Страница:
Когда я закончила и он наконец согрелся под одеялом, я спросила, как его зовут. Он прошептал:
- Фредерик. Можете называть Фред, но так меня звали в тюрьме.
- Долго вы там просидели?
- Шесть лет.
- И как же смылись?
- Это секрет. На случай, если опять сцапают.
Он снова закрыл глаза.
- Расслабьтесь. Никто вас здесь не накроет. Хотите есть?
Он повозил затылком по матрасу, что означало "нет".
- Ну, спите, утро вечера мудреней.
Ответа не последовало. Он спал.
После ужина, уже ночью, я зашла на него взглянуть. Выглядел он неплохо, только говорил во сне. Если я верно разобрала его тарабарщину, он бормотал что-то о качелях, помидоре и корабельном колоколе. Он явственно произнес: "Да подавитесь вы своим колоколом, зануды!" И сжал кулаки, как для драки.
На следующий день у него начался настоящий бред.
Пришлось впутать в это дело еще одного человека. Кого - не скажу. Да потом-то уже чуть не вся команда пронюхала, и мне не мало бабок стоило, чтоб ребята не проболтались. Вы можете с моими показаниями делать что хотите: пишите книгу, снимайте фильм, пусть там даже меня сыграет какая-нибудь крашеная шлюшка, пожалуйста, меня это волнует, как прошлогодний снег, но кто мне помогал прятать Фредерика, вы все равно не выудите. Некоторые из них все еще служат у Джикса, а прознав, он их уж как минимум вышвырнет. Только учтите, что это была ни Эсмеральда, ни Орлом-и-Решкой и ни одна из стюардесс - ни Толедо, ни Бесси. То есть ни единая телка с этой дерьмовой посудины. Конечно, я всего лишь кинозвездочка с куриными мозгами, но все ж не такая дура, чтоб довериться бабе. Даже своей лучшей подруге Рейчел Ди, торгующей сорочками "Эрроу" в Уэствуде, она меня уже наколола. Еще как паскудно. Причем за здорово живешь. Чтоб мужика заарканить.
Короче говоря, после обеда я пришла навестить доходягу уже не одна.
С ней был Лавернь, повар-француз. Он сам это утверждает. По крайней мере известно, что он уволился от продюсера уже давно. (Примечание Мари-Мартины Лепаж, адвоката.)
Мы решили подождать сутки. Я сменила бинты и приволокла еще два одеяла. Фредерик весь горел. Когда у него в башке прояснялось, он твердил одно и то же:
- Пора сниматься с якоря. Пора в путь, иначе я никогда не дойду до конца. Колокол будет звонить и звонить, мне не хватит времени.
На следующий день Фредерику стало получше. Я дала ему поесть. Ел он очень мало, зато выпил много воды. Он был потный как мышь, но дрожал от холода. Когда я его переодевала, он смотрел на меня так, словно не видел. Я была уверена, что он принимает меня за какую-то другую женщину, хотя он ни разу не произнес имени. Зато называл и своей красавицей, и своей газелью, и своей толстушкой, и своей малышкой, и своей деткой, и своей цыпкой, и своей крошкой. Так что, уж не знаю почему, я вообразила, что все это относится к одной и той же. В общем, его здорово припекло.
А через пару дней он был уже здоров. Чудо, да и только. Когда стемнело, я, как всегда, отправилась его навестить - поглядеть рану, смерить температуру и вообще взглянуть, как он там. Смотрю - он сумел выбраться в коридорчик, стоит, держится за дверь. Объяснил:
- Не могу все время валяться, а в этой крысиной норе даже спину не разогнешь.
Температура тридцать семь и две. Рана - конфетка. Однако ж порядком скуксился, когда я ему сообщила, что поскольку ночью он уже снимался с якоря, то теперь, коль он чудесным образом излечился, пора и на самом деле отчаливать. Можно свистнуть спасательную шлюпку и доплыть до берега, так что ни одна собака не заметит. Свою роль я отыграла клево, не хуже, чем в "Глазах", где шпики подсовывают мне бумагу, чтоб я написала донос на того гада, который бросил меня с малюткой, а я отказалась. Теперь я тоже не донесла, но все-таки была не прочь, чтобы малый поскорей убрался.
- Да куда ж мне идти? - вопрошал он. - Ну еще немножко потерпите. Может быть, вы отплывете уже этой ночью. Я сойду в любом порту, только бы не во Франции, и больше вы обо мне никогда не услышите.
Как сейчас помню - та конура, он лежит, растянувшись на драном матрасе, а я сижу рядом, на полу, в спортивном купальнике от "Сакса" с красно-голубой ленточкой в своих окулярах. Вдруг он спрашивает:
- Вы не могли бы на минутку снять очки?
Подчиняюсь. Я уже знаю заранее, что сейчас он приподнимется на локтях и уставится на меня с таким видом, словно пытается припомнить, в каком таксишке мы с ним перепихнулись в рождественскую ночь. Знаю и следующий вопрос, на который мне приходится отвечать по сто раз на дню, почаще, чем на "привет-как-поживаешь":
- Скажите, я не мог вас видеть в каком-нибудь фильме?
Тоже отвечаю как всегда:
- Да вы шутите, в каком же?
"Сцена в черно-белом. Действие происходит в гостиничном номере, недорогом, но опрятном.
Девушка с платиновыми волосами стоит, облокотившись о створку двери, которая медленно закрывается. Глаза ее полны слез. В своем дешевеньком, промокшем от дождя платьице она обворожительна.
Молодой шофер грузовика складывает чемодан. Он удивлен ее приходу и вместе с тем обрадован. Он оборачивается. Поношенная, но чистая фуфайка подчеркивает его могучие плечи.
ОНА (взволнованно). Вы хотите знать правду, так слушайте!.. Муж меня бросил, я осталась одна со своим мальчуганом. Чтобы получить работу, я была вынуждена отдать его в приют. Но он не вынес этой тюрьмы! Он сбежал! Теперь малыш живет у бабушки.
Молодой шофер крупным планом. Он потрясен. Протягивает девушке руку.
Девушка крупным планом. Она неверными шагами идет ему навстречу.
ОНА. О, не подумайте, что он совсем пропащий, нет же! Но он постоянно делает глупости. Может поджечь газету и кинуть в окно. Любит ходить по крышам, не понимая, что может обломиться черепица.
С сочувственной улыбкой юноша обнимает ее за плечи и усаживает на кровать. Видно, что он хочет ее поцеловать, но не решается.
ОНА (горестно). Мне советуют поместить его к отцам иезуитам. Он такой способный, он многого бы добился в жизни… Но у меня нет денег!
Рыдает.
Юноша, держа руки в карманах вылинявшей, но чистой спецовки, с решительным видом расхаживает по комнате.
ОН. Выслушайте меня, дорогая. Я всего лишь бедный шофер. Я тоже воспитывался в приюте. Но это не важно. Главное, что я не боюсь никакой работы!
