Черкашин Николай Андреевич. Я - подводная лодка !

   - Товарищ капитан першого рангу, вы зря колотитесь! Мой боец хоть и тощий, но уфатистый. Если Родина прикажет, мы и шинель в трусы заправим!
   Ну, ладно. Убедил... Я этому Прошке в иллюминатор бумажку сую:
   - Бери только вот с этим номером! Нам чужого не надо.
   Там на грунте за сорок лет столько железа нападало... Полез водолаз в воду, раздулся, как жаба, не тонет. Сникерсов мало ел. Потом воздух стравил - погрузился. Я ему в телефон:
   - Ну, что видишь, сынок?
   - Буль-буль...
   - Как самочувствие, доложи!
   - Нормально, буль - буль...
   - Что видишь?
   - Огнетушитель.
   - На хрен его! Автомат ищи!
   - Буль-буль...
   - Что видишь?
   - Спинку от койки.
   - На хрен спинку! Автомат ищи!!
   - Якорь с цепью... Лагун без ручки... Лисапед без педалей... Рельса без шпалы... Радиатор без труб... Автомат без рожка...
   - Номер какой?
   - Темно. Не вижу.
   - Всплывай!
   Всплывает - раздулся, как жаба, подтягиваем к борту. Наш автомат! Потом и рожок подняли. Ну, автомат в пирамиду, бойца на камбуз энергозатраты восстановливать, я мичману Подопригоре два "сабониса" спирта вынес - для промывки шлангов. И тут на причал черная "Волга" заезжает. И вылезают из этого "черного воронка" командующий флотилией и начальник особенного отдела. Ему уже стук прошел по всем инстанциям. Ну, "мохнатое ухо" сразу ко мне:
   - Доложите, при каких обстоятельствах потеряно боевое оружие, доверенное вам Родиной!
   - Никак нет. Ничего не теряли. Все, что Родина доверила, храним за семью замками в опечатанном виде!
   Особист в пирамиду - шасть! Все автоматы на месте. Номера сличил все совпадают.
   - Хорошо. А зачем водолаза спускали?
   - Так что разрешите доложить - для осмотра корпуса на предмет диверсий боевых пловцов.
   - С какого бодуна вам это приспичило?
   - У борта подводного крейсера вахта заметила тюленя. Возможно натовского. Согласно инструкции ПДСС приказал осмотреть подводную часть подводной лодки.
   - Где это вы тут тюленей нашли?
   А зима холодная была, тюлени в гавань на прокорм приплыли. Я чекисту бинокль в руки.
   - Извольте полюбоваться - вон они, скоты, жируют. И кто из них завербованный - это уж вам решать.
   Тот к Куюнге.
   - Ты тюленя видел?
   - Видела, видела! Мы на них всем стойбищем ходим!
   Ну, уж тут наш адмирал слово взял:
   - Товарищ матрос, за проявленную бдительность во время несения вахты объявляю вам благодарность и десять суток бессрочного отпуска с выездом на родину, век бы тебя не видеть.
   Отправили мы Куюнгу в краткосрочный отпуск и больше его не видели никогда. Однако, шибко далеко эта тундра Камчатская...
   Прудников начал следующую историю, но тут пришел Федя-пом и испортил всю малину:
   - Товарищ командир, закончили погрузку торпеды!
   Это значит - по коням!
   Самое главное: идем в Тирренском море, там под Неаполем в Гаэте штаб НАТО южно-европейского ТВД, там прорва чужих кораблей, там с береговых аэродромов на Сардинии то и дело взлетают патрульные самолеты, но зато, если мы сохраним скрытность и не случится с нами никаких ЧП, нам дадут через месяц заход в Бизерту. С тем и отваливаем от борта "Федора Видяева".
   Командир бригады и начальник штаба берут под козырек. Мы тоже вскидываем ладони к матерчатым козырькам своих ярко-синих тропических пилоток.
   "Аве, Цезаре, моритури те салютант...", как говорят в Тирренском море.
