Страница:
Юбилейные торжества, посвященные 100-летию со дня рождения основателя Советского государства В.И.Ленина, по всей стране прошли организованно, в обстановке высокой активности, трудового и политического подъема советских людей, еще раз продемонстрировавших нерушимое единство и сплоченность вокруг Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза, докладывал, например, Андропов в апреле 1970 года. - Вместе с тем в период подготовки и проведения торжеств в ряде районов страны зафиксировано 155 политически вредных, хулиганских действий, связанных с юбилеем. В том числе в 1969 году 55 и в 1970 году - 100.
Такого рода проявления отмечались на Украине, в Казахстане, Литве, Белоруссии, Эстонии, Латвии, Молдавии, Туркмении, Приморском, Хабаровском краях, Московской, Ленинградской, Куйбышевской, Ростовской и других областях. Хулиганствующими элементами уничтожены или повреждены несколько памятников, бюстов и барельефов вождя, значительное количество панно, стендов и транспарантов, а также портретов, лозунгов, плакатов, репродукций, стенгазет и другого праздничного оформления. (...) За подобные политически вредные и хулиганские действия 70 человек привлечено к уголовной ответственности, 65 - профилактировано и 7 - взято в проверку.
В 18 случаях проявления носили исключительно дерзкий характер и преследовали цель омрачить празднование советскими людьми 100-летия со дня рождения В.И.Ленина.
Или вот вполне типичное сообщение в ЦК о праздновании 1 Мая в 1975 году.
Празднование Первого Мая в стране проходило в нормальной обстановке, с большим политическим подъемом.
Вместе с тем в некоторых районах страны отмечены отдельные факты негативных проявлений.
В Москве, Одессе, Кишиневе, Ростовской области были распространены листовки враждебного содержания.
В районном центре Пустомыты Львовской области у обелиска воинам-освободителям сожжены 13 висевших на флагштоках флагов союзных республик. Случаи уничтожения флагов имели место также в Москве и Харькове. В городе Гродно обнаружена порча портрета основателя Советского государства. (...) По всем указанным фактам приняты соответствующие меры. Большинство причастных к враждебным проявлениям лиц установлено.
Однако обычно "устанавливали" далеко не всех - примерно 50-60%, из коих половину "профилактировали"; остальных сажали, как правило, по уголовным статьям (хулиганство). Вместе с анонимными письмами таких происшествий по стране было от десяти до двадцати тысяч в год. И чаще всего "преступниками" оказывалась молодежь, подростки, школьники, иногда успевшие уже создать нелегальную организацию. Конечно, мы и понятия не имели о масштабах этого явления, да о большинстве таких происшествий никогда и не слыхали. Между тем, без них картина состояния страны и преобладавших в ней настроений не будет полной, как не до конца понятна без этого фона нервозность властей.
Представьте себе, что они должны были чувствовать, получая ежедневно по несколько таких сообщений:
Управлением КГБ по Краснодарскому краю выявлен в городе Туапсе нелегальный "Клуб борьбы за демократию", состоящий из 14 человек, в основном учащихся 8-9 классов средней школы N3- Из них 7 членов ВЛКСМ. (...) Участники "Клуба" выработали программу и устав, издавали рукописные журналы "Демократ" и "Русский современник", в которых помещали стихи и статьи, написанные членами "Клуба" на основе сообщений зарубежных радиостанций. Каждый из них дал клятву, имел псевдоним, членский билет, платил взносы.
В программе "Клуба" предусматривалось создание в стране партии "демократов" и завоевание власти, когда члены этой партии станут взрослыми. Ближайшей целью было изготовление и распространение антисоветских документов и вовлечение в организацию новых участников. Осуществляя эту программу, (...) в декабре 1969 года к 90-летию со дня рождения Сталина учинили мелом на асфальте и заборах в различных местах города Туапсе надписи антисоветского содержания. В феврале 1970 года они от имени "Всероссийского союза демократов" изготовили более 40 листовок, содержащих призыв к свержению Советской власти и созданию нелегальных политических организаций, распространили их в Туапсе.
Все участники "Клуба борьбы за демократию" являются несовершеннолетними. В связи с этим принято решение не привлекать их к уголовной ответственности, а ограничиться мероприятиями профилактического характера.
Управлением КГБ по Свердловской области вскрыта нелегальная молодежная группа, именовавшая себя "Партией свободной России" или "Революционной рабочей партией". (...) Участники группы на пишущей машинке отпечатали в два приема около 700 антисоветских листовок. (...) Значительная часть этих листовок 7 ноября 1969 года в Свердловске была сброшена с виадука над проспектом Космонавтов в праздничную колонну электровозоремонтного завода и в группу демонстрантов политехнического и юридического институтов.
В феврале 1970 года в городе Рязани было распространено семь рукописных листовок за подписью "Черные ангелы", авторы которых, высказывая клевету на Советское правительство, призывали к организации забастовок и демонстрации. Принятыми мерами установлено, что листовки изготовлялись и распространялись учащимися 9-х классов школы N42 города Рязани... Все они раскаялись в совершенных проступках и в присутствии своих родителей заверили органы КГБ, что в дальнейшем не допустят никаких антиобщественных проявлений.
Наличие таких настроений среди молодежи, с одной стороны, и растущая организованная оппозиция - с другой, создавали крайне опасную для режима ситуацию. Авторы пространного исследования, проведенного КГБ в 1976 году, пытаясь приписать все влиянию буржуазной пропаганды и западных "подрывных центров", приводят, однако, исключительно интересные данные. Из 3324 "антиобщественных проявлений", совершенных за три года 4406 молодыми людьми, 60,3% приходится на студентов и 22,4% - на школьников.