Юноша становится перед ней на колени. Два профиля на фоне окна. Все громче звучит мелодия их первого вальса.
ОН. Любимая, будь моей женой! Ваш сын станет моим сыном. Мы поместим его к отцам иезуитам. Я не выпущу из рук баранки, целыми днями буду колесить по дорогам…
Обезумевшая от счастья, вся в слезах, девушка падает в его объятия.
Музыка звучит все громче. Тем временем камера постепенно отъезжает, пока в кадре не оказывается стоящий на ночном столике слон, играющий на цимбалах, которого они купили для малыша в первый день знакомства.
Конец".
Патетический момент.
Пришлось признаться беглецу, что это была одна из первых моих нетленок. Название я позабыла, но точно помню, что моим партнером был тот самый Матье, который сейчас сшивается на "Пандоре". Предполагается, что действие происходит в Марселе, но отсняли это барахло в Ницце, во время карнавала. Поэтому паренек, который должен был сыграть моего малютку, потерялся в толпе и исчез с концами. Так что пришлось обойтись без крошки. Срочно вызванный на подмогу писака еще подсахарил, где нужно, а крошку сбагрил в приют. Можно только догадываться, куда б он запихнул меня, если б я вдруг потерялась.
Фредерик глубоко вдохнул, откинулся на матрасе, закинув руки за голову, потом изрек:
- Нам крутили этот фильм в тюрьме. Честное слово, я плакал.
Его глаза заметались, не зная, на чем остановиться, но я-то понимала, что сейчас для него главное - меня разжалобить, чтоб я его не выкинула до ближайшего порта. Джикс действительно решил отчалить этой ночью. Отчего ему взбрендило ночью, я так и не поняла, хотя размышляла над этим весь обед.
Я вскочила на ноги, причем так удачно, что чуть балду не разбила этим чертовым потолком. Каждый раз, когда я спускалась в чулан, я светила себе свечкой, но ни разу мне не удалось из него выбраться, не набив шишку. Я вскрикнула: "Дьявольщина!", а потом сообщила Фредерику, что иду переодеться, а там поглядим.
Попробуйте дать кому-нибудь палец - увидите, что из этого получится.
Прощальный ужин был обалденным, вряд ли я сумею его достойно описать, просто спектакль. Никогда ничего не стеснялась, но все же не решусь пуститься в детали. И не потому, что вы тиснете статейку в "Конфиденшл". Ну тиснете, ну "Тайм" перепечатает, и что? Сборы вырастут вдвое, и все дела. Нет, у меня просто слов не хватает. Сыграть - другое дело. На это бы хватило даже такой дерьмовой актриски, как я. Так бы, черт возьми, сыграла, что любая старушенция, которая забрела бы на меня поглазеть вместе со своей правнучкой, потому что не достоялась на "Верную Лосси", хорошенько бы усвоила, до какого скотства могут дойти мужики.
Ладно, все на фиг. Затыкаю уши, чтоб самой себя не слышать. Начнем с декораций. Салон "Пандоры": кругом бронза и красное дерево. Огромный овальный стол с белой скатертью. Посуда из английского фарфора, шандалы. Жарко. Иллюминаторы распахнуты, блики от свечей лениво колышутся на волнах.
Дальше. Действующие лица одеты; мужчины - в смокинги, дамы - в вечерние платья. Джикс со своей седой шевелюрой и брюзгливой миной сидит во главе стола. У него под рукой ортопедическая палочка и полсотни склянок с лекарствами - так что никакая хворь нипочем. Напротив него сижу я, в воздушном черном платье, контактных линзах, бриллиантовом ожерелье и нефритовом сердечке на безымянном пальце в память о первых нетленках. Ногти, ресницы - по высшему классу, чувственные губы и знаменитые платиновые волосы, сияющие в свете шандалов.
По левую и правую руку от Джикса: Эсмеральда в белом платье, с роскошными плечами и шеей, кудряшками, падающими на глаза, почти такие же зеленые, как мои, и с надменным видом шарлатанки, сдирающей пару сотен баксов за сеанс, да еще Орлом-и-Решкой - метр восемьдесят роста и семьдесят кило розового филея, упакованного в ярко-красное платьице. Волосы светлые, глаза голубые, сиськи непомерные, как два глобуса: никогда еще не видала таких жутких сисек, текучих, своевольных, непослушных, любопытных. Для одного мужика эдакий клад, конечно, много чести. Оттого она и обзавелась двумя супругами, которые сидят по обе стороны от меня. По одну руку - режиссер Франц Стокаммер, подтянутый мужик под полтинник, с единственным волоском, аккуратно зачесанным назад, и галльскими усищами. По другую - актер Матье: двадцать пять лет, нос и зубы поддельные, улыбка Гранта, мышцы Гейбла, бархатистый взгляд Рафта, голос Боера. И, несмотря ни на что, вполне приятный малый.
Да, чуть не забыла, обслуживали нас две стюардессы - обе с голыми ляжками, в маечках и пилотках с надписью "Пандора" - черненькая Бесси и белокурая Толедо. Я уже говорила, что с Толедо мы сдружились на медицинской почве. Бесси мне тоже очень нравилась, но тут без взаимности. Даже не знаю, почему она мне была так симпатична. Разве что как раз потому, что я ей не нравилась.
Такая вот собралась компашка. Сидим, помалкиваем, что-то жуем, наливаемся шампанским. Я пью либо содовую, либо шампань. Так решил Джикс. Только тайком мне удается выхлебать стаканчик воды со льдом. Может, это вредно для желудка, печенки, сосудов, но у меня всегда было железное здоровье, так что от ледяной воды мне хоть бы хны. Целое лето мы проболтались на якоре, успели все уже переговорить. Может быть, только Орлом-и-Решкой, кромсая кусину кровавого бифштекса, ухитрилась сморозить очередную глупость, но все уже привыкли пропускать ее чушь мимо ушей. Тут я решила полюбопытствовать. Обращаюсь к актеру:
- Извините, Матье, вы не могли бы подсказать Фру-Фру, как называется фильм, в котором мы с вами играли?
Он проглотил кусок, сморщил лоб и произнес:
- Не "Голгофа матери"?.. Погодите, потом название изменили. Кажется…
- "Красотка и шофер", - уверенно бросил Стокаммер, даже не поглядев в нашу сторону.
- Ведь это, кажется, я его оплатил? - заговорил Джикс весьма высокомерным тоном. - Значит, он не мог так называться.
Тут я аж подпрыгнула на стуле. Что за черт? Кто-то под столом ухватил меня за лодыжку. В этот миг Матье воскликнул:
- Вспомнил! Он называется "Брошенная жена"!..
