Страница:
- Ну, что ж, Вадим Викторович, - завершил я, протягивая ему руку, хочу пожелать вам успеха, посочувствовать, пожать руку первому главе КГБ, которого я в своей жизни вижу...
И - каюсь - на какой-то миг я даже поверил, что именно так оно и произойдет: соберемся еще раз, без телевидения, обсудим юридическую сторону вопроса, сформулируем задачи да и приступим к делу... А что? Ельцин подмахнет указ, вызову своих друзей историков, советологов из Гуверовского института, таких, как Роберт Конквест, ребят из "Мемориала", нагоним студентов из архивного института им в помощь и - начнем разгребать бумажные кладовые. Все казалось возможным тогда, в те дни, при виде свастики, рукой народа приравненной к серпу и молоту на опустевшем цоколе посреди площади Дзержинского.
Всего лишь на миг представил я себе, как это нехитрое уравнение станет, наконец, в нашем мире тем, чем оно и должно было всегда быть самоочевидной истиной, вроде орвелловского "2+2=4". Так немного, так просто, а насколько наша жизнь стала бы и чище, и честнее...
Но уже в следующее мгновение видение исчезло, уступая место реальности.
"Да разве этот симпатичный бормотун, который так мило стесняется показывать свои носки телезрителям, может справиться с эдаким монстром? Он и не узнает, что за его спиной делается".
А поджидавший меня приятель подытожил лаконично, почти безжалостно, словно гвоздь забил в крышку гроба:
- Тут нужны такие, как ты, а не такие, как он.
2. Бессмертный КГБ
Беседу нашу показали 9 сентября сразу после вечернего выпуска новостей в 21.00, причем почти целиком, с несущественными сокращениями чисто редакционного характера. Всего-то каких-нибудь двадцать минут, реакцию же они вызвали довольно бурную. В общем, тон прессы был доброжелательным, с ударением на "необычность" самой нашей встречи: вот, дескать, какие времена наступили, какие перемены произошли в стране. Наиболее популярные в то время издания - газета "Известия" и журнал "Огонек" - поместили статьи об этом событии с моими комментариями, где я постарался развить тему. Натурально, нашлись дураки, упрекавшие меня за излишнюю мягкость к "стукачам", а в особенности за то, что пожал руку главе КГБ. Это, однако, меня не удивило и даже не разозлило: в такие времена дураки, как правило, становятся необычайно активны. А зарабатывать себе политический капитал дешевой демагогией - их любимое дело.
Гораздо важнее было то, что мое мурлыканье не усыпило бдительности тех, кого это непосредственно касалось, - "профессионалов". Они-то отлично поняли, к чему я подбираюсь, а мой спокойный, дружелюбный тон встревожил их, думаю, гораздо больше любых грозных тирад и требований возмездия. Уже через несколько дней на экране появился тогдашний глава ПГУ (Первое Главное управление КГБ) генерал Шебаршин и безо всякого упоминания нашего теледиалога - так, между прочим, - заверил публику, что никаких сенсационных откровений о деятельности разведки можно не опасаться. Это явно был сигнал "своим" за рубежом, рассчитанный на то, чтобы успокоить встревожившихся "партнеров".
Дальше - больше. Пошли статьи бывших офицеров разведки с "демократической репутацией", призванные доказать, что мои представления о размахе их деятельности сильно преувеличены.
"...даже ветеран диссидентства Владимир Буковский, знающий КГБ не только теоретически, заметил между делом в своем эпохальном интервью с Бакатиным, что нашей стране неплохо бы заниматься лишь военной разведкой, а политическую и прочую вообще прикрыть, - писал в "Огоньке" отставной разведчик Михаил Любимов. - Мысль мудрая и прогрессивная, интересно только, поддержат ли ее западные правительства, которые, кроме военных разведок, имеют и ЦРУ, и СИС, и БНД, и Моссад. Прозвучал у Буковского и тезис о колоссальной дезинформации, которой занимается за рубежом внешняя разведка КГБ".
А дальше, конечно, шло подробное объяснение того, что никакой колоссальной системы не существовало. Так, жалкие потуги, несколько поддельных документов, которые никого не обманули, а "вызвали только гнев в адрес их создателя".
"Я достаточно поварился на кухне "активных мероприятий", чтобы утверждать: фальшивки - лишь мизерная часть работы разведки, львиная доля попадает на перепевы нашей пропаганды, которым придается "западный" лоск. Большая часть этой так называемой работы - лишь булавочные уколы, совершенно незаметные в огромном потоке западной информации, они никоим образом не помогли тогдашним внешнеполитическим интересам СССР - бездарная и мутная политика шагала к пропасти, и ее не могла спасти ни пропаганда, ни агитация, исходящая из "западных источников"".
Словом, не было никакой системы дезинформации, агентов влияния, "сил мира, прогресса и социализма". И, точно иллюстрируя этот тезис, московская газета "Культура" тотчас перепечатала из "Лос-Анджелес таймс" статью известного американского политолога с типичным набором гебешной дезинформации о "диссидентах": мол, все они чокнутые экстремисты, а Буковский, и того хуже, "ведет переговоры с новым руководителем КГБ, как будто кто-то его на это уполномочивал, и он предлагает, чтобы все старые архивы КГБ были уничтожены так, чтобы никогда не стали известны имена осведомителей"
И не понять было сразу, сам ли этот весьма уважаемый в США человек является агентом влияния или только получил эту информацию от такого агента, но редакция "Культуры" вряд ли подписана на "Лос-Анджелес таймс". (Вдобавок при попытке найти оригинал выяснилось, что такой статьи "Лос-Анджелес таймс" никогда не публиковала).
Наконец, и само управление разведки - ПГУ - было поспешно выделено из КГБ в специально образованную Центральную службу разведки (ЦСР) с подчинением непосредственно Горбачеву, а во главе ее поставлен горбачевский же приятель Примаков. Разумеется, для этого были гораздо более серьезные причины, чем наша беседа с Бакатиным, - прежде всего, угроза развала всех союзных структур в процессе распада Советского Союза. Бесспорно, однако, что был у этого решения и другой мотив, а именно желание оградить разведку от всяческих расследований и реформ, или, как выражались сами ходатайствовавшие об этом рыцари плаща и кинжала, "избавиться от кагебешного хвоста". Вот они и улизнули за широкую спину президента, вместе со всеми своими тайнами.
