Страница:
— А в ожидании этого дня… — улыбнулся Нострадамус так, что стало видно, какие острые у него зубы. — А пока я отдам вам Флоризу. Никаких тщетных попыток. Никакого риска. Она придет сама. Вот только…
— Что «только»? Говорите, говорите, — торопил Генрих, тяжело дыша.
— Вам придется избавиться от великого прево, но не проливая крови, сир, это необходимо.
— Завтра утром он будет в Бастилии, — скрипнул зубами король, который в эту минуту готов был собственноручно проткнуть отца Флоризы кинжалом, если бы маг не сказал: «не проливая крови».
— Нужно еще избавиться от монаха, который служит ему советником: от преподобнейшего Игнатия Лойолы.
— Я немедленно изгоню его из Франции, — воскликнул Генрих.
— Наконец, надо будет найти для дочери господина де Роншероля подходящее жилище. Оставить ее в Париже было бы опасно для вас. Она не должна, она не может оставаться здесь.
— Пьерфон — отличная крепость. Я прикажу отвезти ее туда.
— Вот и все, сир. Куда вы хотите, чтобы девушка пришла?
— К воротам Сен-Дени. Там ее будут ожидать карета и эскорт, готовый сопровождать мою гостью куда я прикажу.
— Сир, завтра ровно в десять часов утра девушка сама придет, чтобы занять место в вашей карете.
Вопросы и ответы горохом сыпались из их уст, обмен ими занял не более нескольких секунд. И только после этого король задумался. Перед ним встали неразрешимые вопросы: почему я вдруг почувствовал такое безграничное доверие к этому человеку, которого собирался уничтожить? Что меня заставило? Почему в этой обители тайны я чувствую себя в тысячу раз более спокойным и защищенным, чем у себя в Лувре? А ведь несколько минут назад это была вовсе не обитель тайны, а вместилище ужаса…
Он поднял голову, и его пылающий взгляд устремился на Нострадамуса.
— Клянусь Богоматерью, сударь, Богоматерью, чье прославленное в веках имя вы носитеnote 45, я признаю ваше могущество. О вас рассказывают совершенно необычайные вещи. Господин Лойола называет вас демоном. Ну и пусть! Сейчас я, король Франции, говорю вам: если вы сделаете то, что пообещали, я буду считать вас самым ловким и искусным человеком нашего времени. Если она придет, вы может рассчитывать на то, что с завтрашнего же дня вы превратитесь в главного из фаворитов французского двора, станете постоянным спутником и другом короля — его братом! До завтра, сударь!
II. Ворота Сен-Дени
Часть шестнадцатая
I. …И правила этикета
— Что «только»? Говорите, говорите, — торопил Генрих, тяжело дыша.
— Вам придется избавиться от великого прево, но не проливая крови, сир, это необходимо.
— Завтра утром он будет в Бастилии, — скрипнул зубами король, который в эту минуту готов был собственноручно проткнуть отца Флоризы кинжалом, если бы маг не сказал: «не проливая крови».
— Нужно еще избавиться от монаха, который служит ему советником: от преподобнейшего Игнатия Лойолы.
— Я немедленно изгоню его из Франции, — воскликнул Генрих.
— Наконец, надо будет найти для дочери господина де Роншероля подходящее жилище. Оставить ее в Париже было бы опасно для вас. Она не должна, она не может оставаться здесь.
— Пьерфон — отличная крепость. Я прикажу отвезти ее туда.
— Вот и все, сир. Куда вы хотите, чтобы девушка пришла?
— К воротам Сен-Дени. Там ее будут ожидать карета и эскорт, готовый сопровождать мою гостью куда я прикажу.
— Сир, завтра ровно в десять часов утра девушка сама придет, чтобы занять место в вашей карете.
Вопросы и ответы горохом сыпались из их уст, обмен ими занял не более нескольких секунд. И только после этого король задумался. Перед ним встали неразрешимые вопросы: почему я вдруг почувствовал такое безграничное доверие к этому человеку, которого собирался уничтожить? Что меня заставило? Почему в этой обители тайны я чувствую себя в тысячу раз более спокойным и защищенным, чем у себя в Лувре? А ведь несколько минут назад это была вовсе не обитель тайны, а вместилище ужаса…
Он поднял голову, и его пылающий взгляд устремился на Нострадамуса.
— Клянусь Богоматерью, сударь, Богоматерью, чье прославленное в веках имя вы носитеnote 45, я признаю ваше могущество. О вас рассказывают совершенно необычайные вещи. Господин Лойола называет вас демоном. Ну и пусть! Сейчас я, король Франции, говорю вам: если вы сделаете то, что пообещали, я буду считать вас самым ловким и искусным человеком нашего времени. Если она придет, вы может рассчитывать на то, что с завтрашнего же дня вы превратитесь в главного из фаворитов французского двора, станете постоянным спутником и другом короля — его братом! До завтра, сударь!
II. Ворота Сен-Дени
Когда отец отправился в Лувр, Флориза сразу же приступила к своим обязанностям хозяйки дома. Вместе с двумя служанками, а точнее — надзирательницами, девушка осмотрела два или три бельевых шкафа. Каждый день имел у нее свое предназначение. Сегодня был день стирки. Распределив работу между прачками, она вернулась к себе, и ее тюремщицы заняли привычные места в прихожей.
Флориза поставила прялку у распахнутого окна и взяла в руки веретено. Она очень любила эту работу, потому что только руки были заняты, а думать можно было о чем угодно. Итак, она взяла веретено, пучок кудели и погрузилась в мечты. Летнее утро выдалось тяжелым, давящим: казалось, вот-вот начнется гроза. Ее тяжелое обжигающее дыхание уже приближалось к Парижу, заставляло город трепетать. Может быть, именно такая погода заставила девушку отказаться от своего занятия? Во всяком случае, очень скоро она отложила веретено, склонила голову на сложенные руки и тихонько прошептала:
— Отец говорит, что он разбойник… Но я никогда не видела настолько честного взгляда! Не видела ни одного дворянина, у которого так, как у него, просто на лбу было бы написано, какой он смелый, какой мужественный, какой искренний! Когда двенадцать или пятнадцать вооруженных людей окружили короля — вот здесь, у меня под окном… Когда эта негодница спустила из окна веревочную лестницу… Кто повел себя лучше — Генрих Французский или Боревер? Кто из них король? И кто — разбойник?
Вдруг Флориза выпрямилась и прислушалась. Дыхание ее стало прерывистым. Она машинально пригладила волосы на висках и пробормотала:
— Что за безумие!