Отгибаю уголок скатерти, заглядываю. Что же я вижу?! Распахнутый люк, из него успел выбраться мой голубчик и пристроился под столом. Он уже залез мне под юбку и дотянулся до колена. Мужик он здоровый, так ему пришлось всему скрючиться, изогнуть шею, вывернуть голову. Лежит, стервец, улыбается. Сразу и сконфуженный, и жалкий, и куда как довольный собой. В полном обалдении одергиваю скатерть. В это время Джикс раздраженно поучает:
- Мать, жена, один черт! Если так обозвать фильм, только поистратишься на пленку!
Тут я почувствовала, что беглец еще больше обнаглел. Я уже рот раскрыла, собралась дать ему по руке, но так ничего и не сделала. А вскоре к одной присоединилась и другая. Они забрались мне под чулки и так нежно-нежно поглаживали ляжки. Просто ужас какой-то. Я была уверена, что сейчас моего болвана сцапают. Джикс бы его просто вышвырнул за борт, а со мной двадцать лет бы не разговаривал. Тут опять заговорил Матье:
- Кажется, припоминаю. Не "Ради сынишки"? По-моему, что-то в этом роде.
Держаться с достоинством, держаться с достоинством. Я уже слова не могла вымолвить, но одаряла общество великосветской улыбкой. Словно я, мерзавка, угодив на эту моторную посудину ценой в пару миллионов, еще и выпендриваюсь. Беглец уже успел задрать мне до пояса платье с комбинацией и теперь атаковал трусики, очень ему не терпелось их стащить. Вдруг я услышала свой умоляющий голос:
- Нет, о нет!..
- Фру-Фру права, - подтвердил Джикс. - Никаких детишек - ни в названии, ни на афише. Пойдут разве что на эту мордастую Ширли Темпл. Вот если им подсунуть какого-нибудь там пуделя или чечеточника, тогда повалят.
Я старалась сидеть неподвижно, но еще как приходилось пошевеливаться. То ли я пыталась спасти свои трусики с кружавчиками, то ли, наоборот, помочь их стянуть, то ли разом и то и другое. Значит, приходилось переваливаться с ягодицы на ягодицу. Представляете, как я от этого ошизела.
Потом, через несколько лет, я выпытала у одного из собратьев Эсмеральды, чего же именно мне хотелось в тот вечер. Он мне тогда устало, но терпеливо принялся втолковывать, что подобную милую сценку ему пересказывают по сотне раз на дню, что, мол, это самый распространенный женский фантазм, лидер на хит-параде заскоков. Одна представит пиццерию на Палм-Спринг, другая - день рождения у соседки, а иная даже и Белый дом, так как ее супруг, ныне страховой агент или холуй "Юниверсал", прежде спал и видел себя сенатором. А виновато, мол, наше христианское ханжество. Верь ему, так я всю жизнь мечтала потрахаться таким манером: на виду у всех, но чтоб никто не догадался. Да еще чтоб мужик на коленях стоял, унижал свое мужское достоинство. К тому ж меня еще грело, что тот бедолага - беглый каторжник. Я ждала от него, что он поступит со мной как со шлюхой, потому его и спрятала. Вот если бы Эсмеральда, Толедо или невесть какая бабенка осмелилась бы мне наговорить такого, я бы потребовала, чтоб ее казнили на месте. А этот зануда целую неделю пылил мне мозги, совсем достал. Но мало того, наконец допетрив, что попусту тратит свое время и мое терпение, он попытался завалить меня на диван. Тут я хорошенько врезала ему по его мужскому достоинству своей лакированной лодочкой с острым каблуком, благословила от души, по католическому, апостолическому и римскому обряду.
- Уверен, что мы все передумали! - неожиданно выкрикнул Стокаммер, метнув свой нож на тарелку.
К тому времени беглец уже стянул с меня трусики и принялся за дело. Раздвинул мне ноги, и я почувствовала, как его язык щекочет между ляжек. Что он придумал дальше, я рассказывать не буду, сами догадайтесь. Я и сломалась. Положила локти на стол, подперла подбородок, делаю вид, что внимательно слушаю, но чувствую - глаза у меня закатываются, с трудом сдерживаюсь, чтобы не охнуть.
- Вам нехорошо, Фру-Фру? - подозрительно спрашивает Эсмеральда.
Кое-как выдавливаю по словечку:
- Да… Так жарко!.. Фру-Фру не может… Фру-Фру не может…
- Что вы не можете? - пристает эта кретинка.
Тут уж все на меня уставились. Галантный Матье вынул из ведерка со льдом бутылку шампанского:
- Может быть, глоточек?
Он расплывается в моих контактных линзах, все вижу как в тумане. Шепчу:
- Да!.. О да! О да!
Матье наполняет бокал.
Вытягиваю ноги. Я хочу остановить Матье. Я чувствую, что все на меня глазеют, но ничто уже не сломает мне кайфа. Умоляю:
- О да! Так! Так!
- Еще? - откуда-то доносится удивленный голос вконец ошалевшего Матье.
Я улетаю в небеса. Шампанское переливается через край. Слышу свой хриплый голос, твердящий: да, да, да. Я подаюсь вперед, мышцы напряжены, ноги сводит. Как же мне хорошо. Наслаждение все длится, длится, хоть бы оно никогда не кончалось. Да что вам рассказывать, сами знаете, как это бывает.
Когда я немного прихожу в себя, обнаруживаю, что лежу, откинувшись на спинку, безвольная, как тряпичная кукла. Тело наполовину под столом, так же как и руки. Вся компашка озадаченно меня разглядывает. Чтобы показать, что я пока не сдохла, поднимаю бокал. Причем, когда несу его к губам, ухитряюсь еще пролить. Молча глазеют, как я пью. Молча глазеют, как я вытряхиваю контактные линзы и протираю глаза, как встряхиваю платьем, чтобы проветриться. Потом Джикс снова принимается жевать, прежде закончив спор:
- Ладно! Фильм уже прокрутили, какая, к черту, разница, как он называется?..
Можете себе представить, какую выволочку я устроила подлому насильнику, когда сразу после ужина спустилась в его чуланчик, чтобы принести поесть. Только захлопнулась дверь, я, вся скорчившись, чтоб не удариться головой о потолок, приступила к суровому допросу:
- И как вам не стыдно?
Он, как всегда, валялся на матрасе, закинув руки за голову. Может, ему и было стыдно, но не слишком. Честно отвечает:
- У меня полгода не было женщины. Целых полгода!
- Вы считаете, это повод залезть мне под юбку? Ведь, чтоб вас же спасти, я не могла ни крикнуть, ни сопротивляться.
Но почитай-ка мораль этакой здоровенной жерди, ростом еще подлиннее, чем Орлом-и-Решкой. Я его уже не интересовала, только моя жратва.
Я присела рядом и наблюдала, как он приканчивает целого цыпленка, грушевый компот и бутылку медока. Поглядишь на него и не поверишь, что он способен кинуть подлянку. Ел он очень элегантно, даже если приходилось орудовать пятерней. Глазея, как вино исчезает в его глотке, говорю:
- Я из Монружа. А ты?
- Из Марселя.
- А что ты делал до тюрьмы?
- Так, всего помаленьку.
