Страница:
С марта по ноябрь 1917 года Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства на своих заседаниях установила подробный список полицейских агентов и выслушала самые откровенные показания ведущих чиновников полицейского департамента -- Макарова, Белецкого, Виссарионова и других. Почему никто из них не назвал Сталина? Почему Сталин, если он был бы агентом, не исчез после революции, чтобы избежать ареста, подобно многим другим агентам, а вместо этого открыто жил в Петрограде, являясь членом Центрального Комитета, писал для "Правды" и т. д. ? Почему не упомянул Сталина Герасимов, шеф Охранки Санкт-Петербурга (на которую, согласно документу, работал Сталин), опубликовавший свои мемуары за границей? И почему другие хорошо информированные чиновники полиции, такие, как Спиридович и Заварзин, не ссылались на него? Все эти люди находились в неведении относительно предполагаемой деятельности Сталина в качестве агента полиции?
То, что у Сталина полностью отсутствуют какие-либо моральные принципы, было давно очевидно. Но это недостаточное основание утверждать, что он являлся царским агентом. Для этого требуются более солидные доказательства, чем те, которые представил г-н Левин в своей книге.
П. Шпилевой БИБЛИОГРАФИЯ1
Stalin's Great Secret by Isaac Don Levine, Coward McCann, Inc. New York, 1956, pp. 126
В книге Дон Левина читатель находит полный отчет о происхождении и результатах расследования подлинности известного документа (письмо заведующего Особым отделом Департамента полиции Еремина начальнику Енисейского Ох
1 Россия. 1959. 24 апреля. -- Примеч. Ю. Ф.
ранного отделения А. Ф. Железнякову от 12 июля 1913 года), содержащего данные о Сталине как агенте Петербургского Охранного отделения, и опубликованного мировой печатью в 1956 году.
Как убеждаемся из данных книги, все лица, связанные с историей появления документа и поименованные ниже, не внушают сомнений в смысле личной репутации (трое первых известны в США; о двух последних автор получил совершенно положительные отзывы из Шанхая и Парижа от компетентных и абсолютно не заинтересованных источников) и, кроме того, не являются ни специалистами по внутренним проблемам советского строя, не говоря уж о политическом сыске, ни людьми, способными дать себя поставить под влиянием политических страстей в сомнительное положение.
Эти лица следующие:
Вадим Степанович Макаров, сын знаменитого адмирала русско-японской войны; в прошлом морской офицер, ныне частное лицо.
Борис Бахметьев, ныне покойный; по образованию инженер; последний русский посланник в США.
Борис Сергиевский, летчик и общественный деятель; пионер русской авиации.
Проф. Головачев, юрист и журналист, знаток международного права; проживал после захвата Сибири большевиками в Шанхае; перед советизацией Китая выехал в США.
Михаил Н. Павловский, по образованию инженер; профессор, автор трудов по русско-китайским отношениям, строитель железных дорог в Китае; проживал в Шанхае, затем в Париже.
История получения автором документа вкратце такова:
В сентябре 1946 года В. С. Макаров при встрече с автором в доме общих знакомых сообщил ему доверительно, что он и его двое знакомых, Б. Сергиевский и В. Бахметьев, имеют документ, опубликование которого было бы подобно взрыву бомбы над сталинской диктатурой. Документ этот, по их словам, им передал проф. Головачев в бытность его в США, после чего он снова выехал в Шанхай, которому, в свое время, документ был передан его боевыми товарищами по армии Колчака.
Автору вскоре удалось встретиться с проф. Павловским, который был проездом в Нью-Йорке и лично хорошо знал Головачева; он сообщил, что о документе он знает и что наведенные им ранее справки позволили установить, что документ был вывезен среди других дел жандармских управлений Сибири в Китай и был передан Головачеву жандармским полковником Русяновым.
Автор со скептическим интересом принял документ от вышеназванных лиц для его изучения и выяснения или опровер
жения его подлинности. Ознакомившись с документом, он пришел к справедливому заключению, что для признания подлинности документа необходимо доказать, что:
1) Сталин, как сказано в документе, арестовывался в 1906 году, о чем известных данных не имеется, причем в советских биографиях Сталина (Берия, Энциклопедии и др. ) между годами 1904--1908 не трудно обнаружить расхождения и пропуски; 2) возраст, качества, сорт и все прочие признаки бумаги, на которой напечатан документ, соответствуют времени и месту документа; 3) тип пишущей машинки, на которой отпечатан документ, употреблялся в то время в России; 4) А. Ф. Железняков был в то время действительно начальником Енисейского Охранного отделения; 5) Еремин занимал соответствующую письму должность; 6) подпись Еремина подлинная.
И автор в результате продолжительных и настойчивых трудов, после поисков доказательств в Америке и Европе, дает на все шесть вопросов положительный, подкрепленный повсюду неоспоримыми фактами, ответ, а именно:
Сталин арестовывался в Тифлисе в 1906 году на очень
короткое время в день раскрытия подпольной типографии на
Авлабаре 15 апреля и был немедленно выпущен (книга Троц
кого "Сталин" и др. данные).
Бумага документа не американского и не западноевро
пейского изготовления и давнего происхождения (заключение
экспертизы по проверке сомнительных документов после ис
следования документа в лаборатории).
Документ напечатан на машинке Ремингтон No 6 -
одном из немногих типов, употреблявшихся в России (заклю
чение эксперта).
А. Ф. Железняков действительно занимал указанную
должность в указанное время (сведения от нескольких лиц,
знавших его по Сибири и проживавших около 1950 года в
США).
Еремин действительно занимал в указанное время ука
занную должность и был хорошо известен среди чинов особого
корпуса жандармов (сведения, лично полученные автором от
генерала А. И. Спиридовича в Париже).
