Барон Алексей. Те, кто старше нас

   Грязь частично высохла, частично замерзла. Под сапогами хрустел ледок. Андрей на ходу ловил прощальное тепло солнца. Хотелось запастись на долгую зиму если не его лучами, то хотя бы памятью об осенней истоме. Он не мог заставить себя поторопиться. Начало сентября — лучшая часть сибирского года. Дышится легко. Не холодно и не жарко. Мысли ясные, отчетливые, возникают без принуждения. На душе грустное умиротворение. В общем, самая жизнь. Не верится, что где-то есть зло.
   На планерку он опоздал. И зорким оком опоздальщика сразу отметил необычную взволнованность. Не служебную нервозность, а именно взволнованность. Народу в правлении собралось больше обычного. Все что-то обсуждали по-татарски. Вроде сожалели. И даже печалились. Никто не матерился.
   — Долго спишь, — пробурчал председатель. — К девкам, что ли, ходил?
   — Исямысыз, — сказал Андрей. — К девкам.
   Председатель захотел испустить шуточку, но передумал, не испустил. Сидел под своей кепкой. Он прожил уже пятьдесят шесть лет, начинал с трудодней, привык ко всякому.
   — Исямысыз, исямысыз.
   Андрей заглянул в хмурые глаза. Почудилась затаенная боль.
   — Случилось что, Михал Захарович?
   — Ага, случилось. Дед Вакеев жену убил.
   — Дед? За что?
   — Из ревности.
   — Да ему сколько?
   — Шестьдесят восемь… или девять уже.
   — Это вы серьезно?
   — Серьезнее некуда. А Хадича — моя одногодка. Была… Поезжай туда.
   — Зачем?
   — Да, может, живая она еще.
   — Понял. Все, что могу…
   — Я отвезу, — сказал инженер по ТБ.
   Андрей пощупал свою сумку с небогатым набором медикаментов и вздохнул. Ездить с этим ковбоем он не любил.
   — Ладно, пошли.
   Инженер со скрежетом включил передачу. Мотор взвыл, грузовик рванул с места и помчался, громыхая бортами и разбрызгивая лужи.
   — Рустам! — крикнул Андрей, цепляясь за все, что попадалось под руку.
   — Чего?
   — Давно нашли?
   — Да только что. Соседка прибежала.
   Перед капотом мелькнула корова. Рустам выругался и посигналил.
   — Всю ночь шатается, окаянная. Веришь?
   — Верю, — усмехнулся Андрей. — Вакеевская?
   Рустам помрачнел.
   — Так и есть.
   Они переглянулись. Оба понимали, что значит корова, которую с вечера не загнали в хлев.
   — Все равно проверить надо, — сказал Рустам. — Захарыч ее любил в молодости. Ну и человек же. Хорошая тетка… была.
   — Да, конечно.
   Грузовик остановился перед избой с по-ночному закрытыми ставнями. Во дворе топтались соседи. На Андрея они посмотрели с мгновенно вспыхнувшей, но тут же угасшей надеждой. Взрослые люди чуют смерть безошибочно.
   Старушка лежала среди разбитых тарелок и пристально смотрела в потолок. Лицо у нее было белым, чистым, почти не тронутым. Только из уголка рта протянулась засохшая струйка.
   Обойдя лужу супа, Андрей присел на корточки и попытался нащупать сонную артерию. Потом проверил реакцию зрачков на свет. За его спиной, на пороге кухни, Рустам и соседи молча ждали результатов.
   Андрей поднял с пола полотенце и закрыл лицо покойной. На пороге всхлипнула пожилая женщина,
   — До приезда милиции не надо ничего трогать.
   Женщина кивнула и отвернулась.
   — Где этот мерзавец? — спросил Андрей.
   — Прячется, — ответил Рустам. — Найдут. Заимки все известны.
   — На что же он рассчитывал?
   — Да ни на что. Совсем сбрендил, старый хрыч. Пятнадцать лет уже отсидел, да, видно, мало показалось.
   — Рустам, я ничем помочь не могу.
   — Ясно. Поехали.
