Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Четвертак морочил голову я и другой Тане – Ивакиной из 56-й школы.
   На юбилей Ауэзова прилетел из Москвы один из переводчиков романа
   "Абай" Леонид Соболев. Кроме того, что Леонид Сергеевич Председатель
   Правления Союза писателей РСФСР, был он еще и Председателем
   Верховного Совета России, членом ЦК КПСС. Словом, шишка и по московским меркам. Джубан Мулдагалиев, второй секретарь Союза писателей попросил отца: "Абеке, вы умеете работать с гостями такого уровня… Кроме того и Ауэзова знали хорошо. Было бы неплохо, если бы вы сопровождали Соболева".
   Ауэзова при жизни знали многие. Папа здесь не исключение. В доме много фотографий отца вместе с Ауэзовым. Фотограф запечатлел обоих в
   1958 году в Павлодаре, куда отец летал с писателем и тоже как сопровождающий.
   Странным было то, что папа никогда ничего не говорил про классика. Про Г.М., к примеру, он никогда не упускал случая сказать нечто восторженное, но вот про Ауэзова, он словно в рот воды набрал.
   А ведь Г.М. в общественном понимании как литератор стоял ниже
   Мухтара Омархановича.
   Роман "Абай" книга толстая. Потому на первых порах решил я познать Ауэзова сравнительно небольшой его вещью, романом "Племя младое". Зря это я сделал – после "Племени младого" я уже не хотел читать Ауэзова.
   Леонид Соболев для меня оставался автором рассказов "Батальон четверых" и "Морская душа". Читал я на него и эпиграмму Михаила
   Светлова, о том, что, дескать, все на заседаниях пропадаешь, а когда, мол, книги будешь писать?
   Мне было интересно и я расспрашивал отца. Какой он, Соболев?
   – Замечательный человек! – сказал отец – Коньяк пьет фужерами.
   Три дня папа ездил с Соболевым на встречи с читателями. На четвертый ему предстояло лететь с писателем на родину Ауэзова в
   Семипалатинск. Перед отлетом позвонила отцу секретарша Мулдагалиева и сказала:
   – Абдрашит, заедь ко мне за билетами на самолет.
   – Ты это что мне тыкаешь?! – папа взорвался. – Какой я тебе
   Абдрашит?! Мы с тобой, что, в детстве вместе в асыки играли?!
   Перезвонил Джубан Мулдагалиев.
   – Абеке, я этой дуре сделал внушение. Но лететь в Семипалатинск надо.
   – Кому надо – тот пусть и летит. А мне не надо. – сказал и положил трубку.
   Джубан Мулдагалиев и другой секретарь Союза писателей Кабдыкарим
   Идрисов устроили папе должность директора Литфонда. Немного позднее
   Мулдагалиев выхлопотал и прикрепление к совминовской больнице.
   В гостях у нас дядя Джубан бывал не раз. Он намного моложе отца, но успел сделать многое.
   – Я бы со спокойной душой умер, если бы ты женился на дочери
   Джубана. – ошеломил меня отец осенью 67-го.
   Если бы… Ладно.
   – Вы про Гульмирку? – спросил я. – Видел я ее…
   – Да про нее. Где ты ее видел?
   – Видел.
   – Ну и как?
   – Да никак.
   – Не понравилась?
   – Мне нравятся совершенно другие.
   – Балам, у казахов, когда выбирают жену, смотрят на ее мать.
   – …?
   – Знаешь, какая у Джубана Софья? О… Джубану одно время было трудно… Трудно, но Софья не предала его. – папа восхищенно покачал головой и закончил. – Дочь душой всегда в мать. Понятно?
   – А сын?
   – Что сын?
   – Он тоже в отца?
   – Характером может и да…- Папа задумался. – А вот судьбой…
   Не знаю. Пожалуй, нет. Чью-то судьбу повторить невозможно.
   Гульмирка Мулдагалиева может и неплохая, но однажды, полный одного места радости, прибежал Омир и заявил:
   – Знаешь, что про тебя говорит Гульмирка?