Бакатин же, все время откладывавший эту проблему "в плане своего личного календаря", надо полагать, был только рад от нее избавиться. Он, правда, честно пытался потом найти концы тех преступлений своего ведомства, о которых я ему говорил. Но - вот ведь загадка! - так ничего существенного найти и не смог. Даже по очень старым делам, представляющим чисто исторический интерес, таким, как убийство Кеннеди или покушение на Папу, все как-то само собой получалось, что бедный КГБ ни при чем. Даже о преследовании Сахарова и Солженицына "не нашлось" ничего нового - после долгих препирательств и отрицания того, что существовали вообще какие-то документы, "выяснилось" вдруг, что сотни томов их оперативных дел были якобы сожжены в 1990 году.
Более того, и то немногое, что удалось найти, никак не удавалось Бакатину рассекретить. Например, вполне невинное досье наблюдений за Ли Харви Освальдом в период его проживания в СССР 35 лет назад сначала застряло в бесконечных комиссиях, а потом вдруг оказалось в Белоруссии, в ведении теперь уже "независимого" КГБ независимой республики Беларусь. Да так там и осталось вплоть до снятия самого Бакатина. Аппарат КГБ откровенно "ломал дурочку", мало заботясь о том, верят им или нет.
Не знаю, понял ли он, что его просто дурят, нет ли, но его мемуары, озаглавленные "Избавление от КГБ", звучат весьма наивно. Избавились-то ведь от него, и притом очень скоро, а КГБ остался. Расчленять его на отдельные управления и службы, чем и занимался Бакатин все сто семь дней своего правления, было столь же бесполезно, как отрезать хвост ящерице или разделять на части планарию. В результате из каждого кусочка просто возродилось все тело, да еще и размножилось, точно в той сказке, где из каждого драконьего зуба вырастает новенький дракон.
Архивы и были сутью КГБ, душой дракона, спрятанной за семью печатями. Покончить с драконом можно было, только добравшись до нее, но - запил, загулял добрый молодец, коему и полагается в сказке совершить этот подвиг. Ельцин, сразу после "путча" подписавший указ о передаче архивов КГБ российскому архивному управлению, казалось, потерял к этому делу всякий интерес (как, впрочем, и ко всем другим делам страны). Назначили межведомственную комиссию по передаче архивов, в которой работники того же КГБ с важным видом обсуждали "проблемы передачи" и, разумеется, никак не могли их решить. Создали еще комиссию Верховного Совета во главе с генерал-историком Волкогоновым - нужна ведь "правовая база", нужен "закон", как же без закона? Вопрос ведь не праздный: на сколько лет все засекретить - на 30 или на 70? И пошла писать губерния да так до сих пор и пишет. Документы же и по сей день не переданы, ни единой бумажки. Тем временем возникли вокруг архивов какие-то загадочные "коммерческие структуры", пошла бойкая торговля документами, но только теми, которые КГБ выгодно опубликовать, и только через те руки, которые КГБ устраивают. Поползла по всему миру махровая советская дезинформация под видом исторической истины...
3. В чреве дракона
Меня, однако, это не обескуражило, врасплох не застало. Я и вообще-то, еще до посещения Бакатина, не слишком рассчитывал на архивы КГБ, а сконцентрировал свои усилия на архивах ЦК КПСС, которые были опечатаны сразу после "путча" вместе со зданием ЦК на Старой площади. Во-первых, они уже находились в руках российского руководства, с которым у меня были хоть какие-то контакты. А во-вторых, я знал, что там, в этих архивах, должно быть все, в том числе и доклады КГБ, бывшего, как мы помним, всего лишь "карающим мечом партии", ее "вооруженным отрядом". По крайней мере, в послесталинскую эпоху КГБ находился под жестким контролем партии и без согласия ЦК ничего существенного предпринимать не мог.
Словом, уже через пару дней после приезда в Москву в августе 1991 года я с помощью своих контактов в российском руководстве встретился с главой Комитета по делам архивов при правительстве России Рудольфом Германовичем Пихоей, чтобы обговорить в принципе условия работы будущей международной комиссии. А еще через пару дней не без некоторого волнения входил в здание ЦК на улице Куйбышева, д. 12 (ныне вновь по-старому Ильинка), где, собственно, размещались и архивы, и архивное ведомство. Огромное здание вернее сказать, комплекс зданий, соединенных между собой бесконечными коридорами, переходами, лестницами, - было мертво. Архивное управление расположилось лишь на одном этаже дома 12, остальное представляло из себя лабиринт Минотавра, где без нити Ариадны не найти ни входа, ни выхода Роскошный паркет коридоров уводил в неизвестность мимо опечатанных дверей кабинетов, на которых все еще висели таблички с именами их бывших владельцев, когда-то всесильных аппаратчиков. Местами прямо на полу лежали кучи папок и бумаг с надписью "совершенно секретно". Я поднял одну наугад: отчет какого-то обкома о работе с молодежью. И на секунду мне стало страшно: а вдруг здесь и нет ничего, кроме вот таких бесконечных отчетов о выполнении планов да пропагандистских мероприятий? А если окажется, что все действительно существенное либо уничтожено в последний момент, либо куда-то увезено? Москва полна была слухов о массовом уничтожении документов, о каких-то загадочных грузовиках, увозивших тюки с бумагами несколько ночей после "путча"...
Пихоя, однако, успокоил меня. Да, какие-то бумаги успели уничтожить, но это, видимо, была оперативная документация, связанная с "путчем". Сами архивы, насколько можно судить, не пострадали. Указ об аресте партийных архивов был подписан Ельциным 24 августа, и тут же, ночью, в ЦК вошла комиссия вместе с новой охраной. Для начала, правда, вырубили электричество, чтобы остановить все "бракомолки" (новое русское слово для обозначения shredding machines, которое я услышал впервые), но потом пришлось его включить: впотьмах невозможно было ничего найти. "Бракомолки" же и так были все забиты впопыхах уничтожавшимися документами и уже не работали.
- Первым делом опечатали все двери, - рассказывал Пихоя, - теперь вот сносим все бумаги из кабинетов в одну большую комнату, нумеруем, сортируем. Никто и ничего отсюда увезти уже не может, да и войти сюда старым сотрудникам теперь невозможно. Даже за личными вещами. Охрану полностью сменили, привезли курсантов милицейского училища не то из Вологды, не то из Волгограда.
