочу, чтобы вы поняли это, сир, — ему легче своими руками заколоть кинжалом собственную дочь, чем увидеть ее вашей любовницей. Этот железный человек однажды плакал у меня на груди из-за того, что Флориза подхватила лихорадку. Он спалил бы Париж дотла, лишь бы его дочь не пролила ни слезинки, понимаете? Значит, вы должны понять, как ревностно он ее охраняет.
— Продолжай, продолжай, друг мой…
— А теперь, сир, вам следует узнать, что однажды во дворе дома Роншероля состоялось сражение между его людьми и молодым парнем, который вроде бы дрался, как лев, и который, когда его схватили и заперли, сумел каким-то волшебным образом улизнуть из темницы.
— И как же его зовут? — спросил король.
— Сир, его имя — Руаяль де Боревер.
— Как? Тот самый молодец, который так славно отделал твоего сына?
— Тот самый, сир, тот самый, кого вы несколько минут назад приказали повесить. Кроме того, вам следует знать еще вот что: этот негодяй сумел произвести на одну женщину столь живое и неизгладимое впечатление, что она, как подозревают, помогла ему бежать после того, как он был арестован во дворе дома великого прево.
— Вот, сир, как все было… Наглость этих разбойников безгранична. Сир, я прошу справедливого возмездия для бандита по имени Руаяль де Боревер, который чуть было не лишил Ваше Величество одного из самых верных и преданных слуг!
— Правосудие свершится, — сказал король. — Приведите сюда великого прево.
Нострадамус слушал, и легкая улыбка освещала его угрюмое лицо. Ролан бросился на поиски Роншероля, который тут же явился к королю.
— Господин великий прево, — спросил Генрих II, — известен ли вам разбойник и бродяга по имени Руаяль де Боревер?
— Да, сир, — ответил Роншероль, — и не только он, но и вся его банда, состоящая из четырех отъявленных негодяев: Тринкмаля, Страпафара, Буракана и Корподьябля. Эти пятеро заслуживают смерти.
— Я хочу, чтобы в течение ближайших двух дней их повесили, — спокойно сказал король.
— Спасибо, сир! — воскликнул, сияя от счастья, Ролан де Сент-Андре.
— Погодите, барон де Роншероль, — вдруг мрачно сказал король, — погодите минутку. Мне нужно кое-что сказать вам. Подойдите ближе. И вы тоже, маршал… Поближе… Еще… Еще…
Юный Ролан отошел в сторону и присоединился к компании Брантома. Те, кто находился рядом с королем, все, включая королеву, расступились. Генрих II осмотрел стоявших поблизости от него придворных, убедился, что среди них нет Нострадамуса, и только тогда заговорил снова.
— Подойдите еще ближе, — сказал он тихонько Роншеролю и Сент-Андре. — Маршал, вы командуете моими войсками в Париже. А вы, великий прево, вы командуете всеми сторожевыми дозорами и ночными патрулями. Все вооруженные силы столицы королевства ваших руках. Я хочу, вы слышите, я хочу, чтобы этот человек, этот колдун, этот демон, был схвачен и сожжен на одной из наших площадей перед всем народом.
— Сир, — спокойно спросил Роншероль, — Вашему Величеству угодно, чтобы я арестовал его?
— А вы осмелитесь? Разве вы не видели, что даже сам Монтгомери не смог этого сделать?
— Сир, только отдайте приказ, и я арестую, если понадобится, самого дьявола, — с достоинством ответил Роншероль.
— И я тоже! — поторопился добавить приревновавший маршал де Сент-Андре. — Слава богу, когда речь идет о том, чтобы оказать услугу королю, я еще никому никогда не позволял меня опередить!
— Да, — прошептал Генрих, — я знаю, вы оба — мои единственные настоящие друзья с того далекого времени, когда…
— Когда мы помогали вам в любовных делах, сир, — поспешил закончить фразу маршал, видя, что король в затруднении остановился.
— Когда мы устранили этого Рено! — добавил с бледной улыбкой Роншероль.
— Рено… — пробормотал Генрих II, — Рено… — Он вытер взмокший лоб трясущейся рукой. — Да-да, так звали того молодого человека… Что с ним стало? Как странно, я и сегодня часто думаю о том, кто был женихом Мари… А вы, вы оба, припоминаете Мари?
— Что толку в пустых химерах, сир? Этот человек мертв. А мертвецы не выходят из могилы, что бы там ни говорил колдун Нострадамус!
— Мари… — мечтательно продолжал король. — Скольких женщин я любил с тех пор… Но ни к одной у меня не было такой страсти… Ладно, оставим эти печальные воспоминания! — добавил он, покачав головой. — Я не хочу, чтобы Нострадамус был арестован в Лувре сегодня вечером. Но в день, когда вы скажете мне, что он схвачен и готов умереть…
— Что, что будет в этот день, сир?
— В этот день, Роншероль, я назначу вас на место Франуса Оливье, которое прежде обещал Л'Опиталю…
— Сир, сир! — задыхался великий прево, в глазах которого засверкал огонь, который способно зажечь лишь не соразмерное ни с чем честолюбие. — Только подумать: вы обещаете мне место великого канцлера и хранителя королевской печати!
— Я не отказываюсь от своих обещаний, — произнес король.
— А мне, сир? — жадно спросил маршал де Сент-Андре. — Что вы пообещаете мне?
— Ты получишь от меня сто тысяч экю!
Сент-Андре задрожал от головы до пят. Сердце его забилось сильнее. Он кусал губы, чтобы не закричать от радости.
