Барон Алексей. Те, кто старше нас

   — Нет, конечно. Кому-то там. — Она показала на пол.
   Все замолчали, соображая, кому может быть страшно в недрах Феликситура. Круклис оторвался от своего кофе.
   — Не устала?
   — Пусть кто-нибудь проверит.
   — Сигнал слабый?
   — Весьма.
   — Шерше ля фам, — сказал Круклис. — Женщины чутче. Мод, вы не согласитесь?
   Мод молча распустила прическу и надела второй шлем. Кабина быстро наполнилась людьми.
   — Ну как?
   — Пока не слышу.
   Я протолкался к ней.
   — А сейчас слышу.
   Это был примечательный момент. Впоследствии я не раз замечал, что наша близость обостряет наши способности.
   — Пеленг?
   Мод покачала головой.
   — Я плохой сенсолог.
   — Дайте мне, — нетерпеливо сказала Оксана. — Так. Левый разворот, курс двести восемнадцать. Хорошо. Сигнал усиливается. Быстрее!
   Софус включил полные обороты, но винты тяжело проворачивались в серном студне. Скаф продолжал ползти черепашьим ходом. Все же одна из теней на экране становилось четче, постепенно оформлялась в пятно.
   — Вот тебе и сюрприз, братец Серж, — заметил Круклис. — Подходит?
   Я молчал, не решаясь поверить.
   — Ой! — сказала Оксана. — Мне очень страшно.
   — Отключайся.
   — А сейчас я сердита. Чувствую гнев, злобу.
   — Да дайте же форсаж! — взмолился Зепп.
   — Хорошо, хорошо, не волнуйся. Сейчас дадим форсажик.
   Аппарат понемногу набрал скорость. Смутное пятно вытянулось, приобрело узнаваемые очертания. Для меня узнаваемые.
   Скользя между каменными выступами дна, абориген некоторое время выдерживал дистанцию, но потом начал сдавать. Его портрет Мод изобразила довольно точно. С более близкого расстояния стали видны раздвоенный хвост и что-то вроде плавников в передней части тела.
   Вдруг существо резко изменило направление.
   — Уходит! — восхищенно сообщил молоденький техник.
   Софус переложил рули и вновь поймал беглеца в перекрестие визиров. Включилась внешняя связь.
   — Эй, что у вас происходит? — спросил Сумитомо.
   — Ненавижу! — крикнула Оксана.
   — Кого? — оторопел губернатор.
   — Это она не вас, ваше превосходительство, — рассеянно отозвался Зепп.
   — А кого?
   — Это она нас всех ненавидит.
   — Всех? Сваннум! За что?
   — А мы за ней гонимся. То есть за ним.
   — Послушайте, вы там что…
   — Суми! — взревел Круклис. — Отстань. На экран-то взгляни!
   И он добавил что-то на старояпонском языке. Мод покраснела.
   — Оксана, отключайся, — строго сказал Абдид.
   — Вот еще. Нет, нет и нет! Такое открытие. Я вижу…
   — Что?
   — Ничего подобного… Ай!
   — Что?
   — Огонь.
   — Где?
   Оксана не успела ответить. Внезапно экраны померкли. Все. И те, через которые шла информация с батискафа, и даже те, по которым контролировались системы самого парома. За окнами вулкан выпустил длинную струю серы. Была видна очередная станция связи, кувыркающаяся по склону.
   — Вот тебе, бабушка, и дабл-ю, — сказал Круклис.
   Это он по-староанглийски выразился, полиглот.
   Оксана упала, возникла легкая паника. А я погрузился в несомненный инсайт. Первый, запомнившийся во всех деталях.
   Явился мне первозданный океан Земли, горячий такой, но уже не кипящий. Во вспышках молний, сиянии жесткого ультрафиолета рождались и тут же гибли цепочки цветных шариков, похожих на те, что веками показывают на уроках химии.
   Это повторялось бессчетное количество раз — хоровод шариков, причудливо слипавшихся в замысловатом танце, кружил без устали, перемешиваемый мощными течениями, прибоем, взрывами подводных вулканов, цунами, свирепыми ураганами.