Подпись на документе действительно вполне идентична
подлинной подписи Еремина на вазе, поднесенной Спиридо
вичу его сотрудниками при переводе последнего из Киева в
Царское Село. (Ваза показана автору Спиридовичем. )
Если, пренебрегая всеми шестью вышеизложенными доказанными фактами, попытаться утверждать, что все-таки документ подделан, то его подлинность от этого только выиграет в свете нижеследующего:
Изготовлен он мог быть не раньше, чем Сталин сделался явным диктатором, т. е. уже в тридцатых годах, и за пре
делами СССР; в распоряжении изготовителя должна была быть машинка и бумага дореволюционного образца; он должен был быть абсолютно точен в курсе личного дела Сталина тридцатилетней давности, в курсе агентурных сведений Охранной полиции о социал-демократическом подполье и в курсе служебных правил и порядков политической полиции; документ должен был бы быть иначе составлен, т. е. лишен сомнительных, трудно доказуемых деталей, как, например, кратковременный, скрываемый Сталиным его арест в 1906 году; документ был уже действительным фактом раньше, чем Сталин стал диктатором и мог стать целью чьей-либо фальшивки.
Естествен вопрос, почему автор в течение десяти лет не опубликовал документа. Ответ автора прост и резонен: состояние умов на Западе грозило погубить весь эффект при несвоевременном опубликовании, в чем автора убедили его попытки довести документ до сведения отдельных влиятельных американцев. Ответом ему было в лучшем случае равнодушие и нежелание быть вовлеченным в столь "непопулярное" по времени дело.
Момент фактического опубликования документа нельзя не признать удачным, так как 1956 год оказался и годом развенчания Сталина, и опубликования в мировой печати других, совершенно независимых данных, изобличающих Сталина еще раз как агента Охранного отделения.
Какова же все-таки польза и резонанс от вскрытия "великой тайны Сталина"?
Во внешнем мире (у иностранцев), где широкая публика падка до злободневных сенсаций, а влиятельные и ответственные сферы, как им и надлежит, прежде всего -- реалисты нынешнего дня, резонанс, как и можно было предвидеть, оказался, по всем признакам, минимальный. Неосторожное употребление в книге эпитета к Сталину "царский шпион" может сослужить даже плохую службу книге у американского читателя, толкнет его на проторенную дорожку отождествления дореволюционной России и ее учреждений с коммунистической диктатурой и ее учреждениями.
Для исторической же науки и для советоведения тайна Сталина, выйдя наружу, может иметь последствия, весь объем которых трудно предвосхитить. В частности, мало сомнений уже сейчас может быть в том, что сталинские внутрипартийные расправы, особенно начиная с казни Тухачевского, имели с нею тесную связь. Кропотливые поиски автором доказательств ареста Сталина в 1906 году обнаружили тщательное изъятие и истребление диктатором всех биографических данных о нем, опубликованных в двадцатых и в начале тридцатых годов. Автор натолкнулся даже на случаи истребления чьей-то
рукой данных о прошлом Сталина за тот период в заграничных библиотеках (вырванные страницы).
В практическом аспекте познания и разоблачения нынешней фазы советского коммунизма провокаторское прошлое ее творца, не будучи единичной случайностью, полезно как свидетельство о том, что провокации неотъемлемы от большевизма с его ранних времен. Напомним, что правая рука Ленина, председатель большевистской фракции в Государственной думе Роман Малиновский, мог бы остаться неразоблаченным, как и Сталин, и в этом случае после Ленина имел бы шансы оказаться его преемником и новым вождем. В свете этого работу Охранного отделения нельзя не признать весьма компетентной и продуктивной в весьма трудной и неблагодарной обстановке того времени.
Книга Дон Левина документирована фотостатами документа, сравнительными шрифтами пишущих машинок и подлинной подписью Еремина на вазе, подаренной жандармскому генералу Спиридовичу.
Исаак Дон Левин ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ1
Многоуважаемый г. Вейнбаум!
Я чрезвычайно ценю Ваше предложение высказаться по поводу затянувшейся дискуссии, которая ведется на страницах Вашей уважаемой газеты с 21 апреля по вопросу о достоверности документа Охраны, который я опубликовал в "Лайфе" и который доказывает, что Сталин был агентом-провокатором.
Сейчас я позволю себе ограничиться двумя вопросами.
1. В номере от 23 мая Вашей газеты вы опубликовали пространное письмо г. М. Подольского из Аргентины, в котором имеются три заостренных утверждения:
"3. Вместо адреса "Начальнику Енисейского Охранного отделения (вверху справа) на документе стоит совершенно недопустимое обращение "Милостивый Государь Алексей Федорович". Ведь это не частное письмо, а служебное (за номером) сношение начальника с подчиненным! И уже совершенно неприемлемо окончание сношения: "Примите уверение" и проч. ! Так служебные бумаги не писались и не могли писаться. Кроме того, совершенно не по форме адресование с левой стороны бумаги, где кроме "Начальнику Енис. Охранного отделения" стоит еще "А. Ф. Железнякову". Этого не допускалось и при сношениях министров между собой!"
1 Новое русское слово. 1956. 3 июня. -- Примеч. Ю. Ф.
В ответ на это позвольте мне представить фотокопию документа, находящегося в Гуверовской Военной библиотеке в Калифорнии. Документ этот (письмо заместителя директора Департамента полиции русскому посланнику в Норвегии) был отослан за несколько месяцев до письма Еремина. При первом взгляде на этот документ станет ясно, что г. Подольский абсолютно не прав во всех трех своих утверждениях1.
Во-первых, там есть "совершенно недопустимое" личное обращение; во-вторых, "совершенно неприемлемое" окончание; в-третьих, на левой стороне адрес с указанием имени чиновника, которому письмо было адресовано ("этого не допускалось"! ).
Как это могло случиться, что хорошо осведомленный г. Подольский впал в такую большую ошибку? Случилось это потому, что г. Подольский не знал, что Департамент полиции следовал не правилам, принятым в гражданской переписке, которую он, очевидно, знает хорошо, -- но правилам, принятым в военных учреждениях. Этот факт был уже неоднократно установлен на столбцах вашей газеты лучше осведомленными людьми.
