Берроуз Эдгар Райс. Тарзан (Сборник рассказов)

   Быстро прикрутив веревку к крепкому суку, он спрыгнул на землю и со своим ножом набросился на пойманного льва с одной стороны, в то время, как прибежавшая на зов пантера кинулась на него с другой.
   Пантера рвала и терзала Нуму, а человек-обезьяна несколько раз всаживал ему в бок каменный нож, и раньше, чем владыка зверей мог своими могучими клыками перегрызть веревку, тело его повисло беспомощно и неподвижно на суку.
   И тогда победный клич человека-обезьяны слился с торжествующим ревом пантеры в один могучий крик, громовыми раскатами пронесшийся по джунглям.
   Когда последнее эхо этого крика замирало в воздухе, к берегам необитаемого острова причаливали на длинной пироге два десятка чернокожих.

V
МУГАМБИ

   Исследовав береговую полосу острова и обойдя его вдоль и поперек во время своих многочисленных экскурсий в глубь девственного леса, Тарзан окончательно убедился в том, что он был единственным человеческим существом на острове.
   Нигде не нашел он ни малейшего признака хотя бы временного пребывания человека; впрочем, он не мог бы с уверенностью сказать, что никогда человеческая нога здесь не ступала, так как знал, как быстро роскошная тропическая растительность сглаживает всякие человеческие следы, но он убедился в том, что на этом острове никогда не существовало постоянных человеческих поселений.
   На следующий день после столкновения с Нумой Тарзан, сопутствуемый по-прежнему Шитой, повстречался с племенем Акута. При виде пантеры обезьяны обратились в паническое бегство, и Тарзану стоило больших трудов их успокоить и созвать обратно.
   Ему пришло в голову произвести опыт: примирить этих наследственных врагов. Тарзан хватался за все, чем можно было убить время и отвлечься от мрачных мыслей.
   Уговорить обезьян заключить мир с Шитой и не нападать на нее оказалось, к его радости, делом нетрудным, несмотря на недостаток слов на обезьяньем языке. Но утвердить в мозгу злобной и ограниченной Шиты, что она должна охотиться вместе с обезьянами, а не на обезьян, было задачей почти непосильной даже для человека-обезьяны.
   Среди прочего оружия у Тарзана была длинная толстая дубина. Обвив свой аркан вокруг шеи пантеры, он с помощью этой дубинки старался вдолбить в сознание ворчливой громадной кошки, что она не должна нападать на громадных косматых обезьян. Обезьяны, видя аркан на шее у своего врага, расхрабрились и подошли поближе и с удивлением смотрели на невиданное зрелище.
   Обезьянам показалось необъяснимым, почему пантера Шита не набрасывалась на белую обезьяну. Но все объяснялось просто: когда пантера огрызалась и рычала, Тарзан ударял ее по носу, внушая таким образом страх и уважение к дубинке.
   Труднее было объяснить привязанность, которую пантера питала к человеку-обезьяне. Вероятно, что-то подсознательное в этом примитивном разуме, подкрепленное к тому же еще вновь возникшей привычкой, заставляло ее подчиняться своему спасителю. К этому, конечно, присоединялась сила человеческого духа, имеющего всегда такое сильное влияние на существа низшего порядка. В результате все это складывалось в могущественный фактор, который доставил Тарзану господство над Шитой, как доставлял и раньше влияние на всех зверей джунглей, с которыми ему приходилось сталкиваться.
   Настойчиво продолжая свой эксперимент, Тарзан добился в конце концов того, что человек, пантера и обезьяны бродили бок о бок по диким джунглям, охотясь сообща за добычей и деля ее между собой; эта разношерстная компания представляла собою как бы первобытную коммуну. И кто мог бы узнать в главном члене этой страшной коммуны светского джентльмена, который только несколько месяцев тому назад был желанным гостем всех модных лондонских салонов и клубов?
   Иногда члены коммуны отделялись на некоторое время друг от друга, чтобы следовать свойственным каждому из них желаниям. Так однажды Тарзан отправился бродить по берегу моря и прилег на песке погреться на солнышке. Он уже задремал, убаюканный мелодичными звуками прибоя, как вдруг из-за невысокой горки ближнего леса показалась чья-то черная голова.