   Но вот все чаще мелькают знакомые сочетания углерода, водорода, азота, кислорода. Скелеты будущих аминокислот, нуклеотидов, углеводов… В гигантской реторте по имени Земля зрели массивные органические полимеры, которые спустя четыре с половиной миллиарда лет мы назовем белками и нуклеиновыми кислотами.
   Застревая в каплях жира, они образовывали серые комочки протоплазмы — распадающейся и, наверное, зловонной… Из неаппетитных материалов зарождалась Жизнь, замечу в скобках. Кстати, людям нуклеиновые кислоты впервые удалось выделить из гноя. Был такой древнеавстрийский химик Фридрих Мишер.
   Но где же Творец? Одно цепляется за другое, все развивается само собой, подвластное одному лишь времени, и более не нуждаясь в лишних вмешательствах. Вот разве что сам порядок событий, то есть время, кто-то создал… Если так, то Творец куда более могущественен, чем это представляли все земные теологи вместе взятые. Но не скучно ли Ему следить за мелкими грешками человечков в таком случае? Суетящихся в исчезающе малой частичке Его Мира?
   М-да. Поначалу я думал, что суть К-инсайта заключается в скачкообразной активации уже накопленных знаний, обостряющихся до уровня художественного восприятия. До уровня видений, галлюцинаций. При таких условиях старая информация легко складывается в новые комплексы. И это оказалось правдой, но не всей. Далеко не всей.
   — Похоже, Серж уже не такой остекленелый.
   — Э! Он только внешне прост. Зепп, шлепни еще разок.
   — Шлепни! С русскими только вступи в потасовку…
   — Э! Брось ты свои тевтонские комплексы.
   — Хватит, хватит, — поморщился я. — Уберите ваш несносный нашатырь. Право, что за манеры.
   Из инсайта выходят так же, как в него входят — хлоп, и готово. Ни облачка на ясном челе, мышцы полны истомы, чувствуешь себя выспавшимся. Я с бодростью вернулся в бренный мир, готовый все понять и всех простить.
   А вот с Оксаной получилось иначе. Ее успели поместить в реанимационный кокон. Под прозрачной крышкой к ней тянулись щупальца зондов, датчиков, струйных инъекторов. Одежда расползлась, клочья смыл раствор. Включились термостат и газорегулятор, сильный разряд электричества заставил биться остановившееся сердце.
   Признаться, все эти действа меня пугают. Никогда не имел отношения к медицине. Не то что Круклис, имеющий отношение ко всему на свете. Насупив дремучие брови, этот нескромный мужчина сканировал живой мозг Оксаны и насвистывал бравурный мотивчик.
   — Угрозы нет, — объявил всезнайка.
   — Все же надо отправить ее на Гравитон, — осторожно сказал Абдид.
   — Куда спешить? Все там будем.
   Абдид нахмурился:
   — Шутник! Отправляем, ребята.
   Надев скафандры, мы перенесли Оксану во второй модуль парома. Зепп занял место пилота и приступил к предстартовой проверке.
   Арбайтеры проворно разъединили кабели. Сработали катапульт-болты. Шар полыхнул дюзами, вздул клубы пыли, набрал скорость и пошел вверх, к сияющему Гравитону.
   — Зара небось уже хлопочет? — спросил кто-то.
   — А как же? — удивился Абдид. — Там всего будет даже с избытком.
   Постояв на накренившейся платформе, все перешли в третий, последний модуль парома, софус которого не пострадал, поскольку в момент происшествия был отключен.
   Расшифровка сенсограмм Оксаны и анализ всех прочих данных заняли минуту, но и этого показалось много. Мы ждали результата, не снимая скафандров.
   — Вероятность биологической природы объекта — девяносто шесть целых и семь десятых процента, — доложил софус. — Неопределенность для единичных явлений не превышает допуска статистической модели. Коэффициент Грейнбриджа…
   — Короче! — не выдержал я. — Давай сразу резюме.
