Страница:
характерную для обращений тогдашних литераторов к своим высоким
покровителям.
Следующей весной тот же Филд отпечатал вторую шекспировскую поэму
"Обесчещенная Лукреция", в которой поэт рассказывает о насилии, учиненном
сластолюбивым и необузданным царем Тарквинием над гордой и добродетельной
римлянкой, не пожелавшей пережить свой позор и покончившей с собой. Новая
поэма еще в большей степени, чем первая, свидетельствовала о превосходном
знании автором как латинских, так и английских источников: Овидия, Ливия,
Чо-сера и других. Она тоже потом несколько раз переиздавалась, хотя и не так
часто, как "Венера и Адонис". И опять имя автора появляется только в
посвящении, адресованном той же высокопоставленной персоне - графу
Саутгемптону:
"Любовь, которую я питаю к Вашей милости, беспредельна, и это скромное
произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только
подтверждения Вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих
неумелых стихов дают мне уверенность, что они будут приняты Вами. То, что я
создал, принадлежит Вам, то, что мне предстоит создать, тоже Ваше, как часть
того целого, которое безраздельно отдано Вам. Будь мои достоинства
значительнее, я мог бы лучше выразить мою преданность. Но каково бы ни было
мое творение, все мои силы посвящены Вашему лордству, кому я желаю долгой
жизни, еще более продленной полным счастьем.
Вашего лордства готовый к услугам Уильям Шекспир".
Сравнивая это посвящение с первым, можно опять заметить отсутствие
самоуничижения, раболепия, но также и большую личную близость поэта к графу
- он свободнее высказывает свои чувства по отношению к Саутгемптону: любовь,
уважение, даже дружбу. Скромность, приличествующая случаю, выражена в
изящных и тщательно взвешенных вполне светских выражениях, не ущемляющих
чувство собственного достоинства поэта. Все это гораздо более похоже на
отношение младшего (но равного) к старшему, чем низшего к высшему (причем
стоящему на несравненно более высокой ступени тогдашней жестко очерченной
общественной лестницы) {Ряд шекспироведов (в частности, А.Л. Роуз) отмечали,
что посвящения написаны языком, принятым среди самых знатных лордов.}.
Вот единственно на этих двух последовательных посвящениях и основаны
все построения шекспироведов о не имеющей в ту эпоху аналогов близкой дружбе
актера и драматурга Уильяма Шекспира (то есть Шакспера из Стратфорда) и
блестящего вельможи графа Саутгемптона. Отсюда же шекспировскими биографами
будут делаться заключения и предположения о причастности вчерашнею
подмастерья перчаточника из провинции к некоему "кружку молодых, блестяще
образованных аристократов", где он смог приобщиться к утонченной культуре
Ренессанса, пришедшей с континента, ~ литературе, поэзии, драме, философии -
ведь следы этого "приобщения" видны во всех творениях Барда. Об этом же
вожделенном "кружке" и об этом феномене "первовхождения Барда в культуру"
написано немало и не только на английском языке; многие ученые пытались
обнаружить этот кружок и Шекспира в нем, и конечно же они начинали с такой
заметной фигуры, как Саутгемптон.
Генри Ризли, 3-й граф Саутгемптон (1573-1624), родился, когда его отец,
непреклонный католик, находился в тюрьме. Мальчик унаследовал графский титул
в восьмилетнем возрасте, после смерти сначала старшего брата, а потом и
отца. Как и другие рано лишившиеся отцов сыновья пэров Англии, он
воспитывался и получил образование под строгим наблюдением лорда-казначея
Уильяма Сесила (лорд Берли), впоследствии запечатленного Шекспиром в образе
Полония в "Гамлете". Четыре года учебы в Кембридже, в колледже св.Джона, и в
1589 году он - магистр искусств. Но еще тринадцатилетним мальчиком он
порадовал своего опекуна не по летам зрелым латинским сочинением на тему
"Все люди побуждаемы к достижению добродетели надеждой на воздаяние".
Семнадцати лет он появился при дворе, был благосклонно отмечен королевой и
подружился с самым могущественным тогда и близким к королеве вельможей -
графом Эссексом (тоже воспитанником лорда Берли). Преданность Эссексу
Саутгемптон пронес через все испытания и сохранил до конца.
Саутгемптон покровительствовал ученым и поэтам. Его учителем
итальянского языка стал Джон Флорио, автор англо-итальянского словаря "Мир
слов", посвященного Саутгемптону и его молодому другу (моложе Саутгемптона
на три года) графу Рэтленду - тоже воспитаннику лорда Берли. Эта дружба
продержалась, как мы узнаем потом, до гибели Эссекса, но в 90-х годах она
была, судя по сохранившимся письмам, особенно тесной и интимной; связывала
молодых графов не только любовь к знаниям и поэзии, но и чрезвычайная,
удивительная даже для елизаветинцев привязанность к театру.
Многие поэты посвящали Саутгемптону свои произведения, но не все
посвящения он принимал, и ни одно из них не написано в таком тоне - почти на
равных, - как эти два шекспировских, уникальных еще и потому, что больше
никогда и никому Шекспир своих произведений не посвящал.
Итак, кружок блестящих молодых аристократов около Эссекса -
Саутгемптона - Рэтленда действительно просматривается. Остается самое
главное - обнаружить там Шекспира; два посвящения и их тон обещают поискам
успех. И многим шекспироведам казалось - и продолжает казаться, - что они
уже видят Шекспира в графском дворце за беседой с высокородным хозяином и
его просвещенными гостями - друзьями и служителями чуть ли не всех девяти
муз. Приведу несколько цитат из работ наших шекспироведов.
Из книги М.М. Морозова "Шекспир" (1947): "Мы имеем все основания
предполагать, что Шекспир в начале своего творческого пути был вхож во
дворец графа Саутгемптона, которому он посвятил две свои поэмы - "Венеру и
Адониса" и "Лукрецию". Он бывал, вероятно, и в других аристократических
домах. Многие молодые люди из высшей английской знати были завсегдатаями
театров (королева Елизавета даже сделала выговор двум молодым вельможам,
проводившим все время в театре и пренебрегавшим своими придворными
обязанностями {Речь, конечно, идет о графах Саутгемптоне и Рэтленде, хотя о
том, что эти два лорда получили выговор за свою чрезмерную приверженность
театру, ничего не известно.}). Эти знатные господа охотно приглашали к себе
актеров, которые являлись к ним, конечно, в качестве скромных просителей.
