Страница:
Говорила она редко, мало и кратко, правильными, законченными фразами. Говорила только то, что считала необходимым сказать. Оставалось впечатление максимальной обдуманности слов, будто она их экономила. И ощущение интригующей недосказанности. В виде слов от нее как бы отплывали айсберги, веющие прохладой, на три четверти скрытые водой.
Без видимых усилий с ее стороны в разговоре быстро приходило понимание того, что она старше вас, вы для нее открыты, со всеми своими недостатками, но и достоинствами тоже. Сама же собеседница оставалась изящным сфинксом. Замкнутым, загадочным, несколько страшащим. Но привлекательным. Такое поведение вырабатывается только у людей огромной внутренней культуры и только с возрастом. Неужели я полюбил возраст?
Но возраст в наше время — явление скорее духовное, чем телесное. Здоровое тело непременно требует своего. «Да что ж это за человек, — с ожесточением думал я. — Ведь нет у нее никого, в замкнутом объеме космической станции такое не скроешь. Значит, дело в другом. Дело во мне. Неужели у меня изъян открылся отталкивающий?»
Выбравшись из реки, я подошел к стенному зеркалу. Как и ожидалось, появился детинушка с румянцем во всю щеку. С невинным взглядом и оттопыренными плавками. Видимые изъяны отсутствовали, наблюдалась даже отдельная избыточность. Я ей скучен? Я? Я??? Быть того не может! Чего ж тогда так смотрела снизу?
Комплекс у нее, вот что. Комплекс избыточного ума, бич женщины. Видит слишком много отдаленных последствий самых естественных поступков. Но если чересчур мудро относиться к жизни, то жить вообще не стоит. Из опасения помереть.
Ничего, поможем товарищу по быту. Никакие серные тюлени не спасут! Личность сложная и противоречивая — самая естественная жертва сильной воли. Либо сильного желания, чего во мне накопилось достаточно. Я впервые увидел не только цель, но и средство. Почувствовал себя вооруженным.
— Эй, Нарцисс! — крикнул Сумитомо. — Ты долго собираешься любоваться собой?
— Заканчиваю, — решительно сообщил я.
За праздничным столом царил Круклис. Он много ел, пил, шутил. Старался, в общем.
И все бы ничего, да Зара, жена Абдида, невзначай спросила, о чем философ думает на самом-то деле. И этот невинный вопрос сломал веселье, оказавшееся неожиданно хрупким.
— О странной смеси слепости и спеси, — мгновенно отпечатал Круклис.
По-моему, даже не заметил, что срифмовал. Зара не поняла.
— О чем вы?
— Мы не желаем видеть, что орбита Феликситура не эллиптическая, полагающаяся пленной планеточке, а круглая, как циркулем нарисованная…
— Но эксцентриситет есть.
— Да смехотворный, — отмахнулся Круклис. — Далее. Впадаем в инсайт за инсайтом, тихо свихиваемся, но делаем вид, что ничего не происходит. А скажите, — тут Круклис страшно подался к Заре, — что делать с полудюжиной свойств Кроноса, которые не желают втискиваться в теорию нашего Сержа? Симпатичную, между прочим, теорию. Не меньше, чем сам автор.
Зара пожала плечами:
— А что в ней плохого?
— Да все хорошо. За исключением того, что учитываются одни лишь естественные силы. То бишь силы, известные нам, человекам, на данный момент. Разумеется, каждую несуразность в отдельности, включая даже серных монстров, можно объяснить игрой случая, дело житейское. Но не все вместе, тут уж увольте. Слишком много наворочено. Наверное, в расчете на уровень понимания эпохи паровозов.
Зара шепотом поинтересовалась, что такое паровозы. Я объяснил.
— Чайник на колесах? — удивилась она. — Вряд ли это удобно.
Вмешалась Мод:
— Парамон, вы считаете…
— Да, я считаю систему Кроноса астроинженерным сооружением.
— Каково же ее предназначение? — спросил я.
Круклис внезапно разъярился. Он вообще легко впадал в гнев. Так же, как и в прочие смертные грехи, впрочем. Кроме смертоубийства разве что.
— Предназначение? Единственное число здесь не подходит. Самоубийца не обязательно руководствуется одним мотивом. Их может быть и два.
— Какой самоубийца? — ужаснулась Зара.
— Это иносказание, — тихо пояснила Лаура. — Парамон цитирует классика старофранцузской литературы. Он считает, что предназначений у Кроноса может быть два.
— Не два, а много, — буркнул Круклис.
Похоже, он начал жалеть, что взялся за эту тему. Но что сделано, то сделано, обстрел вопросами продолжался. Более того, включились новые батареи.
— Например? — спросил Сумитомо.
— Например, тест на сообразительность.
— Как это можно проверить? — спросила Мод.
— Подождем периколлапсария.
— Станция его уже проходила.
— Много раз, — неохотно согласился Круклис, — да только никто не решился на острый эксперимент.
При этих словах Абдид сделал охотничью стойку.
— Какой еще острый эксперимент?
— Самая простая штука. Пора туда отправиться.
— На Кронос?
— Ну да.
Лаура уронила вилку. Все вздрогнули.
— Вы шутите? — растерянно спросил Абдид.
— Помилуйте, — усмехнулся Круклис. — Разве нормальный человек бросается в черные дыры!
Абдид замолчал, но я понял, о чем он подумал. Верно, нормальный человек не бросается.
У Мод было очень внимательное лицо. Впрочем, оно у нее всегда такое.
Я отправился в парк и устроил засаду по всем правилам самой древней человеческой науки — науки воевать.
Когда появилась Мод, я выскочил и преподнес ей штамбовые розы, целый тайком взращенный куст. Она болезненно улыбнулась.
— Спасибо. Самый внезапный подарок в моей жизни.
— Да, неуклюже получилось.
— Напротив, очень мило. В вашем стиле.
— Простите.
— За что же?
— За мой стиль.
— Да что вы! Я вам благодарна.
Некоторое время мы молча шли по дорожке. Слева плескалась Лета. Символично получилось: двое и Время.
— Наверное, вы не можете меня понять? — спросила она.
Я честно развел руки. Мод кивнула.
— У вас есть дети?
— Даже внуки. Как-то так получилось.
— И прекрасно, Серж. Человек не должен исчезать бесследно.
— О, это мне не грозит. Но откуда такие мысли?
— Видите ли, я помню стихи вашего тезки, напечатанные на целлюлозной бумаге. Знаете, сколько лет прошло?
— Мод, о чем вы? Да сколько угодно. Кого это сейчас волнует? И с каких пор стихи противопоказаны женщине?
