Страница:
Вот наконец бинты упали на пол, и Хаэмуас сделал над собой усилие, чтобы скрыть волнение. Он аккуратно ощупал распухшую, покрасневшую кожу там, где образовалось вздутие. Насколько он мог судить, от инфекции или заражения не осталось и следа, но рана, хотя и сухая, тем не менее не закрывалась. На ощупь кожа была прохладной, почти холодной.
– В ране нет инфекции, – объявил Хаэмуас, подняв глаза на женщину и продолжая сидеть перед ней на полу. – Ты не испытываешь жжения?
– Не испытываю. Хармин, наверное, немного перестарался, когда упрашивал тебя приехать сюда лично. Прошу прощения. Но рана почему-то никак не затягивается.
Обеими руками она откинула назад волосы, и взору Хаэмуаса открылись ее маленькие уши. Он заметил, что на ней тяжелые серебряные серьги с бирюзой в виде двух анков, украшенные фигурками жуков-скарабеев. При виде этих жуков Хаэмуас вспомнил, сколько усилий он приложил, стремясь разрушить действие заклинания, содержавшегося в таинственном и непонятном свитке, вспомнил и о том, как потом провел ночь с Нубнофрет, уничтожив тем самым свою защиту.
– Сколько времени это продолжается? – спросил он.
Женщина пожала плечами, и легкая ткань скользнула вниз, обнажив манящую ложбинку на груди.
– Примерно две недели. Дважды в день я делаю ванночки, после чего прикладываю повязку из смеси молока, меда и ладана, чтобы рана подсыхала, но, как ты сам видишь… – Она повела рукой, показывая на больную ногу, и Хаэмуас почувствовал, как кончиками пальцев она слегка коснулась его головного убора. – …мое лечение не приносит результатов.
Ее рана несколько озадачила Хаэмуаса. По цвету кожи казалось, что ткани уже начали отмирать.
– Мне кажется, следует зашить края раны, вооружившись для этого иголкой с ниткой, – произнес наконец он, поднимаясь. – Будет больно, Табуба, но я могу дать тебе выпить маковой настойки, чтобы притупить боль.
– Хорошо, – сказала она почти безразлично. – Я, конечно, сама виновата. Слишком много хожу босиком.
«Голые ноги, босые ступни. – Опять эти мысли вернулись к Хаэмуасу. – Нубнофрет, босая, бежит впереди меня, когда Шеритре приснился дурной сон. И ты, Табуба, босая, в своем белом одеянии старинного фасона, такая влекущая… Не может быть сомнений, ты узнала Амека!»
Все необходимое у Хаэмуаса было с собой. Он попросил, чтобы принесли огня, и приготовил на маленькой горелке настойку из мака. Табуба молча наблюдала за его действиями, а он продолжал работать, зачарованный таинственной и загадочной атмосферой этого тихого необычного дома.
Когда настойка была готова, он протянул чашу Табубе, и женщина послушно выпила. Хаэмуас ждал, чтобы проявилось одурманивающее действие мака, а сам тем временем подбирал подходящую иглу.
Хармин давно уже покинул их, а Амек встал на страже у двери в комнату. Воин стоял не шевелясь, но Хаэмуас все равно ощущал его недовольство. Именно из-за этой женщины господин поднял на него руку.
Хаэмуас заставил себя не думать ни о чем, кроме предстоящей операции. Осторожно и аккуратно он накладывал шов на рану. Табуба ни разу не вздрогнула, не издала ни звука. Один раз он оторвался от работы, чтобы посмотреть на нее, и встретился взглядом с ее глазами, устремленными на него. Этот взгляд не был затуманен маковым питьем, глаза смотрели на него внимательно и с интересом; в них, показалось Хаэмуасу, как будто даже светилась улыбка. Но, конечно же, ему это только показалось. Он продолжил работу, а потом обернул ногу чистой полотняной тряпицей и посоветовал продолжать делать припарки.
– Через несколько дней я приеду, чтобы еще раз осмотреть рану, – сказал он.
Женщина кивнула, сохраняя полное спокойствие.
– У меня слабая чувствительность к боли, – сказала она ему, – а также, к сожалению, и к маку. Царевич, не желаешь ли выпить со мной вина?
Он кивнул, и она громко хлопнула в ладоши. В комнату плавно вошла служанка, и пока Табуба отдавала распоряжения принести еще одно кресло и откупорить сосуд с вином, у Хаэмуаса впервые появилась возможность оглянуться вокруг.
Ее комната была небольшого размера, с голыми стенами; здесь царила прохлада. У высокого ложа, в отличие от всего убранства комнаты, украшенного богатой позолотой, на столике стоял светильник. На постели в беспорядке лежали груды подушек и покрывал. Хаэмуас отвел взгляд. Множество вопросов роилось у него в голове. «Твой муж здесь, с тобой? Зачем вы приехали в Мемфис? Ты поняла, что это я послал тогда к тебе Амека? И теперь ты, в свою очередь, послала за мной Хармина? Для чего?» Принесли кресло, открыли вино. Хаэмуас был рад, что может удобно устроиться. Он сидел, обхватив обеими руками чашу. Он размышлял о том, как задать ей все эти вопросы, но она его опередила.
– Царевич, я должна тебе кое в чем признаться, – сказала она. – Я сразу узнала твоего стражника, едва только он ступил на порог этой комнаты, и, конечно же, я поняла, кто послал его ко мне с этим дерзким предложением.
Хаэмуас вспыхнул, но заставил себя не отводить взгляда от ее насмешливых глаз. Дерзкое предложение. Он чувствовал себя словно провинившийся ребенок.
– Я, разумеется, ответила отказом, – продолжала она ровным голосом. – И хотя в ту минуту мое тщеславие было польщено, я очень скоро забыла об этом происшествии. Потом я поранила ногу. А ты лучший лекарь во всем Египте… – Она пожала плечами, словно признаваясь, что совершила легкомысленную оплошность. – И лишь когда твой слуга вошел ко мне в комнату, я вспомнила о той старой встрече. Прошу прощения за резкий отпор.
– Резкий отпор! – горячо запротестовал Хаэмуас. – Это я должен просить у тебя прощения. Никогда прежде я не совершал таких необдуманных поступков, но, понимаешь ли, я несколько раз видел тебя – сначала на рынке, потом в храме Птаха. Тогда я предпринял поиски, но они не увенчались успехом. Мои намерения…
Она подняла руку, выставив вперед ладонь.
