Действия 99-й стрелковой дивизии под командованием полковника Н.И. Дементьева и артиллерийско-пулеметных подразделений 8-го укрепленного района, оборонявшихся в районе Перемышля, также отличались упорством и мужеством. Тесное взаимодействие полевых войск, гарнизонов дотов и пограничников обусловило непреодолимость их обороны, поэтому в первый день войны 17-я немецкая армия не достигла сколько-нибудь серьезных результатов.
На направлении главного удара группы армий «Юг» фельдмаршал Рундштедт ввел в прорыв в 10 ч. танковые дивизии 1-й танковой группы генерала Клейста. Как только об этом стало известно в штабе фронта, генерал М.П. Кирпонос приказал командующему 6-й армией силами 4-го механизированного корпуса совместно с отрядом 15-го механизированного корпуса, выделенным для ликвидации авиадесанта противника в Радехов, нанести сильный контрудар и уничтожить противника[99].
Одновременно с этим контрударом командующий 5-й армией генерал М.И. Потапов решил нанести контрудар по прорвавшейся танковой группировке врага силами 22-го мехкорпуса. К сожалению, взаимодействие между 5-й и 6-й армиями организовано не было, а механизированные корпуса 22 июня сосредоточиться не сумели. Прорыв немецких танков к исходу дня на глубину до 20 км ликвидировать было нечем.
Здесь нельзя не сказать об ошибке, допущенной в использовании танковых войск для уничтожения воздушных десантов, которые немцы высадили в районах Ковеля, Дубно, Радехова, Стрыя, Черткова, Черновиц и др. Для их ликвидации направлялись главным образом танковые подразделения 22, 15 и 8-го механизированных корпусов. Тем самым мощные танковые соединения в первый же день войны начали растаскиваться по частям.
Юго-Западный фронт имел достаточно войск, чтобы вести упорную оборону. Однако господство противника в воздухе, захваченное им с началом нападения, осложняло боевые действия на земле.
На южном участке советско-германского фронта, на границе с Румынией, 22 июня развертывались войска 9-й армии под командованием генерала Я.Т. Черевиченко. Передовые части выдвинулись к р. Прут, придя на помощь пограничным заставам, которые вели борьбу со штурмовыми отрядами противника, стремившимися захватить мосты. Авиация противника бомбила Кишинев, Бельцы, Болград. Действия немецко-румынских войск в полосе 9-й армии носили сковывающий характер. 11-я немецкая и главные силы 3-й и 4-й румынских армий еще только готовились к переходу в наступление, которое должно было начаться в удобный момент позднее. Атаки же румынских штурмовых отрядов были отражены.
На северном участке советско-германского фронта, на границе с Финляндией, противник в первый день войны активности не проявлял. Корабли Северного, Балтийского Краснознаменного и Черноморского флотов находились в готовности к боевым действиям, неся дозорную службу подводными лодками и миноносцами. В готовности к вылету находилась и морская авиация.
Решающие события 22 июня происходили на западном, а также северо-западном стратегических направлениях. Здесь в результате больших потерь, завоевания противником господства в воздухе, нарушения управления войсками и прорыва немецких танковых соединений на глубину до 60 км сложилась чрезвычайно тяжелая обстановка, предопределившая дальнейший весьма неблагоприятный для советских войск ход военных действий. К такому заключению, оценивая итоги дня, пришло и немецкое командование. «О полной неожиданности нашего наступления для противника, – записал 22 июня генерал Гальдер в служебном дневнике, – свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, передовые части, атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать… я считаю, что русское командование… в ближайшее время будет не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению»[100].
Однако советское командование всей тяжести положения еще не знало. Не получая в течение дня объективной информации из войск, Генеральный штаб не мог правильно оценить сложившуюся обстановку. «Германские регулярные войска, – говорилось в оперативной сводке Генштаба на 22 ч., – в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск Красной армии, атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника»[101].
Советское политическое и военное руководство даже не предполагало, в каком трагическом положении оказались войска в результате мощного внезапного удара противника. На основании донесений фронтов нарком обороны и начальник Генерального штаба пришли к заключению, что бои ведутся в основном вблизи границы, наиболее крупными группировками являются сувалкская и люблинская, от состояния которых, как они думали, будет зависеть дальнейший ход военных действий. Наиболее мощную группировку, наносившую удар из района Бреста, советское Главное Командование из-за дезориентирующих докладов штаба Западного фронта явно недооценивало. Не ориентировалось оно и в общей воздушной обстановке. Полагая, что сил для ответного удара вполне достаточно, и руководствуясь довоенным планом на случай войны с Германией, нарком обороны в 21 ч. 15 мин. отдал директиву № 3, в которой были сформулированы ближайшие задачи войск[102]. Северо-Западному фронту приказывалось «нанести мощный контрудар из района Каунас во фланг и тыл сувалкской группировки противника, уничтожить ее во взаимодействии с Западным фронтом и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки».