— Поэзия никому не противопоказана, вы же понимаете. А вот возраст…
— Что — возраст? Какое значение имеет возраст в наше время?
— В вашем возрасте не имеет.
— Разница между нами не принципиальна.
— Боюсь, что как раз наоборот.
Я помолчал и подумал.
— Допускаю. Но не верю. Нет, не верю. Не в нашем случае, дорогой товарищ по быту. Почему не попытаться?
Мод остановилась.
— Не получится, Сережа. Я так решила.
— Но зачем?
— У меня есть определенная цель.
— И я могу помешать?
— Мне жаль.
— Вот как…
Мод стояла с цветами и ждала. Она не хотела меня обижать, а я не хотел прощаться. Так мы и стояли, пока из-за деревьев не выскочил эдакий японский чертик в тренировочном костюме.
— Ай, — сказал Сумитомо.
И побежал в обратном направлении. Воспитанный самурай, что там говорить. Хоть и губернатор.
— Ай, вот это междометие чаще употребляют лица азиатского происхождения, — глубокомысленно заметил я. — Ой, ох и ах характерны для потомков славян. Дети остальной Европы в подобных ситуациях произносят короткие восклицания типа «а!» и «о!».
Мод рассмеялась. Смех у нее чудесный. Я почувствовал, что не выдерживаю.
— Ох, — сказала она. — Да вы просто кипите.
— Можно посмеяться.
— Разве можно? — удивилась Мод.
— Отчего же? Раз другого нельзя.
— Сейчас пройдет, — мягко сказала она.
И прошло, еще как прошло. Будто из стиральной машины вынули. Только вот ночь на Рождество провел я отвратительно. Под утро дошло до постыдного. До галлюцинаций.
Сначала из коридора слышался стукоток. Потом начались стоны, причитания, жалобный голос кого-то звал. Я ворочался-ворочался, наконец догадался выключить внешний микрофон. Галлюцинации сразу исчезли, но меня разобрало любопытство. Я покинул постель и вышел.
За дверью обнаружился Круклис. В полной красе. В одних белых носках то есть.
— Тоже не спишь? — облегченно спросил он.
Я не ответил, потому что не знал, что ответить. Круклис посмотрел на меня с непонятной надеждой.
— Серж, к тебе забегали?
— Кто?
— Зяблики.
— Зяблики?
— Кто же еще. Галлюцинациями не страдаешь?
Я с трудом сохранил невозмутимость.
— Спасибо, нет.
— Точно?
— Слушай, ты почему именно в носках? — тактично спросил я.
— Чтоб не услыхали.
— Кто?
— Да зяблики, черт побери! Туповат же ты спросонок.
Что правда, то правда. Можно было догадаться с первых слов, хоть зяблики и не крокодильчики.
— Парамоша, давай я тебя провожу.
— Шутишь, брат. Я так их ждал.
— Зябликов?
Круклис развеселился.
— О! Мысль забурлила.
Мысль таки да, заметалась. Не имея возможности побриться и почистить зубы, она принялась искать выход.
— К чему спешка, Парамон? Отыщутся твои зяблики. Куда они денутся, если они есть? Совершенно спокойно можно и поспать.
— Ты чудак или притворяешься? — недоуменно спросил Круклис.
— Ни то, ни другое.
— А что?
— Я инвалидизирован материализмом.
— Ты так думаешь? — заинтересовался Круклис.
— Нет, но ты так считаешь.
Круклис покивал.
— Хе-хе, цитируют.
— Угадал?
— Да, похоже. На меня раннего. Улавливаешь?
— Что?
— То, что теперь я поздний.
— А-а.
Зная Парамоново упрямство, я больше не надеялся его увести. Но и роботов вызывать не хотелось. Как-то неловко перед механизмами. Нечего им наблюдать гримасы творцов. Превратное может получиться представление. Ни к чему это.
Оставалось одно, но надежное средство — споить бедолагу окончательно. Да и сам я был не прочь в ту ночь. Ночь выдавалась с весьма очевидной сумасшедшинкой.
— Заходи, Парамон.
— Зачем? — спросил неонудист.
— Чуток поболтаем.
— О чем?
— Ну… Об искусстве.
— Серж, извини. Ты, конечно, мальчик начитанный…
Тут Круклис сочувственно вздохнул.
— Для своего возраста — даже очень, но, видишь ли…
— А мой возраст вас устраивает?
Мы синхронно повернулись. На нас смеющимися глазами смотрела Мод. Была она в халатике. Домашнем таком, чуть ли не с заплатками.
— Вполне. — сказал Круклис и галантно прикрылся руками.
— Сергея пригласим?
— Отчего нет? Говорю же — смышленый мальчонка.
Я почуял приближение еще одного контрастного душа, но отказаться не смог. Тогда еще не знал способов убийства собственных надежд. Близость Мод обволакивала.
И вот, пугая встречных, мы отправились — я в пижаме. Мод — в халате, а Круклис — в белых носках, быстро ставших знаменитыми. Беда в том, что время суток на космической станции условно. Иначе говоря, в любой час и в любом месте вы кого-нибудь да найдете. Причем чем менее подходящее место, тем выше вероятность.
Народ по дороге попадался разный. Беатрис и бровью не повела, Кшиштоф ограничился задумчивым кивком, а вот младотюрки разные…
Где только заводится юность, там исчезает благочестие, давно подмечено. Слышались прысканье, шепотки, долетали отдельные определения вроде «светлого следа в науке» и «чистого разума в голом виде». Часто упоминали великого Архимеда, а также платье некоего короля. В общем, морально-психологический климат экипажа заметно улучшился. Больше, чем от пилюль Зары.
Тернистый путь несколько протрезвил героя, но он мастерски сохранял невозмутимость. Старательно поддерживал беседу о стохастических процессах в квантовой механике, предупредительно поддерживал даму под локоток, дружески приветствовал прохожих, а при необходимости даже беззаботно улыбался. Лишь прибыв на место, попросил простыню, в кою и завернулся. И стал похож на римского патриция в римских же банях.
— Да, пустовато у вас тут, — сказал он хозяйке с большим глубокомыслием.
Действительно, жилище Мод поражало аскетизмом. Стандартный куб пространства с ребром в двадцать семь метров, полагающийся каждому человеку на Гравитоне, тщились заполнить стол, диван да три кресла.
Большую часть пола занимало круглое окно, прорубленное в космос. В нем переливались россыпи звезд. Где-то в районе Крабовидной туманности над бездной парила то ли низкая кровать, то ли высокий тюфяк с постельными принадлежностями. Поодаль висел одинокий куст роз, к которому протянулась трубка для полива. Если не считать гравистата, этим и ограничивалась обстановка.