3174 человека (72%) совершили проявления, выступая одиночками,
Формы проявлений количест количество
во человек
проявлен
ий
Высказывание клеветнических и других 1509 1598
политически вредных суждений 45,4% 36,3%
Участие в групповых действиях, 99 495
нарушающих общественный порядок 3,0% 11,2%
Участие в антиобщественных действиях 152 382
на основе подражания "хиппи" 5,5% 8,7%
Изготовление и распространение 252 323
клеветнических и идеологически 7,6% 7,3%
вредных документов (кроме листовок)
Изготовление и распространение 167 277
листовок, лозунгов, плакатов 5,0% 6,3%
Надругательство над государственным 90 115
гербом, флагом, памятниками, 2,7% 2,6%
портретами
Устные и письменные угрозы в адрес 50 53
советско-партийного актива 1,6% 1,2%
Передача (попытка передачи) за 26 33
границу клеветнических и 0,8% 0,8%
идеологически вредных материалов
Изготовление и распространение 33 32
анонимных писем клеветнического и 1,0% 0,7%
идеологически вредного содержания
Попытка установления и связь с 16 17
зарубежными антисоветскими центрами 0,4% 0,4%
Изготовление и вывешивание 6 15
националистических флагов 0,2% 0,3%
Иные проявления 894 1066
26,8% 24,2%
Проявления, совершенные с враждебных социализму пленных идейных
позиций, составляют 32,4% от общего числа проявлений. Они были
допущены 1269 чел. (29%).
Разновидность враждебной идеологии количест количество
во человек
проявлен
ий
Идеология буржуазного национализма 364 674
(кроме сионизма) 33,7% 43%
Идеология сионизма и произраильские 188 242
настроения 17,5% 15%
Идеология ревизионизма и реформизма 377 445
35% 28%
Религиозная идеология 88 128
8,2% 8%
Идеология (взгляды) фашизма и 60 80
неонацизма 5,6% 6%
остальные 1232 человека - в составе 384 групп.
Тут речь идет о тех, кто мог (или решался) четко сформулировать свою идеологическую платформу. Но и "безыдейные" были не лучше.
Участники вскрытых в Москве, Ленинграде, Киеве, Вильнюсе, Таллине, Ростове-на-Дону, Одессе и в ряде других городов групп так называемых подражателей западным "хиппи" выступали за пересмотр морально-этических норм социалистического общежития, ставили под сомнение революционные традиции прошлого и духовное наследие "консервативных" отцов, призывали к преодолению "инертности" и "борьбе за свободу и демократизацию общества" на основе идеи "хиппи".
Примерно 40% от числа всех профилактированных по стране в 1970-1974 гг. составляла молодежь в возрасте до 25 лет. Так же обстояло дело и с преступностью вообще, например, более половины осужденных в 1971-1973 гг. за изготовление и сбыт наркотиков были моложе 29 лет, а подвергнутых административным мерам за распитие спиртных напитков и появление в пьяном виде в общественных местах молодых людей этого возраста в 1973 г было 2 533 443, а в 1974-м - 2 616 708. В среднем в год "малолетки" (до 18 лет) совершали около ста тысяч преступлений, из них 47% - в группах.
Любопытны данные и других исследований, приведенные в этом докладе. Так, по данным исследования "Аудитория западных радиостанций в г. Москве", проведенного отделом прикладных социальных исследований ИСИ Академии наук СССР:
с большей или меньшей регулярностью радиостанции слушают 80% студентов и около 90% учащихся старших классов средних школ, ГПТУ, техникумов. У большинства этих лиц слушание зарубежного радио превратилось в привычку (не реже 1-2-х раз в неделю зарубежные радиопередачи слушают 32% студентов и 59,2% учащихся).
Это и была наша аудитория, следившая за нашей деятельностью по сообщениям из Лондона, Мюнхена, Вашингтона, то самое поколение тридцати-сорокалетних, которое 15 лет спустя вышло на улицы.
Многие из профилактированных студентов в своих объяснениях указывали, что передачи по радио идеологически враждебных произведений ими записывались на магнитофон, после чего они распространялись в виде магнитофонных записей или перепечатанных на пишущей машинке текстов. В частности по этому каналу они получили представление о ряде антисоветских заявлений и пасквилей СОЛЖЕНИЦЫНА, трактате САХАРОВА "Размышление о мире, прогрессе, интеллектуальной свободе", различных "исследованиях", "обращениях" и других документах, содержащих клеветнические измышления, порочащие советскую действительность. (...)
По степени воздействия ведущее место занимают материалы, нелегально изготовлен-ные в стране.
Одновременно в докладе отмечается падение интереса к изучению марксистско-ленинской теории в вузах и "пассивное участие определенной части студентов в общественно-политической жизни коллективов". Словом, есть все основания утверждать, что к 70-м годам режим практически "потерял" молодежь, а наше влияние на нее стремительно росло. Что могла противопоставить этому грозному явлению дряхлеющая, обюрократившаяся партия? Ничего, кроме репрессий, "профилактики", то бишь запугивания теми же репрессиями, да еще большего "усиления" своей и без того уже надоевшей всем пропаганды. Отчитываясь о проделанной работе всего за несколько лет до крушения коммунистического режима, глава КГБ Чебриков, генеральный прокурор Рекунков, министр юстиции Кравцов и председатель Верховного суда Теребилов гордо сообщали в ЦК:
В целях разоблачения подрывной деятельности спецслужб империализма и связанных с ними враждебных элементов из числа советских граждан проводилась большая работа с использованием средств массовой информации. За последние 10 лет с участием и по материалам органов госбезопасности было создано 150 кино- и телефильмов (в основном документальных короткометражных и хроникальных); за четыре года издано 262 книги и брошюры, опубликовано 178 журнальных и 250 газетных статей. Постоянно по этим вопросам работниками органов КГБ, прокуратуры, суда и юстиции ведется лекционная пропаганда. Систематически с привлечением общественности проводится воспитательная работа с осужденными в местах лишения свободы, что дает свои положительные результаты.