   На пороге Андрей оглянулся. В тишине отчетливо тикали настенные часы с кукушкой и гирьками на цепях. Такие только в деревне и увидишь, их лет сорок уже не делают.
   Невесть сколько трудодней отбатрачила за это чудо хозяйка. Андрей ясно представил, как молодая еще Хадича бережно принесла ходики в свой дом. Завела, долго любовалась… Не думала, что они ее переживут.
   Под часами висел отрывной календарь со вчерашней датой. Невидимая за полотняной занавеской, по стеклу билась осенняя муха. На посудной полке лежала кружевная салфетка. Бока печки были аккуратно подбелены. Ни потека, ни пятна сажи. Вопреки всему разгрому, кухня производила впечатление небогатой опрятности, достигаемой многолетним и неустанным женским трудом.
   Андрей подумал о том, как мало радости видела Хадича. Терпеливо выносила неведомо почему мучительную жизнь, изо всех сил старалась свить свое гнездо. И в последний свой вечер ждала мужа, собиралась его кормить. А он вон как… Нелюдь. Откуда только такие берутся! Впрочем, известно откуда. От таких же, как и они. Из подворотен. Леха вон идет на смену. Да разве один Леха? Сколько их еще. Тех, кому с детства недоразвитые родители не внушили элементарных представлений о добре…
   — Дети есть? — спросил Андрей.
   — Да, — сказала соседка. — Дочь. Телеграмму уже послали.
   Не зная, как лучше выразить сожаление и сочувствие к этой ни за что угасшей женщине, Андрей неожиданно для себя перекрестил лежащее тело. За его спиной кашлянул Рустам.
   — Извини, — сказал Андрей. — Я забыл. У вас ведь другая вера.
   — Э! Было бы от души. Пусть хоть в чей рай попадет. Хоть в ваш, хоть в наш. Спасибо тебе.
   — Вот ты — русский.
   — Да.
   — А я — татарин.
   — Ну?
   — Наши предки сколько друг друга тузили?
   — Лет пятьсот. Или даже семьсот, точно не помню. А что?
   — Да вот мы с тобой теперь рыбу ловим. И — ничего. Можно ведь?
   — Можно.
   — Ну и слава богу.
   — Слава аллаху, — рассмеялся Андрей.
   — Чего хохочете? — недовольно сказал председатель. — Думаете, все хорошо? Шиш! Скоро осенний бал. Вот там и посмотрим дружбу народов.
   Рустам озаботился.
   — Слушай, Андрей. Пусть твои на осенний бал не ходят.
   — Чего так?
   — Охломоны приедут. Из Малого Имыша. С нашими драться будут. Студентам лучше не высовываться.
   Андрей вспомнил тутошние балы. Со стрельбой, выдиранием штакетин, пинанием лежачих и немыслимым матом.
   — Спасибо, послежу.
   — Вот-вот, — сказал председатель. — Васька, стаканы-то прихватил?
   — Обижаете, Михал Захарыч.
   — Тогда приступай.
   Васька точными движениями разлил водку. Председатель поднял граненый, до краев полный, родной, советский.
   — Значит, так. За родину. Родину продавать нельзя.
   Все закивали:
   — Да, да. Это уж никак.
   — Распослецкое дело, — отдельно вставил парторг.
   Андрей с легкой паникой наблюдал, как они пьют. Словно водичку, мелкими глотками. Морщились, правда. Председатель крякнул, занюхал горбушкой, кивнул Андрею:
   — Ты чего, Василия? В колхозе вроде не впервой.
   — Да все не привыкну.
   — Залпом пробуй, легче пойдет. Только выдыхай не до, так дураки одни пьют. Выдыхай после. Иначе горло зашкребет.
   Андрей выдохнул, как советовали, но все равно горло за-шкребло, он раскашлялся. Больше половины осталось в стакане.
   Ему дали огурец и луковицу. На выбор. По спине похлопали.
   — Давай, давай. А то вона куда лезть придется. Задубеешь.
   Андрей глянул на угрюмую серую реку, на ледяные закраины у берегов и послушно проглотил остаток водки. Из глаз выступили слезы.
   — Во, — сказал парторг. — Теперь будешь здоров, доктор.