- Ты женат?
С недовольным видом спрятал руку с кольцом за спину Отвечает весьма резко:
- Не надо о ней! Это мое дело.
Я не стала настаивать, взяла поднос и уже собралась отчалить, но он схватил меня за руку. Нет, не злобно, наоборот. И пряча глаза, извинился:
- Не сердитесь, но это святое. Она меня долго ждала. Уверен, что и сейчас ждет. Она само постоянство, ее и зовут Констанс.
И замолчал на добрые пяток минут, погруженный в грустные думы о своей половине. Какие мы все-таки смешные. Глядя, как он убивается по другой, мне вдруг захотелось. Может, поэтому меня и разобрало. Конечно, там, под столом, он вел себя как свинья, но ведь почти бескорыстно, сам-то он вряд ли получил такой уж кайф. Короче говоря, я потянула молнию сзади платья, с одной только целью, чтоб он меня трахнул и - квиты. Но, видимо, в том и состоял секрет той сволочной поломки, с которой столько бились светила механики. Стоило мне коснуться молнии, как "Пандора" снялась с места. Взревели моторы, звякнул колокол, и вся посудина заходила с борта на борт.
В панике я вскочила на ноги, тут же опять получила этим дерьмовым потолком по кумполу и, рассыпая искры из глаз, крикнула:
- Дьявольщина!.. Мы поплыли!
Кое-как я доковыляла до двери и, перед тем как выйти, уже застегивая молнию, сказала Фредерику, что, мол, ничего уже не поделаешь. Видно, судьба ему тут отсвечивать до ближайшего порта.
Закончив свои делишки, этот крысенок сразу смылся из салона так же незаметно, как туда пробрался. При этом, наверно, здорово потешался, что оставил меня с голой задницей Сейчас он, пошарив в карманах, извлек оттуда мои кружавчики и галантно мне их преподнес, покачав на указательном пальце, как отбитый у врага стяг. Я их тут же натянула, причем с подобающими стыдливыми ужимками, да еще в спешке задом наперед. Так что малому было о чем помечтать до утра.
Не знаю, так ли уж он возбудился, но сама я до утра не дотерпела. В три ночи, когда я сшивалась на верхней палубе в своей коротенькой ночной рубашке, меня вдруг осенило, что хватит дурью маяться, как та вот одинокая селедка, что резвится при луне в этой чертовой луже. Я спустилась в трюм, где обнаружила беглеца совсем голым, если не считать одеяла, и мы отлично порезвились.
ФРУ-ФРУ (2)
- Фредерик. Можете называть Фред, но так меня звали в тюрьме.
- Долго вы там просидели?
- Шесть лет.
- И как же смылись?
- Это секрет. На случай, если опять сцапают.
Он снова закрыл глаза.
- Расслабьтесь. Никто вас здесь не накроет. Хотите есть?
Он повозил затылком по матрасу, что означало "нет".
- Ну, спите, утро вечера мудреней.
Ответа не последовало. Он спал.
После ужина, уже ночью, я зашла на него взглянуть. Выглядел он неплохо, только говорил во сне. Если я верно разобрала его тарабарщину, он бормотал что-то о качелях, помидоре и корабельном колоколе. Он явственно произнес: "Да подавитесь вы своим колоколом, зануды!" И сжал кулаки, как для драки.
На следующий день у него начался настоящий бред.
Пришлось впутать в это дело еще одного человека. Кого - не скажу. Да потом-то уже чуть не вся команда пронюхала, и мне не мало бабок стоило, чтоб ребята не проболтались. Вы можете с моими показаниями делать что хотите: пишите книгу, снимайте фильм, пусть там даже меня сыграет какая-нибудь крашеная шлюшка, пожалуйста, меня это волнует, как прошлогодний снег, но кто мне помогал прятать Фредерика, вы все равно не выудите. Некоторые из них все еще служат у Джикса, а прознав, он их уж как минимум вышвырнет. Только учтите, что это была ни Эсмеральда, ни Орлом-и-Решкой и ни одна из стюардесс - ни Толедо, ни Бесси. То есть ни единая телка с этой дерьмовой посудины. Конечно, я всего лишь кинозвездочка с куриными мозгами, но все ж не такая дура, чтоб довериться бабе. Даже своей лучшей подруге Рейчел Ди, торгующей сорочками "Эрроу" в Уэствуде, она меня уже наколола. Еще как паскудно. Причем за здорово живешь. Чтоб мужика заарканить.
Короче говоря, после обеда я пришла навестить доходягу уже не одна.
С ней был Лавернь, повар-француз. Он сам это утверждает. По крайней мере известно, что он уволился от продюсера уже давно. (Примечание Мари-Мартины Лепаж, адвоката.)
Мы решили подождать сутки. Я сменила бинты и приволокла еще два одеяла. Фредерик весь горел. Когда у него в башке прояснялось, он твердил одно и то же:
- Пора сниматься с якоря. Пора в путь, иначе я никогда не дойду до конца. Колокол будет звонить и звонить, мне не хватит времени.
На следующий день Фредерику стало получше. Я дала ему поесть. Ел он очень мало, зато выпил много воды. Он был потный как мышь, но дрожал от холода. Когда я его переодевала, он смотрел на меня так, словно не видел. Я была уверена, что он принимает меня за какую-то другую женщину, хотя он ни разу не произнес имени. Зато называл и своей красавицей, и своей газелью, и своей толстушкой, и своей малышкой, и своей деткой, и своей цыпкой, и своей крошкой. Так что, уж не знаю почему, я вообразила, что все это относится к одной и той же. В общем, его здорово припекло.
А через пару дней он был уже здоров. Чудо, да и только. Когда стемнело, я, как всегда, отправилась его навестить - поглядеть рану, смерить температуру и вообще взглянуть, как он там. Смотрю - он сумел выбраться в коридорчик, стоит, держится за дверь. Объяснил:
- Не могу все время валяться, а в этой крысиной норе даже спину не разогнешь.
Температура тридцать семь и две. Рана - конфетка. Однако ж порядком скуксился, когда я ему сообщила, что поскольку ночью он уже снимался с якоря, то теперь, коль он чудесным образом излечился, пора и на самом деле отчаливать. Можно свистнуть спасательную шлюпку и доплыть до берега, так что ни одна собака не заметит. Свою роль я отыграла клево, не хуже, чем в "Глазах", где шпики подсовывают мне бумагу, чтоб я написала донос на того гада, который бросил меня с малюткой, а я отказалась. Теперь я тоже не донесла, но все-таки была не прочь, чтобы малый поскорей убрался.
- Да куда ж мне идти? - вопрошал он. - Ну еще немножко потерпите. Может быть, вы отплывете уже этой ночью. Я сойду в любом порту, только бы не во Франции, и больше вы обо мне никогда не услышите.
