Страница:
конструировал портрет Шекспира.
Многочисленные странности гравюры Дройсхута требуют, конечно, какого-то
объяснения от биографов-стратфордианцев, и они чаще всего предлагают самое
простое - указывают на молодость Дройсхута (в 1623 году ему было всего 22
года), неопытность, скромные творческие возможности. Так, С. Шенбаум пишет:
"Едва ли он (Дройсхут. - И. Г.) имел большой опыт в своем ремесле. Каким
образом он получил этот заказ, мы не знаем; возможно, его гонорар был столь
же скромным, как и его дарование" {21}. Подобные утверждения свидетельствуют
о слабом знакомстве некоторых маститых шекспироведов с творческой биографией
Дройсхута. Ведь всего лишь через два года им была выполнена гравюра-портрет
самого герцога Бэкингема, отличающаяся как профессиональным мастерством, так
и реалистическим изображением всех деталей костюма, несомненным сходством
лица Бэкингема с другими его портретами. Уже одно то обстоятельство, что
Дройсхут получил заказ от первого вельможи королевства (или от кого-то из
его приближенных), говорит о его высокой репутации как гравера и
портретиста. Рекомендовать Дройсхута герцогу мог кто-то из инициаторов
Великого фолио, от которых Бэкингем, как мы увидим дальше, был не так далек
{Можно указать и на другую - более известную - работу Мартина Дройсхута -
гравюру, изображающую Джона Донна в смертном саване (1632). Здесь тоже
обращает на себя внимание не только высокий профессиональный уровень работы,
но и полное сходство этого графического изображения поэта-священника со
скульптурой работы Николаса Стоуна в соборе св. Павла. Таким образом,
Дройсхут, когда нужно, умел делать гравюры-портреты без шекспировских
"странностей".}.
Представить и объяснить публике столь странный портрет Потрясающего
Копьем взялся все тот же неутомимый Бен Джонсон. Кроме замечательной поэмы и
текста обращения от имени двух членов актерской труппы Бен написал еще одно
- специальное - стихотворение "К читателю", помещенное на развороте с
гравюрой Дройсхута. Этот подлинный маленький поэтический шедевр остроумия и
двусмысленности непросто передать на другом языке даже в подстрочнике;
поэтому кроме подстрочника полезно будет привести и английский оригинал.
Итак, Джонсон обращается к читателю: "Эта фигура, которую ты видишь здесь
помещенной,/ Была для благородного Шекспира вырезана;/ В ней гравер вел
борьбу/ С природой, чтобы превзойти саму жизнь:/ О, если бы только он смог
нарисовать его ум/ Так же хорошо, как он схватил/ Его лицо; гравюра
превзошла бы все,/ Когда-либо написанное на меди,/ Но так как он не смог,
то, читатель, смотри/ Не на его портрет, а в его книгу/".
{"This figure that thou here seest put, It was for gentle Shakespeare
cut; Wherein the graver had a strife With nature, to outdo the life: O,
could he but have drawn his wit As well in brass, as he hath hit His face;
the print would then suprass All, that was ever writ in brass, But, since he
cannot, reader, look Not on his picture, but his book".}
Некоторые нестратфордианцы обращают внимание на то, что английское has
hit his face (нашел, схватил его лицо) произносится почти как has hid his
face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсон это учитывал, предназначая второй
вариант для посвященных. Такой оборот очень хорошо согласуется с "фигурой",
которая "была для благородного Шекспира вырезана", и с борьбой, которую
пришлось вести художнику, "чтобы превзойти (выйти за пределы) саму жизнь".
Действительно, зачем бы иначе художнику потребовалось выходить за пределы
жизни, создавая лицо "фигуры"? Джонсон, указывают нестратфордианцы, хвалит
Дройсхута за то, что тому удалось создать превосходную маску, скрывающую
подлинного автора, подлинного Великого Барда, но так как на рисунке
невозможно изобразить его ум, то читателям остается лишь изучать его
произведения. Кстати, в джонсоновском поэтическом наследии есть интересное
стихотворение {21}, обращенное к некоему художнику, которого Джонсон
"инструктирует", как надо изображать то, что не может позировать. Творя
вымышленный образ, художник состязается с самой природой, пытается превзойти
самую жизнь.
Итак, нестратфордианцы, указывая на многочисленные странности и
двусмысленности дройсхутовского портрета и сопровождающего его стихотворения
Джонсона, делают вывод, что портрет "сконструирован" художником по желанию
заказчиков и на нем изображен вообще не какой-то конкретный человек, а то,
что Джонсон назвал "фигурой" - нарочито нежизненная маска. Хитроумная
гравюра, сопровождаемая двусмысленным обращением, как бы подтрунивает над
наивным (непосвященным) читателем, перед глазами которого, как говорит
Джонсон во втором своем стихотворении, невидимый Шекспир "потрясает своим
копьем".
Стратфордианские авторы обычно стараются "не копаться" в
двусмысленностях джонсоновского обращения к читателю по поводу портрета,
мимоходом отмечая, что Джонсон-де критически оценивает работу Дройсхута.
Иные, наоборот, считают, что Джонсону гравюра понравилась, и, вероятно, он
нашел в ней сходство с покойным Бардом - иначе зачем бы он и другие
составители стали ее помещать в Фолио.
Такой авторитет, как С. Шенбаум, в своей обстоятельной шекспировской
биографии касается этого стихотворения лишь мимоходом, осторожно сообщая:
"Джонсон смог заставить себя написать несколько превосходных похвальных
строк... Без сомнения, лишь чрезмерно проницательный читатель обнаружит
скрытую насмешку в заключительных словах Джонсона" {23}.
Да, действительно, заключительные слова Джонсона звучат достаточно
внятно. Но понимать их можно далеко не однозначно, особенно в контексте
всего стихотворения и уникальных особенностей дройсхутовской "фигуры". И
вообще, возьмется ли кто-либо утверждать, что помещать в книге на видном
месте рядом с портретом автора специальное стихотворение, в котором
читателям рекомендуется на этот портрет не смотреть, - дело обычное...