   — Нулевая гипотеза отбрасывается, — послушно изрек софус.
   Ну, вот оно, случилось. За иллюминаторами по-прежнему расстилались неуютные пейзажи, продолжал буянить Оксанкин кратер, все так же равнодушно светил Виктим. И тем не менее перемена произошла. Да еще какая перемена. Все молчали.
   На экране возник Сумитомо. Лицо его излучало не хуже Виктима.
   — Большой софус Гравитона подтверждает выводы. Как только сообщение примут на Земле, ксенобиологи с ума сойдут. Да что ксенобиологи! Вся наука вздрогнет. Нобель обеспечен, я это просто гарантирую. Братцы, мы вошли в историю! Вляпались, можно сказать. Не заметили? И что с нами теперь бу-удет… Конгрессы, лавры, мантии, именные стипендии. Шутка ли — внеземную жизнь открыли! Кстати, как назовете своего монстра?
   — Хвостоногим ухомахом, — оловянно сказал я.
   Сумитомо прямо возликовал:
   — Серж, дорогой, да в тебе бездна воображения! Вот не ожидал. Принимается и утверждается без обсуждения. Хвостоногий ухомах… Емко, образно, выразительно. И как быстро! Надо же.
   — А что с Оксаной?
   — Приходит в себя. Все, что ей грозит, так это пребывание в витатроне да неделя санаторного режима. Зара надеется, что разгадает и причину шока.
   — Что-то не нравится мне твой бодрый тон, Сумитоша, — подозрительно объявил Круклис. — Небось заготовил ложку дегтя?
   Губернатор вздохнул:
   — Ложку серы, Парамоша-сан. Вы здорово растревожили Оксанкин кратер. Судя по сейсмическим данным, вот-вот начнется серьезное извержение.
   — И что с того?
   — Да так, ничего. Стартуйте немедленно.
   — Привет! Что значит — стартуйте? А батискаф?
   — Батискаф свое дело сделал. Даже если его еще и можно отыскать, в чем у меня лично сомнения глубиной эдак миль в пять, риск слишком велик.
   — Ты же сам предупреждал, что второго батискафа нет.
   — Парамон, о чем ты? Какой там батискаф! Вы сделали открытие, окупающее весь Гравитон-4!
   Круклис выпятил челюсть.
   — Я остаюсь.
   Немедленно вмешался Абдид:
   — Парамон, не валяй дурака.
   — Я остаюсь.
   — Лауру вызывать?
   Круклис обозвал его ассирийским интриганом. Ответить оскорблением на заботу — это так по-человечески. Абдид умилился. Что тут скажешь?
   — Горе ты мое серное!
   Так вот мы и открыли серную жизнь. Во вторник это было.
   Увы, разгадку тайн Феликситура пришлось отложить. Гравитон успел пролететь мимо планеты и продолжал удаляться, а торможение этого исполина требовало непомерных трат энергии. Сумитомо рассудил, что ухомахи вполне могут подождать до нашего следующего визита. В среду, едва наша команда вернулась на борт, он включил двигатели коррекции. Изменив направление, станция устремилась к Кроносу, главному объекту исследований. Все принялись купаться, есть, ходить друг к другу в гости и отсыпаться. Завязывались новые романы, и страсти по ухомаху улеглись. Но вот сонное благодушие уже не возвращалось.
   С каждым днем росла скорость, на контрольных картах все гуще ложились линии изогравов. За кормой тускнел Виктим. Феликситур различался уже только в сильные телескопы. И чем меньше он становился, тем больше притихали люди!
   Все знали точность, с которой просчитывался курс Гравитона, и то, что с коллапсаром мы разминемся на близком, но вполне безопасном расстоянии, да уж больно жутковат батюшка Кронос. В объеме небольшого астероида он накопил массу целых четырех Солнц и не прекращал питаться всем, что на него сыпалось.