   — Если жив останусь, — просипел Андрей.
   — А куда ты денешься из Советского Союза, — усмехнулся парторг.
   «Только на небеса», — хотел ответить Андрей, но удержался. Так же, как и все, он ни словом не поминал о смерти Хадичи Вакеевой. И это, по-видимому, оценили.
   Председатель сказал:
   — Свой парень! Ну что? Давайте начинать рыбалку. А то получается, что пить приехали.
   С бреднем ходили парами, посменно. Сначала председатель с Васькой, потом Рустам с Андреем. Парторга оставили на берегу по причине ревматизма. Он готовил еду да следил за костром.
   Навряд ли в воде была хотя бы пара градусов выше нуля. Ноги в первый раз просто обожгло. В-ва! Зато во второй он их уже не чувствовал. Пневмония была обеспечена. Быть может, и гангрена. Андрей посмотрел на Рустама и с надеждой подумал, что вот инженер ведь не первый раз ловит по осени, а никакой пневмонии не боится. Может, пронесет? Да и водки много выпито.
   — Чего смотришь? — крикнул Рустам. — У меня таких плавок, как у тебя, нет. Жена одни семейные покупает.
   — Дурень! Ничто так не украшает мужика, как семейные трусы.
   — Это почему?
   — Туда много помещается.
   Рустам захохотал, поскользнулся и упал.
   — Эй! — крикнул с берега председатель. — Бредень держите! Всю рыбу упустите, жеребцы.
   — Пусть вылезают, — сказал парторг. — Замерзнут.
   — Пять ведер уже есть?
   — Даже с лишком.
   Андрей с Рустамом вытащили бредень на песок и принялись трясти его над ведром. Но куда надо вываливалась только тина. Рыба билась, извивалась, совершала огромные скачки.
   — Жить хочет. А мы — есть, — философски заметил Васька. — Закон природы. Василич, ты ее за голову не хватай! Щука, чай, не карась. А щука, она такая штука…
   — Ай!
   —Ну вот, говорили же… трах тибидох.
   — Зверюга!
   — Еще бы! Речной волк. Засовывай палец в водку.
   Выпили еще раз. Посидели у костра, поговорили. Небо вызвездило на славу. Оттуда, сверху, бесшумно скатывались метеоры.
   — Вот есть там кто-нибудь или нет? — спросил партийный человек.
   Пятеро мужчин подняли головы и долго разглядывали звезды. Председатель с хрустом откусил огурец.
   — Должны быть, — сказал он. — А как же? И жить, наверное, получше нашего умеют. Тьфу ты, огурец горький попался.
   — Странно, — сказал Рустам. — Неужели кто-нибудь сидит, на нас смотрит?
   — Смотрит, смотрит, не сомневайся.
   — Сомневаюсь, — не согласился парторг. — Чего ж не объявляются?
   — Может, и объявляются.
   — Лично я ни разу не видел.
   — А ты возьми да сходи на стрельбище. Сегодня ночь подходящая. Да и вообще… сентябрь.
   Парторг сплюнул.
   — Мало ли что с пьяных глаз покажется.
   — О чем это вы? — спросил Андрей…
   — Есть тут одна легенда местная, — сказал парторг. — Будто старик появляется.
   — Какой старик?
   — Призрачный. В одних трусах, или как там называется. Вроде этого, индийского революционера, как его… босиком ходил. Убили которого. Имя такое нерусское.
   — Махатма Ганди?
   — Во-во. Махатама. Только все, кто этого Махатаму видел, были э… не совсем трезвы.
   — А, вот оно что.
   — Не веришь? — спросил Рустам.
   — Почему бы и нет? — рассудительно сказал Андрей. — Вон по Европе призрак ведь бродил. А в Сибири места куда больше.
   — Эх, — вздохнул парторг. — Нельзя смеяться над марксизмом. За него столько народу перебито, не сосчитать. При царе у нас в деревне народу вдвое больше жило, чем сейчас. Что, зазря сгинули, скажешь? Ученый называется…
   — Ученый должен проверять, — возразил Андрей.
   — Марксизм?!
   — Нет, марксизм сегодня не успею. Я про стрельбище.