Дройсхутовская "фигура" была перепечатана без изменений в следующем,
Втором фолио, вышедшем через десятилетие, в 1632 году. А еще через восемь
лет, в 1640 году, то есть уже после смерти Бена Джонсона, издатель Джон
Бенсон (интересное совпадение) выпускает собрание (без больших поэм)
поэтических произведений Шекспира; там же подборка стихотворений,
посвященных его памяти, и гравюра с его изображением - с инициалами другого
гравера. Рисунок этот малоизвестен и крайне редко воспроизводится даже в
специальной литературе. Черты лица здесь различимы не так отчетливо, как в
Великом фолио (формат листа октаво - четверть от фолио), но влияние гравюры
Дройсхута бесспорно - особенно в изображении лица, волос, воротника. Есть и
новшества: голова повернута не вправо, а влево, на правое плечо накинут
плащ; левая рука (в перчатке) держит оливковую ветвь с плодами, вокруг
головы - подобие ореола.
Под этой гравюрой помещено короткое стихотворение, иронически
перекликающееся с джонсоновским обращением к читателю в Великом фолио:
"Эта Тень - и есть прославленный Шекспир? Душа века,
Предмет восторгов? источник наслаждения? чудо нашей сцены".
Джонсоновская "фигура" стала "тенью", и три вопросительных знака подряд
выглядят весьма интригующе. Обращение к читателю, подписанное инициалами
издателя, и помещенные в книге стихотворения других поэтов исполнены
глубокого преклонения перед Бардом, - что же могут означать эти
двусмысленные, загадочные вопросительные знаки?
Что касается гравюры Дройсхута, то этот портрет, формально являющийся
единственным, хоть как-то подтвержденным современниками, из-за своих
подозрительных странностей недолюбливается шекспировскими биографами, и они
предпочитают ему другие, относительно которых нет абсолютно никаких
доказательств, что на них действительно запечатлен Шекспир (или Шакспер), но
зато изображенные на них неизвестные мужчины безусловно похожи на живых
людей того времени. О портретах, когда-то украшавших музейные стены и
страницы роскошных шекспировских переизданий и оказавшихся фальсификациями,
я уже говорил. Из других наиболее известны так называемые чандосский и
графтонский портреты. На графтонском есть надпись, из которой явствует, что
изображенному на нем молодому человеку в 1588 году было 24 года, то есть
столько же, сколько и Шаксперу. Этого оказалось достаточно, чтобы уже
известный нам шекспировед Довер Уилсон поддержал предположение, что на
полотне представлен молодой Шекспир. Уилсон писал: "Однако никакого
подтверждения этому не существует, и я не прошу читателя верить в
подлинность портрета и не хочу даже убеждать в этом. Единственное, что я
полагаю, - он помогает забыть стратфордский бюст".
В этом интересном высказывании маститого ученого отметим его
недовольство существующими реалиями. Он (как и некоторые другие
стратфордианские авторитеты) не удовлетворен ни стратфордским бюстом (о его
первоначальном варианте он даже не упоминает), ни дройсхутовской гравюрой,
так как они не соответствуют его представлению о Шекспире, и поэтому он
хотел бы верить в подлинность других портретов, более соответствующих этому
представлению, несмотря на отсутствие каких-либо серьезных оснований.
Впрочем, Уилсон пытался какие-то основания все же найти. Он произвел
измерения, вычислил пропорции частей лица на графтонском портрете и нашел,
что эти пропорции совпадают с соответствующими пропорциями у стратфордского
бюста (в его настоящем виде!) и на дройсхутовской гравюре. Таким образом,
несмотря на бросающееся в глаза несходство этих трех изображений, у них, как
утверждал Уилсон, совпадают "пропорции частей лица".
В отличие от Уилсона, некоторые другие шекспироведы не критикуют
дройсхутовскую гравюру и даже пытаются "оживить" изображенную на ней
"фигуру", воспроизводя увеличенные репродукции отдельных ее частей -
например, одно лицо, но без волос, без воротника и пресловутого кафтана,
придающих, как писал А.А. Аникст, "облику Шекспира скованный и одеревенелый
вид". Я не говорю уже о всевозможных стилизованных преображениях этого
портрета современными художниками-иллюстраторами.
Не обошли своим вниманием дройсхутовскую гравюру и любители
"преображений" другого сорта - фальсификаторы реликвий. Давно высказывалось
предположение, что Дройсхут делал свою гравюру с какого-то прижизненного
портрета Шекспира. И вот, во второй половине прошлого века такой
"первопортрет" действительно появился. Некто миссис Флауэр приобрела и
подарила Шекспировскому мемориалу, а сотрудник Мемориала Эдгар Флауэр
представил экспертам живописный портрет (масло, на деревянной доске),
чрезвычайно похожий на дройсхутовскую гравюру, с надписью в левом верхнем
углу "Уилм Шекспир". Авторитетные эксперты Британского музея и Национальной
картинной галереи признали картину подлинной, написанной при жизни Шекспира.
Это была сенсация - наконец-то найден портрет Шекспира, да еще с его именем,
а заодно развеиваются зловредные подозрения насчет странностей
дройсхутовского творения! Картина с соответствующей разъясняющей табличкой
была экспонирована в Национальной картинной галерее, а знаменитый
шекспировед Сидни Ли поместил ее репродукцию на фронтисписе своего главного
труда "Жизнь Шекспира" (1898); долгое время потом такие репродукции украшали
различные переиздания Шекспира и труды о нем на разных языках. Однако
существовали и обосновывались сомнения в аутентичности этого портрета; но
только в 1966 году было произведено его исследование с применением
рентгеновских лучей, показавшее, что под портретом находится другая картина
- Мадонна с младенцем, вероятно, работы какого-то рядового итальянского
мастера XVI века. Предположение, что какой-то художник при жизни Шекспира
(или Шакспера) вздумал писать его портрет поверх старой итальянской картины,
достаточно фантастично - гораздо проще и дешевле писать портрет на новом
холсте или доске. По ряду других признаков специалисты заключили, что
"портрет" создан гораздо позже гравюры - вероятней всего, уже в следующем
столетии, то есть сфабрикован специально. За основу была взята
дройсхутовская гравюра, в старой же итальянской картине фальсификаторов,
очевидно, интересовала лишь потемневшая от времени деревянная панель.
Впрочем, защитники флауэровского портрета не перевелись и после этого:
теперь они надеются, что анализ пигмента или какое-то другое чудо
восстановят репутацию "ценнейшего и достовернейшего из всех изображений
Великого Барда"...