   Коллапсары играют роль мегапылесосов Вселенной. Сила их притяжения ужасающа. Даже луч света не в состоянии покинуть поверхности так называемой сферы Шварцшильда. Расчеты показывают, что в середине коллапсара останавливается само Время.
   Маленькая иллюстрация: мы продолжали принимать все более редкие, растянутые, но вполне реальные сигналы зондов, выпущенных нашими предшественниками, — Гравитонами 3, 2 и 1. Десятки лет разведчики падали к роковой границе. Но поскольку время течет для них все медленнее, они переживут и нынешний Гравитон-4, и все прочие Гравитоны, сколько бы их еще ни построили неугомонные люди.
   Теоретически известно, что страшная сила когда-то разорвет прочнейшую керамическую оболочку зондов. Приборы погибнут еще раньше. Но когда это случится, точно просчитать нельзя, не хватает знаний. Тех самых знаний, ради которых мы изучали Кронос.
   Именно Кронос является первой «черной дырой», до которой дотянулся человек. Ему и предстояло давать ответы. И ответы, куда более ценные любой возможной информации с Феликситура, включая ухомахов.

3. ЛЮБОВЬ

   Гравитон-4 неуклонно катился к периколлапсарию. Внутри приплюснутого шара опять кипела деятельность. По этажам сновали роботы и арбайтеры, регулируя, проверяя и подкручивая все на своем пути.
   Для оптимальной центровки перемещались грузы, перекачивались тысячи тонн жидкостей. Мебель и всякая мелочь намертво фиксировалась магнитными замками. Исчезли кровати с роскошными балдахинами, их заменили массивные саркофаги гравистатов. Были извлечены со склада герметичные крышки для бассейнов, установлены дополнительные перегородки в парках.
   Абдид и Сумитомо самолично ощупали каждый скафандр, устроили несколько учебных тревог, отрепетировали аварийную эвакуацию со станции. Им самозабвенно помогали энтузиасты, не знающие, к чему приложить избыток жизненных сил.
   Человек — существо компанейское, есть такая неандертальская традиция. В один прекрасный день явился к губернатору и я. Сумитомо, подняв замороченную голову, долго меня рассматривал.
   — …и звался он месье Рыкофф, — помог я.
   — А, это ты. Так бы и говорил.
   — Не вели казнить.
   — Проси чего хочешь.
   — Хочу работы.
   — Легче дать хлеба и зрелищ. Почему так поздно пришел?
   — До сегодняшнего дня не знал, принесу ли пользу общему делу.
   — А сегодня знаешь?
   — И сегодня не знаю. Но уже не с кем играть в теннис.
   — Да-а, разные бывают мотивы. Вот Кшиштоф сказал, что лучше работать, чем в теннис с тобой играть.
   — Ну, это потому… — начал я.
   Губернатор не дослушал.
   — Беатрис, что у нас еще осталось?
   Мановением бровей Беатрис вызвала на экран список операций. Более демократичный губернатор ткнул пальцем:
   — Вот, проверь наш главный спасатель. По-моему, ты когда-то учился на пилота.
   — Э, современную технику мне лучше не доверять.
   — Современную и не собираемся. Давай, давай, не кокетничай. Держи ключ.
   Главным спасателем числился «Туарег», звездолет наших дедушек. Восемь последних лет он дремал в ангаре, служа популярным местом встреч влюбленных. Впрочем, и эта его полезная функция отпала. Вступив во власть, Сумитомо пресек обычай под тем предлогом, что на станции свободных пространств и без того достаточно.
   С чисто феодальной жестокостью он заблокировал входы в транспортное средство своим личным ключом. Обижаться на него без толку, должность такая. Какой губернатор не любил позапрещать? Исстари повелось.
   С помощью губернаторского ключа я пробрался в рубку управления и расконсервировал системы. Собственно, все это можно сделать, не выходя из кабинета того же Сумитомо. Так же, как и проверку скафандров. Но инструкции по технике безопасности жалости не ведают. Требуют пощупать все руками. Что ж, сам напросился.