Действительно, все входы и выходы охраняли молодые крепкие парни с автоматами. На одного из них, здоровенного малого с детским, растерянным лицом, мы буквально наткнулись, завернув за угол коридора:
- А где здесь буфет, не знаете? - спросил он жалобно, - а то уже полчаса брожу...
Оказалось, сохранился-таки цековский буфет где-то внизу, но былых дефицитных продуктов в нем не нашлось. Что-что, а уж сырокопченую колбасу работники ЦК прихватить не забыли.
Как выяснилось, селективно уничтожить что-либо в архивах ЦК было почти невозможно, так же, впрочем, как и подделать. Прежде всего потому, что архивов этих при ближайшем рассмотрении насчитали до 162-х, совершенно между собой не связанных ни картотекой, ни компьютером: коммунистическая власть не доверяла никому, даже своему аппарату. Понадобилось бы много месяцев работы, только чтобы выяснить, нет ли копий документов одного архива в другом или ссылок на документ одного архива в документе другого. Но, и выяснив, изменить что-либо было не так легко: каждый архив имел свои описи, документы - сквозную нумерацию, шифры, книги регистрации входящих и исходящих бумаг. Бюрократическое государство на бумагу не скупилось, оттого-то, наверное, ее вечно не хватало. Только архив учета всех членов партии, так называемый "единый партбилет", насчитывал 40 миллионов единиц хранения. Всего же по стране партийные архивы содержали миллиарды документов.
В один из них - архив личных дел номенклатуры ЦК - я зашел любопытства ради вместе с группой журналистов, приглашенных Пихоей. Огромная комната с высокими лепными потолками - до революции здесь помещалось не то страховое общество, не то банк - была заставлена металлическими шкафами на рельсах. Центральный пульт управления, расположенный на возвышении у входа в комнату, имел десятки кнопок, нажимом которых нужный шкаф медленно отодвигался, обнаруживая полки с папками личных дел. Всего их тут было до миллиона, живых и умерших, членов политбюро и рядовых служащих ЦК.
Этот архив скоро превратился в "показательный": сюда водили иностранцев, журналистов, высокопоставленных посетителей, демонстрируя смелость и демократизм новых хранителей партийных тайн. Журналистам, якобы наугад, обыкновенно показывали дела Ворошилова, Микояна, иногда Шолохова. Эффектно и безопасно. В действительности же архивное руководство никоим образом не торопилось рассекретить доставшиеся им документы и уж вовсе не собиралось бороться за их обнародование. Это были отнюдь не борцы за идею, а типичные советские чиновники, сделавшие карьеру при старом режиме, трусливые и лукавые, как и полагается быть рабам. Начальство, "хозяин", вызывало у них одновременно и трепет, и ненависть, и чем больше трепета, тем больше ненависти, желания как-нибудь надуть. Доставшиеся же им в руки богатства они автоматически воспринимали как свою "собственность", ревниво оберегая от "посторонних".
Даже чиновничьи типажи были представлены среди них точно так же, как в любом советском учреждении. Один разыгрывал роль неподкупного ортодокса, непримиримо борюще-гося с "коррупцией", но в конце концов попался на продаже документов журналистам. Другой - человек интеллигентный, цивилизованный - любил порассуждать об общечеловеческих ценностях, о нашей ответственности перед историей, но было известно, что он охотно "позволяет" ознакомиться с некоторыми секретными бумагами зарубежным коллегам в обмен на приглашения прочесть доклад на международных конференциях, зарабатывая авторитет "известного историка". И никому из них даже в голову не приходило, что это нечестно, постыдно или просто предосудительно. Ну, нет у советского человека совести, что тут поделаешь? Даже ткани такой в мозгу не осталось, которая бы сохранила следы моральных норм.
Разумеется, я был для них тем самым "посторонним", вроде покушающегося на их богатства вора, от которого они дружно, не сговариваясь, обороняли свою "собственность". Да и никак не могли они понять моих мотивов: чего я собственно добиваюсь? В долю, что ль, прошусь? Просто так, без малейшей личной выгоды, отдать миру все богатство казалось им таким же безумием, как банкиру - раздавать деньги прохожим на улице. Поскольку же пришел я к ним от новых "хозяев", то и отношение ко мне с самого начала было соответствующим: прямо ответить отказом боялись - черт его знает, что за ним стоит? - но, на всякий случай, во всем соглашаясь, каждый день изобретали все новые и новые отговорки. То закона нет о государственных тайнах, надо ждать, пока законодатель раскачается; то наше соглашение о создании международной комиссии непременно должно получить одобрение все того же законодателя. Главное им было - засунуть это дело в бесконечные комиссии Верховного Совета, где оно и потонуло бы в бесконечных дебатах бывших партийных начальников, ныне "народных избранников".
Наконец мои нервы не выдержали, да и время подпирало, тянуть я больше не мог, - пришлось поговорить с Пихоей резко и откровенно. Объяснить ему, что нет у них авторских прав на историю и никогда не будет. Он защищался вяло, в основном твердил о нужде в "законе", о 30-летнем периоде секретности, принятом во всем мире, например, в Англии. Беда с советскими людьми, всё-то они о Западе знают, особенно то, что знать не надо бы. Но делать нечего - подписал наше "соглашение", явно без всякого энтузиазма:
О международной комиссии
по изучению деятельности партийных структур
и органов государственной безопасности в СССР
1. В связи с Указами Президента России от 24.08.91 NN82, 83 стали доступными архивные материалы о деятельности КПСС и государственной безопасности. Как известно, деятельность этих организаций носила международный характер и затрагивала интересы многих стран. В силу этого усилий только отечественных исследователей по изучению данного комплекса проблем было бы недостаточно. Тем более, что в зарубежных архивах имеются дополнительные материалы, которые позволили бы наиболее полно изучить историю вышеозначенных учреждений. Кроме того, включение в эту работу зарубежных исследователей исключило бы возможное недоверие к результатам работы комиссии. Учитывая все вышесказанное, по инициативе Комитета по делам архивов при Совете Министров РСФСР, имея целью изучить наиболее полно и детально ставший доступным архивный материал:
Международный совет архивов (Париж),
Гуверовскнй институт мира, войны и революции (Станфорд, Калифорния),
Америкен энтерпрайз институт (Вашингтон),
Исследовательский отдел радио "Свобода" (Мюнхен),
Российский гуманитарный университет,
Научно-информационный и просветительский Центр "МЕМОРИАЛ" согласились образовать международную комиссию.
