Злобин Степан Павлович. Салават Юлаев

   — Длинны у Петербурха руки стали, — согласился гость, стараясь скрыть своё волнение, — ведь вон куды — на Яик добрались!
   — Некуда податься! — подтвердил хозяин. — А было бы куда — снялись бы целым казацким войском и потекли бы на новые места… Да нынче, вишь, и места уже такого нигде не осталось…
   — Дела-а! — протянул по-прежнему гость. Он снова налил по чарке и чуть дрожащей рукой отрезал себе кусок солонины. — А велика земля, — заговорил он. — И ныне ведь поискать, так есть ещё такие места, что приходи хоть целым казацким войском, и хватит простору… — Емельян увлёкся, чёрные живые глаза его разгорелись. — Слыхал ты, есть вольная Терек-река? Там тебе осетры, белорыбица — ну, как лоси матёрые, да сами так в сети и скачут. Птица фазан — с барана, кабаны — как медведи. Винограды несеяны по лесу вьются, яблоков, груш — аж деревья стелются до земли, кавунищи — как бочки, по дуплам ме-еду-у!..
   — Ерёмина курица! — в восхищении воскликнул простодушный хозяин.
   Пылкое воображение гостя разыгралось ещё пуще.
   — Там по горам золотые пески, серебряные жилы аж наверх из камня прыщут! — выкрикивал он в азарте, как удачливый карточный игрок, щедро мечущий козыри перед противником. Вначале на вид ему было под сорок лет — теперь он помолодел на добрый десяток.
   — Ну, ерёмина курица! — захлебнулся восторгом хозяин. — А дорогу, дорогу кто знает туды? Дорогу кто знает? — Торговый человек, он не любил мечтаний без твёрдой почвы.
   Емельян подмигнул.
   — Кто бывал, тот уж, видно, знает дорогу, как мыслишь? — Он заново налил кружки. — За вольное житьё! — сказал он, стукнувшись кружкой с хозяином.
   — За вашу добрую торговлю, за прибытки! — приветствовал хозяин, стукаясь кружкой. Он разгорелся. Новые сказочные земли манили его. Осетры, белорыбица, птицы ростом с барана, золотые пески — все эти богатства кружили его голову, но ему нужна была уверенность, основанная на точном расчёте. — Ну, скажем, хотя ты, купец, доведёшь нас до тех привольных краёв, куда Петербурх не достанет. Да людей-то, подумай, ведь цело казацкое войско — не шутка!.. Нас ведь целое племя!
   — Не шутка! — согласился с ним гость.
   — Ведь деньги нужны, — продолжал хозяин умёта, откладывая на пальцах, — на хлеб, на пропитанье, избы ставить, на порох, свинец, на то да на сё — на всякое Дело.
   — Невеликое дело деньги! — небрежно махнул рукой Емельян, словно владел несметной силы богатством. — Было бы войсковое согласье, а деньги найдутся!
   Хозяин умёта качнул головой.
   — Нет, ты постой, — упрямо сказал он. — Ведь на экое дело деньги-то нужны большие, ерёмина курица… Войсковое согласие будет, а де-еньги…
   Но Емельян вдохновился. Его уже было не удержать. Море было ему по колено.
   — Да что за большие?! — ответил он, убеждённый и сам в этот миг, что деньги откуда-нибудь да возьмутся. — Ну, скажем, так: для начала сыскать тысяч двести деньгами? Найдём! На Тереке хлебных товаров да всяких других ещё на семьдесят тысяч лежит, а как избы поставим да пашню вздымем, так сразу… — Емельян перешёл на едва слышный шёпот: — Турецкий паша обещает взаймы милиён… Конечно, за рост он, нехристь, сдерёт…
   Хозяин глядел обалдело на гостя, который ворочал такими деньгами. Наконец он не выдержал и при последних словах Емельяна вскочил со скамьи и начал креститься.
   — Ерёмина курица!.. Боже помилуй!.. Да господи!.. Да отколь же такие-то деньги? Да кто же ты таков?.. Ведь такие-то деньги… — растерянно бормотал хозяин. Он схватил Емельяна за руку и, весь трепеща, зашептал: — Ты скажи, ты скажи, ваша милость, не в шутку мне молвил? Да господи боже! Да как тому быть?!
