Барон Алексей. Те, кто старше нас

   На гребне вулкана механическая рука подхватила батискаф и осторожно опустила его в серное озеро, заполнившее кратер. Вокруг вздыбились пузыри, обломки серного льда, колыхнулись ленивые волны. Влекомый тяжелейшим иридиевым балластом, аппарат начал погружаться.
   — Пока холодно, — сказала Оксана.
   Ее мозг принимал сигналы датчиков, имитирующих органы чувств человека. Кроме того, часть из них позволяла видеть в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах спектра. Оксана могла еще чувствовать приблизительный химический состав среды, ловить биотоки и многое другое. Само собой разумеется, чувствительность приборов была отрегулирована с учетом условий, существующих в недрах Феликситура. Оксана ощущала холод, если температура опускалась к плюс ста десяти градусам Цельсия, точки замерзания серы.
   Любопытен все же этот любимый элемент богов преисподней. При разогревании из желтого он становится оранжевым, затем краснеет и, наконец, по достижении двухсот пятидесяти градусов приобретает непроницаемо черный цвет с едва уловимой рыжинкой. Если происходит быстрое охлаждение, то затвердевшая сера сохраняет соответствующую окраску. Поэтому поверхности серных планет столь цветасты.
   Непривычно и то, что в жидком состоянии сера имеет меньшую плотность, чем в твердом, отчего серные льдины тонут. Наш батискаф перенес многочисленные столкновения с обломками твердого панциря, покрывавшего кратерное озеро. Серный лед был разбит потоком, поднимавшимся из глубины.
   Этот же поток как игрушку подбрасывал сорокатонный аппарат до тех пор, пока софус не придал ему вращательного движения, буквально ввинтив его в расплав. На экранах начали проступать неровные контуры вулканического канала. Изображение дрожало, смазывалось тепловой конвекцией.
   — Работать можно, — поспешно сказал Круклис. — Алло, Гравитон, картинку видите?
   — Да, — отозвался далекий Сумитомо. — Напоминаю, второго батискафа нет. Берегите рули в первую очередь.
   — Легко сказать!
   Батискаф швыряло в перпендикулярных плоскостях и дважды припечатало к скалам. Некоторое время он даже плавал вверх килем.
   — Кто-нибудь жалеет о том, что не находится там, внутри? — осведомился Абдид.
   Круклис решил задремать, но попросил, чтобы его разбудили, «когда уляжется злая ирония».
   После долгих рысканий по курсу и глубине батискаф наконец справился с восходящим течением. Он начал погружаться в Феликситур.
   — Оксана, налить чего-нибудь горяченького?
   — Спасибо, мне уже не холодно.
   — Глубина девятьсот метров. Братцы, а посудину-то качает!
   — Эка невидаль.
   — Зепп, ты не понял. Качает ритмично.
   — Э! Тогда давайте обсуждать.
   Круклису срочно устроили побудку.
   — Эй, — сказал он. — Зачем переполох? Разогретая сера стала более вязкой, вот и отсеялись случайные колебания.
   Но когда проснулся лучше, изменил свое мнение.
   — Хотя давление… Нет, не понял. Какова причина качки?
   — Такое может быть, если чья-то туша бьется в узком канале, — пошутил Зепп.
   — Надо посчитать.
   Завязалась дискуссия, не менее тягучая, чем сам серный расплав. Меня в ней интересовала лишь одна участница. Мало вникая в то, что она говорила, я слушал, КАК она говорила, ловил интонации. И в конце концов поймал пару недоуменных взглядов. Пора было прекращать пялиться. В такой ситуации лучше всего тихо удалиться.
   Я решил погулять снаружи, пропустить что-то интересное не боялся. Если специалисты заспорили, ничего интересного не будет. Закон такой. Устанут, охрипнут, разобидятся, но останутся каждый при своем мнении. Истина рождается не в спорах, а в эксперименте, как мне кажется.
