Страница:
русский язык (как и на другие языки). А нам здесь важна именно точность,
адекватность в передаче смысла каждого предложения. Поэтому посмотрим, как
поэма выглядит в прозаическом переводе, не претендующем на окончательность,
но сделанном с учетом как научных комментариев в западных академических
изданиях, так и опыта русских переводов этого произведения.
ФЕНИКС И ГОЛУБЬ
Пусть эта громкоголосая птица
На одиноком дереве Аравии
Будет печальным глашатаем, голосу которого
Повинуются все чистые (целомудренные, преданные) крылья.
Но ты, визгливый посланец,
Мрачный предвестник дьявола,
Прорицатель лихорадочной агонии,
Не приближайся к ним.
От этой торжественной церемонии
Отлучены все хищные (тиранические) крылья
Кроме орла, пернатого короля.
Это должно строго соблюдаться при погребении.
Пусть священником в белом стихаре,
Исполняющим похоронную музыку (реквием),
Будет смерть - предчувствующий лебедь*,
Чтобы реквием не утратил свою торжественность.
А ты, живущий три срока ворон,
Своим дыханием окрашивающий
В черное свой выводок",
Ты тоже пойдешь вместе с нашими плакальщиками.
Возглашается антифон**:
Любовь и Постоянство умерли,
Феникс и Голубь исчезли отсюда
В обоюдном пламени.
Такова была их любовь, что двое
Стали одной сущностью.
Между двумя отдельными существами - никакого разделения.
Любовь убила число.
Собственные сердца у каждого, но не раздельные,
Расстояние, но не пространство
Между Голубем и его Королевой.
Только с ними такое чудо было возможным.
Так сияла их (между ними) любовь,
Что Голубь видел свое право
Сгореть на глазах у Феникс***.
Каждый для другого был как собственное "я".
Обладатели здравого смысла испуганы,
Что сущность обернулась не тем, чем казалась.
Одной Природы двойное имя
Обозначает здесь не одного и не двоих.
Пораженный Разум
Видит раздельное, ставшее единым (нераздельным).
"Само" оказалось не "тем",
Простое обернулось сложнейшим.
Тогда он вскричал: как же двое
Могли достичь такого гармоничного единства -
Ведь раздельность всегда остается заметной.
Но непостижимое для
Разума может понять и объяснить Любовь.
После чего он исполнил эту погребальную Песнь (Плач)
О Феникс и Голубе,
Властителях духа и звездах Любви,
Как Хор на их Трагической Сцене.
ПЛАЧ
Красота, Верность, Совершенство,
Милосердие, Благородная Простота
Здесь лежат, стали прахом (пеплом).
Смерть стала Гнездом Феникс,
И верное сердце Голубя
Обрело покой в вечности.
Они не оставили потомства,
Но это не признак их бессилия.
Их брак был чистым (целомудренным).
Что-то может казаться
Верностью, но ее нет,
Красота может похваляться, но это не она.
Верность и красота погребены здесь.
К этой урне пусть направятся те,
Кто верен, кто справедлив.
Об этих умерших птицах вздохнет молящийся.
(WILLIAM SHAKE-SPEARE)
{* Лебедь поет, предчувствуя смерть ("лебединая песнь"). Старинное
поверье, по-разному толкуемое комментаторами.}
{** Антифон - церковное пение, когда хор разбивается на два попеременно
поющих полухория.}
{*** Другой смысловой вариант: "Голубь видел себя в глазах Феникс,
объятым пламенем".}
Прозаический перевод - почти подстрочник близко передает смысл, но не
поэтическое звучание, музыку оригинала-реквиема. Поэтому будет полезно для
читателя прочитать поэму и в наиболее известном переводе В. Левика,
помещенном в самом авторитетном русском Полном собрании сочинений Шекспира
(I960) {В дальнейшем все произведения Шекспира цитируются по этому собранию
сочинений, за исключением подстрочников, сделанных автором книги. - Прим.
ред.}, в последнем, восьмом, томе:
ФЕНИКС и ГОЛУБКА
Птица с голосом как гром,
Житель важный пальм пустынных,
Сбор труби для птиц невинных,
Чистых сердцем и крылом!
Ты же, хриплый нелюдим,
Злобных демонов наместник,
Смерти сумрачный предвестник,
Прочь! не приближайся к ним!