От войск Западного фронта требовалось, «сдерживая противника на варшавском направлении, нанести мощный контрудар силами не менее двух мехкорпусов и авиации фронта во фланг и тыл сувалкской группировки противника, уничтожать ее совместно с Северо-Западным фронтом и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки».
Юго-Западный фронт должен был «концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти мехкорпусов, и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, и к исходу 24 июня овладеть районом Люблин». На период выполнения этих задач каждый фронт поддерживался одним корпусным вылетом дальней авиации, а Юго-Западному фронту, кроме того, дополнительно придавалась одна авиационная дивизия.
Таким образом, по замыслу Главного Командования Красной армии ответный удар трех фронтов должен был привести к разгрому вклинившихся группировок противника и восстановлению положения на границе. Эта директива не соответствовала сложившейся к исходу 22 июня обстановке. Однако не только в Москве, но и в штабах фронтов этого еще не осознавали. Получив задачу, Военные советы фронтов поздно ночью начали готовиться к разгрому ударных группировок агрессора.
3. Реакция на агрессию
Глава 2
1. На главном направлении
На направлении главного удара группы армий «Юг» фельдмаршал Рундштедт ввел в прорыв в 10 ч. танковые дивизии 1-й танковой группы генерала Клейста. Как только об этом стало известно в штабе фронта, генерал М.П. Кирпонос приказал командующему 6-й армией силами 4-го механизированного корпуса совместно с отрядом 15-го механизированного корпуса, выделенным для ликвидации авиадесанта противника в Радехов, нанести сильный контрудар и уничтожить противника[99].
Одновременно с этим контрударом командующий 5-й армией генерал М.И. Потапов решил нанести контрудар по прорвавшейся танковой группировке врага силами 22-го мехкорпуса. К сожалению, взаимодействие между 5-й и 6-й армиями организовано не было, а механизированные корпуса 22 июня сосредоточиться не сумели. Прорыв немецких танков к исходу дня на глубину до 20 км ликвидировать было нечем.
Здесь нельзя не сказать об ошибке, допущенной в использовании танковых войск для уничтожения воздушных десантов, которые немцы высадили в районах Ковеля, Дубно, Радехова, Стрыя, Черткова, Черновиц и др. Для их ликвидации направлялись главным образом танковые подразделения 22, 15 и 8-го механизированных корпусов. Тем самым мощные танковые соединения в первый же день войны начали растаскиваться по частям.
Юго-Западный фронт имел достаточно войск, чтобы вести упорную оборону. Однако господство противника в воздухе, захваченное им с началом нападения, осложняло боевые действия на земле.
На южном участке советско-германского фронта, на границе с Румынией, 22 июня развертывались войска 9-й армии под командованием генерала Я.Т. Черевиченко. Передовые части выдвинулись к р. Прут, придя на помощь пограничным заставам, которые вели борьбу со штурмовыми отрядами противника, стремившимися захватить мосты. Авиация противника бомбила Кишинев, Бельцы, Болград. Действия немецко-румынских войск в полосе 9-й армии носили сковывающий характер. 11-я немецкая и главные силы 3-й и 4-й румынских армий еще только готовились к переходу в наступление, которое должно было начаться в удобный момент позднее. Атаки же румынских штурмовых отрядов были отражены.
На северном участке советско-германского фронта, на границе с Финляндией, противник в первый день войны активности не проявлял. Корабли Северного, Балтийского Краснознаменного и Черноморского флотов находились в готовности к боевым действиям, неся дозорную службу подводными лодками и миноносцами. В готовности к вылету находилась и морская авиация.
Решающие события 22 июня происходили на западном, а также северо-западном стратегических направлениях. Здесь в результате больших потерь, завоевания противником господства в воздухе, нарушения управления войсками и прорыва немецких танковых соединений на глубину до 60 км сложилась чрезвычайно тяжелая обстановка, предопределившая дальнейший весьма неблагоприятный для советских войск ход военных действий. К такому заключению, оценивая итоги дня, пришло и немецкое командование. «О полной неожиданности нашего наступления для противника, – записал 22 июня генерал Гальдер в служебном дневнике, – свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, передовые части, атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать… я считаю, что русское командование… в ближайшее время будет не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению»[100].
Однако советское командование всей тяжести положения еще не знало. Не получая в течение дня объективной информации из войск, Генеральный штаб не мог правильно оценить сложившуюся обстановку. «Германские регулярные войска, – говорилось в оперативной сводке Генштаба на 22 ч., – в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск Красной армии, атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника»[101].
Советское политическое и военное руководство даже не предполагало, в каком трагическом положении оказались войска в результате мощного внезапного удара противника. На основании донесений фронтов нарком обороны и начальник Генерального штаба пришли к заключению, что бои ведутся в основном вблизи границы, наиболее крупными группировками являются сувалкская и люблинская, от состояния которых, как они думали, будет зависеть дальнейший ход военных действий. Наиболее мощную группировку, наносившую удар из района Бреста, советское Главное Командование из-за дезориентирующих докладов штаба Западного фронта явно недооценивало. Не ориентировалось оно и в общей воздушной обстановке. Полагая, что сил для ответного удара вполне достаточно, и руководствуясь довоенным планом на случай войны с Германией, нарком обороны в 21 ч. 15 мин. отдал директиву № 3, в которой были сформулированы ближайшие задачи войск[102]. Северо-Западному фронту приказывалось «нанести мощный контрудар из района Каунас во фланг и тыл сувалкской группировки противника, уничтожить ее во взаимодействии с Западным фронтом и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки».