   Емельян посмотрел ему прямо в глаза и таинственно усмехнулся.
   — А так вот и быть! — значительно сказал он. — Да ты не страшись, казак, — начал он, но в этот миг застучали в двери.
   — Окаянная девка, пришла не ко времю! — выбранился хозяин и выскочил в сени.
   Пугачёв остался один.
   — Оробела Ерёмина Курица от милиёна, — презрительно усмехнулся он. — «Да кто же ты таков?!» — передразнил он растерянного казака. — А вдруг да я сам государь!.. — Емельян прислушался, словно ждал царского голоса из глубины своего существа. И, не дождавшись, печально махнул рукою. — Куды-ы! Нелегко на себя такое-то имя принять. Здоровенный ведь нужен хребет, чтобы такое взвалить да нести.
   Будто примериваясь к этой тяжести, Емельян встал со скамьи.
   — И плечи надо во какие! Осанку! Царский взгляд!..
   Хозяин вошёл в этот миг назад в избу и замер у порога.
   Прежнего купца как не бывало в избе. Вместо него у стола стоял человек величавого вида. Повелительность, воля и сила словно бы излучались изо всего его существа: гордо откинутая голова, орлиные сверкающие глаза, могучие плечи и властная стать.
   — Сударь, да кто же ты подлинно?.. — робко пробормотал хозяин. — Коль не во гнев тебе… помыслить — и то ведь страшно…
   И Пугачёв почувствовал, что «чудо» свершилось: сказочный призрак царя-правдолюбца, созданный в сердце народа, явился его глазам и в одно мгновение облёкся во плоть его самого.
   — Что? Признаешь? — грозно спросил он хозяина. — А?! Признаешь?! Ну! Спро-ша-ю!..
   И тот растерялся.
   — Да как тому… господи… как тому быть?! Ведь писали… писали ведь, — едва слышным шёпотом залепетал умётчик, — что государь… что, царство вам небесное, изволили…
   Хозяин, весь дрожа, в волнении крестился мелким, частым крестом.
   — Что ты врёшь, дурак! Да как ты смеешь?.. Пьян ты, что ли?! — грянул грозный голос над растерявшимся от страха казаком.
   Тот рухнул на колени.
   — Простите, государь-надёжа! Ваше величество, смилуйся, прости дурака! — молил он со слезами, захлёбываясь от восторга. — Ведь глазам-то легко ли поверить!.. За что же мне радость такая, что вот у меня же в дому… Ах ты, господи!..
   Но тяжёлая рука Емельяна легла на его плечо.
   — Ты, казак, не шуми, — остановил Пугачёв излияния хозяина, — не спеши, поразмысли, со стариками совет поведи казацким урядом. Может, яицкие ваши устрашатся петербурхских «напастей», не посмеют принять своего государя. Я тогда дальше пойду простым человеком — солдатом, купцом али попом. Сколь образов я уж сменил за эти года! — душевно и с грустью говорил Емельян, сам уже веря всему, что сходило с его языка. — Наша царская вотчина — вся мать-Россия. Доберусь и до верных подданных наших: кто помнит добро да святую присягу, тот нас примет…
   — Да что вы! Что вы! Ваше величество! Мы сколько лет уж вас ждали… Да как же нам не принять! — проникновенно, со слезами умиления на глазах уверял хозяин. — Что ты! Смилуйся! Куда тебе дальше идти! Не скрой от нас лик свой! Нешто мы позабыли присягу?!
   — Ты говори за себя, Денис Петрович. Тебя мы милостью нашей за верность пожалуем. А за других не спеши уверять. Прежде времени ты ваше царское имя не разглашай по народу. Великий грех падёт тебе на душу, коли ты погубишь меня…
   Казак отшатнулся в испуге от этих слов и опять закрестился.
   — Господи! Да как совершиться экой напасти! Как можно-то, государь-надёжа! — перебил он речь Емельяна.
   — Ведь ты, казак, разумей, — продолжал Пугачёв. — Все народы в тяготах и болезнях ждут нашего явленья. И мы пообещались богу, за чудесное наше спасение от недругов, избавить народ от господской неволи и жесточи. А наша царская присяга — священная скрижаль! Ты можешь уразуметь премудрость нашу, простой казак?
   — Уж постараюсь, государь. Хотя разум ваш — мужицкий, тёмный… — смиренно начал хозяин.