Комиссия рассчитывает привлечь к своей работе временно или постоянно ряд зарубежных и отечественных экспертов.
Комиссия не ставит своей задачей затрагивать вопросы текущей обороны, преследовать отдельных лиц в связи с их прошлой деятельностью или причинение ущерба какому-то бы ни было государству.
Ее задача - объективно и всесторонне исследовав все упомянутые материалы, представить их на суд истории.
Комиссия оставляет за собой право затребования для осуществления этой задачи материалов из иных хранилищ (архивов).
2. Принципы организации
Собственно комиссия, состоящая из представителей организаций-учредителей, решающая все административно-финансовые вопросы.
Рабочие группы, организуемые по принципу деятельности (тематической, хронологической и т.д.), в которые могут привлекаться необходимые специалисты.
3. Деятельность
Организации-учредители обязуются финансировать указанную программу и всемерно способствовать обеспечению сохранности предоставляемых в ее распоряжение материалов.
Возможные доходы от публикации материалов Комиссия обязуется использовать на финансирование своей работы и поддержание архивного дела.
В качестве результатов исследования Комиссия предполагает перевод архивных материалов на электронные носители и их последующую публикацию в виде сборников документов и монографий.
Р.Г.Пихоя
В.К.Буковский
11/09/91
Фразу, выделенную курсивом, Пихоя вписал от руки сам, на всякий случай: будет такая комиссия или не будет, но "инициатива" должна принадлежать его комитету. Все равно, мол, это моя собственность, я здесь хозяин!
Так после месяца лихорадочной беготни по Москве улетал я домой со слабой надеждой на успех своих замыслов. Ни окончательного решения, ни возможности положиться на тех, с кем свела судьба, ни единомышленников. Только листочек бумаги с подписью Пихои - много ли он стоил?
Но и добиться большего я никак не мог. В этом призрачном царстве все было ненадежно, не окончательно. Все могло измениться в любую минуту. Слово, обещание, даже данное публично, ничего больше не значило, ни к чему не обязывало. Невозможно было сказать, что такое власть сегодня, тем более - завтра. И совсем уж никто не знал: что такое ее решение? Казалось, человек существует, только пока ты его держишь за пуговицу, а отпустил на мгновение - и он исчез, растворился в вихре. Был человек - и нет его. В создавшейся тогда ситуации незыблемым выглядел только Ельцин.
- Теперь дело за президентом Ельциным, - говорил я журналистам перед отлетом. - Как только он примет такое решение, мы готовы начать работу.
4. Пьяная свадьба
Но время шло, а лучше не становилось. Точно истощив всю свою энергию за три дня "путча", российское руководство было полностью парализовано. Уникальный случай в истории: за свои первые сто дней у власти Ельцин не сделал абсолютно ничего. На какое-то время он вообще исчез: одни говорили, что запил, другие - что уехал отдыхать. Но, и объявившись позже, он никак не мог выработать ни программы действий, ни четкой цели. То принимался перетасовывать старую колоду бюрократии, отчего эта последняя только разбухала; то вдруг срывался со всем своим окружением на Кавказ - мирить армян с азербайджанцами; то вводил чрезвычайное положение в Чечне, то отменял его. Страна, как пьяный корабль, неслась по воле волн "без руля и без ветрил" А вернее - как пьяная свадьба куролесит по городу, из одного трактира в другой, с музыкой и цыганами. Во всяком случае, примерно так жило все ельцинское окружение, кочуя по приемам и праздникам. Застать их на работе, дома ли - было совершенно невозможно. Неделями я пытался дозвониться, терзал телефон до мозолей на пальцах, пока чисто случайно не попал в ритм этого загула. Оказалось, Москва жила "презентациями" - новое словечко, произведенное от английского presentation и обозначавшее здесь, на русской почве, практически любую общественную пьянку, будь то по поводу открытия нового центра, создания новой организации или какой-то годовщины. А уж там, между балычком и тостами за новую демократию, разве договоришься о чем-то серьезном?
Тем временем события развивались самым неблагоприятным для моих планов образом. Номенклатура оживала на глазах, заполняя вакуум власти. Происходило это вполне открыто, под аккомпанемент рассуждений в прессе о том, что управление страной надо, дескать, оставить в руках "профессионалов". Даже с некоторым нажимом: вот, мол, раньше партия не давала "профессионалам" наладить дело, а теперь "новая власть" туда же. И как-то само собой забывалось, что никаких "профессионалов" управления в СССР, помимо профессиональных строителей коммунизма, то бишь номенклатуры, никогда не существовало. Они-то и развалили страну, довели до банкротства экономику, а под конец не сумели даже путча толком организовать.
Совсем заглохло и следствие по делу этих последних. Уезжая в конце сентября, я еще успел сделать программу на российском телевидении под названием "Два вопроса президенту", с тем, чтобы продвинуть идею открытого расследования "дела КПСС". Мы как бы организовали такое расследование, следуя модели "Уотергейта", где, как известно, ключевыми были два вопроса: что знал президент (в нашем случае - Горбачев), и когда он это знал? Вопрос был не праздный: все больше всплывало фактов о том, что Горбачев все знал заранее и так называемый путч был просто его попыткой ввести военное положение в стране, спрятавшись за спины своих сотоварищей. Таким образом, наша программа, проводя эту параллель, подводила зрителя к выводу о необходимости такого же публичного расследования, как и уотергейтское.
Но и эта, казалось бы, очевидная идея потонула в чудовищном российском бардаке. С одной стороны, Ельцин так и не удосужился принять решение, с другой - ожившая номенклатура, в том числе и из ельцинского окружения, утопила все в бесконечных "комиссиях по расследованию", где, разумеется, дело вели "профессионалы". Становилось ясно, что суда над лидерами августовского "путча", скорее всего, так никогда и не будет. (Суд над руководителями ГКЧП откладывался два года, пока, наконец, в феврале 1994 года новоизбранная Дума приняла закон об амнистии организаторов августовского "путча". Однако один из обвиняемых, главнокомандующий сухопутными войсками генерал Варенников, отказался принять амнистию и потребовал суда. Суд состоялся в августе 1994 года, и генерал Варенников был оправдан). Вместо этого, в октябре 1991 года прошли довольно вялые слушания Верховного Совета, где некоторые депутаты требовали, конечно, более широкого обсуждения обстоятельств "путча" и даже расследования всей деятельности КПСС, а их коллеги-коммунисты, естественно, возражали. Цирк, да и только! С каких это пор стало нужно просить согласия у преступников прежде, чем посадить их на скамью подсудимых!
