Александрова Марина. Варяг

   – Дело говоришь, – промолвил князь задумчиво. – Будет так, начнем осаду.
   По древнему обычаю ратного искусства приказал Владимир сыпать земляной вал против стен непокорного города и выставить стражу. Ни птица, ни зверь не должны выбраться из осажденного града.
   – Пусть подъедят припасы, – толковал Эрик неопытным воям. – А там сами сдадутся, образумятся.
   Шли дни, но не сдавался город. Привычны были горожане к осадам – немало в этих краях рыскало любителей легкой наживы, и, зная это, много лет не давали они скудеть съестным припасам. А тут еще стали примечать вои Владимира – земляной вал пред стеной становится с каждым днем приметно ниже. Подновят его за день – ан утром смотрят, он опять тот же, да как бы не ниже стал!
   Проходя по лагерю услышал Эрик разговор воев у костра. Один говорил, а прочие внимали ему с величайшим почтением.
   – ... и видел я ночью, братья – спустился с небес светлый луч, а в нем – человек, ликом прекрасный, в белом плаще, но окровавлен был плащ и босые ноги также в крови. Он спустился на самый вал, что мы насыпали, ходил по нему босыми ногами, и где он ступал, там таяла земля, как лед под лучами жаркого солнца. С великим трепетом смотрел я на него и узнал Господа моего, Иисуса Христа. А он, внимание к себе услышав, обернулся ко мне и головой качал с великой укоризной...
   Неслышно отошел Эрик от костра и бросился искать князя.
   Отыскав же, поведал, что слышал сейчас. Владимир кивнул:
   – Опоздал ты с докладом, воевода. Знаю я, что мои вои думают. Средь них много уже крещеных, и считают они неподобным воевать с братьями по вере, потому слабеет ратный дух в войске. Много я думал об этом. Чуда нет в том, что земля из-под стены исчезала: просто греки вырыли подкоп и перетаскивают по ночам землю в город. Но то, что слава о чуде пошла – худо. А теперь ступай, отдохни. Завтра решим мы... – а что «решим», не сказал, замолчал, склонив голову на грудь.
   А поутру вострубили трубы, призывая всех воев слушать княжеское слово. Стоял Владимир на холме, как это было в день первой битвы.
   – Я... – начал он, но словно бы что-то перехватило ему горло, и он замолчал. Справившись с собой, заговорил снова: – Я, ваш князь, даю обет пред вами, моими воинами, пред всей Русью. Ведомо мне, что многие из вас, презрев идолов, обратились в христианство. Так вот: буде суждено мне сей город взять – буду я с вами, и сам крещусь, и окрещу всю землю русскую!
   Гул пронесся над многотысячной толпой, но тут же раздался неподалеку одиночный выкрик:
   – Смотрите, стрела летит!
   Она именно летела, эта стрела – не свистела, как молния, в воздухе, не разила огненным острием, но медленно приближалась к толпе воев. И стало видно всем, что отягощена стрела невеликим куском пергамента.
   Расступились вои, дав стреле место упасть и долго смотрели на нее.
   – Дайте ее мне, – сказал князь.
   Некоторое время никто не мог с места двинуться, но наконец старый воин с пышными седыми усами поднял стрелу и подал ее князю.
   Перегнувшись через плечо Владимира, прочел Эрик нацарапанные на пергаменте греческие слова.
   «На востоке от тебя колодезь, перекрой его и перейми у града воду».
   Закинув голову, рассмеялся князь, как юный отрок, позабыв о державном чине.
   – Везде и всюду, куда не пойдешь, есть у земли русской и князей ее сторонники!
   Добрая весть быстро разнеслась среди воинов и многие вызвались идти, искать колодезь. К закату была перенята вода, и верно – трех дней не миновало, как неумолчный стон стал раздаваться из-за стен осажденного города. Вновь послал гонца князь, веля передать осажденным такие слова: «Склонитесь сердцами, доблестные мужи, к плачу жен и детей ваших. Сдайтесь на милость русов, а за то обещаю вам пощаду».
   И в радостный для русских воинов час распахнулись неприступные городские ворота, коих не одолел ни один таран, и князь Владимир с воинством вошел в город.
   Эрик ехал рядом с князем, дивясь чудесам незнакомого города.
   – Немудрено, княже – осмелился он повести речь, – что столь долго держались осажденные. Преизобилен и чуден сей град.
   Князь усмехнулся.