   В это время снова раздался стук у ворот.
   Пугачёв в испуге схватил хозяина за плечи.
   — Кто там? Кому ты сказал про меня? Кому разгласил?! — прохрипел он в лицо казаку.
   — Да что ты, государь! Помилуй! — лепетал тот, напутанный стуком не менее Емельяна. — Знать, кто-то по нужде, а может — гости. Ведь у меня заезжий двор… А то и дочка… Да что ты, батюшка! Да успокойся ты, ваше величество!
   — Чш-ш-ш! — зашипел самозванец. — Сказано — но разглашай! Зови меня… ну, хотя Емельяном… Иваном Емельяновым, что ли… Сказывай, заехал симбирский купец… мол, он-то и слышал про государя и царские очи его удостоился видеть…
   В ворота постучали ещё нетерпеливей и громче.
   — Где бы тут у тебя покуда укрыться? — спросил Пугачёв.
   — Да тут вот в горенке, — предложил хозяин, приотворив незаметную дверцу, сам весь дрожа.
   Хозяин выскочил во двор, где кто-то ожесточённо дубасил в ворота.
   — Иду, иду! Кто долбит этак-то? Ворота с вереюшек пособьешь! — успокоил умётчик стучавшего с улицы.
   Скинув железную щеколду, он отворил калитку.
   Перед ним, держа в поводу засёдланного конька, стоял человек с обвязанным тряпицей лицом.
   — Здорово, Хлопуша! Вишь, я соснул часок. Разомлел от жарищи, а девка сошла со двора. Али долго стучался? Входи.
   — Здорово, Ерёмина Курица! — отозвался приезжий. — Рад не рад, а примай! Гостей много?
   — Нет никого. То и скука сморила, уснул, — неумело притворяясь, сказал умётчик.
   Бросив повод коня молодому спутнику, Хлопуша вошёл за хозяином в избу.
   Умётчик заметил шапку, забытую Пугачёвым на лавке, и торопливо спрятал её у себя за спиной, стараясь укрыть от глаз незваного гостя.
   — Не деньги ли в шапке хоронишь? — лукаво спросил приезжий.
   — Поди ты, ерёмина курица! Какие там деньги! Уж ска-ажешь! Так, старая шапка.
   Хозяин забросил шапку за печь.
   Хлопуша рассмеялся и кивнул на стол, где стояла забытая выпивка и закуска.
   — А кружку лишнюю за печку не кидай со стола. Уж я тебя как-нибудь выручу: нас с тобой двое, и кружки две. Ты садись, не чинись: будь как в гостях, а я за хозяина. — Хлопуша налил в обе кружки вина. — За добрую встречу, за тароватого хозяина выпьем! — насмешливо предложил он.
   — За щедрых гостей! — отшутился хозяин и, стукнувшись кружкой, выпил.
   — И что ты за обычай взял один из двух кружек пить! Ведь так-то совсем сопьёшься, Ерёмина Курица, — продолжал потешаться над хозяином Хлопуша.
   — А ну-то тебя! — отмахнулся тот. — Сидел гость, пил, кликнули его ко двору рыбу купляти, он и сошёл, да долго что-то замешкался — должно, магарыч…
   — Ну, как у вас житьё? — уже серьёзно спросил Хлопуша, поверив объяснениям хозяина.
   — Опять все рыщут! — с досадою отозвался умётчик. — Донской казак бежал из казанской тюрьмы да, кажись, увёл лошадей и с телегой.
   — Удалец казак! — заметил Хлопуша. — А ну, за его здоровьице выпьем, — сказал он, наливая вино.
   Оба рассмеялись.
   — Да зато теперь у всех гостей велят смотреть бумаги… Может, податься тебе?.. — намекнул хозяин.
   — А ты не старайся, Ерёмина Курица! Бумаг у нас на пятерых будет довольно. И ты меня не выпроваживай, братец, не на простого напал! Мы с есаульцем моим у тебя на недельку пристанем.
   Задав коням корму, в избу вошёл Салават.
   — Здорово, хозяин! — приветствовал он в дверях.
   — Здравствуй, малый, как звать-то?
   — Аль ты его не признал? — напомнил Хлопуша. — Ахметку помнишь? Теперь Салават зовётся.