   Пара глаз с удивлением смотрела на гигантскую фигуру белого человека, раскинувшегося в лучах жаркого тропического солнца. Затем голова обернулась назад, делая знаки кому-то, стоявшему позади. Через минуту уже две пары глаз наблюдали за человеком-обезьяной; затем появились новые головы, еще и еще… Наконец, на фоне неба появилось около двадцати фигур, которые начали красться к спящему, пригнувшись к земле; это были чернокожие огромного роста; тела их были ярко разрисованы, а лица изрезаны татуировкой, что придавало им чрезвычайно свирепый вид; странные головные уборы, металлические украшения на руках и ногах и в носах и длинные копья дополняли воинственный вид негров.
   Лица черных воинов были обращены к ветру, так что их запах не доносился до Тарзана. Лежа к ним спиной, он не мог видеть, как они перебрались через гребень мыса и затем бесшумно поползли по густой траве к песчаному берегу, где он дремал.
   Душевные муки, испытанные Тарзаном, несколько ослабили его обычную бдительность; дикари были уже совсем близко от него, когда он инстинктивно почувствовал опасность и проснулся.
   Увидев, что белый их заметил, негры разом поднялись во весь рост и с поднятыми копьями бросились на свою добычу, издавая пронзительные боевые крики.
   Тарзан мгновенно вышел из оцепенения; он вскочил на ноги и, схватив дубинку, принялся отражать неожиданное нападение. Первые ловкие удары сразили ближайших врагов; окруженный со всех сторон, Тарзан продолжал отбиваться, нанося удары направо и налево с такой яростью и силой, что сразу выбил из строя человек семь и внес панику в ряды остальных.
   Дикари немного отступили, стали о чем-то совещаться; человек-обезьяна стоял неподвижно, скрестив руки на груди и, улыбаясь, смотрел на них. Через минуту нападавшие выстроились полукругом и начали новую атаку. Тарзан почувствовал, что положение становится серьезным: теперь дикари были раздражены и мало-помалу приводили себя в исступление; они все быстрее и быстрее кружились вокруг человека-обезьяны в фантастической боевой пляске, потрясая тяжелыми копьями, издавая дикий протяжный вой и высоко подпрыгивая вверх.
   Внезапная мысль осенила Тарзана; до сих пор он молчаливо и спокойно стоял в центре дикой пляски, непрерывно поворачиваясь, чтобы оставаться лицом к лицу с нападавшими. Он испустил вдруг пронзительный крик, который покрыл весь оглушительный боевой шум чернокожих; как пригвожденные к месту, дикари остановились и с недоумением посмотрели друг на друга. Этот звериный крик, до такой степени страшный, что кровь невольно похолодела у них в жилах, не мог исходить из человеческого горла!
   Немного оправившись от испуга, дикари принялись снова за своеобразное наступление и уже занесли было копья, чтобы броситься на врага, но внезапный шум в джунглях позади них снова остановил их. Оглянувшись, они увидели картину, от одного вида которой застыла бы кровь и у более храбрых воинов, чем воины племени Вагамби.
   Из чащи джунглей выпорхнула громадная пантера с оскаленной мордой и горящими глазами; за ней следовали десятка два больших косматых обезьян. Пантера быстро и бесшумно скользила, пригнувшись к траве, обезьяны бежали вприпрыжку на согнутых ногах, размахивая длинными руками и ударяя себя в грудь с глухим, злобным ворчаньем.
   Звери Тарзана явились на его зов.
   Раньше, чем чернокожие успели оправиться от испуга, странная орда набросилась на них с одной стороны, а Тарзан с другой. Дикари с отчаянием защищались, и их копья поразили немало обезьян; но никакая человеческая сила не могла противостоять свирепому натиску зверей, опьяненных запахом свежей крови.
   Страшные зубы и цепкие когти Шиты рвали и терзали черные тела; могучие клыки обезьян впивались в шейные артерии, а Тарзан из обезьяньего племени носился в гуще сражения, как бог войны, подбодряя и поощряя свое звериное воинство и поражая врагов длинным каменным ножом.
   Схватка длилась недолго; чернокожие в паническом ужасе бросились в бегство, стараясь унести свои жизни; но из двадцати человек лишь одному удалось избежать зубов разъяренных зверей.
   Это был рослый дикарь в ярком головном уборе и с причудливой татуировкой. Он был готов уже скрыться в густой растительности за гребнем холма, но зоркие глаза человека-обезьяны заметили беглеца.