Девушка встала, сделала несколько шагов по направлению к двери, резко остановилась, покачала головой, потом снова двинулась вперед, вышла в прихожую и увидела там своих… спящих надзирательниц! В ужасе и изумлении попятилась. Снова пробормотала:
— Оказывается, это правда: они спят! Я могу пройти, я могу выйти… Нет, не пойду!
Где-то далеко в небе прогрохотал гром: гроза приближалась, сейчас разразится. Но она не слышала грома. Она вслушивалась в себя. Она дрожала. Никогда ей не приходило в голову, что можно ослушаться отца, можно одной выйти из дома. Выйти! А зачем? Чтобы идти — куда? Ей скажут куда!
Она не хотела. Она сопротивлялась — сопротивлялась уцелевшими остатками сознания. Это была страшная, но короткая битва. Не прошло и нескольких минут, как Флориза совершенно успокоилась, нет, вернее будет сказать, что ее лицо из испуганного стало совершенно безразличным. Это была она. И в то же время это была не она. Девушка неторопливо закуталась в плащ с капюшоном и, выйдя из особняка, твердым шагом пустилась в дорогу.
Чуть позже половины десятого король Генрих II и маршал Сент-Андре выехали из Парижа и, почти сразу же остановившись, спрятались за огромными каштанами на дороге, ведущей в Сен-Дени. Позади леса поджидала карета, дорожная карета, запряженная четверкой крепких нормандских лошадей. Два форейтора уже сидели в седлах с хлыстами в руках, готовые направить упряжку, куда будет приказано. Вокруг кареты гарцевали двенадцать всадников, прекрасно экипированных и надежно вооруженных. Внутри расположились две женщины — две мужеподобные матроны, способные подавить любой мятеж, любое сопротивление, крепко-накрепко заткнуть рот, из которого может вырваться призыв на помощь.
— Сир, — спросил Сент-Андре, — вы намерены сразу же отправиться с красавицей в Пьерфон?
Король бросил на своего фаворита подозрительный взгляд. Услышав такой вопрос, поневоле решишь остаться в Париже!
— Нам предстоит выдать замуж Маргариту, — сухо ответил он. — Мой кузен герцог Савойский бьет копытом от нетерпения. Я уеду в Пьерфон сразу после свадьбы. И там отпраздную собственную.
— Понимаю нетерпение Железноголового, — насмешливо отозвался Сент-Андре, — и восхищаюсь вашим терпением!
— Замолчи! — приказал побледневший Генрих. — Смотри!
— Куда?
— Вон туда! Этот человек, который приближается к нам…
— Колдун! — вздрогнув, глухо прошептал маршал.
К ним действительно подходил Нострадамус. Казалось, что силы его на исходе, что огромная, нечеловеческая усталость обрушилась на его плечи… Он шел медленно, опустив голову, тяжело дыша. Остановился возле короля, не обращая никакого внимания на Сент-Андре. Генрих сначала молча всматривался в Нострадамуса, удивляясь, что видит его таким, потом не выдержал и спросил, понимая, что тот не заговорит первым:
— Она придет?
— Она идет, — ответил Нострадамус.
Генрих задрожал. Его пылкий взгляд обратился к воротам Сен-Дени.
Прошло десять минут. Королю было тревожно, может быть, даже в большей степени от того, что колдун стоял рядом, чем от напряженного ожидания. Он снова заговорил:
— Вы сказали, что она идет, но…
— Вот она, — просто сказал Нострадамус.
В ту же самую секунду из ворот вышла Флориза. Она миновала мост и твердым шагом, нисколько не колеблясь, так, словно и появилась здесь исключительно для того, чтобы сесть в карету, приблизилась к экипажу, поднялась в него, устроилась на сиденье и почти сразу же заснула.
Все это происходило под раскаты грома, а когда девушка села в карету, на горизонте сверкнула молния. Гроза началась! Черное небо над головой короля будто раскололось, и огненные полосы на нем были похожи на кровавые следы.
— Господи, тебе не угодно то, что происходит здесь! — растерянно прошептал Сент-Андре.
Король онемел от удивления. До самой последней секунды он не верил в возможность чуда: в то, что Флориза и на самом деле придет сама. Но чудо свершилось!
Он с ужасом всматривался в Нострадамуса. Только гордость помешала ему перекреститься и прошептать молитву об изгнании бесов. Он посмотрел на Флоризу, увидел, как спокойно, с тихой улыбкой на губах, она спит в трагическом свете извергающих огонь небес. И в его мозгу тоже засверкали молнии, не хуже, чем на небосводе. Страсть гремела в нем, подобно ударам грома. По жилам вместо крови потекла раскаленная лава. Он задыхался.
— Пусть ценой моей души, но она будет моей! Колдун, откуда твое могущество? Говорят, тебе помогают адские силы… Пусть так! Если понадобится, я отдам тебе свою душу…
— Я беру ее!. — ответил Нострадамус.
Король бросился вперед. Слышал ли он ответ Нострадамуса, может быть, куда более удивительный и, уж точно, более чудовищный, чем появление Флоризы? Сомневаемся. Он очертя голову бросился к капитану эскорта и двум матронам, восседавшим в карете, быстро отдал распоряжения и сообщил:
— Через три дня я буду в Пьерфоне…
Карета сразу же тронулась с места. Всадники рысью припустились рядом с ней. Генрих смотрел вслед, стоя под теплым дождем, падавшим крупными каплями, до тех пор, пока вся группа не скрылась из вида. Тогда, убедившись в том, что победил, полностью овладев собой и став еще более холодным, чем обычно, он вернулся к Нострадамусу, который все это время не спускал с него глаз.
— Просите все, чего хотите! — резко сказал он.
— Мне ничего не нужно от вас. Ничего. И я в вас не нуждаюсь. Но вы, сир, вы нуждаетесь во мне. Вы собираетесь ехать в Пьерфон. Если вы хотите, чтобы все задуманное вами удалось, я должен знать день отъезда.
— Сегодня суббота… — задумчиво проговорил Генрих. — Суббота… В следующую среду я буду в Пьерфоне!
Нострадамус повторил:
— В среду…
Потом, поклонившись королю со спокойным величием, отличавшим его от всех остальных людей, маг шагнул в сторону ворот, намереваясь покинуть Генриха. Но король схватил его за руку и воскликнул:
— Вы же обещали мне еще и Руаяля де Боревера!
— Получите. Как девушку.
— Когда? Говорите: когда?