Как сейчас помню - та конура, он лежит, растянувшись на драном матрасе, а я сижу рядом, на полу, в спортивном купальнике от "Сакса" с красно-голубой ленточкой в своих окулярах. Вдруг он спрашивает:
- Вы не могли бы на минутку снять очки?
Подчиняюсь. Я уже знаю заранее, что сейчас он приподнимется на локтях и уставится на меня с таким видом, словно пытается припомнить, в каком таксишке мы с ним перепихнулись в рождественскую ночь. Знаю и следующий вопрос, на который мне приходится отвечать по сто раз на дню, почаще, чем на "привет-как-поживаешь":
- Скажите, я не мог вас видеть в каком-нибудь фильме?
Тоже отвечаю как всегда:
- Да вы шутите, в каком же?
"Сцена в черно-белом. Действие происходит в гостиничном номере, недорогом, но опрятном.
Девушка с платиновыми волосами стоит, облокотившись о створку двери, которая медленно закрывается. Глаза ее полны слез. В своем дешевеньком, промокшем от дождя платьице она обворожительна.
Молодой шофер грузовика складывает чемодан. Он удивлен ее приходу и вместе с тем обрадован. Он оборачивается. Поношенная, но чистая фуфайка подчеркивает его могучие плечи.
ОНА (взволнованно). Вы хотите знать правду, так слушайте!.. Муж меня бросил, я осталась одна со своим мальчуганом. Чтобы получить работу, я была вынуждена отдать его в приют. Но он не вынес этой тюрьмы! Он сбежал! Теперь малыш живет у бабушки.
Молодой шофер крупным планом. Он потрясен. Протягивает девушке руку.
Девушка крупным планом. Она неверными шагами идет ему навстречу.
ОНА. О, не подумайте, что он совсем пропащий, нет же! Но он постоянно делает глупости. Может поджечь газету и кинуть в окно. Любит ходить по крышам, не понимая, что может обломиться черепица.
С сочувственной улыбкой юноша обнимает ее за плечи и усаживает на кровать. Видно, что он хочет ее поцеловать, но не решается.
ОНА (горестно). Мне советуют поместить его к отцам иезуитам. Он такой способный, он многого бы добился в жизни… Но у меня нет денег!
Рыдает.
Юноша, держа руки в карманах вылинявшей, но чистой спецовки, с решительным видом расхаживает по комнате.
ОН. Выслушайте меня, дорогая. Я всего лишь бедный шофер. Я тоже воспитывался в приюте. Но это не важно. Главное, что я не боюсь никакой работы!
Юноша становится перед ней на колени. Два профиля на фоне окна. Все громче звучит мелодия их первого вальса.
ОН. Любимая, будь моей женой! Ваш сын станет моим сыном. Мы поместим его к отцам иезуитам. Я не выпущу из рук баранки, целыми днями буду колесить по дорогам…
Обезумевшая от счастья, вся в слезах, девушка падает в его объятия.
Музыка звучит все громче. Тем временем камера постепенно отъезжает, пока в кадре не оказывается стоящий на ночном столике слон, играющий на цимбалах, которого они купили для малыша в первый день знакомства.
Конец".
Патетический момент.
Пришлось признаться беглецу, что это была одна из первых моих нетленок. Название я позабыла, но точно помню, что моим партнером был тот самый Матье, который сейчас сшивается на "Пандоре". Предполагается, что действие происходит в Марселе, но отсняли это барахло в Ницце, во время карнавала. Поэтому паренек, который должен был сыграть моего малютку, потерялся в толпе и исчез с концами. Так что пришлось обойтись без крошки. Срочно вызванный на подмогу писака еще подсахарил, где нужно, а крошку сбагрил в приют. Можно только догадываться, куда б он запихнул меня, если б я вдруг потерялась.
Фредерик глубоко вдохнул, откинулся на матрасе, закинув руки за голову, потом изрек:
- Нам крутили этот фильм в тюрьме. Честное слово, я плакал.
Его глаза заметались, не зная, на чем остановиться, но я-то понимала, что сейчас для него главное - меня разжалобить, чтоб я его не выкинула до ближайшего порта. Джикс действительно решил отчалить этой ночью. Отчего ему взбрендило ночью, я так и не поняла, хотя размышляла над этим весь обед.
Я вскочила на ноги, причем так удачно, что чуть балду не разбила этим чертовым потолком. Каждый раз, когда я спускалась в чулан, я светила себе свечкой, но ни разу мне не удалось из него выбраться, не набив шишку. Я вскрикнула: "Дьявольщина!", а потом сообщила Фредерику, что иду переодеться, а там поглядим.
Попробуйте дать кому-нибудь палец - увидите, что из этого получится.
Прощальный ужин был обалденным, вряд ли я сумею его достойно описать, просто спектакль. Никогда ничего не стеснялась, но все же не решусь пуститься в детали. И не потому, что вы тиснете статейку в "Конфиденшл". Ну тиснете, ну "Тайм" перепечатает, и что? Сборы вырастут вдвое, и все дела. Нет, у меня просто слов не хватает. Сыграть - другое дело. На это бы хватило даже такой дерьмовой актриски, как я. Так бы, черт возьми, сыграла, что любая старушенция, которая забрела бы на меня поглазеть вместе со своей правнучкой, потому что не достоялась на "Верную Лосси", хорошенько бы усвоила, до какого скотства могут дойти мужики.
Ладно, все на фиг. Затыкаю уши, чтоб самой себя не слышать. Начнем с декораций. Салон "Пандоры": кругом бронза и красное дерево. Огромный овальный стол с белой скатертью. Посуда из английского фарфора, шандалы. Жарко. Иллюминаторы распахнуты, блики от свечей лениво колышутся на волнах.
Дальше. Действующие лица одеты; мужчины - в смокинги, дамы - в вечерние платья. Джикс со своей седой шевелюрой и брюзгливой миной сидит во главе стола. У него под рукой ортопедическая палочка и полсотни склянок с лекарствами - так что никакая хворь нипочем. Напротив него сижу я, в воздушном черном платье, контактных линзах, бриллиантовом ожерелье и нефритовом сердечке на безымянном пальце в память о первых нетленках. Ногти, ресницы - по высшему классу, чувственные губы и знаменитые платиновые волосы, сияющие в свете шандалов.
По левую и правую руку от Джикса: Эсмеральда в белом платье, с роскошными плечами и шеей, кудряшками, падающими на глаза, почти такие же зеленые, как мои, и с надменным видом шарлатанки, сдирающей пару сотен баксов за сеанс, да еще Орлом-и-Решкой - метр восемьдесят роста и семьдесят кило розового филея, упакованного в ярко-красное платьице. Волосы светлые, глаза голубые, сиськи непомерные, как два глобуса: никогда еще не видала таких жутких сисек, текучих, своевольных, непослушных, любопытных. Для одного мужика эдакий клад, конечно, много чести. Оттого она и обзавелась двумя супругами, которые сидят по обе стороны от меня. По одну руку - режиссер Франц Стокаммер, подтянутый мужик под полтинник, с единственным волоском, аккуратно зачесанным назад, и галльскими усищами. По другую - актер Матье: двадцать пять лет, нос и зубы поддельные, улыбка Гранта, мышцы Гейбла, бархатистый взгляд Рафта, голос Боера. И, несмотря ни на что, вполне приятный малый.