И - каюсь - на какой-то миг я даже поверил, что именно так оно и произойдет: соберемся еще раз, без телевидения, обсудим юридическую сторону вопроса, сформулируем задачи да и приступим к делу... А что? Ельцин подмахнет указ, вызову своих друзей историков, советологов из Гуверовского института, таких, как Роберт Конквест, ребят из "Мемориала", нагоним студентов из архивного института им в помощь и - начнем разгребать бумажные кладовые. Все казалось возможным тогда, в те дни, при виде свастики, рукой народа приравненной к серпу и молоту на опустевшем цоколе посреди площади Дзержинского.
Всего лишь на миг представил я себе, как это нехитрое уравнение станет, наконец, в нашем мире тем, чем оно и должно было всегда быть самоочевидной истиной, вроде орвелловского "2+2=4". Так немного, так просто, а насколько наша жизнь стала бы и чище, и честнее...
Но уже в следующее мгновение видение исчезло, уступая место реальности.
"Да разве этот симпатичный бормотун, который так мило стесняется показывать свои носки телезрителям, может справиться с эдаким монстром? Он и не узнает, что за его спиной делается".
А поджидавший меня приятель подытожил лаконично, почти безжалостно, словно гвоздь забил в крышку гроба:
- Тут нужны такие, как ты, а не такие, как он.
2. Бессмертный КГБ
Беседу нашу показали 9 сентября сразу после вечернего выпуска новостей в 21.00, причем почти целиком, с несущественными сокращениями чисто редакционного характера. Всего-то каких-нибудь двадцать минут, реакцию же они вызвали довольно бурную. В общем, тон прессы был доброжелательным, с ударением на "необычность" самой нашей встречи: вот, дескать, какие времена наступили, какие перемены произошли в стране. Наиболее популярные в то время издания - газета "Известия" и журнал "Огонек" - поместили статьи об этом событии с моими комментариями, где я постарался развить тему. Натурально, нашлись дураки, упрекавшие меня за излишнюю мягкость к "стукачам", а в особенности за то, что пожал руку главе КГБ. Это, однако, меня не удивило и даже не разозлило: в такие времена дураки, как правило, становятся необычайно активны. А зарабатывать себе политический капитал дешевой демагогией - их любимое дело.
Гораздо важнее было то, что мое мурлыканье не усыпило бдительности тех, кого это непосредственно касалось, - "профессионалов". Они-то отлично поняли, к чему я подбираюсь, а мой спокойный, дружелюбный тон встревожил их, думаю, гораздо больше любых грозных тирад и требований возмездия. Уже через несколько дней на экране появился тогдашний глава ПГУ (Первое Главное управление КГБ) генерал Шебаршин и безо всякого упоминания нашего теледиалога - так, между прочим, - заверил публику, что никаких сенсационных откровений о деятельности разведки можно не опасаться. Это явно был сигнал "своим" за рубежом, рассчитанный на то, чтобы успокоить встревожившихся "партнеров".
Дальше - больше. Пошли статьи бывших офицеров разведки с "демократической репутацией", призванные доказать, что мои представления о размахе их деятельности сильно преувеличены.
"...даже ветеран диссидентства Владимир Буковский, знающий КГБ не только теоретически, заметил между делом в своем эпохальном интервью с Бакатиным, что нашей стране неплохо бы заниматься лишь военной разведкой, а политическую и прочую вообще прикрыть, - писал в "Огоньке" отставной разведчик Михаил Любимов. - Мысль мудрая и прогрессивная, интересно только, поддержат ли ее западные правительства, которые, кроме военных разведок, имеют и ЦРУ, и СИС, и БНД, и Моссад. Прозвучал у Буковского и тезис о колоссальной дезинформации, которой занимается за рубежом внешняя разведка КГБ".
А дальше, конечно, шло подробное объяснение того, что никакой колоссальной системы не существовало. Так, жалкие потуги, несколько поддельных документов, которые никого не обманули, а "вызвали только гнев в адрес их создателя".
"Я достаточно поварился на кухне "активных мероприятий", чтобы утверждать: фальшивки - лишь мизерная часть работы разведки, львиная доля попадает на перепевы нашей пропаганды, которым придается "западный" лоск. Большая часть этой так называемой работы - лишь булавочные уколы, совершенно незаметные в огромном потоке западной информации, они никоим образом не помогли тогдашним внешнеполитическим интересам СССР - бездарная и мутная политика шагала к пропасти, и ее не могла спасти ни пропаганда, ни агитация, исходящая из "западных источников"".
Словом, не было никакой системы дезинформации, агентов влияния, "сил мира, прогресса и социализма". И, точно иллюстрируя этот тезис, московская газета "Культура" тотчас перепечатала из "Лос-Анджелес таймс" статью известного американского политолога с типичным набором гебешной дезинформации о "диссидентах": мол, все они чокнутые экстремисты, а Буковский, и того хуже, "ведет переговоры с новым руководителем КГБ, как будто кто-то его на это уполномочивал, и он предлагает, чтобы все старые архивы КГБ были уничтожены так, чтобы никогда не стали известны имена осведомителей"
И не понять было сразу, сам ли этот весьма уважаемый в США человек является агентом влияния или только получил эту информацию от такого агента, но редакция "Культуры" вряд ли подписана на "Лос-Анджелес таймс". (Вдобавок при попытке найти оригинал выяснилось, что такой статьи "Лос-Анджелес таймс" никогда не публиковала).
Наконец, и само управление разведки - ПГУ - было поспешно выделено из КГБ в специально образованную Центральную службу разведки (ЦСР) с подчинением непосредственно Горбачеву, а во главе ее поставлен горбачевский же приятель Примаков. Разумеется, для этого были гораздо более серьезные причины, чем наша беседа с Бакатиным, - прежде всего, угроза развала всех союзных структур в процессе распада Советского Союза. Бесспорно, однако, что был у этого решения и другой мотив, а именно желание оградить разведку от всяческих расследований и реформ, или, как выражались сами ходатайствовавшие об этом рыцари плаща и кинжала, "избавиться от кагебешного хвоста". Вот они и улизнули за широкую спину президента, вместе со всеми своими тайнами.