От войск Западного фронта требовалось, «сдерживая противника на варшавском направлении, нанести мощный контрудар силами не менее двух мехкорпусов и авиации фронта во фланг и тыл сувалкской группировки противника, уничтожать ее совместно с Северо-Западным фронтом и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки».
Юго-Западный фронт должен был «концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти мехкорпусов, и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, и к исходу 24 июня овладеть районом Люблин». На период выполнения этих задач каждый фронт поддерживался одним корпусным вылетом дальней авиации, а Юго-Западному фронту, кроме того, дополнительно придавалась одна авиационная дивизия.
Таким образом, по замыслу Главного Командования Красной армии ответный удар трех фронтов должен был привести к разгрому вклинившихся группировок противника и восстановлению положения на границе. Эта директива не соответствовала сложившейся к исходу 22 июня обстановке. Однако не только в Москве, но и в штабах фронтов этого еще не осознавали. Получив задачу, Военные советы фронтов поздно ночью начали готовиться к разгрому ударных группировок агрессора.
3. Реакция на агрессию
Только после начала вторжения И. Риббентроп сообщил советскому послу в Берлине о начале войны против Советского Союза. В меморандуме, который вручил Риббентроп, утверждалось, что СССР стремится взорвать Германию изнутри, готовит захват и большевизацию западноевропейских государств, вторжение на Балканы, овладение Босфором и Дарданеллами. В заключение говорилось, что СССР якобы может в любое время осуществить агрессию против Германии. Все это и вынудило германское правительство нанести предупредительные удары. В Москве в шестом часу наркому иностранных дел СССР В.М. Молотову германский посол Шуленбург изложил заявление, согласно которому Гитлер приказал войскам отразить угрозу Советских Вооруженных сил, сосредоточившихся, по его утверждению, в боевой готовности на границе с Германией.
Утром по берлинскому радио И. Геббельс зачитал обращение Гитлера к немецкому народу, в котором «объяснялась» необходимость нападения на СССР. Рейхсканцлер лживо обвинял Советский Союз в нарушении условий советско-германского договора, в тайном сотрудничестве с Англией и подстрекательстве Югославии, фюрер пространно рассуждал о том, что СССР будто бы сковывал вермахт на востоке, а в последнее время открыто нарушал германскую границу. Воззвание Гитлера было дополнено выступлением Риббентропа перед своими и иностранными журналистами. Министр иностранных дел подчеркнул, что германские руководители решили «спасти всю мировую культуру от смертельной опасности большевизма и освободить путь для истинного социального подъема». Он убеждал представителей прессы рассматривать военные действия Германии против СССР как чисто оборонительную акцию, как войну превентивного характера. То же делал в письме к Муссолини, посланном накануне, Гитлер: «Я полагаю, что не вправе больше терпеть положение после доклада мне последней карты с обстановкой в России, а также после ознакомления с многочисленными другими донесениями. Я прежде всего считаю, что уже нет иного пути для устранения этой опасности»[103].
Но документы и факты опрокидывают эти измышления главарей Третьего рейха. «Изменения политики русских по отношению к Германии… ожидать не следовало, – свидетельствовал даже после войны в своих мемуарах бывший помощник начальника генерального штаба по разведке генерал К. Типпельскирх. – Напротив, Советский Союз по-прежнему стремился к тому, чтобы точно выполнять свои обязательства по торговому соглашению»[104]. Начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер, оценивая возможности вторжения Красной армии, еще 22 марта 1941 г. записал в дневнике: «Я не думаю о вероятности русской инициативы». А 5 мая, после доклада только что возвратившегося из Москвы полковника Г. Кребса, Гальдер уже не сомневался, что «Россия сделает все для того, чтобы избежать войны». Это же подтверждала телеграмма посла Шуленбурга, отправленная из Москвы в Берлин 24 мая: «Тот факт, что эта внешняя политика направлена прежде всего на предотвращение конфликта с Германией, доказывает позиция, которую занимает в последние недели Советское правительство, тон советской печати, безупречно освещающей все события, касающиеся Германии, и выполнение заключенных с Германией экономических соглашений». С этой телеграммой перекликается и докладная записка Герингу министра финансов Ш. Крозига, направленная 19 апреля. «Не мы ли стремимся к разногласиям с Россией, предполагая, что однажды таких разногласий нам все-таки не избежать, – писал он. – …Я не могу себе представить, что управляемой Германией Европе следовало бы ожидать опасность со стороны России… В борьбе славян с германцами, ведущейся в течение многих столетий, славяне почти никогда не угрожали германцам силою оружия… Может быть, следовало бы опасаться всего этого, если бы русские не соблюдали условий пакта или не выполняли обещанных поставок и т.д. Но до сих пор никаких признаков такого отношения не отмечалось… в то время как между Россией и нами завязывается война»[105].
