Зевако Мишель. Последняя схватка

   Виолетта стояла рядом и терпеливо ждала своей очереди.
   — Да, — шепнул женщине Пардальян минуту назад, — тяжелая была схватка… Но девочка победила, как я и предполагал. Вы можете гордиться своей дочерью, Виолетта, Ну, пойдемте к ним.
   От нахлынувшей на него волны счастья герцог словно помолодел и обрел на миг прежние чувства, которые, как солнце, согревали когда-то героическую и пылкую любовь Карла Ангулемского и прекрасной Виолетты. А герцогиня не утратила ни толики былых чувств… Супруг заключил Виолетту в страстные объятия, нашептывая ей на ухо нежные слова, и она утешилась, мечтая, что прежняя любовь снова согреет их дом. Затем наступил черед Пардальяна. Растроганный шевалье уже несколько минут чуть насмешливо наблюдал за сценой примирения, которому в немалой степени способствовал. Герцог же понимал, что жена и дочь ждут теперь, чтобы он обратился к Пардальяну с дружескими словами. И Карл Ангулемский сделал это.
   — Пардальян, — проговорил он, — я обещаю вам, что порву с герцогиней де Соррьентес. Клянусь честью, что, пока вы живы, юный король Людовик XIII может меня не опасаться.
   Виолетта и Жизель были так рады, что даже не заметили маленькой оговорки.
   А вот всегда внимательный Пардальян не пропустил ее мимо ушей. Устремив на герцога проницательный взгляд, он сказал про себя:
   «Ну-ну… Клянусь честью, он все-таки оставляет себе этакую маленькую лазейку на будущее!.. Но я вижу, что он искренен!.. Ничего не поделаешь: от страшного недуга — властолюбия — он не избавится до самой смерти».
   Шевалье беззаботно пожал плечами и додумал свою мысль:
   «Не беда! Моя кончина освободит меня от всех земных забот. И пусть герцог тогда делает, что захочет. Главное — сейчас Фауста в тупике!»
   Тут Пардальян заметил, что все удивлены его молчанием, и важно сказал:
   — Герцог, я принимаю ваше обещание в той форме, в какой вы его дали.
   Невозможно описать бурную радость присутствующих. Заметим только, что герцог, похоже, ничуть не жалел о клятве, которую вырвали у него с таким трудом. Конечно же, Одэ де Вальвер был представлен — и принят так, как в этом доме принимали только тех, кто пользовался уважением Пардальяна. Что касается Ландри Кокнара, то хоть он и был простым слугой, но являлся также боевым соратником, и презиравший условности Пардальян не захотел обойти его своим вниманием. Представляя оруженосца семье герцога, шевалье нашел такие лестные слова, что славный Ландри был тронут до глубины души. Отныне он готов был пойти за господина шевалье и в огонь, и в воду.
   Когда бурные восторги стали понемногу стихать, Пардальян вернулся к серьезному разговору.
   — А теперь скажите, монсеньор, — попросил он, — что вы собираетесь делать с герцогиней де Соррьентес?
   — Завтра я отправлюсь к ней и честно предупрежу, чтобы она на меня не рассчитывала, поскольку я отказываюсь от трона, — не задумываясь, ответил герцог.
   — Нет, это безумие, — живо возразил Пардальян.
   — Почему? — изумился Карл Ангулемский.
   — Неужели вы думаете, что она вас простит? — усмехнулся шевалье. — Ведь она решит, что это измена.
   — Да что она мне может сделать? — вскинул брови герцог.
   — Засадит в Бастилию, черт побери! — воскликнул Пардальян.
   — В Бастилию! — вскричали разом Виолетта и Жизель. Побледнев, они бросились к герцогу, словно желая защитить его.
   — Ну да, в Бастилию, — решительно повторил Пардальян. — Разве вы не помните, монсеньор, что в руках мадам Фаусты подписанный приказ?.. Ей остается только пустить его в ход.