   – Ты прав, воевода. Этот город очень богат, и богатые в нем люди живут. Если миром поладим с горожанами – великим благом будет он для Руси. А горожанам мне не хотелось бы наносить ущерба, потому что они добрые труженики и великие купцы.
   В тот же день был отрыт колодец, и вода пошла в город.
   И в тот же день князь Владимир призвал к себе Эрика.
   – Послужил ты мне раз, воевода, послужи и другой раз.
   Эрик склонился в поклоне, размышляя: что же еще задумал князь? Не хочет ли он отправить его, Эрика, во второй поход на Константинополь, теперь уже с согласием принять веру? Хорошо бы, если так – не забыла княжеская дружина его обета, данного, быть может, и на горячую голову. Но нерушимо княжеское слово, а нарушившему его – позор на веки вечные. Не хотел этого Эрик для своего господина, и потому с волнением ожидал, что скажет Владимир.
   – Отправляйся послом в Царьград...
   О, как дрогнуло сердце варяга!
   – ... да передай императорам византийским слово мое и волю мою: готов принять крещение, но за это пожалуйте мне, по примеру иных государей, руку сестры императорской, царевны Анны. А не захотят между нами согласия – возьму Царьград копьем, как взял город сей!
   Передохнул князь, прищуренно глядя куда-то вдаль.
   – Я готов, князь. – сказал Эрик.
   Владимир словно вспомнил о нем, резко повернулся, подарил улыбкой:
   – А готов, так и ладно. Только смотри, посол, не натвори еще каких дел! Хватит тебе одной рабыни-фряженки.
   Эрик тоже улыбнулся, понял – шутить изволил великий князь. А у самого забилось сердце. Соскучился по Лауре в дальнем походе, а теперь еще долго ее увидеть не придется. Да что поделать – служба княжеская!
   Словно услышав мысли его, добавил князь:
   – Ехал бы сам, но есть у победителей своя гордость. Хоть и непрямым путем покорили мы город сей, – и снова улыбнулся князь неведомо чему. – Хочешь, воевода, покажу тебе что?
   Отойдя к дверям, кликнул кого-то из людей, тихо отдал приказ. Вернулся, сказал:
   – Жди.
   И через малое время услышал Эрик: легкий шаг по переходу, шорох платья. Распахнулась дверь, и на пороге стала женщина. Маленькая, смуглая. Копна черных, как вороново крыло волос перехвачена золотым обручем, золотые же запястья на тонких руках, на щиколотках, крохотные ступни в позолоченных сандалиях. Белое одеяние, каких Эрику не приходилось еще видеть, льнет к полудетскому, прекрасному телу.
   Остановилась в дверях, обеими руками взялась за косяки, сказала что-то, как птица прощебетала.
   – Вот она какая, – негромко сказал князь. – Анастасия. Ее стрела была.
   И, улыбнувшись, показав влажные, блестящие зубы, заговорила Анастасия, горячо обращаясь к незнакомому воину. Говорила о том, как с крепостной стены увидела князя руссов, и жарко вспыхнуло ее сердце.
   – Ну все, иди, иди, – сказал ей князь, и когда скрылась она в душном сумраке, вновь обратился к воеводе.
   – Так-то бывает, Эрик. Так-то. Ступай, собирайся в дорогу.
   Неслась по свету слава о непобедимой, могущественной и роскошной Византийской империи, но не та уж стала эта империя. Были времена – удавалось ей захватывать огромные чужие земли, повергать к подножью своему вольные племена, завладевать их богатствами и порабощать.
   А на крови расцветали искусства и науки, и дивился мир утонченности и пышности константинопольских императоров. Но преходяща земная слава, и в год, когда князь Владимир взял Корсунь, оказалась великая империя жертвой мятежей и беспорядков. После гибели героя Иоанна Цимисхия военачальники Склир и Фока не восхотели подчиняться законным государям-императорам и заспорили с ними о державе, а восстание болгар подорвало силы Константинополя.
   Быстро долетела до императоров весть, что князь Владимир взял Корсунь. И рыбаки, идущие на свой промысел, и купцы, возвращающиеся Русским морем, все в один голос говорили, что стоит у Корсуни великая армия русов. С дрожью припоминали в городе имена князей Игоря и Святослава, княгини Ольги. Всякий житель великого города, и стар, и млад – все вглядывались в знойную морскую даль – не плывут ли лодии князя Владимира воевать Константинополь?