Предметом их особой гордости было то, что за четыре года, с 1982-го по 1986-й, им удалось-таки сломать более ста человек. Этим тоже руководили из ЦК, не жалея своего драгоценного времени. И когда, спасаясь от неминуемой гибели, пришлось им ввести контролируемый процесс "гласности", то начали его с "доламывания" оставшихся зэков, с уничтожения ядра оппозиции. Руководил этим лично Горбачев.
5. Закон и целесообразность
- Уважаемые судьи! Сегодня у меня необычный день: впервые за всю свою жизнь в этом городе я выступаю в суде не в качестве подсудимого, а в качестве свидетеля...
Комичность положения усугублялась тем, что и первый раз, выступая в качестве подсудимого в 1967 году, я говорил ровно о том же - о беззакониях, о неконституционности как самой КПСС, так и творимых ею политических репрессий. Настолько то же самое, что теперь, ровно 25 лет спустя, в Конституционном суде России я мог бы просто повторить свою речь слово в слово, и никто бы этого не заметил. Невольно вспомнилось, как я готовился к этому первому в своей жизни "последнему слову" на суде (до того меня дважды признавали невменяемым и судили заочно), как угрозой голодовки добился кодексов от начальства Лефортовской тюрьмы и даже конституцию СССР заставил их купить, во всем следственном изоляторе КГБ не было ни единого экземпляра. Потом - казенная скука суда и напряженное ожидание конца, когда мне было положено "последнее слово", единственная форма неподцензурного слова тогда в стране. (Впрочем, кто ж их знал: возьмут и прервут, не дадут досказать. Такое тоже бывало.) И, наконец - кульминация всей драмы, когда, размахивая кагебешной конституцией, я ухитрился проговорить почти полтора часа, ежесекундно ожидая окрика судьи. Так что по вопросу о "неконституционности КПСС" я действительно был экспертом. Но если тогда это считалось "клеветой на общественный и государственный строй СССР", то теперь стало высшей государственной мудростью, поддержанной авторитетом самого президента России. Что мне было делать - радоваться или печалиться? Гордиться тем, что обогнал своих соотечественников на четверть века, или недоумевать, почему столь простая истина не пришла им в голову за два с половиной десятка лет до этого?
Подчеркнуто правозащитный характер нашего движения всегда вызывал массу недоумения и даже нареканий. Не в том было дело, что факты нарушения коммунистической властью своих же собственных законов были кому-то неизвестны, а идея требовать их соблюдения - слишком сложна. Напротив, вряд ли мог найтись в те годы такой человек, который бы всего этого не знал, не видел. Но - зачем? Какой в этом прок?
- Вы что, хотите усовершенствовать советскую власть? - язвили советские люди, обычно из числа тех, кто считал, что нас все равно "слишком мало", чтобы к нам присоединяться.
- Скажите, а когда же ваше движение, наконец, откажется от ссылок на советские законы и перейдет к открытым действиям? - вторили им на Западе те, кто никогда не жил под пятой режима.
Не было никаких способов объяснить определенного типа людям, что правозащитный характер движения - не мимикрия, не тактическая уловка, а так же, как отказ от насилия и подполья, принципиальная наша позиция. И опять не в сложности этой позиции была проблема. Какая уж тут сложность, коли нам всем ежедневно мозолил глаза пример прошлой русской революции и ее результатов?
Разве кто-то не понимал уже в шестидесятые, что насилие не ведет к правовому государству, а подполье - к свободному обществу? Да и с более практической точки зрения - неужто не видно, что если не находится в стране достаточно людей, способных просто требовать положенного им по закону, то откуда же возьмется огромное множество храбрецов, готовых перестрелять и КГБ, и партаппарат, и добрую толику советской армии? А коли наберется в один прекрасный день достаточно требующих, то и стрелять не придется.
Словом, все это были отговорки, самооправдания. Не мог советский человек заставить себя чего-то требовать у ядерной сверхдержавы. Украсть мог, потребовать - немели губы. Даже просто отказаться с властью сотрудничать - и то не всякий решался. И должен был кто-то делать это у них на глазах, вполне открыто, даже демонстративно, чтобы развеять мистический, иррациональный ужас перед советской властью, ореол ее всесилия. А в этом смысле ничто не могло быть более разрушительным, чем демонстрация ее неэффективности, с одной стороны, и незаконности - с другой.
Да, наконец - а что же еще было делать? Разбрасывать листовки или создавать подпольные "партии" из нескольких друзей могли разве что школьники, но даже и они понимали, что это ни к чему не ведет. Нужны были формы легальной оппозиции, которые позволяли бы объединять и растить независимые общественные силы в стране. А легальные, значит, признающие закон, оперирующие в его рамках.
Между тем, у режима были свои проблемы с законом, которые он никак не мог разрешить со времен революции да так никогда и не разрешил. Прежде всего, потому, что идеология вообще, а марксистско-ленинская в особенности, несовместима с понятием "закон". Идеология - это легенда, миф и поэтому неизбежно противоречива, в то время как весь смысл закона - в его внутренней непротиворечивости. Тем более противоречивой была коммунистическая практика, составляя компромисс между идеологией и реальностью. И что "положено", а что - нет на сегодняшний день, знали только на самом верху. Даже секретные инструкции надо было знать, как истолковывать.
Далее. Задача идеологии - объяснить все на свете при помощи туманных, не поддающихся точному определению понятий; задача закона - определить все максимально точно, не оставляя по возможности никаких лазеек. И как это примирить? Как, например, кодифицировать "диалектический материализм"? Получится нечто наподобие попытки средневековых схоластов точно высчитать, сколько ангелов может поместиться на кончике иголки.
Но самая главная причина несовместимости закона и идеологии в тоталитарном государстве состоит в том, что здесь, по определению, должна главенствовать идеология, а не закон, и коль скоро она не может править через закон, то оказывается над законом, правит как бы из-за его спины. Точно так же, как партия - носитель идеологии - правит из-за спины остальных государственных структур, оказываясь надгосударственным образованием. Учитывая же глобальные цели этой идеологии (а с нею - и партии), закон просто превращался в фикцию, в отрасль пропаганды, рассчитанную на создание привлекательного образа "самого демократического в мире" социалистического государства. Особенно это было видно на примере сталинской конституции, написанной исключительно в пропагандистских целях и оттого исключительно удобной для нас.