2. В номере Вашей газеты от 20 мая Ваш сотрудник г. Аронсон, в самом названии изобличая документ как фальшивку, делает большое открытие, что Еремин, подписавший письмо Охраны к Железнякову, был назначен 11 июня 1913 г. на должность в Финляндию. Следовательно, он не мог писать свое сообщение от 13 июля.
Это сенсационное открытие для меня, конечно, не было новостью. Еще в 1949 г. оно было предметом переписки моей с покойным генералом Спиридовичем, который объяснил мне все очень просто: летом 1913 г. праздновалось 300-летие Дома Романовых и "их величества путешествовали" в сопровождении высоких жандармских чинов -- подчиненных Еремину, а потому он оставался на своем посту несколько недель после своего назначения. Спиридович подчеркивает, что это был довольно обычный порядок, когда чиновники оставались на своих старых местах некоторое время после перевода на другую должность и продолжали вести текущую работу прежде, чем сдать дела своим преемникам.
Г. Аронсон открыл только одну сторону явления и не постарался в необъяснимой заботе обелить Сталина от обвинения в службе в Охранке выяснить другую сторону.
1 Документ этот нам представлен. По форме он действительно соответствует документу, подписанному Ереминым. Но следует указать, что документ Еремина представляет собой письмо начальника к подчиненному, директора Департамента полиции к начальнику местного Охранного отделения, а фотокопия документа из Гуверовского архива представляет собой переписку между лицами двух разных ведомств. -- Примеч, ред. "Нового русского слова".
Я подготовляю дополнительную главу для следующего издания моей книги, в которой будут даны ответы на все вопросы о достоверности документа, подписанного Ереминым. С 1919 года, когда я впервые вывез из Москвы копии двадцатилетней переписки Кайзера с Царем (письма Вилли -- Ники), мне пришлось иметь дело с различными разоблачениями исторического значения и первейшей важности. Никогда я не пользовался фальшивыми документами и отбрасывал такие, которые вызывали у меня сомнения.
В последние годы я посвятил много труда изучению Ере-минского документа, как читатели узнают это из моей книги "Величайший секрет Сталина".
Я совершенно убежден в его подлинности и надеюсь, что вы опубликуете мою новую главу, когда она будет закончена. Это положит конец всем возможным возражениям по этому вопросу.
В заключение позвольте мне привести мнение ученого и образованного революционера князя Петра Кропоткина, которого цитирует Борис Николаевский в своей книге "Азеф -- шпион". Это случилось на суде по обвинению Бурцева, утверждавшего, что Азеф -- агент Охраны. Защита Азефа находилась в руках Веры Фигнер, Виктора Чернова и их товарищей. Вот что пишет Б. Николаевский:
"Кропоткин, имевший большой опыт с агентами-провокаторами среди французских анархистов в 80-х и 90-х годах, вспоминает, что история не знает ни одного случая, когда бы подозрения, возникавшие в различных кругах и циркулировавшие ряд лет, были выяснены до конца" (с. 272).
Я верю, что в будущем до конца будет доведено документальное исследование вопроса о службе Сталина.
С искренним уважением
Г. Аронсон БОЛЬШЕВИКИ И ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ1
Настоящий очерк о провокации у большевиков до революции не находится ни в прямой, ни в косвенной связи с муссированием роли И. Сталина, якобы тоже служившего в Департаменте полиции. Собранные мною материалы, однако, свидетельствуют о том, что инфильтрация Департамента полиции довольно широко проводилась в большевистских организациях и наложила заметную печать на практику
1 Новое русское слово. 1956. 5 июня. С. 3. Печатается с незначительными сокращениями. -- Примеч. Ю. Ф.
большевиков в эпоху между двух революций 1905--1917 гг.
Известен, например, циркуляр Департамента полиции от 16 сентября 1914 года (во время войны) -- совершенно секретный циркуляр, -- в котором определенно преподается указание "подведомственным секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками". [... ] Зачем нужно было сажать на пост редактора "Правды", легально выходившей в Петербурге, агента Департамента полиции Черномазова, которого, кстати, некоторые из большевиков стали подозревать в провокации не только по его поведению, но -- "судя по статьям"? [... ] Ю. Мартов, например, в письме к П. Аксель-роду от 2 июня 1914 года в связи со слухами о Малиновском писал: "Мы почти уверены теперь, что весь "правдизм" руководился из Охранки".
Вспоминаю, что в первые дни февральской революции мне пришлось видеть неожиданный по содержанию циркуляр Департамента полиции, предписывавший жандармскому управлению щадить и не подвергать аресту деятелей легального рабочего движения, секретарей страховых больничных касс, профессиональных союзов и пр. Тогда я воспринял этот ци-рукляр как некое свидетельство о либеральных тенденциях, пробравшихся в Департамент полиции. Впоследствии, сопоставляя некоторые явления, думаю, что на эти посты в легальных рабочих организациях Департамент полиции часто сажал своих людей и через них пытался проводить свою полицейскую задачу. Любопытна в этом отношении, например, судьба Черномазова. Когда он был по подозрению отставлен от редактирования "Правды", он пошел на работу в больничные кассы Петербурга и добивался поста редактора большевистского журнала "Вопросы страхования" (см. Пролетарская революция, No 7--8, 1930. Письма А. И. Елизаровой, сестры Ленина). Не желание ли сохранить "око" Департамента полиции в легальных рабочих организациях и толкать их в желательном для него направлении лежало в основе либерального циркуляра?
Если провокация была излюбленным методом Департамента полиции и до и после революции 1905 года -- вспомним Азефа и азефовщину у эсеров, как и аналогичную, хотя и в меньших масштабах, работу во всех антиправительственных партиях, -- то кажется все же, ни одна политическая группировка в России не пользовалась столь усиленным вниманием Департамента полиции, как большевики, опутанные столь
плотной паутинной сетью провокации. Мемуарная литература позволяет набросать весьма яркую картину того, как оплетал Департамент полиции своей провокацией большевиков, и на некоторых отмеченных ею иллюстрациях стоит остановиться.