   Парторг тряхнул бутылку.
   — А, это. Давай проверяй. Пить все равно нечего.
   Стрельбище находилось за сопкой, километрах в пяти от деревни. Рустам заставил грузовик карабкаться в гору до тех пор, пока от крутизны не заглох мотор. Скрежетнул ручной тормоз, наступила тишина.
   — Ты со мной? — спросил Андрей.
   — Не. Тут подожду. Если двоих увидит, не придет.
   — А к одному придет?
   — Луна взошла. Да и вообще… самое подходящее время.
   — Не врешь?
   — Вот те этот самый… честное партийное. Короче, не вру. Два раза видел. Второй раз специально ходил, для проверки.
   Андрей открыл дверцу и вывалился на мокрый куст.
   — Ногу не сломал? — спросил Рустам.
   — Нет вроде. Фары выключи.
   Свет погас. Держась за крыло машины, Андрей привыкал к темноте. Было очень тихо, только в двигателе журчала какая-то жидкость. Пахло бензином, от капота веяло теплом. От этого тепла Андрей на секунду задремал, но потом встрепенулся:
   — Все. Пошел.
   Рустам не отозвался. Обняв баранку, он спал. Андрей махнул рукой и осторожно прикрыл дверцу. Пошатываясь и обнимая березы, побрел вверх.
   От холода и свежего воздуха мозги прояснились, он стал лучше видеть. Луна скрывалась за гребнем сопки, но небо освещала. Еще в разрывах облаков горели звезды. В общем, света хватало.
   Как и сырости. Брюки над сапогами быстро вымокли. Но Андрей упрямо продолжал взбираться, пока не оказался на гребне. Тут он остановился, ожидая, пока выровняется дыхание и стихнет сердцебиение. Эх, надо бы курить поменьше, подумал он. Нет, чего я сюда поперся? Умора.
   Обратный скат сопки был пологим, переходящим в обширное поле с редкими кустами. От вершины оно отделялось забором из колючей проволоки. Старым, с покосившимися в разные стороны кольями. Они напоминали шеренгу пьяных солдат. Некоторые вообще упали. Перелезть через это заграждение труда не составляло, но Андрей поостерегся. Усевшись на березовый пень, он принялся ждать.
   Рустам не обманул. Да и ждать пришлось не слишком долго. На противоположном крае стрельбища, у опушки, что-то возникло. Вроде небольшого сгустившегося облака.
   Оно медленно распухало. Потом начало вытягиваться вверх. Через какое-то время Андрей понял, что видение приближается. Его очертания менялись, обретая контуры человеческой фигуры. В свете луны начало различаться тощее, почти обнаженное тело с обтрепанной повязкой на бедрах. Прихрамывая, опираясь на палку, по полю брел самый настоящий призрак.
   Вот ведь напился, подумал Андрей. Никогда так не напивался. Водка дрянная, что ли? Вроде не должно, парторг из райкомовского магазина привез. Там все выдают по талонам. Там плохого не бывает, особенно — водки. За качеством этого товара вообще следят не хуже, чем за неприкосновенностью границ социалистического лагеря. Водка есть бездонный ресурс пролетариата.
   Приближаясь, призрак вырастал в размерах, действительно приобретая вид старика. Лысого, согбенного, очень большого и очень печального. Перешагнув проволоку, он поставил огромную ступню в каких-то пяти метрах от пня, на котором сидел Андрей.
   Пожалуй, такая нога могла свободно раздавить грузовик. Но бочкообразные пальцы со вросшими в молочного цвета плоть ногтями даже травы не примяли.
   — Призрак есть призрак, — сказал Андрей и кивнул. — Хоть коммунизма, хоть чего другого. Юридической силы не имеет.
   Страха он не испытывал, даже не волновался. Водка есть водка.
   Над обрывом старик остановился и повернул голову. То ли голос услышал, то ли просто так человека учуял. Мгновение он рассматривал Андрея сверху, словно редкое насекомое. Потом губы его зашевелились. Совершенно беззвучно. Только воздух потрескивал, как перед грозой.
   Заметив, что Андрей его не понимает, привидение явно огорчилось.