   ГЛАДИАТОРЫ ТИРРЕНСКОГО МОРЯ
   И снова размеренная рутина позиционной жизни: ходим галсами по нарезанному квадрату, словно хищник мечется в клетке. Главное, не попасть в зону прослушивания береговых гидроакустических станций. Их тут по всему Аппенинскому "сапогу". Мы в самом "логове" 6-го флота. Поднять нас могут за милую душу... Скрытность, скрытность и ещё раз скрытность.
   На вечернем всплытии боцман подвязал рынде язык, чтоб не звякнула ненароком. Нам дали режим полного радиомолчания. Наши антенны будут работать только на прием.
   А у меня в каюте сгорел вентилятор. В пекле аккумуляторного отсека это такая же потеря, как если бы в Сахаре у бедуина сдох верблюд. Жара невыносимая. Сосновые переборки потекли смолой, плавятся пластилиновые печати на сейфах и пайковый шоколад. Чтобы уснуть в этой сауне, приходится заворачиваться в мокрую простыню. Но она высыхает быстрее, чем удается уснуть. Тогда прошу вестового поливать меня, закутанного в простыню из чайника каждые два часа. Шуре эта затея понравилась, и он исправно, как садовник грядку, поливает меня из чайника. Не зря говорят: в жару простудиться легче, чем в холод.
   Простыл зверски. Три часа ночи. Пробираюсь в кают-компанию и подсаживаюсь к столу, пока с него не убрали остатки ночного пиршества. Болит горло. Я лечу его горячим чаем с алычовым экстрактом. Что может быть приятней для простуженного горла, чем этот кисловатый элексир? Да будет благословенна алыча и все семейство алычовых!
   Рядом побалтывает ложечкой в стакане старпом. У нас с ним все рядом места за столом, каюты в отсеке, столы в береговой канцелярии. Наши пистолеты хранятся в соседних ячейках.
   - К этим ночным завтракам так привыкаешь, - жалуется Симбирцев, - что даже дома просыпаешься ровно в три. Жена думает, для чего-то путного, а ты лезешь в холодильник.
   Бывшая жена старпома не дождалась его из пятой "автономки" - укатила в Севастополь с дирижером гарнизонного оркестра.
   Есть в этих ночных трапезах своя прелесть. День - царский, а ночка наша. Субординация забыта до подъема первой смены.
   - Ну что, Андреич? Пойдем посмотрим, есть ли жизнь в отсеках?
   Мы выбираемся в центральный пост. Первый взгляд, как всегда, на глубиномеры: 150 метров, прилично! А под нами сейчас пять километров. Мы зависли почти над центром обширной котловины.
   Я очень часто ловлю себя на попытках представить забортное пространство. Иногда возникает почти объемное видение того, как наша лодка висит над непроглядной бездной и над ней синевато брезжит поверхность; как, "присев" на корму, она не спеша и плавно, с чуть слышным для ближайших рыбьих стай шумом начинает циркулировать на перископной глубине. Иногда я "вижу" её вместе с рельефом дна, и тогда субмарина предстает чуть видимой с трехкилометровой глубины "рыбешкой", которая плывет над хребтами и каньонами подводных гор. Метут на подводных плато песчаные метели, занося останки кораблей. А над ними гигантские кальмары дерутся с кашалотами, и звуки их битв врываются в наушники гидроакустиков утробными всхлипами, фырканьем, чавканьем и тонким писком...
   Я возвращаюсь из забортных парений в унылую машинерию центрального поста. Привычно замерли стрелки у привычных цифр. Привычны до незаметности своды бортов и узкая перспектива отсека; ровная и, кажется, незыблемая, как бетонный пол в казарме, палуба под ногами - все это заставляет забывать, где мы и что вокруг нас. Ровный свет, ровный гул, ровный киль, ровное течение жизни, и у людей создается иллюзия безмятежности плавания, благостная уверенность в счастливом его исходе.