   Зажглись огни готовности. На экранах внешнего обзора появились стены ангара, в котором томился «Туарег». Работающий в холостом режиме реактор начал выдавать энергию. От борта корабля отошла штанга с кабелями внешнего питания.
   В отсеках один за другим оживали механизмы. Слабое сияние разлилось по воронке массозаборника, маневровые дюзы малой тяги совершили проверочные повороты в держателях. Все работало четко, без сбоев, «Туарег» пребывал в отличном состоянии — хоть сейчас лети.
   Еще минута, и телескопический корпус канала аннигиляции начал удлиняться. Но это я пресек. Звездолет имел полную протяженность больше трех километров, поэтому на станции его хранили в сложенном состоянии. Полностью распрямиться я ему не дал, иначе бы вышиб осевые люки хранилища.
   — Все в порядке, кэп! — радостно доложил громкоговоритель. — Рванем куда-нибудь от ржавчины?
   Это был образчик так называемого электронного юмора.
   — Рванем, рванем, — вяло согласился я. — Чего ж не рвануть.
   — Кроме шуток, командир?
   — Обещаю, — зачем-то сказал я.
   — Это так важно, чтобы звездолеты не ржавели, даже если они маленькие.
   — Ну разумеется.
   — А папаша Сумитомо не рассердится?
   — На то он и папаша, чтобы его не слушаться.
   — Ха-ха. Забавно. А когда?
   — Скоро, — сказал я, кашляя.
   Стыдно врать искусственному интеллекту. Даже в шутку. Он ведь не человек, тем же ответить не может.
   — Только ключ прихватите, сэр. Уж извините, без ключа не повезу.
   — Что, никак нельзя?
   — Никак. Блок у меня на личных мотивах, понимаете? Я с испугом уставился на решетку говорильника.
   — Слушай, а ты кто?
   — Софус я. Новый. На «Цинхоне» прибыл. Зовите меня Джекилом.
   — Имечко!
   — Сам выбирал, — гордо сообщил репродуктор.
   — Послушай, у тебя что, и впрямь могут быть личные мотивы?
   — Боюсь, вы не слишком сильны в роботехнике, сэр. Отстали-с.
   — Сказать по правде, я того же мнения, сэр. В роботехнике люди вообще довольно бестолковые создания.
   — О! — сказал софус. — Пожалуйста, не забудьте вашу мысль. Такое не часто приходит в человеческую голову.
   — Похоже, ты приличный парень.
   — Чего ж нам быть не в паре?
   — Я, право, постараюсь.
   — Ничуть не сомневаюсь.
   — Увы, для нас пришла пора прощания.
   — Тогда прощайте. Не забудьте обещания.
   — Ах, странный разговор. Почти что жуть. Но в завершение поэмы, ты тоже не забудь.
   — О чем?
   — Законсервировать системы.
   Из репродуктора послышались смешок и аплодисменты.
   — Браво, — сказал Джекил.
   Я отключился и с минуту глядел в погасшие экраны. Да, странный получился разговор. Что все это значило? Я действительно слабо разбираюсь в роботехнике. Но не настолько же! Имеющаяся эрудиция позволила понять, что на «Туареге» поселился редкостный фрукт.
   Подобных софусов я еще не встречал. Такой легкости общения нет даже у Архонта, главного софуса Гравитона. И столь быстрой способности вызывать симпатию, можно сказать — личную. Интересно, для чего Джекилу потребовались мои симпатии? Скуки софусы не испытывают. Случайных поступков у них не бывает. Вывод: Джекилу нужен союзник среди людей. И остро нужен, иначе бы не набрасывался на первого встречного.
   Почему, кстати? А, вот в чем дело. Возможностей для общения у него практически нет, любовников сюда больше не пускают. Тут появляюсь я, и он сразу приступает, рифмоплет!
   Но зачем? Непонятно. Надо бы присмотреться.
   Тем временем в центре станции, где сила гравитации минимальна, роботы завершили сборку нового антенного поля. Сотканное из тончайших волоконец, оно напоминало увеличенную в двенадцать тысяч раз пушинку тополя.