   — Ну, коль старый знакомец, входи да садись ко столу. Возро-ос! И вправду ведь не признать, как возрос!
   Салават опустился на скамью у края стола.
   — Ближе двигайся к чарке, малый! — сказал хозяин, доставая третью кружку.
   — А ну его! — с деланой неприязнью махнул рукою Хлопуша. — Не угощай. Сердит я на него.
   — За что серчаешь? — весело спросил хозяин.
   — Водки пить не хочет.
   — У башкирцев строгий закон на водку. Кумыс — другое дело, али чай… Так, что ли, парень?
   — Кумыс пьём, чай пьём, — согласился Салават. — А водку пьёшь — потом дурак какой-то!
   Все засмеялись.
   — Ну, сказывай, где бывал, что на свете видал, прибрался из каких краёв — ведь сто лет не казался, — спрашивал хозяин Хлопушу, видя, что от него легко не отделаешься и сразу из дома не выпроводишь.
   — С Волги едем… Заветное дело там было, — уклонился гость от прямого ответа.
   — В бурлаки, что ли, ходил наймоваться? — с насмешкой спросил умётчик.
   — А когда в палачи?! — злобно усмехнулся в ответ Хлопуша.
   — Ерёмина курица! Что ты! Христос с тобой! Не к лицу бы оно знатному ватаману такому! — Хозяин даже перекрестился на образ.
   Он знал, что Хлопуша и беглый каторжник, и бродяга, и конокрад, и разбойник, и всё же готов был принимать его в своём доме, кормить и поить и стукаться чаркою за его здоровье, но палача он не мог вынести у себя за столом. Озлобленная усмешка Хлопуши сказала ему, что слово «палач» сорвалось с языка его гостя не в шутку… Ерёмина Курица поставил обратно на стол поднятую было заново чарку и отложил кусок хлеба с солью, приготовленный для закуски. Палач! Омерзительное это слово в народе могло вызывать лишь презрение, ненависть к человеку, которого так называют… Не может быть!
   — Тьфу ты, бес, напужал! Ну, шутни-ик! — попробовал отмахнуться от этого слова хозяин.
   — А я не шучу, — упрямо сказал Хлопуша. — Сам-то не верю, как быдто во сне… Да поделом и наука мне — взялся не за своё: вишь, захотел со рваной ноздрей ко царю во помощники…
   Хозяин умёта вздрогнул и незаметно скользнул взглядом по двери соседней горницы.
   — Как так к царю?.. К какому царю?.. Ведь у нас на престоле не царь, а царица!.. — забормотал умётчик в растерянности.
   — Э, да брось — «на престоле»! Мало ли кто на престоле!.. — отмахнулся с досадой безносый гость. — Загадали по слуху мы с молодцом на Волгу. Народ расслышал, что там государь объявился… — таинственно сообщил Хлопуша, понизив голос. — Пошли мы в Самару. Мыслили — государю нужны удальцы. Народ-то по Волге вокруг, ну, скажи ты, — кипит! Повсюду слух: «Объявился!» А где объявился — никто и не знает того. Ну, мы стали рыскать, слухи пытать… И дознались, что государя злодеи схватили и в остроге томят… Аж в груди загорелось! — воскликнул Хлопуша и с яростью стукнул по столу кулаком. — Ну, мол, нет! Уж мы не дадимся в обиду. Сколько лет ожидали, томились. Тюрьму разорим, а государя отымем… Мыслил я — на своих плечищах на каторжных донесу его сам до престола… — Хлопуша вскочил со скамьи, глаза его разгорелись. — А кто бы за мной не пошёл?! Мыслил так: из тюрьмы его вынесу, света, на площадь да гаркну: «Народ! Вот ваш государь законный! За нужды ваши, за горе, за слезы заступа!..» Как знамя нёс бы… Ты подумай — Россия! Вон что!.. А как добраться? Как вызволить?!
   Ерёмина Курица был увлечён рассказом Хлопуши, весь подался к нему.
   — Ну? — в нетерпении поощрил он.
   — Палач оказался в остроге знакомец. Нам вместе с ним за разбой ноздри рвали. Сошлись… Раз выпили, два… Во помощники кличет… Тьфу, мерзость!.. — Хлопуша отплюнулся и глухо добавил: — Пошёл к нему…
   — Ерёмина курица! — растерянно встал хозяин.