– В намерениях могущественного царевича, сына фараона, ни один человек не смеет усомниться, – закончила она за него. – Я слышала, царевич, что ты не только большой знаток истории, но и приверженец древних устоев. Если бы твой слуга сказал мне, кто ты, я бы непременно свернула с дороги, чтобы приветствовать тебя. Поскольку и я люблю погрузиться в таинственные глубины египетского прошлого, я была бы рада поговорить с тобой кое о чем. А пока могу только выразить благодарность за сегодняшнее долготерпение.
Она словно вся дышала изяществом, немного смущалась, и ее неотразимые чары были в эту минуту слегка приглушены тенью тревоги и озабоченности о том, чтобы ее поняли и простили. Хаэмуасу хотелось погладить ее руки, тревожно сжатые на коленях, утешить ее и успокоить.
– Для того чтобы загладить свою бестактность, – заговорил он, – приглашаю тебя через две недели отобедать со мной и моей семьей. Прошу, соглашайся. Возьми с собой Хармина и, конечно же, своего мужа.
В ее глазах заиграла улыбка, но губы остались неподвижными.
– Я вдова, – сказала она, и Хаэмуас едва сдержал судорожный вздох. – Мой муж умер несколько лет назад. Мы с Хармином живем вместе с моим братом, Сисенетом. Он сегодня уехал в город, но сейчас должен уже вернуться. Не желает ли царевич познакомиться с ним?
Хаэмуас кивнул. Табуба бросила взгляд на дверь.
– Хармин, найди своего дядю, – попросила она, и Хаэмуас понял, что молодой человек некоторое время назад бесшумно вошел в комнату и стоял, подобно воину, скрестив на груди руки и широко расставив ноги. Хаэмуас с неприязнью подумал о том, давно ли он здесь стоит и что именно успел услышать.
Хармин выскользнул из комнаты. Хаэмуас потягивал вино, наслаждаясь богатством букета. Он высказал свое мнение Табубе, и та улыбнулась.
– У царевича весьма тонкий вкус, – заметила она. – Это – «Отличное вино с западной реки» урожая пятого года.
– Пятого года правления моего отца?
– Да, – чуть подумав, ответила она.
Значит, этому вину сейчас двадцать восемь лет. Оно, должно быть, стоило Табубе и ее брату целого состояния, если только они не хранили где-нибудь у себя целый запас такого вина с самого пятого года правления Рамзеса. Такое объяснение представлялось ему более правдоподобным. Это вино было по-прежнему самым лучшим и наиболее популярным у знати даже, как он предполагал, и в далеком Коптосе. Хаэмуас медленно смаковал вино.
Вскоре вернулся Хармин. С ним был невысокий, худощавый человек с тонким, удлиненным лицом и изящными движениями, свойственными его сестре. В отличие от племянника, Сисенет брил голову и носил парик простой формы, украшенный единственной лентой белого цвета.
Хаэмуас, сидя поджидая, пока вновь вошедший обратится к нему с подобающими словами приветствия и почтения, смутно припоминал, что где-то ему уже доводилось видеть это лицо. И дело не в том, что его с Табубой роднили и разрез темных глаз, и красивый изгиб подвижного рта. Хаэмуас смотрел, как Сисенет приближается к нему, низко склонившись и вытянув руки – традиционная форма выражения покорности и почтения, – и думал о том, что этот человек кажется ему знакомым по каким-то совершенно иным причинам, нежели простое сходство с сестрой. Но размышлял он об этом недолго. Царевич подал Сисенету знак подняться и заглянул в его взволнованные, настороженные глаза. В облике этого человека, от всего сердца приветствующего Хаэмуаса, тем не менее читалась некая подозрительная сдержанность, которая, как решил Хаэмуас, не покидала Сисенета никогда. Царевич, занимая более высокое положение, заговорил первым, как того требовали обычаи и правила.
– Я рад знакомству с тобой, Сисенет. Мне очень нравится твой дом, и я завидую царящему здесь уединению и покою. Прошу тебя, садись.
Сисенет уселся, поджав под себя ноги. Он смотрел на Хаэмуаса и Табубу. Он слегка улыбнулся.
– Благодарю тебя, царевич. Это уединение кажется нам более предпочтительным, нежели шум и суета горда. Хотя иногда мы переправляемся на противоположный берег. Могу ли я узнать твое мнение о порезе моей сестры?
Некоторое время они беседовали, потом Хаэмуас допил вино и поднялся с места. Сисенет немедленно вскочил на ноги.
– Через две недели жду всех вас к обеду, – повторил царевич свое приглашение, – но я сам вернусь к вам через несколько дней, чтобы еще раз взглянуть на твою рану, Табуба. Благодарю вас за гостеприимство.
Хармин проводил его до берега. Они прошли через пальмовую рощу, теперь погруженную в сумеречный свет, и юноша пожелал царевичу хорошо провести остаток вечера.
Хаэмуас очень удивился, когда понял, сколько времени миновало с тех пор, как он ступил на этот причал. Солнце уже село за крышами Мемфиса, и закатный свет украсил резкими остроконечными тенями фигуры пирамид, возвышавшихся над Саккарой. Нильская вода больше не пропускала в себя солнечные лучи, а лишь отражала темное, быстро чернеющее небо. Дома уже, должно быть, подают обед.
– Прикажи матросам, пусть зажгут факелы, – распорядился Хаэмуас, обращаясь к Амеку.
Царевич стоял у лееров и смотрел, как его лодка отчалила от маленькой пристани и направилась к западному берегу. Внезапно его охватила неодолимая усталость – и физическая, и душевная. Он чувствовал себя так, словно пробежал не один десяток миль по бескрайнему песку под палящим солнцем пустыни или же провел целый день, разбирая письмена длинного и особенно сложного свитка.
«Я нашел ее, – говорил он себе, но навалившаяся усталость не давала ему насладиться одержанной победой, ощутить радость, которую он ожидал. И эта женщина его не разочаровала. – Она не сварливая простолюдинка и не холодно-надменная придворная красавица, она – умная и любезная женщина из благородной семьи. Чем-то она напоминает мне Шеритру». В ушах у него снова раздался голос дочери, жалобный и словно молящий о чем-то, но теперь в нем был ясно различим намек на нечто новое – на необузданную страстность, словно во время своей песни Шеритра исполняла пылкий женственный танец. Хаэмуас тяжело облокотился о позолоченный леер. Ему хотелось лечь в постель.
Он вошел в столовую со множеством извинений на устах, но Нубнофрет властным жестом остановила его и указала место за своим столиком. Они втроем уже закончили первые два блюда и приступили к третьему. Звучала арфа. Жена Хаэмуаса отложила на блюдо кусок рыбы, который уже собиралась отправить в рот, и ополоснула пальцы в чаше с водой.
– Иб сообщил мне, что тебя срочно вызвали к больному. Ты выглядишь усталым. Садись и обедай.