Документы не подтверждают версию фашистских руководителей о превентивном характере нападения Германии на Советский Союз. Гитлеровский вермахт вторгся с целью уничтожения СССР и закабаления советского народа. Смерть, разрушения и опустошения несли нацисты советским людям. Но они толкали в кровавую бойню и немецкий народ.
Вторжение немецко-фашистской армии потрясло Сталина. Это был сокрушительный удар по мудрости и непогрешимости «вождя», в которые верили не только народные массы, но и его ближайшее окружение. Удар был настолько сильным, что Сталин не согласился даже выступить с обращением к народу по случаю начала войны. Отказался он и от поста председателя Ставки Главного Командования, созданной в ночь на 23 июня.
Советские люди узнали о войне в 12 часов дня, когда от имени правительства с обращением к народу выступил по радио заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, народный комиссар иностранных дел Союза ССР В.М. Молотов. «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, – сообщил он, – германские войска напали на нашу страну… Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины»[106].
Опираясь на исторический опыт, Советское правительство выражало уверенность в том, что война с нашей стороны будет носить всенародный характер. «Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху, – подчеркнул он. – То же будет и с зазнавшимся Гитлером… Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу»[107]. В заключение Советское правительство выражало твердую уверенность в исходе войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Гневом и возмущением встретили советские люди весть о нашествии врага. На фабриках и заводах, где был рабочий день, в колхозах и учреждениях страны состоялись многочисленные митинги. Рабочие, колхозники, инженеры, техники и представители интеллигенции – все советские люди единодушно поклялись сделать все для разгрома вторгшегося агрессора, работать столько, сколько потребует Родина.
«Мы, рабочие, инженерно-технические работники и служащие, – говорилось в резолюции, принятой на митинге Московского ордена Ленина завода «Красный пролетарий», – …возмущены наглостью подлых фашистских правителей Германии… Мы обязуемся перед лицом тяжелых испытаний, предстоящих нашей Родине, во имя свободы… выполнять со свойственной советскому гражданину честностью все обязанности, которые возлагают на нас Советское правительство и Коммунистическая партия. Пошлет ли нас наша страна на фронт, мы будем стойко и храбро защищать каждую пядь нашей Родины… Мы твердо верим в нашу победу», – заявили краснопролетарцы[108]. Аналогичная резолюция была принята на митинге Московского ордена Ленина завода «Серп и молот»: «Пусть знают фашистские разбойники, что советский народ как один встанет на защиту своей любимой Родины»[109]. Из резолюции митинга управления Черноморского пароходства:
«Мы считаем себя мобилизованными на выполнение всех задач, которые будут поставлены перед нами для обеспечения победы над врагом. Каждый из нас будет самоотверженно продолжать работу на своем участке и в любую минуту, когда это потребуется, грудью встанет на защиту своей социалистической Родины»[110].
По-разному отнеслись к нападению Германии на СССР за рубежом. Народы стран, находившихся под сапогом немецких оккупантов, с надеждой обратили взоры на восток, надеясь, что германская армия будет разбита и наступит час их освобождения.
На митинге в Гайд-парке тысячи жителей Лондона приняли резолюцию: «Народы Советского Союза и английский народ одинаково заинтересованы в низвержении фашизма и в создании основ прочного мира… Борьба советского народа является нашей борьбой»[111]. Не только европейцы и американцы, но и люди других континентов выступили за оказание помощи Советскому Союзу в борьбе с немецкими захватчиками. Германским фашистам не удалось обмануть народы мира и организовать «крестовый поход» против социалистического государства.
Реакционные круги Запада встретили известие о нападении на СССР со вздохом облегчения. Они наконец-то дождались того, чего так страстно желали и чему всячески способствовали на протяжении двадцати лет. Такими людьми, например, в США были изоляционисты, которые, как свидетельствовал американский журналист Р. Шервуд, «получили возможность вовсю пропагандировать первоначальную установку нацистской партии, а именно, что Гитлер – единственный оплот против большевизма»[112].
Однако реалистически мыслящие государственные и политические деятели Великобритании и США уже в первый день нападения Германии на СССР высказались за объединение усилий с Советским Союзом в борьбе против общего врага.
«За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я, – заявил премьер-министр Великобритании У. Черчилль в выступлении по радио вечером 22 июня. – …Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем… Он (Гитлер) хочет уничтожить русскую державу потому, что в случае успеха надеется отозвать с Востока главные силы своей армии и авиации и бросить их на наш остров… Он, несомненно, надеется, что все это можно будет осуществить до наступления зимы и что он сможет сокрушить Великобританию прежде, чем вмешаются флот и авиация Соединенных Штатов… Поэтому опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам…»[113]
Такая же идея выражена в меморандуме, подготовленном для президента США Ф. Рузвельта его советниками на основе подавляющего большинства предложений, поступивших в тот день в Белый дом. «Мы противники догмы коммунистов и нацистской догмы… С тех пор как Россия стала коммунистической, Советы никогда не угрожали серьезно нашим национальным интересам и нашему укладу жизни, – подчеркивалось в меморандуме. – Однако за два года безумного похода Гитлера, предпринятого им с целью порабощения всего мира, возникла серьезная угроза нашему существованию как свободного народа… Мы не за коммунизм, но мы против всего, за что выступает Гитлер. Он и его безбожные нацисты – главная угроза миру, справедливости и безопасности. Путь к нашей безопасности – разгром Гитлера»[114].