Вот старый большевик, член реввоенсовета С. Гусев-Драб-кин, выступает с речью на заседании Истпарта 13 марта 1928 года. Что же он рассказывает на интересующую нас тему? "Годы 1908--9 характеризуются почти полным развалом организации, -- говорит он. -- К этому времени относится чрезвычайное развитие провокации. Свердлов был в ленинградском комитете еще с четырьмя членами комитета, и он тогда подозревал, что один из них провокатор. А после февральской революции, когда открыли архивы Департамента полиции, оказалось, что все четверо были провокаторами, а Свердлов был единственным большевиком в этом комитете" (Пролетарская революция, 1928 No 4).
Та же атмосфера провокации окутала агентов большевистского ЦК в 1910--11 гг., Бреслана (Захара), Шварца (Семена), Голощекина (Филиппа), объезжавших тогда Россию по поручению Ленина. Это нисколько не удивительно, ибо в одной Московской области, тогдашнем центре большевиков, действовало от 8 до 10 провокаторов. Пятницкий (Осип Таршиш), правая рука Литвинова, главный траспортер, ведавший границей, был, в свою очередь, окружен провокаторами. С ним, между прочим, работал разоблаченный впоследствии Брандин-ский. А другой провокатор, Лобов, в те годы особенно хлопотал в Москве (после каждого очередного провала) о восстановлении московской организации большевиков.
Об этом выразительно рассказывает в своих мемуарах "Записки рядового подпольщика" (1924 г. ) Зеликсон-Бобровская, описывая положение в 1912--1914 гг.:
"По части провокаторов Москва в то время, можно сказать, побила рекорд. На протяжении всех этих лет над Москвою висело какое-то проклятие: все, бравшие на себя инициативу восстановить Московский комитет нашей партии, неизменно запутывались в трех основных чисто московских провокаторах, как в трех соснах: Романов, Поскребухин, Маракушев, не говоря уже о Малиновском".
Тогда именно и действовал в Москве большевистский комитет в составе трех большевиков и двух провокаторов. На совещании, созванном Лениным в Праге в январе 1912 г., на 13 делегатов приходилось 3 провокатора: Малиновский, Романов и Брандинский, к которым затем прибавился четвертый провокатор -- Шурканов, впоследствии, после того как был разоблачен Малиновский, работавший вплоть до февральских дней 1917 года и у большевиков, и в Департаменте полиции.
О Малиновском, конечно, нужно говорить особо. Дело Малиновского представляет собою отдельную главу, чрезвычайно важную для характеристики дореволюционного большевизма. Малиновский играл центральную роль одновременно и при Ленине, и при Департаменте полиции. Охранка провела его в Четвертую государственную думу, большевики провели его в ЦК, сделали своим лидером в Государственной думе, поставили во главе Русского бюро ЦК. Малиновского и сферы его действия касаться, между прочим, невозможно. Сейчас стоит только установить некоторые обстоятельства, оставшиеся в сущности в тени, но очень характерные для Ленина как руководителя большевиков.
Уже после того, как Малиновский был разоблачен как провокатор, вынужден был покинуть Государственную думу и уехал за границу, Ленин образовал комиссию в составе своем, Зиновьева и Ганецкого и, разобрав все обвинения и компрометирующие Малиновского слухи, реабилитировал, оправдал его, о чем был оповещен весь мир. После реабилитации Малиновский приехал в Париж. Об этом живописно рассказал А. Шаповал в своей книге "В изгнании" (Госиздат, 1927 г. ):
"Малиновскому удалось обмануть партийную комиссию и самого Ленина, -пишет Шаповал. -- С необыкновенной ловкостью Малиновский сумел представить обвинение против него как меньшевистскую интригу. После реабилитации Малиновскому было в Париже устроено торжественное публичное заседание. Речь Малиновского, говорившего об условиях работы в Государственной думе, дышала такой искренностью, что у меня не могло явиться и тени сомнения в его преданности интересам партии".
Шаповал отмечает, что как раз в это время ему пришлось в большевистской среде встречаться еще с двумя провокаторами, бывшими в Париже -Черномазовым и Отцовым (д-ром Житомирским). Против обоих уже были подозрения, но им не давали хода.
Вспоминаю, что в бытность мою в Париже мне пришлось прочитать рукопись одного из бывших большевиков из парижского окружения Ленина, Алексея Рогожина, который между прочим рассказывал, что в Париже действовала особая комиссия по расследованию провокации в России, и эта комиссия состояла из... трех провокаторов, а именно: Малиновского, Черномазова и Житомирского. Малиновский от имени комиссии ходил к Бурцеву и добивался от него связей в Петербурге для борьбы с Охранкой. Кажется, Бурцев, хоть и не веривший вполне в предательство Малиновского, в информации и связях ему все же отказал.
Возвращаясь к вопросу о взаимоотношениях Ленина с Малиновским, хотелось бы привести здесь два малоизвестных
факта. В начале первой мировой войны появилось известие в печати, что Малиновский был на фронте и погиб там смертью славных. Ленин, реабилитировавший его в Праге, счел нужным напечатать в своем женевском "Социал-демократе" (No 33 от 1 ноября 1914 г. ) некролог Малиновскому, и в этом некрологе, вопреки всеобщему убеждению в провокаторстве Малиновского, написал:
"Малиновский был политически честным человеком, и легенда о его провокации создана сознательными клеветниками... Мы обязаны... уберечь его память от злостной клеветы, очистить его имя и его честь от позорящих наветов".
Когда довольно скоро обнаружилось, что Малиновский не убит, а находится в немецком плену, Ленин вступил с ним в оживленные отношения. Мы имеем об этом весьма интересную справку:
"Как видно из писем Ленина, имеющихся в деле Верховного трибунала о Малиновском, Малиновский находился в личной переписке с Лениным, Зиновьевым и Крупской, выполняя партийные поручения по ведению большевистской пропаганды среди военнопленных (см. Письма П. Аксельрода и Ю. Мартова. Берлин, с. 292).