У него вдруг разыгрался зверский аппетит. Быстрым движением Хаэмуас отбросил прочь венок из свежих цветов, который должен был надеть, и приказал подавать еду.
– И как? – спросила его Нубнофрет, едва только он приступил к салату. – Интересный случай?
– У тебя почти не осталось теперь интересных больных, правда, отец? – вступил в разговор Гори. – Я думаю, тебе уже знакомы все болезни и недуги, какими страдают жители Египта, равно как любые несчастные случаи и происшествия.
Ты прав, – ответил Хаэмуас. – Нет, Нубнофрет, случай вовсе не интересный, рана на ступне, а вот люди, с которыми я познакомился, – очень. – И он занялся едой, тщательно пережевывая мясо и поворачивая тарелку то одной, то другой стороной, чтобы не встречаться с женой глазами. – Там живут мужчина и его сестра с сыном, они недавно переехали сюда из Коптоса, как ни удивительно это может показаться. Нет сомнения, это благородное семейство, они ведут свой род от древних времен, предшествовавших еще Осирис Хатшепсут. Сестра интересуется историей. Я пригласил их к нам на обед через две недели.
Внезапно ему пришло в голову, что Табуба беседовала с ним и со своим братом, никак не выказывая, что страдает от боли после операции. Она улыбалась и даже смеялась, положив забинтованную в чистую тряпицу ногу на высокую подставку. Либо у нее на самом деле очень невысокая чувствительность, как она сама объяснила, либо же она обладает способностью тщательно скрывать страдания, как того требуют правила хорошего тона, предписывающие оказывать особые почести высокому гостю. «Какой же я глупец, – сокрушался Хаэмуас. – Надо было уходить немедленно, а не сидеть там, потягивая вино, пусть и великолепное, и не вести любезные разговоры. Я должен был сам встать и уйти, а не предоставлять им права отпустить меня».
– Пригласил на обед? – переспросила Нубнофрет. – Это совсем на тебя не похоже, Хаэмуас. Значит, они и вправду чем-то поразили тебя, если удостоились такой редкой чести.
Только теперь он осмелился поднять на нее глаза.
– Да, произвели.
– В таком случае предупреди меня, пожалуйста, за три дня. Шеритра, выпрями спину. Ты согнулась, как горбатая обезьяна.
Девочка машинально выполнила указание матери. Она сидела, не сводя глаз с отца, и Хаэмуас чувствовал, что она охвачена каким-то напряженным ожиданием. Потом она потупила взгляд.
Гори заговорил о своих планах по поводу будущей гробницы. Подобно всем жителям Египта, он рано стал задумываться о месте собственного погребения. Нубнофрет через некоторое время переменила тему разговора и стала обсуждать предстоящий ремонт кухонных помещений. Хаэмуас легко поддерживал разговор, и обед закончился под непринужденную беседу. Со словами извинения Нубнофрет поднялась и вышла из зала. Гори отправился на поиски Антефа. Шеритра, не много говорившая во время обеда, чуть пошевелилась, сидя на подушках, но не поднялась с места. Слуги убрали столики, и Хаэмуас, заметив, что дочь погружена в задумчивость, подал знак арфисту продолжать игру.
– Как прошел день? – спросил отец.
– Прекрасно, папа, – ответила она. – Хотя ничего особенного я не сделала. Бакмут я послала в город выполнить кое-какие поручения, а сама днем уснула в саду, потом пошла искупаться. А кого ты сегодня лечил?
Хаэмуас так надеялся, что она не задаст этого вопроса. Сначала он решил спешно выдумать какую-нибудь небылицу, но потом передумал.
– Полагаю, ты и сама можешь догадаться, – ответил он тихо.
Она поправила платье, переменила положение ног, потом принялась играть золотыми серьгами, быстро прокручивая их в ушах и склонив голову набок.
– Неужели? – произнесла она наконец. – Как это удивительно! Женщина, которую ты с таким тщанием разыскивал, сама пришла к тебе, словно нежданный подарок судьбы.
От этих слов Хаэмуасу сделалось не по себе, его охватило чувство вины.
– Все на самом деле получилось весьма странно, – произнес он со смущением.
– И что же, тебя ожидало разочарование? – Она не смогла скрыть прозвучавшей в голосе надежды.
– Совсем наоборот, – мрачно отозвался Хаэмуас. – Она красивая, изящная и хорошо образованная.
– И ты пригласил ее на обед. – Шеритра оставила серьги в покое. – Ты думаешь, это правильно? – Когда он ничего не сказал в ответ, она просто взорвалась: – О, папа, зачем только ты это сделал?! Зачем, зачем?!
Притворяться, будто он не понимает, о чем она говорит, было бесполезно, да и оскорбительно для нее. Хаэмуас отлично это осознавал. Родное, такое любимое личико разгорелось, в глазах светилась тревога.
– Полагаю, тебе нечего бояться, – медленно произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче и добрее. – Не стану отрицать, Шеритра, что меня влечет к этой женщине какая-то неодолимая сила, но между разгоревшимся желанием и его воплощением в жизнь стоит множество сознательных решений, множество разных шагов. Я уже совершил один верный поступок, угодный богам и достойный мудрости Маат. Нет сомнений в том, что и в следующий раз я сделаю правильный выбор. – Хаэмуас не сразу понял, что в обоих его утверждениях прозвучала ложь.
– Она замужем? – спросила Шеритра уже более спокойно, хотя лицо ее по-прежнему горело.
– Она вдова. – Хаэмуас отвел глаза. – Ты ведь знаешь, милая, я мог бы предложить ей брачный договор и поселить ее вместе с сыном в отдельных покоях в своем доме, но она не из тех женщин, кто по доброй воле удовольствуется положением Второй жены. И что бы ни случилось, благополучие твоей матери – моя главная забота.
– Значит, твои чувства к этой женщине настолько серьезны?
Хаэмуаса охватило внезапное раздражение.
– Я видел ее всего четыре раза и лишь однажды говорил с ней. Откуда я могу знать?
Она смотрела в сторону, беспокойно перебирая пальцами.
– Я рассердила тебя, отец. Прости меня.
Он молчал. Наконец она неловко поднялась, откинула волосы со лба и пошла прочь, стараясь двигаться со всем возможным достоинством. В комнате, залитой светом ламп, по-прежнему звучала арфа.