   Из ангара выкачали основную массу воздуха, распахнулся носовой люк. Остатки газов мягко вытолкнули весь большущий ком наружу. Сияя в лучах прожекторов, он тихо отправился в самостоятельное плавание.
   Много лет такими вот пушистыми ежиками люди окружали Кронос. Чем больше их становилось, тем точнее улавливались гравитационные волны, разбегающиеся от коллапсара. Несмотря на то что волна распространяется так же быстро, как и свет, ее скорость все же конечна. Из-за этого различные участки поля реагируют не одномоментно, между ними возникает упругое взаимодействие. Чуткие датчики успевают их засечь. Полученная информация передавалась Архонту.
   Изучая характеристики гравитационных волн, мы пытались догадаться о том, что происходит внутри Кроноса. Именно там находился ключ к пониманию силы тяготения. Нельзя сказать, что мы совсем ничего о ней не знаем, но, как это бывало в свое время и с магнетизмом, и с электричеством, отдельные свойства гравитации люди начали использовать задолго до того, как придумали хорошие способы исследования ее природы.
   Конечно, кроме знаменитого яблока Ньютона, сейчас есть более подходящие инструменты, причем антенное поле — едва ли не самый примитивный из них. Однако ж, как специалист и лауреат, признаю, что со времен славного сэра Исаака продвинулись мы не слишком далеко.
   А надо. Хотя бы потому, что гравитационное сжатие Вселенной неизбежно. Более того, оно давно началось. И если будет развиваться само по себе, без присмотра и надзора, то материя — галактики, пыль, газы, свободные частицы, — все это когда-нибудь соберется в единую точку такой плотненькой плотности, что… Никто не знает, можно ли вообще помешать столь грандиозному процессу. Одно ясно, что без познания сущности гравитации ничего не получится вовсе. Утешает, что на раздумья у нас есть никак не меньше трех миллиардов лет.
   И так хорошо, что Кронос оказался буквально под боком — всего в сорока восьми годах пути от Земли. Будто кто позаботился — пожалуйста, изучайте. Или позабавился. Нате, пробуйте…
   Кронос приближался. По любому поводу люди стали собираться в группки, группы, компании и даже в крупные стаи. Многие завели привычку скапливаться в центре управления станцией. Придут, сядут, тихо поглядывают из-за спин дежурных, непонятно чего выжидая.
   Видя такое дело, старший врач Зара предписала всем легкие дозы тонизаторов. В целях «снятия, поощрения и материнской заботы», как записал в бортовом журнале Сумитомо. Его тоже беспокоило состояние команды.
   — Пора что-то придумать, — сказал он мне как-то. — Что скажешь?
   Мы беседовали на вышке для прыжков в воду. Под нами неспешно текла Лета — кольцевая река Гравитона.
   — Скоро Новый год, — так же неспешно поведал я.
   — Вот новость! И что?
   — Авось полегчает.
   — Если постараться. Предлагаю конкурс бальных танцев.
   — М-да, — высказался я.
   Но губернатор смотрел на вещи просто.
   — Надо обратиться к могучим инстинктам. Смысл жизни в суете, сам говорил. Женщинам только дай принарядиться, а уж мужчин-то они притянут, не сомневайся.
   С этим я не посмел спорить.
   — Да и какой риск? — настаивал Сумитомо.
   — Ничто так не усиливает скуку, как неудавшееся развлечение.
   — Чья фраза?
   — Жил-был один писатель.
   — Так и знал, что не твоя. Признайся, ухомаха кто подсказал?
   Кругом одни проницательные. Просто беда.
   — Обидеть хочешь, — горько сказал я.
   — Ни в коем случае! Но не ты ведь придумал, правда? Сознайся, никому не расскажу.
   — Ты меня недооцениваешь, — уклонился я.
   — Вот как? Ну-ка, подавай свежую идею.
   — Свежую? — испугался я.
   — Свежую, — ухмыльнулся губернатор.
   — Нельзя ставить невыполнимых задач, ваше превосходительство.