   Я выбрался из шлюза и стал думать, куда идти. С грузовой площадки открывался интересный вид.
   Над близким горизонтом сиял Виктим. Правее сквозь желтую дымку серных паров светила очень яркая звезда. Это был приближающийся малым ходом Гравитон. Как раз под ним взметывался и опадал в кратер, впоследствии названный Оканкиным, султан серных выбросов. На вершине вулкана торчали балки разрушенного крана, а по склону тянулась красная нить кабель-троса.
   Окрестности горы докрывали остывшие наплывы. За ними начиналась холмистая местность с беспорядочно разбросанными кратерами. Все это было окольцовано горами — стенами огромного цирка, образовавшегося в результате столкновения Феликситура с большим астероидом.
   Как показали исследования, это случилось более шести с половиной миллиардов лет назад. Огромная глыба рухнула на планету в то время, когда еще Солнце не зажглось. До появления нашего родного светила оставалось полтора миллиарда лет, а старина Феликситур уже существовал. Он был старше не только Солнца, но и Виктима, вокруг которого вращался «всего» каких-то девятьсот миллионов геолет. Факт столь внушительной древности Феликситура будил воображение и обострял восприятие.
   Окрестности заливал непривычный, шафранного оттенка свет, оставляющий резкие тени за каждым камнем. Так и хотелось назвать его потусторонним. До сих пор могу без усилий вызвать в памяти эту панораму, вплоть до мелких деталей. Например, двадцатитонную мортиру, установленную на грузовой платформе, украшала надпись ВРУЧНУЮ НЕ КАНТОВАТЬ, оставленная неким безымянным шутником. А на плече проходившего внизу арбайтера имелась зигзагообразная царапина.
   Спустившись по лесенке, я ступил на серный снег. Прыгающей походкой, изобретенной астронавтом Нейлом Армстронгом, первым из землян прогулявшимся по Луне, я обогнул паром и направился к одному из соседних кратеров. В шлеме пискнул звуковой индикатор. Это означало, что дежурный радар взял под контроль мои перемещения.
   — Серж, — предупредил Абдид. — Там еще не ступала нога человека.
   — Сейчас исправим, — бодро ответил я, оглядываясь.
   Под днищем парома возились арбайтеры, заваривали пробоину. Выше них, на грузовой площадке, вращался барабан с кабелем. Еще выше пролетал катер с большущим колпаком над пилотской кабиной. Эфир гудел от голосов. Стоило позвать, и на помощь бросились бы десятки людей.
   Но это почему-то не приносило спокойствия. Напротив, ощущалась тревога, предчувствие близкого сбоя в нормальном ходе событий. Предчувствие маловероятного вывиха, как потом выразилась Мод. Я хорошо его помню.
   Сильное это предчувствие, пугающее. Хотелось вернуться, затеряться среди других людей, спрятаться за их спины, чтобы неведомый выбор неведомой силы пал на кого-то другого.
   Но так нельзя. Недостойно человека разумного шарахаться от теней. Если уж оказался на пути тайны, нужно уметь принять вызов. Далеко не каждому такое выпадает. А жизнь все равно закончится. Рано или поздно. Досадно провести ее, ни разу не заглянув в глаза неведомого, не испытав труднопередаваемого трепета.
   У людей, прошедших такое, в глазах остается выражение, которому я всегда завидовал. Ему не научишься, его не отрепетируешь ни в какой академии актерского искусства. Это знак зрелости, печать времени, отблеск глубинного знания. Награда и крест судьбы. Тот самый отблеск, из глаз Мишеля Нострадамуса, Екатерины Дашковой, Эйнштейна, Абукиры Нохайи, построившей для человечества первый фотонный двигатель. И великой Марионеллы-Жозефины Старопокровской, открывшей «гены смерти». Ради одного того, чтобы только приблизиться к такой компании, стоило рискнуть.