Хаэмуас предупредил Нубнофрет за три дня до званого обеда и стоял теперь у своего причала вместе с Ибом и Амеком, поджидая прибытия гостей. До их приезда еще оставалось время. Он думал о том, как они будут спешить и суетиться, смущенно подниматься по ступеням, внезапно охваченные благоговейным ужасом. Вскоре на реке показалась их небольшая лодка, прозвучали оклики стражников у причала, ялик пристал к берегу, гости вышли и поднялись по ступеням ему навстречу, не проявляя при этом ни малейших признаков беспокойства и смущения. На Сисенете была простая белая юбка и кожаные сандалии, его грудь, однако, украшало несколько золотых подвесок в форме анков, а также сидящих фигурок обезьян, массивные золотые браслеты висели и на руках. Его лицо было тщательно загримировано, а на указательных пальцах обеих рук красовались перстни в виде жука-скарабея из золота и малахита. Наряд Хармина был похож на одеяние дяди. Блестящие черные волосы юноши удерживала золотая диадема, с которой на лоб спускался единственный золотой анк, придающий особую глубину его серым, подведенным сурьмой глазам.
Но взгляд Хаэмуаса был прикован к Табубе. Она тоже была в белом. Ему казалось, что для такого случая она, возможно, выберет что-нибудь более современное, более модное – драпировку, изысканную кайму и яркие украшения, – и он испытал необъяснимое облегчение, когда увидел ее прямое платье из белого полотна, плотно облегающее стройное тело от лодыжек до самой груди. Как и у Хармина, ее лоб украшала широкая диадема, правда, изготовленная из серебра, на которой висел, как и у сына, простой формы анк. Единственной данью торжественности случая были спускавшееся на грудь колье из серебра, украшенное яшмой, да неплотно прилегающий к телу плетеный серебряный пояс с красными кистями, свисающими до самых скрытых платьем колен. Хаэмуас обрадовался, увидев у нее на ногах белые сандалии. Она поймала его взгляд и рассмеялась. На фоне смуглой кожи и рта, красного от хны, особенно выделялись ее великолепные зубы, слегка напоминавшие кошачьи.
– Да, царевич, я получила урок, – с улыбкой произнесла она. – Хотя уверена, что, окончательно излечившись, я снова забуду свой печальный опыт. Не могу заставить себя носить стесняющую одежду. – Хаэмуас представил, как она выскальзывает из этого тесного платья с разрезами по бокам, как наклоняется, чтобы поднять подол, как обнажаются ее груди, как она, совершенно голая, поворачивается к нему и стоит, чуть согнув ногу в колене, как стояла тогда, разговаривая с Амеком на пыльном речном берегу.
– Я вижу, ты уже сняла повязку, – заметил он. – Нога больше не болит?
Она покачала головой и пошла по вымощенной камнем дорожке, ведущей вокруг дома в сторону сада.
– Это место пока очень чувствительно, но это все, – ответила она. – Ты очень помог мне, царевич. – Она подала знак сопровождавшему слуге, тот выступил вперед и передал Хаэмуасу какой-то сосуд. – Это «Отличное вино с западной реки» урожая первого года, – произнесла Табуба. – В благодарность за работу и потраченное время.
Хаэмуас поблагодарил ее, стараясь не показаться многословным и несдержанным, и передал кувшин Ибу. К этому времени они уже прошли по мощеной дорожке и свернули на траву. Перед домом их ждали Нубнофрет и дети. Гости приветствовали хозяев поклонами. Нубнофрет поблагодарила их, и Хаэмуас всех представил, указывая каждому его кресло. Гори тотчас же увлекся разговором с Хармином, они уселись на тростниковой циновке лицом друг к другу, обхватив колени руками. Шеритра, по обыкновению, спряталась за спинкой отцовского кресла. Он думал, что Нубнофрет немедленно вступит в разговор с Табубой, пока расторопный Иб и его помощники обносят гостей вином и сладостями. Нубнофрет и в самом деле уже наклонилась к гостье, желая ей что-то сказать, но ее опередил Сисенет, не успела она и рта раскрыть:
– Царевна, твой супруг, наверное, сообщил тебе, что мы приехали в эти края всего лишь два месяца назад, – начал он, – и с тех самых пор мы никак не можем подобрать подходящую прислугу. Своих прежних слуг мы оставили в Коптосе, они присматривают там за нашими владениями, а в Мемфисе, кажется, невозможно найти аккуратных и честных людей. Не можешь ли ты дать нам совет?
Хаэмуас заметил, как вспыхнули большие, подведенные зелеными тенями глаза Нубнофрет. Все свое внимание она быстро переключила с Табубы на Сисенета.
– Ты совершенно прав, – сказала она, делая Ибу знак удалиться. – Без должной выучки здешний народ и в самом деле склонен к лени и воровству. Но я могу дать тебе адрес одной пары, которая занимается подбором слуг и даже прививает новичкам кое-какие основные навыки. Эти люди несут ответственность за тех, кого рекомендуют, пока они полностью не овладеют правилами и порядками, заведенными в вашем доме. Их работа, конечно же, стоит недешево, но…
Хаэмуас почувствовал краткое прикосновение чьей-то прохладной руки.
– Кое-кто из наших новых слуг просто ушел от нас, – сказала Табуба, когда он наклонил к ней голову. – Мне кажется, им не по нраву тишина и молчание, царящие в доме, не помогло даже щедрое жалованье. Возможно, с рабами было бы легче.
Он смотрел, как она медленно отпила из чаши вина, как движется ее горло, как откинулись назад волосы, и чувствовал, что, спрятавшись за спинкой кресла, с него не спускает глаз Шеритра.
– Я не разделяю мнения о том, что рабы подходят для работы по дому, – сказал он. – Хотя я и сам покупал рабов для кухни и для ухода за лошадьми. Верность, как мне представляется, идет рука об руку с личным достоинством.
– Несколько старомодный, но заслуживающий уважения взгляд, – с улыбкой произнесла Табуба. – Хотя фараон, наверное, не разделяет твоего мнения. В наше время рабов становится все больше – выходцы из чужих земель на службе у египетской и приезжей знати. И эта картина вызывает глубокое беспокойство.
– Почему беспокойство? – удивленно спросил Хаэмуас. Он заметил, что Шеритра придвинулась к ним чуть поближе, чтобы лучше слышать.
– Потому что может настать такой день, когда рабы вдруг поймут, что по численности они превосходят свободных жителей, и тогда они захотят вырвать силой свободу, которой мы их лишили, – произнесла Табуба просто. Выражение ее лица было серьезным, вдумчивым. Она смотрела прямо на него.
– Такое желание имело бы гибельные последствия, – возразил Хаэмуас, а про себя подумал, что с женщинами не принято вести подобные разговоры. Женщины занимаются хозяйством, их больше интересуют практические, вполне земные дела, а не отвлеченные теоретические вопросы. Он и представить себе не мог, что стал бы беседовать об этом, скажем, с Нубнофрет. А вот с Шеритрой… Прямо у него перед носом мелькнула тонкая ручка, ухватила с подноса на столе щедро сдобренную специями булочку и вновь скрылась. Значит, она перестала нервничать, раз начала жевать. Это хороший знак, не без удивления подумал Хаэмуас.