   – Что?
   – Она говорит: "У твоего друга Беки такой тяжелый взгляд. Такой тяжелый взгдяд… Несколько раз повторила". – Омир доволен. Я недоволен им за то, что он не видит разницы между нами.
   – Пошел ты на хрен со своей Гульмиркой!
   За Гульмиркой ухаживает Алихан из десятого "А". С ним мы кентуемся. Планы насчет Мулдагалиевой у него далекие. Совет им да любовь.
   Пражская весна для меня началась поздней осенью 67-го в Трнаве, где местный "Спартак" в одной восьмой Кубка кубков Европы принимал московское "Торпедо". В Москве "Торпедо" выиграло 3:0, в ответном матче трнавчане проиграли 1:3 и, не видя различий между собой и
   "Торпедо", устроили на заснеженном поле избиение москвичей. Больше всего досталось Щербакову и Леневу. Не тронули чехи только
   Стрельцова. Как никак зэк. Отпор им дали лишь Кавазашвили и Пахомов.
   Кавазашвили, когда на него прыгнул трнавчанин, выписал чеху такую плюху, что спартаковец вместо мяча оказался в сетке ворот.
   Игру видела Чехословакия. Русские не отвечали на мордобой. Вот оно что… Оказывается их можно бить и не получать сдачи. С матча в одной восьмой все и началось. Прохазка и другие вывихнулись умом, насмотревшись на игру в Трнаве.
   Раньше чехи и словаки казались мне самыми безобидными. Опасными считал я, разумеется, венгров, румын и поляков. Но никак не чехов со словаками.
   В ту осень возникли и поляки. Я читал в "Известиях" в изложении доклад на Пленуме ЦК ПОРП Гомулки. Первый секретарь ЦК говорил намеками и все время упоминал какие-то гмины.
   Братья по лагерю социализма хотели бежать впереди паровоза. Они будто не знали, что за все в мире отвечает только Советский Союз.
   И хочется и колется. По мне жить свободно означало в первую очередь говорить вслух то, что думаешь, читать что пожелаешь. Но жить при этом в обществе, где родился и вырос.
   Я гулял с Таней Ивакиной. У Ивакиной грустные коровьи глаза.
   – Мне жалко этих…- Таня говорила про Даниэля с Синявским.
   – Поделом горе и мука. – отозвался я.
   – Да ты что?! – Ивакина остановилась. – Они же писатели.
   – Тем более правильно сделали, что их посадили.
   Почему я так сказал? Ведь я так не думал.
   Наблюдалось раздвоение. Я радовался тому, как на глазах футбольной Европы чехи избивают торпедовцев, смаковал перепечатки выпадов "Млады Фронты", "Литературны новины", "Свет социализму" и других чехословацких изданий, но, начиная с июня 68-го не на шутку перепугался. Все то, чем жил и надеялся, могло пойти прахом. Внутри я трепетал за страну. Я не верил, что бундесвер – кишка тонка – осмелится войти в Чехословакию и одновременно не верил, что вообще существует какое-то решение чехословацкого кризиса.
   "Но дело не в этом". Дело не в чехословаках, вновь поднявших в нашем тылу белогвардейский мятеж, и не в Советах. И дело было даже, если оно так, даже и не в Третьей мировой войне. События в
   Чехословакии, как я тогда смутно ощущал, грозили, не на словах, а в реальности, крушением нравственного миропорядка, который, если вдуматься, был гораздо важнее памяти о сталинском терроре, о фашизме, атомной войны и прочего, что было, по сути, в сравнении с крушением мира внутри человека – лирикой текущего дня.
   Что в истинности представлял собой на то время нравственный миропорядок? Это то, о чем спорил и говорил Сергей из фильма "Мне двадцать лет". Он говорил об идеалах социализма и замечал при этом, что идеалы социализма для него не слова, а то, чем жил и будет жить всегда.
   Это, если хотите, верность клятве, знамени.