   Оставив свою банду насыщаться мясом убитых, Тарзан бросился по следам чернокожего, единственного человека, оставшегося в живых. За холмами он увидел фигуру воина, который несся во весь опор по направлению к длинной пироге, лежавшей на песке у воды.
   Бесшумно, как тень, бежал человек-обезьяна за чернокожим. При виде пироги он едва не вскрикнул от радости. Ведь на этой лодке он сумеет добраться до той земли, откуда явились эти люди. Если даже они приехали не с материка, а с острова, то ведь этот остров был населен человеческими существами и, вероятнее всего, имел сообщение с материком, а, может быть, — кто знает? — это туземцы африканского побережья?
   Тяжелая рука опустилась на плечо убегающего воина, даже и не подозревавшего, что его преследуют. Он обернулся, чтобы броситься на своего преследователя, но железные пальцы сжали ему кисти, и прежде чем он мог высвободить руки, чтобы защищаться, он был повален на землю, и белый человек уселся на него верхом.
   Тарзан обратился к лежавшему под ним человеку на языке западного берега.
   — Кто ты?
   — Я — Мугамби, вождь племени Вагамби! — отвечал чернокожий.
   — Я оставлю тебе жизнь, — сказал Тарзан, — если ты обещаешь помочь мне выбраться с этого острова. Каков твой ответ?
   — Я не могу помочь тебе, — ответил Мугамби, — ты убил всех моих воинов, и мне самому теперь не выбраться с твоего острова. Нет более в живых ни одного гребца, а без гребцов мы не можем воспользоваться пирогой.
   Тарзан встал и позволил своему пленнику подняться. Это был рослый и сильный человек, великолепного телосложения, в физическом отношении — черный двойник белого гиганта, стоявшего перед ним.
   — Идем! — сказал человек-обезьяна и двинулся туда, откуда доносилось рычанье и визг пирующей своры зверей. Но Мугамби стоял, как вкопанный, и на лице его был написан суеверный ужас.
   — Они… набросятся на нас, — сказал он, запинаясь.
   — Нет, — ответил Тарзан, — они мои.
   Чернокожий все же не решался возвращаться к ужасным существам, пожиравшим тела его воинов. Тарзан принудил его следовать за собою, и когда они вышли из джунглей, их глазам представилась ужасная картина кровавого пира, от которой волосы встали дыбом у черного вождя.
   При виде людей звери подняли головы с угрожающим ворчанием, но Тарзан бесстрашно приблизился к ним, таща за собой Мугамби, дрожавшего всем телом.
   Как Тарзан заставил недавно антропоидов принять в свое общество Шиту, так ему удалось, и даже еще легче, приучить их к Мугамби.
   С Шитой, впрочем, дело обошлось не так просто: пантера долго не могла понять, почему она не имеет права обойтись с Мугамби так же, как она поступила с его воинами. Но она была вполне сыта и только кружилась около чернокожего, издавая глухое рычание и не сводя с него сверкающих глаз.
   Мугамби, полумертвый от страха, цеплялся за Тарзана, еле удерживающегося от смеха при виде плачевного положения предводителя черного племени. Наконец, Тарзан схватил пантеру за загривок, подтащил ее вплотную к Мугамби и принялся щелкать ее сильно по носу каждый раз, когда она начинала рычать на чернокожего.
   При виде человека, справляющегося голыми руками с самым свирепым и кровожадным хищником джунглей, глаза Мугамби чуть не выскочили из орбит. Он был готов пасть ниц перед белым гигантом, который казался ему каким-то богом джунглей.
   Дрессировка Шиты так быстро подвигалась вперед, что вскоре Мугамби перестал быть предметом ее внимания, и к вечеру он уже чувствовал себя в некоторой безопасности в ее обществе.
   Несмотря на это, новая компания не приходилась, видимо, ему по душе, и он боязливо вращал белками каждый раз, когда тот или другой из звериной банды слишком близко подходил к нему.
   Когда солнце уже закатилось, Тарзан, Мугамби, Шита и Акут легли в засаду у водопоя и скоро заметили приближавшуюся лань; когда по знаку, данному человеком-обезьяной, все четверо бросились разом на не ожидавшее нападения животное, Мугамби решил, что бедная лань умерла от испуга раньше, чем ее коснулись звери.