Нависшие над головой кубометры придавали каюте вид колодца, в ней гуляло эхо. А ведь в компартменте можно соорудить никак не меньше восьми этажей! У меня мелькнула мысль, что надолго так не устраиваются самые неприхотливые из мужчин, анахореты из анахоретов. Для женщины подобное равнодушие к быту не просто удивительно, оно необъяснимо.
Но каждый человек интересен как раз странностями. А уж этого у Мод хватало. Один фокус с ухомахом чего стоил. После Феликситура я долго к ней не подходил. Не то чтобы внял предостережению, оно как-то мало меня задело, — подумаешь, переживания любовные, не мальчик уже, — а по причине невольного трепета. Чувствовал себя в ее присутствии ничуть не менее обнаженным, чем Круклис в описываемом случае.
Но сколь ни трясись, обратить чувства вспять невозможно. Раз возникнув, они принимаются душить порядочного человека без всякой устали и сострадания. Бороться с ними так же бесполезно, как и с боа-констриктором. Хотел я того или нет, зараза проникла, монета висела в воздухе. Мне оставалось со сладким замиранием ждать, что выпадет — орел, решка. Ждать, что решит Мод.
Мод решила сварить кофе. На столе появились грейпфруты, сандвичи, бутылка коллекционного «Георгия Великыя Армения». Я уже успел подметить, что Мод не обременяла себя избытком вещей. Зато каждая из ее вещей это уж была вещь. Я даже боялся спросить, сколько лет коньяку. Он не мог не сработать, и сработал как надо.
Разговор завертелся. Сначала — ни о чем, потом — о том о сем, а затем, повинуясь тяжкой силе, свернул к Кроносу. Мод проявила к теме неподдельный интерес. Выяснилось, что их с Круклисом взгляды во многом совпадали, а с моими — не очень. Но меня это мало волновало.
Утонув в превосходном кресле, я любовался и помалкивал. Давно мне не бывало так хорошо, уютно, покойно. Я старался не думать о том, что приглашен вынужденно, как третье лицо в неловкой ситуации. Куда больше занимала причина, по которой Мод оказалась у моей каюты столь запросто одетая, что-то же это должно было значить. Но к определенному выводу так и не пришел. В случайность не верилось, а надеяться было страшно.
Хотя и это казалось не столь важным. Главное, что Мод находилась до безумности рядом, хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Но время шло, подлое.
Незаметно появилась Лаура. Круклиса сообща одели в нечто среднее между буркой и купальным халатом.
— Поймал? — спросила Лаура.
— Шустрые они очень, — печально ответил птицелов.
При прощании Мод отвела взгляд. А у моей двери лежал птичий помет. Я злобно вызвал уборщика. И по причине особой безутешности никакой ответственности за собой не признаю.
Прискорбно, но человечество добилось совершенно неприличных успехов в парфюмерии. Неизмеримо больших, чем в гравифизике. Существуют духи, абсолютные по силе притяжения противоположного пола. Эффект столь могуч, что в будние дни правила хорошего тона запрещают ими пользоваться, а двери служебных помещений автоматически захлопываются перед благоухающими субъектами. Но это — в будни. Зато уж в праздник-то!
Ароматы заполнили Хрустальный зал до самого купола. Запахи плыли, струились, сложно переплетались, дурманили головы, красили щеки, сжимали внутренние органы.
— Нет, — простонала роковая красавица Зара, — больше не могу. Умоляю, включите аварийную вентиляцию!
Когда общественное сознание слегка восстановилось, а обоняние несколько притупилось, сразу усилилась нагрузка на зрение. Кружева, рюши, вуаль на трепетной плоти, переливчатые краски тканей, проблески драгоценных металлов, игра самоцветов с двунадесяти планет, химической белизны пластроны, матово открытые плечи, пенные жабо до подбородка, шарфики, более легкие, чем воздух, те самые шарфики, которые нельзя выпускать из рук, иначе они всплывают к потолку, роятся, забивают решетки воздуховодов, — все это кружилось, образовывало самые неожиданные сочетания, поскольку встречались костюмы всех эпох, включая еще не наступившие.
Спорить невозможно, общественную потребность Сумитомо угадал. Недавние исследователи Виктима, Кроноса и Феликситура с превеликой готовностью вернулись в детство.
Рединготы беседовали с хитонами, мини-юбки вальсировали с камзолами, монументальная чалма раскланивалась с башнеобразным париком и крохотной кепой. Никого сейчас это не удивляет — робот-модельер общедоступен, а искусство создания личного образа преподают со школы первой ступени.
Причем, кроме выбора одежды и макияжа, человек волен менять рост, тип телосложения, пол, не говоря уж о таких мелочах, как цвет кожи, волос или радужной оболочки, тут дело доходит до злоупотреблений. Встречаются фиолетовые полублондины, например, и есть красноглазые женщины, умеющие такое ценить. Но те и другие как-то не приживались на затерянной в безбрежных далях станции.
Вкусы, как известно, отражают характеры, а от словечка «Кронос» веет серьезным. Визит к нему означает разлуку с полной удовольствий земной жизнью почитай на сотню лет. Срок немалый, даже при нынешнем библейском долголетии. Поэтому на Гравитоне, если не считать горстки сумасшедших романтиков, подобрались люди особого склада. Изрядно пожившие, заскучавшие, даже пресытившиеся, потому потянувшиеся к свежей тайне.
Конечно, каждый из нас был своеобразен, но и в чем-то похож на остальных. Разброс вкусов не мог оказаться большим, Кронос отсек крайности. Экипаж станции состоял из умных и приятных людей, красивых преимущественно в классическом понимании слова.
Это давало повод одному насмешнику, не буду приводить его имени, обвинять общество в «раболепии перед эстетикой рабовладения» и называть вкусы большинства лиофилизированными, то есть подвергшимися вакуумной сушке.
Сам же насмешник считал индивидуальность важнее соответствия канонам и принципиально не менял облика, отказываясь избавиться даже от природной плеши. Не буду приводить его имени.
Взбегая по ступенькам, я поклялся не разыскивать Мод. И в меру сил танцевал, в меру способностей шутил, вдыхал ароматы, пробовал терпкие вина. Топил себя в блесткой атмосфере праздника.
Но с собой я хитрил, точно зная, что долго не вытяну. И вскоре начал ее высматривать, сначала — украдкой, поверх бокала, затем — вполне откровенно, чуть ли не озираясь.
Пришла Оксана. Она выглядела отдохнувшей, но держалась не вполне уверенно. Галантные кавалеры наперебой бросились ее развлекать.