Бывая в этих домах, Шекспир мог наблюдать жизнь аристократии, слушать
музыку, видеть картины - одним словом, воспринимать пришедшее из Италии
богатство культуры Ренессанса" {9}.
Из биографического очерка А.А. Смирнова (1957): "Примерно в это самое
время (приблизительно в 1592 году. - И.Г.) Шекспир сблизился с кружком
молодых аристократов, любителей театра, в частности с графом
Саутгемптоном..." {10}.
Из книги А.А. Аникста "Шекспир" (1964): "Как мы знаем, от нападок Грина
его (Шекспира. - И.Г.) защитил высокопоставленный покровитель - молодой граф
Саутгемптон. Шекспир бывал в его дворце и принимал участие в литературных
развлечениях собиравшегося там кружка. Здесь увлекались поэзией..." {11}.
Можно заметить, как постепенно, от книги к книге предположительный
характер повествования исчезает, приобретая все большую определенность,
черты достоверности.
Но, может быть, кроме двух посвящений, ценность которых неизмерима,
существуют и другие свидетельства о близости Шекспира (кто бы он ни был) к
Саутгемптону, к его кругу (или кружку) или к другим аристократическим
меценатам? Нет. Таких свидетельств (прямых документальных свидетельств по
крайней мере) не сохранилось. Ни в одном письме графа, его знакомых и
близких, ни в одном связанном с ними документе нет упоминаний об актере и
драматурге Уильяме Шекспире (или Шакспере) из Стратфорда, хотя такой
человек, гениальный выходец из простого народа, общество которого находили
для себя интересным утонченные и высокомерные аристократы, казалось бы, не
мог не привлекать внимания окружающих.
Канадский литературовед Д.Ф. Экриг, автор книги "Шекспир и граф
Саутгемптон" {12} годами изучал в архивах, библиотеках, частных собраниях
все документы, дневники и письма, которые содержат материалы, имеющие хотя
бы малейшее отношение к графу Саутгемптону. Экриг излагает подробную
биографию графа, историю его участия в злополучном мятеже Эссекса, едва не
стоившем ему головы, рассказывает о других знаменательных и даже будничных
событиях его жизни. Особенно много Экриг пишет о тесной дружбе Саутгемптона
с двумя другими графами - Эссексом и Рэтлендом - в последнем десятилетии XVI
века, их совместном участии в морских походах, в ирландской кампании, их
семейных связях и общих литературных и театральных интересах. И этот рассказ
основывается на обширном документальном материале.
А вот о каких-то отношениях графа Саутгемптона с актером, поэтом и
драматургом Уильямом Шекспиром (Шакспером) из Стратфорда исследователь в
своей объемистой книге, специально посвященной изучению этих отношений,
ничего нового сказать не смог, потому что никаких конкретных следов того
человека он не нашел, хотя искал именно их. Поэтому ему пришлось
ограничиться перепечаткой все тех же посвящений к "Венере и Адонису" и
"Лукреции", с которых начинается интерес шекспироведов к графу Саутгемптону,
а также предположениями о возможной связи графа с некоторыми шекспировскими
пьесами и сонетами. Экриг весьма скептически упоминает о распространенных
домыслах о посещениях Шекспиром графского дворца, о его участии в
литературных и прочих развлечениях собиравшегося там кружка.
А домыслы попадаются весьма смелые. Несколько лет назад по нашему
телевидению показывали английский фильм о Шекспире, - а какой же фильм о
Шекспире без Саутгемптона! Мы увидели, как актер-Шекспир - вчерашний бродяга
- дружит почти на равных с близким ко двору высокородным молодым вельможей,
ест с ним за одним столом, спит в графской постели и разговаривает с
хозяином дворца почти покровительственно. Граф же обманом овладевает его
любовницей (Смуглая леди сонетов) и вообще ведет себя недостойно. Потом
Шекспиру приходится ходатайствовать за попавшего в Тауэр графа перед самой
королевой Елизаветой. Впоследствии, однако, неблагодарный Саутгемптон
препятствует изданию шекспировских сонетов и даже приглашает к себе на
помощь из Стратфорда миссис Шекспир. Конечно, авторы художественных
произведений имеют право на собственную интерпретацию исторических сюжетов и
персонажей, но читатели и зрители этих книг и фильмов тоже имеют право знать
о полной неисторичности большинства подобных вымыслов и о том, что подлинные
отношения между Саутгемптоном и Шекспиром и сегодня продолжают оставаться
загадкой для исследователей. Шекспира возле Саутгемптона шекспироведы пока
еще не нашли, хотя его там не может не быть...
Читатель, вероятно, уже обратил внимание - в приведенной выше цитате из
книги А.А. Аникста - на предположение о том, что граф Саутгемптон защитил
Шекспира от нападок Грина. Об эпизоде, связанном с именем писателя Роберта
Грина, рассказывается во всех шекспировских биографиях, и хотя многое здесь
остается неясным и даже двусмысленным, этот эпизод очень важен, к нему
биографы привязывают и по нему корректируют свои представления о начале
творческой деятельности Шекспира. Что же это за история?
В августе 1592 года, то есть примерно за год до первого появления в
печати имени "Уильям Шекспир", в Лондоне вышла в свет книжка - памфлет
Роберта Грина, одного из первых писателей и драматургов профессионалов.
Поскольку Грин умер незадолго до того, книжку подготовил для печати и нашел
для нее издателя другой писатель и драматург - Генри Четл (по крайней мере
так сообщил сам Четл).
Роберт Грин принадлежал к так называемым университетским умам - это
были выходцы из среднего класса, провинциалы, получившие образование в
Кембридже и Оксфорде. Перебравшись в Лондон, они стали зарабатывать на хлеб
писанием памфлетов для книгоиздателей и пьес для актерских трупп. Грин после
окончания колледжа ухитрился даже побывать за границей, где, как он потом
писал, "наблюдал такие злодейства, о которых мерзко даже упоминать", причем
не только наблюдал, но и принимал в них участие. Вернувшись, он стал вести
беспутный образ жизни, потом раскаялся, получил звание магистра искусств,
обзавелся семьей. Раскаяния хватило не надолго, он снова не устоял перед
низкими соблазнами, промотал приданое, полученное за женой, бросил ее с
ребенком и вернулся к жизни завсегдатая злачных мест и собутыльника темных
личностей. Чтобы как-то держаться на плаву, ему приходилось непрерывно
писать любовно-авантюрные романы и памфлеты на злобу дня, главным образом о
ворах и проходимцах. Сочинял он и пьесы, умудряясь иногда продавать одну и
ту же пьесу нескольким труппам. После очередного возлияния с друзьями Грин
заболел и уже не смог подняться. Он умер в полной нищете, и последней
просьбой к приютившей его семье сапожника было увенчать его чело после
смерти лавровым венком - что и было сделано.