   — Действительно! — пробормотал герцог. — Я совсем забыл об этом… Да, было бы глупо самому лезть в западню. Мы переберемся в наш особняк на улице Дофин или в дом на улице Барре. И тогда я уведомлю эту женщину… Ведь надо же ее как-то предупредить!
   — И вскоре к вам заявится господин де Сегье со своими стрелками, чтобы взять вас под стражу, монсеньор, — вмешался Вальвер, который на этот раз принимал участие в разговоре,
   — Вот именно, — подтвердил Пардальян.
   — Черт! — выругался обескураженный герцог.
   — Добавлю, — заметил Пардальян, — что в Париже вам не укрыться: Фауста найдет вас, где бы вы ни прятались.
   — Черт! Вот черт! — повторил герцог, по-настоящему испугавшись: он слишком хорошо знал Фаусту. — Снова в Бастилию!.. О дьявол, лучше заколоться шпагой!
   — Что ты, Карл! — ужаснулась герцогиня.
   И, прижав руки к груди, взмолилась:
   — Почему бы нам не отправиться в наши владения?.. Кто мешает нам вернуться в Орлеан?.. Мы были там так счастливы рядом с вашей добрейшей матушкой.
   — Это единственное разумное решение, — поддержал Виолетту Пардальян, и она горячо поблагодарила его взглядом.
   — Вынужден признать, что это так, — вздохнул герцог.
   И с явным сожалением он произнес:
   — На сборы уйдет несколько дней. Мы проведем их здесь, затаившись в этой конуре. И сразу в путь.
   — Какое счастье! — возликовала Жизель, захлопав в ладоши, как малое дитя.
   Она бросилась матери на шею и шепнула ей на ухо:
   — Я же говорила, матушка, что счастье непременно к вам вернется!
   — Но это случилось лишь благодаря тебе и нашему несравненному другу Пардальяну, — ответила сияющая герцогиня, прижимая к себе дочь.
   — Погодите, — сказал Пардальян, — вы забываете, монсеньор, что испанец д'Альбаран знает про эту конуру, как вы изволили назвать сей прекрасный городской дом. Вас найдут и здесь. Нет, уж поверьте мне, раз вам ясно, что надо уезжать, поймите и то, что это надо сделать прямо сегодня, не теряя ни минуты. Когда вы будете в безопасности в своих владениях, вы спокойно можете посмеяться над мадам Фаустой. А я берусь предупредить ее об изменении ваших планов в должное время, то есть тогда, когда вы достаточно далеко отъедете от Парижа. Кроме того, я берусь устроить ей столько хлопот, что ей некогда будет думать о вас. Впрочем, убить вас она не решится, а навредить вам она не может без поддержки Марии Медичи и Кончини. А королева с фаворитом и не подумают вас беспокоить: с них хватит и того, что вы уехали. Так что отправляйтесь, монсеньор, отправляйтесь немедленно.
   Совет был хорош. Жене и дочери не пришлось долго уговаривать герцога. Виолетта с дочерью жили в Париже под чужими именами, имея под рукой только самое необходимое, и потому сборы были недолгими.
   Не прошло и часа, как Пардальян уже прощался со всем семейством, оставаясь полноправным хозяином дома, который мог хоть разобрать по камешку, если бы это понадобилось для спасения беглецов. Виолетта забрала с собой единственную служанку: в эту таинственную обитель герцогиня перебралась, чтобы устроить побег любимого Карла, и другой прислуги в доме не было. Вскоре отец, мать и дочь уже ехали верхом по дороге, ведущей в Орлеан. Они не слишком спешили и не погоняли лошадей. Семью герцога сопровождали шесть молодцов, вооруженных до зубов.