   Мы пытаемся сбивать это опаснейшее настроение учебно-аварийными тревогами, но и к ним уже привыкли. Все эти "пробоины" и "пожары" матросы воспринимают как некие скучные и обязательные по учебной программе абстракции. Они носятся с аварийными брусьями и раздвижными упорами, как в ритуальной пляске негритянские воины, отгоняющие копьями злых духов.
   Иногда даже хочется, чтобы что-нибудь случилось, но такое, поправимое... Нервы бы встряхнуло...
   Накаркал-таки! Механик на всплытии доложил командиру, что мы "охромели" на правый дизель.
   - Да-а, мех, - насмешливо тянет Симбирцев, - пора из аварийных брусьев весла вырубать и мотористов за них сажать.
   Механику не до шуток. Неисправность надо устранить затемно - под водой много не наработаешь.
   Спускаюсь в отсек. Жарко. Качает. Старпом привлек к ремонту всех, кто "кумекает в железках", даже кока Маврикина, бывшего шофера.
   Все прекрасно понимают: дизель не шутка; потеря хода в океане - за такие дела снимают командиров. Да и потом, люди изголодались по живой - не учебной и не условной - работе.
   Мотористы - "тяжелые силы" - обычно угрюмы и тяжелы на подъем; теперь я их не узнавал: они были расторопны и смышлены, веселы и смешливы. Еремеев откуда-то из недр дизельного трюма напевал разухабистые песни.
   В полутьме, в черном масле, вдыхая то, что на берегу обычно выдыхают, подсвечивая тусклыми аварийными фонарями, "мотыли" ковырялись в костлявом чреве дизеля, снимая деталь за деталью, вычленяя узлы...
   Пот срывается с подбородков, локтей и каплет в масло поддона. Еремеев, оскалившись, орудует с таким усилием, что гаечные ключи походят на мослы, вылезшие из лопнувших от напряжения рук. О, что бы они сделали, если бы им дать солнечный свет и свежий воздух!
   Командир моторной группы лейтенант Ларин вылез из-под пойол черный по пояс, - по самые плечи! - от грязного масла. Где он будет отмываться? Странно звучит это звание в применении к полуголому, измасленному парню. Трудно представить его в парадной тужурке, белой сорочке, с кортиком на золоченых ремнях...
   Уронили шайбу внутрь газораспределительного механизма, и теперь изобретают хитроумные способы, как её оттуда извлечь. После многих попыток предложение Ларина - подцепить её двумя электродами - удается.
   - Кто тебя логике учил, а? - горделиво вопрошает лейтенант матроса Данилова, осуществившего трюк.
   - Капитан-лейтенант Мартопляс.
   И это похоже на правду: инженер-механик с его педантичностью запросто мог бы преподавать сей предмет в вузах.
   - А я тебя чему? - обижается Ларин.
   - А вы меня - психологии. - Данилов деликатно намекает на сумбурные распекания, которые Ларин устраивает в отсеке. Последнее время он нашел новый воспитательный метод - водит провинившихся в каюту "большого меха".
   - А сам идет делом заниматься! - не раз возмущался Мартопляс в кают-компании. - Мол, некогда мне с людишками возиться. В режиме командира штрафбата меня использует!
   Инженер-механик кипятится для куражу. Все прекрасно знают "механических" офицеров не даст он в обиду и самому старпому. Сейчас оба они, Мартопляс и Ларин, при свете зарешеченной "переноски" разглядывают измятый чертеж, как полководцы карту.
   На правом дизеле - то ли от литейного брака, то ли от естественного износа - прохудилась рубашка водяного охлаждения. Сам двигатель исправен и может работать - это только распаляет досаду. Мало того, что трещина проходит по фигурному изгибу чугунного корпуса - варить её сложно, к ней и не подберешься.
   Выход из положения был найден там, где его и не искали, - в радиорубке. Радиотелеграфист матрос Фомин до флота работал сварщиком, и более того - ходил в призерах республиканского конкурса по специальности. Лучший сварщик города Киева - это ли не удача! И молчал ведь!