   Добыча была тотчас же поделена между участниками охоты, и дикарь развел костер, чтобы поджарить свою часть добычи; Тарзан же, Шита и Акут принялись поедать мясо в сыром виде, разрывая его своими острыми зубами и ворча друг на друга, если кто-либо завладевал чужим куском.
   Едва ли нужно удивляться тому, что белый человек оказался ближе к зверям, чем чернокожий дикарь. Мы все рабы привычек, усвоенных воспитанием с детского возраста, и, когда отпадают внешние обстоятельства, заставляющие преодолевать их, мы легко возвращаемся вновь к тому, с чем сроднились и связаны неразрывными узами.
   Мугамби от роду не ел никогда сырого мяса, в то время, как Тарзан до двадцати лет не пробовал жареной или вареной пищи и только последние три или четыре года приобщился к столу цивилизованных людей. Но не только привычка детства заставляла его предпочитать сырое мясо; нет, он находил, что вкус его в значительной мере портился от жарения, и гораздо более любил сочное мясо свежеубитой, еще теплой добычи.
   Представителям культурного человечества, конечно, внушило бы ужас и отвращение то, что Тарзан находил тонкий вкус в сыром мясе и считал лакомством каких-то гусениц. Но мне думается, если бы и мы с детства питались подобной пищей и привыкли бы видеть, что все окружающие едят то же, то чувствовали бы к лакомствам Тарзана не больше отвращения, чем чувствуем к изысканным гастрономическим деликатесам, которые способны вызвать рвоту у африканского каннибала. Все дело здесь исключительно в привычке: близ озера Рудольфа, например, живет племя, которое не ест ни баранины, ни мяса крупного скота, в то время, как у соседних племен — это обычная пища. Недалеко от них другое племя любит ослиное мясо, от одного вида которого ближайшие их соседи чувствуют тошноту.
   Можно ли после этого принять как абсолютную истину, что устрицы и лягушечьи ножки вкусны, а гусеницы и жуки совершенно несъедобны или что сырая устрица, проглоченная живьем, вызывает меньше отвращения, чем чистое, нежное мясо свежеубитой лани?

***

   В течение следующих дней Тарзан был занят одной мыслью — найти способ использовать пирогу, чтобы добраться до материка. Он делал попытки научить обезьян управлять веслами; несколько раз он сажал некоторых из них в легкую лодку и давал им уроки гребного искусства в бухте, защищенной каменной грядой, где море было всегда спокойно.
   Дав обезьянам в руки весла, он объяснял им, что они должны подражать его движениям. После двух-трех неудачных опытов он убедился, что потребуются долгие недели терпеливой дрессировки, чтобы сделать из них гребцов, так трудно обезьянам сосредоточиться на определенном деле и так быстро им надоедает однообразное занятие.
   Впрочем, из всех антропоидов один составлял счастливое исключение — это был Акут. С самого начала он выказывал интерес к новому спорту. Казалось, он сразу понял назначение весел, что доказывало в нем более развитые умственные способности, чем у его сородичей, и Тарзан старался на скудном языке обезьян дать понять ему, каким образом нужно управлять веслами.
   Отчаявшись в возможности выучить обезьян грести, Тарзан решил приспособить пирогу под парус и принялся плести большое полотнище из древесного лыка.
   Расспрашивая Мугамби, Тарзан узнал, что материк лежит не на очень значительном расстоянии от острова. Чернокожий вождь рассказал, что страна племени Вагамби расположена в глубине материка, на верховьях реки Угамби, и никто из его племени до сего времени не добирался до океана: на этот раз его воины добрались до устья реки и отъехали слишком далеко от берега на своем утлом суденышке. Захваченные отливом и сильным береговым ветром, они вскоре потеряли из виду землю. Они пробыли в открытом море целую ночь и не переставали грести, как им казалось, по направлению к родному берегу. Увидев при восходе солнца землю, они очень обрадовались, считая, что перед ними материк. Только от Тарзана Мугамби узнал, что он попал на остров.
   Чернокожий вождь с опаской и недоверием смотрел на парус, который Тарзан смастерил из столь ненадежного материала; он находил, что плетение рассыплется при первом сильном порыве ветра.
   Однако Тарзан надеялся, что, если ветер будет ему благоприятствовать, он успеет на своем маленьком паруснике добраться до континента даже при малой затрате сил. Он считал, что во всяком случае лучше погибнуть в открытом море, чем оставаться на этом пустынном островке без надежды когда-либо выбраться отсюда, так как было ясно, что остров этот не нанесен на морские карты.