   И лодии действительно прибыли, но не было на них тьмы воинов, а лишь посол со свитой. На этот раз не выдерживали посла в отдалении, не затягивали его визит к императору – прямо к пристани явились царевы мужи в темных одеждах, с золотыми знаками на шеях и проводили во дворец.
   И вот снова пред Эриком Золотая палата, Соломонов трон императора и сам император – почти не изменился, только обрюзг и отяжелел. Так же восседает рядом на золоченом легком кресле сестра его Анна. Впервые Эрик вгляделся в лицо той, вместе с которой придет на русскую землю новый Бог.
   Анна не была хороша собой, и не красили ее драгоценные ткани, многочисленные украшения. Лицо ее было бледным, и гармонии не было в нем, сама же она была томна, словно кровь медленно текла в ее жилах, словно достались ей от предков только тоска и усталость. Только глаза были хороши – огромные, печальные, не горящие, но светящиеся таким покойным светом, что становилось ясно каждому – добра и тиха душой сестра императора, и нет в ней ни злобы, ни корысти.
   Эрик отчего-то пожалел Анну. Показалась она ему слабым саженцем, который хотят изъять из родной земли, чтобы пересадить в другую, быть может, более плодородную и здоровую, но чужую. Долго придется саженцу роднится с ней корнями, и неизвестно, сроднится ли? Приживется ли?
   Эрик поклонился ей особо, император заметил это. У него дрогнули и сошлись на переносице брови и он вопросил:
   – С чем ты прибыл к нам, посол?
   Тут только припомнил император посла. Это именно он приезжал за верой в Константинополь, он устроил скандал из-за рабыни и, одаренный особой императорской милостью, увез эту рабыню с собой. Эрик увидел отблеск воспоминания на лице императора и поторопился с ответом.
   – Прибыл я от князя Владимира...
   – Знаю, – перебил его Константин. – Не ты ли в прошлый раз приезжал с миссией, и не ты ли обещал от имени своего господина мир и любовь между Византией и землей русов?
   – Император может гордиться своей памятливостью, – поклонился Эрик. – Это был именно я. Теперь пришло время утвердить любовь между народами и связать властителей их крепкими узами. Князь Владимир желает быть супругом сестры вашей, царевны Анны!
   Тяжелая тишина повисла под сводами Золотой палаты. Ни вздоха не проронила Анна, не шелохнулся император.
   – Неприлично христианам выдавать сестер наших за неверных, – цедя слова сквозь зубы, наконец заговорил Константин. – Готов ли князь Владимир креститься, и получить с этим сестру нашу и царствие небесное, и быть нашим единоверцем? Если же нет, мы не можем выдать за него Анну.
   – Князь Владимир готов креститься. Он примет закон христианский, ему по нраву пришлись обряды и богослужение христианское, – отвечал Эрик.
   Великой радостью вспыхнуло апатичное доселе лицо императора, и он ответил, сдержавшись:
   – Пусть тогда примет крещение русский князь, а за этим прибудет к нему наша сестра, чтобы обвенчаться с ним по христианскому обряду.
   – Нет, – сказал Эрик и увидел изумление Константина. – Желает князь, чтобы в залог доверенности и дружбы прежде прислали вы к нему Анну. Они обвенчаются, и с тем князь Владимир примет новую веру.
   Снова повисло молчание.
   – Что ж, – раздумчиво сказал император, – ступай, посол, мы призовем тебя через некоторое время. Нам нужно время для размышления.
   Эрик вышел, поклонившись.
   Он провел день, бродя по Константинополю, но не о князе Владимире думал он и не о судьбе русской земли. Оживал в его памяти прошлый приезд в Византию. Как недавно и как давно это было! Побывал он и на той площади, где впервые увидел Лауру, звезду сердца своего. Вспомнил ее, прошлую – жалкую, грязную, избитую, вспомнил, какова она сейчас, какой непрестанной радостью светятся ее прекрасные глаза, как похорошела она в расцвете своей женской сущности, и вновь нежно подивился своей неизбывной к ней любови. На том же рынке, где в первый раз покупал подарки для нее – самые чудесные индийские ткани, присматривал ей новый подарок. Дивное смарагдовое запястье привлекло его внимание, и он представил, как вскрикнет от радости Лаура, как будет смотреть она на камни цвета ее же бархатистых, зеленых глаз – и купил, не торгуясь.