   Механик вне себя от радости. Командир разрешил всплытие. Всплыли. Железяку втащили в ограждение рубки. Фомин, присев на корточки, снаряжает электрод. Времени в обрез - до первого самолета. В любую секунду нужно успеть забросить все хозяйство в люк и погрузиться. Механик подсвечивает Фомину фонариком. Ночное море свежо - качает, брызги разбитых о рубку волн летят сверху, патрубок с трещиной ерзает по мокрому обрешетнику. Не долбануло бы током - всюду соленая вода...
   Фиолетовое пламя гасит звезды над нами. Представляю сейчас, какое это зрелище со стороны: посреди ночного моря вспыхивают вдруг иссиня-белые глазницы рубочных иллюминаторов - четыре огненных квадрата. Неизвестное явление природы. Так рождаются легенды и мифы о морских чудовищах.
   Патрубок с неостывшим малиновым швом осторожно спускают в люк. Вслед за ним лезет матрос Фомин - лучший сварщик города Киева и Средиземного моря...
   Все-таки жаль расставаться с довольно спокойной позицией, где "пропахали" под водой больше месяца. Она простиралась южнее Антальи, а на западе - до Родосской котловины. Лодка наша "парила" в глубине над восточной оконечностью подводного средиземноморского вала.
   На очередном подвсплытии старпом увидел в перископ гористый остров. Это Устика. Два маяка, одна церковь и несколько домов, судя по карте. Древнее пристанище местных пиратов. Очередной остров сокровищ.
   Мы идем с опережением назначенного времени на 4 часа. Сделали обратный разворот, чтобы выбрать время и пройти контрольную точку, как положено. Просто штурмана, наши "сусанины" и "матросы железняки" взяли точку отсчета не ту, что указал командир, а другую. Теперь в кают-компании их всячески донимают. Доктора достают за тараканов-стасиков, меня за барахлящую киноустановку, помощника - за унылое меню.
   - С тех пор, как Федя стал отращивать бороду, в меню сплошные каши по-монастырски. Не иначе в монахи записался.
   - Неправда, к чаю он приходит всегда со своей шоколадкой.
   - Со своей шоколадиной...
   Аппетит пропал почти у всех. Обедать в кают-компанию приходят два-три человека. В умывальнике пластиковые мешки для мусора набиты несъеденным харчем под завязку. На радость местным акулам...
   Командир терпеть не может "сгущенку", уверяет, что от неё бывает язва желудка.
   В 16.10 акустики доложили, что по пеленгу 40 прослушивается гидролокатор надводного корабля. Вот уже четвертый час сопровождает нас его унылое свиристенье. Корвет или эсминец мешает нам занять свою позицию. И это понятно - мы в самом логове 6-го флота. Тирренское море - это просто его большая гавань. Под Неаполем - в Гаэте - его штаб. На Корсике, Сардинии, Сицилии - его аэродромы. Тяжко нам здесь придется, тем более что зарядку мы сможем бить одним-двумя дизелями.
   Всплыли. Но тут же по курсу работа корабельного радара. Сила сигнала - два балла. Вот оно, Тирренское море!
   Теперь никаких ночных переходов. Будем всплывать только "на звезды и мусор". Определили звезды, выбросили пробитые мешки с харчем и отработанную регенерацию, провентилировали отсеки - и извольте погружаться до следующей полуночи.
   Далеко-далеко помигивает один из маяков Устики. Штурман берет на него пеленг через перископ.
   Внизу - под мостиком - в ограждении рубки зрелище, достойное иллюстрации к Дантову аду. В тусклом свете приборной подсветки густо клубится сигаретный дым, в нем толкутся полуголые фигуры в трусах, а из зева стального колодца вылезают все новые и новые грешники. Кто обрек их на это истязание - пропускать дым через легкие? Торопятся надышаться никотином. Через несколько минут уйдем под воду.
   Погрузились на глубину 120 метров.
   - ПЛАРБой пахнет, - замечает механик.