— Пригласи, — строго сказала Зара.
Я попробовал увильнуть:
— Там и без меня очередь.
— Делай, что говорят.
Зару нельзя назвать умной. Она мудрая. И подозреваю, что от рождения. Вообще ей лучше не сопротивляться, только хуже будет.
Выпал медленный танец.
— Оксана?
— Да, Серж, да.
Мне нравились ее голос, фигура, ее грусть, нежные прикосновения и, конечно же, ее духи. Было странно, что у такой привлекательной дамы все еще не появился избранник. Так размышлял я, танцуя. Но как ни приятны объятия, время от времени нужно что-то говорить. В противном случае нетрудно упасть в глазах.
— Признаться, сначала я не поверил в Сумитомову затею, — сказал я. — А у него все получается хорошо.
— Кроме прыжков в воду, — улыбнулась Оксана.
Она повернула пушистую головку.
— Да, очень мило. На поверхности.
— А в глубине?
— В глубине? В глубине нас лихорадит.
Меня поразило, что столь молодая женщина, считанные недели пробывшая среди нас, так точно понимает ситуацию.
— Ничего, пройдет, — бодро сказал я. — Не думал, что Сумитомо такой психолог.
— Сумитомо? Серж, ты всегда будешь видеть его таким, каким он захочет выглядеть.
— Демон, что ли?
— Нет, грамотный губернатор.
— Тогда я — зеленый мальчик.
Оксана улыбнулась:
— В чем-то — да. Но в тебе дремлет другая сила.
— Другая?
Оксана неожиданно расстроилась:
— Кошмарное слово…
— Что ты хочешь сказать? — не понял я.
— Пустяки, оставим это. Скажи, у тебя бывал К-инсайт?
— Пренепременно.
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— Приходится. Впрочем, как следует мне еще не перепало. Так, уроки естествознания. Я слышал, ты перевоплотилась в героиню феодальной войны?
— Да. Ее сожгли на костре.
— Вот как…
— Неужели люди были такими? Удивительно.
— Для меня удивительно, что люди перестали быть такими, — сказал я. И мрачно добавил: — Не все, конечно.
Оксана снова улыбнулась:
— Не переживай. Все у тебя будет в порядке. Некоторое время.
— Спасибо.
— За что?
— Ты так дружески это сказала.
— Тебе не хватает дружбы?
— А кому ее хватает?
— Это верно. Серж, среди твоих предков много славян?
— Попадались настойчиво.
— Забавно. Я это чувствую.
— Что?
— Это. Серж, ты мог бы меня поцеловать?
— ЭТО мое любимое занятие, — сказал я, смеясь.
И поцеловал ее в ушко. Какой может быть бал без ЭТОГО?
— Ах нет, не то, не то. Другая…
С неожиданной силой она оттолкнула меня, и убежала, порывистая. Я даже не успел сгруппироваться.
— Мастодонт, — сказала Зара. — Робот с отключенными датчиками.
— Вовсе нет, — возразил я со всем возможным достоинством. — Ногтю $ар1еш я. Человек Мудрый.
— Был бы лучше Homo habilis, прямоходящий! Человеком Умелым. Кто же начинает сразу с эрогенных зон?!
И она перечеркнула меня взглядом разгневанной цыганки. Где-то на уровне пояса.
Интересно, с каких еще зон должен начинать мужчина? У женщин столько ахиллесовых пяток… Живучий все же парень Абдид.
Тут мелькнула наконец Мод. В открытом вечернем платье, с классической прической начала девятнадцатого столетия. Она опиралась на мощную длань вездесущего Круклиса.
Великий ученый горячо ее в чем-то убеждал. На этот раз он тоже был в белом, но не только в носках. Когда хотел, умел предстать импозантно. И смокинг сидит прекрасно, и осанка откуда-то появляется, вот только гвоздика в петлице придавала его виду несколько мелодраматический оттенок. На мой пристрастный взгляд, конечно.
Не прерывая беседы, эта оч-чень приличная пара скрылась за колонной дорического ордера. А я, как выражаются фехтовальщики, получил укол. Так себе, мелкий уколишко.
— Ты меня слушаешь или нет?!
— Да-да. И очень почтительно.
— Тогда говори!
— Какой у меня может быть ответ… — промямлил я с умным лицом.
Но Зару это устроило.
— Уже лучше. Нечто похожее на речь мужчины. Ничего тебя не убудет. Слишком уж ты здоров.
— Это как посмотреть.
— Не юли, сапиенс. У каждого есть долг перед ближним.
Возмутительно, сколько хлопот доставляет человеку покладистый характер.
— Итак? — наседала Зара.
— Сдаюсь.
— Да ты не мне, не мне сдавайся, мученик.
— Понятное дело. Чай, не самоубийца.
— Ты? Да ни в коем случае. Стой! Куда?
Она поймала меня за фалды.
— Ох! Что еще?
— А где энтузиазм? — не унималась несносная. — Не вижу энтузиазму.
— Зарочка, — взмолился я, — аппетит приходит во время еды, насколько я знаю гастроэнтерологию.
— Большой аппетит?
— Ох!
— Так я и думала. Шляпа ты, Серж.
— В каком смысле?
Зара фыркнула:
— В смысле головного убора.
А во время еды напротив меня оказалась Мод. Я с изумлением заметил, что она краснеет. Возможно, мой одеколон понравился.
— На тупиц рассчитано, — бубнил Круклис, развешивая на себе салфетку, белую и необъятную, что зимнее поле. — Серж, ты зябликов видел?
— Да.
Наш птицелов даже вазу переставил. Чтоб лучше меня видеть.
— Когда?
— Лет шестьдесят назад. Впрочем, нет, шестьдесят пять. Круклис откинулся на спинку стула и высокомерно поправил салфетку.
— Если опять встретишь, будь добр, не спеши вызывать уборщика.
Я перестал жевать.
— Откуда знаешь?
— От уборщика, откуда еще. Мод, видите ли, этот сапиенс наткнулся на материальные следы зябликов и не придумал ничего лучшего, как их уничтожить. Гигиенист!
— Серж, в самом деле? — удивилась Мод.
— В ту ночь я мог ошибиться… — мстительно начал я.
И Мод вновь порозовела.
— …но арбайтер? Не понимаю.
— Ничего, голубчик, — добродушно молвил Круклис. — Какие твои годы.
Я вспыхнул. Довел все же добрый Парамон. И как его Мод переносит?
— Годы? — переспросил я. — Видимо, недостаточные. Самодовольство не выработалось.