Словом, практически закон существовал лишь на бумаге, страна же управлялась бесконечными инструкциями или решениями, ведомственными, государственными, партийными, очень часто противоречившими друг другу и большей частью секретными. Привести все это в единое непротиворечивое состояние было не под силу даже самой партии. Процветало "телефонное право": звонок партийного босса был новейшим законодательным актом.
Справедливости ради следует сказать, что идеология была точно так же несовместима и с другими сферами жизни, например с экономикой или наукой, и ровно по тем же причинам. Закон, право оказались изначально нашим оружием просто потому, что этим оружием пользовались против нас власти. И мы, надо сказать, отточили его до совершенства, до того состояния, когда любой суд над кем-либо из нас оборачивался поражением властей. Настолько, что, в отличие от сталинских показательных процессов, наши суды проводились максимально секретно, скрывались от публики, насколько это было физически возможно, а если и освещались в печати, то лишь в ответ на "клевету буржуазной пропаганды".
Конечно, достигнуть такого положения было не просто: требовалась большая выдержка, точность поведения, позволявшие не просто сесть, но сесть "на своих условиях" - с максимальным ущербом для власти, т.е. при максимальном нарушении закона с их стороны. Например, в 1967 году я не просто организовал демонстрацию и сел на три года - нет, я доказывал "теорему" о неконституционности статьи 1903 Уголовного кодекса. Именно так была рассчитана и сама демонстрация, и наши будущие аргументы на следствии, на суде, чтобы власти могли осудить нас только вопреки закону, отбросив всякую видимость легальности. В данном случае - вопреки статье конституции, гарантировавшей свободу демонстраций.
И, должен сказать, это мне удалось тогда на славу. Даже начальник Лефортовской тюрьмы открыто признавал, что нас посадили "незаконно", прокуратура под благовидным предлогом отказалась вести дело, а мой следователь КГБ только качал головой и печально вздыхал. Не случайно политбюро пришлось заседать, решая напечатать заметку в газете с элементарной ложью об этом деле. Для меня этот факт - вроде золотой медали или присуждения ученой степени.
Наверно, новым поколениям, не жившим в то время, трудно будет понять, какой практический смысл это все имело. Тем более, что в узко утилитарном смысле практических целей у нас и не было - как у того китайца, перебившего японскую посуду на хабаровской "мельнице". Разумеется, никто из нас не ожидал, что советская власть рухнет от наших судов, самиздата или крошечных, чисто символических демонстраций. И уж, конечно, никто не рассчитывал на "улучшение" режима. Парадокс в том и состоял, что наше движение, оказавшее столь значительное политическое влияние, на самом деле не было политическим- оно было нравственным. Основным нашим стимулом было не желание переделать систему, а отказ от соучастия в ее преступлениях. Все остальное появилось потом как логическое следствие этой позиции.
Позиция же "неучастия", в свою очередь, возникла как реакция общества на сталинские репрессии, а точнее - на их хоть и частичное, но все же разоблачение при Хрущеве. Общество, во всяком случае, его лучшую часть, мучил вопрос: "Как же могло совершиться столь чудовищное преступление? Кто виноват?" И оно неизбежно приходило к выводу, что доля вины лежит на каждом, ибо практически все, вольно или невольно, пассивно или активно, были соучастниками. Не только те, кто казнил и пытал, но и те, кто поднимал руку на митингах, "единодушно одобряя" расправы; не только те, кто распоряжался, но и те, кто покорно молчал.
Промолчи - попадешь в палачи.
Промолчи, промолчи, промолчи...
Разумеется, как и в послевоенной Германии, особенно сильно все это повлияло на новые поколения, к преступлениям своих отцов вроде бы непричастные: так уж устроена жизнь, что дети всегда расплачиваются за грехи родителей. И, хоть формально советские вожди не сидели на скамье подсудимых в Нюрнберге, в более широком смысле приговор этого трибунала относился к нам в полной мере. Нам, как и нашим немецким сверстникам, надлежало помнить, что ни мнение окружающего большинства, ни приказ начальства, ни даже угроза собственной жизни не снимают с нас ответственности за наш выбор. Но, в отличие от них, для нас это означало конфронтацию с нашим все еще не разгромленным Рейхом, с нашими эсэсовцами, с которыми, к тому же, весь западный мир стремился "мирно сосуществовать".
Словом, ни о каких практических целях мы и мечтать не могли. Даже определить, что можно считать победой, никто бы не взялся. Нашей задачей было постоянно противопоставлять писаный закон его неписаной идеологической интерпретации, вынуждая власть максимально раскрыть свою антизаконную сущность. А уж что из этого получится для тебя лично - о том лучше было не задумываться. Ничего, кроме максимального срока, все равно получить было нельзя. Поэтому, вне зависимости от практических результатов, важно было сделать все от тебя зависящее, чтобы потом сидеть свой срок с чистой совестью. Со временем так победа и стала восприниматься - как право сказать потомкам:
- Я сделал все, что мог.
Теперь же, просматривая 25 лет спустя документы ЦК по нашим делам, я просто поражался: практически любой из них можно было класть на стол суда, словно многие десятилетия наше движение только тем и занималось, что готовилось к этому Конституционному суду над КПСС. Да и началось это движение, по крайней мере, формально, с первой нашей демонстрации в 1965 году под лозунгом: "Уважайте вашу конституцию!" - и с требования гласности. Нарочно не придумаешь!
* * *
Тогда, в декабре 65-го, мы дали первый открытый бой режиму. Поводом послужило "дело Синявского и Даниэля", наделавшее в ту пору много шума, дело двух писателей, тайком издававших на Западе свои книги. Курьезность же ситуации состояла в том, что от страны требовалось, как при Сталине, "единодушно осудить отщепенцев и перевертышей", никогда даже в глаза не видев их книг. Тут-то и появилось это словечко - "гласность". Наш главный "законник" Алик Вольпин вычитал его, должно быть, в Уголовно-процессуальном кодексе, в разделе о "гласности судебного разбирательства".