   Счастливый, опьяненный греческим вином, а пуще того – воспоминаниями, засыпал он на узком и жестком ложе в монастыре святого Вонифатия, куда определен был императорским человеком на ночлег. Только ночью проснулся, обливаясь холодным потом – привиделся ему странный и страшный сон. Будто стоит он в христианском храме и держит Лауру за руку. И хочет по христианскому обряду надеть ей на тонкий палец перстень-оберег, но в нем разгорается вдруг жаркое пламя, и скрывает Лауру от глаз. А когда пламя гаснет, на ее месте оказывается чужая, незнакомая женщина, и она смеется звонко, потешаясь над его горем.
   А в императорском дворце, в опочивальне царевны Анны не спали до зари. Ничком на ложе рыдала царевна, а над ней стояли угрюмые Константин и Василий. Вздрагивали у дверей вооруженные стражи – так громко стонала и жаловалась Анна.
   – Варварская земля, идолопоклонники, и я стану женой их дикого и свирепого князя? Господи, да лучше бы мне умереть во младенчестве!
   – Сестра... – в тысячный раз попытался высказаться Константин.
   – Я не хочу ничего слышать! Я знаю одно – как поганые язычники приносят человеческие жертвы, так и вы хотите принести в жертву меня во имя дружбы и мира между Русью и Византией! Но я не хочу этого, и не поеду. Не поеду, слышите? Вы не можете отправить меня туда силой!
   – Можем, – это было первое за вечер слово, оброненное Василием. – Но хотим уговорить тебя добром, сестра. Ты будешь нам благодарна. Русь – великая и богатая страна. Да что и говорить – сейчас, когда Владимир взял Корсунь, мы можем почитать Русь богаче Византии. И ты станешь ее княгиней!
   – Не на княжение я иду, – тихо, с ненавистью отвечала Анна, подняв голову и взглянув на брата сверкающими от слез глазами. – В плен жестокий меня отправляют бессердечные братья.
   Василий взглядом отозвал в сторону Константина.
   – Прикажи послать за патриархом.
   – Но...
   – Быть может, он сможет уговорить сестру. Утром нужно дать ответ этому настырному послу. Если Анна откажется идти за князя Владимира, это принесет гибель Византии. Она женщина, ей непонятны такие мысли. Но патриарх мудр, он может найти дорогу к любой душе.
   Константин кивнул согласно и послал за патриархом. Несмотря на поздний час, тот прибыл тотчас, словно ждал зова. А быть может, так оно и было – ничего нельзя утаить во дворце, наверняка патриарх уже знал о приезде посла от русского князя и об условиях мира.
   Склонив главу, потупив очи, вошел он в опочивальню и остановился перед ложем Анны.
   – Благослови, святейший патриарх, – прошептал Константин. – Нам нужен твой совет и твоя помощь.
   Легким движением благословил патриарх Феофан Константина и Василия.
   – А теперь мне хотелось бы поговорить с царевной Анной.
   Вижу я, что помощь моя и совет нужны именно ей.
   Константин и Василий вышли, оставив Анну и патриарха с глазу на глаз.
   Едва затеплилась заря, Анна в сопровождении патриарха вышла из опочивальни. Глаза ее были влажны от слез, но на губах играла нежная, кроткая улыбка. О чем говорили в эту ночь седовласый, многомудрый патриарх и эта женщина – слабая и некрасивая, но сильная душой? Никто никогда не узнал об этом, но Анна согласилась ехать в Корсунь и стать супругой русского князя. Прельстил ли патриарх ее самоотверженную душу счастьем принести язычникам свет истинной веры? Или утешил тем, что действует она на благо своей родины? Никто никогда не узнал об этом...

ГЛАВА 20

   Подгоняемые свежим ветром Русского моря, подходили к Корсуни греческие лодьи, и на первой находилась Анна с гражданскими сановниками и духовными лицами. Но тихо было на пристани – никто не встречал караван, и Эрик немало поразился этому обстоятельству. Но Анну, кажется, ничто уж не могло поразить или напугать. За время пути она свыклась со своей участью, или новые впечатления заставили ее смягчиться душой – во всяком случае она спокойно, с интересом осматривалась по сторонам, не выражая ни печали, ни удивления. Именно она завидела всадника, который во весь опор мчался к пристани. Он поспел как раз к тому моменту, когда первая лодия причалила и, не обращая внимания на прибывших, сразу обратился к Эрику.
   – Воевода, недобрую весть принес я тебе. Князь Владимир занемог, и... – замялся посланец.
   – Позови княжеских людей. Пусть проводят и разместят гостей как можно лучше. Я сам поеду к князю!