   — Для государева дела! — с усмешкой закончил Хлопуша и злобно расхохотался. — И пришлось мне своею рукой, — сказал он, — анператору всей Руси, государю на шею верёвку мылить…
   Хозяин вскочил, заметался по горнице…
   — Спаси господи!.. Как так?.. Да тише ты, тише!.. Как так?.. Ерёмина курица, как же?.. Да как же?!
   — А так! Удавили! — с подчёркнутой грубостью оборвал Хлопуша. — Перед смертью покаялся всем, что вовсе не государь, а беглый приказный из Нижнего…
   — И повесили? — переспросил с облегчением хозяин. — Что ж, вору мука за самозванство! — бойка сказал он. — Ведь грех-то, грех-то какой! — Он зашептал: — Ведь подлинный государь-то, болезный, в народе ходит, а тот, вишь, за него во дворец захотел, на перины!.. Ну как же не грех! А подлинный государь-то, ерёмина курица…
   — Э-э, брось ты, Ерёмин Петух! Какой там к чертям государь, прости господи! — оборвал Хлопуша. — Хватит уж! Ждали да ждали… Ведь народ как дитё: чем бы ни тешился… Умыслили цацку себе… государя…
   — Ерёмина курица, ты, слышь, потише! — вдруг строго предостерёг хозяин. — Зря плетёшь!
   — Не верю я в государя больше, — убеждённо настаивал Хлопуша, — и никогда не поверю, хотя тут вот под образа посади его! Сам верёвку намылил на беглого ябеду…
   — И был беглый ябеда! — внезапно раздался звучный голос за спиною Хлопуши. — А то — го-су-да-арь! Иная статья, атаман. Ты не путай!..
   Все вздрогнули, оглянулись.
   Темнобородый широкоплечий человек стоял на пороге соседней горницы.
   Салават и Хлопуша вскочили с мест.
   — А ты кто таков? — запальчиво и дерзко спросил Хлопуша. — Шапка твоя за печью, водку твою я выпил. А ты кто таков?
   Но Пугачёв словно не слышал его вопроса.
   — Государь изволением божьим ушёл от злодеев. Не ты, так другие ему пособили: народ спас… А беглый приказный, вишь, муку принял за государя. Сказать, што ль, — венец терновый!.. Может, ныне приказный тот, — Пугачёв торжественно перекрестился, — может, ныне за муку он в ангельском чине в раю…
   Хозяин перекрестился вслед за Емельяном. Хлопуша молча потупился.
   — Что?! Вот то-то! Не цацки!.. — внушительно заключил Емельян.
   — Стало, жив государь-то, значит?! — с простодушной радостью, по-юношески звонко спросил Салават.
   Но не обращая никакого внимания на юнца, умётчик в лад с Емельяном, подступив к Хлопуше, поучающе сообщил:
   — Есть люди такие, что сами видали царские ясны очи…
   Оттолкнув Ерёмину Курицу, Хлопуша шагнул к Пугачёву.
   — А ты кто таков, я спрошаю?! — по-прежнему с дерзким вызовом повторил он. — Кто таков ты? Отколе?
   Пугачёв поглядел с насмешкой.
   — Я?.. Архирей… заморских земель! Дедушка нихто да бабушка пыхто!.. А вот ты продерзкий языня!.. Я тебя впервой вижу, не знаю, а ты пытаешь — кто да отколь… А сам, говорил, в палачах был… Тебе всё равно, а моё дело тайность… Великое дело!..
   — А мне — все равно?! — с горечью переспросил Хлопуша и вдруг злобно вскинулся: — Да и то всё равно! Вот уйду с Салаваткой в Башкирду, приму магометскую веру, да и шабаш! Что мне ваши дела? Я клеймёное рыло, рвана ноздря, беглый каторжник, да ещё ко всему и разбойник, да тьфу ты, палач!..
   — Афанасий Иваныч, постой! — кинулся умолять умётчик. — Да ты не бери в обиду… Время сам знаешь какое — у стен и то уши!.. Его милость симбирский купец Иван Емельянов проездом гостит, по купечеству ездил повсюду и ведает много…
   — А мне ни к чему! — раздражённо прервал Хлопуша. — У меня ведь купцам, что дворянам, — едина честь: сук да верёвка! Пойдём, Салават! — позвал он и взялся за шапку.