Любопытно, что как раз накануне февральской революции, а именно в женевском "Социал-демократе" (No 58 от 31 января 1917 г. ) Ленин счел нужным вновь заняться делом Малиновского и вновь подтвердить его реабилитацию. Ленин писал:
"Комиссия допросила ряд свидетелей и самого Малиновского, собрала письменные показания целого ряда товарищей, составивших много сот страниц, установила неприглядную роль определенных лиц в распространении неверных слухов. Комиссия пришла к единогласному убеждению, что обвинения в провокации абсолютно вздорны".
То, что у Сталина полностью отсутствуют какие-либо моральные принципы, было давно очевидно. Но это недостаточное основание утверждать, что он являлся царским агентом. Для этого требуются более солидные доказательства, чем те, которые представил г-н Левин в своей книге.
П. Шпилевой БИБЛИОГРАФИЯ1
Stalin's Great Secret by Isaac Don Levine, Coward McCann, Inc. New York, 1956, pp. 126
В книге Дон Левина читатель находит полный отчет о происхождении и результатах расследования подлинности известного документа (письмо заведующего Особым отделом Департамента полиции Еремина начальнику Енисейского Ох
1 Россия. 1959. 24 апреля. -- Примеч. Ю. Ф.
ранного отделения А. Ф. Железнякову от 12 июля 1913 года), содержащего данные о Сталине как агенте Петербургского Охранного отделения, и опубликованного мировой печатью в 1956 году.
Как убеждаемся из данных книги, все лица, связанные с историей появления документа и поименованные ниже, не внушают сомнений в смысле личной репутации (трое первых известны в США; о двух последних автор получил совершенно положительные отзывы из Шанхая и Парижа от компетентных и абсолютно не заинтересованных источников) и, кроме того, не являются ни специалистами по внутренним проблемам советского строя, не говоря уж о политическом сыске, ни людьми, способными дать себя поставить под влиянием политических страстей в сомнительное положение.
Эти лица следующие:
Вадим Степанович Макаров, сын знаменитого адмирала русско-японской войны; в прошлом морской офицер, ныне частное лицо.
Борис Бахметьев, ныне покойный; по образованию инженер; последний русский посланник в США.
Борис Сергиевский, летчик и общественный деятель; пионер русской авиации.
Проф. Головачев, юрист и журналист, знаток международного права; проживал после захвата Сибири большевиками в Шанхае; перед советизацией Китая выехал в США.
Михаил Н. Павловский, по образованию инженер; профессор, автор трудов по русско-китайским отношениям, строитель железных дорог в Китае; проживал в Шанхае, затем в Париже.
История получения автором документа вкратце такова:
В сентябре 1946 года В. С. Макаров при встрече с автором в доме общих знакомых сообщил ему доверительно, что он и его двое знакомых, Б. Сергиевский и В. Бахметьев, имеют документ, опубликование которого было бы подобно взрыву бомбы над сталинской диктатурой. Документ этот, по их словам, им передал проф. Головачев в бытность его в США, после чего он снова выехал в Шанхай, которому, в свое время, документ был передан его боевыми товарищами по армии Колчака.
Автору вскоре удалось встретиться с проф. Павловским, который был проездом в Нью-Йорке и лично хорошо знал Головачева; он сообщил, что о документе он знает и что наведенные им ранее справки позволили установить, что документ был вывезен среди других дел жандармских управлений Сибири в Китай и был передан Головачеву жандармским полковником Русяновым.
Автор со скептическим интересом принял документ от вышеназванных лиц для его изучения и выяснения или опровер
жения его подлинности. Ознакомившись с документом, он пришел к справедливому заключению, что для признания подлинности документа необходимо доказать, что:
1) Сталин, как сказано в документе, арестовывался в 1906 году, о чем известных данных не имеется, причем в советских биографиях Сталина (Берия, Энциклопедии и др. ) между годами 1904--1908 не трудно обнаружить расхождения и пропуски; 2) возраст, качества, сорт и все прочие признаки бумаги, на которой напечатан документ, соответствуют времени и месту документа; 3) тип пишущей машинки, на которой отпечатан документ, употреблялся в то время в России; 4) А. Ф. Железняков был в то время действительно начальником Енисейского Охранного отделения; 5) Еремин занимал соответствующую письму должность; 6) подпись Еремина подлинная.
И автор в результате продолжительных и настойчивых трудов, после поисков доказательств в Америке и Европе, дает на все шесть вопросов положительный, подкрепленный повсюду неоспоримыми фактами, ответ, а именно:
Сталин арестовывался в Тифлисе в 1906 году на очень
короткое время в день раскрытия подпольной типографии на
Авлабаре 15 апреля и был немедленно выпущен (книга Троц
кого "Сталин" и др. данные).
Бумага документа не американского и не западноевро
пейского изготовления и давнего происхождения (заключение
экспертизы по проверке сомнительных документов после ис
следования документа в лаборатории).
Документ напечатан на машинке Ремингтон No 6 -
одном из немногих типов, употреблявшихся в России (заклю
чение эксперта).
А. Ф. Железняков действительно занимал указанную
должность в указанное время (сведения от нескольких лиц,
знавших его по Сибири и проживавших около 1950 года в
США).
Еремин действительно занимал в указанное время ука
занную должность и был хорошо известен среди чинов особого
корпуса жандармов (сведения, лично полученные автором от
генерала А. И. Спиридовича в Париже).
Подпись на документе действительно вполне идентична
подлинной подписи Еремина на вазе, поднесенной Спиридо
вичу его сотрудниками при переводе последнего из Киева в
Царское Село. (Ваза показана автору Спиридовичем. )
Если, пренебрегая всеми шестью вышеизложенными доказанными фактами, попытаться утверждать, что все-таки документ подделан, то его подлинность от этого только выиграет в свете нижеследующего:
Изготовлен он мог быть не раньше, чем Сталин сделался явным диктатором, т. е. уже в тридцатых годах, и за пре
делами СССР; в распоряжении изготовителя должна была быть машинка и бумага дореволюционного образца; он должен был быть абсолютно точен в курсе личного дела Сталина тридцатилетней давности, в курсе агентурных сведений Охранной полиции о социал-демократическом подполье и в курсе служебных правил и порядков политической полиции; документ должен был бы быть иначе составлен, т. е. лишен сомнительных, трудно доказуемых деталей, как, например, кратковременный, скрываемый Сталиным его арест в 1906 году; документ был уже действительным фактом раньше, чем Сталин стал диктатором и мог стать целью чьей-либо фальшивки.