Такого рода проявления отмечались на Украине, в Казахстане, Литве, Белоруссии, Эстонии, Латвии, Молдавии, Туркмении, Приморском, Хабаровском краях, Московской, Ленинградской, Куйбышевской, Ростовской и других областях. Хулиганствующими элементами уничтожены или повреждены несколько памятников, бюстов и барельефов вождя, значительное количество панно, стендов и транспарантов, а также портретов, лозунгов, плакатов, репродукций, стенгазет и другого праздничного оформления. (...) За подобные политически вредные и хулиганские действия 70 человек привлечено к уголовной ответственности, 65 - профилактировано и 7 - взято в проверку.
В 18 случаях проявления носили исключительно дерзкий характер и преследовали цель омрачить празднование советскими людьми 100-летия со дня рождения В.И.Ленина.
Или вот вполне типичное сообщение в ЦК о праздновании 1 Мая в 1975 году.
Празднование Первого Мая в стране проходило в нормальной обстановке, с большим политическим подъемом.
Вместе с тем в некоторых районах страны отмечены отдельные факты негативных проявлений.
В Москве, Одессе, Кишиневе, Ростовской области были распространены листовки враждебного содержания.
В районном центре Пустомыты Львовской области у обелиска воинам-освободителям сожжены 13 висевших на флагштоках флагов союзных республик. Случаи уничтожения флагов имели место также в Москве и Харькове. В городе Гродно обнаружена порча портрета основателя Советского государства. (...) По всем указанным фактам приняты соответствующие меры. Большинство причастных к враждебным проявлениям лиц установлено.
Однако обычно "устанавливали" далеко не всех - примерно 50-60%, из коих половину "профилактировали"; остальных сажали, как правило, по уголовным статьям (хулиганство). Вместе с анонимными письмами таких происшествий по стране было от десяти до двадцати тысяч в год. И чаще всего "преступниками" оказывалась молодежь, подростки, школьники, иногда успевшие уже создать нелегальную организацию. Конечно, мы и понятия не имели о масштабах этого явления, да о большинстве таких происшествий никогда и не слыхали. Между тем, без них картина состояния страны и преобладавших в ней настроений не будет полной, как не до конца понятна без этого фона нервозность властей.
Представьте себе, что они должны были чувствовать, получая ежедневно по несколько таких сообщений:
Управлением КГБ по Краснодарскому краю выявлен в городе Туапсе нелегальный "Клуб борьбы за демократию", состоящий из 14 человек, в основном учащихся 8-9 классов средней школы N3- Из них 7 членов ВЛКСМ. (...) Участники "Клуба" выработали программу и устав, издавали рукописные журналы "Демократ" и "Русский современник", в которых помещали стихи и статьи, написанные членами "Клуба" на основе сообщений зарубежных радиостанций. Каждый из них дал клятву, имел псевдоним, членский билет, платил взносы.
В программе "Клуба" предусматривалось создание в стране партии "демократов" и завоевание власти, когда члены этой партии станут взрослыми. Ближайшей целью было изготовление и распространение антисоветских документов и вовлечение в организацию новых участников. Осуществляя эту программу, (...) в декабре 1969 года к 90-летию со дня рождения Сталина учинили мелом на асфальте и заборах в различных местах города Туапсе надписи антисоветского содержания. В феврале 1970 года они от имени "Всероссийского союза демократов" изготовили более 40 листовок, содержащих призыв к свержению Советской власти и созданию нелегальных политических организаций, распространили их в Туапсе.
Все участники "Клуба борьбы за демократию" являются несовершеннолетними. В связи с этим принято решение не привлекать их к уголовной ответственности, а ограничиться мероприятиями профилактического характера.
Управлением КГБ по Свердловской области вскрыта нелегальная молодежная группа, именовавшая себя "Партией свободной России" или "Революционной рабочей партией". (...) Участники группы на пишущей машинке отпечатали в два приема около 700 антисоветских листовок. (...) Значительная часть этих листовок 7 ноября 1969 года в Свердловске была сброшена с виадука над проспектом Космонавтов в праздничную колонну электровозоремонтного завода и в группу демонстрантов политехнического и юридического институтов.
В феврале 1970 года в городе Рязани было распространено семь рукописных листовок за подписью "Черные ангелы", авторы которых, высказывая клевету на Советское правительство, призывали к организации забастовок и демонстрации. Принятыми мерами установлено, что листовки изготовлялись и распространялись учащимися 9-х классов школы N42 города Рязани... Все они раскаялись в совершенных проступках и в присутствии своих родителей заверили органы КГБ, что в дальнейшем не допустят никаких антиобщественных проявлений.
Наличие таких настроений среди молодежи, с одной стороны, и растущая организованная оппозиция - с другой, создавали крайне опасную для режима ситуацию. Авторы пространного исследования, проведенного КГБ в 1976 году, пытаясь приписать все влиянию буржуазной пропаганды и западных "подрывных центров", приводят, однако, исключительно интересные данные. Из 3324 "антиобщественных проявлений", совершенных за три года 4406 молодыми людьми, 60,3% приходится на студентов и 22,4% - на школьников.