Да, чуть не забыла, обслуживали нас две стюардессы - обе с голыми ляжками, в маечках и пилотках с надписью "Пандора" - черненькая Бесси и белокурая Толедо. Я уже говорила, что с Толедо мы сдружились на медицинской почве. Бесси мне тоже очень нравилась, но тут без взаимности. Даже не знаю, почему она мне была так симпатична. Разве что как раз потому, что я ей не нравилась.
Такая вот собралась компашка. Сидим, помалкиваем, что-то жуем, наливаемся шампанским. Я пью либо содовую, либо шампань. Так решил Джикс. Только тайком мне удается выхлебать стаканчик воды со льдом. Может, это вредно для желудка, печенки, сосудов, но у меня всегда было железное здоровье, так что от ледяной воды мне хоть бы хны. Целое лето мы проболтались на якоре, успели все уже переговорить. Может быть, только Орлом-и-Решкой, кромсая кусину кровавого бифштекса, ухитрилась сморозить очередную глупость, но все уже привыкли пропускать ее чушь мимо ушей. Тут я решила полюбопытствовать. Обращаюсь к актеру:
- Извините, Матье, вы не могли бы подсказать Фру-Фру, как называется фильм, в котором мы с вами играли?
Он проглотил кусок, сморщил лоб и произнес:
- Не "Голгофа матери"?.. Погодите, потом название изменили. Кажется…
- "Красотка и шофер", - уверенно бросил Стокаммер, даже не поглядев в нашу сторону.
- Ведь это, кажется, я его оплатил? - заговорил Джикс весьма высокомерным тоном. - Значит, он не мог так называться.
Тут я аж подпрыгнула на стуле. Что за черт? Кто-то под столом ухватил меня за лодыжку. В этот миг Матье воскликнул:
- Вспомнил! Он называется "Брошенная жена"!..
Отгибаю уголок скатерти, заглядываю. Что же я вижу?! Распахнутый люк, из него успел выбраться мой голубчик и пристроился под столом. Он уже залез мне под юбку и дотянулся до колена. Мужик он здоровый, так ему пришлось всему скрючиться, изогнуть шею, вывернуть голову. Лежит, стервец, улыбается. Сразу и сконфуженный, и жалкий, и куда как довольный собой. В полном обалдении одергиваю скатерть. В это время Джикс раздраженно поучает:
- Мать, жена, один черт! Если так обозвать фильм, только поистратишься на пленку!
Тут я почувствовала, что беглец еще больше обнаглел. Я уже рот раскрыла, собралась дать ему по руке, но так ничего и не сделала. А вскоре к одной присоединилась и другая. Они забрались мне под чулки и так нежно-нежно поглаживали ляжки. Просто ужас какой-то. Я была уверена, что сейчас моего болвана сцапают. Джикс бы его просто вышвырнул за борт, а со мной двадцать лет бы не разговаривал. Тут опять заговорил Матье:
- Кажется, припоминаю. Не "Ради сынишки"? По-моему, что-то в этом роде.
Держаться с достоинством, держаться с достоинством. Я уже слова не могла вымолвить, но одаряла общество великосветской улыбкой. Словно я, мерзавка, угодив на эту моторную посудину ценой в пару миллионов, еще и выпендриваюсь. Беглец уже успел задрать мне до пояса платье с комбинацией и теперь атаковал трусики, очень ему не терпелось их стащить. Вдруг я услышала свой умоляющий голос:
- Нет, о нет!..
- Фру-Фру права, - подтвердил Джикс. - Никаких детишек - ни в названии, ни на афише. Пойдут разве что на эту мордастую Ширли Темпл. Вот если им подсунуть какого-нибудь там пуделя или чечеточника, тогда повалят.
Я старалась сидеть неподвижно, но еще как приходилось пошевеливаться. То ли я пыталась спасти свои трусики с кружавчиками, то ли, наоборот, помочь их стянуть, то ли разом и то и другое. Значит, приходилось переваливаться с ягодицы на ягодицу. Представляете, как я от этого ошизела.
Потом, через несколько лет, я выпытала у одного из собратьев Эсмеральды, чего же именно мне хотелось в тот вечер. Он мне тогда устало, но терпеливо принялся втолковывать, что подобную милую сценку ему пересказывают по сотне раз на дню, что, мол, это самый распространенный женский фантазм, лидер на хит-параде заскоков. Одна представит пиццерию на Палм-Спринг, другая - день рождения у соседки, а иная даже и Белый дом, так как ее супруг, ныне страховой агент или холуй "Юниверсал", прежде спал и видел себя сенатором. А виновато, мол, наше христианское ханжество. Верь ему, так я всю жизнь мечтала потрахаться таким манером: на виду у всех, но чтоб никто не догадался. Да еще чтоб мужик на коленях стоял, унижал свое мужское достоинство. К тому ж меня еще грело, что тот бедолага - беглый каторжник. Я ждала от него, что он поступит со мной как со шлюхой, потому его и спрятала. Вот если бы Эсмеральда, Толедо или невесть какая бабенка осмелилась бы мне наговорить такого, я бы потребовала, чтоб ее казнили на месте. А этот зануда целую неделю пылил мне мозги, совсем достал. Но мало того, наконец допетрив, что попусту тратит свое время и мое терпение, он попытался завалить меня на диван. Тут я хорошенько врезала ему по его мужскому достоинству своей лакированной лодочкой с острым каблуком, благословила от души, по католическому, апостолическому и римскому обряду.
- Уверен, что мы все передумали! - неожиданно выкрикнул Стокаммер, метнув свой нож на тарелку.
К тому времени беглец уже стянул с меня трусики и принялся за дело. Раздвинул мне ноги, и я почувствовала, как его язык щекочет между ляжек. Что он придумал дальше, я рассказывать не буду, сами догадайтесь. Я и сломалась. Положила локти на стол, подперла подбородок, делаю вид, что внимательно слушаю, но чувствую - глаза у меня закатываются, с трудом сдерживаюсь, чтобы не охнуть.
- Вам нехорошо, Фру-Фру? - подозрительно спрашивает Эсмеральда.
Кое-как выдавливаю по словечку:
- Да… Так жарко!.. Фру-Фру не может… Фру-Фру не может…
- Что вы не можете? - пристает эта кретинка.
Тут уж все на меня уставились. Галантный Матье вынул из ведерка со льдом бутылку шампанского:
- Может быть, глоточек?
Он расплывается в моих контактных линзах, все вижу как в тумане. Шепчу:
- Да!.. О да! О да!
Матье наполняет бокал.
Вытягиваю ноги. Я хочу остановить Матье. Я чувствую, что все на меня глазеют, но ничто уже не сломает мне кайфа. Умоляю:
- О да! Так! Так!