Кровопийца нам не брат,
Хищных птиц сюда не нужно,
Лишь орла мы просим дружно
На торжественный обряд.
Тот, кто знает свой черед,
Час кончины неизбежной, -
Дьякон в ризе белоснежной,
Лебедь песню нам споет.
Ты, чей трижды длинен путь,
Чье дыханье - смерть надежде,
Ворон в траурной одежде,
Плачь и плакальщиком будь.
Возглашаем антифон:
Все - и страсть и верность - хрупко!
Где ты, феникс, где голубка?
Их огонь огнем спален.
Так слились одна с другим,
Душу так душа любила,
Что любовь число убила -
Двое сделались одним.
Всюду врозь, но вместе всюду,
Меж двоих исчез просвет.
Не срослись, но щели нет, -
Все дивились им, как чуду.
Так сроднились их черты,
Что себе себя же вскоре
Он открыл в любимом взоре, -
"Ты" - как "я", и "я" - как "ты".
И смешались их права:
Стало тождеством различье,
Тот же лик в двойном обличье,
Не один, а все ж не два!
Ум с ума сходил на том,
Что "не то" на деле - "то же",
Сходно все и все несхоже,
Сложность явлена в простом.
Стало ясно: если два
В единицу превратилось,
Если разность совместилась,
Ум неправ, любовь права.
Славь же, смертный, и зови
Две звезды с небес любви,
Скорбно плача у гробницы
Феникса и голубицы.
ПЛАЧ
Юность, верность, красота,
Прелесть сердца, чистота
Здесь лежат, сомкнув уста.
Феникс умер, и она
Отошла, ему верна,
В царство вечности и сна.
Не бесплоден был, о нет,
Брак, бездетный столько лет, -
То невинности обет.
Если верность иль - увы! -
Красоту найдете вы -
То обман, они мертвы.
Ты, кто верен и любим,
Помолись на благо им
Перед камнем гробовым.
Перевод В.Левика выполнен на более высоком поэтическом уровне, чем
переводы его предшественников, и содержит меньше фактических неточностей,
отступлений от смысла и реалий оригинала. Однако, следуя за этими
предшественниками, переводчик допускает грубую ошибку, изменив пол обеих
птиц на противоположный. Ведь в оригинале поэмы, в английском тексте, речь
идет не о Фениксе и Голубке, а о Голубе и его подруге Феникс! Это легко
обнаружить, так как в восьмой и девятой строфах к Голубю отнесено
притяжательное местоимение мужского рода, а Феникс названа королевой. Кроме
того, как мы увидим дальше, в произведениях других поэтов, опубликованных
вместе с шекспировской поэмой в том же поэтическом сборнике и посвященных
этим же таинственным "птицам", Феникс совершенно определенно и бесспорно
является женщиной, а Голубь - мужчиной. Но переводчики поэмы на русский язык
сами этого старинного сборника не читали, полу героев значения не придавали,
тем паче, что заглавие "Феникс и Голубка" звучит благозвучней, чем наоборот.
Так повелось с легкой руки П.А.Каншина, впервые переведшего поэму сто лет
назад (1893). Более удивительно, что ошибку, искажающую текст поэмы и
мешающую постижению ее смысла, не заметили в течение столетия несколько
поколений научных редакторов и комментаторов. И только после того, как в
статье, опубликованной в академических "Шекспировских чтениях 1984" я
обратил внимание наших шекспироведов на эту ошибку, она была устранена в
новом переводе Д.Щедровицкого {Однако во многих случаях перевод В.Левика
продолжает печататься без каких-либо изменений или оговорок. В 1999 г.
необходимые минимальные поправки в этот перевод были внесены
С.А.Макуренковой в издании: Уильям Шекспир. Лирика. М., Эксмо-Пресс.}.
Прочитав поэму, мы убеждаемся, что в ней оплакивается уход из жизни
удивительной четы, названной аллегорическими именами Голубя и Феникс. При
жизни их связывал брак чисто духовного свойства, но они были настолько
близки друг другу, что между ними трудно даже провести грань. И хотя каждый
из них имел свое собственное сердце, их невозможно представить порознь,
вернее, они существуют и как два существа, и как одно целое - это невиданное
доселе, великое чудо света.