   — Простите, вы и вправду есть? — спросил Андрей.
   Привидение бесшумно кивнуло. Помедлило, глянуло грустно и двинулось дальше. Гигантская ступня шагнула за обрыв, повисла в воздухе. Вторая нога последовала за первой. Андрею сначала показалось, что старик встал на крону березы, росшей ниже вершины.
   Но это было не так. Призрак шел по воздуху и взбирался все выше по какой-то невидимой наклонной плоскости. Хочешь верь глазам, хочешь — нет.
   С другого края стрельбища вдруг простучала очередь. Видимо, нервы сдали у солдатика. Трассирующие пули впились в огромную спину и исчезли в ней, куда-то канули. Послышался стон. Призрак заколебался, очертания его стали расплывчатыми. Еще минута, и странную фигуру развеял ветер.
   Андрей продолжал сидеть на пеньке еще долго. Луна зашла. Рустам успел выспаться. Он несколько раз сигналил, включал и выключал фары. Наконец притопал сам.
   — Эй, ты живой?
   — Живой.
   — Видел?
   — Видел.
   — То-то, материалист. Смотри-ка, даже не поседел. Что, понравилось?
   — Ага. Очень.
   — Серьезно?
   — А вот этого не знаю.
   — Тогда давай сматываться. А то вояки пришибить могут. У них еще неделю жидкий стул будет.
   Они спустились к машине, забрались в кабину.
   — И часто он появляется? — спросил Андрей.
   — Да почти каждый год. Обязательно в сентябре, ночью. Когда погода такая.
   — Какая?
   — Ну, такая. Переменная.
   — И что же это?
   — Вот сам и отвечай. Кто из нас ученый?
   — М-да.
   — А я думал, ты сдрейфишь, — сказал Рустам.
   — Правильно думал. Сначала ничего было, а как трезветь начал, к пеньку так и примерз.
   — Э! Это ничего, это еще нормально. Бывало, по первому разу мужики и мочились.
   Рустам пошарился в бардачке, вытащил бутылку с пробкой из свернутой газеты.
   — На, хлебни. Видок у тебя до сих пор обалделый.
   — Я уж нахлебался сегодня.
   — Хлебни-хлебни. Сейчас поедем котов гонять.
   — Каких котов?
   — Осенних. Ну, донжуанов наших.
   Грузовик с ревом вылетел из переулка и резко затормозил. Андрей стукнулся лбом о стекло.
   — Эй, что такое?
   — Не видишь?
   Андрей посмотрел вперед. Перед капотом стояла корова. Рустам выругался.
   — Опять на этом самом месте! Заберет ее кто-нибудь в конце-то концов?!
   Он со скрежетом включил передачу. Корова замычала.
   — Не дави, — сказал Андрей. — У индусов это священное животное.
   — Священное? У них что, голода не бывало?
   — Бывало, еще как. По-моему, до сих пор голодают.
   — Странные люди, — сказал Рустам. — Дикари.
   Андрей усмехнулся:
   — У вас ведь тоже…
   — Что?
   — Да свиньи по улицам не бродят.
   Рустам расхохотался:
   — Э! Так то — по улицам. А ты по дворам пройди.
   Потом вдруг разозлился:
   — И вообще… смотря какие свиньи.
   Он объехал корову, затем резко крутанул баранку и затормозил у открытых ворот.
   Двор залил свет фар. Андрей увидел Лехиных прихлебателей. Моргая и прикрываясь руками, они воровато жались к крылечку. Дверь уже успели вышибить, джентльмены.
   — Ну вот, — процедил Рустам. — Эти животные не священные.
   Он ткнул кулаком в баранку. Потом, не отрывая руки от клаксона, газанул. Мотор взревел. Грузовик въехал во двор и пополз прямо к крыльцу.
   Выглядел он, наверное, впечатляюще. Золотая кызыл-майская молодежь шарахнулась. Андрей открыл дверцу. Стоя на подножке, выложил все, что хотел. Все, что подходило к ситуации.
   С другой стороны из кабины вылез угрюмый Рустам. В руке он держал монтировку. И это оказалось особо убедительным.