   В течение нескольких дней пирога была оснащена, на ней был поставлен парус, и при первом же попутном ветре она приняла на свой борт странный и страшный экипаж, какого никогда не бывало ни на одном судне в мире.
   Экипаж этот составляли, не считая самого Тарзана: Мугамби, Акут, пантера Шита и дюжина громадных обезьян-самцов из племени Акута.

VI
СТРАШНАЯ КОМАНДА

   По узкому проливу между рифами медленно двигалась пирога со страшной командой. Она должна была выйти отсюда в открытое море. Тарзан, Мугамби и Акут сидели на веслах: воспользоваться парусом было нельзя, потому что высокий берег задерживал порывы ветра.
   Шита лежала, свернувшись у ног Тарзана. Он решил держать дикого зверя подальше от других путешественников: малейшего повода было бы достаточно, чтобы Шита набросилась на кого-нибудь из них. Только на белого человека она смотрела с покорностью, как на своего господина.
   Мугамби сидел на корме судна, напротив него скорчился на дне пироги Акут, а между Акутом и Тарзаном помещалось двенадцать волосатых антропоидов, подозрительно озиравшихся по сторонам и с вожделением смотревших на родной берег.
   Все шло хорошо, пока лодка не вышла в открытое море. Но вот берег остался позади, ветер вырвался на простор, натянув с силою парус, и легкое судно понеслось по волнам, колыхаясь, как маленькая щепка.
   И чем дальше неслось оно в море, тем выше и выше вздымались волны.
   В лодке началась паника. Волны и качка привели обезьян в ужас.
   Вначале они беспокойно оглядывались и вертелись, а потом начали визжать и реветь. С большим трудом Акут удерживал их в повиновении, но когда одна особенно сильная волна приподняла судно, обезьянами овладело такое отчаяние, что, вскочив на ноги, они чуть не опрокинули пирогу. Тарзану и Акуту еле-еле удалось успокоить их. Но все-таки мало-помалу спокойствие было восстановлено, и постепенно обезьяны стали привыкать к качке.
   Путешествие прошло без приключений, ветер был благоприятный, и после часового плавания Тарзан заметил темную полосу берега. Из-за ночной темноты нельзя было определить, тут ли устье Угамби? На всякий случай Тарзан решил причалить к ближайшему месту и там ждать рассвета.
   Лодка толкнулась носом о песок, повернулась бортом к берегу и опрокинулась, вывалив всю команду. Волны прибоя окатывали людей и зверей, и лишь с большим трудом удалось добраться до берега.
   Всю ночь обезьяны сидели в кучке, тесно прижавшись друг к другу и стараясь согреться. Мугамби развел костер и лег около огня. Тарзан и Шита, мучимые голодом, отправились в ближайший лес за добычей.
   Они не боялись ночной темноты и шли рядом друг с другом, когда тропа была достаточно широкой или гуськом, когда она суживалась.
   Вскоре Тарзан почувствовал запах какого-то животного. Крадучись, подобрался он с Шитой к густым зарослям камыша близ реки и вдруг увидел там крупную, неподвижную, темную фигуру. Это был огромный буйвол. Он спокойно сидел в самой чаще тростника.
   Все ближе и ближе подползали они к ничего не подозревавшему быку; Шита с правой стороны, а Тарзан — с левой. Они часто так охотились вместе, подбадривая изредка Друг друга тихим мурлыканьем.
   На мгновение они притаились, а затем, по мановению Тарзана, Шита прыгнула буйволу на спину и вонзила свои острые зубы ему в шею. Животное с ревом вскочило, но Тарзан в ту же минуту бросился на него и несколько раз всадил ему под левое плечо свой каменный нож, цепляясь другой рукой за густую гриву. Бык бешено помчался в камыши, потащив его за собой. Шита мертвой хваткой вцепилась ему в горло, стараясь перегрызть шейную артерию.
   Бык с ревом протащил обоих напавших на него врагов на несколько саженей, но скоро в сердце ему вонзился нож. и он с ревом упал на землю.
   Тарзан и Шита освежевали быка, наелись до полного насыщения свежего мяса, а затем улеглись на отдых в чаще леса, через несколько минут голова человека покоилась мирным сном на темно-бурой шерсти пантеры.