— Скоро. Через несколько дней. Разбойник сам придет к королю…
Едва король, Нострадамус и Сент-Андре скрылись под струями дождя, из глубины каштановой рощи вышел бледный от бешенства молодой человек. Он все видел: как подошел к королю колдун, как появилась и села в карету Флориза, как карета отъехала… Этим шпионом, следившим из засады за происходящим, был Ролан де Сент-Андре. Придя рано утром в Лувр из-за того, что ему надлежало присутствовать в спальне короля, когда тот встает с постели, юноша внезапно наткнулся на двух мужчин в масках, один из которых был его собственный отец, а другой — Генрих Французский. В том, что лица их были прикрыты масками, в общем, не было ничего удивительного: в те времена маски употреблялись едва ли не чаще, чем перчатки. Но куда в такой час направлялись эти господа, которых Ролан узнал сразу же, без всякого усилия — по росту, по осанке, по костюмам, наконец? Он тайком последовал за ними. Ему удалось проникнуть в каштановую рощу, оставшись незамеченным. И теперь он знал все.
Ролан скрипнул зубами. В этот момент он готов был собственными руками убить короля. Молодой человек, не теряя времени и не обращая внимания на сопровождавшийся страшными раскатами грома ливень, вернулся домой, в особняк на улице Бетизи. А через час он уже догонял карету, в которой увозили Флоризу.
Флориза поставила прялку у распахнутого окна и взяла в руки веретено. Она очень любила эту работу, потому что только руки были заняты, а думать можно было о чем угодно. Итак, она взяла веретено, пучок кудели и погрузилась в мечты. Летнее утро выдалось тяжелым, давящим: казалось, вот-вот начнется гроза. Ее тяжелое обжигающее дыхание уже приближалось к Парижу, заставляло город трепетать. Может быть, именно такая погода заставила девушку отказаться от своего занятия? Во всяком случае, очень скоро она отложила веретено, склонила голову на сложенные руки и тихонько прошептала:
— Отец говорит, что он разбойник… Но я никогда не видела настолько честного взгляда! Не видела ни одного дворянина, у которого так, как у него, просто на лбу было бы написано, какой он смелый, какой мужественный, какой искренний! Когда двенадцать или пятнадцать вооруженных людей окружили короля — вот здесь, у меня под окном… Когда эта негодница спустила из окна веревочную лестницу… Кто повел себя лучше — Генрих Французский или Боревер? Кто из них король? И кто — разбойник?
Вдруг Флориза выпрямилась и прислушалась. Дыхание ее стало прерывистым. Она машинально пригладила волосы на висках и пробормотала:
— Что за безумие!
Девушка встала, сделала несколько шагов по направлению к двери, резко остановилась, покачала головой, потом снова двинулась вперед, вышла в прихожую и увидела там своих… спящих надзирательниц! В ужасе и изумлении попятилась. Снова пробормотала:
— Оказывается, это правда: они спят! Я могу пройти, я могу выйти… Нет, не пойду!
Где-то далеко в небе прогрохотал гром: гроза приближалась, сейчас разразится. Но она не слышала грома. Она вслушивалась в себя. Она дрожала. Никогда ей не приходило в голову, что можно ослушаться отца, можно одной выйти из дома. Выйти! А зачем? Чтобы идти — куда? Ей скажут куда!
Она не хотела. Она сопротивлялась — сопротивлялась уцелевшими остатками сознания. Это была страшная, но короткая битва. Не прошло и нескольких минут, как Флориза совершенно успокоилась, нет, вернее будет сказать, что ее лицо из испуганного стало совершенно безразличным. Это была она. И в то же время это была не она. Девушка неторопливо закуталась в плащ с капюшоном и, выйдя из особняка, твердым шагом пустилась в дорогу.
Чуть позже половины десятого король Генрих II и маршал Сент-Андре выехали из Парижа и, почти сразу же остановившись, спрятались за огромными каштанами на дороге, ведущей в Сен-Дени. Позади леса поджидала карета, дорожная карета, запряженная четверкой крепких нормандских лошадей. Два форейтора уже сидели в седлах с хлыстами в руках, готовые направить упряжку, куда будет приказано. Вокруг кареты гарцевали двенадцать всадников, прекрасно экипированных и надежно вооруженных. Внутри расположились две женщины — две мужеподобные матроны, способные подавить любой мятеж, любое сопротивление, крепко-накрепко заткнуть рот, из которого может вырваться призыв на помощь.
— Сир, — спросил Сент-Андре, — вы намерены сразу же отправиться с красавицей в Пьерфон?
Король бросил на своего фаворита подозрительный взгляд. Услышав такой вопрос, поневоле решишь остаться в Париже!
— Нам предстоит выдать замуж Маргариту, — сухо ответил он. — Мой кузен герцог Савойский бьет копытом от нетерпения. Я уеду в Пьерфон сразу после свадьбы. И там отпраздную собственную.
— Понимаю нетерпение Железноголового, — насмешливо отозвался Сент-Андре, — и восхищаюсь вашим терпением!
— Замолчи! — приказал побледневший Генрих. — Смотри!
— Куда?
— Вон туда! Этот человек, который приближается к нам…
— Колдун! — вздрогнув, глухо прошептал маршал.
К ним действительно подходил Нострадамус. Казалось, что силы его на исходе, что огромная, нечеловеческая усталость обрушилась на его плечи… Он шел медленно, опустив голову, тяжело дыша. Остановился возле короля, не обращая никакого внимания на Сент-Андре. Генрих сначала молча всматривался в Нострадамуса, удивляясь, что видит его таким, потом не выдержал и спросил, понимая, что тот не заговорит первым:
— Она придет?
— Она идет, — ответил Нострадамус.
Генрих задрожал. Его пылкий взгляд обратился к воротам Сен-Дени.
Прошло десять минут. Королю было тревожно, может быть, даже в большей степени от того, что колдун стоял рядом, чем от напряженного ожидания. Он снова заговорил:
— Вы сказали, что она идет, но…
— Вот она, — просто сказал Нострадамус.
В ту же самую секунду из ворот вышла Флориза. Она миновала мост и твердым шагом, нисколько не колеблясь, так, словно и появилась здесь исключительно для того, чтобы сесть в карету, приблизилась к экипажу, поднялась в него, устроилась на сиденье и почти сразу же заснула.
Все это происходило под раскаты грома, а когда девушка села в карету, на горизонте сверкнула молния. Гроза началась! Черное небо над головой короля будто раскололось, и огненные полосы на нем были похожи на кровавые следы.
— Господи, тебе не угодно то, что происходит здесь! — растерянно прошептал Сент-Андре.