   Я внимательно глядел под ноги — часто попадались припорошенные серным снегом камни, трещины, обломки серного льда. Растянуться на глазах у всех, что ни говори, — плохой способ оставлять след на далекой планете.
   Поглощенный дорогой, я не сразу заметил, что достиг цели. Склон вырос передо мной неожиданно, вдруг. Он оказался невысоким, хотя крутым и скалистым. Я поднял голову. Прямые лучи Виктима в то место не попадали, поскольку я подошел с теневой стороны. Но вполне хватало света, отраженного долиной, местом посадки нашего парома.
   Я увидел грань кратера, перечеркнутую старыми потеками серы. Вершина была неровной, напоминала трехзубую корону, надетую чуть набекрень, с королевской небрежностью. Это придавало горе своеобразный, запоминающийся вид. Больше ничего особенного поначалу я не заметил. Но поднявшись выше, остановился.
   На среднем, самом малом зубце различался темный нарост. Он имел слишком уж плавные очертания по сравнению с доминирующими на Феликситуре ломаными линиями. Когда я рассмотрел его через телеобъектив, то понял, что назвать это пятно просто темным вряд ли возможно. Оно имело поверхность такой густоты, что выделялось даже на фоне чернущего неба.
   Оседлав скалу, явление, казалось, наблюдало за тем, что творилось в долине. У меня возникло впечатление, что при этом оно то ли колышется, то ли как-то переливается. Оптикой скафандра я определил его поперечник. Оказалось что-то около семнадцати метров. Это измерение было последним, что я успел сделать, прежде чем попал «под макулу». Последним проявлением активности. После этого у меня все поотнималось.
   О макулах тогда ничего не знали. Да и сейчас, по прошествии без малого пятидесяти двух геолет, знают немногим больше. Сам термин придумали ребята из экипажа «Звездного Вихря» уже на Кампанелле. Сейчас в Энциклопедии Человечества макула определяется как «локальный концентрат генерального поля с потенцией переноса биомассы».
   Восхитительно, не правда ли? Знать бы, что такое генеральное поле, тогда макула — всего лишь частный случай…
   В сущности, твердо установлено лишь то, что макулы могут воздействовать на психику человека, причем сила эффекта подчиняется классическому закону механики. То есть убывает с расстоянием.
   В тот раз, прыгая к кратеру, я успел пересечь границу «зова макулы». А может быть, она зацепила меня еще на платформе либо даже внутри самого парома. Мне кажется, я могу почуять ее издали, но вот поддаюсь слабо, иначе не писал бы сейчас ничего. Имею сильный охранительный инстинкт, вот что. Развитое чувство допустимого, недостаток мужчины.
   Но главное, кажется, не в моих личных качествах. И не в своевременном вмешательстве Мод, хотя оно наверняка посодействовало. Главное в другом. Вероятно, макула просто отпустила меня. Так, на первый случай. Те, кто старше нас, тогда еще не решили, что с нами делать. Присматривались. Что с нами делать, они решили позже. Не на Феликситуре и не в системе Кроноса. А вот детонатором, несомненно, послужил Круклис. Редактор фундаментального издания «Термодинамика взрывных процессов», склонный к острым экспериментам.
   Часто спрашивают: каково находиться «под макулой»?
   А никаково, страдания отсутствуют. Почти так же, как и голова. Помнится, в старину бытовало выражение о крови, стынущей в жилах. «Под макулой» застывает не кровь, а мысли, всякая рассудочная деятельность. Будто ныряешь частью мозга, которая за это отвечает, в жидкий азот.
   Но только одной частью, другие работают. Сознание, во всяком случае, у меня сохранялось. Окружающий мир воспринимался. Но играл он, весь мир, уже второстепенную роль, роль фона, чего-то вроде задников сцены. На какое-то время голова превратилась в чисто улавливающее устройство для внешней мысли.