После его смерти в Лондоне было напечатано его покаянное сочинение "На
грош ума, купленного за миллион раскаяний... Написано Грином перед смертью и
опубликовано по его просьбе". В своем покаянном сочинении Грин горько
сожалеет, что избрал жизнь богемы, стал водиться со всяким сбродом, писал
пьесы для публичных театров, бросил семью. Раскаиваясь в беспутствах, Грин
дает читателям душеспасительные советы, а потом обращается к трем своим
коллегам-писателям ("ученым собратьям из этого города"), не называя их по
имени, но по ряду намеков можно понять, что речь идет о Кристофере Марло и
(вероятно) Томасе Нэше и Джордже Пиле. Грин призывает их одуматься, не
верить актерам, этим "паяцам, разукрашенным в наши цвета, этим куклам,
говорящим нашими словами". Далее следует пассаж, приводимый во всех
шекспировских биографиях, тысячекратно дискутировавшийся и, несмотря на это,
продолжающий почти полностью сохранять свою первозданную загадочность:
"Да, не доверяйте им; ибо есть среди них ворона-выскочка, украшенная
нашим опереньем, кто с сердцем тигра в шкуре актера считает, что может
помпезно изрекать белый стих как лучшие из вас, и, будучи абсолютным
Джоном-фактотумом, в своем собственном чванстве воображает себя единственным
потрясателем сцены в стране... Пусть эти обезьяны подражают вашим прошлым
шедеврам, но никогда больше не знакомьте их с вашими новыми восхитительными
созданиями".
Подавляющее большинство шекспироведов считают, что этот выпад Грина
нацелен в Шекспира. Кого же еще - аргументируют они - мог Грин назвать
"потрясателем сцены" (shake-scene), как не Шекспира (Shake-speare)? Кроме
того, "сердце тигра в шкуре актера" - это измененная только в одном слове
строка из 3-й части "Генриха VI": "сердце тигра в шкуре женщины". Оба
каламбура как будто нацелены на одного и того же адресата - Шекспира.
Однако непонятно, каким образом Грин мог писать, что Шекспир воображает
себя единственным потрясателем сцены в стране в 1592 году? Ведь ни одна
шекспировская строка еще не была напечатана, более того, нет твердых
доказательств, что какая-то шекспировская пьеса уже шла на сцене. "Тит
Андроник"? Но она игралась труппой графа Сассекса только 24 января 1594 года
в театре "Роза", и театральный предприниматель Филип Хенслоу отметил это
представление в своем знаменитом дневнике как "новое". Это хорошо
согласуется с тем, что в Регистре Компании печатников и книгоиздателей "Тит
Андроник" зарегистрирован 6 февраля 1594 года. "Комедия ошибок"? Нет никаких
данных, что эта пьеса ставилась до 28 декабря 1594 года.
Остается "Генрих VI", тем более, что Грин обыгрывает строку из 3-й
части пьесы. В дневнике Хенслоу отмечено, что труппа лорда Стренджа играла
"Гари VI" (орфография Хенслоу) с марта до июня 1592 года 14 раз, но что это
была за пьеса (и чья) - неизвестно, также как неизвестно о каких-то связях
Шекспира с этой труппой - в сохранившихся списках и переписке актера Аллена
его нет. Возможно, актеры играли пьесу, отпечатанную в 1594 году под
названием "Первая часть вражды между славными домами Йорк и Ланкастер..."
или ее продолжение - пьесу, отпечатанную в 1595 году под названием
"Правдивая трагедия о Ричарде, герцоге Йоркском...". По содержанию они
соответствуют 2-й и 3-й частям шекспировского "Генриха VI", опубликованного
только в 1623 году, но тексты существенно от него отличаются. Вопрос об
авторстве двух пьес-предшественниц является предметом долголетних
шекспироведческих дискуссий, и мы его еще коснемся дальше; но в любом случае
для того, чтобы назвать Шекспира в то время "потрясателем английской сцены"
(всерьез или в издевку - не важно) просто не было никаких оснований.
Ну, а что имел в виду Грин, говоря о "вороне, украшенной нашим
опереньем"? Ранее Грин уже использовал образ этой птицы, наделенной даром
подражания (но не творческим даром); он позаимствовал этот образ у античных
писателей (Эзоп, Марциал, Макробиус). Обращаясь к Аллену, Грин писал в своей
"Судьбе Франческо": "Отчего, Росций, ты возгордился подобно Эзоповой вороне,
щеголяющей красотой чужих перьев? Ведь сам ты не можешь сказать ни слова..."
Многие полагают, что и в своем посмертном сочинении "На грош ума" Грин
использовал образ "вороны-выскочки" в этом смысле: какой-то там актеришка
(то есть один из "паяцев, раскрашенных в наши цвета") пытается соперничать с
"университетскими умами" в сочинении напыщенных белых стихов, лишить их
привычного заработка!
Однако у Горация есть образ (несомненно тоже известный Грину) другой
вороны, присвоившей чужую славу, занимаясь плагиаторством, но уличенной в
этом низком занятии. У другого елизаветинца - Ричарда Брэтуайта - мы
встречаем вороватых ворон, таскающих "отборные цветы чужого остроумия".
Начиная с Э.Мэлона, ряд исследователей понимал выпад Грина именно в таком
смысле: умиравший драматург обвиняет Шекспира в плагиате. Это толкование
подкреплялось мнением, что начинающий драматург (Шекспир) использовал чужие
пьесы на исторические сюжеты, лишь слегка подновив их тексты; подлинным
автором некоторых украденных текстов мог быть и Роберт Грин. В прошлом веке
так считали многие, но сегодня шекспироведы о репутации Великого Барда
заботятся с несравненно большей щепетильностью, и подобное толкование
знаменитого гриновского образа принято считать устарелым.
И наконец, возможно, что Грин хочет сказать: одиозная "ворона" лишь
украшена чужими перьями, этот "паяц" на самом деле не является писателем,
драматургом, это -~ подставная фигура. На все эти вопросы даются (и
обосновываются) различные ответы. По-разному оценивается и возможная степень
знакомства Грина с "вороной"; не исключено, что Грин писал об этом человеке
понаслышке или этот выпад вообще вставлен в книгу издававшим ее Четлом.