   Увидев инструмент, донжуаны брызнули к заборам. Главарь с ближними подручными ушел огородами. Чтобы не терять авторитета. Одного, который туго соображал, Рустам успел огреть по спине. Тот упал на четвереньки и быстро уполз за угол. Цепляясь за дверцу, Рустам влез в кабину. Поднял сиденье и бросил под него монтировку.
   — Хорошее было выступление, Андрюха, — сказал он. — Последний раз эдакое в стройбате слышал.
   — Андрей Васильевич, — сказала на следующий день Эрика. — Никогда не думала, что вы так умеете ругаться.
   — Спасибо на добром слове.
   — Только не жарьте, тетя Катя. Этих щук нужно долго варить.
   — Почему?
   — В здешней рыбе описторхоз водится.
   — Это еще что?
   — Да двуустка. Дрянь такая, в печень залезает.
   — Тьфу ты. Прямо в печень?
   — Не сразу… в конечном счете.
   — Надо же! А мы и не знали.
   — Ну вот… теперь знаете.
   — Уф! Сразу легче стало, — сказал Мишка.
   Оценить его юмор Андрей не смог. Сил не было. С трудом передвигая ноги, он добрел до своей кровати. Железной, с панцирной сеткой, но экипированной замечательно. Гора подушек возвышалась на ней спасительным маяком.
   Кое-как раздевшись, рухнул. Перед глазами плыли разноцветные круги, в ушах звенело, в голове гудело.
   — Нарыбачился, — с сочувствием сказал Мишка. — Мать, не буди ты его завтра.
   — Ладно, пусть поспит. Я тут рассолу оставлю.
   Но слишком-то поспать не пришлось. Чуть свет явился Рустам и принялся тормошить.
   — Ох, да что еще? — спросил Андрей, норовя спрятать чугунную голову под самую большую подушку.
   Но Рустам подушку забрал. Вместо нее поднес стаканчик.
   — На вот, выпей.
   — Рассол?
   — Черта он тебе поможет, рассол. Пей, что дают.
   Андрей хлебнул и закашлялся. Из глаз опять потекли слезы. Инженер от души хлопнул его между лопаток.
   — Тише ты… в самом деле. Стройбат…
   — Одевайся.
   — Да что случилось?
   — У Захарыча картошку пожгло.
   — Кто пожгло? Чем пожгло?
   Рустам почесал затылок.
   — Если б знали, не будили бы.
   — Картошку я не сжигал.
   — Верю, страдалец.
   — Тогда в чем дело?
   — Дело в том, — внушительно сказал Рустам, — что в деревне имеется кандидат наук.
   — Это кто?
   — Это ты. Другого нет. Понял?
   — Нет.
   — Тогда поехали. На месте поймешь.
   Андрей потянулся и отбросил одеяло.
   — Ну коли так настаиваешь… спасибо тебе за вчерашнее.
   — Не за что.
   Андрей наспех оделся, плеснул в лицо воды, прополоскал рот.
   — Причесываться не обязательно, — сообщил Рустам.
   — Что, срочное дело?
   — Да пес его знает. Вдруг там радиация.
   — На огороде? Откуда?
   — Да мало ли. Защитники отечества если набедокурят, ни за что не сознаются.
   — Военная тайна от родного народа?
   — Вот-вот. От народа, который сначала кормит, а потом расхлебывает.
   По своему обыкновению, инженер рванул с места. В какую-то минуту грузовик домчался до председательской усадьбы, стал как вкопанный, тут же окутавшись клубами пыли.
   Андрей выбрался на покачивающуюся землю, чихнул. Перед ним предупредительно распахнули калитку.
   — Куда идти?
   — Да в огород. Картошка растет в огороде. Забыл, что ли?
   — После вашей рыбалки маму родную не вспомнишь, — проворчал Андрей.
   — Зато рыбалку не забудешь.
   — Это точно. Ну, что стряслось с огородом?
   А в огороде было вот что. Среди зеленой еще ботвы выделялся почти правильный прямоугольник обнаженной земли размерами метров пятнадцать на десять. На этом пространстве картофельные стебли высохли и частично обуглились. Сильно пахло паленым.