Никому из них — ни самому королю, ни его маршалу, ни великому прево — не показалось странным, что столь значительное вознаграждение предлагается за арест колдуна в то самое время, когда и дня не проходило без того, чтобы на какой-нибудь площади не сожгли какого-нибудь колдуна, какую-нибудь ведьму или какого-нибудь еретика при огромном стечении народа. Вот только все трое испытывали ощущение, что над ними тяготеет некая чудовищная сила. И они трое — король, маршал, прево — пытались противопоставить ей сразу три силы, три природные страсти, направленные сейчас против одного-единственного человека: Страх, Алчность и Тщеславие образовали заговор, целью которого было уничтожить его.
Король хотел было жестом отослать заговорщиков, но они не сдвинулись с места. Переглянулись. Потом, по знаку Роншероля, маршал де Сент-Андре заговорил:
— Сир, раз уж так получилось, что мы с великим прево удостоены одновременно беседы с Вашим Величеством, разрешите испросить милости, в которой мы оба нуждаемся!
— Что вы имеете в виду? — удивился Генрих II.
— Сир, — продолжил Сент-Андре, — вы знаете, какая долгая и крепкая дружба объединяет нас с господином великим прево. Мы решили превратить эту дружбу в нерушимый союз. Для этого мы уже давно разработали проект воссоединения, который и просим Ваше Величество одобрить.
— Какой еще проект? — пробормотал король, бледнея.
— Сир, речь идет о бракосочетании виконта Ролана де Сент-Андре, моего сына, и благородной девицы Флоризы де Роншероль, дочери великого прево.
Все, кто в этот момент смотрел в сторону короля, заметили, что по его лицу и телу пробежала судорога и что его сверкающий взгляд заметался между собеседниками. Но Роншероль и Сент-Андре сделали вид, что они-то ничего не заметили, и продолжали оставаться на своих местах все так же спокойно и уверенно. Тогда Генрих снова сделал жест, отсылавший устремившихся было к нему верноподданных.
— И вы тоже уходите! — грозно сказал он Роншеролю.
Тот повиновался. Взял виконта Ролана под руку и повел его к своей дочери Флоризе.
— Что это еще за предательство? — поджав губы и злобно глядя на Сент-Андре, процедил Генрих II. — Тебе следует быть поосторожнее, мой храбрый маршал! Вспомни, что это я сделал тебя маршалом. Тебе это, конечно, все равно, согласен, но вспомни заодно, какими благодеяниями я тебя осыпал… Потому что чины и звания вместе с золотом могут в один прекрасный день исчезнуть, как сладкий сон, понимаешь? Стоит мне только пальцем пошевелить… Не говоря уж о том, что для предателей всегда готова веревка, даже если они такого знатного рода, как ты.
Сент-Андре побледнел, как смерть. Но держался твердо.
— Тебе известно, что я хочу эту девушку, — продолжал король, скрипя зубами. — Я хочу ее! Это ведь ты каждую ночь сопровождал меня к дому Роншероля! Это ведь ты вздыхал вместе со мной под окнами красавицы! Ты мне обещал помощь и содействие… И вот теперь — вдруг! — ты приходишь и говоришь, что Флориза будет принадлежать твоему сыну!
— Сир, — ответил маршал де Сент-Андре, — только женитьба моего сына на дочери Роншероля может обеспечить вам возможность добиться того, чего вы хотите. Если мой сын женится на Флоризе, она станет постоянно бывать при дворе, и вы, если понадобится, сделаете ее придворной дамой. А в самый день свадьбы вы дадите Ролану срочное поручение, и он отбудет с этой неотложной миссией куда-нибудь, к примеру, в Мец, чтобы посмотреть, что там делается…
— И он уедет?
— Об этом позвольте позаботиться мне!
Генрих II, вздрогнув, посмотрел с каким-то загадочным выражением прямо в лицо собеседника.
«Вот отъявленный мерзавец!» — подумал он, а вслух сказал:
— Продолжай, продолжай, Сент-Андре… Твое предложение начинает интересовать меня…
— Черт возьми! Я был в этом уверен! — обрадовался маршал. — Послушайте меня, сир. Я знаком с Роншеролем больше двадцати лет. Не стану говорить, насколько он тщеславен. Помимо этого, у него, пожалуй, не найти ни одной страсти. Это человек из мрамора, нет, скорее отлитый из бронзы. Ничто не способно вывести его из себя. Это ужасный человек, сир. Но одна слабость у него все же есть. И потому — хочу, чтобы вы поняли это, сир, — ему легче своими руками заколоть кинжалом собственную дочь, чем увидеть ее вашей любовницей. Этот железный человек однажды плакал у меня на груди из-за того, что Флориза подхватила лихорадку. Он спалил бы Париж дотла, лишь бы его дочь не пролила ни слезинки, понимаете? Значит, вы должны понять, как ревностно он ее охраняет.
— Продолжай, продолжай, друг мой…
— А теперь, сир, вам следует узнать, что однажды во дворе дома Роншероля состоялось сражение между его людьми и молодым парнем, который вроде бы дрался, как лев, и который, когда его схватили и заперли, сумел каким-то волшебным образом улизнуть из темницы.
— И как же его зовут? — спросил король.
— Сир, его имя — Руаяль де Боревер.
— Как? Тот самый молодец, который так славно отделал твоего сына?
— Тот самый, сир, тот самый, кого вы несколько минут назад приказали повесить. Кроме того, вам следует знать еще вот что: этот негодяй сумел произвести на одну женщину столь живое и неизгладимое впечатление, что она, как подозревают, помогла ему бежать после того, как он был арестован во дворе дома великого прево.