Вполне очевидны причины, побудившие правящие круги Англии и США оказать поддержку Советскому Союзу в борьбе против фашизма. Естественно, что их беспокоили в первую очередь собственные интересы, а не судьбы советского народа. Но как бы то ни было, они самим ходом событий вынуждены были заявить о том, что становятся на сторону подвергшегося агрессии советского народа. Борьба с германскими фашистами и их союзниками вступала в качественно новую фазу.
Нападение фашистской Германии прервало мирный труд советского народа. В жизни страны начался новый, неимоверно тяжелый, но вместе с тем и героический период. Народ поднимался на справедливую войну за свободу и независимость, которая стала Великой Отечественной войной.
Утром по берлинскому радио И. Геббельс зачитал обращение Гитлера к немецкому народу, в котором «объяснялась» необходимость нападения на СССР. Рейхсканцлер лживо обвинял Советский Союз в нарушении условий советско-германского договора, в тайном сотрудничестве с Англией и подстрекательстве Югославии, фюрер пространно рассуждал о том, что СССР будто бы сковывал вермахт на востоке, а в последнее время открыто нарушал германскую границу. Воззвание Гитлера было дополнено выступлением Риббентропа перед своими и иностранными журналистами. Министр иностранных дел подчеркнул, что германские руководители решили «спасти всю мировую культуру от смертельной опасности большевизма и освободить путь для истинного социального подъема». Он убеждал представителей прессы рассматривать военные действия Германии против СССР как чисто оборонительную акцию, как войну превентивного характера. То же делал в письме к Муссолини, посланном накануне, Гитлер: «Я полагаю, что не вправе больше терпеть положение после доклада мне последней карты с обстановкой в России, а также после ознакомления с многочисленными другими донесениями. Я прежде всего считаю, что уже нет иного пути для устранения этой опасности»[103].
Но документы и факты опрокидывают эти измышления главарей Третьего рейха. «Изменения политики русских по отношению к Германии… ожидать не следовало, – свидетельствовал даже после войны в своих мемуарах бывший помощник начальника генерального штаба по разведке генерал К. Типпельскирх. – Напротив, Советский Союз по-прежнему стремился к тому, чтобы точно выполнять свои обязательства по торговому соглашению»[104]. Начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер, оценивая возможности вторжения Красной армии, еще 22 марта 1941 г. записал в дневнике: «Я не думаю о вероятности русской инициативы». А 5 мая, после доклада только что возвратившегося из Москвы полковника Г. Кребса, Гальдер уже не сомневался, что «Россия сделает все для того, чтобы избежать войны». Это же подтверждала телеграмма посла Шуленбурга, отправленная из Москвы в Берлин 24 мая: «Тот факт, что эта внешняя политика направлена прежде всего на предотвращение конфликта с Германией, доказывает позиция, которую занимает в последние недели Советское правительство, тон советской печати, безупречно освещающей все события, касающиеся Германии, и выполнение заключенных с Германией экономических соглашений». С этой телеграммой перекликается и докладная записка Герингу министра финансов Ш. Крозига, направленная 19 апреля. «Не мы ли стремимся к разногласиям с Россией, предполагая, что однажды таких разногласий нам все-таки не избежать, – писал он. – …Я не могу себе представить, что управляемой Германией Европе следовало бы ожидать опасность со стороны России… В борьбе славян с германцами, ведущейся в течение многих столетий, славяне почти никогда не угрожали германцам силою оружия… Может быть, следовало бы опасаться всего этого, если бы русские не соблюдали условий пакта или не выполняли обещанных поставок и т.д. Но до сих пор никаких признаков такого отношения не отмечалось… в то время как между Россией и нами завязывается война»[105].
Документы не подтверждают версию фашистских руководителей о превентивном характере нападения Германии на Советский Союз. Гитлеровский вермахт вторгся с целью уничтожения СССР и закабаления советского народа. Смерть, разрушения и опустошения несли нацисты советским людям. Но они толкали в кровавую бойню и немецкий народ.
Вторжение немецко-фашистской армии потрясло Сталина. Это был сокрушительный удар по мудрости и непогрешимости «вождя», в которые верили не только народные массы, но и его ближайшее окружение. Удар был настолько сильным, что Сталин не согласился даже выступить с обращением к народу по случаю начала войны. Отказался он и от поста председателя Ставки Главного Командования, созданной в ночь на 23 июня.