Король онемел от удивления. До самой последней секунды он не верил в возможность чуда: в то, что Флориза и на самом деле придет сама. Но чудо свершилось!
Он с ужасом всматривался в Нострадамуса. Только гордость помешала ему перекреститься и прошептать молитву об изгнании бесов. Он посмотрел на Флоризу, увидел, как спокойно, с тихой улыбкой на губах, она спит в трагическом свете извергающих огонь небес. И в его мозгу тоже засверкали молнии, не хуже, чем на небосводе. Страсть гремела в нем, подобно ударам грома. По жилам вместо крови потекла раскаленная лава. Он задыхался.
— Пусть ценой моей души, но она будет моей! Колдун, откуда твое могущество? Говорят, тебе помогают адские силы… Пусть так! Если понадобится, я отдам тебе свою душу…
— Я беру ее!. — ответил Нострадамус.
Король бросился вперед. Слышал ли он ответ Нострадамуса, может быть, куда более удивительный и, уж точно, более чудовищный, чем появление Флоризы? Сомневаемся. Он очертя голову бросился к капитану эскорта и двум матронам, восседавшим в карете, быстро отдал распоряжения и сообщил:
— Через три дня я буду в Пьерфоне…
Карета сразу же тронулась с места. Всадники рысью припустились рядом с ней. Генрих смотрел вслед, стоя под теплым дождем, падавшим крупными каплями, до тех пор, пока вся группа не скрылась из вида. Тогда, убедившись в том, что победил, полностью овладев собой и став еще более холодным, чем обычно, он вернулся к Нострадамусу, который все это время не спускал с него глаз.
— Просите все, чего хотите! — резко сказал он.
— Мне ничего не нужно от вас. Ничего. И я в вас не нуждаюсь. Но вы, сир, вы нуждаетесь во мне. Вы собираетесь ехать в Пьерфон. Если вы хотите, чтобы все задуманное вами удалось, я должен знать день отъезда.
— Сегодня суббота… — задумчиво проговорил Генрих. — Суббота… В следующую среду я буду в Пьерфоне!
Нострадамус повторил:
— В среду…
Потом, поклонившись королю со спокойным величием, отличавшим его от всех остальных людей, маг шагнул в сторону ворот, намереваясь покинуть Генриха. Но король схватил его за руку и воскликнул:
— Вы же обещали мне еще и Руаяля де Боревера!
— Получите. Как девушку.
— Когда? Говорите: когда?
— Скоро. Через несколько дней. Разбойник сам придет к королю…
Едва король, Нострадамус и Сент-Андре скрылись под струями дождя, из глубины каштановой рощи вышел бледный от бешенства молодой человек. Он все видел: как подошел к королю колдун, как появилась и села в карету Флориза, как карета отъехала… Этим шпионом, следившим из засады за происходящим, был Ролан де Сент-Андре. Придя рано утром в Лувр из-за того, что ему надлежало присутствовать в спальне короля, когда тот встает с постели, юноша внезапно наткнулся на двух мужчин в масках, один из которых был его собственный отец, а другой — Генрих Французский. В том, что лица их были прикрыты масками, в общем, не было ничего удивительного: в те времена маски употреблялись едва ли не чаще, чем перчатки. Но куда в такой час направлялись эти господа, которых Ролан узнал сразу же, без всякого усилия — по росту, по осанке, по костюмам, наконец? Он тайком последовал за ними. Ему удалось проникнуть в каштановую рощу, оставшись незамеченным. И теперь он знал все.
Ролан скрипнул зубами. В этот момент он готов был собственными руками убить короля. Молодой человек, не теряя времени и не обращая внимания на сопровождавшийся страшными раскатами грома ливень, вернулся домой, в особняк на улице Бетизи. А через час он уже догонял карету, в которой увозили Флоризу.
Часть шестнадцатая
ИГРЫ СУДЬБЫ
I. …И правила этикета
Несколько дней спустя к Нострадамусу явился посланник из Лувра, который принес письмо с сообщением о том, что Генрих II назначает его королевским лекарем. Нострадамус отправился во дворец, чтобы поблагодарить короля за оказанную ему милость, был принят монархом дружески, а охранникам было приказано воздавать колдуну такие же почести, какие полагаются коннетаблю.
Король подтвердил свое намерение завтра, в среду, уехать к Флоризе. А больше Нострадамусу ничего и не хотелось узнать. Он вернулся в свой замок и со свойственным ему удивительным спокойствием стал ожидать наступления дня, который должен был полностью изменить его судьбу, дня, когда суждено было осуществиться его мести. Завтра от его искры вспыхнет огонь! Завтра он натравит Руаяля де Боревера на Генриха II! Боревер тоже ожидал среды со все возрастающим нетерпением: ведь только во вторник вечером Нострадамус пообещал ему сказать, где же находится Флориза. А до этого момента оставалось еще несколько часов…
Что до короля, то он, в свою очередь, просто сгорал от нетерпения: завтра он отправится в Пьерфон! О, какое любовное приключение его ожидает! Он уже не получал никакого удовольствия от игры: страсть все росла и росла в нем.
И, наконец, Екатерина Медичи не меньше всех перечисленных выше ждала среды. Только — с холодным бешенством. Лувр кишмя кишел ее шпионками. Ей, разумеется, было отлично известно, почему и как Роншероль попал в Шатле, было известно и о том, что завтра король уезжает в Пьерфон, чтобы встретиться там с Флоризой.
Она испытывала страшные муки. Если бы королева могла, она сама заколола бы Генриха кинжалом еще до среды!
Если бы вы увидели Екатерину во вторник к вечеру, вы бы сочли ее за призрак. Она удалилась в молельню и даже не стала зажигать свечи. Становилось все темнее, по стенам бродили гигантские тени. Екатерина была с головы до ног в черном, и во мраке было видно только странно бледное пятно ее лица, похожего на трагическую маску.
«Мне нужно увидеться с колдуном!» — подумала королева.
Она прошла коридором и оказалась рядом с помещением, отведенным для ее новых четырех телохранителей. Екатерина могла постоянно наблюдать за ними, следить за их поведением, слушать их разговоры, укрывшись в маленьком кабинете, примыкавшем к этому помещению, а они даже и не подозревали о его существовании. Королева вошла в этот кабинет.
Официально они состояли на службе в охране Ее Величества. Однако капитан охраны знал их только по именам, упомянутым в контрольном регистре. Им не давали никаких заданий, им не приходилось брать в руки оружия, они не присутствовали ни на каких церемониях. Екатерина приберегала их для личных нужд. Четыре прекрасно выдрессированных пса, спящие у ее ног, готовые по ее знаку броситься, ощерившись, на любого, на кого она только укажет, — такими она хотела видеть своих новых телохранителей.