– В ране нет инфекции, – объявил Хаэмуас, подняв глаза на женщину и продолжая сидеть перед ней на полу. – Ты не испытываешь жжения?
– Не испытываю. Хармин, наверное, немного перестарался, когда упрашивал тебя приехать сюда лично. Прошу прощения. Но рана почему-то никак не затягивается.
Обеими руками она откинула назад волосы, и взору Хаэмуаса открылись ее маленькие уши. Он заметил, что на ней тяжелые серебряные серьги с бирюзой в виде двух анков, украшенные фигурками жуков-скарабеев. При виде этих жуков Хаэмуас вспомнил, сколько усилий он приложил, стремясь разрушить действие заклинания, содержавшегося в таинственном и непонятном свитке, вспомнил и о том, как потом провел ночь с Нубнофрет, уничтожив тем самым свою защиту.
– Сколько времени это продолжается? – спросил он.
Женщина пожала плечами, и легкая ткань скользнула вниз, обнажив манящую ложбинку на груди.
– Примерно две недели. Дважды в день я делаю ванночки, после чего прикладываю повязку из смеси молока, меда и ладана, чтобы рана подсыхала, но, как ты сам видишь… – Она повела рукой, показывая на больную ногу, и Хаэмуас почувствовал, как кончиками пальцев она слегка коснулась его головного убора. – …мое лечение не приносит результатов.
Ее рана несколько озадачила Хаэмуаса. По цвету кожи казалось, что ткани уже начали отмирать.
– Мне кажется, следует зашить края раны, вооружившись для этого иголкой с ниткой, – произнес наконец он, поднимаясь. – Будет больно, Табуба, но я могу дать тебе выпить маковой настойки, чтобы притупить боль.
– Хорошо, – сказала она почти безразлично. – Я, конечно, сама виновата. Слишком много хожу босиком.
«Голые ноги, босые ступни. – Опять эти мысли вернулись к Хаэмуасу. – Нубнофрет, босая, бежит впереди меня, когда Шеритре приснился дурной сон. И ты, Табуба, босая, в своем белом одеянии старинного фасона, такая влекущая… Не может быть сомнений, ты узнала Амека!»
Все необходимое у Хаэмуаса было с собой. Он попросил, чтобы принесли огня, и приготовил на маленькой горелке настойку из мака. Табуба молча наблюдала за его действиями, а он продолжал работать, зачарованный таинственной и загадочной атмосферой этого тихого необычного дома.
Когда настойка была готова, он протянул чашу Табубе, и женщина послушно выпила. Хаэмуас ждал, чтобы проявилось одурманивающее действие мака, а сам тем временем подбирал подходящую иглу.
Хармин давно уже покинул их, а Амек встал на страже у двери в комнату. Воин стоял не шевелясь, но Хаэмуас все равно ощущал его недовольство. Именно из-за этой женщины господин поднял на него руку.
Хаэмуас заставил себя не думать ни о чем, кроме предстоящей операции. Осторожно и аккуратно он накладывал шов на рану. Табуба ни разу не вздрогнула, не издала ни звука. Один раз он оторвался от работы, чтобы посмотреть на нее, и встретился взглядом с ее глазами, устремленными на него. Этот взгляд не был затуманен маковым питьем, глаза смотрели на него внимательно и с интересом; в них, показалось Хаэмуасу, как будто даже светилась улыбка. Но, конечно же, ему это только показалось. Он продолжил работу, а потом обернул ногу чистой полотняной тряпицей и посоветовал продолжать делать припарки.
– Через несколько дней я приеду, чтобы еще раз осмотреть рану, – сказал он.
Женщина кивнула, сохраняя полное спокойствие.
– У меня слабая чувствительность к боли, – сказала она ему, – а также, к сожалению, и к маку. Царевич, не желаешь ли выпить со мной вина?
Он кивнул, и она громко хлопнула в ладоши. В комнату плавно вошла служанка, и пока Табуба отдавала распоряжения принести еще одно кресло и откупорить сосуд с вином, у Хаэмуаса впервые появилась возможность оглянуться вокруг.
Ее комната была небольшого размера, с голыми стенами; здесь царила прохлада. У высокого ложа, в отличие от всего убранства комнаты, украшенного богатой позолотой, на столике стоял светильник. На постели в беспорядке лежали груды подушек и покрывал. Хаэмуас отвел взгляд. Множество вопросов роилось у него в голове. «Твой муж здесь, с тобой? Зачем вы приехали в Мемфис? Ты поняла, что это я послал тогда к тебе Амека? И теперь ты, в свою очередь, послала за мной Хармина? Для чего?» Принесли кресло, открыли вино. Хаэмуас был рад, что может удобно устроиться. Он сидел, обхватив обеими руками чашу. Он размышлял о том, как задать ей все эти вопросы, но она его опередила.
– Царевич, я должна тебе кое в чем признаться, – сказала она. – Я сразу узнала твоего стражника, едва только он ступил на порог этой комнаты, и, конечно же, я поняла, кто послал его ко мне с этим дерзким предложением.
Хаэмуас вспыхнул, но заставил себя не отводить взгляда от ее насмешливых глаз. Дерзкое предложение. Он чувствовал себя словно провинившийся ребенок.
– Я, разумеется, ответила отказом, – продолжала она ровным голосом. – И хотя в ту минуту мое тщеславие было польщено, я очень скоро забыла об этом происшествии. Потом я поранила ногу. А ты лучший лекарь во всем Египте… – Она пожала плечами, словно признаваясь, что совершила легкомысленную оплошность. – И лишь когда твой слуга вошел ко мне в комнату, я вспомнила о той старой встрече. Прошу прощения за резкий отпор.
– Резкий отпор! – горячо запротестовал Хаэмуас. – Это я должен просить у тебя прощения. Никогда прежде я не совершал таких необдуманных поступков, но, понимаешь ли, я несколько раз видел тебя – сначала на рынке, потом в храме Птаха. Тогда я предпринял поиски, но они не увенчались успехом. Мои намерения…
Она подняла руку, выставив вперед ладонь.
– В намерениях могущественного царевича, сына фараона, ни один человек не смеет усомниться, – закончила она за него. – Я слышала, царевич, что ты не только большой знаток истории, но и приверженец древних устоев. Если бы твой слуга сказал мне, кто ты, я бы непременно свернула с дороги, чтобы приветствовать тебя. Поскольку и я люблю погрузиться в таинственные глубины египетского прошлого, я была бы рада поговорить с тобой кое о чем. А пока могу только выразить благодарность за сегодняшнее долготерпение.