- Еще? - откуда-то доносится удивленный голос вконец ошалевшего Матье.
Я улетаю в небеса. Шампанское переливается через край. Слышу свой хриплый голос, твердящий: да, да, да. Я подаюсь вперед, мышцы напряжены, ноги сводит. Как же мне хорошо. Наслаждение все длится, длится, хоть бы оно никогда не кончалось. Да что вам рассказывать, сами знаете, как это бывает.
Когда я немного прихожу в себя, обнаруживаю, что лежу, откинувшись на спинку, безвольная, как тряпичная кукла. Тело наполовину под столом, так же как и руки. Вся компашка озадаченно меня разглядывает. Чтобы показать, что я пока не сдохла, поднимаю бокал. Причем, когда несу его к губам, ухитряюсь еще пролить. Молча глазеют, как я пью. Молча глазеют, как я вытряхиваю контактные линзы и протираю глаза, как встряхиваю платьем, чтобы проветриться. Потом Джикс снова принимается жевать, прежде закончив спор:
- Ладно! Фильм уже прокрутили, какая, к черту, разница, как он называется?..
Можете себе представить, какую выволочку я устроила подлому насильнику, когда сразу после ужина спустилась в его чуланчик, чтобы принести поесть. Только захлопнулась дверь, я, вся скорчившись, чтоб не удариться головой о потолок, приступила к суровому допросу:
- И как вам не стыдно?
Он, как всегда, валялся на матрасе, закинув руки за голову. Может, ему и было стыдно, но не слишком. Честно отвечает:
- У меня полгода не было женщины. Целых полгода!
- Вы считаете, это повод залезть мне под юбку? Ведь, чтоб вас же спасти, я не могла ни крикнуть, ни сопротивляться.
Но почитай-ка мораль этакой здоровенной жерди, ростом еще подлиннее, чем Орлом-и-Решкой. Я его уже не интересовала, только моя жратва.
Я присела рядом и наблюдала, как он приканчивает целого цыпленка, грушевый компот и бутылку медока. Поглядишь на него и не поверишь, что он способен кинуть подлянку. Ел он очень элегантно, даже если приходилось орудовать пятерней. Глазея, как вино исчезает в его глотке, говорю:
- Я из Монружа. А ты?
- Из Марселя.
- А что ты делал до тюрьмы?
- Так, всего помаленьку.
- Ты женат?
С недовольным видом спрятал руку с кольцом за спину Отвечает весьма резко:
- Не надо о ней! Это мое дело.
Я не стала настаивать, взяла поднос и уже собралась отчалить, но он схватил меня за руку. Нет, не злобно, наоборот. И пряча глаза, извинился:
- Не сердитесь, но это святое. Она меня долго ждала. Уверен, что и сейчас ждет. Она само постоянство, ее и зовут Констанс.
И замолчал на добрые пяток минут, погруженный в грустные думы о своей половине. Какие мы все-таки смешные. Глядя, как он убивается по другой, мне вдруг захотелось. Может, поэтому меня и разобрало. Конечно, там, под столом, он вел себя как свинья, но ведь почти бескорыстно, сам-то он вряд ли получил такой уж кайф. Короче говоря, я потянула молнию сзади платья, с одной только целью, чтоб он меня трахнул и - квиты. Но, видимо, в том и состоял секрет той сволочной поломки, с которой столько бились светила механики. Стоило мне коснуться молнии, как "Пандора" снялась с места. Взревели моторы, звякнул колокол, и вся посудина заходила с борта на борт.
В панике я вскочила на ноги, тут же опять получила этим дерьмовым потолком по кумполу и, рассыпая искры из глаз, крикнула:
- Дьявольщина!.. Мы поплыли!
Кое-как я доковыляла до двери и, перед тем как выйти, уже застегивая молнию, сказала Фредерику, что, мол, ничего уже не поделаешь. Видно, судьба ему тут отсвечивать до ближайшего порта.
Закончив свои делишки, этот крысенок сразу смылся из салона так же незаметно, как туда пробрался. При этом, наверно, здорово потешался, что оставил меня с голой задницей Сейчас он, пошарив в карманах, извлек оттуда мои кружавчики и галантно мне их преподнес, покачав на указательном пальце, как отбитый у врага стяг. Я их тут же натянула, причем с подобающими стыдливыми ужимками, да еще в спешке задом наперед. Так что малому было о чем помечтать до утра.
Не знаю, так ли уж он возбудился, но сама я до утра не дотерпела. В три ночи, когда я сшивалась на верхней палубе в своей коротенькой ночной рубашке, меня вдруг осенило, что хватит дурью маяться, как та вот одинокая селедка, что резвится при луне в этой чертовой луже. Я спустилась в трюм, где обнаружила беглеца совсем голым, если не считать одеяла, и мы отлично порезвились.
ФРУ-ФРУ (2)
Вот так.
Теперь вы знаете все, кроме финала.
Мне долго еще пришлось придуриваться, так как в первый раз с Фредериком вывалялись в дерьме на долготе Руайана, а в последний - на другом конце света, у острова Рождества. Прошло много дней, ночей, недель, месяцев. Но если бы это происходило в фильме, показали бы только какой-нибудь дерьмовый календарь с резво отлетающими листами, да еще наложили бы нос "Пандоры", лихо режущий волны. А может, к тому же для выразительности добавили бы пунктир, бегущий по старинной карте полушарий. Джикс повторял:
- В фильмах про любовь зрителя интересует, с чего началось и чем закончилось. Остальное нужно, чтобы подкинуть работенку режиссеру и оператору и израсходовать сколько положено пленки.
Тоже новость! Конечно, всем хочется, чтобы раз-два, и - дело в сторону. Но это все же не фильм, а моя дерьмовая жизнь. Так что попытаюсь вам рассказать, что было в промежутке.
Ну, во-первых, не могла же я сплавить своего затворника, если он этого не хочет. Первым портом был Лиссабон. Нет бы ему хоть соврать, что он от меня без ума, я бы и рассиропилась. Так он попросту заявил, что не знает португальского, так что, мол, придется его еще потерпеть. Ишь какой целомудренный малый. Когда же потом он лез ко мне с лживо ласковыми речами, я ему отвечала: "Дура Фру-Фру", "Бедняжка Фру-Фру", а чаще: "Несчастная дура Фру-Фру". Как-то он даже в порыве хандры заявил, что не хотел бы меня потерять. Я вам еще расскажу об этом случае, а пока только замечу, что, наливая в тот вечер свой бокал, он не перелил его через край.