Кажется, Мод испугалась, что мы поссоримся. Но Круклис не обиделся. Вместо этого печально глянул в блюдо с миногами. Ему явно стало жалко искусственных рыб, покорно ожидавших поедания.
Без видимых усилий с ее стороны в разговоре быстро приходило понимание того, что она старше вас, вы для нее открыты, со всеми своими недостатками, но и достоинствами тоже. Сама же собеседница оставалась изящным сфинксом. Замкнутым, загадочным, несколько страшащим. Но привлекательным. Такое поведение вырабатывается только у людей огромной внутренней культуры и только с возрастом. Неужели я полюбил возраст?
Но возраст в наше время — явление скорее духовное, чем телесное. Здоровое тело непременно требует своего. «Да что ж это за человек, — с ожесточением думал я. — Ведь нет у нее никого, в замкнутом объеме космической станции такое не скроешь. Значит, дело в другом. Дело во мне. Неужели у меня изъян открылся отталкивающий?»
Выбравшись из реки, я подошел к стенному зеркалу. Как и ожидалось, появился детинушка с румянцем во всю щеку. С невинным взглядом и оттопыренными плавками. Видимые изъяны отсутствовали, наблюдалась даже отдельная избыточность. Я ей скучен? Я? Я??? Быть того не может! Чего ж тогда так смотрела снизу?
Комплекс у нее, вот что. Комплекс избыточного ума, бич женщины. Видит слишком много отдаленных последствий самых естественных поступков. Но если чересчур мудро относиться к жизни, то жить вообще не стоит. Из опасения помереть.
Ничего, поможем товарищу по быту. Никакие серные тюлени не спасут! Личность сложная и противоречивая — самая естественная жертва сильной воли. Либо сильного желания, чего во мне накопилось достаточно. Я впервые увидел не только цель, но и средство. Почувствовал себя вооруженным.
— Эй, Нарцисс! — крикнул Сумитомо. — Ты долго собираешься любоваться собой?
— Заканчиваю, — решительно сообщил я.
За праздничным столом царил Круклис. Он много ел, пил, шутил. Старался, в общем.
И все бы ничего, да Зара, жена Абдида, невзначай спросила, о чем философ думает на самом-то деле. И этот невинный вопрос сломал веселье, оказавшееся неожиданно хрупким.
— О странной смеси слепости и спеси, — мгновенно отпечатал Круклис.
По-моему, даже не заметил, что срифмовал. Зара не поняла.
— О чем вы?
— Мы не желаем видеть, что орбита Феликситура не эллиптическая, полагающаяся пленной планеточке, а круглая, как циркулем нарисованная…
— Но эксцентриситет есть.
— Да смехотворный, — отмахнулся Круклис. — Далее. Впадаем в инсайт за инсайтом, тихо свихиваемся, но делаем вид, что ничего не происходит. А скажите, — тут Круклис страшно подался к Заре, — что делать с полудюжиной свойств Кроноса, которые не желают втискиваться в теорию нашего Сержа? Симпатичную, между прочим, теорию. Не меньше, чем сам автор.
Зара пожала плечами:
— А что в ней плохого?
— Да все хорошо. За исключением того, что учитываются одни лишь естественные силы. То бишь силы, известные нам, человекам, на данный момент. Разумеется, каждую несуразность в отдельности, включая даже серных монстров, можно объяснить игрой случая, дело житейское. Но не все вместе, тут уж увольте. Слишком много наворочено. Наверное, в расчете на уровень понимания эпохи паровозов.
Зара шепотом поинтересовалась, что такое паровозы. Я объяснил.
— Чайник на колесах? — удивилась она. — Вряд ли это удобно.
Вмешалась Мод:
— Парамон, вы считаете…
— Да, я считаю систему Кроноса астроинженерным сооружением.
— Каково же ее предназначение? — спросил я.
Круклис внезапно разъярился. Он вообще легко впадал в гнев. Так же, как и в прочие смертные грехи, впрочем. Кроме смертоубийства разве что.
— Предназначение? Единственное число здесь не подходит. Самоубийца не обязательно руководствуется одним мотивом. Их может быть и два.
— Какой самоубийца? — ужаснулась Зара.
— Это иносказание, — тихо пояснила Лаура. — Парамон цитирует классика старофранцузской литературы. Он считает, что предназначений у Кроноса может быть два.
— Не два, а много, — буркнул Круклис.
Похоже, он начал жалеть, что взялся за эту тему. Но что сделано, то сделано, обстрел вопросами продолжался. Более того, включились новые батареи.
— Например? — спросил Сумитомо.
— Например, тест на сообразительность.
— Как это можно проверить? — спросила Мод.
— Подождем периколлапсария.
— Станция его уже проходила.
— Много раз, — неохотно согласился Круклис, — да только никто не решился на острый эксперимент.
При этих словах Абдид сделал охотничью стойку.
— Какой еще острый эксперимент?
— Самая простая штука. Пора туда отправиться.
— На Кронос?
— Ну да.
Лаура уронила вилку. Все вздрогнули.
— Вы шутите? — растерянно спросил Абдид.
— Помилуйте, — усмехнулся Круклис. — Разве нормальный человек бросается в черные дыры!
Абдид замолчал, но я понял, о чем он подумал. Верно, нормальный человек не бросается.
У Мод было очень внимательное лицо. Впрочем, оно у нее всегда такое.
Я отправился в парк и устроил засаду по всем правилам самой древней человеческой науки — науки воевать.
Когда появилась Мод, я выскочил и преподнес ей штамбовые розы, целый тайком взращенный куст. Она болезненно улыбнулась.
— Спасибо. Самый внезапный подарок в моей жизни.
— Да, неуклюже получилось.
— Напротив, очень мило. В вашем стиле.
— Простите.
— За что же?
— За мой стиль.
— Да что вы! Я вам благодарна.
Некоторое время мы молча шли по дорожке. Слева плескалась Лета. Символично получилось: двое и Время.
— Наверное, вы не можете меня понять? — спросила она.
Я честно развел руки. Мод кивнула.
— У вас есть дети?
— Даже внуки. Как-то так получилось.
— И прекрасно, Серж. Человек не должен исчезать бесследно.
— О, это мне не грозит. Но откуда такие мысли?
— Видите ли, я помню стихи вашего тезки, напечатанные на целлюлозной бумаге. Знаете, сколько лет прошло?
— Мод, о чем вы? Да сколько угодно. Кого это сейчас волнует? И с каких пор стихи противопоказаны женщине?
— Поэзия никому не противопоказана, вы же понимаете. А вот возраст…
— Что — возраст? Какое значение имеет возраст в наше время?
— В вашем возрасте не имеет.