   И он прав. Тут вполне ловное место, тут и в самом деле можно засечь подводный атомный ракетоносец.
   Попискивание супостатского гидролокатора напоминает скрип буфетной дверцы. Оно действует на нервы всем, и особенно командиру. Я его прекрасно понимаю - только-только занять позицию и тут же быть поднятым. Это ужасно. Вся наша беспорочная пока многомесячная "автономка" сразу пойдет насмарку. Но ещё не вечер... Заглядываю в рубку акустика. Миша Плетнев не отрывается от экрана.
   "Пиннь... Пиннь"... Зелененькая точечка на экране индикатора при приеме посылки вытягивается на секунду в черточку, а черточка превращается в пляшущий эллипс, а потом постепенно затихает - до нового импульса: "Пиннь... Пиннь"...
   Ищут. Нас. Очень настырно и очень старательно. Но поскольку интенсивность шума винтов не меняется, нас ещё не засекли. Крадемся на полуторастометровой глубине под слоем скачка.
   После обеда проверка зачетных листов у офицеров по знанию устройства корабля. За все походные месяцы только Леня Ларин сдал 3 вопроса из 24. У остальных в листах - девственная белизна.
   За вечерним чаем дружно ругали Екатерину Вторую. Не продай она Аляску, не болтались бы мы в Средиземном море по полгода. Ходили бы на месяц в Северную Атлантику, и баста1.
   Мы галсируем в 32 милях от Устики на север. Это все равно как американцы сторожат нас у выхода из Кольского залива.
   Федя-пом то и дело берет у меня англо-русский словарь. Что за неожиданное пристрастие к английскому языку? Его секретчик Клименко-Шельменко выдал шефа с головой: помощник изъял у Ларина журнал "Пентхауз" и теперь углубился в переводы скабрезных текстов. У Феди в каюте, кроме обычных тараканов, живут ещё и долгоносики, занесенные в провизионку четвертого отсека вместе с крупой.
   Всплыли. Радиоразведчик мичман Атоманюк доложил, что итальянский самолет типа "Атлантик" ведет переговоры с Римом. Слышимость 3 балла. Скорее всего, он где-то в нашем районе.
   - Он в районе Рима, - уточняет осназовец.
   - Да нет, он в нашем районе! - настаивает командир.
   - А, значит, мы в районе Рима, - заключает Атоманюк под общий хохот центрального поста. Хорош мастер военного дела, который не знает места своего корабля...
   Матрос Шурмистров, парикмахер из электриков, стриг меня в первом отсеке, прямо перед крышками торпедных аппаратов.
   - Товарищ капитан-лейтенант, да у вас все виски седые!
   Взял щепоть состриженных волос - точно, седые...
   После обеда старпом заглянул ко мне.
   - Дай что-нибудь почитать, Андреич. Серею, как штаны пожарного.
   Кроме штатной библиотечки, я взял с собой чемодан самых любимых книг. Выбирая их, приходилось учитывать, что каждый томик вытесняет из лодочной атмосферы глоток воздуха. Стоит ли иная книжка этого глотка?
   Свой платяной шкафчик я перегородил полками и туго набил книгами.
   - У тебя тут вроде аккумуляторной батареи, - одобрительно хмыкает старпом, - подключайся и заряжай мозгу...
   Широкоплечий, он роется в шкафчике, как медведь в улье.
   К концу похода у нас в большом ходу Толстой, Чехов, Бунин и Солоухин. На подводной лодке читаешь медленно - спешить некуда - и потому открываешь для себя во сто крат больше, чем живоглотствуя дома.
   На пределе душевных сил всех потянуло к реалистической живописной прозе. "Черные доски" и "Траву" Солоухина зачитали до того, что пришлось обернуть их в плотную штурманскую кальку, дабы не пачкать обложки других книг. Страницы промаслились и стали прозрачными - это от соляра, читали мотористы. Кое-где дыры от серной кислоты - это читали электрики в аккумуляторных ямах. Разбухшая обложка в кристалликах морской соли, сразу видно - побывала в лапах у трюмных.