Естествен вопрос, почему автор в течение десяти лет не опубликовал документа. Ответ автора прост и резонен: состояние умов на Западе грозило погубить весь эффект при несвоевременном опубликовании, в чем автора убедили его попытки довести документ до сведения отдельных влиятельных американцев. Ответом ему было в лучшем случае равнодушие и нежелание быть вовлеченным в столь "непопулярное" по времени дело.
Момент фактического опубликования документа нельзя не признать удачным, так как 1956 год оказался и годом развенчания Сталина, и опубликования в мировой печати других, совершенно независимых данных, изобличающих Сталина еще раз как агента Охранного отделения.
Какова же все-таки польза и резонанс от вскрытия "великой тайны Сталина"?
Во внешнем мире (у иностранцев), где широкая публика падка до злободневных сенсаций, а влиятельные и ответственные сферы, как им и надлежит, прежде всего -- реалисты нынешнего дня, резонанс, как и можно было предвидеть, оказался, по всем признакам, минимальный. Неосторожное употребление в книге эпитета к Сталину "царский шпион" может сослужить даже плохую службу книге у американского читателя, толкнет его на проторенную дорожку отождествления дореволюционной России и ее учреждений с коммунистической диктатурой и ее учреждениями.
Для исторической же науки и для советоведения тайна Сталина, выйдя наружу, может иметь последствия, весь объем которых трудно предвосхитить. В частности, мало сомнений уже сейчас может быть в том, что сталинские внутрипартийные расправы, особенно начиная с казни Тухачевского, имели с нею тесную связь. Кропотливые поиски автором доказательств ареста Сталина в 1906 году обнаружили тщательное изъятие и истребление диктатором всех биографических данных о нем, опубликованных в двадцатых и в начале тридцатых годов. Автор натолкнулся даже на случаи истребления чьей-то
рукой данных о прошлом Сталина за тот период в заграничных библиотеках (вырванные страницы).
В практическом аспекте познания и разоблачения нынешней фазы советского коммунизма провокаторское прошлое ее творца, не будучи единичной случайностью, полезно как свидетельство о том, что провокации неотъемлемы от большевизма с его ранних времен. Напомним, что правая рука Ленина, председатель большевистской фракции в Государственной думе Роман Малиновский, мог бы остаться неразоблаченным, как и Сталин, и в этом случае после Ленина имел бы шансы оказаться его преемником и новым вождем. В свете этого работу Охранного отделения нельзя не признать весьма компетентной и продуктивной в весьма трудной и неблагодарной обстановке того времени.
Книга Дон Левина документирована фотостатами документа, сравнительными шрифтами пишущих машинок и подлинной подписью Еремина на вазе, подаренной жандармскому генералу Спиридовичу.
Исаак Дон Левин ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ1
Многоуважаемый г. Вейнбаум!
Я чрезвычайно ценю Ваше предложение высказаться по поводу затянувшейся дискуссии, которая ведется на страницах Вашей уважаемой газеты с 21 апреля по вопросу о достоверности документа Охраны, который я опубликовал в "Лайфе" и который доказывает, что Сталин был агентом-провокатором.
Сейчас я позволю себе ограничиться двумя вопросами.
1. В номере от 23 мая Вашей газеты вы опубликовали пространное письмо г. М. Подольского из Аргентины, в котором имеются три заостренных утверждения:
"3. Вместо адреса "Начальнику Енисейского Охранного отделения (вверху справа) на документе стоит совершенно недопустимое обращение "Милостивый Государь Алексей Федорович". Ведь это не частное письмо, а служебное (за номером) сношение начальника с подчиненным! И уже совершенно неприемлемо окончание сношения: "Примите уверение" и проч. ! Так служебные бумаги не писались и не могли писаться. Кроме того, совершенно не по форме адресование с левой стороны бумаги, где кроме "Начальнику Енис. Охранного отделения" стоит еще "А. Ф. Железнякову". Этого не допускалось и при сношениях министров между собой!"
1 Новое русское слово. 1956. 3 июня. -- Примеч. Ю. Ф.
В ответ на это позвольте мне представить фотокопию документа, находящегося в Гуверовской Военной библиотеке в Калифорнии. Документ этот (письмо заместителя директора Департамента полиции русскому посланнику в Норвегии) был отослан за несколько месяцев до письма Еремина. При первом взгляде на этот документ станет ясно, что г. Подольский абсолютно не прав во всех трех своих утверждениях1.
Во-первых, там есть "совершенно недопустимое" личное обращение; во-вторых, "совершенно неприемлемое" окончание; в-третьих, на левой стороне адрес с указанием имени чиновника, которому письмо было адресовано ("этого не допускалось"! ).
Как это могло случиться, что хорошо осведомленный г. Подольский впал в такую большую ошибку? Случилось это потому, что г. Подольский не знал, что Департамент полиции следовал не правилам, принятым в гражданской переписке, которую он, очевидно, знает хорошо, -- но правилам, принятым в военных учреждениях. Этот факт был уже неоднократно установлен на столбцах вашей газеты лучше осведомленными людьми.
2. В номере Вашей газеты от 20 мая Ваш сотрудник г. Аронсон, в самом названии изобличая документ как фальшивку, делает большое открытие, что Еремин, подписавший письмо Охраны к Железнякову, был назначен 11 июня 1913 г. на должность в Финляндию. Следовательно, он не мог писать свое сообщение от 13 июля.