Итак, стратфордский памятник и Великое фолио - две важнейшие посмертные
реалии, лежащие на пересечении творческой биографии Уильяма Шекспира и
документальной биографии Уильяма Шакспера, - свидетельствуют, что, несмотря
на очевидную несовместимость этих личностей, между ними действительно
существует какая-то интригующая связь. Стратфордский культ возник не
случайно. Через несколько лет после смерти Шакспера, когда о нем уже мало
кто помнил, некие влиятельные люди специально позаботились о том, чтобы
потомки принимали его за Великого Барда (к тому времени тоже ушедшего из
жизни). И своей цели они, как мы знаем, достигли. Надолго.
Первые сомнения относительно истинности традиционных представлений о
личности автора "Гамлета", "Лира", "Бури" и сонетов стали появляться по мере
накопления фактов. Сегодняшние биографии Шекспира - это книги века, когда
научный подход к явлениям (или имитация такого подхода) является нормой.
Научный - значит, прежде всего, основанный на фактах. Поэтому эти биографии
изобилуют фактами. Документально подтвержденные факты о жизни и занятиях
Уильяма Шакспера из Стратфорда и его семьи, описание исторических событий и
различных сторон жизни елизаветинской Англии, ее культуры и культуры
европейского Ренессанса вообще, факты из биографий выдающихся личностей
эпохи - писателей, поэтов, артистов, государственных деятелей; параллельно -
анализ (в той или иной степени) шекспировского драматургического,
поэтического мастерства. Поскольку предполагаемые даты создания пьес уже
давно по возможности синхронизированы с фактами жизни Шакспера (который
везде, без каких-то оговорок, "просто" именуется Шекспиром), все это обилие
фактов позволяет создавать видимость цельного жизнеописания Великого Барда.
Но, с другой стороны, внимательный анализ и сопоставление фактов об Уильяме
Шакспере с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения,
обнаруживают их непримиримое противоречие, непреодолимую несовместимость, их
принадлежность к биографиям совершенно разных людей. Так рождаются сомнения
в истинности традиционной идентификации личности Великого Барда, сомнения,
получающие в дальнейшем все новые и новые подтверждения.
Но свой сегодняшний вид шекспировские биографии приобрели не сразу, а
постепенно, в результате длительной, продолжавшейся более трех веков
эволюции, связанной с накоплением и селекцией этих самых фактов, с общим
прогрессом исторической науки и применяемых ею методов проникновения в
прошлое человечества.
Вначале же, в первые десятилетия после смерти Шекспира, в целой Англии-
никто не пытается создать его биографию, рассказать о его жизни хоть
что-нибудь. Мы уже убедились, как чрезвычайно высоко оценивали образованные
современники его драматургию, поэзию. Однако ничего определенного о самом
авторе, о его личности эти современники (не говоря уже о других) упорно не
сообщали. Можно думать, что эти люди, воспитанные на греко-римской
культурной традиции, не знали о существовании биографического жанра, не
читали Плутарха и Светония и не интересовались личностями выдающихся людей
своего времени, которых они ставили не ниже героев, мудрецов и писателей
античности. Жизнь и смерть Уильяма Шекспира окружены чрезвычайно странным
полным молчанием его современников - не раздается ни звука, ни слова,
которые мы могли бы признать конкретно биографическими. Существует только
имя - одно имя, без плоти и крови.
Если бы так все и осталось, то проблема личности Шекспира, знаменитый
"шекспировский вопрос", вероятно, и не обрел бы столь беспрецедентной
остроты и масштабов, не вовлек бы в свою орбиту такую массу умов и
темпераментов во всем мире, принял бы более спокойную и знакомую по
нескольким другим именам и эпохам форму. Когда от автора дошли лишь его
произведения, а о нем самом вообще ничего определенного не известно, нет
никаких достоверных внешних следов, то и база для спора предельно сужается
рамками сугубо литературоведческих исследований. Не ведется же ныне особо
горячих дискуссий о личности Гомера...
Но вот в 1623 году выходит шекспировское Великое фолио с намеками и
указаниями в сторону Стратфорда и недавно сооруженного на стене тамошней
церкви небольшого памятника; в 1632 году издание повторяется. Зерно брошено,
ориентиры для еще не появившихся искателей и биографов обозначены, но время
для всходов еще не пришло. Слава великого драматурга растет, тысячи людей
прочитали его творения, но о нем самом по-прежнему никто ничего не сообщает
и никто специально в Стратфорд не едет. В 1634 году случайно оказавшийся там
лейтенант Хаммонд отмечает в дневнике, что обнаружил в местной церкви
аккуратный памятник "знаменитому английскому поэту мистеру Уильяму
Шекспиру", а также его земляку и другу Комбу, для которого, как сказали
Хаммонду, Шекспир однажды сочинил шутливую эпитафию.
Совсем молодой еще Милтон в своем посвященном Шекспиру стихотворении,
опубликованном в 1632 году во Втором фолио, как бы пытается ответить на
естественный вопрос об отсутствии хотя бы самого скромного жизнеописания
великого поэта: "Какая нужда моему Шекспиру, чтобы целая эпоха трудилась,
нагромождая камни над его почитаемыми священными останками, или чтобы они
были скрыты под устремленной к звездам пирамидой? Великий наследник Славы,
разве ты нуждаешься в столь слабом свидетельстве для твоего имени? Ты
воздвиг себе нетленный монумент в нашем удивлении и в нашем преклонении..."
Здесь Милтон повторяет и развивает взятый у Бена Джонсона образ "памятника
без надгробия". Опять дается высочайшая оценка шекспировским произведениям,
и опять мы видим, что вечная слава, которая суждена великим творениям
Шекспира, противопоставляется, отделяется от места, где захоронены его
бренные останки, которое тоже, казалось бы, должно быть священным.
Считается, что эти строки писались Милтоном в 1630 году, когда стратфордский
памятник уже восемь лет украшал стену церкви св. Троицы. Участвуя в
переиздании Великого фолио (неясно, кто рекомендовал молодого поэта
издателям), Милтон не мог не прочитать предпосланные ему стихотворения
Джонсона и Диггза и, казалось бы, должен был знать о стратфордском бюсте.
Однако он полностью игнорирует его существование, и это не может не вызвать
удивления.