Она словно вся дышала изяществом, немного смущалась, и ее неотразимые чары были в эту минуту слегка приглушены тенью тревоги и озабоченности о том, чтобы ее поняли и простили. Хаэмуасу хотелось погладить ее руки, тревожно сжатые на коленях, утешить ее и успокоить.
– Для того чтобы загладить свою бестактность, – заговорил он, – приглашаю тебя через две недели отобедать со мной и моей семьей. Прошу, соглашайся. Возьми с собой Хармина и, конечно же, своего мужа.
В ее глазах заиграла улыбка, но губы остались неподвижными.
– Я вдова, – сказала она, и Хаэмуас едва сдержал судорожный вздох. – Мой муж умер несколько лет назад. Мы с Хармином живем вместе с моим братом, Сисенетом. Он сегодня уехал в город, но сейчас должен уже вернуться. Не желает ли царевич познакомиться с ним?
Хаэмуас кивнул. Табуба бросила взгляд на дверь.
– Хармин, найди своего дядю, – попросила она, и Хаэмуас понял, что молодой человек некоторое время назад бесшумно вошел в комнату и стоял, подобно воину, скрестив на груди руки и широко расставив ноги. Хаэмуас с неприязнью подумал о том, давно ли он здесь стоит и что именно успел услышать.
Хармин выскользнул из комнаты. Хаэмуас потягивал вино, наслаждаясь богатством букета. Он высказал свое мнение Табубе, и та улыбнулась.
– У царевича весьма тонкий вкус, – заметила она. – Это – «Отличное вино с западной реки» урожая пятого года.
– Пятого года правления моего отца?
– Да, – чуть подумав, ответила она.
Значит, этому вину сейчас двадцать восемь лет. Оно, должно быть, стоило Табубе и ее брату целого состояния, если только они не хранили где-нибудь у себя целый запас такого вина с самого пятого года правления Рамзеса. Такое объяснение представлялось ему более правдоподобным. Это вино было по-прежнему самым лучшим и наиболее популярным у знати даже, как он предполагал, и в далеком Коптосе. Хаэмуас медленно смаковал вино.
Вскоре вернулся Хармин. С ним был невысокий, худощавый человек с тонким, удлиненным лицом и изящными движениями, свойственными его сестре. В отличие от племянника, Сисенет брил голову и носил парик простой формы, украшенный единственной лентой белого цвета.
Хаэмуас, сидя поджидая, пока вновь вошедший обратится к нему с подобающими словами приветствия и почтения, смутно припоминал, что где-то ему уже доводилось видеть это лицо. И дело не в том, что его с Табубой роднили и разрез темных глаз, и красивый изгиб подвижного рта. Хаэмуас смотрел, как Сисенет приближается к нему, низко склонившись и вытянув руки – традиционная форма выражения покорности и почтения, – и думал о том, что этот человек кажется ему знакомым по каким-то совершенно иным причинам, нежели простое сходство с сестрой. Но размышлял он об этом недолго. Царевич подал Сисенету знак подняться и заглянул в его взволнованные, настороженные глаза. В облике этого человека, от всего сердца приветствующего Хаэмуаса, тем не менее читалась некая подозрительная сдержанность, которая, как решил Хаэмуас, не покидала Сисенета никогда. Царевич, занимая более высокое положение, заговорил первым, как того требовали обычаи и правила.
– Я рад знакомству с тобой, Сисенет. Мне очень нравится твой дом, и я завидую царящему здесь уединению и покою. Прошу тебя, садись.
Сисенет уселся, поджав под себя ноги. Он смотрел на Хаэмуаса и Табубу. Он слегка улыбнулся.
– Благодарю тебя, царевич. Это уединение кажется нам более предпочтительным, нежели шум и суета горда. Хотя иногда мы переправляемся на противоположный берег. Могу ли я узнать твое мнение о порезе моей сестры?
Некоторое время они беседовали, потом Хаэмуас допил вино и поднялся с места. Сисенет немедленно вскочил на ноги.
– Через две недели жду всех вас к обеду, – повторил царевич свое приглашение, – но я сам вернусь к вам через несколько дней, чтобы еще раз взглянуть на твою рану, Табуба. Благодарю вас за гостеприимство.
Хармин проводил его до берега. Они прошли через пальмовую рощу, теперь погруженную в сумеречный свет, и юноша пожелал царевичу хорошо провести остаток вечера.
Хаэмуас очень удивился, когда понял, сколько времени миновало с тех пор, как он ступил на этот причал. Солнце уже село за крышами Мемфиса, и закатный свет украсил резкими остроконечными тенями фигуры пирамид, возвышавшихся над Саккарой. Нильская вода больше не пропускала в себя солнечные лучи, а лишь отражала темное, быстро чернеющее небо. Дома уже, должно быть, подают обед.
– Прикажи матросам, пусть зажгут факелы, – распорядился Хаэмуас, обращаясь к Амеку.
Царевич стоял у лееров и смотрел, как его лодка отчалила от маленькой пристани и направилась к западному берегу. Внезапно его охватила неодолимая усталость – и физическая, и душевная. Он чувствовал себя так, словно пробежал не один десяток миль по бескрайнему песку под палящим солнцем пустыни или же провел целый день, разбирая письмена длинного и особенно сложного свитка.
«Я нашел ее, – говорил он себе, но навалившаяся усталость не давала ему насладиться одержанной победой, ощутить радость, которую он ожидал. И эта женщина его не разочаровала. – Она не сварливая простолюдинка и не холодно-надменная придворная красавица, она – умная и любезная женщина из благородной семьи. Чем-то она напоминает мне Шеритру». В ушах у него снова раздался голос дочери, жалобный и словно молящий о чем-то, но теперь в нем был ясно различим намек на нечто новое – на необузданную страстность, словно во время своей песни Шеритра исполняла пылкий женственный танец. Хаэмуас тяжело облокотился о позолоченный леер. Ему хотелось лечь в постель.
Он вошел в столовую со множеством извинений на устах, но Нубнофрет властным жестом остановила его и указала место за своим столиком. Они втроем уже закончили первые два блюда и приступили к третьему. Звучала арфа. Жена Хаэмуаса отложила на блюдо кусок рыбы, который уже собиралась отправить в рот, и ополоснула пальцы в чаше с водой.
– Иб сообщил мне, что тебя срочно вызвали к больному. Ты выглядишь усталым. Садись и обедай.
У него вдруг разыгрался зверский аппетит. Быстрым движением Хаэмуас отбросил прочь венок из свежих цветов, который должен был надеть, и приказал подавать еду.