   Что такое мир внутри нас? В первую голову – это наше представление о добре и справедливости. Это приблизительно то, за утрату чего Остап Бендер запросил миллион. Нам вновь было за что воевать. Пусть даже ценой отправки мира в небытие. "Есть вещи поважнее мира". Это не наши слова, но это истинная правда.
   Сложившееся послевоенное статус-кво по факту представлял собой некий мировой баланс добра и зла, ценой посягательства на который непременно должна была стать Третья мировая война, Складывалось впечатление, что Штаты это хорошо понимали и внутренне не желали ухода ЧССР из лагеря социализма, почему и воздерживались от активного вмешательства в развитие событий в Чехословакии. Как будет так и будет. А пока подождем. В события вмешивалась Европа, мировому сообществу сильно мешала разглядеть подлинное содержание кризиса позиция руководства двух главных Коммунистических партий капиталистической Европы – Франции и Италии.
   А что чехи со словаками? Они знали, чем могло все кончиться, но вели себя настоящими хорьками. Хорек знает, что ему не придется ни за что отвечать, потому и наглеет.
   Коротя занес новый анекдот.
   "У армянского радио спрашивают:
   – Как навести порядок в Чехословакии?
   Ответ:
   – Дуба убрать – ЧК оставить".
   Переговоры в Чиерне над Тисой и в Братиславе проходили трудно.
   Они заронили кое-какие подозрения и надежды… Но… "Путь наш во мраке…".
   События в Чехословакии объяли меня целиком и полностью.
   Спустя три недели после игры в Трнаве случилось то, чего я боялся весной 67-го.
   Пришло письмо от Доктора из Карсакпая.
   "…Исчез Джон. Искал его я неделю, пока не нашел в больнице
   Джезказгана.
   Мама, соберись с силами. Наш Жантас заболел. Заболел серьезно. В справке записано "шизофрения".
   В тот же день я отправил письмо в Карсакпай. Через неделю получил ответ.
   "Бек! Ты пишешь, что во всем виноват я и при этом не выбираешь слов. Письмо меня расстроило. Знаешь, братишка, прежде чем бросаться словами, надо хоть немного думать. Остынь. Приеду с Джоном, расскажу".
   Доктор привез Джона ночным поездом. Шизофрения или может что-то еще другое обуяло Джона, только дурил он по-настоящему. Вызвали спецбригаду и третье отделение Республиканской психбольницы пополнилось еще одним Ахметовым.
   "Том бе ле не же…".
   Когда я вспоминаю Иришу Дайнеко, то с веток алма-атинских карагачей на меня осыпается снег января 1968-го.
   У Омира день рождения 6-го января. На столе вино, яблоки, сигареты. В кресле сидит Ириша, по комнате невидимо-неслышно кружит снег. "Том бе ле не же…". Поет Сальваторе Адамо.
   Я недооценивал Омира. Ириша – девушка грез и действительности. Я смотрел на нее и понимал, почему Омир, даже тормознувшись на второй год в восьмом классе, не мог забыть ее.
   "Падает снег…". "Том бе ле не же…". У Ириши лучистые глаза и от нее исходит мягкая чувственность. Тихоня вкрадчиво улыбалась одними глазами и еле слышно смеялась.
   Знает ли она, что мы с Бикой оттучкали ее брата?
   – Я прошу вас подумать над тем, кто, по-вашему, герой нашего времени?- Лилия Петровна держала в руке средней толщины книжицу.
   Глаза ее блестели.
   Поднял руку Кеша Шамгунов.
   – Лилия Петровна, а кто такой вообще герой нашего времени? И почему мы должны верить Лермонтову, что Печорин герой его времени?
   Лилия Петровна положила книжку поверх классного журнала, и склонив голову к плечу, прошлась между рядов. Вернулась к столу, пружинно выпрямилась.
   – Шамгунов, вы никогда не задумывались, почему нам интересна та или иная книга?
   Кеша поднял голову к потолку.
   – Как-то не думал.
   Лилия Петровна вновь, теперь уже неторопливо, пошла между рядов.