   Мысль была единственной, но сильной и дьявольски убедительной. Очень остро понимаешь всю скуку существования в белково-нуклеиновой форме. Оно кажется слепым, бессмысленным, лишенным конечной цели.
   Страшное состояние! Привычное представление о красоте человеческого тела рассыпается. Перед самим собой предстаешь в виде уродливого мешка органики, жизнь которого определяется неприятным содержимым кишечника. И эта самооценка окончательно не забывается, как ни старайся. Возможно, в силу своей верности.
   Что это? ИХ взгляд на НАС? Очень может быть. Дорогие, прекрасные мои соплеменники! Со стороны мы можем выглядеть совсем не так, как в собственных глазах. И к этому придется привыкать. Но верить не надо. Мы несусветно хороши, честное слово. По крайней мере для нас самих.
   Паралич мысли продолжался до тех пор, пока из парома не выбралась Мод. Вопреки всей мыслительной тишине, я узнал ее сразу. До парома было никак не меньше километра, но на безатмосферном Феликситуре видимость отличная. Как только на платформе появилась фигурка в оранжевом скафандре, я понял, что это она. В безвоздушной среде телевик позволяет различать даже застежки.
   Мод помахала рукой:
   — Ко мне, Сережа. Идите ко мне.
   Теперь-то я понимаю, она умеет чувствовать опасность. А тогда не обратил внимания. Списал на случайность.
   Не ведая, чего избежал, мимо какого мира прошел, я отправился в обратный рейс. Сомнамбула сомнамбулой. Оглушенность отступала медленно. В голове продолжала держаться звонкая пустота. Я не осознавал случившегося, это пришло позже. Ко мне многое приходит позже, будем откровенны.
   — Отчего-то мне стало тревожно за вас, — призналась Мод. — Давайте погуляем вместе?
   — Хорошо, — механически сказал я.
   Наверное, после воздействия макулы годится любое предложение. Собственная воля возрождается не сразу. Поочередно переставляя ноги, я достиг парома. Мод скатилась по релингу и озабоченно подергала рукав моего скафандра.
   — Как вы себя чувствуете?
   — Нормально.
   — Правда?
   — Зара считает меня чересчур здоровым.
   — А мне кажется, вам не по себе.
   — Да, был маленький абсенс.
   — Инсайт?
   — Возможно. А вы уже знаете?
   — Про инсайты? Знаю.
   Ко мне вернулась способность удивляться. Половина старожилов Гравитона инсайтов так и не удостоились, а Мод, прожившая на станции чуть больше трех недель, уже успела.
   Инсайт. Точно определить смысл этого термина мы с человечеством не умеем. В первом приближении инсайт — это скачкообразный прорыв понимания, возникающий по малозаметной причине. Иногда он случается и без видимых причин вообще, после многократно повторяющихся, истощающих циклов работы мозга. Тогда рано или поздно складывается верная комбинация взаимодействующих нейронов, обеспечивающих понимание. Но то, что люди испытывали в системе Кроноса, недостаточно назвать только пониманием. По аналогии с наведенной радиацией, лучше всего это назвать наведенными галлюцинациями. Галлюцинациями не случайными, а вроде бы учебными.
   Существовало неписаное правило, согласно которому спрашивать что-либо на сей счет избегали, опасаясь ненароком причинить человеку боль. Но я не удержался.
   — И каковы впечатления?
   — Да так себе, — уклончиво ответила Мод. — Присматриваюсь.
   В это время нас позвали из парома.
   — Хэлло, говорит Круклис. Отойдите подальше, сейчас буду стрелять.
   — Мы в безопасности, Парамон, — сказала Мод. — Стреляй, не беспокойся.
   То, что она назвала его по имени, мне не понравилось. Я ревновал, хотя еще не хотел признаваться в этом.
   На платформе поднялся короткий ствол мортиры. Развернувшись к Оксанкиному кратеру, она выплюнула большое ядро. Под нашими ногами беззвучно дернулся грунт.