   Особнячок был наглухо закрыт и казался теперь необитаемым. Пардальян, Вальвер и Ландри Кокнар устроились в нем, как у себя дома. Когда они остались одни, Пардальян распорядился:
   — Ландри, сходи-ка на кухню. Герцогиня уверяла, что там запасов на два-три дня, да и в погребе кое-что найдется. Обследуй все хорошенько. На королевское пиршество мы не рассчитываем, однако надеемся на приличный обед… Не знаю, как вам, граф, а мне кажется, что у меня уже неделю маковой росинки во рту не было,
   — И у меня такое же ощущение, — признался Вальвер. — Эх, сейчас бы хороший кусок мяса…
   И очень серьезно добавил:
   — А Ландри такой аппетитный, такой пухленький… Я просто с трудом сдерживаюсь, чтобы не поддаться соблазну, черт побери!
   — Да что вы, сударь! — всполошился Ландри Кокнар. — У меня мясо, как подошва. Еще зубы обломаете ненароком!
   Пардальян и Вальвер расхохотались. Глядя на них, загоготал и Ландри. А потом сказал:
   — Господин шевалье, я буду иметь честь приготовить вам такой обед, какого вы в жизни не едали!
   И он исчез с поразительной быстротой; то ли его подгоняло чрезмерное усердие, то ли стремление спасти от зубов хозяина свою драгоценную шкуру, под которой мясо было — «как подошва».
   Пардальян подхватил Вальвера под руку и потащил куда-то, объясняя на ходу:
   — Береженого Бог бережет. А вдруг эти бандиты вздумают напасть на нас? Надо обследовать дом и сообразить, что тут к чему.
   Оба они отличались исключительной остротой зрения, и осмотр был произведен быстро и тщательно.
   — Теперь в подвал, — скомандовал Пардальян. — Герцог говорил о каком-то лазе, выводящем на улицу Коссонри. Пойдем посмотрим.
   Они быстро нашли подземный ход, скользнули вниз — и вскоре действительно попали в здание, стоявшее на улице Коссонри. Приоткрыв ворота, мужчины выглянули на улицу. На обратном пути Пардальян заметил:
   — Мы были сейчас в двух шагах от улицы Свекольный ряд и от знаменитого трактира «Бегущая свинья». Там всегда людно. И никто не обратит на нас никакого внимания.
   Они вернулись в особнячок, в ту самую комнату, похожую на гостиную, куда влезли недавно через окно, сжимая в руках обнаженные шпаги. На улице было еще светло, но в комнате царил полумрак: ставни были крепко заперты, окно закрыто и занавешено, а тьму рассеивал лишь слабый огонек одной-единственной свечи. Тут Вальвер сказал:
   — Я просто поражен, как ловко вы заставили монсеньора герцога Ангулемского отказаться от своих претензий и разом покончили с коварными планами Фаусты. От души поздравляю.
   — О, не спешите радоваться, — ответил Пардальян с обычной насмешливостью в голосе. — Конечно, мы нанесли ей сокрушительный удар, от которого другой бы не оправился. Но только не она!.. Черт побери, вы рано празднуете победу. Да, я надеюсь, что мадам Фауста откажется от борьбы. Но далеко в этом не уверен.
   — Ну, сударь! А что же ей остается делать без претендента на престол? — изумился Вальвер.
   — А кто вам сказал, что она не найдет другого? — пожал плечами шевалье. — Кого?.. Вандома, Гиза, Конде, а то и самого Кончини. За этой Фаустой нужен глаз да глаз. Может, она будет действовать в интересах своего повелителя — испанского короля… Или в своих собственных интересах… Или вообще ни в чьих, а просто станет творить зло, поскольку это доставит ей удовольствие… Такая уж у нее натура… Поверьте, юный друг, нам надо быть начеку. Сейчас бдительность нужна как никогда!..
   В этот миг распахнулась дверь, и на пороге появился Ландри Кокнар. Важный, как лакей в королевских покоях, он торжественно провозгласил:
   — Не угодно ли господам пройти в соседний зал — мясо господ на столе.