– И как? – спросила его Нубнофрет, едва только он приступил к салату. – Интересный случай?
– У тебя почти не осталось теперь интересных больных, правда, отец? – вступил в разговор Гори. – Я думаю, тебе уже знакомы все болезни и недуги, какими страдают жители Египта, равно как любые несчастные случаи и происшествия.
Ты прав, – ответил Хаэмуас. – Нет, Нубнофрет, случай вовсе не интересный, рана на ступне, а вот люди, с которыми я познакомился, – очень. – И он занялся едой, тщательно пережевывая мясо и поворачивая тарелку то одной, то другой стороной, чтобы не встречаться с женой глазами. – Там живут мужчина и его сестра с сыном, они недавно переехали сюда из Коптоса, как ни удивительно это может показаться. Нет сомнения, это благородное семейство, они ведут свой род от древних времен, предшествовавших еще Осирис Хатшепсут. Сестра интересуется историей. Я пригласил их к нам на обед через две недели.
Внезапно ему пришло в голову, что Табуба беседовала с ним и со своим братом, никак не выказывая, что страдает от боли после операции. Она улыбалась и даже смеялась, положив забинтованную в чистую тряпицу ногу на высокую подставку. Либо у нее на самом деле очень невысокая чувствительность, как она сама объяснила, либо же она обладает способностью тщательно скрывать страдания, как того требуют правила хорошего тона, предписывающие оказывать особые почести высокому гостю. «Какой же я глупец, – сокрушался Хаэмуас. – Надо было уходить немедленно, а не сидеть там, потягивая вино, пусть и великолепное, и не вести любезные разговоры. Я должен был сам встать и уйти, а не предоставлять им права отпустить меня».
– Пригласил на обед? – переспросила Нубнофрет. – Это совсем на тебя не похоже, Хаэмуас. Значит, они и вправду чем-то поразили тебя, если удостоились такой редкой чести.
Только теперь он осмелился поднять на нее глаза.
– Да, произвели.
– В таком случае предупреди меня, пожалуйста, за три дня. Шеритра, выпрями спину. Ты согнулась, как горбатая обезьяна.
Девочка машинально выполнила указание матери. Она сидела, не сводя глаз с отца, и Хаэмуас чувствовал, что она охвачена каким-то напряженным ожиданием. Потом она потупила взгляд.
Гори заговорил о своих планах по поводу будущей гробницы. Подобно всем жителям Египта, он рано стал задумываться о месте собственного погребения. Нубнофрет через некоторое время переменила тему разговора и стала обсуждать предстоящий ремонт кухонных помещений. Хаэмуас легко поддерживал разговор, и обед закончился под непринужденную беседу. Со словами извинения Нубнофрет поднялась и вышла из зала. Гори отправился на поиски Антефа. Шеритра, не много говорившая во время обеда, чуть пошевелилась, сидя на подушках, но не поднялась с места. Слуги убрали столики, и Хаэмуас, заметив, что дочь погружена в задумчивость, подал знак арфисту продолжать игру.
– Как прошел день? – спросил отец.
– Прекрасно, папа, – ответила она. – Хотя ничего особенного я не сделала. Бакмут я послала в город выполнить кое-какие поручения, а сама днем уснула в саду, потом пошла искупаться. А кого ты сегодня лечил?
Хаэмуас так надеялся, что она не задаст этого вопроса. Сначала он решил спешно выдумать какую-нибудь небылицу, но потом передумал.
– Полагаю, ты и сама можешь догадаться, – ответил он тихо.
Она поправила платье, переменила положение ног, потом принялась играть золотыми серьгами, быстро прокручивая их в ушах и склонив голову набок.
– Неужели? – произнесла она наконец. – Как это удивительно! Женщина, которую ты с таким тщанием разыскивал, сама пришла к тебе, словно нежданный подарок судьбы.
От этих слов Хаэмуасу сделалось не по себе, его охватило чувство вины.
– Все на самом деле получилось весьма странно, – произнес он со смущением.
– И что же, тебя ожидало разочарование? – Она не смогла скрыть прозвучавшей в голосе надежды.
– Совсем наоборот, – мрачно отозвался Хаэмуас. – Она красивая, изящная и хорошо образованная.
– И ты пригласил ее на обед. – Шеритра оставила серьги в покое. – Ты думаешь, это правильно? – Когда он ничего не сказал в ответ, она просто взорвалась: – О, папа, зачем только ты это сделал?! Зачем, зачем?!
Притворяться, будто он не понимает, о чем она говорит, было бесполезно, да и оскорбительно для нее. Хаэмуас отлично это осознавал. Родное, такое любимое личико разгорелось, в глазах светилась тревога.
– Полагаю, тебе нечего бояться, – медленно произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче и добрее. – Не стану отрицать, Шеритра, что меня влечет к этой женщине какая-то неодолимая сила, но между разгоревшимся желанием и его воплощением в жизнь стоит множество сознательных решений, множество разных шагов. Я уже совершил один верный поступок, угодный богам и достойный мудрости Маат. Нет сомнений в том, что и в следующий раз я сделаю правильный выбор. – Хаэмуас не сразу понял, что в обоих его утверждениях прозвучала ложь.
– Она замужем? – спросила Шеритра уже более спокойно, хотя лицо ее по-прежнему горело.
– Она вдова. – Хаэмуас отвел глаза. – Ты ведь знаешь, милая, я мог бы предложить ей брачный договор и поселить ее вместе с сыном в отдельных покоях в своем доме, но она не из тех женщин, кто по доброй воле удовольствуется положением Второй жены. И что бы ни случилось, благополучие твоей матери – моя главная забота.
– Значит, твои чувства к этой женщине настолько серьезны?
Хаэмуаса охватило внезапное раздражение.
– Я видел ее всего четыре раза и лишь однажды говорил с ней. Откуда я могу знать?
Она смотрела в сторону, беспокойно перебирая пальцами.
– Я рассердила тебя, отец. Прости меня.
Он молчал. Наконец она неловко поднялась, откинула волосы со лба и пошла прочь, стараясь двигаться со всем возможным достоинством. В комнате, залитой светом ламп, по-прежнему звучала арфа.
Хаэмуас предупредил Нубнофрет за три дня до званого обеда и стоял теперь у своего причала вместе с Ибом и Амеком, поджидая прибытия гостей. До их приезда еще оставалось время. Он думал о том, как они будут спешить и суетиться, смущенно подниматься по ступеням, внезапно охваченные благоговейным ужасом. Вскоре на реке показалась их небольшая лодка, прозвучали оклики стражников у причала, ялик пристал к берегу, гости вышли и поднялись по ступеням ему навстречу, не проявляя при этом ни малейших признаков беспокойства и смущения. На Сисенете была простая белая юбка и кожаные сандалии, его грудь, однако, украшало несколько золотых подвесок в форме анков, а также сидящих фигурок обезьян, массивные золотые браслеты висели и на руках. Его лицо было тщательно загримировано, а на указательных пальцах обеих рук красовались перстни в виде жука-скарабея из золота и малахита. Наряд Хармина был похож на одеяние дяди. Блестящие черные волосы юноши удерживала золотая диадема, с которой на лоб спускался единственный золотой анк, придающий особую глубину его серым, подведенным сурьмой глазам.