   Салават живо на плечи вскинул мешок.
   — А ты зря, ватаман, серчаешь! — остановил Пугачёв Хлопушу. — Не всякое слово в строку. У меня примета такая: кто с первой встречи повздорит, с тем дружба вовек не порушится. Знать, нам с тобой подружить!..
   Хлопуша взглянул в ясные, горящие глаза Пугачёва. Приветливая, хитроватая и добрая улыбка его располагала к нему сердце.
   — Идём-ка сюды, потолкуем, — позвал Хлопушу Ерёмина Курица, кивнув на дверь горницы, куда услал Пугачёва при стуке в ворота.
   — Идём, что ль! — мигнул Пугачёв. — Да брось, не серча-ай! — сказал он, дружески положив сильные руки на плечи атамана.
   Хлопуша не сразу сдался. Задумчиво и испытующе обвёл он взглядом обоих и, увидав особую торжественную таинственность в их взглядах, вдруг бросил шапку на лавку.
   — Айда! — решительно согласился он. — Ты, слышь, Салават, пожди тут, а я с ними…
   Все трое вышли.
   Салават остался один с мешком за плечами. Обида ожгла его. Он стоял посреди избы в задумчивом оцепенении.
   «Кунак Салават, друг Салават, — думал он. — Салават за Хлопушей в огонь и в воду, все вместе… А когда дело большое пришло, тогда — погоди тут один, Салават!.. Купец, видишь, умный приехал, царя видал, знает много, а ты, значит, глуп! Ты тут сиди, Салават!.. Битты!^[10] Довольно уж, Афанас Иваныч! Твоя дорога туда, моя дорога сюды, Афанас Иваныч!..»
   Салават поправил мешок за плечами, тронул шапку и выскочил вон, во двор. Почти бегом он бросился под навес, где кормились кони, быстро взнуздал своего и хотел вскочить на седло, как кто-то рванул его вниз за подол бешмета. Он оглянулся.
   — Тпру! Стой!.. Погоди!.. — услышал он девичий голос. — Куды ты, с хозяином не простясь, из ворот?!
   Крепкая, ладная молоденькая казачка насмешливо глядела на него.
   — Чего тебе надо, девка? Мой конь…
   — А мне почём знать — твой, не твой ли? Вишь, тут стоит не один конь, а два. Ускачешь в степь — там ищи!
   — Пусти! — отмахнулся от девушки Салават.
   Он снова хотел взобраться в седло, но она крепче прежнего дёрнула за бешмет.
   — А я говорю — не пущу! Ишь ты, черт скуломордый! Батя! Батя! Батяня!.. — крикнула девушка. — Тут малый какой-то коня зануздал!..
   — Мой жеребец, говорю тебе, девка! Чего ты кричишь?! — Салават ещё раз взглянул на неё. Её воинственный вид его рассмешил. — Казак, а не девка! — с усмешкой сказал он. — Айда, идём спросим, — согласился он.
   — И казак! — задорно согласилась она. — Спросим, тогда и езжай.
   Они вошли в избу. Из горницы вышли навстречу Хлопуша и хозяин умёта.
   — Что стряслось тут, Настюша? — спросил умётчик. — Чего ты звала?
   — А вот, — кивнула Настя на Салавата, — коня зануздал, да и ногу в стремя. Я, мол, — стой, — а он — жеребец, мол, его. Мне как знать, что его!
   — А ты куды же один, Салават, собрался? — спросил удивлённый Хлопуша.
   — Так… Ладно! — махнул Салават рукою. — Один ведь поеду домой. Видать, у нас разны дороги!
   — Да ты что, обиделся, что ли? — спросил Хлопуша.
   — Ладно, ладно!.. Чего обижаться! Ты — туды, я — сюды. Ты меня никогда не знал, я тебя не знаю. Чего обижаться!..
   — Да ты не таись! На что у тебя обида?
   — Чего «не таись»! Чего «не таись»?! — горячо воскликнул Салават. — Ты сам от меня таишься! Когда мне нельзя русской правды знать, зачем ходить вместе?! Твоя жизня — своя, моя жизня — своя!..
   — Ты сбесился, что ли? — воскликнул Хлопуша, который уже много месяцев жил с Салаватом без ссоры и споров.