3174 человека (72%) совершили проявления, выступая одиночками,
Формы проявлений количест количество
во человек
проявлен
ий
Высказывание клеветнических и других 1509 1598
политически вредных суждений 45,4% 36,3%
Участие в групповых действиях, 99 495
нарушающих общественный порядок 3,0% 11,2%
Участие в антиобщественных действиях 152 382
на основе подражания "хиппи" 5,5% 8,7%
Изготовление и распространение 252 323
клеветнических и идеологически 7,6% 7,3%
вредных документов (кроме листовок)
Изготовление и распространение 167 277
листовок, лозунгов, плакатов 5,0% 6,3%
Надругательство над государственным 90 115
гербом, флагом, памятниками, 2,7% 2,6%
портретами
Устные и письменные угрозы в адрес 50 53
советско-партийного актива 1,6% 1,2%
Передача (попытка передачи) за 26 33
границу клеветнических и 0,8% 0,8%
идеологически вредных материалов
Изготовление и распространение 33 32
анонимных писем клеветнического и 1,0% 0,7%
идеологически вредного содержания
Попытка установления и связь с 16 17
зарубежными антисоветскими центрами 0,4% 0,4%
Изготовление и вывешивание 6 15
националистических флагов 0,2% 0,3%
Иные проявления 894 1066
26,8% 24,2%
Проявления, совершенные с враждебных социализму пленных идейных
позиций, составляют 32,4% от общего числа проявлений. Они были
допущены 1269 чел. (29%).
Разновидность враждебной идеологии количест количество
во человек
проявлен
ий
Идеология буржуазного национализма 364 674
(кроме сионизма) 33,7% 43%
Идеология сионизма и произраильские 188 242
настроения 17,5% 15%
Идеология ревизионизма и реформизма 377 445
35% 28%
Религиозная идеология 88 128
8,2% 8%
Идеология (взгляды) фашизма и 60 80
неонацизма 5,6% 6%
остальные 1232 человека - в составе 384 групп.
Тут речь идет о тех, кто мог (или решался) четко сформулировать свою идеологическую платформу. Но и "безыдейные" были не лучше.
Участники вскрытых в Москве, Ленинграде, Киеве, Вильнюсе, Таллине, Ростове-на-Дону, Одессе и в ряде других городов групп так называемых подражателей западным "хиппи" выступали за пересмотр морально-этических норм социалистического общежития, ставили под сомнение революционные традиции прошлого и духовное наследие "консервативных" отцов, призывали к преодолению "инертности" и "борьбе за свободу и демократизацию общества" на основе идеи "хиппи".
Примерно 40% от числа всех профилактированных по стране в 1970-1974 гг. составляла молодежь в возрасте до 25 лет. Так же обстояло дело и с преступностью вообще, например, более половины осужденных в 1971-1973 гг. за изготовление и сбыт наркотиков были моложе 29 лет, а подвергнутых административным мерам за распитие спиртных напитков и появление в пьяном виде в общественных местах молодых людей этого возраста в 1973 г было 2 533 443, а в 1974-м - 2 616 708. В среднем в год "малолетки" (до 18 лет) совершали около ста тысяч преступлений, из них 47% - в группах.
Любопытны данные и других исследований, приведенные в этом докладе. Так, по данным исследования "Аудитория западных радиостанций в г. Москве", проведенного отделом прикладных социальных исследований ИСИ Академии наук СССР:
с большей или меньшей регулярностью радиостанции слушают 80% студентов и около 90% учащихся старших классов средних школ, ГПТУ, техникумов. У большинства этих лиц слушание зарубежного радио превратилось в привычку (не реже 1-2-х раз в неделю зарубежные радиопередачи слушают 32% студентов и 59,2% учащихся).
Это и была наша аудитория, следившая за нашей деятельностью по сообщениям из Лондона, Мюнхена, Вашингтона, то самое поколение тридцати-сорокалетних, которое 15 лет спустя вышло на улицы.
Многие из профилактированных студентов в своих объяснениях указывали, что передачи по радио идеологически враждебных произведений ими записывались на магнитофон, после чего они распространялись в виде магнитофонных записей или перепечатанных на пишущей машинке текстов. В частности по этому каналу они получили представление о ряде антисоветских заявлений и пасквилей СОЛЖЕНИЦЫНА, трактате САХАРОВА "Размышление о мире, прогрессе, интеллектуальной свободе", различных "исследованиях", "обращениях" и других документах, содержащих клеветнические измышления, порочащие советскую действительность. (...)
По степени воздействия ведущее место занимают материалы, нелегально изготовлен-ные в стране.
Одновременно в докладе отмечается падение интереса к изучению марксистско-ленинской теории в вузах и "пассивное участие определенной части студентов в общественно-политической жизни коллективов". Словом, есть все основания утверждать, что к 70-м годам режим практически "потерял" молодежь, а наше влияние на нее стремительно росло. Что могла противопоставить этому грозному явлению дряхлеющая, обюрократившаяся партия? Ничего, кроме репрессий, "профилактики", то бишь запугивания теми же репрессиями, да еще большего "усиления" своей и без того уже надоевшей всем пропаганды. Отчитываясь о проделанной работе всего за несколько лет до крушения коммунистического режима, глава КГБ Чебриков, генеральный прокурор Рекунков, министр юстиции Кравцов и председатель Верховного суда Теребилов гордо сообщали в ЦК:
В целях разоблачения подрывной деятельности спецслужб империализма и связанных с ними враждебных элементов из числа советских граждан проводилась большая работа с использованием средств массовой информации. За последние 10 лет с участием и по материалам органов госбезопасности было создано 150 кино- и телефильмов (в основном документальных короткометражных и хроникальных); за четыре года издано 262 книги и брошюры, опубликовано 178 журнальных и 250 газетных статей. Постоянно по этим вопросам работниками органов КГБ, прокуратуры, суда и юстиции ведется лекционная пропаганда. Систематически с привлечением общественности проводится воспитательная работа с осужденными в местах лишения свободы, что дает свои положительные результаты.
Предметом их особой гордости было то, что за четыре года, с 1982-го по 1986-й, им удалось-таки сломать более ста человек. Этим тоже руководили из ЦК, не жалея своего драгоценного времени. И когда, спасаясь от неминуемой гибели, пришлось им ввести контролируемый процесс "гласности", то начали его с "доламывания" оставшихся зэков, с уничтожения ядра оппозиции. Руководил этим лично Горбачев.