   Когда наступил рассвет, они проснулись и вернулись к берегу. И повели остальных членов отряда к убитой вчера добыче.
   Прикончив буйвола, звери заснули, а Тарзан и Мугамби отправились искать реку Угамби. Пройдя не более пятидесяти саженей, они действительно достигли широкого потока, и негр сразу признал в ней ту реку, по которой он со своими злополучными товарищами пустился недавно в океан.
   Путешественники прошли по берегу до самого устья и увидели, что оно находилось на расстоянии меньше одной мили от того места, куда пристала их лодка.
   Тарзан был очень доволен этим открытием. Он был уверен, что, следуя по большой реке, они встретят туземцев, а от них он надеялся узнать что-либо о Рокове и своем сыне. Он был убежден, что Роков не решался забраться далеко в глубь материка, а постарался как можно скорее избавиться от ребенка после того, как высадили Тарзана на необитаемый остров.
   Тарзан и Мугамби сдвинули пирогу с берега и долго возились с ней, стараясь спустить ее в море. Им мешал сильный прибой, и только после долгих усилий им, наконец, удалось протащить пирогу через бурун на глубокое место и сесть в нее; и они отправились, наконец, вдоль берега к только что найденному устью Угамби. Здесь опять они испытали большие затруднения: сильное течение реки и наступивший отлив не давали им возможности войти в реку.
   Только после долгих усилий, держась самого берега, где течение было более слабое, они смогли подняться вверх. И лишь вечером, в сумерки, они, наконец, достигли места, где поутру оставили свою звериную команду. Крепко привязав лодку к толстому суку, путники вошли в джунгли. Все двенадцать обезьян были налицо. Они лакомились плодами. Но Шиты нигде не было видно. Не вернулась она и к ночи, и Тарзан подумал, что пантера, повинуясь голосу инстинкта, бросила своего хозяина и отправилась на поиски себе подобных.
   На следующий день рано утром Тарзан повел свою команду к реке. По дороге он несколько раз останавливался и пронзительно кричал. И вот, издалека послышался ответный крик, и гибкая фигура Шиты выпрыгнула из кустов на берег как раз в ту минуту, когда Тарзан, Мугамби и звери осторожно влезали в лодку.
   Мурлыкая, как котенок, большая пантера подошла к Тарзану и потерлась о него своими боками; затем по одному слову обезьяны-человека Шита легко прыгнула в пирогу и заняла свое прежнее место на носу судна.
   Когда все были уже на местах, оказалось, что двух больших обезьян не хватало. Царь обезьян и Тарзан кричали и звали их целый час. Но ответа не было, и лодка отплыла без них. Это были как раз те обезьяны, которых было особенно трудно убедить покинуть родной остров. Они же проявляли особый страх перед морским путешествием и наиболее беспокойно вели себя во время качки. Поэтому Тарзан не без оснований решил, что они намеренно скрылись и умышленно не откликались на призывы.
   Около полудня лодка пристала к берегу, и путники отправились искать пищу.
   В это время какой-то стройный голый дикарь выследил их из-за густой береговой растительности и исчез раньше, чем кто-либо из зверей и людей его заметил.
   Как быстроногий олень понесся он по узкой тропинке вверх по реке и в страшном возбуждении примчался в туземный поселок в нескольких милях выше того места, где в это время охотился Тарзан со своей командой. Прибежав к предводителю, который лежал у входа в свою круглую хижину, дикарь закричал:
   — Другой белый человек пришел! Другой белый человек и с ним много воинов. Они приехали в большой военной пироге! Они убьют нас и ограбят, как это сделал чернобородый!..
   Кавири, предводитель чернокожих и глава поселка, вскочил на ноги.
   Он только недавно испытал много несчастий от белого человека, и его сердце было полно ненависти и злобы. В одну минуту загремел грохот боевых барабанов, созывая охотников из леса и пахарей с поля. Быстро были спущены семь боевых лодок. В них уселись воины с раскрашенными лицами и с перьями на головах. Неуклюжие боевые суда, управляемые сильными мускулами лоснящихся черных рук, ощетинились длинными копьями и бесшумно скользили по поверхности воды.
   Кавири был хитрый полководец. Он не приказал бить в тамтам или трубить в рог. Бесшумно хотел он напасть со своими семью боевыми судами на лодку белого человека и победить врага численностью, раньше чем ружья последнего могли принести смерть его воинам.