   ... Князь лежал в полутемной палате и, приближаясь к ложу, Эрик заметил какую-то странность в его облике. Только подойдя вплотную, понял – глаза князя были закрыты и залеплены какой-то омерзительной кроваво-гнойной коростой.
   – Ты вернулся, воевода, – тихо сказал князь. Голос его был таким же сильным и властным, как раньше, и Эрик немного успокоился. – Что ты скажешь мне?
   – Князь, царевна Анна со священниками прибыла вместе со мной. Она согласна стать твоей супругой после того, как ты окрестишься.
   Грустная усмешка искривила губы князя.
   – Я собираюсь умирать, а ты говоришь о крещении! Эта женщина, Эрик, эта женщина...
   – Какая женщина? – спросил Эрик, опасаясь, что князь начинает бредить.
   – Анастасия. Та, что послала нам стрелу. Она – само зло. Можешь ты это понять, воевода? Это она ослепила меня.
   – Как! – Вырвался у Эрика крик.
   – Да. Не доверяйся женщинам, воевода, никогда, никогда! Она в гордыне своей лелеяла надежду стать княгинею на Руси! Она хотела, чтоб я взял ее в жены! Подумай только! А когда поняла, что я жду свою невесту из Византии, рассвирепела, как голодная медведица. Она набросилась на меня, словно повредилась в рассудке. Как она билась и кричала! А через несколько дней взобралась на городскую стену и кинулась вниз. Мне принесли ее бездыханное тело и я, несчастный, еще горевал над ней. Я думал, она лишила себя жизни от любви ко мне. Но нет – она боялась возмездия. Перед тем, как совершить свой безумный шаг, она подсыпала в вино, предназначенное для утренней трапезы, какое-то тайное снадобье. Воевода Никифор погиб, но я остался жив благодаря стараниям моего лекаря. Но глаза, мои глаза...
   Эрик молчал. Какие слова он мог сказать князю? Тот не нуждался в утешении, а обнадежить его воевода не мог. И долго бы он так стоял в остолбенении, если бы не раздались шаги в коридоре. Эрик даже вздрогнул, припомнив, как вот также стоял в княжеском покое, а по коридору бежала, торопилась преступная Анастасия.
   Должно быть, князь тоже помнил об этом, потому что приподнялся вдруг на локте и обратил лицо к дверям. Неподдельный ужас отражался на этом лице, словно ожидал он, что на пороге сейчас встанет женщина, предавшая ради него свой город, лишившая жизни себя и пытавшаяся лишить его. Встанет не в прекрасном белом одеянии, но в саване, облепленном землей, и страшен будет смех вурдалачки, пусты глаза ее...
   Сдавленный вопль вырвался из груди князя в ту самую минуту, когда на пороге встала царевна Анна.
   – Ты хотел меня видеть, князь русов, и я пришла, – сказала она. – Это я, Анна, твоя грядущая супруга, и я уже знаю о постигшей тебя болезни. Ты позволишь мне помочь тебе?
   Владимир улыбнулся.
   – Приветствую тебя, царевна. Не так бы я хотел встретить свою невесту, но все равно, здравствуй на веки веков. Жаль, что я не вижу твоего лица – но голос твой приятен, а походка легка. Сядь рядом со мной, положи мне на чело руку...
   Анна присела на край ложа, и Эрик счел нужным удалиться. Выходя из дома, столкнулся с лекарем-византийцем, который прибыл вместе с царевной. Лекарь очень спешил, покрикивал на слугу, волочившего за ним сундучок со снадобьями. Мастерство византийских лекарей славилось по всему свету, и, вспомнив это, успокоился Эрик и ускорил шаг.
   Через три дня крестился князь Владимир в церкви святого Василия, что стояла рядом с его палатами. Очи его почти очистились от коросты, но взгляд все еще покрывала туманная пелена. И случилось чудо – то, которого ждали крещеные ранее воины-христиане. Как только первая капля святой воды коснулась чела князя – спала пелена с его глаз, и окинул он стоящих вокруг ясным взором. Потрясенные чудом, многие российские бояре приняли в тот день христианскую веру в той же церкви.
   В той же церкви, с великой торжественностью, свершили митрополит корсуньский и византийские пресвитеры венчание Владимира (в крещении – Василия, в честь церкви, где было совершено таинство) и принцессы Анны. Благословен для Руси был этот брак, благословен и для Константинополя. Пленившись кротостью и нежностью новобрачной, Владимир воспылал желанием помочь ее братьям и вскоре отправил к Византийским берегам немалую часть своей доблестной дружины, дабы помочь Константину и Василию усмирить мятеж и восстановить в империи мир и покой.