5. Закон и целесообразность
- Уважаемые судьи! Сегодня у меня необычный день: впервые за всю свою жизнь в этом городе я выступаю в суде не в качестве подсудимого, а в качестве свидетеля...
Комичность положения усугублялась тем, что и первый раз, выступая в качестве подсудимого в 1967 году, я говорил ровно о том же - о беззакониях, о неконституционности как самой КПСС, так и творимых ею политических репрессий. Настолько то же самое, что теперь, ровно 25 лет спустя, в Конституционном суде России я мог бы просто повторить свою речь слово в слово, и никто бы этого не заметил. Невольно вспомнилось, как я готовился к этому первому в своей жизни "последнему слову" на суде (до того меня дважды признавали невменяемым и судили заочно), как угрозой голодовки добился кодексов от начальства Лефортовской тюрьмы и даже конституцию СССР заставил их купить, во всем следственном изоляторе КГБ не было ни единого экземпляра. Потом - казенная скука суда и напряженное ожидание конца, когда мне было положено "последнее слово", единственная форма неподцензурного слова тогда в стране. (Впрочем, кто ж их знал: возьмут и прервут, не дадут досказать. Такое тоже бывало.) И, наконец - кульминация всей драмы, когда, размахивая кагебешной конституцией, я ухитрился проговорить почти полтора часа, ежесекундно ожидая окрика судьи. Так что по вопросу о "неконституционности КПСС" я действительно был экспертом. Но если тогда это считалось "клеветой на общественный и государственный строй СССР", то теперь стало высшей государственной мудростью, поддержанной авторитетом самого президента России. Что мне было делать - радоваться или печалиться? Гордиться тем, что обогнал своих соотечественников на четверть века, или недоумевать, почему столь простая истина не пришла им в голову за два с половиной десятка лет до этого?
Подчеркнуто правозащитный характер нашего движения всегда вызывал массу недоумения и даже нареканий. Не в том было дело, что факты нарушения коммунистической властью своих же собственных законов были кому-то неизвестны, а идея требовать их соблюдения - слишком сложна. Напротив, вряд ли мог найтись в те годы такой человек, который бы всего этого не знал, не видел. Но - зачем? Какой в этом прок?
- Вы что, хотите усовершенствовать советскую власть? - язвили советские люди, обычно из числа тех, кто считал, что нас все равно "слишком мало", чтобы к нам присоединяться.
- Скажите, а когда же ваше движение, наконец, откажется от ссылок на советские законы и перейдет к открытым действиям? - вторили им на Западе те, кто никогда не жил под пятой режима.
Не было никаких способов объяснить определенного типа людям, что правозащитный характер движения - не мимикрия, не тактическая уловка, а так же, как отказ от насилия и подполья, принципиальная наша позиция. И опять не в сложности этой позиции была проблема. Какая уж тут сложность, коли нам всем ежедневно мозолил глаза пример прошлой русской революции и ее результатов?
Разве кто-то не понимал уже в шестидесятые, что насилие не ведет к правовому государству, а подполье - к свободному обществу? Да и с более практической точки зрения - неужто не видно, что если не находится в стране достаточно людей, способных просто требовать положенного им по закону, то откуда же возьмется огромное множество храбрецов, готовых перестрелять и КГБ, и партаппарат, и добрую толику советской армии? А коли наберется в один прекрасный день достаточно требующих, то и стрелять не придется.
Словом, все это были отговорки, самооправдания. Не мог советский человек заставить себя чего-то требовать у ядерной сверхдержавы. Украсть мог, потребовать - немели губы. Даже просто отказаться с властью сотрудничать - и то не всякий решался. И должен был кто-то делать это у них на глазах, вполне открыто, даже демонстративно, чтобы развеять мистический, иррациональный ужас перед советской властью, ореол ее всесилия. А в этом смысле ничто не могло быть более разрушительным, чем демонстрация ее неэффективности, с одной стороны, и незаконности - с другой.
Да, наконец - а что же еще было делать? Разбрасывать листовки или создавать подпольные "партии" из нескольких друзей могли разве что школьники, но даже и они понимали, что это ни к чему не ведет. Нужны были формы легальной оппозиции, которые позволяли бы объединять и растить независимые общественные силы в стране. А легальные, значит, признающие закон, оперирующие в его рамках.
Между тем, у режима были свои проблемы с законом, которые он никак не мог разрешить со времен революции да так никогда и не разрешил. Прежде всего, потому, что идеология вообще, а марксистско-ленинская в особенности, несовместима с понятием "закон". Идеология - это легенда, миф и поэтому неизбежно противоречива, в то время как весь смысл закона - в его внутренней непротиворечивости. Тем более противоречивой была коммунистическая практика, составляя компромисс между идеологией и реальностью. И что "положено", а что - нет на сегодняшний день, знали только на самом верху. Даже секретные инструкции надо было знать, как истолковывать.
Далее. Задача идеологии - объяснить все на свете при помощи туманных, не поддающихся точному определению понятий; задача закона - определить все максимально точно, не оставляя по возможности никаких лазеек. И как это примирить? Как, например, кодифицировать "диалектический материализм"? Получится нечто наподобие попытки средневековых схоластов точно высчитать, сколько ангелов может поместиться на кончике иголки.
Но самая главная причина несовместимости закона и идеологии в тоталитарном государстве состоит в том, что здесь, по определению, должна главенствовать идеология, а не закон, и коль скоро она не может править через закон, то оказывается над законом, правит как бы из-за его спины. Точно так же, как партия - носитель идеологии - правит из-за спины остальных государственных структур, оказываясь надгосударственным образованием. Учитывая же глобальные цели этой идеологии (а с нею - и партии), закон просто превращался в фикцию, в отрасль пропаганды, рассчитанную на создание привлекательного образа "самого демократического в мире" социалистического государства. Особенно это было видно на примере сталинской конституции, написанной исключительно в пропагандистских целях и оттого исключительно удобной для нас.