Бакатин же, все время откладывавший эту проблему "в плане своего личного календаря", надо полагать, был только рад от нее избавиться. Он, правда, честно пытался потом найти концы тех преступлений своего ведомства, о которых я ему говорил. Но - вот ведь загадка! - так ничего существенного найти и не смог. Даже по очень старым делам, представляющим чисто исторический интерес, таким, как убийство Кеннеди или покушение на Папу, все как-то само собой получалось, что бедный КГБ ни при чем. Даже о преследовании Сахарова и Солженицына "не нашлось" ничего нового - после долгих препирательств и отрицания того, что существовали вообще какие-то документы, "выяснилось" вдруг, что сотни томов их оперативных дел были якобы сожжены в 1990 году.
Более того, и то немногое, что удалось найти, никак не удавалось Бакатину рассекретить. Например, вполне невинное досье наблюдений за Ли Харви Освальдом в период его проживания в СССР 35 лет назад сначала застряло в бесконечных комиссиях, а потом вдруг оказалось в Белоруссии, в ведении теперь уже "независимого" КГБ независимой республики Беларусь. Да так там и осталось вплоть до снятия самого Бакатина. Аппарат КГБ откровенно "ломал дурочку", мало заботясь о том, верят им или нет.
Не знаю, понял ли он, что его просто дурят, нет ли, но его мемуары, озаглавленные "Избавление от КГБ", звучат весьма наивно. Избавились-то ведь от него, и притом очень скоро, а КГБ остался. Расчленять его на отдельные управления и службы, чем и занимался Бакатин все сто семь дней своего правления, было столь же бесполезно, как отрезать хвост ящерице или разделять на части планарию. В результате из каждого кусочка просто возродилось все тело, да еще и размножилось, точно в той сказке, где из каждого драконьего зуба вырастает новенький дракон.
Архивы и были сутью КГБ, душой дракона, спрятанной за семью печатями. Покончить с драконом можно было, только добравшись до нее, но - запил, загулял добрый молодец, коему и полагается в сказке совершить этот подвиг. Ельцин, сразу после "путча" подписавший указ о передаче архивов КГБ российскому архивному управлению, казалось, потерял к этому делу всякий интерес (как, впрочем, и ко всем другим делам страны). Назначили межведомственную комиссию по передаче архивов, в которой работники того же КГБ с важным видом обсуждали "проблемы передачи" и, разумеется, никак не могли их решить. Создали еще комиссию Верховного Совета во главе с генерал-историком Волкогоновым - нужна ведь "правовая база", нужен "закон", как же без закона? Вопрос ведь не праздный: на сколько лет все засекретить - на 30 или на 70? И пошла писать губерния да так до сих пор и пишет. Документы же и по сей день не переданы, ни единой бумажки. Тем временем возникли вокруг архивов какие-то загадочные "коммерческие структуры", пошла бойкая торговля документами, но только теми, которые КГБ выгодно опубликовать, и только через те руки, которые КГБ устраивают. Поползла по всему миру махровая советская дезинформация под видом исторической истины...
3. В чреве дракона
Меня, однако, это не обескуражило, врасплох не застало. Я и вообще-то, еще до посещения Бакатина, не слишком рассчитывал на архивы КГБ, а сконцентрировал свои усилия на архивах ЦК КПСС, которые были опечатаны сразу после "путча" вместе со зданием ЦК на Старой площади. Во-первых, они уже находились в руках российского руководства, с которым у меня были хоть какие-то контакты. А во-вторых, я знал, что там, в этих архивах, должно быть все, в том числе и доклады КГБ, бывшего, как мы помним, всего лишь "карающим мечом партии", ее "вооруженным отрядом". По крайней мере, в послесталинскую эпоху КГБ находился под жестким контролем партии и без согласия ЦК ничего существенного предпринимать не мог.
Словом, уже через пару дней после приезда в Москву в августе 1991 года я с помощью своих контактов в российском руководстве встретился с главой Комитета по делам архивов при правительстве России Рудольфом Германовичем Пихоей, чтобы обговорить в принципе условия работы будущей международной комиссии. А еще через пару дней не без некоторого волнения входил в здание ЦК на улице Куйбышева, д. 12 (ныне вновь по-старому Ильинка), где, собственно, размещались и архивы, и архивное ведомство. Огромное здание вернее сказать, комплекс зданий, соединенных между собой бесконечными коридорами, переходами, лестницами, - было мертво. Архивное управление расположилось лишь на одном этаже дома 12, остальное представляло из себя лабиринт Минотавра, где без нити Ариадны не найти ни входа, ни выхода Роскошный паркет коридоров уводил в неизвестность мимо опечатанных дверей кабинетов, на которых все еще висели таблички с именами их бывших владельцев, когда-то всесильных аппаратчиков. Местами прямо на полу лежали кучи папок и бумаг с надписью "совершенно секретно". Я поднял одну наугад: отчет какого-то обкома о работе с молодежью. И на секунду мне стало страшно: а вдруг здесь и нет ничего, кроме вот таких бесконечных отчетов о выполнении планов да пропагандистских мероприятий? А если окажется, что все действительно существенное либо уничтожено в последний момент, либо куда-то увезено? Москва полна была слухов о массовом уничтожении документов, о каких-то загадочных грузовиках, увозивших тюки с бумагами несколько ночей после "путча"...
Пихоя, однако, успокоил меня. Да, какие-то бумаги успели уничтожить, но это, видимо, была оперативная документация, связанная с "путчем". Сами архивы, насколько можно судить, не пострадали. Указ об аресте партийных архивов был подписан Ельциным 24 августа, и тут же, ночью, в ЦК вошла комиссия вместе с новой охраной. Для начала, правда, вырубили электричество, чтобы остановить все "бракомолки" (новое русское слово для обозначения shredding machines, которое я услышал впервые), но потом пришлось его включить: впотьмах невозможно было ничего найти. "Бракомолки" же и так были все забиты впопыхах уничтожавшимися документами и уже не работали.
- Первым делом опечатали все двери, - рассказывал Пихоя, - теперь вот сносим все бумаги из кабинетов в одну большую комнату, нумеруем, сортируем. Никто и ничего отсюда увезти уже не может, да и войти сюда старым сотрудникам теперь невозможно. Даже за личными вещами. Охрану полностью сменили, привезли курсантов милицейского училища не то из Вологды, не то из Волгограда.
Действительно, все входы и выходы охраняли молодые крепкие парни с автоматами. На одного из них, здоровенного малого с детским, растерянным лицом, мы буквально наткнулись, завернув за угол коридора:
- А где здесь буфет, не знаете? - спросил он жалобно, - а то уже полчаса брожу...