Но время идет, посеянные создателями Великого фолио и стратфордского
"монумента" зерна начинают приносить плоды: ищущие сведений о Шекспире
энтузиасты обращают свои взоры к Стратфорду; происходит - от случая к случаю
- обмен небогатой информацией. В Стратфорд просачивается молва о знаменитом
поэте и драматурге Шекспире, из Стратфорда - разной степени достоверности
сведения о бывшем члене актерской труппы Шакспере; поскольку все участники
вяло текущего процесса считают, что речь идет об одном и том же человеке,
происходит медленная диффузия, постепенное смешение информации и
"взаимообогащение" ее источников элементами двух биографий {К тому же в
30-40-х гг. XVII в. еще были живы некоторые из инициаторов Великого фолио и
установки стратфордского памятника, которые без труда могли подпитывать этот
процесс целенаправленно.}. Хотя, как мы теперь знаем, окончательного
органического слияния этих двух биографий в одну все-таки не произошло в
силу их неустранимой несовместимости, которая станет заметной лишь позже,
когда масса фактов-элементов и степень их разнородности подойдут к
критическому уровню.
Наверное, первым биографом Шекспира можно считать Томаса Фуллера
(1608-1661), который в своей книге "История знаменитых людей Англии"
(опубликована посмертно в 1662 году), в разделе "Уорикшир" повторяет за
Джонсоном, Диггзом, Милтоном самую высокую оценку творчества Шекспира и при
этом мельком сообщает, что Шекспир родился и похоронен в
Стратфорде-на-Эйвоне. Год смерти Шекспира Фуллер не назвал, очевидно не
знал, так как в книге напечатано с его рукописи: "Умер в 16...". Если бы он
сам побывал в Стратфорде, то узнать год смерти Шакспера не представило бы
большого труда.
В коротких заметках Фуллера - всего несколько десятков строк -
чувствуется знакомство с отзывом Ф. Мереза и словами Бена Джонсона о слабом
владении Шекспира латынью и греческим. Фуллер отмечает, что Шекспир обладал
очень малой ученостью, и сравнивает его с самородком, который, подобно
корнуэллским алмазам, всем обязан природе, а не полировке. Далее Фуллер
пишет (не сообщая, от кого он это услышал), что между Шекспиром и Джонсоном
часто происходили словесные поединки, причем более образованный Джонсон
напоминал тяжеловооруженный, но неповоротливый испанский галеон, в то время
как Шекспир, подобно более легкому, но и более поворотливому английскому
военному кораблю, имел преимущество благодаря своему уму и
изобретательности. Конкретно же биографические сведения, которые смог добыть
и сообщить своим читателям Фуллер (считается, что он писал этот раздел в
40-х годах), сводятся, таким образом, к минимуму: Шекспир родился и умер в
Стратфорде-на-Эйвоне и был человеком малообразованным. Однако характеристика
великого поэта и драматурга как человека малообразованного свидетельствует о
весьма поверхностном знакомстве самого Фуллера с поэтическими и
драматургическими произведениями Шекспира, в которых впоследствии более
внимательные и эрудированные исследователи обнаружили несомненные и
многочисленные следы уникальной образованности, глубокой культуры их автора.
Несмотря на это, строки, написанные скромным английским священником с
чьих-то слов через тридцать лет после смерти Шакспера и через двадцать после
выхода Великого фолио, послужили отправной точкой для последующих биографов.
Именно эти несколько строк впервые определенно (а не намеками, как в Фолио и
в надписи на памятнике) связали творчество Потрясающего Копьем со
стратфордскими реликвиями, вернее - с реликвией, ибо, кроме памятника в
церкви св. Троицы, все другие, ныне удивляющие нас подлинные реалии Уильяма
Шакспера, покоились еще в безвестности на чердаках и архивных полках.
Интересно, что в своих заметках о Бене Джонсоне, по объему тоже не
очень обширных (но все же вдвое больших, чем о Шекспире), Фуллер
рассказывает кое-что о семье Джонсона, о его детстве, образовании, сообщает
дату его смерти (неточно: 1638 вместо 1637). Несмотря на поверхностный, по
сегодняшним критериям, характер фуллеровских заметок о Джонсоне, написанных
тоже по сведениям, полученным из вторых или даже третьих рук, фигура этого
поэта обрисована гораздо отчетливей, чем Шекспира, благодаря нескольким
конкретным биографическим фактам.
Первые (насколько известно) попытки изучения в Стратфорде фактов о
личности Шекспира (то есть Шакспера) были сделаны в то же время, когда
появилась книга Фуллера. Этим занялся священник Уорд, получивший в 1662 году
приход в Стратфорде. В то время в городке, наверное, оставалось несколько
старожилов, помнивших о Шакспере или слышавших о нем. Недалеко от Стратфорда
жила еще госпожа Барнард, внучка Шакспера (она умерла только в 1670 году на
61-м году жизни). Однако за 19 лет своей службы в Стратфорде Уорд узнал
немногое, судя по его сохранившимся дневниковым записям. Он пишет: "Я
слышал, что мистер Шекспир (в его транскрипции - Shakespear) был человеком
простого (врожденного) ума без какого бы то ни было образования. В молодые
годы он постоянно бывал в театре, потом жил в Стратфорде и снабжал сцену
двумя пьесами ежегодно, и это приносило ему такой большой доход, что он
тратил, как я слышал, около тысячи фунтов в год". Уорд узнал также, что у
Шакспера было две дочери, знает он и где живет его внучка леди (по второму
мужу) Барнард - неизвестно, виделся ли он с ней. Как сказали Уорду, Шакспер
умер от "лихорадки", которая началась у него после крепкой выпивки с
Дрейтоном и Беном Джонсоном.
Многие шекспироведы склонны сегодня критически относиться к этим
записям Уорда, ибо они рисуют неприемлемый для них образ великого человека.
Можно согласиться, что Уорд вряд ли проверял все эти полученные от своих
прихожан сведения, но нельзя отрицать, что некоторые из них хорошо
согласуются с известными теперь (но наверняка неизвестными Уорду) другими
реалиями существования Уильяма Шакспера, с его занятиями, с его завещанием.
Следы и отголоски реального существования Уильяма Шакспера довольно легко
отслаиваются в записях Уорда от наивных домыслов и анекдотов о какой-то
связи стратфордца с творчеством и о его огромных от этого доходах.