   — Это еще зачем? — спросил я.
   — Серная льдина оборвала кабель. В снаряде находится резервная станция связи с батискафом.
   — А, вот как, — вяло сказал я.
   Мод попыталась заглянуть в окно моего шлема.
   — Ну так что, идем?
   — Да-да.
   Мы ступили на поверхность застывшей лавы. Поток был молодым, не успевшим растрескаться, но замерзал он не одновременно, — вспучиваясь, образуя наплывы, на которые приходилось карабкаться, вбивая в податливую серу заостренные носки сапог. Мод, шедшая впереди, упорно преодолевала препятствия. Взойдя на высокое место, она остановилась, широким взмахом обвела горизонт и сказала:
   — Можете смеяться, но что-то здесь не так, я чувствую. И это не совсем суеверие.
   — Да, необычная планета, — сказал я, отдуваясь.
   — Необычная? Я бы сказала — необыкновенная. Не могу представить, как она оказалась на своей нынешней орбите. Шансов на это было — всего ничего.
   Ох не люблю я намеков на чудеса, хоть пьяный, хоть трезвый. Будь хоть под мухой, хоть под макулой. От кого бы ни исходили. Кажется, это меня и разбудило.
   — Что ж. Шансов на возникновение жизни на Земле тоже было не так много.
   — И что это доказывает? — быстро спросила Мод.
   — Ничего. Рядовая аналогия.
   — Поясните.
   — Я вот что хочу подчеркнуть. Пусть гипотеза об искусственном происхождении жизни так и не опровергнута, являемся ли мы с вами результатом эксперимента?
   — Не знаю.
   — Можно ли это утверждать?
   — Утверждать — нет. Допускать — да. Вдруг мы плохо умеем распознавать.
   — Почему вы так думаете?
   — Ну, сотни лет поиска внеземных цивилизаций безуспешны. Причин может быть три.
   Мод один за другим загнула пальцы.
   — Либо мы одиноки, либо братья по разуму слишком далеки, либо…
   — Либо?
   — Либо следы разумной деятельности легко принять за другое.
   Я рассмеялся:
   — Например, за коллапсар?
   Но Мод к такой возможности относилась вполне серьезно.
   — Почему бы и нет?
   В ответ я мог бы привести множество доводов. Но сказал, что не знаю. Потому что полностью отрицать в нашем мире ничего нельзя.
   — Все, что можете сообщить? — разочаровалась Мод.
   — Самое глубокое.
   — Как специалист по физике «черных дыр»? Лауреат премий?
   — Угу. Он самый.
   — А вы умеете сомневаться, — заметила Мод.
   Я обрадовался.
   Из-за малых размеров парома мне пришлось делить каюту с Круклисом. Утром меня разбудил его недовольный голос. Он разговаривал по видеофону с женой, оставшейся на Гравитоне. Лаура выглядела расстроенной.
   — Постараюсь, — буркнул Круклис и покосился на меня.
   Чтобы не мешать, я вышел на камбуз. Там несколько человек поглощали завтрак. Лица были меланхолические.
   — Что случилось? — спросил я.
   — В том-то и беда, что ничего, — вздохнула Оксана.
   Выяснилось, что за прошедшие сутки батискаф забрался в обширную каверну, размеры которой не определялись. Разогретая сера становилась все более вязкой, скорость аппарата упала до минимума. Одновременно колебательные движения расплава, обнаруженные накануне, потеряли свою периодичность. Накапливались данные о том, что они являлись следствием сейсмической активности недр Феликситу-ра, отголосками землетрясений. Проще говоря, ничего необычного не происходило. Сенсация не состоялась.
   — Ничего нет нового и под этим солнцем, господа, — сказал я. — Будут ли сюрпризы вообще?
   — Обязательно, — серьезно сказала Мод.
   — Вы в это верите?
   — Так же, как и вы.