Оказалось, сохранился-таки цековский буфет где-то внизу, но былых дефицитных продуктов в нем не нашлось. Что-что, а уж сырокопченую колбасу работники ЦК прихватить не забыли.
Как выяснилось, селективно уничтожить что-либо в архивах ЦК было почти невозможно, так же, впрочем, как и подделать. Прежде всего потому, что архивов этих при ближайшем рассмотрении насчитали до 162-х, совершенно между собой не связанных ни картотекой, ни компьютером: коммунистическая власть не доверяла никому, даже своему аппарату. Понадобилось бы много месяцев работы, только чтобы выяснить, нет ли копий документов одного архива в другом или ссылок на документ одного архива в документе другого. Но, и выяснив, изменить что-либо было не так легко: каждый архив имел свои описи, документы - сквозную нумерацию, шифры, книги регистрации входящих и исходящих бумаг. Бюрократическое государство на бумагу не скупилось, оттого-то, наверное, ее вечно не хватало. Только архив учета всех членов партии, так называемый "единый партбилет", насчитывал 40 миллионов единиц хранения. Всего же по стране партийные архивы содержали миллиарды документов.
В один из них - архив личных дел номенклатуры ЦК - я зашел любопытства ради вместе с группой журналистов, приглашенных Пихоей. Огромная комната с высокими лепными потолками - до революции здесь помещалось не то страховое общество, не то банк - была заставлена металлическими шкафами на рельсах. Центральный пульт управления, расположенный на возвышении у входа в комнату, имел десятки кнопок, нажимом которых нужный шкаф медленно отодвигался, обнаруживая полки с папками личных дел. Всего их тут было до миллиона, живых и умерших, членов политбюро и рядовых служащих ЦК.
Этот архив скоро превратился в "показательный": сюда водили иностранцев, журналистов, высокопоставленных посетителей, демонстрируя смелость и демократизм новых хранителей партийных тайн. Журналистам, якобы наугад, обыкновенно показывали дела Ворошилова, Микояна, иногда Шолохова. Эффектно и безопасно. В действительности же архивное руководство никоим образом не торопилось рассекретить доставшиеся им документы и уж вовсе не собиралось бороться за их обнародование. Это были отнюдь не борцы за идею, а типичные советские чиновники, сделавшие карьеру при старом режиме, трусливые и лукавые, как и полагается быть рабам. Начальство, "хозяин", вызывало у них одновременно и трепет, и ненависть, и чем больше трепета, тем больше ненависти, желания как-нибудь надуть. Доставшиеся же им в руки богатства они автоматически воспринимали как свою "собственность", ревниво оберегая от "посторонних".
Даже чиновничьи типажи были представлены среди них точно так же, как в любом советском учреждении. Один разыгрывал роль неподкупного ортодокса, непримиримо борюще-гося с "коррупцией", но в конце концов попался на продаже документов журналистам. Другой - человек интеллигентный, цивилизованный - любил порассуждать об общечеловеческих ценностях, о нашей ответственности перед историей, но было известно, что он охотно "позволяет" ознакомиться с некоторыми секретными бумагами зарубежным коллегам в обмен на приглашения прочесть доклад на международных конференциях, зарабатывая авторитет "известного историка". И никому из них даже в голову не приходило, что это нечестно, постыдно или просто предосудительно. Ну, нет у советского человека совести, что тут поделаешь? Даже ткани такой в мозгу не осталось, которая бы сохранила следы моральных норм.
Разумеется, я был для них тем самым "посторонним", вроде покушающегося на их богатства вора, от которого они дружно, не сговариваясь, обороняли свою "собственность". Да и никак не могли они понять моих мотивов: чего я собственно добиваюсь? В долю, что ль, прошусь? Просто так, без малейшей личной выгоды, отдать миру все богатство казалось им таким же безумием, как банкиру - раздавать деньги прохожим на улице. Поскольку же пришел я к ним от новых "хозяев", то и отношение ко мне с самого начала было соответствующим: прямо ответить отказом боялись - черт его знает, что за ним стоит? - но, на всякий случай, во всем соглашаясь, каждый день изобретали все новые и новые отговорки. То закона нет о государственных тайнах, надо ждать, пока законодатель раскачается; то наше соглашение о создании международной комиссии непременно должно получить одобрение все того же законодателя. Главное им было - засунуть это дело в бесконечные комиссии Верховного Совета, где оно и потонуло бы в бесконечных дебатах бывших партийных начальников, ныне "народных избранников".
Наконец мои нервы не выдержали, да и время подпирало, тянуть я больше не мог, - пришлось поговорить с Пихоей резко и откровенно. Объяснить ему, что нет у них авторских прав на историю и никогда не будет. Он защищался вяло, в основном твердил о нужде в "законе", о 30-летнем периоде секретности, принятом во всем мире, например, в Англии. Беда с советскими людьми, всё-то они о Западе знают, особенно то, что знать не надо бы. Но делать нечего - подписал наше "соглашение", явно без всякого энтузиазма:
О международной комиссии
по изучению деятельности партийных структур
и органов государственной безопасности в СССР
1. В связи с Указами Президента России от 24.08.91 NN82, 83 стали доступными архивные материалы о деятельности КПСС и государственной безопасности. Как известно, деятельность этих организаций носила международный характер и затрагивала интересы многих стран. В силу этого усилий только отечественных исследователей по изучению данного комплекса проблем было бы недостаточно. Тем более, что в зарубежных архивах имеются дополнительные материалы, которые позволили бы наиболее полно изучить историю вышеозначенных учреждений. Кроме того, включение в эту работу зарубежных исследователей исключило бы возможное недоверие к результатам работы комиссии. Учитывая все вышесказанное, по инициативе Комитета по делам архивов при Совете Министров РСФСР, имея целью изучить наиболее полно и детально ставший доступным архивный материал:
Международный совет архивов (Париж),
Гуверовскнй институт мира, войны и революции (Станфорд, Калифорния),
Америкен энтерпрайз институт (Вашингтон),
Исследовательский отдел радио "Свобода" (Мюнхен),
Российский гуманитарный университет,
Научно-информационный и просветительский Центр "МЕМОРИАЛ" согласились образовать международную комиссию.
Комиссия рассчитывает привлечь к своей работе временно или постоянно ряд зарубежных и отечественных экспертов.