   — Тогда помогай с танцами.
   — Не хочу.
   — А у меня есть право на административное принуждение, — промурлыкал Сумитомо, жмурясь и потягиваясь.
   И так это делал, что казалось, вот-вот выглянут когти из подушечек. Я обозвал его вымогалой и в качестве маленькой мести принялся раскачиваться на подкидной доске.
   Будучи весьма посредственным прыгуном в воду, губернатор имел на сей счет общеизвестный, хотя и тщательно скрываемый комплекс. Замешанный на национальной идее, как поговаривали.
   Вздохнув поглубже, я подскочил повыше, и… Кто-то глянул снизу. Не тем бесцветным, беззрачковым взглядом, от которого всполошенно просыпаешься ночью, потому что знаешь, ну, вот и он, инсайтец, подкатывает, а взглядом тайным, теплым, томным, темным. Хрипловатым таким взглядом. Многого он стоит.
   Успев заметить запрокинутое лицо, распахнутые глаза, а под ними еще очень туго обтянутую грудь, я полетел в воду.
   Сумитомо наградил меня аплодисментами.
   — Никогда не видел столько брызг сразу, — довольно сказал сын моря. — Как тебе удалось?
   — Сейчас научу, — пообещал я, озираясь.
   Но Мод исчезла, растворилась, не забыв прихватить полотенце. Изжелта-бронзовый Сумитомо картинно облокотился о перила.
   — Между прочим, танцует она превосходно.
   Я угрюмо воздел руки.
   — Суми. Клянусь твоей Аматерасу…
   — Молчу, молчу, о Сережа-сама!
   Хохоча, он сорвался с вышки и выплеснул половину Леты. А в воде угря не поймаешь. Плавал губернатор куда лучше, чем нырял. В общем, ушел от наказания.
   Когда-то японцы слыли за людей, которым вежливость заменяла юмор. Отрадно, что хоть в чем-то предкам жилось легче. Нет, я ничего не имею против японцев и юмора, пусть сочетания и бывают неуместными. Боже упаси от другого. От любви, не к ночи будь помянута.
   Любовь — это скверная патология здорового организма. Психическая, хотя и заразная. В конце концов излечивает сама себя, но не всегда и не скоро. Как всякая хворь, имеет отличительные признаки. Один из важнейших — искаженное восприятие действительности. Например, если после ухода женщины начинает казаться, что ксеноновые лампы светят тускло, значит, вы уже того. С осложнением.
   Вечный вопрос: почему именно она, а не любая из женщин? Никто из мужчин ответа еще не нашел, в том числе и я. Но пытался честно. Доходило до того, что вызывал милый облик на монитор и рассматривал со всех сторон.
   Мод была невысокой, стройной, хотя и вовсе не хрупкой. Напротив, она состояла из аппетитных округлостей, кокетливо перетянутых талией. Все это существенно, но не объясняет. Мало ли в мире женственных женщин? Да и на Гравитоне хватало. Оксана, например. Но к другим не тянуло, не влекло.
   Мод предпочитала пышные прически и точеные каблуки. Имела твердый подбородок с очаровательной ямочкой. Ну и что? Лицо правильное, красивое, но не более того. Правда, кроме подбородка, на ее лице выделялись глаза.
   Глаза — это да. Глазищи. Карие, с золотистым отливом, они отличались особым выражением. Тем самым, которому я завидовал. Цвет, конечно, можно выбрать произвольно, а вот выражение — никогда. Выражение глаз пилота при сложной посадке, глаз художника на автопортрете, словом, глаз человека в момент концентрации мыслей и чувств, в момент творчества.
   Такая концентрация требует напряжения, которое нервы не выносят долго. Поэтому ни один умный человек не может быть умным без перерывов. За исключением Мод. У нее перерывы, если и случались, были незаметными, я их не помню. Из состояния сосредоточенности, особой интеллектуальной мобилизации она не выходила, находилась в нем постоянно. Чем бы при этом ни занималась и что бы ни творилось вокруг.