Но взгляд Хаэмуаса был прикован к Табубе. Она тоже была в белом. Ему казалось, что для такого случая она, возможно, выберет что-нибудь более современное, более модное – драпировку, изысканную кайму и яркие украшения, – и он испытал необъяснимое облегчение, когда увидел ее прямое платье из белого полотна, плотно облегающее стройное тело от лодыжек до самой груди. Как и у Хармина, ее лоб украшала широкая диадема, правда, изготовленная из серебра, на которой висел, как и у сына, простой формы анк. Единственной данью торжественности случая были спускавшееся на грудь колье из серебра, украшенное яшмой, да неплотно прилегающий к телу плетеный серебряный пояс с красными кистями, свисающими до самых скрытых платьем колен. Хаэмуас обрадовался, увидев у нее на ногах белые сандалии. Она поймала его взгляд и рассмеялась. На фоне смуглой кожи и рта, красного от хны, особенно выделялись ее великолепные зубы, слегка напоминавшие кошачьи.
– Да, царевич, я получила урок, – с улыбкой произнесла она. – Хотя уверена, что, окончательно излечившись, я снова забуду свой печальный опыт. Не могу заставить себя носить стесняющую одежду. – Хаэмуас представил, как она выскальзывает из этого тесного платья с разрезами по бокам, как наклоняется, чтобы поднять подол, как обнажаются ее груди, как она, совершенно голая, поворачивается к нему и стоит, чуть согнув ногу в колене, как стояла тогда, разговаривая с Амеком на пыльном речном берегу.
– Я вижу, ты уже сняла повязку, – заметил он. – Нога больше не болит?
Она покачала головой и пошла по вымощенной камнем дорожке, ведущей вокруг дома в сторону сада.
– Это место пока очень чувствительно, но это все, – ответила она. – Ты очень помог мне, царевич. – Она подала знак сопровождавшему слуге, тот выступил вперед и передал Хаэмуасу какой-то сосуд. – Это «Отличное вино с западной реки» урожая первого года, – произнесла Табуба. – В благодарность за работу и потраченное время.
Хаэмуас поблагодарил ее, стараясь не показаться многословным и несдержанным, и передал кувшин Ибу. К этому времени они уже прошли по мощеной дорожке и свернули на траву. Перед домом их ждали Нубнофрет и дети. Гости приветствовали хозяев поклонами. Нубнофрет поблагодарила их, и Хаэмуас всех представил, указывая каждому его кресло. Гори тотчас же увлекся разговором с Хармином, они уселись на тростниковой циновке лицом друг к другу, обхватив колени руками. Шеритра, по обыкновению, спряталась за спинкой отцовского кресла. Он думал, что Нубнофрет немедленно вступит в разговор с Табубой, пока расторопный Иб и его помощники обносят гостей вином и сладостями. Нубнофрет и в самом деле уже наклонилась к гостье, желая ей что-то сказать, но ее опередил Сисенет, не успела она и рта раскрыть:
– Царевна, твой супруг, наверное, сообщил тебе, что мы приехали в эти края всего лишь два месяца назад, – начал он, – и с тех самых пор мы никак не можем подобрать подходящую прислугу. Своих прежних слуг мы оставили в Коптосе, они присматривают там за нашими владениями, а в Мемфисе, кажется, невозможно найти аккуратных и честных людей. Не можешь ли ты дать нам совет?
Хаэмуас заметил, как вспыхнули большие, подведенные зелеными тенями глаза Нубнофрет. Все свое внимание она быстро переключила с Табубы на Сисенета.
– Ты совершенно прав, – сказала она, делая Ибу знак удалиться. – Без должной выучки здешний народ и в самом деле склонен к лени и воровству. Но я могу дать тебе адрес одной пары, которая занимается подбором слуг и даже прививает новичкам кое-какие основные навыки. Эти люди несут ответственность за тех, кого рекомендуют, пока они полностью не овладеют правилами и порядками, заведенными в вашем доме. Их работа, конечно же, стоит недешево, но…
Хаэмуас почувствовал краткое прикосновение чьей-то прохладной руки.
– Кое-кто из наших новых слуг просто ушел от нас, – сказала Табуба, когда он наклонил к ней голову. – Мне кажется, им не по нраву тишина и молчание, царящие в доме, не помогло даже щедрое жалованье. Возможно, с рабами было бы легче.
Он смотрел, как она медленно отпила из чаши вина, как движется ее горло, как откинулись назад волосы, и чувствовал, что, спрятавшись за спинкой кресла, с него не спускает глаз Шеритра.
– Я не разделяю мнения о том, что рабы подходят для работы по дому, – сказал он. – Хотя я и сам покупал рабов для кухни и для ухода за лошадьми. Верность, как мне представляется, идет рука об руку с личным достоинством.
– Несколько старомодный, но заслуживающий уважения взгляд, – с улыбкой произнесла Табуба. – Хотя фараон, наверное, не разделяет твоего мнения. В наше время рабов становится все больше – выходцы из чужих земель на службе у египетской и приезжей знати. И эта картина вызывает глубокое беспокойство.
– Почему беспокойство? – удивленно спросил Хаэмуас. Он заметил, что Шеритра придвинулась к ним чуть поближе, чтобы лучше слышать.
– Потому что может настать такой день, когда рабы вдруг поймут, что по численности они превосходят свободных жителей, и тогда они захотят вырвать силой свободу, которой мы их лишили, – произнесла Табуба просто. Выражение ее лица было серьезным, вдумчивым. Она смотрела прямо на него.
– Такое желание имело бы гибельные последствия, – возразил Хаэмуас, а про себя подумал, что с женщинами не принято вести подобные разговоры. Женщины занимаются хозяйством, их больше интересуют практические, вполне земные дела, а не отвлеченные теоретические вопросы. Он и представить себе не мог, что стал бы беседовать об этом, скажем, с Нубнофрет. А вот с Шеритрой… Прямо у него перед носом мелькнула тонкая ручка, ухватила с подноса на столе щедро сдобренную специями булочку и вновь скрылась. Значит, она перестала нервничать, раз начала жевать. Это хороший знак, не без удивления подумал Хаэмуас.