   — Вот черт! — вскричал Пардальян и восхищенно присвистнул. — Какая выучка!..
   И тут же с забавной гримасой передразнил Кокнара:
   — «Не угодно ли господам… мясо господ на столе!» Хотел бы я знать, что там осталось, — ведь у этого ловкача полон рот!
   — Ну и что, — от души расхохотался Вальвер. — Он же рассчитывает на свою долю.
   — Мяса или господ? — спросил Пардальян с самым серьезным видом.
   — Мяса, только мяса, господин шевалье, — не менее серьезно заверил Ландри Кокнар, сгибаясь в низком поклоне.
   — Мерзавец, — загремел Пардальян, — уж не хочешь ли ты сказать, что мы тоже жесткие, как подошва?
   Вальвер просто умирал от смеха. В плутоватых глазах Кокнара прыгали чертики: он прекрасно понимал, что у господина шевалье хорошее настроение и ему хочется пошутить. Но лицо слуги оставалось совершенно бесстрастным. Ландри снова согнулся в почтительнейшем поклоне и важно изрек:
   — Осмелюсь заметить, что так и мясо остынет…
   — Черт! — встрепенулся Пардальян. — Такого преступления я бы себе в жизни не простил! Идем, Одэ, не дадим «нашему мясу» и впрямь превратиться в подошву…
   Они прошли в зал. Стол впечатлял: хрусталь, серебро, пузатые бутылки, закуски, дымящиеся блюда — и такие запахи, что сразу стало ясно: Ландри Кокнар не хвастался, когда говорил, что отлично готовит.
   Пардальян сразу это понял, но вида не подал. Ландри Кокнар же скромно потупился, жадно ожидая похвал.
   — Что ж, за неимением лучшего сойдет и это, — бесстрастно заявил шевалье.
   — Сойдет! — возмутился оруженосец.
   — Надеюсь, это не такая уж отрава… — с сомнением добавил Пардальян.
   — Отрава! — поперхнулся Ландри Кокнар.
   — Не исключено даже, — холодно заключил Пардальян, — что мы почти сносно пообедаем.
   — Почти сносно! — простонал совершенно убитый слуга.
   Видя его гнев и отчаяние, Пардальян не выдержал и звонко расхохотался; Вальвер же буквально задыхался от смеха. Тут и славный Ландри воспрянул духом.
   Отсмеявшись, Пардальян вполне серьезно сказал:
   — За стол, Одэ, за стол. Воздадим должное искусству нашего кулинара. Но даже за обедом не будем отстегивать шпаг. Мы должны смотреть в оба глаза и слушать в оба уха. Нам ни на миг нельзя забывать, что Фауста притаилась где-то рядом. Она только и ждет, когда нас можно будет застать врасплох.

V
ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ ПОСЛАННИК ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА КОРОЛЯ ИСПАНИИ

   В этот день Фауста должна была вручить французскому королю и королеве-регентше грамоты, удостоверяющие, что герцогиня де Соррьентес является чрезвычайным послом испанского короля Филиппа.
   Прием посла всегда считался при дворе большим событием. А горожане в таких случаях заполняли улицы, чтобы поглазеть на торжественную процессию, направляющуюся в Лувр.
   Но прием чрезвычайного посланника короля Испании особенно занимал и горожан, и придворных. Уже больше недели в Париже ни о чем другом и не говорили. Тому был целый ряд причин.
   Во-первых, послом была женщина: такого никогда еще не случалось, и одного этого было вполне достаточно, чтобы возбудить всеобщее любопытство. Во-вторых, этой женщиной была герцогиня де Соррьентес, о которой рассказывали легенды. Никому и в голову не приходило, что легенды эти она придумывала сама и сама же их ловко распространяла, чтобы создать себе «рекламу», как бы мы назвали это нынче.