   Херсонский митрополит наставил князя и приближенных бояр в тайнах христианского учения. Вняв наставлениям, князь решился на многие благие дела: он вернул греческим государям Корсунь и вместо дани взял лишь немногую церковную утварь, а так же, повинуясь жене своей, Анне, которую отличала любовь к искусствам, взял дивные статуи четырех медных коней, что издревле украшали город. Но взамен повелел он построить новую церковь в возмещение ущерба, нанесенного городу. Он предоставил гражданам выбрать место, где будет возведена церковь, и немало смеялся, узнав, что выбрали они то самое место, куда сносили из-под стен землю!
   И вот наступил день, когда лодии князя Владимира вновь заскользили по водной глади Днепра. Спешили русы обратно, домой, в Киев. Места себе не находил Эрик. Ведь весной покинул он отчий дом, а возвращается по осени.
   Вновь, как тогда, когда плыл он в Киев, возвращаясь из Византии, кружились и падали на воду желтые листья, щедро осыпаемые окрестными лесами. И все вокруг было пропитано терпким запахом этих листьев, отживших свой век и теперь застилающих золотым ковром землю.
   Эрик все время думал о Лауре. Как она там, не случилось ли что? Ребенку еще рано появиться на свет, но ведь всякое может статься! Тонка она, как тростиночка, и горячее в ней сердце... Каково ей носить такую тягость?
   Никаких вестей из дома Эрик не получал, и это немного успокаивало его.
   Было еще одно обстоятельство, не дающее Эрику покоя. Помнил он об обещании князя Владимира обвенчать его по приезде со своей красавицей-племянницей. Со временем Эрик свыкся с мыслью, что вскоре хозяйкой в доме станет совершенно чужая, незнакомая и немилая ему женщина, но сердце все равно ныло и маялось. Скажем, как быть с Лаурой? Не огорчит ли ее будущая жена, не омрачит ли ей жизнь?
   Перед отъездом Эрик отдал распоряжение начать постройку терема на том месте, где Лаура сказала ему, что непраздна. По расчетам Эрика выходило, что к его возвращению терем должен быть готов. Там Эрик решил поселить Лауру. Она не станет противиться, даже порадуется. Так и не привыкла Лаура к Киеву, не раз говорила, что хотела бы жить в отдалении от людей, в покое и благости.
   В Киеве же будет жить законная супруга. Трудно будет Эрику на два дома разрываться, да что поделать? Изредка станет у жены ночевать, чтоб только славушка дурная не пошла, а остальное время – у любушки своей.
   Не знал Эрик, как поступить с Преславой и всем ее разросшимся за последнее время семейством. Преслава была отменной ключницей. Таких днем с огнем не сыщешь и ни за какие деньги не найдешь. Только ее усилиями воцарился в доме порядок.
   Но уж больно привязалась к старухе Лаура. Кроме самого Эрика лишь ее да Плишку с Нютой почитала она за родных. Отсылать Лауру одну в необжитый еще дом было бы жестоко и Эрик, скрепя сердце, решил перевезти туда и Преславу.
   Далек путь до Киева, темны осенние ночи, тяжелы думы. Но всему на белом свете есть начало и всему положен конец. Пасмурным осенним днем достигли лодии князя Владимира славного города Киева.

ГЛАВА 21

   Заранее знали бояре, что уже близок князь Владимир от Киева. Ждали великого князя и славное его войско, возвращающееся со славной победой и новою верою для всей земли русской.
   Встречать прибывших вышла вся знать. Славу пели доблести князя-победителя и его храброго войска. Новоявленная жена Владимира была встречена с почетом, но и с некоторой настороженностью. Не понаслышке знали росичи о хитрости и коварстве греков, а потому отнеслись к принцессе Анне с затаенным недружелюбием. И собой она не больно хороша, и худа, как щепка... Глаза, правда, добрые, а речь, хоть и непонятна, но приятна для слуха, и голос нежный. Добрая половина княжьих людей, услышав этот голос и поймав на себе взгляд кротких глаз, признали в душе принцессу.
   Эрик спешил домой так, как никогда и никуда в своей жизни. По дороге его мысленному взору представали различные картины, одна мрачнее другой. Каково же было его облегчение, когда Эрик увидел Лауру, степенно вышагивающую ему навстречу.