   – Всем нам интересны только те книги, где мы узнаем себя. – Она обернулась. – Шамгунов, вы не ловили себя на таком ощущении?
   Кеша оглянулся на Бику. Халелов показывал Кеше знак: тяни, сколько можешь, время.
   – Кажется, ловил.
   – Садитесь. – она повернулась ко мне. – Вы не хотите что-нибудь сказать?
   Я поднялся. Сказать мне было нечего, но говорить что-то надо.
   – Я думаю так, что героя нашего времени не существует. Литература не арифметика и не должна вычислять среднеарифметического человека.
   А если говорить о Печорине, то мне он не интересен.
   – Почему? – Лилия Петровна остановилась.
   – Понимаете, Печорин все время занят исключительно и только собой. Все другие персонажи существуют только для обслуживания его прихотей.
   – Вы так думаете?
   – Да.
   – Хорошо… Почему тогда Печорин постоянно занят собой?
   – Что-то ищет.
   – Правильно. Но от добра добра не ищут. Правильно? У Печорина благополучная жизнь. Но он все равно не в себе. От чего?
   – Не доволен собой. – Я не знал другого ответа.
   – Вот видите…- Лилия Петровна строго посмотрела на Бику. Мой друг перестал гримасничать. Она вновь повернулась ко мне.
   – Как вы думаете, недовольный собой человек достоин любопытства?
   Вот уж не знаю.
   – Как вам сказать…- Я задумался. – Может, если…- Я поправился. – Все зависит от того, на что направлено его недовольство.
   – Вы на правильном пути. – Лилия Петровна подняла со стола книжечку, показала обложку.- Самое главное это то, что происходит с нами внутри. Я не случайно принесла сегодня Сэлинджера и заговорила о герое нашего времени. Главный персонаж романа "Над пропастью во ржи" показался близким мне человеком. Подросток недоволен собой и занят поисками счастья…
   Счастье. Несколько лет назад я не допускал возможности быть в
   Америке счастливым человеком. Страна "багровых туч" и непролазной тьмы. Американцы непонятно для чего родились. Они не живут, а выживают. Какой надобности ради – непостижимо. Из Америки притопал к нам комплекс неполноценности. Комплекс, что свел Джона с ума.
   Значит ли это, что сумашествие – освобождение от комплекса?
   Идиотская мысль. Все равно что шизофрения.
   Шизофрения отдает автомобильной шиной, тугой, твердой, как камень, резиной. Ш-ш-ш…Ш-ш-шайба… Шайба та же прокладка. Придет в негодность – кранты водопроводу, "сработанного рабами Рима".
   "За далью дали не видать… И впереди другая даль…На тризне грозного отца мы стали полностью в ответе. За все на свете – до конца".
   На день рождения прилетела открытка.
   Там были слова.
   "Набирайся силенок, Орленок!
   Мы с тобой еще выйдем в орлы!
   Зоя Долбня.
   Краснодарский край, Туапсинский район, п.л. "Орленок", дружина
   "Звездная".
   Я не ответил Зое. Я только что прочитал "За далью даль"
   Твардовского. И если бы догадался ответить, то может написал бы и так.
   "Зоя, милая!
   "За далью даль" – дорога от Туапсе на наш "Орленок".
   Горно-серпантинная поэма. Утро и Солнце. Автобус летит то вверх, то вниз. За поворотом вспыхивает и слепит глаза Солнце. Машина ныряет влево и через километр новый поворот, И так всегда, до бесконечного конца. "За далью даль. И впереди другая даль". Хорошо то как…
   Чувствуешь?".
   Историчка поручила доклад. В школе готовят диспут о роли личности в истории.
   Я позвонил дяде Ануарбеку Какимжанову.
   – Дядя Ануар, мне поручили сделать доклад о роли личности в истории. Учительница указала на работы Ленина и Плеханова…
   – Та-ак… Хорошо… Что тебя интересует?
   – Работы я прочитал. Но мне все равно непонятно…
   – Что непонятно – это может и хорошо… – Дядя Ануарбек простудился и говорил в нос. – Что непонятно, ты пока отодвинь в сторону и сильно в докладе не касайся. Понял?