Это сенсационное открытие для меня, конечно, не было новостью. Еще в 1949 г. оно было предметом переписки моей с покойным генералом Спиридовичем, который объяснил мне все очень просто: летом 1913 г. праздновалось 300-летие Дома Романовых и "их величества путешествовали" в сопровождении высоких жандармских чинов -- подчиненных Еремину, а потому он оставался на своем посту несколько недель после своего назначения. Спиридович подчеркивает, что это был довольно обычный порядок, когда чиновники оставались на своих старых местах некоторое время после перевода на другую должность и продолжали вести текущую работу прежде, чем сдать дела своим преемникам.
Г. Аронсон открыл только одну сторону явления и не постарался в необъяснимой заботе обелить Сталина от обвинения в службе в Охранке выяснить другую сторону.
1 Документ этот нам представлен. По форме он действительно соответствует документу, подписанному Ереминым. Но следует указать, что документ Еремина представляет собой письмо начальника к подчиненному, директора Департамента полиции к начальнику местного Охранного отделения, а фотокопия документа из Гуверовского архива представляет собой переписку между лицами двух разных ведомств. -- Примеч, ред. "Нового русского слова".
Я подготовляю дополнительную главу для следующего издания моей книги, в которой будут даны ответы на все вопросы о достоверности документа, подписанного Ереминым. С 1919 года, когда я впервые вывез из Москвы копии двадцатилетней переписки Кайзера с Царем (письма Вилли -- Ники), мне пришлось иметь дело с различными разоблачениями исторического значения и первейшей важности. Никогда я не пользовался фальшивыми документами и отбрасывал такие, которые вызывали у меня сомнения.
В последние годы я посвятил много труда изучению Ере-минского документа, как читатели узнают это из моей книги "Величайший секрет Сталина".
Я совершенно убежден в его подлинности и надеюсь, что вы опубликуете мою новую главу, когда она будет закончена. Это положит конец всем возможным возражениям по этому вопросу.
В заключение позвольте мне привести мнение ученого и образованного революционера князя Петра Кропоткина, которого цитирует Борис Николаевский в своей книге "Азеф -- шпион". Это случилось на суде по обвинению Бурцева, утверждавшего, что Азеф -- агент Охраны. Защита Азефа находилась в руках Веры Фигнер, Виктора Чернова и их товарищей. Вот что пишет Б. Николаевский:
"Кропоткин, имевший большой опыт с агентами-провокаторами среди французских анархистов в 80-х и 90-х годах, вспоминает, что история не знает ни одного случая, когда бы подозрения, возникавшие в различных кругах и циркулировавшие ряд лет, были выяснены до конца" (с. 272).
Я верю, что в будущем до конца будет доведено документальное исследование вопроса о службе Сталина.
С искренним уважением
Г. Аронсон БОЛЬШЕВИКИ И ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ1
Настоящий очерк о провокации у большевиков до революции не находится ни в прямой, ни в косвенной связи с муссированием роли И. Сталина, якобы тоже служившего в Департаменте полиции. Собранные мною материалы, однако, свидетельствуют о том, что инфильтрация Департамента полиции довольно широко проводилась в большевистских организациях и наложила заметную печать на практику
1 Новое русское слово. 1956. 5 июня. С. 3. Печатается с незначительными сокращениями. -- Примеч. Ю. Ф.
большевиков в эпоху между двух революций 1905--1917 гг.
Известен, например, циркуляр Департамента полиции от 16 сентября 1914 года (во время войны) -- совершенно секретный циркуляр, -- в котором определенно преподается указание "подведомственным секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками". [... ] Зачем нужно было сажать на пост редактора "Правды", легально выходившей в Петербурге, агента Департамента полиции Черномазова, которого, кстати, некоторые из большевиков стали подозревать в провокации не только по его поведению, но -- "судя по статьям"? [... ] Ю. Мартов, например, в письме к П. Аксель-роду от 2 июня 1914 года в связи со слухами о Малиновском писал: "Мы почти уверены теперь, что весь "правдизм" руководился из Охранки".
Вспоминаю, что в первые дни февральской революции мне пришлось видеть неожиданный по содержанию циркуляр Департамента полиции, предписывавший жандармскому управлению щадить и не подвергать аресту деятелей легального рабочего движения, секретарей страховых больничных касс, профессиональных союзов и пр. Тогда я воспринял этот ци-рукляр как некое свидетельство о либеральных тенденциях, пробравшихся в Департамент полиции. Впоследствии, сопоставляя некоторые явления, думаю, что на эти посты в легальных рабочих организациях Департамент полиции часто сажал своих людей и через них пытался проводить свою полицейскую задачу. Любопытна в этом отношении, например, судьба Черномазова. Когда он был по подозрению отставлен от редактирования "Правды", он пошел на работу в больничные кассы Петербурга и добивался поста редактора большевистского журнала "Вопросы страхования" (см. Пролетарская революция, No 7--8, 1930. Письма А. И. Елизаровой, сестры Ленина). Не желание ли сохранить "око" Департамента полиции в легальных рабочих организациях и толкать их в желательном для него направлении лежало в основе либерального циркуляра?
Если провокация была излюбленным методом Департамента полиции и до и после революции 1905 года -- вспомним Азефа и азефовщину у эсеров, как и аналогичную, хотя и в меньших масштабах, работу во всех антиправительственных партиях, -- то кажется все же, ни одна политическая группировка в России не пользовалась столь усиленным вниманием Департамента полиции, как большевики, опутанные столь
плотной паутинной сетью провокации. Мемуарная литература позволяет набросать весьма яркую картину того, как оплетал Департамент полиции своей провокацией большевиков, и на некоторых отмеченных ею иллюстрациях стоит остановиться.
Вот старый большевик, член реввоенсовета С. Гусев-Драб-кин, выступает с речью на заседании Истпарта 13 марта 1928 года. Что же он рассказывает на интересующую нас тему? "Годы 1908--9 характеризуются почти полным развалом организации, -- говорит он. -- К этому времени относится чрезвычайное развитие провокации. Свердлов был в ленинградском комитете еще с четырьмя членами комитета, и он тогда подозревал, что один из них провокатор. А после февральской революции, когда открыли архивы Департамента полиции, оказалось, что все четверо были провокаторами, а Свердлов был единственным большевиком в этом комитете" (Пролетарская революция, 1928 No 4).