Как мы уже говорили, у них было собственное помещение, отделенное от женской половины узким коридором. Но Екатерина, знавшая толк в дисциплине, ничуть не боялась нежелательных встреч: она отлично знала, что для всех, кому не положено бывать здесь, коридор шириной в три шага — препятствие непреодолимое. К телохранителям был приставлен специальный лакей. Его звали Губертом. Но они прозвали слугу Капономnote 46 — тогда это прозвище еще не приобрело того уничижительного смысла, какой ему, в конце концов, присвоили.
У них вроде бы и не было никаких прямых обязанностей, но вся жизнь их проходила по военному распорядку. Вот какому. В шесть утра — подъем, молитва, завтрак. В семь — месса в молельне королевы. В восемь — военные занятия, часто — в присутствии королевы. Сначала им дали для этих занятий рапиры с предохранительными наконечниками, затем — нормальные шпаги. В девять — второй завтрак, после него — отдых. В полдень — обед, который обычно продолжался до двух часов. С двух до трех им разрешалось погулять за стенами Лувра, но строго по одному, — вот почему они ни разу не воспользовались этим своим правом. В четыре — полдник (печенья, варенье, испанские вина). С пяти до семи — военные занятия. В семь — ужин (похлебка, кабанье или оленье мясо, объедки с королевского стола). В восемь вечера под руководством четырех придворных дам из Летучего эскадрона — обучение правилам светской жизни. Ровно в десять — отбой: они укладывались в постели, гасили свет и начинали дружно храпеть в четыре глотки.
Время от времени по ночам устраивалась учебная тревога. Внезапно начинал трезвонить соединенный шнурком со спальней королевы колокольчик. За пять минут им следовало встать, одеться, вооружиться и выстроиться, пряча запухшие глаза, в оружейном зале, куда приходила произвести им смотр сама Екатерина. Отпущенные на сборы пять минут уходили, кроме того, на проклятия, ругань, брань. Их утешали после этих насильственных побудок только несколько золотых монет, полученных из рук властительницы, если все оказывалось в порядке.
Они стали совершенно неузнаваемы: они стали жирными! Да, это уже не были голодные волки, тощие звери со сверкающим взглядом, бросавшиеся, что ни вечер, на охоту за добычей, какую только можно было найти в том лесу, что звался Парижем. Теперь это были сторожевые псы. А сторожевые псы — всегда жирные…
А их наряды! Их шляпы с перьями! Да-да, с настоящими страусовыми перьями — кудрявыми, свежими и пушистыми! Их переливающиеся яркими красками бархатные камзолы! Их высокие сапоги из мягкой кожи, сапоги без единой прорехи! У Буракана появился плащ вишневого шелка! Тринкмаль смог бы занять достойное место на одной из картин Веласкеса! Корподьябля одели в лазурный бархат! Страпафар носил кружева! Они были роскошны, они были разодеты с иголочки!
В тот вечер они только-только закончили ужинать. Корподьябль вылил последние капли вина из кувшина в свой кубок и одним глотком опустошил его. Этот кубок, как и три остальных, уже стоявших на белоснежной скатерти, был из чистого серебра. Корподьябль с минуту молча изучал пустой кубок, потом огляделся по сторонам и, видя, что никто не смотрит в его сторону, быстро припрятал его. А как же! Это ведь чистое серебро! Что поделаешь — привычка, инстинкт… Он широко улыбнулся. Его усы при этом протянулись за уши. В ту же минуту, взглянув на стол, он заметил, что и три остальных кубка исчезли: его сотоварищи, действительно не посмотрев в его сторону, все-таки поняли, что он сделал, и — последовали его примеру. Что поделаешь — инстинкт, привычка…
Четыре телохранителя пристально посмотрели друг другу в глаза. Минута прошла в безмолвном восхищении, в наслаждении собственной предприимчивостью и сноровистостью: это же надо — так ловко стибрить кубки! И вдруг произошло нечто странное. Буракан испустил вздох, от которого задрожали пустые бутылки на столе, и медленно вытащил из-под своего прекрасного вишневого плаща только что похищенный им серебряный кубок. Поставил его на стол.
— Зачем, Святой Иисусе, зачем это теперь?
Тут же и остальные три кубка вернулись на свои места. Да. Зачем это теперь? Зачем теперь трудиться и воровать? Зачем? Четыре тяжелых вздоха бурей пронеслись по комнате — так могла бы вздохнуть потерпевшая бедствие порядочность… Этакий ностальгический квартет…
Только друзья размечтались о былых временах, в комнату, как легкий ветерок, впорхнули, шурша шелками и благоухая нежными ароматами, четыре телохранительницы из Летучего эскадрона, четыре продувных бабенки, приставленные Екатериной к нашим храбрецам в целях воспитания, — служанки из «Белой свиньи», если еще помните их.
— Святая Мадонна, — воскликнула шатенка, — вы все еще за столом?
— Ну-ка, быстрее! — скомандовала блондинка. — За работу, благородные сеньоры!
Бывшие разбойники вскочили как ошпаренные, бросая исподтишка на красоток пламенные взгляды… Какие взгляды! В них можно было прочесть все, что угодно: гнев, бешенство, тоску, жажду бунта, все, кроме любви!
А ведь сколько им было обещано! И теперь — ничего, никакого, пусть даже мимолетного, поцелуя! Страпафар, говоря об этом, ругался на чем свет стоит и щелкал ногтем по своим острым зубам. Да, они больше не любили этих девиц, те перестали быть для них прелестными девушками, которых надо завоевать, превратились в проклятых мучительниц, обучающих правилам этикета.
Ах, эти правила этикета! Ай-яй-яй! Господи Иисусе! Теперь им надо учиться ходить, как ходят при дворе, поворачиваться на каблуках, какого черта!
Екатерина прекрасно понимала, насколько полезны ей могут оказаться эти четыре бульдога громадных размеров и без всякой морали. Она хотела, чтобы они повсюду сопровождали ее, предвидя, к каким тяжелым последствиям могут привести происходящие сегодня события. Следовательно, нужно поскорее сделать их презентабельными. Выдрессировать свору диких псов и превратить их в группу элегантных сеньоров, не применяя никаких угроз. И она их воспитывала! Воспитывала кнутом и пряником. Сейчас была очередь кнута.