   …В актовый зал согнали три десятых класса. За столом методист из Гороно. Сейчас я выдам. Ох и выдам.
   – …Молодой человек, что вы тут нам про Сталина рассказывали?
   Повторите.
   – Что? Ничего нового я не сказал про Сталина. Сталин развязал репрессии, опираясь на ложный тезис об обострении классовой борьбы в переходный период…
   – Что вы знаете о Сталине, чтобы говорить так о репрессиях?
   Положительно, тетка из Гороно дурочку валяет и сбивает меня с наступательного темпа.
   – Были двадцатый и двадцать второй съезды партии… Есть решения… Имеются и другие документы.
   – Хорошо. – Методистка вышла из-за стола и спустилась в зал – Вы читали вчеорашний номер "Комсомольской правды"?
   – Нет.
   – В газете напечатаны воспоминания военного о Сталине.
   Военачальник особо отметил, что Сталин не любил, когда ему заглядывали в рот.
   – При чем здесь это?
   – Как раз причем. – нравоучительно сказала методистка и спросила.
   – И вообще, что вы знаете о понятии контекст истории?
   – Ну, это по-моему…
   – Ясно. – перебила методистка. – Вот вы говорили, что движущей силой истории является народ. Так?
   – Так. Народ и только народ.
   – Что народ, понятно. Я хотела узнать у вас не кто, а что приводит в движение историю, вызывает событие?
   Вот прицепилась. Я перестал понимать происходящее. Сталин, Ленин,
   Плеханов… На фиг согласился делать доклад?
   Я заикнулся о желании учиться в литинституте. Мама ничего не имела против. Более того, считала, что лучше, чем писательство, занятия в жизни нет. Но, говорила она, редко какой писатель способен прокормить себя литературой. Потому-то прежде надо приобрести надежную специальность. О том, что в литинституте меня не очень то и ждут, я не подумал и слышать ни о каком матушкином политехническом не хотел.
   Пришла тетя Айтпала Орманова с дочерью Жамигой. Матушка позвала их поговорить со мной.
   – Айтпала, он хочет поступать в Литературный институт.
   – Это правда?
   – Правда. А что тут такого?
   – Это очень хорошо. – сказала тетя Айтпала и замолчала.
   – Я ему говорю, – заговорила мама. – Прежде чем садиться за письменный стол, надо получить хорошую профессию. У писателя должен быть свой кусок хлеба.
   – Тетя Шаку права.- сказала Жамига. – Прежде чем писать, надо узнать жизнь.
   Жамига преподаватель маркшейдерского дела в Казахском политехе и ко всему относилась всерьез. В том числе и к тезису о том, что прежде чем писать, надо сделать себе трудовую биографию.
   – Я ему говорю. – Мама разливала чай по кисюшкам. – Получи профессию инженера и делай что хочешь. Но он не слушается.
   Матушка всегда ходила с червей, почему сказанула еще и такую вещь:
   – Чехов был врачом. И это не помешало стать ему писателем.
   Жамига поддержала маму.
   – Бекетай, ты не смейся. Василий Аксенов тоже врач.
   Аксенов положим не Чехов и пример Жамиги на меня подействовал.
   Ситка продолжал предсказывать скорое наступление Золотого века и не забывал напоминать всем, что он сын Господа бога. Обращался Ситка
   Чарли со Всевышним по-родственному, от чего прийдя в молельный дом к баптистам на 5-й линии решил и их обрадовать скорым Армагеддоном и прочими фейерверками.
   Баптисты поинтересовались.
   – Кто ты?
   – Сын бога. – Ситка Чарли никогда не врал.
   Баптисты прогнали его. Ситка плевался и обзывал их сАтанами.
   Папа о боге никогда не говорил. Мама иногда напоминала нам о
   Господе:
   – Кудайга сенн.
   – На что почти в рифму я отвечал:
   – Кудайга ссиим.
   – Айтпа сондай соз! – пугалась мама.