   — Ты сам, Афанас Иваныч, сбесился! — запальчиво возразил Салават. — Чего мне нельзя знать? Кто в Самару с тобой ходил? Кто коней держал возле тюрьмы?! Я что, никогда, что ли, царское имя не слышал?! Раньше — можно, теперь — нельзя?! Царь Пётра нельзя знать? Царь Пётра — ваш русский царь? А башкирский другой царь будет? Неправда, Иваныч, одна земля — одна царь!..
   — «Одна царь!» — засмеялась девушка.
   — Ты, дочка, пойди там телят погляди или что по хозяйству, а тут не девичье дело! — сказал ей хозяин.
   Настя со вздохом махнула рукой и вышла.
   — Ты сам, Афанас Иваныч, мне говорил, — горячо продолжал Салават. — Царь Пётра ходит, большую книгу читат. Царь Пётра придёт — всем народам царь будет, всем волю даст, жить ладно будем.
   — А на что русский царь вам, башкирцам? — вмешался умётчик. — Чего он вам даст?
   — Чего, чего даст?! Чего надо народу, того, значит, даст!
   — А чего вам, башкирцам, надо? Как сказать государю? — спросил Пугачёв, который не утерпел и вышел на их разговор из горницы.
   Салават никогда не думал и сам о том, что даст государь башкирам. Живя общей жизнью со всем бездомным бродяжным людом, он мысленно не отделял своей судьбы ото всех остальных. Он не думал о том, что башкиры живут какой-то другой, совершенно отличною жизнью. Он не думал о том, что нужно башкирам от доброго народного царя. Вопросы застали его врасплох, но вдруг он вдохновился.
   — Царь Пётра? — переспросил он. — Царь Пётра землю нашу заводчикам брать не велит, лес рубить не велит, — откладывая на пальцах, сказал он. — Царь Пётра лошадей отнимать не велит, царь ружья башкирам даст, порох, свинца даст, начальников, заводских командиров, велит гонять, башку им рубить, на деревьях их вешать… Скажет царь: «Живи, башкирский народ, как зверь в степи вольно бегай, как птица в небе высоко летай, как рыба в воде плавай!..» Весь башкирский народ пойдёт за такого царя!..
   Салават умолк, но все были захвачены его мыслью, все впервые подумали о том, что же царь даст народу, и смотрели на Салавата, словно ожидая, что он скажет ещё…
   — Зверем по степи бегай, птицей в небе летай? — при общем молчании задумчиво повторил Пугачёв. — Да, с таким-то народом государь Пётра Федорыч всех одолеет. Грех от такого народа нам правду таить, — сказал он.
   — Так слышишь, Салават, никто от тебя не таится, ждать недолго осталось: государь в казаках на Яике нынче. Вот купец его видел своими очами, — указал Хлопуша на Пугачёва. — И сказывает купец, что скоро уж, скоро объявится государь.
   — А ты, башкирец, ступай в свои коши ныне да разглашай народу про государя, что шлёт он башкирцам поклон и все так исполнит, — торжественно произнёс Емельян.
   Салават непонимающе переводил свой взгляд с одного на другого.
   — Чего говорить? Как сказать? Я чего знаю ведь, значит?
   Пугачёв ласково усмехнулся.
   — Как ты нам сказал, так говори. Лучше никто не скажет! Я своими ушами слышал. Как ты сейчас говорил, так и царь обещал: лес ваш не рубить, деревни ваши не жечь, лошадей не трогать, порох, свинец вам давать, и живите вольно…
   — Да сказывай там своим, — вставил Хлопуша, — готовили бы сайдаки, да стрелы, да пики, да топоры…
   — Да коней бы получше кормили — как раз и время приспеет! — заключил Пугачёв. — Как, как ты сказал-то? — спросил он. — Живи, башкирский народ, как птица, вольно, как звери в лесу живут. Так дома и сказывай!
   С сознанием важности возложенного на него дела простился Салават с Хлопушей, которого встречный знакомец увлёк на иной, новый путь.
   Друзья, не сходя с сёдел, обнялись у перекрёстка дорог.
   — Твоя дорога прямая, моя дорога прямая, — сказал Салават на прощание, — на прямой дороге сустречка будет…
   — Значит, будет! — ответил Хлопуша.
   И каждый поехал своим путём.