Я, понятно, женщина особой породы, таких на земле всего-то пять-шесть миллиардов - как себя помню, я все время спала и видела, что подцепила себе мужичка - не важно, длинный он будет или коротышка, красавец или урод, богатый или бедный, дурак или умный, - главное, чтобы руки не распускал и был обаяшкой. Трахни меня такой малый, и никто мне был бы больше не нужен. Я, конечно, не сомневаюсь, что отыщется на белом свете примерно двести девяносто три дамы всех рас и народов, что попытаются меня опровергнуть, включая консьержку дома 486 (бульвар Писс-Винэгр, Париж, Франция), примутся утверждать, что, мол, я вру, что несчитано-немеряно, сколько мужиков меня трахнули только в комнатенке на третьем этаже "Беверли-Хиллз", но в гробу я этих сплетниц видела в белых тапочках. Да не вру я, честное слово. Если я выскочила замуж за своего первого или за последнего, так только потому, что ужасные зануды они были, главным занятием у них было перемалывать косточки ближним и к тому же они не более постоянны, чем флюгер в бурю. Ну если уж совсем честно, то находились и такие, кому надоедали мои киношные закидоны, и они сами меня безжалостно выкидывали - случалось, даже в пургу. Разумеется, я подзалетала. После чего каждый раз зарекалась связываться с мужиком до тех пор, пока не появлялся очередной олух.
Во Фредерика, что уж греха таить, я здорово втюрилась. Просто подарок судьбы. Он стал моей любимой игрушкой, почти такой же, как плюшевый медвежонок. Мне его подарили в три года, и до восемнадцати я с ним не разлучалась. Даже взяла с собой на "Нормандию", на которой меня увезли Джиксовы холуи в надежде, что я покорю Америку. В нью-йоркском порту я так закрутилась с багажом, декларациями и прочей таможенной ерундой, что потеряла медвежонка. Джикс потом нанял кучу детективов, чтоб его отыскали. Он не врет, я проверяла На "Нормандии" я лопалась от спеси. Каюта первого класса, цветы, которыми меня завалили при отплытии, обеды за капитанским столом еще как вскружили мне голову. Я и задремала, совсем как зрители на первой части моей чепуховины, которая и доставила мне всю эту роскошь. Очнувшись, я распсиховалась так, что все подумали, будто у меня украли ребенка. Джикс дал объявление в разные газетенки, где обещал озолотить того кто вернет мне мишку живым и невредимым, и чуть не убедил своих друзей в сенате начать кампанию за распространение закона Линдберга на плюшевых медведей. За считанные недели я получила по почте тонну мишек всех цветов радуги, но моего Пинко среди них не было. Я их потом сбагрила на Филиппины, тамошнему Обществу охраны детства. Рассказываю это, чтоб вы поняли, насколько я была счастлива с Фредериком.
Теперь вы знаете все, кроме финала.
Мне долго еще пришлось придуриваться, так как в первый раз с Фредериком вывалялись в дерьме на долготе Руайана, а в последний - на другом конце света, у острова Рождества. Прошло много дней, ночей, недель, месяцев. Но если бы это происходило в фильме, показали бы только какой-нибудь дерьмовый календарь с резво отлетающими листами, да еще наложили бы нос "Пандоры", лихо режущий волны. А может, к тому же для выразительности добавили бы пунктир, бегущий по старинной карте полушарий. Джикс повторял:
- В фильмах про любовь зрителя интересует, с чего началось и чем закончилось. Остальное нужно, чтобы подкинуть работенку режиссеру и оператору и израсходовать сколько положено пленки.
Тоже новость! Конечно, всем хочется, чтобы раз-два, и - дело в сторону. Но это все же не фильм, а моя дерьмовая жизнь. Так что попытаюсь вам рассказать, что было в промежутке.
Ну, во-первых, не могла же я сплавить своего затворника, если он этого не хочет. Первым портом был Лиссабон. Нет бы ему хоть соврать, что он от меня без ума, я бы и рассиропилась. Так он попросту заявил, что не знает португальского, так что, мол, придется его еще потерпеть. Ишь какой целомудренный малый. Когда же потом он лез ко мне с лживо ласковыми речами, я ему отвечала: "Дура Фру-Фру", "Бедняжка Фру-Фру", а чаще: "Несчастная дура Фру-Фру". Как-то он даже в порыве хандры заявил, что не хотел бы меня потерять. Я вам еще расскажу об этом случае, а пока только замечу, что, наливая в тот вечер свой бокал, он не перелил его через край.
Я, понятно, женщина особой породы, таких на земле всего-то пять-шесть миллиардов - как себя помню, я все время спала и видела, что подцепила себе мужичка - не важно, длинный он будет или коротышка, красавец или урод, богатый или бедный, дурак или умный, - главное, чтобы руки не распускал и был обаяшкой. Трахни меня такой малый, и никто мне был бы больше не нужен. Я, конечно, не сомневаюсь, что отыщется на белом свете примерно двести девяносто три дамы всех рас и народов, что попытаются меня опровергнуть, включая консьержку дома 486 (бульвар Писс-Винэгр, Париж, Франция), примутся утверждать, что, мол, я вру, что несчитано-немеряно, сколько мужиков меня трахнули только в комнатенке на третьем этаже "Беверли-Хиллз", но в гробу я этих сплетниц видела в белых тапочках. Да не вру я, честное слово. Если я выскочила замуж за своего первого или за последнего, так только потому, что ужасные зануды они были, главным занятием у них было перемалывать косточки ближним и к тому же они не более постоянны, чем флюгер в бурю. Ну если уж совсем честно, то находились и такие, кому надоедали мои киношные закидоны, и они сами меня безжалостно выкидывали - случалось, даже в пургу. Разумеется, я подзалетала. После чего каждый раз зарекалась связываться с мужиком до тех пор, пока не появлялся очередной олух.
Во Фредерика, что уж греха таить, я здорово втюрилась. Просто подарок судьбы. Он стал моей любимой игрушкой, почти такой же, как плюшевый медвежонок. Мне его подарили в три года, и до восемнадцати я с ним не разлучалась. Даже взяла с собой на "Нормандию", на которой меня увезли Джиксовы холуи в надежде, что я покорю Америку. В нью-йоркском порту я так закрутилась с багажом, декларациями и прочей таможенной ерундой, что потеряла медвежонка. Джикс потом нанял кучу детективов, чтоб его отыскали. Он не врет, я проверяла На "Нормандии" я лопалась от спеси. Каюта первого класса, цветы, которыми меня завалили при отплытии, обеды за капитанским столом еще как вскружили мне голову. Я и задремала, совсем как зрители на первой части моей чепуховины, которая и доставила мне всю эту роскошь. Очнувшись, я распсиховалась так, что все подумали, будто у меня украли ребенка. Джикс дал объявление в разные газетенки, где обещал озолотить того кто вернет мне мишку живым и невредимым, и чуть не убедил своих друзей в сенате начать кампанию за распространение закона Линдберга на плюшевых медведей. За считанные недели я получила по почте тонну мишек всех цветов радуги, но моего Пинко среди них не было. Я их потом сбагрила на Филиппины, тамошнему Обществу охраны детства. Рассказываю это, чтоб вы поняли, насколько я была счастлива с Фредериком.