   При дворе только и было разговоров, что она божественно красива, совершенно обворожительна, невероятно умна и баснословно богата. И всем было чрезвычайно приятно, что Испанию представляет посол, питающий к Франции столь теплые чувства, что его скорее можно принять за представителя Бурбонов.
   Ну, а город был восхищен сказочным состоянием герцогини, ее поистине королевской расточительностью, трогательной простотой в общении, добротой, удивительной для столь знатной дамы, и особенно — неиссякаемой щедрой благотворительностью красавицы. Одним словом, все ее хвалили, все ею восторгались. Понятно, что и простой люд, и приближенные короля ждали в этот день от герцогини особых чудес. И, удивительное дело, никто не был разочарован.
   Фауста знала толк в пышных представлениях и так все обставила, что оставалось только диву даваться, как можно было такое придумать.
   Как обычно, обитатели домов, мимо которых должен был проследовать кортеж, получили приказ вымыть и украсить свои улицы, словно перед королевским выездом. Такова была оборотная сторона медали: парижане обожали подобные зрелища, но готовились к ним за собственный счет. Поэтому всегда находились недовольные… А Фауста хотела видеть только радостные лица. Но прево торговцев Робер Мирон, сеньор дю Трамбле, уже сделал соответствующие распоряжения. Однако на улицах тут же замелькали люди Фаусты. Некоторые жители, услышав повеление прево, уже глухо роптали, но гонцы герцогини заверили всех, что никому не нужно беспокоиться и экономить, ибо ее светлость берет все расходы на себя: надо только представить счет в особняк Соррьентес — и немедленно получить там назад все затраченные деньги. И в результате улицы преобразились, как в сказке.
   Парижане толпились на этих улицах, наслаждаясь величественным зрелищем.
   Процессию возглавлял распорядитель Гийом По, сеньор де Род. Сжимая в руке жезл, он восседал на коне, покрытом великолепной попоной. За ним двигались стрелки, которыми командовал парижский прево Луи Сегье, шевалье короля. Затем — герольды, трубачи, горнисты и барабанщики, которые оглушительно играли на своих инструментах. Далее следовали более ста дворян из свиты герцогини, разодетые в шелка, бархат и атлас, верхом на прекрасных, богато убранных скакунах. Здесь же были дворяне из королевского дома. За ними выступала рота королевских гвардейцев — с развернутыми стягами, с барабанщиками и горнистами впереди. Ротой командовал лейтенант Франсуа де л'Оспиталь, граф дю Алье, брат которого, маркиз де Витри, был капитаном королевской гвардии. Эта рота окружала карету герцогини. А прямо перед экипажем красовался в пух и прах разодетый сеньор, сопровождавший послов в Лувр, — Рене де Ту, сеньор де Боней. Круп его коня был покрыт попоной малинового бархата, сплошь усеянной золотыми геральдическими лилиями.
   Запряженная шестеркой белых лошадей, покрытых золототкаными попонами с изображением испанского герба, карета продвигалась неспешно, напоминая огромный слиток золота на колесах. Затянутая в роскошное одеяние из серебряной парчи со сверкающей цепью ордена Золотого руна, усыпанной драгоценными камнями, и массивной золотой цепью королевского ордена, на днях врученного ей Марией Медичи, герцогиня де Соррьентес находилась в экипаже одна. Она сидела прямо, с гордо поднятой головой, величественная и естественная. Ее улыбка околдовывала. Казалось, женщина стала еще краше и моложе. Покоренная толпа восторженно приветствовала ее, а она отвечала легким наклоном головы, увенчанной тяжелой золотой короной с крупными бриллиантами, которые ослепительно сияли на солнце, словно и оно воздавало герцогине почести, щедро изливая на нее свет и тепло.
   Слева от кареты, восседая на великолепном испанском скакуне, сплошь увешанном золотыми украшениями, ехал дон Кристобаль, граф д'Альбаран. Статная фигура этого великана вызывала всеобщее восхищение.