   — Мне этого хочется, но я не верю.
   Мод протянула тюбик с питательным бульоном.
   — Пейте. Хочу пригласить вас на прогулку. Не возражаете?
   Я растерялся.
   — Еще и спрашивают…
   — Чур, за вулканы не прятаться, — предупредил Абдид. — Серж, ты видел свою кардиограмму? Вчера на тебе будто черт скакал.
   — Не все сердечные дела находятся в компетенции страховых компаний, дружище, — легкомысленно сказал я.
   Не знаю почему, но рассказывать о вчерашнем мне не хотелось. Наверное, голова все еще не была в порядке.
   — Ну, ну, компетентный ты наш, — проворчал Абдид.
   Это правда, что жизнь ценна пустяками. Простая вроде бы радость — помочь женщине надеть скафандр, но от абстрактных мыслей отвлекает замечательно. Мысли становятся конкретными до ужаса. Мод поежилась.
   — Не смотрите на меня так.
   — А как смотреть?
   — Как на товарища по быту.
   — Эх! Неужели вы думаете, что это возможно?
   — Серж, не дурачьтесь. Вы еще не застегнуты, а за бортом вакуум, между прочим. Глубокий такой.
   — Зато вы застегнуты за двоих, — игриво заметил я.
   Мод так глянула на меня снизу, что я стал смотреть вверх. Ух, глазищи! В восторге я поднял лапки и понял, что буду делать это постоянно, если у нас что-то получится. Есть женщины, которые каждую секунду знают, чего не хотят. С ними увлекательно играть в угадалки. Сплошное удовольствие.
   Мы взяли открытый вездеход и покатались по окрестностям. Мод лихачила, заставляя машину прыгать через трещины, на изрядной скорости носилась между скалами и воронками, взлетала по крутым склонам, скатывалась в долины.
   Поглощение пространства явно доставляло ей радость, и она вела себя как школьница, сбежавшая с уроков. Такие реакции бывают у людей, вынужденных долго подавлять природный темперамент, доложу я вам. Важный штрих к портрету, стоило запомнить. Темперамент — украшение характера. И услада ночи.
   На обратном пути вездеход подрулил к знакомому мне вулкану. Машина неожиданно затормозила.
   — Серж, что же здесь случилось вчера?
   — Так, померещилось.
   — На вершине?
   — Да.
   Мод оперлась о руль и повернулась.
   — Любопытная гора. Поднимемся?
   В моем желудке возник холодок.
   — Зачем? — небрежно спросил я.
   — Туда еще не ступала нога человека. Смешно?
   — Нет, это естественно. Эйнштейн говорил, что ощущение тайны — самое великое из чувств. И тот, кто не способен к нему, подобен мертвому, глаза его закрыты.
   — Подобен мертвому, — повторила Мод. — Сильно сказано. Что ж, сегодня можно.
   — Можно — что?
   — Подняться.
   Не дожидаясь меня, она прыгнула из кабины. Движения ее были точными и легкими, выдающими тренированное тело. Я поймал себя на том, что все, что бы Мод ни говорила или что бы она ни делала, мне нравилось. Просто наваждение Есть смешное выражение: отдавать себе отчет. Я отдал себе отчет и с легкой паникой осознал, что попался. Влип, втюрился. Вот что значит отдавать отчет. Но если оставить его при себе, результат остается там же.
   Гора оказалась небольшой, высотой метров восемьсот от подошвы. За полчаса мы поднялись к скальному зубцу, на котором я видел макулу. Ничего подобного в этот раз там не оказалось, никаких следов. Толстый слой пыли свидетельствовал о том, что вулкан мирно спал на протяжении тысячелетий.
   А вот соседний Оксанкин кратер продолжал буйствовать. Со своей вершины мы видели, как он выбросил станцию связи. Снаряд рухнул на склон и покатился вниз, увлекая лавину камней и поднимая тучи пыли.