   — Ночью вроде как молния сверкнула, — сказал председатель.
   — Гром был?
   — А грому не было, нет, вот что странно. Только горелым запахло, и все. Утром выхожу — батюшки! Земля до сих пор горячая, вот пощупай.
   Андрей пощупал.
   — Да, — признал он. — Горячая. Чудеса.
   — Хм, чудеса. Это еще что!
   Председатель разгреб землю и вытащил картофелину.
   — Во, полюбуйся. Спеклась.
   — Ну и ну.
   — Вояки еще ночью стреляли. Из пулемета, кажись.
   — Вояки тут ни при чем, — сказал Андрей. — Это они по другому поводу стреляли.
   — По тебе, что ли?
   — Захарыч, ты про теленка не забудь, — напомнил Рустам.
   — А что с теленком? — спросил Андрей. — Да убило его.
   — Ну да?
   — Вон, за оградой лежит. На Матренином огороде.
   Забор представлял собой пару параллельных жердей. За ними в самом деле лежал теленок. Он смотрел в небо удивленными глазами.
   Андрей тоже посмотрел в ясное небо. Ничего там не просматривалось, до самого космоса.
   — Вот так фокус. Неужто американцы шарахнули?
   — С орбиты? — спросил Рустам.
   — Больше неоткуда.
   — С орбиты и наши могут шарахнуть, — заметил председатель.
   — Да, особенно после рыбалки, — усмехнулся Андрей.
   — А что? Какой-нибудь ротозей в погонах кнопки перепутал — и пожалуйста. У нас это запросто, сам знаешь. Хорошо еще дом не спалил, полководец.
   Андрей еще раз посмотрел в небо. Головокружительный купол был все так же пуст, бесконечен, бездонен. Блекло-голубой по краям, а к середине глубокой, завораживающей синевы.
   — А вдруг это были и не наши, и не американы? — сказал Андрей. — Как-то не верится, что люди умеют создавать лазеры столь огромной мощности… Такое не утаишь.
   Рустам с сомнением покачал головой.
   — Много ли мы знаем? — сказал он. — Все засекречено до невозможности. У военных жизнь вообще как бы отдельная. У них свои государства, свои законы. И поди пойми, чьи вояки опаснее. Американские, китайские либо свои, родненькие. Помню, когда в армии служил, охраняли мы бочки с напалмом. Сложили их в штабели, обнесли колючей проволокой, да так они и лежали, уж не знаю сколько лет. Смех в том, что над будкой часового висел репродуктор, из которого нас уверяли, что Советский Союз в отличие от поганых империалистов никогда не имел, не имеет и иметь не будет бесчеловечного напалма.
   — А кстати, — сказал Андрей, — не позвонить ли в районную комендатуру?
   — Позвоню, конечно, — кивнул председатель. — Но правды там не скажут.
   — Это точно, — поддержал Рустам. — Они и сами ничего не знают. Кто им скажет, в районную комендатуру? С Байконура, что ли, позвонят?
   — Это вряд ли, — сказал Андрей. — А не позвонить ли тогда…
   — А вот это ты выбрось, — внушительно заявил председатель. — Прямо из головы выбрось. С органами никогда дел не имел и тебе не советую.
   — Стоп, — сказал Рустам. — Слушай, Василич, ты сам мог бы какие-нибудь анализы организовать?
   — Во-во, — оживился председатель. — Мне же знать надо, не подохну ли от собственной картошки.
   — Анализы организовать можно. Только как пробы в Красноярск доставить?
   — Нет проблем, — сказал Рустам. — Доставлю. Кому?
   — Есть такой Серега Догадин. Заведует радиоизотопной лабораторией. Я ему письмо напишу.
   — Захарыч, — сказал Рустам, — ты, случаем, не знаешь, почему с человеком договориться легче, чем с государством?
   — Государство есть инструмент, — не задумываясь, ответил председатель.
   Потом все же задумался:
   — Только вот чей?
   Ближе к обеду нагрянула институтская комиссия, чтобы проявить заботу. Члены парткома вышли из черной «Волги», разминая затекшие члены и приглядываясь, к чему бы прицепиться для начала.