В мгновение ока четыре телохранителя выстроились в шеренгу, при полном параде — в шляпах, плащах, с перевязями и рапирами на боку. Девушки приступили к весьма серьезному осмотру. Они на самом деле усердствовали. Каждая намеревалась сделать из своего бродяги великолепного дворянина. Они придирались к любой мелочи: к нарушениям осанки, к проявлениям дурного вкуса, к остаткам варварства в костюмах.
Бывшие разбойники внимательно слушали и послушно выполняли все, что им говорилось, но при этом вытаращивали глаза, и «эти чертовы болтуньи» часто слышали, как из глоток их воспитанников вырываются глухие проклятия. Но они не сердились: всякая работа имеет свои издержки.
— Ну, хорошо, — сказала наконец брюнетка и захлопала в ладоши (ручки у нее были на удивление маленькие и белые). — Теперь перейдем к настоящей работе. Чья сегодня вечером очередь брать урок?
— Господина Буракана, — напомнила рыженькая. Буракан жалобно вздохнул, и перья на шляпах его соседей по строю затрепетали. Но это не помешало рыженькой мгновенно выстроить декорацию для занятий. Стол затащили в угол комнаты, кресла поместили в другом углу. И она начала:
— Господин де Буракан, предположим, что вас удостоили чести приветствовать Его Величество (да хранит нас Господь от этого!)… Итак, вы впервые идете на аудиенцию. Вы, господин де Страпафар, сядьте вот в это кресло и не двигайтесь: вы будете королем. — Страпафар подкрутил усы и приосанился, принимая правильную, как ему казалось, позу для монарха. — Вы, господин де Тринкмаль, садитесь здесь, вы будете исполнять роль монсеньора дофина. Вы, господин де Корподьябль, идите туда, сядьте слева от короля. Вы теперь — монсеньор герцог Савойский. Девушки, займите свои места: вы станете изображать Ее Величество королеву, госпожу Диану де Валентинуа и госпожу Маргариту Французскую. А я возьму на себя роль глашатая. Выйдите за дверь, господин де Буракан. Внимание, я объявляю!
Буракан опустил голову так, словно ему должны были зачитать смертный приговор. Рыженькая, стараясь подражать пронзительному голосу герольда, прокричала:
— Господин шевалье де Буракан!
Никто даже не улыбнулся, все понимали: не до смеха — дело серьезное. Бедняга Буракан знал это лучше всех. Он двинулся вперед, шагая, как носорог, который смертельно боится раздавить яичную скорлупку.
— Послушайте! — завопила разгневанная воспитательница. — Как вы ходите?! Голову выше, черт побери! Грудь вперед, к дьяволу! Смотрите прямо перед вами — на подножие трона! Правую руку — в кулак и на бедро! Почему согнуты колени? А ну, подтянитесь! А теперь вы слишком напряжены! Ладно, подошли… Остановитесь в трех шагах от трона и — приветствие!
Буракан остановился. Впрочем, он бы и не смог идти дальше: рыженькая схватила его за руку. Он поклонился и пробасил:
— Здравствуйте, сир!
— Идиот несчастный! Вы можете подождать, пока король соизволит сам обратиться к вам? Когда Его Величество скажет вам, к примеру: «Господин де Буракан, как я счастлив видеть вас…» — только тогда вы заговорите. Ну, давайте! Приветствуйте короля! Найдите для него приятные слова, отвечающие правилам хорошего тона! Например, вы можете сказать: «Сир, вы видите перед собой самого счастливого из дворян вашего королевства, поскольку мне оказана высокая честь предстать перед Вашим Величеством!» А теперь, прежде чем удалиться, предложите что-нибудь Его Величеству. Обычно предлагают отдать королю свою кровь, свое имущество… Говорят, к примеру, так…
— Королева! — воскликнула блондинка, вскакивая с места.
Вошла улыбающаяся королева, всем своим видом показывая, что наступило время пряника. Телохранители вытянулись в струнку, как солдаты перед главнокомандующим. Барышни из Летучего эскадрона приветствовали свою хозяйку изящным глубоким реверансом. Королева улыбнулась Тринкмалю, подергала за длинный ус Корподьябля, замерла в притворном восхищении перед Страпафаром, похлопала по щеке Буракана. Они затрепетали от нахлынувших чувств.
Искушать и поощрять «воспитанников», превращая их таким образом в преданных сторожевых псов, готовых отдать за нее жизнь, — это, конечно, была игра. И королева весьма в ней преуспела. Они страстно ею восхищались, они трепетали перед ней, прежде всего, потому, что это была королева, но в немалой степени и потому, что это была Екатерина как таковая. Они просто не могли видеть ее, не почувствовав священного трепета. По знаку королевы девушки из Летучего эскадрона вышли.
— Дети мои, — сказала тогда Екатерина, — я доверяю только вам одним. Только что я видела, как вы учитесь. Скоро вы будете достойны представления ко двору. По мужеству, силе и ловкости вы стоите двадцати охраняющих меня гвардейцев. По преданности и верности своему слову — всей моей гвардии, если не больше. Сегодня вечером мне нужны в качестве эскорта надежные и решительные люди. Тот, кто меня сопровождает, всегда должен быть готов нанести упреждающий удар кинжалом шпиону. Если кто-то осмелится приблизиться ко мне, нужно сделать все, чтобы этот любопытный отлетел на десять шагов. Если он после этого не сможет подняться на ноги, тем хуже для него. Могу ли я рассчитывать на вас?
Король подтвердил свое намерение завтра, в среду, уехать к Флоризе. А больше Нострадамусу ничего и не хотелось узнать. Он вернулся в свой замок и со свойственным ему удивительным спокойствием стал ожидать наступления дня, который должен был полностью изменить его судьбу, дня, когда суждено было осуществиться его мести. Завтра от его искры вспыхнет огонь! Завтра он натравит Руаяля де Боревера на Генриха II! Боревер тоже ожидал среды со все возрастающим нетерпением: ведь только во вторник вечером Нострадамус пообещал ему сказать, где же находится Флориза. А до этого момента оставалось еще несколько часов…
Что до короля, то он, в свою очередь, просто сгорал от нетерпения: завтра он отправится в Пьерфон! О, какое любовное приключение его ожидает! Он уже не получал никакого удовольствия от игры: страсть все росла и росла в нем.
И, наконец, Екатерина Медичи не меньше всех перечисленных выше ждала среды. Только — с холодным бешенством. Лувр кишмя кишел ее шпионками. Ей, разумеется, было отлично известно, почему и как Роншероль попал в Шатле, было известно и о том, что завтра король уезжает в Пьерфон, чтобы встретиться там с Флоризой.