— Разница между нами не принципиальна.
— Боюсь, что как раз наоборот.
Я помолчал и подумал.
— Допускаю. Но не верю. Нет, не верю. Не в нашем случае, дорогой товарищ по быту. Почему не попытаться?
Мод остановилась.
— Не получится, Сережа. Я так решила.
— Но зачем?
— У меня есть определенная цель.
— И я могу помешать?
— Мне жаль.
— Вот как…
Мод стояла с цветами и ждала. Она не хотела меня обижать, а я не хотел прощаться. Так мы и стояли, пока из-за деревьев не выскочил эдакий японский чертик в тренировочном костюме.
— Ай, — сказал Сумитомо.
И побежал в обратном направлении. Воспитанный самурай, что там говорить. Хоть и губернатор.
— Ай, вот это междометие чаще употребляют лица азиатского происхождения, — глубокомысленно заметил я. — Ой, ох и ах характерны для потомков славян. Дети остальной Европы в подобных ситуациях произносят короткие восклицания типа «а!» и «о!».
Мод рассмеялась. Смех у нее чудесный. Я почувствовал, что не выдерживаю.
— Ох, — сказала она. — Да вы просто кипите.
— Можно посмеяться.
— Разве можно? — удивилась Мод.
— Отчего же? Раз другого нельзя.
— Сейчас пройдет, — мягко сказала она.
И прошло, еще как прошло. Будто из стиральной машины вынули. Только вот ночь на Рождество провел я отвратительно. Под утро дошло до постыдного. До галлюцинаций.
Сначала из коридора слышался стукоток. Потом начались стоны, причитания, жалобный голос кого-то звал. Я ворочался-ворочался, наконец догадался выключить внешний микрофон. Галлюцинации сразу исчезли, но меня разобрало любопытство. Я покинул постель и вышел.
За дверью обнаружился Круклис. В полной красе. В одних белых носках то есть.
— Тоже не спишь? — облегченно спросил он.
Я не ответил, потому что не знал, что ответить. Круклис посмотрел на меня с непонятной надеждой.
— Серж, к тебе забегали?
— Кто?
— Зяблики.
— Зяблики?
— Кто же еще. Галлюцинациями не страдаешь?
Я с трудом сохранил невозмутимость.
— Спасибо, нет.
— Точно?
— Слушай, ты почему именно в носках? — тактично спросил я.
— Чтоб не услыхали.
— Кто?
— Да зяблики, черт побери! Туповат же ты спросонок.
Что правда, то правда. Можно было догадаться с первых слов, хоть зяблики и не крокодильчики.
— Парамоша, давай я тебя провожу.
— Шутишь, брат. Я так их ждал.
— Зябликов?
Круклис развеселился.
— О! Мысль забурлила.
Мысль таки да, заметалась. Не имея возможности побриться и почистить зубы, она принялась искать выход.
— К чему спешка, Парамон? Отыщутся твои зяблики. Куда они денутся, если они есть? Совершенно спокойно можно и поспать.
— Ты чудак или притворяешься? — недоуменно спросил Круклис.
— Ни то, ни другое.
— А что?
— Я инвалидизирован материализмом.
— Ты так думаешь? — заинтересовался Круклис.
— Нет, но ты так считаешь.
Круклис покивал.
— Хе-хе, цитируют.
— Угадал?
— Да, похоже. На меня раннего. Улавливаешь?
— Что?
— То, что теперь я поздний.
— А-а.
Зная Парамоново упрямство, я больше не надеялся его увести. Но и роботов вызывать не хотелось. Как-то неловко перед механизмами. Нечего им наблюдать гримасы творцов. Превратное может получиться представление. Ни к чему это.
Оставалось одно, но надежное средство — споить бедолагу окончательно. Да и сам я был не прочь в ту ночь. Ночь выдавалась с весьма очевидной сумасшедшинкой.
— Заходи, Парамон.
— Зачем? — спросил неонудист.
— Чуток поболтаем.
— О чем?
— Ну… Об искусстве.
— Серж, извини. Ты, конечно, мальчик начитанный…
Тут Круклис сочувственно вздохнул.
— Для своего возраста — даже очень, но, видишь ли…
— А мой возраст вас устраивает?
Мы синхронно повернулись. На нас смеющимися глазами смотрела Мод. Была она в халатике. Домашнем таком, чуть ли не с заплатками.
— Вполне. — сказал Круклис и галантно прикрылся руками.
— Сергея пригласим?
— Отчего нет? Говорю же — смышленый мальчонка.
Я почуял приближение еще одного контрастного душа, но отказаться не смог. Тогда еще не знал способов убийства собственных надежд. Близость Мод обволакивала.
И вот, пугая встречных, мы отправились — я в пижаме. Мод — в халате, а Круклис — в белых носках, быстро ставших знаменитыми. Беда в том, что время суток на космической станции условно. Иначе говоря, в любой час и в любом месте вы кого-нибудь да найдете. Причем чем менее подходящее место, тем выше вероятность.
Народ по дороге попадался разный. Беатрис и бровью не повела, Кшиштоф ограничился задумчивым кивком, а вот младотюрки разные…
Где только заводится юность, там исчезает благочестие, давно подмечено. Слышались прысканье, шепотки, долетали отдельные определения вроде «светлого следа в науке» и «чистого разума в голом виде». Часто упоминали великого Архимеда, а также платье некоего короля. В общем, морально-психологический климат экипажа заметно улучшился. Больше, чем от пилюль Зары.
Тернистый путь несколько протрезвил героя, но он мастерски сохранял невозмутимость. Старательно поддерживал беседу о стохастических процессах в квантовой механике, предупредительно поддерживал даму под локоток, дружески приветствовал прохожих, а при необходимости даже беззаботно улыбался. Лишь прибыв на место, попросил простыню, в кою и завернулся. И стал похож на римского патриция в римских же банях.
— Да, пустовато у вас тут, — сказал он хозяйке с большим глубокомыслием.
Действительно, жилище Мод поражало аскетизмом. Стандартный куб пространства с ребром в двадцать семь метров, полагающийся каждому человеку на Гравитоне, тщились заполнить стол, диван да три кресла.
Большую часть пола занимало круглое окно, прорубленное в космос. В нем переливались россыпи звезд. Где-то в районе Крабовидной туманности над бездной парила то ли низкая кровать, то ли высокий тюфяк с постельными принадлежностями. Поодаль висел одинокий куст роз, к которому протянулась трубка для полива. Если не считать гравистата, этим и ограничивалась обстановка.