Советские люди узнали о войне в 12 часов дня, когда от имени правительства с обращением к народу выступил по радио заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, народный комиссар иностранных дел Союза ССР В.М. Молотов. «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, – сообщил он, – германские войска напали на нашу страну… Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины»[106].
Опираясь на исторический опыт, Советское правительство выражало уверенность в том, что война с нашей стороны будет носить всенародный характер. «Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху, – подчеркнул он. – То же будет и с зазнавшимся Гитлером… Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу»[107]. В заключение Советское правительство выражало твердую уверенность в исходе войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Гневом и возмущением встретили советские люди весть о нашествии врага. На фабриках и заводах, где был рабочий день, в колхозах и учреждениях страны состоялись многочисленные митинги. Рабочие, колхозники, инженеры, техники и представители интеллигенции – все советские люди единодушно поклялись сделать все для разгрома вторгшегося агрессора, работать столько, сколько потребует Родина.
«Мы, рабочие, инженерно-технические работники и служащие, – говорилось в резолюции, принятой на митинге Московского ордена Ленина завода «Красный пролетарий», – …возмущены наглостью подлых фашистских правителей Германии… Мы обязуемся перед лицом тяжелых испытаний, предстоящих нашей Родине, во имя свободы… выполнять со свойственной советскому гражданину честностью все обязанности, которые возлагают на нас Советское правительство и Коммунистическая партия. Пошлет ли нас наша страна на фронт, мы будем стойко и храбро защищать каждую пядь нашей Родины… Мы твердо верим в нашу победу», – заявили краснопролетарцы[108]. Аналогичная резолюция была принята на митинге Московского ордена Ленина завода «Серп и молот»: «Пусть знают фашистские разбойники, что советский народ как один встанет на защиту своей любимой Родины»[109]. Из резолюции митинга управления Черноморского пароходства:
«Мы считаем себя мобилизованными на выполнение всех задач, которые будут поставлены перед нами для обеспечения победы над врагом. Каждый из нас будет самоотверженно продолжать работу на своем участке и в любую минуту, когда это потребуется, грудью встанет на защиту своей социалистической Родины»[110].
По-разному отнеслись к нападению Германии на СССР за рубежом. Народы стран, находившихся под сапогом немецких оккупантов, с надеждой обратили взоры на восток, надеясь, что германская армия будет разбита и наступит час их освобождения.
На митинге в Гайд-парке тысячи жителей Лондона приняли резолюцию: «Народы Советского Союза и английский народ одинаково заинтересованы в низвержении фашизма и в создании основ прочного мира… Борьба советского народа является нашей борьбой»[111]. Не только европейцы и американцы, но и люди других континентов выступили за оказание помощи Советскому Союзу в борьбе с немецкими захватчиками. Германским фашистам не удалось обмануть народы мира и организовать «крестовый поход» против социалистического государства.
Реакционные круги Запада встретили известие о нападении на СССР со вздохом облегчения. Они наконец-то дождались того, чего так страстно желали и чему всячески способствовали на протяжении двадцати лет. Такими людьми, например, в США были изоляционисты, которые, как свидетельствовал американский журналист Р. Шервуд, «получили возможность вовсю пропагандировать первоначальную установку нацистской партии, а именно, что Гитлер – единственный оплот против большевизма»[112].
Однако реалистически мыслящие государственные и политические деятели Великобритании и США уже в первый день нападения Германии на СССР высказались за объединение усилий с Советским Союзом в борьбе против общего врага.
«За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я, – заявил премьер-министр Великобритании У. Черчилль в выступлении по радио вечером 22 июня. – …Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем… Он (Гитлер) хочет уничтожить русскую державу потому, что в случае успеха надеется отозвать с Востока главные силы своей армии и авиации и бросить их на наш остров… Он, несомненно, надеется, что все это можно будет осуществить до наступления зимы и что он сможет сокрушить Великобританию прежде, чем вмешаются флот и авиация Соединенных Штатов… Поэтому опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам…»[113]
Такая же идея выражена в меморандуме, подготовленном для президента США Ф. Рузвельта его советниками на основе подавляющего большинства предложений, поступивших в тот день в Белый дом. «Мы противники догмы коммунистов и нацистской догмы… С тех пор как Россия стала коммунистической, Советы никогда не угрожали серьезно нашим национальным интересам и нашему укладу жизни, – подчеркивалось в меморандуме. – Однако за два года безумного похода Гитлера, предпринятого им с целью порабощения всего мира, возникла серьезная угроза нашему существованию как свободного народа… Мы не за коммунизм, но мы против всего, за что выступает Гитлер. Он и его безбожные нацисты – главная угроза миру, справедливости и безопасности. Путь к нашей безопасности – разгром Гитлера»[114].
Вполне очевидны причины, побудившие правящие круги Англии и США оказать поддержку Советскому Союзу в борьбе против фашизма. Естественно, что их беспокоили в первую очередь собственные интересы, а не судьбы советского народа. Но как бы то ни было, они самим ходом событий вынуждены были заявить о том, что становятся на сторону подвергшегося агрессии советского народа. Борьба с германскими фашистами и их союзниками вступала в качественно новую фазу.