Та же атмосфера провокации окутала агентов большевистского ЦК в 1910--11 гг., Бреслана (Захара), Шварца (Семена), Голощекина (Филиппа), объезжавших тогда Россию по поручению Ленина. Это нисколько не удивительно, ибо в одной Московской области, тогдашнем центре большевиков, действовало от 8 до 10 провокаторов. Пятницкий (Осип Таршиш), правая рука Литвинова, главный траспортер, ведавший границей, был, в свою очередь, окружен провокаторами. С ним, между прочим, работал разоблаченный впоследствии Брандин-ский. А другой провокатор, Лобов, в те годы особенно хлопотал в Москве (после каждого очередного провала) о восстановлении московской организации большевиков.
Об этом выразительно рассказывает в своих мемуарах "Записки рядового подпольщика" (1924 г. ) Зеликсон-Бобровская, описывая положение в 1912--1914 гг.:
"По части провокаторов Москва в то время, можно сказать, побила рекорд. На протяжении всех этих лет над Москвою висело какое-то проклятие: все, бравшие на себя инициативу восстановить Московский комитет нашей партии, неизменно запутывались в трех основных чисто московских провокаторах, как в трех соснах: Романов, Поскребухин, Маракушев, не говоря уже о Малиновском".
Тогда именно и действовал в Москве большевистский комитет в составе трех большевиков и двух провокаторов. На совещании, созванном Лениным в Праге в январе 1912 г., на 13 делегатов приходилось 3 провокатора: Малиновский, Романов и Брандинский, к которым затем прибавился четвертый провокатор -- Шурканов, впоследствии, после того как был разоблачен Малиновский, работавший вплоть до февральских дней 1917 года и у большевиков, и в Департаменте полиции.
О Малиновском, конечно, нужно говорить особо. Дело Малиновского представляет собою отдельную главу, чрезвычайно важную для характеристики дореволюционного большевизма. Малиновский играл центральную роль одновременно и при Ленине, и при Департаменте полиции. Охранка провела его в Четвертую государственную думу, большевики провели его в ЦК, сделали своим лидером в Государственной думе, поставили во главе Русского бюро ЦК. Малиновского и сферы его действия касаться, между прочим, невозможно. Сейчас стоит только установить некоторые обстоятельства, оставшиеся в сущности в тени, но очень характерные для Ленина как руководителя большевиков.
Уже после того, как Малиновский был разоблачен как провокатор, вынужден был покинуть Государственную думу и уехал за границу, Ленин образовал комиссию в составе своем, Зиновьева и Ганецкого и, разобрав все обвинения и компрометирующие Малиновского слухи, реабилитировал, оправдал его, о чем был оповещен весь мир. После реабилитации Малиновский приехал в Париж. Об этом живописно рассказал А. Шаповал в своей книге "В изгнании" (Госиздат, 1927 г. ):
"Малиновскому удалось обмануть партийную комиссию и самого Ленина, -пишет Шаповал. -- С необыкновенной ловкостью Малиновский сумел представить обвинение против него как меньшевистскую интригу. После реабилитации Малиновскому было в Париже устроено торжественное публичное заседание. Речь Малиновского, говорившего об условиях работы в Государственной думе, дышала такой искренностью, что у меня не могло явиться и тени сомнения в его преданности интересам партии".
Шаповал отмечает, что как раз в это время ему пришлось в большевистской среде встречаться еще с двумя провокаторами, бывшими в Париже -Черномазовым и Отцовым (д-ром Житомирским). Против обоих уже были подозрения, но им не давали хода.
Вспоминаю, что в бытность мою в Париже мне пришлось прочитать рукопись одного из бывших большевиков из парижского окружения Ленина, Алексея Рогожина, который между прочим рассказывал, что в Париже действовала особая комиссия по расследованию провокации в России, и эта комиссия состояла из... трех провокаторов, а именно: Малиновского, Черномазова и Житомирского. Малиновский от имени комиссии ходил к Бурцеву и добивался от него связей в Петербурге для борьбы с Охранкой. Кажется, Бурцев, хоть и не веривший вполне в предательство Малиновского, в информации и связях ему все же отказал.
Возвращаясь к вопросу о взаимоотношениях Ленина с Малиновским, хотелось бы привести здесь два малоизвестных
факта. В начале первой мировой войны появилось известие в печати, что Малиновский был на фронте и погиб там смертью славных. Ленин, реабилитировавший его в Праге, счел нужным напечатать в своем женевском "Социал-демократе" (No 33 от 1 ноября 1914 г. ) некролог Малиновскому, и в этом некрологе, вопреки всеобщему убеждению в провокаторстве Малиновского, написал:
"Малиновский был политически честным человеком, и легенда о его провокации создана сознательными клеветниками... Мы обязаны... уберечь его память от злостной клеветы, очистить его имя и его честь от позорящих наветов".
Когда довольно скоро обнаружилось, что Малиновский не убит, а находится в немецком плену, Ленин вступил с ним в оживленные отношения. Мы имеем об этом весьма интересную справку:
"Как видно из писем Ленина, имеющихся в деле Верховного трибунала о Малиновском, Малиновский находился в личной переписке с Лениным, Зиновьевым и Крупской, выполняя партийные поручения по ведению большевистской пропаганды среди военнопленных (см. Письма П. Аксельрода и Ю. Мартова. Берлин, с. 292).
Любопытно, что как раз накануне февральской революции, а именно в женевском "Социал-демократе" (No 58 от 31 января 1917 г. ) Ленин счел нужным вновь заняться делом Малиновского и вновь подтвердить его реабилитацию. Ленин писал:
"Комиссия допросила ряд свидетелей и самого Малиновского, собрала письменные показания целого ряда товарищей, составивших много сот страниц, установила неприглядную роль определенных лиц в распространении неверных слухов. Комиссия пришла к единогласному убеждению, что обвинения в провокации абсолютно вздорны".