Нависшие над головой кубометры придавали каюте вид колодца, в ней гуляло эхо. А ведь в компартменте можно соорудить никак не меньше восьми этажей! У меня мелькнула мысль, что надолго так не устраиваются самые неприхотливые из мужчин, анахореты из анахоретов. Для женщины подобное равнодушие к быту не просто удивительно, оно необъяснимо.
Но каждый человек интересен как раз странностями. А уж этого у Мод хватало. Один фокус с ухомахом чего стоил. После Феликситура я долго к ней не подходил. Не то чтобы внял предостережению, оно как-то мало меня задело, — подумаешь, переживания любовные, не мальчик уже, — а по причине невольного трепета. Чувствовал себя в ее присутствии ничуть не менее обнаженным, чем Круклис в описываемом случае.
Но сколь ни трясись, обратить чувства вспять невозможно. Раз возникнув, они принимаются душить порядочного человека без всякой устали и сострадания. Бороться с ними так же бесполезно, как и с боа-констриктором. Хотел я того или нет, зараза проникла, монета висела в воздухе. Мне оставалось со сладким замиранием ждать, что выпадет — орел, решка. Ждать, что решит Мод.
Мод решила сварить кофе. На столе появились грейпфруты, сандвичи, бутылка коллекционного «Георгия Великыя Армения». Я уже успел подметить, что Мод не обременяла себя избытком вещей. Зато каждая из ее вещей это уж была вещь. Я даже боялся спросить, сколько лет коньяку. Он не мог не сработать, и сработал как надо.
Разговор завертелся. Сначала — ни о чем, потом — о том о сем, а затем, повинуясь тяжкой силе, свернул к Кроносу. Мод проявила к теме неподдельный интерес. Выяснилось, что их с Круклисом взгляды во многом совпадали, а с моими — не очень. Но меня это мало волновало.
Утонув в превосходном кресле, я любовался и помалкивал. Давно мне не бывало так хорошо, уютно, покойно. Я старался не думать о том, что приглашен вынужденно, как третье лицо в неловкой ситуации. Куда больше занимала причина, по которой Мод оказалась у моей каюты столь запросто одетая, что-то же это должно было значить. Но к определенному выводу так и не пришел. В случайность не верилось, а надеяться было страшно.
Хотя и это казалось не столь важным. Главное, что Мод находилась до безумности рядом, хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Но время шло, подлое.
Незаметно появилась Лаура. Круклиса сообща одели в нечто среднее между буркой и купальным халатом.
— Поймал? — спросила Лаура.
— Шустрые они очень, — печально ответил птицелов.
При прощании Мод отвела взгляд. А у моей двери лежал птичий помет. Я злобно вызвал уборщика. И по причине особой безутешности никакой ответственности за собой не признаю.
Прискорбно, но человечество добилось совершенно неприличных успехов в парфюмерии. Неизмеримо больших, чем в гравифизике. Существуют духи, абсолютные по силе притяжения противоположного пола. Эффект столь могуч, что в будние дни правила хорошего тона запрещают ими пользоваться, а двери служебных помещений автоматически захлопываются перед благоухающими субъектами. Но это — в будни. Зато уж в праздник-то!
Ароматы заполнили Хрустальный зал до самого купола. Запахи плыли, струились, сложно переплетались, дурманили головы, красили щеки, сжимали внутренние органы.
— Нет, — простонала роковая красавица Зара, — больше не могу. Умоляю, включите аварийную вентиляцию!
Когда общественное сознание слегка восстановилось, а обоняние несколько притупилось, сразу усилилась нагрузка на зрение. Кружева, рюши, вуаль на трепетной плоти, переливчатые краски тканей, проблески драгоценных металлов, игра самоцветов с двунадесяти планет, химической белизны пластроны, матово открытые плечи, пенные жабо до подбородка, шарфики, более легкие, чем воздух, те самые шарфики, которые нельзя выпускать из рук, иначе они всплывают к потолку, роятся, забивают решетки воздуховодов, — все это кружилось, образовывало самые неожиданные сочетания, поскольку встречались костюмы всех эпох, включая еще не наступившие.
Спорить невозможно, общественную потребность Сумитомо угадал. Недавние исследователи Виктима, Кроноса и Феликситура с превеликой готовностью вернулись в детство.
Рединготы беседовали с хитонами, мини-юбки вальсировали с камзолами, монументальная чалма раскланивалась с башнеобразным париком и крохотной кепой. Никого сейчас это не удивляет — робот-модельер общедоступен, а искусство создания личного образа преподают со школы первой ступени.
Причем, кроме выбора одежды и макияжа, человек волен менять рост, тип телосложения, пол, не говоря уж о таких мелочах, как цвет кожи, волос или радужной оболочки, тут дело доходит до злоупотреблений. Встречаются фиолетовые полублондины, например, и есть красноглазые женщины, умеющие такое ценить. Но те и другие как-то не приживались на затерянной в безбрежных далях станции.
Вкусы, как известно, отражают характеры, а от словечка «Кронос» веет серьезным. Визит к нему означает разлуку с полной удовольствий земной жизнью почитай на сотню лет. Срок немалый, даже при нынешнем библейском долголетии. Поэтому на Гравитоне, если не считать горстки сумасшедших романтиков, подобрались люди особого склада. Изрядно пожившие, заскучавшие, даже пресытившиеся, потому потянувшиеся к свежей тайне.
Конечно, каждый из нас был своеобразен, но и в чем-то похож на остальных. Разброс вкусов не мог оказаться большим, Кронос отсек крайности. Экипаж станции состоял из умных и приятных людей, красивых преимущественно в классическом понимании слова.
Это давало повод одному насмешнику, не буду приводить его имени, обвинять общество в «раболепии перед эстетикой рабовладения» и называть вкусы большинства лиофилизированными, то есть подвергшимися вакуумной сушке.
Сам же насмешник считал индивидуальность важнее соответствия канонам и принципиально не менял облика, отказываясь избавиться даже от природной плеши. Не буду приводить его имени.
Взбегая по ступенькам, я поклялся не разыскивать Мод. И в меру сил танцевал, в меру способностей шутил, вдыхал ароматы, пробовал терпкие вина. Топил себя в блесткой атмосфере праздника.
Но с собой я хитрил, точно зная, что долго не вытяну. И вскоре начал ее высматривать, сначала — украдкой, поверх бокала, затем — вполне откровенно, чуть ли не озираясь.
Пришла Оксана. Она выглядела отдохнувшей, но держалась не вполне уверенно. Галантные кавалеры наперебой бросились ее развлекать.
— Пригласи, — строго сказала Зара.
Я попробовал увильнуть:
— Там и без меня очередь.