Нападение фашистской Германии прервало мирный труд советского народа. В жизни страны начался новый, неимоверно тяжелый, но вместе с тем и героический период. Народ поднимался на справедливую войну за свободу и независимость, которая стала Великой Отечественной войной.
Глава 2
Первые неудачи
Драматические события первого дня войны дошли до Кремля в донесениях фронтов в искаженном виде. Обобщая их, Генеральный штаб положение к исходу 22 июня изображал как относительно благополучное, не вызывающее тревоги. Не зная обстановки, Главное Командование Красной армии усугубило и без того тяжелое положение войск необоснованным решением разгромить ударные группировки противника и перенести военные действия на его территорию. Такое решение преувеличивало возможности Красной армии, слепо отражая довоенные планы ведения войны. Для политического руководства СССР еще большей неожиданностью, чем сама война и сила ударов агрессора, была неспособность Красной армии отразить удары врага. Приграничные сражения завершились разгромом войск Западного и Северо-Западного фронтов и вынужденным переходом к концу первой же недели военных действий к стратегической обороне. Начальный период войны закончился к середине июля неудачным исходом первых оборонительных операций, поражением первого стратегического эшелона и вводом в сражение ранее предназначавшихся для контрнаступления стратегических резервов для восстановления прорванного фронта обороны на минско-смоленском направлении. Инициатива надолго перешла в руки агрессора.
1. На главном направлении
С началом войны самая тяжелая обстановка сложилась в Белоруссии, где оборонялись войска Западного фронта во главе с генералом Д.Г. Павловым. Вермахт наносил здесь главный удар войсками группы армий «Центр» под командованием фельдмаршала Ф. Бока. Эта группа была самым сильным объединением противника на советско-германском фронте, и советские войска с большим трудом сдерживали ее мощные удары, которые наносились севернее и южнее Белостокского выступа.
Составлено по: ЦАМО РФ. Ф. 15. Оп. 725588. Д. 36. Л. 64; Ф. 208. Оп. 2589. Д. 93. Л. 5; Ф. 32. Оп. 11353. Д. 5. Л. 138; Ф. 127. Оп. 12915. Д. 89.
В целом войска Западного фронта имели равное с противником количество сил и средств, а по танкам даже значительно превосходили его. Однако понесенные в первый день войны потери изменили соотношение сил. Особенно большой урон понесла авиация фронта, у которой к концу дня осталось лишь около 950 боевых самолетов. Захват противником господства в воздухе, глубокое вклинение его танковых группировок и потеря управления войсками создали на Западном фронте критическую обстановку.
Катастрофическим было положение на брестском направлении. Сильный удар 2-й танковой группы генерала Г. Гудериана на южном участке Белостокского выступа вынудил соединения 4-й армии генерала А.А. Коробкова отходить на восток. Большую тревогу вызывала обстановка и на северном фасе выступа, где противник рвался к Гродно. Здесь образовался большой разрыв с войсками соседнего Северо-Западного фронта, в который устремилась 3-я танковая группа генерала Г. Гота.
Подводя итоги боев за 22 июня, Военный совет фронта указывал военным советам армий и командирам соединений: «Опыт первого дня войны показывает неорганизованность и беспечность многих командиров. Думать об обеспечении горючим, снарядами, патронами начинают только в то время, когда патроны уже на исходе, тогда как огромная масса машин занята эвакуацией семей начальствующего состава. Раненых с поля боя не эвакуируют, отдых бойцам и командирам не организован, при отходе скот, продовольствие оставляют врагу»[115].
Вечером 22 июня штаб Западного фронта получил директиву Главного Военного совета № 3, которая требовала нанести мощный контрудар во фланг и тыл сувалкской группировки врага и совместно с войсками Северо-Западного фронта уничтожить ее. Решение генерала Д.Г. Павлова после многих изменений и уточнений заключалось в нанесении с утра 23 июня контрудара в направлении Гродно, Сувалки силами 6-го и 11-го механизированных корпусов с 36-й кавалерийской дивизией, объединенных в группу во главе с заместителем командующего фронтом генералом И.В. Болдиным, и соединений 3-й армии[116].
Несмотря на то что решение на контрудар согласовывалось с прибывшим на фронт заместителем наркома обороны маршалом Б.М. Шапошниковым, оно было нереально. Действовавшие на направлении контрудара соединения 3-й армии, в том числе и 11-й механизированный корпус, отходили. Дивизии корпуса уже в первый день войны вели напряженные бои на широком фронте северо-западнее Гродно. 6-й мехкорпус 10-й армии находился от района контрудара в 60–70 км. Его дивизии оборонялись вдоль р. Нарев северо-восточнее Белостока в полосе 35 км. Еще на большем удалении от Гродно находилась 36-я кавалерийская дивизия. Сосредоточить выделенные для контрудара силы за несколько часов, оставшихся до рассвета 23 июня, было невозможно.