   К месту падения бросились арбайтеры, а паром выстрелил следующее ядро. Уже пятое по счету, кажется. Планета неохотно расставалась с тайнами. Как и человек, неожиданно пришло в мою голову. Еще я почувствовал, как малы, чужды и одиноки люди под звездным небом Феликситура. Уже одно это должно толкать их в объятия друг другу.
   Но у Мод были свои мысли.
   — Сергей, вы не думали о том, что когда-нибудь все может надоесть?
   — Феликситур? — спросил я, выигрывая время. Серьезный разговор с теми, кто старше нас, — испытание. Нужно успеть сосредоточиться.
   Метнув вопрос, Мод попыталась разглядеть выражение моего лица. Хорошо, что светофильтры помешали, иначе б я ее спугнул.
   — Да, Феликситур.
   Но, дав мне успокоиться, она усмехнулась и добавила:
   — А также все, что его окружает.
   Пропащее это дело — разыгрывать непонимание перед мафусаилом, если все понимаешь.
   — Я знаю, что от жизни устают. Вы это имели в виду?
   — Спасибо, что не притворяетесь.
   Она расстегнула кармашек, вытянула пружинный провод, вставила его в розетку моего скафандра. Радиопередатчики отключились. Предстоял разговор без посторонних. Я решил захватить инициативу.
   — Мод, с вами все в порядке?
   — Дело как раз в этом. Со мной все в порядке. Поэтому я вижу ваши чувства, Сережа.
   — Так заметно?
   — Заметно.
   — Это плохо?
   — Для вас — да.
   — Для меня? Почему?
   — Боюсь, что доставлю вам много огорчений.
   Я почувствовал облегчение. Только-то!
   — Зачем бояться того, чего может не быть? Никто не знает будущего.
   — Вы уверены?
   Я промолчал. Мод усмехнулась.
   — Да, вы поняли меня правильно. Иногда, если живешь достаточно долго, а я человек не юный… назовем это предчувствием наименее вероятного варианта. Маловероятного вывиха. Но вы… Думаю, вы могли бы остановиться. Шансы есть.
   — Ох, опять шансы…
   — Думаете, их нет?
   — Не знаю. Надо ли измерять чувство какими-то шансами? Зачем?
   — Поверьте, так будет лучше.
   — Я вам противен?
   — Коварный вопрос.
   — Понятно. Кривить душой не хочется, а правда меня поощрит.
   — Сережа, я действительно знаю, чем все закончится.
   — Серьезно?
   — Увы.
   — Уверены?
   — Совершенно.
   — О вашей способности знают?
   — Нет.
   — Не хотите?
   — Не хочу.
   — Мне трудно поверить.
   — Ах, мужчины всегда жаждут доказательств.
   — Это плохо?
   — Не плохо и не хорошо. Такова данность, натура у вас такая. Что ж, доказательства будут. Смотрите сюда.
   Она опустилась на колени. Старательно водя пальцем, начертила в пыли обтекаемое тело с тюленьим хвостом и парой широких лопастей в передней части.
   — Его назовут хвостоногим ухомахом. Скоро мы увидим это существо.
   — Где?
   — Здесь, на планете.
   — Когда?
   — Сегодня.
   Я недоверчиво промолчал. Когда мужчина сильно удивлен, он может забыть даже о половом инстинкте. Так что временного успеха Мод добилась.
   — Рисунок запомнили?
   Я кивнул, но потом сообразил, что на мне шлем, следовательно, кивка она видеть не может.
   — Да, запомнил.
   — Хорошо.
   Мод поднялась, аккуратно стряхнула с себя пыль. Потом взяла да и затоптала произведение. Такие вот поступки случаются у женщин. Чувствуешь себя неизвестно кем.
   Предсказание сбылось весьма скоро. Несколькими часами позже, когда батискаф добрался до дна каверны, Оксана сказала:
   — Мне страшно.
   — Тебе?