Действительно, память о том, что один из самых состоятельных людей города,
красивый настенный памятник которому есть в местном храме, подолгу жил в
Многочисленные странности гравюры Дройсхута требуют, конечно, какого-то
объяснения от биографов-стратфордианцев, и они чаще всего предлагают самое
простое - указывают на молодость Дройсхута (в 1623 году ему было всего 22
года), неопытность, скромные творческие возможности. Так, С. Шенбаум пишет:
"Едва ли он (Дройсхут. - И. Г.) имел большой опыт в своем ремесле. Каким
образом он получил этот заказ, мы не знаем; возможно, его гонорар был столь
же скромным, как и его дарование" {21}. Подобные утверждения свидетельствуют
о слабом знакомстве некоторых маститых шекспироведов с творческой биографией
Дройсхута. Ведь всего лишь через два года им была выполнена гравюра-портрет
самого герцога Бэкингема, отличающаяся как профессиональным мастерством, так
и реалистическим изображением всех деталей костюма, несомненным сходством
лица Бэкингема с другими его портретами. Уже одно то обстоятельство, что
Дройсхут получил заказ от первого вельможи королевства (или от кого-то из
его приближенных), говорит о его высокой репутации как гравера и
портретиста. Рекомендовать Дройсхута герцогу мог кто-то из инициаторов
Великого фолио, от которых Бэкингем, как мы увидим дальше, был не так далек
{Можно указать и на другую - более известную - работу Мартина Дройсхута -
гравюру, изображающую Джона Донна в смертном саване (1632). Здесь тоже
обращает на себя внимание не только высокий профессиональный уровень работы,
но и полное сходство этого графического изображения поэта-священника со
скульптурой работы Николаса Стоуна в соборе св. Павла. Таким образом,
Дройсхут, когда нужно, умел делать гравюры-портреты без шекспировских
"странностей".}.
Представить и объяснить публике столь странный портрет Потрясающего
Копьем взялся все тот же неутомимый Бен Джонсон. Кроме замечательной поэмы и
текста обращения от имени двух членов актерской труппы Бен написал еще одно
- специальное - стихотворение "К читателю", помещенное на развороте с
гравюрой Дройсхута. Этот подлинный маленький поэтический шедевр остроумия и
двусмысленности непросто передать на другом языке даже в подстрочнике;
поэтому кроме подстрочника полезно будет привести и английский оригинал.
Итак, Джонсон обращается к читателю: "Эта фигура, которую ты видишь здесь
помещенной,/ Была для благородного Шекспира вырезана;/ В ней гравер вел
борьбу/ С природой, чтобы превзойти саму жизнь:/ О, если бы только он смог
нарисовать его ум/ Так же хорошо, как он схватил/ Его лицо; гравюра
превзошла бы все,/ Когда-либо написанное на меди,/ Но так как он не смог,
то, читатель, смотри/ Не на его портрет, а в его книгу/".
{"This figure that thou here seest put, It was for gentle Shakespeare
cut; Wherein the graver had a strife With nature, to outdo the life: O,
could he but have drawn his wit As well in brass, as he hath hit His face;
the print would then suprass All, that was ever writ in brass, But, since he
cannot, reader, look Not on his picture, but his book".}
Некоторые нестратфордианцы обращают внимание на то, что английское has
hit his face (нашел, схватил его лицо) произносится почти как has hid his
face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсон это учитывал, предназначая второй
вариант для посвященных. Такой оборот очень хорошо согласуется с "фигурой",
которая "была для благородного Шекспира вырезана", и с борьбой, которую
пришлось вести художнику, "чтобы превзойти (выйти за пределы) саму жизнь".
Действительно, зачем бы иначе художнику потребовалось выходить за пределы
жизни, создавая лицо "фигуры"? Джонсон, указывают нестратфордианцы, хвалит
Дройсхута за то, что тому удалось создать превосходную маску, скрывающую
подлинного автора, подлинного Великого Барда, но так как на рисунке
невозможно изобразить его ум, то читателям остается лишь изучать его
произведения. Кстати, в джонсоновском поэтическом наследии есть интересное
стихотворение {21}, обращенное к некоему художнику, которого Джонсон
"инструктирует", как надо изображать то, что не может позировать. Творя
вымышленный образ, художник состязается с самой природой, пытается превзойти
самую жизнь.
Итак, нестратфордианцы, указывая на многочисленные странности и
двусмысленности дройсхутовского портрета и сопровождающего его стихотворения
Джонсона, делают вывод, что портрет "сконструирован" художником по желанию
заказчиков и на нем изображен вообще не какой-то конкретный человек, а то,
что Джонсон назвал "фигурой" - нарочито нежизненная маска. Хитроумная
гравюра, сопровождаемая двусмысленным обращением, как бы подтрунивает над
наивным (непосвященным) читателем, перед глазами которого, как говорит
Джонсон во втором своем стихотворении, невидимый Шекспир "потрясает своим
копьем".
Стратфордианские авторы обычно стараются "не копаться" в
двусмысленностях джонсоновского обращения к читателю по поводу портрета,
мимоходом отмечая, что Джонсон-де критически оценивает работу Дройсхута.
Иные, наоборот, считают, что Джонсону гравюра понравилась, и, вероятно, он
нашел в ней сходство с покойным Бардом - иначе зачем бы он и другие
составители стали ее помещать в Фолио.
Такой авторитет, как С. Шенбаум, в своей обстоятельной шекспировской
биографии касается этого стихотворения лишь мимоходом, осторожно сообщая:
"Джонсон смог заставить себя написать несколько превосходных похвальных
строк... Без сомнения, лишь чрезмерно проницательный читатель обнаружит
скрытую насмешку в заключительных словах Джонсона" {23}.
Да, действительно, заключительные слова Джонсона звучат достаточно
внятно. Но понимать их можно далеко не однозначно, особенно в контексте
всего стихотворения и уникальных особенностей дройсхутовской "фигуры". И
вообще, возьмется ли кто-либо утверждать, что помещать в книге на видном
месте рядом с портретом автора специальное стихотворение, в котором
читателям рекомендуется на этот портрет не смотреть, - дело обычное...