   За гвардейцами, окружавшими экипаж чрезвычайного посла, катили еще десять карет с одинаковой золотой отделкой. В них ехали фрейлины герцогини. Все они блистали молодостью, красотой и роскошными туалетами.
   Далее следовали испанские и французские вельможи, чиновники, советники, дипломаты, пажи и лакеи. Заключала процессию полурота швейцарских гвардейцев.
   Вот такой ослепительный кортеж медленно продвигался по нарядным улицам, доставляя истинное удовольствие парижанам, радость которых еще более возрастала от мысли, что это дивное зрелище им ничего не стоило. Более того, многие прилично заработали на подготовке к торжествам.
   Так что народ ликовал. К тому же вот уже несколько дней в особняке герцогини милостыню раздавали направо и налево, а ведь и раньше здесь не скупились… По улицам Парижа разносились приветственные клики, не смолкавшие ни на минуту, поскольку люди герцогини смешались с толпой и, как только всеобщий восторг начинал ослабевать, взвинчивали горожан оглушительными воплями, — а вельможи из свиты герцогини и прелестные фрейлины в тонких перчатках осыпали в это время толпу дождем монет. И не какой-нибудь там мелочью, а самыми настоящими тяжелыми золотыми самой настоящей испанской чеканки. Нетрудно себе представить, как все бросались ловить эту удивительную золотую манну и от души кричали: «Слава!»
   Да, это была воистину триумфальная процессия. Таких бесконечных оглушительных приветствий никогда раньше не слышали ни юный король Людовик XIII, ни его царственная мать.
   Мы попытались дать некоторое представление об этом великолепном кортеже. И должны заметить, что все парижане были от него в восторге. Но появление герцогини Соррьентес в Лувре должно было превзойти то, что видели на улицах горожане.
   В роскошном тронном зале собрался весь двор. Точнее, два двора: большой двор Марии Медичи и маленький, не слишком заметный в обычное время двор юного короля. Блестящая и шумная толпа заполняла зал. Золото, шелк, атлас, бархат, парча, бриллианты, жемчуг, перья, ослепительные наряды кавалеров и дам, дивная гармония цветовой палитры — все это складывалось в волшебную картину, не имеющую ни малейшего сходства со скучными и холодными официальными приемами нашего времени, даже если их и называют «самыми блестящими».
   На помосте, покрытом ковром с геральдическими лилиями, был установлен балдахин из бархата, тоже усыпанного лилиями. Под ним — два кресла, вернее — два трона. На одном из них восседал юный король; на шее у монарха — золотая цепь собственного ордена. На другом троне замерла мать Людовика XIII, королева-регентша Мария Медичи.
   Рядом с помостом — насколько это позволяет этикет — стоят две группы: одна — со стороны короля, другая — со стороны Марии Медичи. Это — приближенные венценосных особ. Возле государя: старший сокольничий Люинь, который не стал еще графом; полковник Орнано, командир корсиканцев; герцог де Бельгард, старый маркиз де Сувре, воспитатель Людовика XIII; юный маркиз де Монпульян, сын маркиза де Ла Форса, главный соперник Люиня: эти два любимца короля отчаянно борются за безраздельную привязанность монарха, но пока делят ее между собой.
   Для Кончини все они — заклятые враги.
   Возле Марии Медичи: Леонора Галигаи, мрачная вдохновительница своей безвольной коронованной подруги, действия которой она ловко направляла к вящей пользе и славе своего любимого мужа Кончини; Клод Барбен, главный казначей; маркиз де Темин и его сын, граф де Лозьер; и, наконец, сеньор де Шатовье, старый волокита, которого мы видели в Бастилии, комендантом которой он являлся.
   Притворно улыбаясь, обе эти группы с тревожной подозрительностью присматривались друг к другу.