   Потом, после похода, в Москве, когда счастливый случай свел меня с автором "Владимирских проселков" и "Черных досок", я пожалел, что при мне не оказалось того зачитанного, обезображенного подводной жизнью экземпляра. Я рассказал писателю, как читали "Траву".
   - Оно и понятно, - усмехнулся Солоухин, - травы-то у вас нет...
   Есть трава, Владимир Алексеевич! На новейших атомных подводных кораблях устроены так называемые "зоны отдыха". Там поют птицы, но они в клетках, там витают хвойные ароматы, но источают их озонаторы; там ласкает глаз зеленая трава, но она из полихлорвинила... А впрочем, есть и настоящая. Говорят на Северодвинском судостроительном заводе есть питомничек, где выращивают хомяков и белых мышей для подводных лодок...
   В полдень лейтенант Васильчиков засек время по хронометру и отдал штурманскому электрику пущенный секундомер. Матрос пошел проверять отсечные часы. Это чем-то похоже на возжигание лампад свечой, воспламененной от главного священного огня. Служба времени. На кораблях она вверена штурманской боевой части.
   Море скрадывает расстояние и время. Подводные дни, монотонные, сливаются в один прозрачный кристалл, в котором границы недель и месяцев ничуть не заметны и сквозь который последние события береговой жизни видятся ярко и отчетливо, почти ничем не заслоненные. Любое сколько-нибудь значительное происшествие застывает в этом слитке, как мошка в янтаре. А в остальном монолитная глыба времени входит в память и изымается из неё единым блоком - "автономка".
   Капитан медслужбы Андреев в лейтенантские годы был неплохим эскулапом - три полостных операции под водой, шесть автономных походов, орденская ленточка на тужурке. В отсеках, кроме снятия пробы на камбузе, начальнику медицинской службы - так официально именуется должность Андреева - всегда найдется дело: как-никак главный принцип медицины "легче предупредить, чем вылечить". Но наш лекарь предпочитает операцию ВПЛ "выпрямления позвоночника лежа" - всем иным.
   Безрассудно ссориться с человеком, под скальпель которого ты можешь угодить. Но я ссорюсь и требую, чтобы доктор каждый день, как это и положено, ходил по отсекам и раздавал морякам спиртовые тампоны для протирки рук и лица. Андреев "печется" о безопасности корабля: "использованные тампоны бросают в банки из-под регенерации; может воспламениться". "Собирайте в свою тару!" - "У меня нет штатной емкости для сбора использованных тампонов". - "Я вам её сделаю!.." и т. д. Но когда к концу дня доктор стучится в мою каюту и с ледяным молчанием протягивает спиртовой тампон, я испытываю двойное облегчение - от освеженной кожи и маленькой победы...
   Прикладываюсь к щели в переборке: ночной завтрак в разгаре. В кают-компанию вваливается мрачный Федя-пом, опухший после сна; ему сейчас заступать на вахту.
   - Федя, - ласково встречает его старпом, - говорят, на чай ты со своей шоколадкой приходишь?
   - Со своей шоколадиной! - уточняет механик, и все смеются.
   - Ладно, ладно, - слабо отбивается помощник. - Хорошо смеется тот, кто стреляет последним...
   Операция
   В кают-компании доктор распаковывает дорожный микроскоп "Билам", напевая себе под нос:
   Ах, куда же ты, Анвар,
   Ах, куда ты?
   Не ходил бы ты, Анвар, во Садаты!..
   Микроскоп новенький, с заводской смазкой. Андреев протирает его спиртом.
   Я не перестаю удивляться: какой только техники не набито в наш прочный корпус: от швейной машинки до пишущей, от микроскопа до перископа. Кстати, пишущую машинку и перископ изобрел один и тот же человек - бывший лесничий Баденского княжества Карл Дрезен. Перископ мог бы запросто называться "дрезина", но это имя получила железнодорожная тележка, изобретенная, как и велосипед, все тем же неутомимым лесничим...