Дройсхутовская "фигура" была перепечатана без изменений в следующем,
Втором фолио, вышедшем через десятилетие, в 1632 году. А еще через восемь
лет, в 1640 году, то есть уже после смерти Бена Джонсона, издатель Джон
Бенсон (интересное совпадение) выпускает собрание (без больших поэм)
поэтических произведений Шекспира; там же подборка стихотворений,
посвященных его памяти, и гравюра с его изображением - с инициалами другого
гравера. Рисунок этот малоизвестен и крайне редко воспроизводится даже в
специальной литературе. Черты лица здесь различимы не так отчетливо, как в
Великом фолио (формат листа октаво - четверть от фолио), но влияние гравюры
Дройсхута бесспорно - особенно в изображении лица, волос, воротника. Есть и
новшества: голова повернута не вправо, а влево, на правое плечо накинут
плащ; левая рука (в перчатке) держит оливковую ветвь с плодами, вокруг
головы - подобие ореола.
Под этой гравюрой помещено короткое стихотворение, иронически
перекликающееся с джонсоновским обращением к читателю в Великом фолио:
"Эта Тень - и есть прославленный Шекспир? Душа века,
Предмет восторгов? источник наслаждения? чудо нашей сцены".
Джонсоновская "фигура" стала "тенью", и три вопросительных знака подряд
выглядят весьма интригующе. Обращение к читателю, подписанное инициалами
издателя, и помещенные в книге стихотворения других поэтов исполнены
глубокого преклонения перед Бардом, - что же могут означать эти
двусмысленные, загадочные вопросительные знаки?
Что касается гравюры Дройсхута, то этот портрет, формально являющийся
единственным, хоть как-то подтвержденным современниками, из-за своих
подозрительных странностей недолюбливается шекспировскими биографами, и они
предпочитают ему другие, относительно которых нет абсолютно никаких
доказательств, что на них действительно запечатлен Шекспир (или Шакспер), но
зато изображенные на них неизвестные мужчины безусловно похожи на живых
людей того времени. О портретах, когда-то украшавших музейные стены и
страницы роскошных шекспировских переизданий и оказавшихся фальсификациями,
я уже говорил. Из других наиболее известны так называемые чандосский и
графтонский портреты. На графтонском есть надпись, из которой явствует, что
изображенному на нем молодому человеку в 1588 году было 24 года, то есть
столько же, сколько и Шаксперу. Этого оказалось достаточно, чтобы уже
известный нам шекспировед Довер Уилсон поддержал предположение, что на
полотне представлен молодой Шекспир. Уилсон писал: "Однако никакого
подтверждения этому не существует, и я не прошу читателя верить в
подлинность портрета и не хочу даже убеждать в этом. Единственное, что я
полагаю, - он помогает забыть стратфордский бюст".
В этом интересном высказывании маститого ученого отметим его
недовольство существующими реалиями. Он (как и некоторые другие
стратфордианские авторитеты) не удовлетворен ни стратфордским бюстом (о его
первоначальном варианте он даже не упоминает), ни дройсхутовской гравюрой,
так как они не соответствуют его представлению о Шекспире, и поэтому он
хотел бы верить в подлинность других портретов, более соответствующих этому
представлению, несмотря на отсутствие каких-либо серьезных оснований.
Впрочем, Уилсон пытался какие-то основания все же найти. Он произвел
измерения, вычислил пропорции частей лица на графтонском портрете и нашел,
что эти пропорции совпадают с соответствующими пропорциями у стратфордского
бюста (в его настоящем виде!) и на дройсхутовской гравюре. Таким образом,
несмотря на бросающееся в глаза несходство этих трех изображений, у них, как
утверждал Уилсон, совпадают "пропорции частей лица".
В отличие от Уилсона, некоторые другие шекспироведы не критикуют
дройсхутовскую гравюру и даже пытаются "оживить" изображенную на ней
"фигуру", воспроизводя увеличенные репродукции отдельных ее частей -
например, одно лицо, но без волос, без воротника и пресловутого кафтана,
придающих, как писал А.А. Аникст, "облику Шекспира скованный и одеревенелый
вид". Я не говорю уже о всевозможных стилизованных преображениях этого
портрета современными художниками-иллюстраторами.
Не обошли своим вниманием дройсхутовскую гравюру и любители
"преображений" другого сорта - фальсификаторы реликвий. Давно высказывалось
предположение, что Дройсхут делал свою гравюру с какого-то прижизненного
портрета Шекспира. И вот, во второй половине прошлого века такой
"первопортрет" действительно появился. Некто миссис Флауэр приобрела и
подарила Шекспировскому мемориалу, а сотрудник Мемориала Эдгар Флауэр
представил экспертам живописный портрет (масло, на деревянной доске),
чрезвычайно похожий на дройсхутовскую гравюру, с надписью в левом верхнем
углу "Уилм Шекспир". Авторитетные эксперты Британского музея и Национальной
картинной галереи признали картину подлинной, написанной при жизни Шекспира.
Это была сенсация - наконец-то найден портрет Шекспира, да еще с его именем,
а заодно развеиваются зловредные подозрения насчет странностей
дройсхутовского творения! Картина с соответствующей разъясняющей табличкой
была экспонирована в Национальной картинной галерее, а знаменитый
шекспировед Сидни Ли поместил ее репродукцию на фронтисписе своего главного
труда "Жизнь Шекспира" (1898); долгое время потом такие репродукции украшали
различные переиздания Шекспира и труды о нем на разных языках. Однако
существовали и обосновывались сомнения в аутентичности этого портрета; но
только в 1966 году было произведено его исследование с применением
рентгеновских лучей, показавшее, что под портретом находится другая картина
- Мадонна с младенцем, вероятно, работы какого-то рядового итальянского
мастера XVI века. Предположение, что какой-то художник при жизни Шекспира
(или Шакспера) вздумал писать его портрет поверх старой итальянской картины,
достаточно фантастично - гораздо проще и дешевле писать портрет на новом
холсте или доске. По ряду других признаков специалисты заключили, что
"портрет" создан гораздо позже гравюры - вероятней всего, уже в следующем
столетии, то есть сфабрикован специально. За основу была взята
дройсхутовская гравюра, в старой же итальянской картине фальсификаторов,
очевидно, интересовала лишь потемневшая от времени деревянная панель.
Впрочем, защитники флауэровского портрета не перевелись и после этого:
теперь они надеются, что анализ пигмента или какое-то другое чудо
восстановят репутацию "ценнейшего и достовернейшего из всех изображений
Великого Барда"...