   Но это она так, на всякий случай. Потому что в бога Ситок не верила, обычаев, даже для блезира, мусульманских не придерживалась.
   Некогда.
   Падал снег. Бика, Омир и я шли с заводской практики. Выпили пива,
   Бике захотелось отлить. Прохожих не видно.
   – Ссы прямо здесь. – предложил Омир.
   Бика отлил на тротуар и хотел уже спрятать крантик, как я сказал:
   – Не прячь. Тебе есть чем гордиться.
   – Да? – небрежно переспросил Бика и оставил как есть незапахнутым и пальто.
   Мы шли вверх по Розыбакиева и у Бики была для встречных прохожих своя откорячка:
   – Как будто разговариваем…
   Шеф тоже откровенно любовался своим членом Политисполкома
   Коминтерна. Когда дома не было родителей, он выходил из ванны без трусов и разговаривал с кадрухами в голом виде часами по телефону. . Шеф плескался в ванной. Пришел Омир и мы прошли к Шефу. Он поинтересовался:
   – Как тебе?
   – У Бики больше. – сказалОмир.
   – Возможно. – Шеф пожал плечами.
   На мой глаз у Бики был поменьше. Хотя может и ошибаюсь – до контрольно-измерительных испытаний дело не дошло.
   Шеф любил и в зеркало на себя смотреть. Что симпа, он знал и тщательно следил за чистотой лица.
   Омир говорил, что потенция определяется приливом крови. Никто не спорит, но чем обусловлен этот самый прилив крови – Омир не знал.
   Как будто, получалось по Омиру, прилив крови сам по себе причина всего суть первобытного на Земле. Но кровоток это следствие и не он инициирует прилив животворности. Тогда что? Сигналы мозгового вещества? Здесь тоже неясность. Ведь сколько ни упрашивай мозги повлиять на разболтанность поведения первобытности – она ведет себя, как ей заблагорассудится. Что хочет, то и делает.
   Чтобы отмазаться от приближавшегося призыва в армию Омир залег на две недели в психдиспансер на Пролетарской. Предусмотрительно. Ему было уже восемнадцать, и если в институт не поступит, то непременно должен загреметь на строевую.
   Армии он жутко боялся, почему Бика и я регулярно напоминали ему о гражданском долге бодренькой песней
   Прощай, труба зовет!
   Солдаты – в путь!
   В Путь! В Путь!
   И для тебя родная,
   Есть почта полевая.
   Солдаты – в поход!
   Омир бледнел и просил:
   – Завязывайте. Накаркаете.
   Побыв в психдиспансере, Омир уже ничего не боялся, осмелел во всех смыслах.
   Он называл меня везунчиком. Мол, два лета подряд отдыхал в
   Подмосковье и на Черном море. Омир или не думал, прежде чем что-то сказать или, испытывая мое терпение, прикидывался. Хотя может ему и не дано вообразить, как это можно быть везунчиком, когда два твоих родных брата больны неизличимой болезнью. Да пропади они пропадом леса Подмосковья вместе с Черным морем, когда у тебя в доме такое!
   Нет, Омир не слабоумный. Он просто напросто издевался.
   На уроке истории я ударил его. Как обычно. Он впервые ответил мне. Звезданул так, что глаз чуть не растекся.
   На перемене Бика привел его в подвал. Я стучал Омира по голове ножкой от стула минут десять. Все нипочем. Башкобит. Я устал и сказал, что экзекуцию продолжу на следующей перемене. Бика согласился.
   – Конечно. Если устал – надо отдохнуть.
   Омир перетрухал Шефа.
   Брат однако не думал вмешиваться.
   Вечером пришли Мурка Мусабаев и Вовка Коротя.
   – Ни фига себе. – сказал Коротя и поинтересовался. – Кто это тебя так?
   – Рабы восстали. – ответил за меня Шеф.
   В понедельник разбирали "Палату номер шесть".
   – Кто хочет к доске? – спросила Лилия Петровна.
   Я поднял руку.