   В зале присутствовали канцлер, министры, маршалы и самые высокие должностные лица парламента. Лотарингский дом был представлен герцогом Майеннским, губернатором Парижа и острова Иль-де-Франс. Но не было никого из Гизов; не было также ни принца Конде, ни герцога Вандомского, ни графа Суассонского. Впрочем, это никого не удивляло: было известно, что эти вельможи удалились в свои владения и занимаются там расстроенным хозяйством, что стало обычным явлением после смерти Генриха IV. Эти наезды в свои поместья были очень выгодны, ибо слабое и нерешительное правительство всякий раз платило сеньорам за покорность звонкой монетой.
   Вдоль стен тронного зала застыли неподвижные, как статуи, гвардейцы в роскошных костюмах, с копьями в руках, под предводительством капитана — маркиза де Витри.
   Был тут, конечно, и Кончини. Он мог появиться с маршальским жезлом, ибо был маршалом Франции, как и Ледигьер. Ему следовало предстать перед собравшимися в качестве первого дворянина королевства. А он держал себя как хозяин, ибо по воле королевы-регентши получил неограниченную власть как в Лувре, так и во всей стране, хотя и выказывал безграничное почтение к юному монарху. И в качестве хозяина Кончини проявлял удивительную прыть, за всем приглядывая, повсюду успевая, точно соблюдая план церемонии, которую сам продумал до мельчайших подробностей и согласовал с Фаустой.
   Кончини позаботился, разумеется, и о собственной безопасности. Поэтому в зале присутствовали и Роспиньяк, капитан гвардейцев маршала, и четыре лейтенанта его «войска» — Эйно, Лонгваль, Роктай и Лувиньяк. Все они не сводили глаз со своего хозяина. Стараясь не привлекать к себе внимания и держась на некотором расстоянии от Кончини, они повсюду следовали за ним, готовые броситься в бой по малейшему знаку маршала.
   Мы уже заметили, что Кончини сам продумал эту церемонию, одобренную Фаустой. Он взялся также официально представить чрезвычайного посла, хотя это вовсе не входило в его обязанности. Это насоветовала маршалу Леонора.
   А Леонора плохих советов не давала. Она забывала о самолюбии, чтобы сохранить милость особы, которую все еще называла с величайшим почтением «синьорой». Понятно, что Галигаи вела себя так неспроста. Леонора тайно вынашивала чудовищные планы… Почувствовав себя достаточно сильной, она схватит за горло и не отпустит, пока не задушит. А до тех пор Галигаи сумеет быть покорной. И Кончини она убедила, что ему тоже следует выказывать расположение к герцогине. С Марией Медичи Леонора не. считалась настолько, что даже не сочла нужным рассказать той о своих тайных замыслах, направленных против Фаусты. Леонора действовала, зная, что придет время — и одного ее слова будет достаточно, чтобы положение резко изменилось…
   Надо заметить, что Фауста давно уже догадалась о намерениях Леоноры. Но делала вид, что ни о чем не подозревает: пока что ненависть Галигаи играла ей на руку. И Фауста платила своим противникам той же монетой, изображая самую искреннюю и нежную привязанность к Кончини, королеве и ее фаворитке.
   Итак, Кончини предложил Фаусте руку и повел красавицу к трону. Слева от нее находился граф де Карденас, полномочный испанский представитель, перешедший к ней в подчинение, что совсем не огорчало его, поскольку это была одна видимость.
   Наступила полная тишина. Все взоры были прикованы к Фаусте, которая, глядя прямо перед собой, шествовала величественно, словно императрица. Она казалась такой молодой и прекрасной, что по залу пробежал шепот восхищения. Дамы придирчиво рассматривали ее в тайной надежде обнаружить во внешности герцогини какой-нибудь изъян, но надежде этой не суждено было оправдаться. Черты лица Фаусты были столь совершенны, осанка столь благородна и поступь столь царственна, что все головы невольно склонялись при приближении этой поразительной женщины.