   Пока я размышляю о неисповедимых путях технического прогресса, в кают-компанию заглядывает старпом:
   - Абортарий, доктор, разводишь?
   - Кровь буду смотреть. У матроса Данилова - аппендицит.
   Вот это новость!
   - Командиру доложил?
   - Доложил. Дал "добро" на операцию... Николай Андреевич, вам придется ассистировать.
   Я и раньше знал, что ассистирование хирургу - одна из моих многочисленных внештатных обязанностей. Но у нас на лодке есть специально подготовленный старшина-химик. В напоминании доктора сквозит некий вызов: дескать, посмотрим, каков ты будешь, когда увидишь живую кровь...
   - Где Данилов?
   - В мичманской кают-компании.
   Я перебираюсь в отсек, где Данилов лежит на койке кока, отгороженный простыней.
   - Ну что, земляк? Прихватило?
   Лицо Данилова в бисеринках пота. Каждое слово дается ему с трудом:
   - Скрутило, товарищ капитан-лейтенант.
   - Ну ничего. Доктор у нас бывалый. Вырежет аппендикс в два счета. Будешь потом на него акул ловить. Они, говорят, на человечинку хорошо клюют.
   Данилов слабо улыбается.
   - Да вы меня не утешайте... Меня уже раз резали. Грыжу ушивали.
   - Ну тем более.
   Возвращаюсь в отсек, где должна проходить операция, и не узнаю кают-компанию: диванчики вынесены, переборки обвешены чистыми простынями, над узеньким столом сияют хирургические светильники. Шура Дуняшин домывает палубу, а доктор ловит невесть как залетевшую в отсек муху. Муха увертывается, и доктор призывает на помощь электрика Тодора.
   По случаю операции механик пустил в душевую пресную воду, и мы доктор, старшина 2-й статьи Ищенко, я - поочередно смываем с себя грязь и морскую соль в тесной кабинке, столь же удобной, как телефонная будка, в которую затащили велосипед.
   Командир не на шутку встревожен: утром получили предупреждение - в нашей части Средиземного моря возможно подводное землетрясение; наверху шторм - это значит, если качнет, то от болтанки не укроешься и на глубине.
   А тут ещё доктор с новой радостью:
   - Товарищ командир, у Данилова идиосинкразия к новокаину...
   - Доктор, мы люди простые - от сохи и стакана, - хмурится командир. Ты бы попроще...
   - У него абсолютная непереносимость новокаина. Придется, как говорили на фронте, - под крикоином резать. Может, поверхностную заморозку?
   - Доктор, ты в своем деле большой аксакал, и я тебе не советчик... Пусть кричит, нo чтоб встал на ноги, как огурчик. С пупырышками...
   - Есть с пупырышками! - кисло отшучивается доктор.
   Данилова, прикрытого простыней, проносят на носилках под сочувственные взгляды центрального поста, просовывают в лаз второго отсека...
   - Если больного хорошо зафиксировать, - бормочет доктор, - то можно и без наркоза.
   Мы все трое в новехоньком белье и новехоньких халатах, моем руки спиртом, смешанным с йодом.
   - Ищенко, - дает Андреев последние указания, - крепи инструменты по-штормовому. Понятно? Если тряхнет, чтоб с палубы не собирать.
   Чем ближе к началу операции, тем значительнее становится в моих глазах доктор. Я готов простить ему что угодно, лишь бы с Даниловым все обошлось.
   В отсек влезает радиотелеграфист матрос Фомин с портативным магнитофоном:
   - Товарищ капитан, здесь хорошие песни. Пусть Данилов слушает. Мы читали: зубы под музыку дергают - не так больно...
   - Пусть слушает, - соглашается после некоторого раздумья доктор. Поставь в коридоре...
   - Второй, выключить батарейный автомат!
   Это инженер-механик заботится о том, чтобы в "операционной" было чуть прохладнее. Электролит при разрядке нагревается, поэтому энергия на расход будет браться из аккумуляторных ям другого отсека.