Генералу Болдину, прибывшему в Белосток вечером 22 июня, связаться с 11-м мехкорпусом не удалось. Не было у него связи и с командующим 10-й армией генералом К.Д. Голубевым. К полудню 23 июня в распоряжении генерала Болдина оказалась лишь часть сил 6-го мехкорпуса генерала М.Г. Хацкилевича. Этот корпус был самым сильным танковым соединением Красной армии, насчитывая в начале войны 1022 танка, в том числе 352 современных КВ и Т-34[117]. Однако в ходе выдвижения на рубежи развертывания его полки и дивизии, находясь под непрерывным воздействием вражеской авиации, понесли значительные потери. Только 7-я танковая дивизия полковника И.А. Юрченко на марше от ударов авиации потеряла 63 танка и все полковые тылы. К началу контрудара дивизия оказалась не только ослабленной, но и испытывала острую нужду в горючем, особенно в дизельном топливе для танков КВ и Т-34.
Соотношение сил в полосе нанесения контрудара было явно не в пользу советских войск. Противник по количеству дивизий имел двукратное превосходство, а по артиллерии в 1,25 раза[118].
Таблица 1
Соотношение сил в полосе Западного фронта на 22 июня
В целом войска Западного фронта имели равное с противником количество сил и средств, а по танкам даже значительно превосходили его. Однако понесенные в первый день войны потери изменили соотношение сил. Особенно большой урон понесла авиация фронта, у которой к концу дня осталось лишь около 950 боевых самолетов. Захват противником господства в воздухе, глубокое вклинение его танковых группировок и потеря управления войсками создали на Западном фронте критическую обстановку.
Катастрофическим было положение на брестском направлении. Сильный удар 2-й танковой группы генерала Г. Гудериана на южном участке Белостокского выступа вынудил соединения 4-й армии генерала А.А. Коробкова отходить на восток. Большую тревогу вызывала обстановка и на северном фасе выступа, где противник рвался к Гродно. Здесь образовался большой разрыв с войсками соседнего Северо-Западного фронта, в который устремилась 3-я танковая группа генерала Г. Гота.
Подводя итоги боев за 22 июня, Военный совет фронта указывал военным советам армий и командирам соединений: «Опыт первого дня войны показывает неорганизованность и беспечность многих командиров. Думать об обеспечении горючим, снарядами, патронами начинают только в то время, когда патроны уже на исходе, тогда как огромная масса машин занята эвакуацией семей начальствующего состава. Раненых с поля боя не эвакуируют, отдых бойцам и командирам не организован, при отходе скот, продовольствие оставляют врагу»[115].
Вечером 22 июня штаб Западного фронта получил директиву Главного Военного совета № 3, которая требовала нанести мощный контрудар во фланг и тыл сувалкской группировки врага и совместно с войсками Северо-Западного фронта уничтожить ее. Решение генерала Д.Г. Павлова после многих изменений и уточнений заключалось в нанесении с утра 23 июня контрудара в направлении Гродно, Сувалки силами 6-го и 11-го механизированных корпусов с 36-й кавалерийской дивизией, объединенных в группу во главе с заместителем командующего фронтом генералом И.В. Болдиным, и соединений 3-й армии[116].
Несмотря на то что решение на контрудар согласовывалось с прибывшим на фронт заместителем наркома обороны маршалом Б.М. Шапошниковым, оно было нереально. Действовавшие на направлении контрудара соединения 3-й армии, в том числе и 11-й механизированный корпус, отходили. Дивизии корпуса уже в первый день войны вели напряженные бои на широком фронте северо-западнее Гродно. 6-й мехкорпус 10-й армии находился от района контрудара в 60–70 км. Его дивизии оборонялись вдоль р. Нарев северо-восточнее Белостока в полосе 35 км. Еще на большем удалении от Гродно находилась 36-я кавалерийская дивизия. Сосредоточить выделенные для контрудара силы за несколько часов, оставшихся до рассвета 23 июня, было невозможно.
Генералу Болдину, прибывшему в Белосток вечером 22 июня, связаться с 11-м мехкорпусом не удалось. Не было у него связи и с командующим 10-й армией генералом К.Д. Голубевым. К полудню 23 июня в распоряжении генерала Болдина оказалась лишь часть сил 6-го мехкорпуса генерала М.Г. Хацкилевича. Этот корпус был самым сильным танковым соединением Красной армии, насчитывая в начале войны 1022 танка, в том числе 352 современных КВ и Т-34[117]. Однако в ходе выдвижения на рубежи развертывания его полки и дивизии, находясь под непрерывным воздействием вражеской авиации, понесли значительные потери. Только 7-я танковая дивизия полковника И.А. Юрченко на марше от ударов авиации потеряла 63 танка и все полковые тылы. К началу контрудара дивизия оказалась не только ослабленной, но и испытывала острую нужду в горючем, особенно в дизельном топливе для танков КВ и Т-34.
Соотношение сил в полосе нанесения контрудара было явно не в пользу советских войск. Противник по количеству дивизий имел двукратное превосходство, а по артиллерии в 1,25 раза[118].