Обращает на себя внимание бранный, намеренно оскорбительный,
уничижительный тон Грина, когда он касается "вороны". Выражение
"Джон-фактотум" обозначает тип фактора, дельца на поручениях, доверенного
прислужника (иногда - сводника). Поэтому нельзя согласиться с часто
встречающимся переводом этого выражения Грина на русский язык как "мастер на
все руки", ибо при таком переводе и толковании затушевывается одиозный
характер занятий человека, которого Грин называет вороной, и
презрительно-неприязненное отношение к нему автора.
Этим дело не кончилось. Всего через несколько месяцев, в самом конце
1592 года, Генри Четл напечатал свое произведение "Сон Добросердечного", в
предисловии к которому он специально оправдывался от обвинений в том, что
это именно он вписал выпады против трех писателей в книгу Грина. Четл
сообщает, что один или два из них сочли сочинение Грина обидным для себя, и,
так как покойнику они уже не могли отомстить, "стали злобно поносить в своих
писаниях живого автора" (то есть Четла). Четл поясняет, что рукопись была
крайне неразборчива, и поэтому ему пришлось переписать ее, не вставив,
однако, при этом ни слова "от себя или от мистера Нэша, как несправедливо
утверждают некоторые", а наоборот, даже вычеркнув несколько слишком сильных
выражений. "Всем хорошо известно, что, работая по печатному делу, я всегда
препятствовал злобным нападкам на ученых мужей".
По утверждению Четла, с теми, кто счел себя оскорбленным, он до этого
не был знаком (очевидно, потом познакомился). В отношении одного (скорее
всего - Марло) Четл замечает, что он ничего бы не потерял и без этого
знакомства. Здесь все более или менее ясно, так как взрывчатый темперамент
Марло известен. Но вот Четл переходит к другому (то есть, как считают, - к
Шекспиру), и тон его сразу меняется. Четл огорчается, что он не везде
исправил рукопись Грина, прежде чем отдать книгу в печать (то есть не
выбросил оттуда выпада против "вороны" - "Джона-фактотума"?); он сожалеет об
ошибке Грина, "как будто она была совершена мною самим". Из дальнейшего
объяснения Четла следует, что этот оскорбленный оказался на поверку
"личностью столь же безупречной, сколь и воспитанной, отлично проявившей
себя в избранном деле. Кроме того, многие достопочтенные лица отмечают его
прямодушие в обращении, что свидетельствует о честности, а изящество стиля
говорит о его мастерстве". Чувствуется, с какой осторожностью автор
подбирает каждое слово; в его путаных и льстивых извинениях явственно
проглядывает страх. Похоже, с Четлом "поговорили" те самые "достопочтенные
лица", на которых он теперь ссылается, или кто-нибудь по их поручению.
Чего же мог так испугаться Четл? Последствий обиды, которую он нанес
нескольким писателям? Но в литературном обиходе того времени в выражениях не
особенно стеснялись; боялись задеть только Бога да власть имущих. Обращает
на себя внимание, что перед Марло, который был действительно опасен -
несдержан, вспыльчив, скор на расправу, - Четл не извиняется и отзывается о
нем неуважительно, что уже само по себе могло задеть обидчивого драматурга.
А вот перед безызвестным провинциалом, актером, человеком без роду без
племени (если действительно речь идет о нем), Четл извиняется, делает
реверансы, и все как-то косвенно, вокруг да около, избегая сообщать о нем
что-нибудь конкретное, не говоря уже о том, чтобы просто назвать его по
имени... Кстати, Нэш, который потом тоже публично оправдывался, прямо
называет имя Марло: "Я никогда не оскорблял Марло, Грина, Четла и вообще
никого из моих друзей, обращавшихся со мной как с другом". Имя Шекспира, как
видим, Нэш не называет. И все же не исключено, что подлинным автором
гриновского памфлета был Четл, к этому же выводу пришли некоторые
исследователи, применив компьютерный анализ лексики.
Отзвуки этой истории были слышны и в 1594 году, в курьезном сборнике,
озаглавленном "Похороны Грина". Некто под псевдонимом "Р.Б.Джентльмен"
(вероятно, поэт Ричард Барнфилд), обыгрывая смысловое значение имени Грина
("зеленый"), каламбурил: "Зеленое - основа для смешения красок, Грин
послужил основой для тех, кто писал после него.
И те, кто перья у него украли,
Посмеют это отрицать едва ли".
Похоже, что и здесь содержится обвинение "вороны-выскочки" в плагиате у
"университетских умов" - именно так понимают "Похороны Грина" многие
шекспироведы, хотя есть мнение, что Р.Б. целит не в Шекспира, а в Габриэля
Харви, который издевался над Грином вскоре после его смерти: "Благодари
других за свое похищенное и натасканное оперенье не бог весть какой
итальянистой красы..."
Поклонников Шекспира все эти - иногда достаточно определенные - намеки
на плагиат, использование Бардом пьес своих предшественников подчас не на
шутку раздражают. Один известный шекспировед (И.С. Смарт) писал шестьдесят
лет назад: "Этот отрывок из Грина оказал такое разрушительное действие на
шекспироведение, что нам даже кажется - лучше бы он никогда не был написан
или, написанный, не был бы открыт" {13}. Очень откровенная жалоба; наверное,
нечто подобное могло бы прозвучать со стороны служителей шекспировского
культа и по поводу многих других следов Великого Барда.
Эпизод с Грином-Четлом является первым по времени и очень важным звеном
в цепи странных и двусмысленных литературных фактов
елизаветинско-якобианской эпохи, имеющих прямое или косвенное отношение к
"шекспировской тайне" (важность этого факта заключается и в том, что по нему
все биографы традиционно пытаются датировать начало творчества Шекспира,
первые его пьесы). Как и в других случаях, похоже, что некоторые его
современники хотят сказать что-то о самом Шекспире, и мы ждем: вот сейчас
услышим, узнаем хоть что-нибудь не только о его произведениях, но и о его
связи с ними, - однако язык повествователя становится туманным, автор
ограничивается глухими, часто двусмысленными намеками. И подчас сквозь эту
недоговоренность чувствуется боязнь переступить какое-то табу, наложенное,
может быть, теми самыми весьма "достопочтенными" персонами, которые так
быстро "прочистили мозги" сунувшемуся по незнанию в их дела незадачливому
Генри Четлу.