Она испытывала страшные муки. Если бы королева могла, она сама заколола бы Генриха кинжалом еще до среды!
Если бы вы увидели Екатерину во вторник к вечеру, вы бы сочли ее за призрак. Она удалилась в молельню и даже не стала зажигать свечи. Становилось все темнее, по стенам бродили гигантские тени. Екатерина была с головы до ног в черном, и во мраке было видно только странно бледное пятно ее лица, похожего на трагическую маску.
«Мне нужно увидеться с колдуном!» — подумала королева.
Она прошла коридором и оказалась рядом с помещением, отведенным для ее новых четырех телохранителей. Екатерина могла постоянно наблюдать за ними, следить за их поведением, слушать их разговоры, укрывшись в маленьком кабинете, примыкавшем к этому помещению, а они даже и не подозревали о его существовании. Королева вошла в этот кабинет.
Официально они состояли на службе в охране Ее Величества. Однако капитан охраны знал их только по именам, упомянутым в контрольном регистре. Им не давали никаких заданий, им не приходилось брать в руки оружия, они не присутствовали ни на каких церемониях. Екатерина приберегала их для личных нужд. Четыре прекрасно выдрессированных пса, спящие у ее ног, готовые по ее знаку броситься, ощерившись, на любого, на кого она только укажет, — такими она хотела видеть своих новых телохранителей.
Как мы уже говорили, у них было собственное помещение, отделенное от женской половины узким коридором. Но Екатерина, знавшая толк в дисциплине, ничуть не боялась нежелательных встреч: она отлично знала, что для всех, кому не положено бывать здесь, коридор шириной в три шага — препятствие непреодолимое. К телохранителям был приставлен специальный лакей. Его звали Губертом. Но они прозвали слугу Капономnote 46 — тогда это прозвище еще не приобрело того уничижительного смысла, какой ему, в конце концов, присвоили.
У них вроде бы и не было никаких прямых обязанностей, но вся жизнь их проходила по военному распорядку. Вот какому. В шесть утра — подъем, молитва, завтрак. В семь — месса в молельне королевы. В восемь — военные занятия, часто — в присутствии королевы. Сначала им дали для этих занятий рапиры с предохранительными наконечниками, затем — нормальные шпаги. В девять — второй завтрак, после него — отдых. В полдень — обед, который обычно продолжался до двух часов. С двух до трех им разрешалось погулять за стенами Лувра, но строго по одному, — вот почему они ни разу не воспользовались этим своим правом. В четыре — полдник (печенья, варенье, испанские вина). С пяти до семи — военные занятия. В семь — ужин (похлебка, кабанье или оленье мясо, объедки с королевского стола). В восемь вечера под руководством четырех придворных дам из Летучего эскадрона — обучение правилам светской жизни. Ровно в десять — отбой: они укладывались в постели, гасили свет и начинали дружно храпеть в четыре глотки.
Время от времени по ночам устраивалась учебная тревога. Внезапно начинал трезвонить соединенный шнурком со спальней королевы колокольчик. За пять минут им следовало встать, одеться, вооружиться и выстроиться, пряча запухшие глаза, в оружейном зале, куда приходила произвести им смотр сама Екатерина. Отпущенные на сборы пять минут уходили, кроме того, на проклятия, ругань, брань. Их утешали после этих насильственных побудок только несколько золотых монет, полученных из рук властительницы, если все оказывалось в порядке.
Они стали совершенно неузнаваемы: они стали жирными! Да, это уже не были голодные волки, тощие звери со сверкающим взглядом, бросавшиеся, что ни вечер, на охоту за добычей, какую только можно было найти в том лесу, что звался Парижем. Теперь это были сторожевые псы. А сторожевые псы — всегда жирные…
А их наряды! Их шляпы с перьями! Да-да, с настоящими страусовыми перьями — кудрявыми, свежими и пушистыми! Их переливающиеся яркими красками бархатные камзолы! Их высокие сапоги из мягкой кожи, сапоги без единой прорехи! У Буракана появился плащ вишневого шелка! Тринкмаль смог бы занять достойное место на одной из картин Веласкеса! Корподьябля одели в лазурный бархат! Страпафар носил кружева! Они были роскошны, они были разодеты с иголочки!
В тот вечер они только-только закончили ужинать. Корподьябль вылил последние капли вина из кувшина в свой кубок и одним глотком опустошил его. Этот кубок, как и три остальных, уже стоявших на белоснежной скатерти, был из чистого серебра. Корподьябль с минуту молча изучал пустой кубок, потом огляделся по сторонам и, видя, что никто не смотрит в его сторону, быстро припрятал его. А как же! Это ведь чистое серебро! Что поделаешь — привычка, инстинкт… Он широко улыбнулся. Его усы при этом протянулись за уши. В ту же минуту, взглянув на стол, он заметил, что и три остальных кубка исчезли: его сотоварищи, действительно не посмотрев в его сторону, все-таки поняли, что он сделал, и — последовали его примеру. Что поделаешь — инстинкт, привычка…
Четыре телохранителя пристально посмотрели друг другу в глаза. Минута прошла в безмолвном восхищении, в наслаждении собственной предприимчивостью и сноровистостью: это же надо — так ловко стибрить кубки! И вдруг произошло нечто странное. Буракан испустил вздох, от которого задрожали пустые бутылки на столе, и медленно вытащил из-под своего прекрасного вишневого плаща только что похищенный им серебряный кубок. Поставил его на стол.
— Зачем, Святой Иисусе, зачем это теперь?
Тут же и остальные три кубка вернулись на свои места. Да. Зачем это теперь? Зачем теперь трудиться и воровать? Зачем? Четыре тяжелых вздоха бурей пронеслись по комнате — так могла бы вздохнуть потерпевшая бедствие порядочность… Этакий ностальгический квартет…
Только друзья размечтались о былых временах, в комнату, как легкий ветерок, впорхнули, шурша шелками и благоухая нежными ароматами, четыре телохранительницы из Летучего эскадрона, четыре продувных бабенки, приставленные Екатериной к нашим храбрецам в целях воспитания, — служанки из «Белой свиньи», если еще помните их.
— Святая Мадонна, — воскликнула шатенка, — вы все еще за столом?
— Ну-ка, быстрее! — скомандовала блондинка. — За работу, благородные сеньоры!
Бывшие разбойники вскочили как ошпаренные, бросая исподтишка на красоток пламенные взгляды… Какие взгляды! В них можно было прочесть все, что угодно: гнев, бешенство, тоску, жажду бунта, все, кроме любви!