— Делай, что говорят.
Зару нельзя назвать умной. Она мудрая. И подозреваю, что от рождения. Вообще ей лучше не сопротивляться, только хуже будет.
Выпал медленный танец.
— Оксана?
— Да, Серж, да.
Мне нравились ее голос, фигура, ее грусть, нежные прикосновения и, конечно же, ее духи. Было странно, что у такой привлекательной дамы все еще не появился избранник. Так размышлял я, танцуя. Но как ни приятны объятия, время от времени нужно что-то говорить. В противном случае нетрудно упасть в глазах.
— Признаться, сначала я не поверил в Сумитомову затею, — сказал я. — А у него все получается хорошо.
— Кроме прыжков в воду, — улыбнулась Оксана.
Она повернула пушистую головку.
— Да, очень мило. На поверхности.
— А в глубине?
— В глубине? В глубине нас лихорадит.
Меня поразило, что столь молодая женщина, считанные недели пробывшая среди нас, так точно понимает ситуацию.
— Ничего, пройдет, — бодро сказал я. — Не думал, что Сумитомо такой психолог.
— Сумитомо? Серж, ты всегда будешь видеть его таким, каким он захочет выглядеть.
— Демон, что ли?
— Нет, грамотный губернатор.
— Тогда я — зеленый мальчик.
Оксана улыбнулась:
— В чем-то — да. Но в тебе дремлет другая сила.
— Другая?
Оксана неожиданно расстроилась:
— Кошмарное слово…
— Что ты хочешь сказать? — не понял я.
— Пустяки, оставим это. Скажи, у тебя бывал К-инсайт?
— Пренепременно.
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— Приходится. Впрочем, как следует мне еще не перепало. Так, уроки естествознания. Я слышал, ты перевоплотилась в героиню феодальной войны?
— Да. Ее сожгли на костре.
— Вот как…
— Неужели люди были такими? Удивительно.
— Для меня удивительно, что люди перестали быть такими, — сказал я. И мрачно добавил: — Не все, конечно.
Оксана снова улыбнулась:
— Не переживай. Все у тебя будет в порядке. Некоторое время.
— Спасибо.
— За что?
— Ты так дружески это сказала.
— Тебе не хватает дружбы?
— А кому ее хватает?
— Это верно. Серж, среди твоих предков много славян?
— Попадались настойчиво.
— Забавно. Я это чувствую.
— Что?
— Это. Серж, ты мог бы меня поцеловать?
— ЭТО мое любимое занятие, — сказал я, смеясь.
И поцеловал ее в ушко. Какой может быть бал без ЭТОГО?
— Ах нет, не то, не то. Другая…
С неожиданной силой она оттолкнула меня, и убежала, порывистая. Я даже не успел сгруппироваться.
— Мастодонт, — сказала Зара. — Робот с отключенными датчиками.
— Вовсе нет, — возразил я со всем возможным достоинством. — Ногтю $ар1еш я. Человек Мудрый.
— Был бы лучше Homo habilis, прямоходящий! Человеком Умелым. Кто же начинает сразу с эрогенных зон?!
И она перечеркнула меня взглядом разгневанной цыганки. Где-то на уровне пояса.
Интересно, с каких еще зон должен начинать мужчина? У женщин столько ахиллесовых пяток… Живучий все же парень Абдид.
Тут мелькнула наконец Мод. В открытом вечернем платье, с классической прической начала девятнадцатого столетия. Она опиралась на мощную длань вездесущего Круклиса.
Великий ученый горячо ее в чем-то убеждал. На этот раз он тоже был в белом, но не только в носках. Когда хотел, умел предстать импозантно. И смокинг сидит прекрасно, и осанка откуда-то появляется, вот только гвоздика в петлице придавала его виду несколько мелодраматический оттенок. На мой пристрастный взгляд, конечно.
Не прерывая беседы, эта оч-чень приличная пара скрылась за колонной дорического ордера. А я, как выражаются фехтовальщики, получил укол. Так себе, мелкий уколишко.
— Ты меня слушаешь или нет?!
— Да-да. И очень почтительно.
— Тогда говори!
— Какой у меня может быть ответ… — промямлил я с умным лицом.
Но Зару это устроило.
— Уже лучше. Нечто похожее на речь мужчины. Ничего тебя не убудет. Слишком уж ты здоров.
— Это как посмотреть.
— Не юли, сапиенс. У каждого есть долг перед ближним.
Возмутительно, сколько хлопот доставляет человеку покладистый характер.
— Итак? — наседала Зара.
— Сдаюсь.
— Да ты не мне, не мне сдавайся, мученик.
— Понятное дело. Чай, не самоубийца.
— Ты? Да ни в коем случае. Стой! Куда?
Она поймала меня за фалды.
— Ох! Что еще?
— А где энтузиазм? — не унималась несносная. — Не вижу энтузиазму.
— Зарочка, — взмолился я, — аппетит приходит во время еды, насколько я знаю гастроэнтерологию.
— Большой аппетит?
— Ох!
— Так я и думала. Шляпа ты, Серж.
— В каком смысле?
Зара фыркнула:
— В смысле головного убора.
А во время еды напротив меня оказалась Мод. Я с изумлением заметил, что она краснеет. Возможно, мой одеколон понравился.
— На тупиц рассчитано, — бубнил Круклис, развешивая на себе салфетку, белую и необъятную, что зимнее поле. — Серж, ты зябликов видел?
— Да.
Наш птицелов даже вазу переставил. Чтоб лучше меня видеть.
— Когда?
— Лет шестьдесят назад. Впрочем, нет, шестьдесят пять. Круклис откинулся на спинку стула и высокомерно поправил салфетку.
— Если опять встретишь, будь добр, не спеши вызывать уборщика.
Я перестал жевать.
— Откуда знаешь?
— От уборщика, откуда еще. Мод, видите ли, этот сапиенс наткнулся на материальные следы зябликов и не придумал ничего лучшего, как их уничтожить. Гигиенист!
— Серж, в самом деле? — удивилась Мод.
— В ту ночь я мог ошибиться… — мстительно начал я.
И Мод вновь порозовела.
— …но арбайтер? Не понимаю.
— Ничего, голубчик, — добродушно молвил Круклис. — Какие твои годы.
Я вспыхнул. Довел все же добрый Парамон. И как его Мод переносит?
— Годы? — переспросил я. — Видимо, недостаточные. Самодовольство не выработалось.
Кажется, Мод испугалась, что мы поссоримся. Но Круклис не обиделся. Вместо этого печально глянул в блюдо с миногами. Ему явно стало жалко искусственных рыб, покорно ожидавших поедания.