А дела (и игры) у этих высоких персон бывали иногда весьма
покровителям.
Следующей весной тот же Филд отпечатал вторую шекспировскую поэму
"Обесчещенная Лукреция", в которой поэт рассказывает о насилии, учиненном
сластолюбивым и необузданным царем Тарквинием над гордой и добродетельной
римлянкой, не пожелавшей пережить свой позор и покончившей с собой. Новая
поэма еще в большей степени, чем первая, свидетельствовала о превосходном
знании автором как латинских, так и английских источников: Овидия, Ливия,
Чо-сера и других. Она тоже потом несколько раз переиздавалась, хотя и не так
часто, как "Венера и Адонис". И опять имя автора появляется только в
посвящении, адресованном той же высокопоставленной персоне - графу
Саутгемптону:
"Любовь, которую я питаю к Вашей милости, беспредельна, и это скромное
произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только
подтверждения Вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих
неумелых стихов дают мне уверенность, что они будут приняты Вами. То, что я
создал, принадлежит Вам, то, что мне предстоит создать, тоже Ваше, как часть
того целого, которое безраздельно отдано Вам. Будь мои достоинства
значительнее, я мог бы лучше выразить мою преданность. Но каково бы ни было
мое творение, все мои силы посвящены Вашему лордству, кому я желаю долгой
жизни, еще более продленной полным счастьем.
Вашего лордства готовый к услугам Уильям Шекспир".
Сравнивая это посвящение с первым, можно опять заметить отсутствие
самоуничижения, раболепия, но также и большую личную близость поэта к графу
- он свободнее высказывает свои чувства по отношению к Саутгемптону: любовь,
уважение, даже дружбу. Скромность, приличествующая случаю, выражена в
изящных и тщательно взвешенных вполне светских выражениях, не ущемляющих
чувство собственного достоинства поэта. Все это гораздо более похоже на
отношение младшего (но равного) к старшему, чем низшего к высшему (причем
стоящему на несравненно более высокой ступени тогдашней жестко очерченной
общественной лестницы) {Ряд шекспироведов (в частности, А.Л. Роуз) отмечали,
что посвящения написаны языком, принятым среди самых знатных лордов.}.
Вот единственно на этих двух последовательных посвящениях и основаны
все построения шекспироведов о не имеющей в ту эпоху аналогов близкой дружбе
актера и драматурга Уильяма Шекспира (то есть Шакспера из Стратфорда) и
блестящего вельможи графа Саутгемптона. Отсюда же шекспировскими биографами
будут делаться заключения и предположения о причастности вчерашнею
подмастерья перчаточника из провинции к некоему "кружку молодых, блестяще
образованных аристократов", где он смог приобщиться к утонченной культуре
Ренессанса, пришедшей с континента, ~ литературе, поэзии, драме, философии -
ведь следы этого "приобщения" видны во всех творениях Барда. Об этом же
вожделенном "кружке" и об этом феномене "первовхождения Барда в культуру"
написано немало и не только на английском языке; многие ученые пытались
обнаружить этот кружок и Шекспира в нем, и конечно же они начинали с такой
заметной фигуры, как Саутгемптон.
Генри Ризли, 3-й граф Саутгемптон (1573-1624), родился, когда его отец,
непреклонный католик, находился в тюрьме. Мальчик унаследовал графский титул
в восьмилетнем возрасте, после смерти сначала старшего брата, а потом и
отца. Как и другие рано лишившиеся отцов сыновья пэров Англии, он
воспитывался и получил образование под строгим наблюдением лорда-казначея
Уильяма Сесила (лорд Берли), впоследствии запечатленного Шекспиром в образе
Полония в "Гамлете". Четыре года учебы в Кембридже, в колледже св.Джона, и в
1589 году он - магистр искусств. Но еще тринадцатилетним мальчиком он
порадовал своего опекуна не по летам зрелым латинским сочинением на тему
"Все люди побуждаемы к достижению добродетели надеждой на воздаяние".
Семнадцати лет он появился при дворе, был благосклонно отмечен королевой и
подружился с самым могущественным тогда и близким к королеве вельможей -
графом Эссексом (тоже воспитанником лорда Берли). Преданность Эссексу
Саутгемптон пронес через все испытания и сохранил до конца.
Саутгемптон покровительствовал ученым и поэтам. Его учителем
итальянского языка стал Джон Флорио, автор англо-итальянского словаря "Мир
слов", посвященного Саутгемптону и его молодому другу (моложе Саутгемптона
на три года) графу Рэтленду - тоже воспитаннику лорда Берли. Эта дружба
продержалась, как мы узнаем потом, до гибели Эссекса, но в 90-х годах она
была, судя по сохранившимся письмам, особенно тесной и интимной; связывала
молодых графов не только любовь к знаниям и поэзии, но и чрезвычайная,
удивительная даже для елизаветинцев привязанность к театру.
Многие поэты посвящали Саутгемптону свои произведения, но не все
посвящения он принимал, и ни одно из них не написано в таком тоне - почти на
равных, - как эти два шекспировских, уникальных еще и потому, что больше
никогда и никому Шекспир своих произведений не посвящал.
Итак, кружок блестящих молодых аристократов около Эссекса -
Саутгемптона - Рэтленда действительно просматривается. Остается самое
главное - обнаружить там Шекспира; два посвящения и их тон обещают поискам
успех. И многим шекспироведам казалось - и продолжает казаться, - что они
уже видят Шекспира в графском дворце за беседой с высокородным хозяином и
его просвещенными гостями - друзьями и служителями чуть ли не всех девяти
муз. Приведу несколько цитат из работ наших шекспироведов.
Из книги М.М. Морозова "Шекспир" (1947): "Мы имеем все основания
предполагать, что Шекспир в начале своего творческого пути был вхож во
дворец графа Саутгемптона, которому он посвятил две свои поэмы - "Венеру и
Адониса" и "Лукрецию". Он бывал, вероятно, и в других аристократических
домах. Многие молодые люди из высшей английской знати были завсегдатаями
театров (королева Елизавета даже сделала выговор двум молодым вельможам,
проводившим все время в театре и пренебрегавшим своими придворными
обязанностями {Речь, конечно, идет о графах Саутгемптоне и Рэтленде, хотя о
том, что эти два лорда получили выговор за свою чрезмерную приверженность
театру, ничего не известно.}). Эти знатные господа охотно приглашали к себе
актеров, которые являлись к ним, конечно, в качестве скромных просителей.