А ведь сколько им было обещано! И теперь — ничего, никакого, пусть даже мимолетного, поцелуя! Страпафар, говоря об этом, ругался на чем свет стоит и щелкал ногтем по своим острым зубам. Да, они больше не любили этих девиц, те перестали быть для них прелестными девушками, которых надо завоевать, превратились в проклятых мучительниц, обучающих правилам этикета.
Ах, эти правила этикета! Ай-яй-яй! Господи Иисусе! Теперь им надо учиться ходить, как ходят при дворе, поворачиваться на каблуках, какого черта!
Екатерина прекрасно понимала, насколько полезны ей могут оказаться эти четыре бульдога громадных размеров и без всякой морали. Она хотела, чтобы они повсюду сопровождали ее, предвидя, к каким тяжелым последствиям могут привести происходящие сегодня события. Следовательно, нужно поскорее сделать их презентабельными. Выдрессировать свору диких псов и превратить их в группу элегантных сеньоров, не применяя никаких угроз. И она их воспитывала! Воспитывала кнутом и пряником. Сейчас была очередь кнута.
В мгновение ока четыре телохранителя выстроились в шеренгу, при полном параде — в шляпах, плащах, с перевязями и рапирами на боку. Девушки приступили к весьма серьезному осмотру. Они на самом деле усердствовали. Каждая намеревалась сделать из своего бродяги великолепного дворянина. Они придирались к любой мелочи: к нарушениям осанки, к проявлениям дурного вкуса, к остаткам варварства в костюмах.
Бывшие разбойники внимательно слушали и послушно выполняли все, что им говорилось, но при этом вытаращивали глаза, и «эти чертовы болтуньи» часто слышали, как из глоток их воспитанников вырываются глухие проклятия. Но они не сердились: всякая работа имеет свои издержки.
— Ну, хорошо, — сказала наконец брюнетка и захлопала в ладоши (ручки у нее были на удивление маленькие и белые). — Теперь перейдем к настоящей работе. Чья сегодня вечером очередь брать урок?
— Господина Буракана, — напомнила рыженькая. Буракан жалобно вздохнул, и перья на шляпах его соседей по строю затрепетали. Но это не помешало рыженькой мгновенно выстроить декорацию для занятий. Стол затащили в угол комнаты, кресла поместили в другом углу. И она начала:
— Господин де Буракан, предположим, что вас удостоили чести приветствовать Его Величество (да хранит нас Господь от этого!)… Итак, вы впервые идете на аудиенцию. Вы, господин де Страпафар, сядьте вот в это кресло и не двигайтесь: вы будете королем. — Страпафар подкрутил усы и приосанился, принимая правильную, как ему казалось, позу для монарха. — Вы, господин де Тринкмаль, садитесь здесь, вы будете исполнять роль монсеньора дофина. Вы, господин де Корподьябль, идите туда, сядьте слева от короля. Вы теперь — монсеньор герцог Савойский. Девушки, займите свои места: вы станете изображать Ее Величество королеву, госпожу Диану де Валентинуа и госпожу Маргариту Французскую. А я возьму на себя роль глашатая. Выйдите за дверь, господин де Буракан. Внимание, я объявляю!
Буракан опустил голову так, словно ему должны были зачитать смертный приговор. Рыженькая, стараясь подражать пронзительному голосу герольда, прокричала:
— Господин шевалье де Буракан!
Никто даже не улыбнулся, все понимали: не до смеха — дело серьезное. Бедняга Буракан знал это лучше всех. Он двинулся вперед, шагая, как носорог, который смертельно боится раздавить яичную скорлупку.
— Послушайте! — завопила разгневанная воспитательница. — Как вы ходите?! Голову выше, черт побери! Грудь вперед, к дьяволу! Смотрите прямо перед вами — на подножие трона! Правую руку — в кулак и на бедро! Почему согнуты колени? А ну, подтянитесь! А теперь вы слишком напряжены! Ладно, подошли… Остановитесь в трех шагах от трона и — приветствие!
Буракан остановился. Впрочем, он бы и не смог идти дальше: рыженькая схватила его за руку. Он поклонился и пробасил:
— Здравствуйте, сир!
— Идиот несчастный! Вы можете подождать, пока король соизволит сам обратиться к вам? Когда Его Величество скажет вам, к примеру: «Господин де Буракан, как я счастлив видеть вас…» — только тогда вы заговорите. Ну, давайте! Приветствуйте короля! Найдите для него приятные слова, отвечающие правилам хорошего тона! Например, вы можете сказать: «Сир, вы видите перед собой самого счастливого из дворян вашего королевства, поскольку мне оказана высокая честь предстать перед Вашим Величеством!» А теперь, прежде чем удалиться, предложите что-нибудь Его Величеству. Обычно предлагают отдать королю свою кровь, свое имущество… Говорят, к примеру, так…
— Королева! — воскликнула блондинка, вскакивая с места.
Вошла улыбающаяся королева, всем своим видом показывая, что наступило время пряника. Телохранители вытянулись в струнку, как солдаты перед главнокомандующим. Барышни из Летучего эскадрона приветствовали свою хозяйку изящным глубоким реверансом. Королева улыбнулась Тринкмалю, подергала за длинный ус Корподьябля, замерла в притворном восхищении перед Страпафаром, похлопала по щеке Буракана. Они затрепетали от нахлынувших чувств.
Искушать и поощрять «воспитанников», превращая их таким образом в преданных сторожевых псов, готовых отдать за нее жизнь, — это, конечно, была игра. И королева весьма в ней преуспела. Они страстно ею восхищались, они трепетали перед ней, прежде всего, потому, что это была королева, но в немалой степени и потому, что это была Екатерина как таковая. Они просто не могли видеть ее, не почувствовав священного трепета. По знаку королевы девушки из Летучего эскадрона вышли.
— Дети мои, — сказала тогда Екатерина, — я доверяю только вам одним. Только что я видела, как вы учитесь. Скоро вы будете достойны представления ко двору. По мужеству, силе и ловкости вы стоите двадцати охраняющих меня гвардейцев. По преданности и верности своему слову — всей моей гвардии, если не больше. Сегодня вечером мне нужны в качестве эскорта надежные и решительные люди. Тот, кто меня сопровождает, всегда должен быть готов нанести упреждающий удар кинжалом шпиону. Если кто-то осмелится приблизиться ко мне, нужно сделать все, чтобы этот любопытный отлетел на десять шагов. Если он после этого не сможет подняться на ноги, тем хуже для него. Могу ли я рассчитывать на вас?