   – Да. – сказала литераторша. – Я и хотела, чтобы о палате номер шесть сказали именно вы.
   С палатой, как и с ролью личности в истории, получился конфуз.
   Лицезрея мой фингал, Лилия Петровнав не могла сдержаться. Она улыбалась, как девчонка. Какая она хорошая и совсем не строгая.
   Плохо, что расстались не хорошо.
   Литераторша говорила о русском солдате. Говорила все правильно, но мне было скучно и я поднял руку.
   – Лилия Петровна, а что это у вас через слово русский солдат?
   Остальные, что не воевали?
   Она вышла из себя.
   – Да, – напирала она на меня. – Именно русский солдат, именно русский народ победил в минувшей войне. И вы, со своим изощренным цинизмом, прекрасно знаете и понимаете это.
   Я хотел объяснить, что внутренне согласен с ней. Только ей же самой и русским самим во вред выпячиваться. Хотел объяснить, но услышав про цинизм, махнул рукой на нее и на весь русский народ.
   Разбирайтесь сами.
   Андрюша перед последним звонком остановился и, глядя в сторону, сказал:
   – А ты… оказывается не такой…
   Я обманул ожидания Андрея Георгиевича. Да я не такой. Но дело ведь не в том, какой я на самом деле. Дело совсем в другом. Как бы это понятней объяснить?
   …Выпускной вечер. Музыка, хохот, крики. Проняло таки. Дурацкое веселье. Надо остановить всеобщий гвалт. Остановить и спросить:
   "Чему радуетесь? Ведь больше никогда ничего не будет.
   Это все. Это подлинный конец, за которым ничего нет".
   Сипр и Бака уезжали в Ригу поступать в институт гражданской авиации. Они вышли на сцену и запели:
   В узких улочках Риги
   Слышу поступь гулких столетий,
   Но ты от меня далеко…
   Ноктюрн ли тому виной, не знаю, но меня окатило нестерпимой печалью.
   Давно рассвело. Я шел домой пьяный и беспричинно рыдал.

Глава 13

   "Руководствуясь принципами пролетарского интернационализма, и неукоснительно придерживаясь положений Братиславской декларации и договоренностей, достигнутых на переговорах в Чиерне над Тисой, войска стран – участниц Варшавского договора пришли на помощь братскому чехословацкому народу. Решение о вводе войск далось не легко. Долгое время в СССР терпеливо ждали, когда товарищи Дубчек и
   Свобода положат конец атакам на идеалы социализма, дадут решительный отпор разнузданной антисоветской пропаганде.
   В последние дни стали известны факты обмана товарищем Дубчеком
   Советского руководства…".
   1 сентября 1968-го. Семинар по истории КПСС. Преподаватель
   Есенсыкова закруглялась. Завтра мы уезжали на уборку сахарной свеклы. Я не собирался выступать, но неожиданно для самого себя поднял руку и попросил слова.
   Меня вновь понесло на злобу дня. Почему? Мне непременно нужно было поделиться с кем-то великой радостью. Ибо после 21 августа я не выговорился.
   После обеда 21 августа я спал. Проснулся и Ситка Чарли сказал:
   – Советы оккупировали Чехословакию.
   – Да ты что?!
   – Читай "Вечерку" на первой полосе.
   Я шел к Бике мимо совминовской больницы. У входа в поликлинику из припаркованных, настежь распахнутых "Волг", в которых шофера дожидались своих хозяев, неслось радио:
   "Принципы пролетарского интернационализма незыблемы…".
   Все радиостанции Советского Союза передавали текст заявления
   Советского руководства.
   Меня переполняли возбуждение и гордость. Гордость за себя, за наше руководство, за страну.
   …Однокашники быстро смекнули, что я перепутал двери. На отделении экономика энергетики из нас готовили инженеров с экономистами напополам, но никак не лекторов по истории КПСС.
   Шеф работал техником в институте металлургии и обогащения. Доктор получил условный срок за ограбление Тита и устроился инженером в трест Средазэнергоремонт. Проработал недолго и опять стал дурковать.