Бывая в этих домах, Шекспир мог наблюдать жизнь аристократии, слушать
музыку, видеть картины - одним словом, воспринимать пришедшее из Италии
богатство культуры Ренессанса" {9}.
Из биографического очерка А.А. Смирнова (1957): "Примерно в это самое
время (приблизительно в 1592 году. - И.Г.) Шекспир сблизился с кружком
молодых аристократов, любителей театра, в частности с графом
Саутгемптоном..." {10}.
Из книги А.А. Аникста "Шекспир" (1964): "Как мы знаем, от нападок Грина
его (Шекспира. - И.Г.) защитил высокопоставленный покровитель - молодой граф
Саутгемптон. Шекспир бывал в его дворце и принимал участие в литературных
развлечениях собиравшегося там кружка. Здесь увлекались поэзией..." {11}.
Можно заметить, как постепенно, от книги к книге предположительный
характер повествования исчезает, приобретая все большую определенность,
черты достоверности.
Но, может быть, кроме двух посвящений, ценность которых неизмерима,
существуют и другие свидетельства о близости Шекспира (кто бы он ни был) к
Саутгемптону, к его кругу (или кружку) или к другим аристократическим
меценатам? Нет. Таких свидетельств (прямых документальных свидетельств по
крайней мере) не сохранилось. Ни в одном письме графа, его знакомых и
близких, ни в одном связанном с ними документе нет упоминаний об актере и
драматурге Уильяме Шекспире (или Шакспере) из Стратфорда, хотя такой
человек, гениальный выходец из простого народа, общество которого находили
для себя интересным утонченные и высокомерные аристократы, казалось бы, не
мог не привлекать внимания окружающих.
Канадский литературовед Д.Ф. Экриг, автор книги "Шекспир и граф
Саутгемптон" {12} годами изучал в архивах, библиотеках, частных собраниях
все документы, дневники и письма, которые содержат материалы, имеющие хотя
бы малейшее отношение к графу Саутгемптону. Экриг излагает подробную
биографию графа, историю его участия в злополучном мятеже Эссекса, едва не
стоившем ему головы, рассказывает о других знаменательных и даже будничных
событиях его жизни. Особенно много Экриг пишет о тесной дружбе Саутгемптона
с двумя другими графами - Эссексом и Рэтлендом - в последнем десятилетии XVI
века, их совместном участии в морских походах, в ирландской кампании, их
семейных связях и общих литературных и театральных интересах. И этот рассказ
основывается на обширном документальном материале.
А вот о каких-то отношениях графа Саутгемптона с актером, поэтом и
драматургом Уильямом Шекспиром (Шакспером) из Стратфорда исследователь в
своей объемистой книге, специально посвященной изучению этих отношений,
ничего нового сказать не смог, потому что никаких конкретных следов того
человека он не нашел, хотя искал именно их. Поэтому ему пришлось
ограничиться перепечаткой все тех же посвящений к "Венере и Адонису" и
"Лукреции", с которых начинается интерес шекспироведов к графу Саутгемптону,
а также предположениями о возможной связи графа с некоторыми шекспировскими
пьесами и сонетами. Экриг весьма скептически упоминает о распространенных
домыслах о посещениях Шекспиром графского дворца, о его участии в
литературных и прочих развлечениях собиравшегося там кружка.
А домыслы попадаются весьма смелые. Несколько лет назад по нашему
телевидению показывали английский фильм о Шекспире, - а какой же фильм о
Шекспире без Саутгемптона! Мы увидели, как актер-Шекспир - вчерашний бродяга
- дружит почти на равных с близким ко двору высокородным молодым вельможей,
ест с ним за одним столом, спит в графской постели и разговаривает с
хозяином дворца почти покровительственно. Граф же обманом овладевает его
любовницей (Смуглая леди сонетов) и вообще ведет себя недостойно. Потом
Шекспиру приходится ходатайствовать за попавшего в Тауэр графа перед самой
королевой Елизаветой. Впоследствии, однако, неблагодарный Саутгемптон
препятствует изданию шекспировских сонетов и даже приглашает к себе на
помощь из Стратфорда миссис Шекспир. Конечно, авторы художественных
произведений имеют право на собственную интерпретацию исторических сюжетов и
персонажей, но читатели и зрители этих книг и фильмов тоже имеют право знать
о полной неисторичности большинства подобных вымыслов и о том, что подлинные
отношения между Саутгемптоном и Шекспиром и сегодня продолжают оставаться
загадкой для исследователей. Шекспира возле Саутгемптона шекспироведы пока
еще не нашли, хотя его там не может не быть...
Читатель, вероятно, уже обратил внимание - в приведенной выше цитате из
книги А.А. Аникста - на предположение о том, что граф Саутгемптон защитил
Шекспира от нападок Грина. Об эпизоде, связанном с именем писателя Роберта
Грина, рассказывается во всех шекспировских биографиях, и хотя многое здесь
остается неясным и даже двусмысленным, этот эпизод очень важен, к нему
биографы привязывают и по нему корректируют свои представления о начале
творческой деятельности Шекспира. Что же это за история?
В августе 1592 года, то есть примерно за год до первого появления в
печати имени "Уильям Шекспир", в Лондоне вышла в свет книжка - памфлет
Роберта Грина, одного из первых писателей и драматургов профессионалов.
Поскольку Грин умер незадолго до того, книжку подготовил для печати и нашел
для нее издателя другой писатель и драматург - Генри Четл (по крайней мере
так сообщил сам Четл).
Роберт Грин принадлежал к так называемым университетским умам - это
были выходцы из среднего класса, провинциалы, получившие образование в
Кембридже и Оксфорде. Перебравшись в Лондон, они стали зарабатывать на хлеб
писанием памфлетов для книгоиздателей и пьес для актерских трупп. Грин после
окончания колледжа ухитрился даже побывать за границей, где, как он потом
писал, "наблюдал такие злодейства, о которых мерзко даже упоминать", причем
не только наблюдал, но и принимал в них участие. Вернувшись, он стал вести
беспутный образ жизни, потом раскаялся, получил звание магистра искусств,
обзавелся семьей. Раскаяния хватило не надолго, он снова не устоял перед
низкими соблазнами, промотал приданое, полученное за женой, бросил ее с
ребенком и вернулся к жизни завсегдатая злачных мест и собутыльника темных
личностей. Чтобы как-то держаться на плаву, ему приходилось непрерывно
писать любовно-авантюрные романы и памфлеты на злобу дня, главным образом о
ворах и проходимцах. Сочинял он и пьесы, умудряясь иногда продавать одну и
ту же пьесу нескольким труппам. После очередного возлияния с друзьями Грин
заболел и уже не смог подняться. Он умер в полной нищете, и последней
просьбой к приютившей его семье сапожника было увенчать его чело после
смерти лавровым венком - что и было сделано.