Словом, практически закон существовал лишь на бумаге, страна же управлялась бесконечными инструкциями или решениями, ведомственными, государственными, партийными, очень часто противоречившими друг другу и большей частью секретными. Привести все это в единое непротиворечивое состояние было не под силу даже самой партии. Процветало "телефонное право": звонок партийного босса был новейшим законодательным актом.
Справедливости ради следует сказать, что идеология была точно так же несовместима и с другими сферами жизни, например с экономикой или наукой, и ровно по тем же причинам. Закон, право оказались изначально нашим оружием просто потому, что этим оружием пользовались против нас власти. И мы, надо сказать, отточили его до совершенства, до того состояния, когда любой суд над кем-либо из нас оборачивался поражением властей. Настолько, что, в отличие от сталинских показательных процессов, наши суды проводились максимально секретно, скрывались от публики, насколько это было физически возможно, а если и освещались в печати, то лишь в ответ на "клевету буржуазной пропаганды".
Конечно, достигнуть такого положения было не просто: требовалась большая выдержка, точность поведения, позволявшие не просто сесть, но сесть "на своих условиях" - с максимальным ущербом для власти, т.е. при максимальном нарушении закона с их стороны. Например, в 1967 году я не просто организовал демонстрацию и сел на три года - нет, я доказывал "теорему" о неконституционности статьи 1903 Уголовного кодекса. Именно так была рассчитана и сама демонстрация, и наши будущие аргументы на следствии, на суде, чтобы власти могли осудить нас только вопреки закону, отбросив всякую видимость легальности. В данном случае - вопреки статье конституции, гарантировавшей свободу демонстраций.
И, должен сказать, это мне удалось тогда на славу. Даже начальник Лефортовской тюрьмы открыто признавал, что нас посадили "незаконно", прокуратура под благовидным предлогом отказалась вести дело, а мой следователь КГБ только качал головой и печально вздыхал. Не случайно политбюро пришлось заседать, решая напечатать заметку в газете с элементарной ложью об этом деле. Для меня этот факт - вроде золотой медали или присуждения ученой степени.
Наверно, новым поколениям, не жившим в то время, трудно будет понять, какой практический смысл это все имело. Тем более, что в узко утилитарном смысле практических целей у нас и не было - как у того китайца, перебившего японскую посуду на хабаровской "мельнице". Разумеется, никто из нас не ожидал, что советская власть рухнет от наших судов, самиздата или крошечных, чисто символических демонстраций. И уж, конечно, никто не рассчитывал на "улучшение" режима. Парадокс в том и состоял, что наше движение, оказавшее столь значительное политическое влияние, на самом деле не было политическим- оно было нравственным. Основным нашим стимулом было не желание переделать систему, а отказ от соучастия в ее преступлениях. Все остальное появилось потом как логическое следствие этой позиции.
Позиция же "неучастия", в свою очередь, возникла как реакция общества на сталинские репрессии, а точнее - на их хоть и частичное, но все же разоблачение при Хрущеве. Общество, во всяком случае, его лучшую часть, мучил вопрос: "Как же могло совершиться столь чудовищное преступление? Кто виноват?" И оно неизбежно приходило к выводу, что доля вины лежит на каждом, ибо практически все, вольно или невольно, пассивно или активно, были соучастниками. Не только те, кто казнил и пытал, но и те, кто поднимал руку на митингах, "единодушно одобряя" расправы; не только те, кто распоряжался, но и те, кто покорно молчал.
Промолчи - попадешь в палачи.
Промолчи, промолчи, промолчи...
Разумеется, как и в послевоенной Германии, особенно сильно все это повлияло на новые поколения, к преступлениям своих отцов вроде бы непричастные: так уж устроена жизнь, что дети всегда расплачиваются за грехи родителей. И, хоть формально советские вожди не сидели на скамье подсудимых в Нюрнберге, в более широком смысле приговор этого трибунала относился к нам в полной мере. Нам, как и нашим немецким сверстникам, надлежало помнить, что ни мнение окружающего большинства, ни приказ начальства, ни даже угроза собственной жизни не снимают с нас ответственности за наш выбор. Но, в отличие от них, для нас это означало конфронтацию с нашим все еще не разгромленным Рейхом, с нашими эсэсовцами, с которыми, к тому же, весь западный мир стремился "мирно сосуществовать".
Словом, ни о каких практических целях мы и мечтать не могли. Даже определить, что можно считать победой, никто бы не взялся. Нашей задачей было постоянно противопоставлять писаный закон его неписаной идеологической интерпретации, вынуждая власть максимально раскрыть свою антизаконную сущность. А уж что из этого получится для тебя лично - о том лучше было не задумываться. Ничего, кроме максимального срока, все равно получить было нельзя. Поэтому, вне зависимости от практических результатов, важно было сделать все от тебя зависящее, чтобы потом сидеть свой срок с чистой совестью. Со временем так победа и стала восприниматься - как право сказать потомкам:
- Я сделал все, что мог.
Теперь же, просматривая 25 лет спустя документы ЦК по нашим делам, я просто поражался: практически любой из них можно было класть на стол суда, словно многие десятилетия наше движение только тем и занималось, что готовилось к этому Конституционному суду над КПСС. Да и началось это движение, по крайней мере, формально, с первой нашей демонстрации в 1965 году под лозунгом: "Уважайте вашу конституцию!" - и с требования гласности. Нарочно не придумаешь!
* * *
Тогда, в декабре 65-го, мы дали первый открытый бой режиму. Поводом послужило "дело Синявского и Даниэля", наделавшее в ту пору много шума, дело двух писателей, тайком издававших на Западе свои книги. Курьезность же ситуации состояла в том, что от страны требовалось, как при Сталине, "единодушно осудить отщепенцев и перевертышей", никогда даже в глаза не видев их книг. Тут-то и появилось это словечко - "гласность". Наш главный "законник" Алик Вольпин вычитал его, должно быть, в Уголовно-процессуальном кодексе, в разделе о "гласности судебного разбирательства".