Комиссия не ставит своей задачей затрагивать вопросы текущей обороны, преследовать отдельных лиц в связи с их прошлой деятельностью или причинение ущерба какому-то бы ни было государству.
Ее задача - объективно и всесторонне исследовав все упомянутые материалы, представить их на суд истории.
Комиссия оставляет за собой право затребования для осуществления этой задачи материалов из иных хранилищ (архивов).
2. Принципы организации
Собственно комиссия, состоящая из представителей организаций-учредителей, решающая все административно-финансовые вопросы.
Рабочие группы, организуемые по принципу деятельности (тематической, хронологической и т.д.), в которые могут привлекаться необходимые специалисты.
3. Деятельность
Организации-учредители обязуются финансировать указанную программу и всемерно способствовать обеспечению сохранности предоставляемых в ее распоряжение материалов.
Возможные доходы от публикации материалов Комиссия обязуется использовать на финансирование своей работы и поддержание архивного дела.
В качестве результатов исследования Комиссия предполагает перевод архивных материалов на электронные носители и их последующую публикацию в виде сборников документов и монографий.
Р.Г.Пихоя
В.К.Буковский
11/09/91
Фразу, выделенную курсивом, Пихоя вписал от руки сам, на всякий случай: будет такая комиссия или не будет, но "инициатива" должна принадлежать его комитету. Все равно, мол, это моя собственность, я здесь хозяин!
Так после месяца лихорадочной беготни по Москве улетал я домой со слабой надеждой на успех своих замыслов. Ни окончательного решения, ни возможности положиться на тех, с кем свела судьба, ни единомышленников. Только листочек бумаги с подписью Пихои - много ли он стоил?
Но и добиться большего я никак не мог. В этом призрачном царстве все было ненадежно, не окончательно. Все могло измениться в любую минуту. Слово, обещание, даже данное публично, ничего больше не значило, ни к чему не обязывало. Невозможно было сказать, что такое власть сегодня, тем более - завтра. И совсем уж никто не знал: что такое ее решение? Казалось, человек существует, только пока ты его держишь за пуговицу, а отпустил на мгновение - и он исчез, растворился в вихре. Был человек - и нет его. В создавшейся тогда ситуации незыблемым выглядел только Ельцин.
- Теперь дело за президентом Ельциным, - говорил я журналистам перед отлетом. - Как только он примет такое решение, мы готовы начать работу.
4. Пьяная свадьба
Но время шло, а лучше не становилось. Точно истощив всю свою энергию за три дня "путча", российское руководство было полностью парализовано. Уникальный случай в истории: за свои первые сто дней у власти Ельцин не сделал абсолютно ничего. На какое-то время он вообще исчез: одни говорили, что запил, другие - что уехал отдыхать. Но, и объявившись позже, он никак не мог выработать ни программы действий, ни четкой цели. То принимался перетасовывать старую колоду бюрократии, отчего эта последняя только разбухала; то вдруг срывался со всем своим окружением на Кавказ - мирить армян с азербайджанцами; то вводил чрезвычайное положение в Чечне, то отменял его. Страна, как пьяный корабль, неслась по воле волн "без руля и без ветрил" А вернее - как пьяная свадьба куролесит по городу, из одного трактира в другой, с музыкой и цыганами. Во всяком случае, примерно так жило все ельцинское окружение, кочуя по приемам и праздникам. Застать их на работе, дома ли - было совершенно невозможно. Неделями я пытался дозвониться, терзал телефон до мозолей на пальцах, пока чисто случайно не попал в ритм этого загула. Оказалось, Москва жила "презентациями" - новое словечко, произведенное от английского presentation и обозначавшее здесь, на русской почве, практически любую общественную пьянку, будь то по поводу открытия нового центра, создания новой организации или какой-то годовщины. А уж там, между балычком и тостами за новую демократию, разве договоришься о чем-то серьезном?
Тем временем события развивались самым неблагоприятным для моих планов образом. Номенклатура оживала на глазах, заполняя вакуум власти. Происходило это вполне открыто, под аккомпанемент рассуждений в прессе о том, что управление страной надо, дескать, оставить в руках "профессионалов". Даже с некоторым нажимом: вот, мол, раньше партия не давала "профессионалам" наладить дело, а теперь "новая власть" туда же. И как-то само собой забывалось, что никаких "профессионалов" управления в СССР, помимо профессиональных строителей коммунизма, то бишь номенклатуры, никогда не существовало. Они-то и развалили страну, довели до банкротства экономику, а под конец не сумели даже путча толком организовать.
Совсем заглохло и следствие по делу этих последних. Уезжая в конце сентября, я еще успел сделать программу на российском телевидении под названием "Два вопроса президенту", с тем, чтобы продвинуть идею открытого расследования "дела КПСС". Мы как бы организовали такое расследование, следуя модели "Уотергейта", где, как известно, ключевыми были два вопроса: что знал президент (в нашем случае - Горбачев), и когда он это знал? Вопрос был не праздный: все больше всплывало фактов о том, что Горбачев все знал заранее и так называемый путч был просто его попыткой ввести военное положение в стране, спрятавшись за спины своих сотоварищей. Таким образом, наша программа, проводя эту параллель, подводила зрителя к выводу о необходимости такого же публичного расследования, как и уотергейтское.
Но и эта, казалось бы, очевидная идея потонула в чудовищном российском бардаке. С одной стороны, Ельцин так и не удосужился принять решение, с другой - ожившая номенклатура, в том числе и из ельцинского окружения, утопила все в бесконечных "комиссиях по расследованию", где, разумеется, дело вели "профессионалы". Становилось ясно, что суда над лидерами августовского "путча", скорее всего, так никогда и не будет. (Суд над руководителями ГКЧП откладывался два года, пока, наконец, в феврале 1994 года новоизбранная Дума приняла закон об амнистии организаторов августовского "путча". Однако один из обвиняемых, главнокомандующий сухопутными войсками генерал Варенников, отказался принять амнистию и потребовал суда. Суд состоялся в августе 1994 года, и генерал Варенников был оправдан). Вместо этого, в октябре 1991 года прошли довольно вялые слушания Верховного Совета, где некоторые депутаты требовали, конечно, более широкого обсуждения обстоятельств "путча" и даже расследования всей деятельности КПСС, а их коллеги-коммунисты, естественно, возражали. Цирк, да и только! С каких это пор стало нужно просить согласия у преступников прежде, чем посадить их на скамью подсудимых!