После его смерти в Лондоне было напечатано его покаянное сочинение "На
грош ума, купленного за миллион раскаяний... Написано Грином перед смертью и
опубликовано по его просьбе". В своем покаянном сочинении Грин горько
сожалеет, что избрал жизнь богемы, стал водиться со всяким сбродом, писал
пьесы для публичных театров, бросил семью. Раскаиваясь в беспутствах, Грин
дает читателям душеспасительные советы, а потом обращается к трем своим
коллегам-писателям ("ученым собратьям из этого города"), не называя их по
имени, но по ряду намеков можно понять, что речь идет о Кристофере Марло и
(вероятно) Томасе Нэше и Джордже Пиле. Грин призывает их одуматься, не
верить актерам, этим "паяцам, разукрашенным в наши цвета, этим куклам,
говорящим нашими словами". Далее следует пассаж, приводимый во всех
шекспировских биографиях, тысячекратно дискутировавшийся и, несмотря на это,
продолжающий почти полностью сохранять свою первозданную загадочность:
"Да, не доверяйте им; ибо есть среди них ворона-выскочка, украшенная
нашим опереньем, кто с сердцем тигра в шкуре актера считает, что может
помпезно изрекать белый стих как лучшие из вас, и, будучи абсолютным
Джоном-фактотумом, в своем собственном чванстве воображает себя единственным
потрясателем сцены в стране... Пусть эти обезьяны подражают вашим прошлым
шедеврам, но никогда больше не знакомьте их с вашими новыми восхитительными
созданиями".
Подавляющее большинство шекспироведов считают, что этот выпад Грина
нацелен в Шекспира. Кого же еще - аргументируют они - мог Грин назвать
"потрясателем сцены" (shake-scene), как не Шекспира (Shake-speare)? Кроме
того, "сердце тигра в шкуре актера" - это измененная только в одном слове
строка из 3-й части "Генриха VI": "сердце тигра в шкуре женщины". Оба
каламбура как будто нацелены на одного и того же адресата - Шекспира.
Однако непонятно, каким образом Грин мог писать, что Шекспир воображает
себя единственным потрясателем сцены в стране в 1592 году? Ведь ни одна
шекспировская строка еще не была напечатана, более того, нет твердых
доказательств, что какая-то шекспировская пьеса уже шла на сцене. "Тит
Андроник"? Но она игралась труппой графа Сассекса только 24 января 1594 года
в театре "Роза", и театральный предприниматель Филип Хенслоу отметил это
представление в своем знаменитом дневнике как "новое". Это хорошо
согласуется с тем, что в Регистре Компании печатников и книгоиздателей "Тит
Андроник" зарегистрирован 6 февраля 1594 года. "Комедия ошибок"? Нет никаких
данных, что эта пьеса ставилась до 28 декабря 1594 года.
Остается "Генрих VI", тем более, что Грин обыгрывает строку из 3-й
части пьесы. В дневнике Хенслоу отмечено, что труппа лорда Стренджа играла
"Гари VI" (орфография Хенслоу) с марта до июня 1592 года 14 раз, но что это
была за пьеса (и чья) - неизвестно, также как неизвестно о каких-то связях
Шекспира с этой труппой - в сохранившихся списках и переписке актера Аллена
его нет. Возможно, актеры играли пьесу, отпечатанную в 1594 году под
названием "Первая часть вражды между славными домами Йорк и Ланкастер..."
или ее продолжение - пьесу, отпечатанную в 1595 году под названием
"Правдивая трагедия о Ричарде, герцоге Йоркском...". По содержанию они
соответствуют 2-й и 3-й частям шекспировского "Генриха VI", опубликованного
только в 1623 году, но тексты существенно от него отличаются. Вопрос об
авторстве двух пьес-предшественниц является предметом долголетних
шекспироведческих дискуссий, и мы его еще коснемся дальше; но в любом случае
для того, чтобы назвать Шекспира в то время "потрясателем английской сцены"
(всерьез или в издевку - не важно) просто не было никаких оснований.
Ну, а что имел в виду Грин, говоря о "вороне, украшенной нашим
опереньем"? Ранее Грин уже использовал образ этой птицы, наделенной даром
подражания (но не творческим даром); он позаимствовал этот образ у античных
писателей (Эзоп, Марциал, Макробиус). Обращаясь к Аллену, Грин писал в своей
"Судьбе Франческо": "Отчего, Росций, ты возгордился подобно Эзоповой вороне,
щеголяющей красотой чужих перьев? Ведь сам ты не можешь сказать ни слова..."
Многие полагают, что и в своем посмертном сочинении "На грош ума" Грин
использовал образ "вороны-выскочки" в этом смысле: какой-то там актеришка
(то есть один из "паяцев, раскрашенных в наши цвета") пытается соперничать с
"университетскими умами" в сочинении напыщенных белых стихов, лишить их
привычного заработка!
Однако у Горация есть образ (несомненно тоже известный Грину) другой
вороны, присвоившей чужую славу, занимаясь плагиаторством, но уличенной в
этом низком занятии. У другого елизаветинца - Ричарда Брэтуайта - мы
встречаем вороватых ворон, таскающих "отборные цветы чужого остроумия".
Начиная с Э.Мэлона, ряд исследователей понимал выпад Грина именно в таком
смысле: умиравший драматург обвиняет Шекспира в плагиате. Это толкование
подкреплялось мнением, что начинающий драматург (Шекспир) использовал чужие
пьесы на исторические сюжеты, лишь слегка подновив их тексты; подлинным
автором некоторых украденных текстов мог быть и Роберт Грин. В прошлом веке
так считали многие, но сегодня шекспироведы о репутации Великого Барда
заботятся с несравненно большей щепетильностью, и подобное толкование
знаменитого гриновского образа принято считать устарелым.
И наконец, возможно, что Грин хочет сказать: одиозная "ворона" лишь
украшена чужими перьями, этот "паяц" на самом деле не является писателем,
драматургом, это -~ подставная фигура. На все эти вопросы даются (и
обосновываются) различные ответы. По-разному оценивается и возможная степень
знакомства Грина с "вороной"; не исключено, что Грин писал об этом человеке
понаслышке или этот выпад вообще вставлен в книгу издававшим ее Четлом.