Итак, стратфордский памятник и Великое фолио - две важнейшие посмертные
реалии, лежащие на пересечении творческой биографии Уильяма Шекспира и
документальной биографии Уильяма Шакспера, - свидетельствуют, что, несмотря
на очевидную несовместимость этих личностей, между ними действительно
существует какая-то интригующая связь. Стратфордский культ возник не
случайно. Через несколько лет после смерти Шакспера, когда о нем уже мало
кто помнил, некие влиятельные люди специально позаботились о том, чтобы
потомки принимали его за Великого Барда (к тому времени тоже ушедшего из
жизни). И своей цели они, как мы знаем, достигли. Надолго.
Первые сомнения относительно истинности традиционных представлений о
личности автора "Гамлета", "Лира", "Бури" и сонетов стали появляться по мере
накопления фактов. Сегодняшние биографии Шекспира - это книги века, когда
научный подход к явлениям (или имитация такого подхода) является нормой.
Научный - значит, прежде всего, основанный на фактах. Поэтому эти биографии
изобилуют фактами. Документально подтвержденные факты о жизни и занятиях
Уильяма Шакспера из Стратфорда и его семьи, описание исторических событий и
различных сторон жизни елизаветинской Англии, ее культуры и культуры
европейского Ренессанса вообще, факты из биографий выдающихся личностей
эпохи - писателей, поэтов, артистов, государственных деятелей; параллельно -
анализ (в той или иной степени) шекспировского драматургического,
поэтического мастерства. Поскольку предполагаемые даты создания пьес уже
давно по возможности синхронизированы с фактами жизни Шакспера (который
везде, без каких-то оговорок, "просто" именуется Шекспиром), все это обилие
фактов позволяет создавать видимость цельного жизнеописания Великого Барда.
Но, с другой стороны, внимательный анализ и сопоставление фактов об Уильяме
Шакспере с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения,
обнаруживают их непримиримое противоречие, непреодолимую несовместимость, их
принадлежность к биографиям совершенно разных людей. Так рождаются сомнения
в истинности традиционной идентификации личности Великого Барда, сомнения,
получающие в дальнейшем все новые и новые подтверждения.
Но свой сегодняшний вид шекспировские биографии приобрели не сразу, а
постепенно, в результате длительной, продолжавшейся более трех веков
эволюции, связанной с накоплением и селекцией этих самых фактов, с общим
прогрессом исторической науки и применяемых ею методов проникновения в
прошлое человечества.
Вначале же, в первые десятилетия после смерти Шекспира, в целой Англии-
никто не пытается создать его биографию, рассказать о его жизни хоть
что-нибудь. Мы уже убедились, как чрезвычайно высоко оценивали образованные
современники его драматургию, поэзию. Однако ничего определенного о самом
авторе, о его личности эти современники (не говоря уже о других) упорно не
сообщали. Можно думать, что эти люди, воспитанные на греко-римской
культурной традиции, не знали о существовании биографического жанра, не
читали Плутарха и Светония и не интересовались личностями выдающихся людей
своего времени, которых они ставили не ниже героев, мудрецов и писателей
античности. Жизнь и смерть Уильяма Шекспира окружены чрезвычайно странным
полным молчанием его современников - не раздается ни звука, ни слова,
которые мы могли бы признать конкретно биографическими. Существует только
имя - одно имя, без плоти и крови.
Если бы так все и осталось, то проблема личности Шекспира, знаменитый
"шекспировский вопрос", вероятно, и не обрел бы столь беспрецедентной
остроты и масштабов, не вовлек бы в свою орбиту такую массу умов и
темпераментов во всем мире, принял бы более спокойную и знакомую по
нескольким другим именам и эпохам форму. Когда от автора дошли лишь его
произведения, а о нем самом вообще ничего определенного не известно, нет
никаких достоверных внешних следов, то и база для спора предельно сужается
рамками сугубо литературоведческих исследований. Не ведется же ныне особо
горячих дискуссий о личности Гомера...
Но вот в 1623 году выходит шекспировское Великое фолио с намеками и
указаниями в сторону Стратфорда и недавно сооруженного на стене тамошней
церкви небольшого памятника; в 1632 году издание повторяется. Зерно брошено,
ориентиры для еще не появившихся искателей и биографов обозначены, но время
для всходов еще не пришло. Слава великого драматурга растет, тысячи людей
прочитали его творения, но о нем самом по-прежнему никто ничего не сообщает
и никто специально в Стратфорд не едет. В 1634 году случайно оказавшийся там
лейтенант Хаммонд отмечает в дневнике, что обнаружил в местной церкви
аккуратный памятник "знаменитому английскому поэту мистеру Уильяму
Шекспиру", а также его земляку и другу Комбу, для которого, как сказали
Хаммонду, Шекспир однажды сочинил шутливую эпитафию.
Совсем молодой еще Милтон в своем посвященном Шекспиру стихотворении,
опубликованном в 1632 году во Втором фолио, как бы пытается ответить на
естественный вопрос об отсутствии хотя бы самого скромного жизнеописания
великого поэта: "Какая нужда моему Шекспиру, чтобы целая эпоха трудилась,
нагромождая камни над его почитаемыми священными останками, или чтобы они
были скрыты под устремленной к звездам пирамидой? Великий наследник Славы,
разве ты нуждаешься в столь слабом свидетельстве для твоего имени? Ты
воздвиг себе нетленный монумент в нашем удивлении и в нашем преклонении..."
Здесь Милтон повторяет и развивает взятый у Бена Джонсона образ "памятника
без надгробия". Опять дается высочайшая оценка шекспировским произведениям,
и опять мы видим, что вечная слава, которая суждена великим творениям
Шекспира, противопоставляется, отделяется от места, где захоронены его
бренные останки, которое тоже, казалось бы, должно быть священным.
Считается, что эти строки писались Милтоном в 1630 году, когда стратфордский
памятник уже восемь лет украшал стену церкви св. Троицы. Участвуя в
переиздании Великого фолио (неясно, кто рекомендовал молодого поэта
издателям), Милтон не мог не прочитать предпосланные ему стихотворения
Джонсона и Диггза и, казалось бы, должен был знать о стратфордском бюсте.
Однако он полностью игнорирует его существование, и это не может не вызвать
удивления.