Обращает на себя внимание бранный, намеренно оскорбительный,
уничижительный тон Грина, когда он касается "вороны". Выражение
"Джон-фактотум" обозначает тип фактора, дельца на поручениях, доверенного
прислужника (иногда - сводника). Поэтому нельзя согласиться с часто
встречающимся переводом этого выражения Грина на русский язык как "мастер на
все руки", ибо при таком переводе и толковании затушевывается одиозный
характер занятий человека, которого Грин называет вороной, и
презрительно-неприязненное отношение к нему автора.
Этим дело не кончилось. Всего через несколько месяцев, в самом конце
1592 года, Генри Четл напечатал свое произведение "Сон Добросердечного", в
предисловии к которому он специально оправдывался от обвинений в том, что
это именно он вписал выпады против трех писателей в книгу Грина. Четл
сообщает, что один или два из них сочли сочинение Грина обидным для себя, и,
так как покойнику они уже не могли отомстить, "стали злобно поносить в своих
писаниях живого автора" (то есть Четла). Четл поясняет, что рукопись была
крайне неразборчива, и поэтому ему пришлось переписать ее, не вставив,
однако, при этом ни слова "от себя или от мистера Нэша, как несправедливо
утверждают некоторые", а наоборот, даже вычеркнув несколько слишком сильных
выражений. "Всем хорошо известно, что, работая по печатному делу, я всегда
препятствовал злобным нападкам на ученых мужей".
По утверждению Четла, с теми, кто счел себя оскорбленным, он до этого
не был знаком (очевидно, потом познакомился). В отношении одного (скорее
всего - Марло) Четл замечает, что он ничего бы не потерял и без этого
знакомства. Здесь все более или менее ясно, так как взрывчатый темперамент
Марло известен. Но вот Четл переходит к другому (то есть, как считают, - к
Шекспиру), и тон его сразу меняется. Четл огорчается, что он не везде
исправил рукопись Грина, прежде чем отдать книгу в печать (то есть не
выбросил оттуда выпада против "вороны" - "Джона-фактотума"?); он сожалеет об
ошибке Грина, "как будто она была совершена мною самим". Из дальнейшего
объяснения Четла следует, что этот оскорбленный оказался на поверку
"личностью столь же безупречной, сколь и воспитанной, отлично проявившей
себя в избранном деле. Кроме того, многие достопочтенные лица отмечают его
прямодушие в обращении, что свидетельствует о честности, а изящество стиля
говорит о его мастерстве". Чувствуется, с какой осторожностью автор
подбирает каждое слово; в его путаных и льстивых извинениях явственно
проглядывает страх. Похоже, с Четлом "поговорили" те самые "достопочтенные
лица", на которых он теперь ссылается, или кто-нибудь по их поручению.
Чего же мог так испугаться Четл? Последствий обиды, которую он нанес
нескольким писателям? Но в литературном обиходе того времени в выражениях не
особенно стеснялись; боялись задеть только Бога да власть имущих. Обращает
на себя внимание, что перед Марло, который был действительно опасен -
несдержан, вспыльчив, скор на расправу, - Четл не извиняется и отзывается о
нем неуважительно, что уже само по себе могло задеть обидчивого драматурга.
А вот перед безызвестным провинциалом, актером, человеком без роду без
племени (если действительно речь идет о нем), Четл извиняется, делает
реверансы, и все как-то косвенно, вокруг да около, избегая сообщать о нем
что-нибудь конкретное, не говоря уже о том, чтобы просто назвать его по
имени... Кстати, Нэш, который потом тоже публично оправдывался, прямо
называет имя Марло: "Я никогда не оскорблял Марло, Грина, Четла и вообще
никого из моих друзей, обращавшихся со мной как с другом". Имя Шекспира, как
видим, Нэш не называет. И все же не исключено, что подлинным автором
гриновского памфлета был Четл, к этому же выводу пришли некоторые
исследователи, применив компьютерный анализ лексики.
Отзвуки этой истории были слышны и в 1594 году, в курьезном сборнике,
озаглавленном "Похороны Грина". Некто под псевдонимом "Р.Б.Джентльмен"
(вероятно, поэт Ричард Барнфилд), обыгрывая смысловое значение имени Грина
("зеленый"), каламбурил: "Зеленое - основа для смешения красок, Грин
послужил основой для тех, кто писал после него.
И те, кто перья у него украли,
Посмеют это отрицать едва ли".
Похоже, что и здесь содержится обвинение "вороны-выскочки" в плагиате у
"университетских умов" - именно так понимают "Похороны Грина" многие
шекспироведы, хотя есть мнение, что Р.Б. целит не в Шекспира, а в Габриэля
Харви, который издевался над Грином вскоре после его смерти: "Благодари
других за свое похищенное и натасканное оперенье не бог весть какой
итальянистой красы..."
Поклонников Шекспира все эти - иногда достаточно определенные - намеки
на плагиат, использование Бардом пьес своих предшественников подчас не на
шутку раздражают. Один известный шекспировед (И.С. Смарт) писал шестьдесят
лет назад: "Этот отрывок из Грина оказал такое разрушительное действие на
шекспироведение, что нам даже кажется - лучше бы он никогда не был написан
или, написанный, не был бы открыт" {13}. Очень откровенная жалоба; наверное,
нечто подобное могло бы прозвучать со стороны служителей шекспировского
культа и по поводу многих других следов Великого Барда.
Эпизод с Грином-Четлом является первым по времени и очень важным звеном
в цепи странных и двусмысленных литературных фактов
елизаветинско-якобианской эпохи, имеющих прямое или косвенное отношение к
"шекспировской тайне" (важность этого факта заключается и в том, что по нему
все биографы традиционно пытаются датировать начало творчества Шекспира,
первые его пьесы). Как и в других случаях, похоже, что некоторые его
современники хотят сказать что-то о самом Шекспире, и мы ждем: вот сейчас
услышим, узнаем хоть что-нибудь не только о его произведениях, но и о его
связи с ними, - однако язык повествователя становится туманным, автор
ограничивается глухими, часто двусмысленными намеками. И подчас сквозь эту
недоговоренность чувствуется боязнь переступить какое-то табу, наложенное,
может быть, теми самыми весьма "достопочтенными" персонами, которые так
быстро "прочистили мозги" сунувшемуся по незнанию в их дела незадачливому
Генри Четлу.
А дела (и игры) у этих высоких персон бывали иногда весьма