Но время идет, посеянные создателями Великого фолио и стратфордского
"монумента" зерна начинают приносить плоды: ищущие сведений о Шекспире
энтузиасты обращают свои взоры к Стратфорду; происходит - от случая к случаю
- обмен небогатой информацией. В Стратфорд просачивается молва о знаменитом
поэте и драматурге Шекспире, из Стратфорда - разной степени достоверности
сведения о бывшем члене актерской труппы Шакспере; поскольку все участники
вяло текущего процесса считают, что речь идет об одном и том же человеке,
происходит медленная диффузия, постепенное смешение информации и
"взаимообогащение" ее источников элементами двух биографий {К тому же в
30-40-х гг. XVII в. еще были живы некоторые из инициаторов Великого фолио и
установки стратфордского памятника, которые без труда могли подпитывать этот
процесс целенаправленно.}. Хотя, как мы теперь знаем, окончательного
органического слияния этих двух биографий в одну все-таки не произошло в
силу их неустранимой несовместимости, которая станет заметной лишь позже,
когда масса фактов-элементов и степень их разнородности подойдут к
критическому уровню.
Наверное, первым биографом Шекспира можно считать Томаса Фуллера
(1608-1661), который в своей книге "История знаменитых людей Англии"
(опубликована посмертно в 1662 году), в разделе "Уорикшир" повторяет за
Джонсоном, Диггзом, Милтоном самую высокую оценку творчества Шекспира и при
этом мельком сообщает, что Шекспир родился и похоронен в
Стратфорде-на-Эйвоне. Год смерти Шекспира Фуллер не назвал, очевидно не
знал, так как в книге напечатано с его рукописи: "Умер в 16...". Если бы он
сам побывал в Стратфорде, то узнать год смерти Шакспера не представило бы
большого труда.
В коротких заметках Фуллера - всего несколько десятков строк -
чувствуется знакомство с отзывом Ф. Мереза и словами Бена Джонсона о слабом
владении Шекспира латынью и греческим. Фуллер отмечает, что Шекспир обладал
очень малой ученостью, и сравнивает его с самородком, который, подобно
корнуэллским алмазам, всем обязан природе, а не полировке. Далее Фуллер
пишет (не сообщая, от кого он это услышал), что между Шекспиром и Джонсоном
часто происходили словесные поединки, причем более образованный Джонсон
напоминал тяжеловооруженный, но неповоротливый испанский галеон, в то время
как Шекспир, подобно более легкому, но и более поворотливому английскому
военному кораблю, имел преимущество благодаря своему уму и
изобретательности. Конкретно же биографические сведения, которые смог добыть
и сообщить своим читателям Фуллер (считается, что он писал этот раздел в
40-х годах), сводятся, таким образом, к минимуму: Шекспир родился и умер в
Стратфорде-на-Эйвоне и был человеком малообразованным. Однако характеристика
великого поэта и драматурга как человека малообразованного свидетельствует о
весьма поверхностном знакомстве самого Фуллера с поэтическими и
драматургическими произведениями Шекспира, в которых впоследствии более
внимательные и эрудированные исследователи обнаружили несомненные и
многочисленные следы уникальной образованности, глубокой культуры их автора.
Несмотря на это, строки, написанные скромным английским священником с
чьих-то слов через тридцать лет после смерти Шакспера и через двадцать после
выхода Великого фолио, послужили отправной точкой для последующих биографов.
Именно эти несколько строк впервые определенно (а не намеками, как в Фолио и
в надписи на памятнике) связали творчество Потрясающего Копьем со
стратфордскими реликвиями, вернее - с реликвией, ибо, кроме памятника в
церкви св. Троицы, все другие, ныне удивляющие нас подлинные реалии Уильяма
Шакспера, покоились еще в безвестности на чердаках и архивных полках.
Интересно, что в своих заметках о Бене Джонсоне, по объему тоже не
очень обширных (но все же вдвое больших, чем о Шекспире), Фуллер
рассказывает кое-что о семье Джонсона, о его детстве, образовании, сообщает
дату его смерти (неточно: 1638 вместо 1637). Несмотря на поверхностный, по
сегодняшним критериям, характер фуллеровских заметок о Джонсоне, написанных
тоже по сведениям, полученным из вторых или даже третьих рук, фигура этого
поэта обрисована гораздо отчетливей, чем Шекспира, благодаря нескольким
конкретным биографическим фактам.
Первые (насколько известно) попытки изучения в Стратфорде фактов о
личности Шекспира (то есть Шакспера) были сделаны в то же время, когда
появилась книга Фуллера. Этим занялся священник Уорд, получивший в 1662 году
приход в Стратфорде. В то время в городке, наверное, оставалось несколько
старожилов, помнивших о Шакспере или слышавших о нем. Недалеко от Стратфорда
жила еще госпожа Барнард, внучка Шакспера (она умерла только в 1670 году на
61-м году жизни). Однако за 19 лет своей службы в Стратфорде Уорд узнал
немногое, судя по его сохранившимся дневниковым записям. Он пишет: "Я
слышал, что мистер Шекспир (в его транскрипции - Shakespear) был человеком
простого (врожденного) ума без какого бы то ни было образования. В молодые
годы он постоянно бывал в театре, потом жил в Стратфорде и снабжал сцену
двумя пьесами ежегодно, и это приносило ему такой большой доход, что он
тратил, как я слышал, около тысячи фунтов в год". Уорд узнал также, что у
Шакспера было две дочери, знает он и где живет его внучка леди (по второму
мужу) Барнард - неизвестно, виделся ли он с ней. Как сказали Уорду, Шакспер
умер от "лихорадки", которая началась у него после крепкой выпивки с
Дрейтоном и Беном Джонсоном.
Многие шекспироведы склонны сегодня критически относиться к этим
записям Уорда, ибо они рисуют неприемлемый для них образ великого человека.
Можно согласиться, что Уорд вряд ли проверял все эти полученные от своих
прихожан сведения, но нельзя отрицать, что некоторые из них хорошо
согласуются с известными теперь (но наверняка неизвестными Уорду) другими
реалиями существования Уильяма Шакспера, с его занятиями, с его завещанием.
Следы и отголоски реального существования Уильяма Шакспера довольно легко
отслаиваются в записях Уорда от наивных домыслов и анекдотов о какой-то
связи стратфордца с творчеством и о его огромных от этого доходах.
Действительно, память о том, что один из самых состоятельных людей города,
красивый настенный памятник которому есть в местном храме, подолгу жил в