Реквием исполняется в память о них обоих, но мы узнаем, что умерли они
не одновременно, а один за другим. Первым уходит Голубь - сгорает в пламени
на глазах своей подруги, после чего она следует за ним, исчезая в этом же
пламени. Изумленные свидетели видят, как два существа окончательно
становятся единым, носящим двойное имя. Здесь поэт создает образы крайне
загадочные (и трудные для перевода), он несколько раз подчеркивает
растерянность и удивление тех, кто ранее не был посвящен в эту тайну.
Все в поэме заставляет задуматься над ее героями, над их необычными
отношениями, над необычной панихидой. Вначале поэт обращается к чудесной
громкоголосой птице, которая с одинокого аравийского дерева должна
возвестить "честным крыльям" печальную весть. Далее туманно упоминаются
враждебные силы (хищные, "тиранические" крылья) и "прорицатель гибели",
которые не должны приближаться к праведным, собравшимся для печальной
церемонии. Некой зловещей вороне, живущей три срока человеческой жизни,
однако, тоже разрешено в ней участвовать. Лебедь - священник в белом стихаре
- приглашается исполнить похоронный антифон. Торжественный тон, тщательный
подбор и расположение глаголов с первых же строк подчеркивают особую
значительность и глубоко скорбный характер свершающегося.
Поэма начинается с императива: "Пусть эта громкоголосая птица..."; это
же наклонение встречается в тексте несколько раз. Поэт здесь не просто
описывает происходящее, он как бы распоряжается развертывающейся в медленном
темпе траурной церемонией, указывая каждому участнику его место и роль. И
вместе со словами мы слышим звуки органа, мелодию реквиема, льющуюся из-за
строк.
В заключение персонаж, носящий имя Разум (Ум), исполняет погребальный
плач по обоим умершим, который поэт сравнивает с "хором на их трагической
сцене" (это сравнение в переводе В.Левика исчезло). По форме "Плач"
отличается от основной части поэмы - это пять трехстиший, помещенных в
первом издании на отдельной странице с отдельным заголовком.
Голубь и Феникс оплакиваются как редчайшие существа, когда-либо
украшавшие этот мир, с их смертью на земле исчезли настоящие красота и
истина. Третья строфа "Плача" специально указывает на необычные отношения
между Голубем и Феникс при жизни. Еще раз посмотрим эту очень важную строфу
в подстрочнике:
"Они не оставили после себя потомства,
Но это не признак их бессилия,
Их брак был невинным (чистым, целомудренным)*".
{* "It was married chastity"}
Итак, отношения этой четы, ставшей единым целым, были в то же время
платоническими, и это добавляет еще одну загадочную черту к портрету героев
поэмы. Загадочную, но вместе с другими помогающую увидеть, что поэт
оплакивает не каких-то мифических птиц, а действительно живших на земле,
среди своих современников людей, обладавших необыкновенными достоинствами
мужчину и женщину, перед которыми он глубоко преклоняется.
То, что за аллегорическими "птичьими" именами скрыты реально
существовавшие личности, видно уже из самой поэмы, а произведения других
участников "Жертвы Любви" не оставляют в этом никаких сомнений. Это хотелось
бы подчеркнуть сразу, потому что имели и продолжают иметь место попытки
отмахнуться от упорно не поддающейся упрощенным толкованиям поэмы, когда ее
квалифицируют как сугубо аллегорическое произведение на традиционный сюжет о
легендарной птице Феникс либо просто как образчик пресловутого
"ренессансного неоплатонизма". Впрочем, упрощенный подход, пренебрежение
конкретными, но трудно объяснимыми литературными и историческими фактами в
шекспироведении вещь нередкая и, как мы увидим дальше, не случайная. А пока
вернемся к Голубю и Феникс...
Панихида... Погребальный плач... По ком? Чья смерть побудила поэта
создать свою поэму? Кто эти двое - удивительная чета, "звезды любви",
украшавшие землю, ушедшие из жизни почти одновременно, не оставив после себя
потомства, но оставив двойное имя?
Известно, что существенные пробелы в наших знаниях о жизни великого
английского драматурга и поэта делают понимание его лирических произведений
весьма трудной, порой неразрешимой задачей, и к поэме о Голубе и Феникс это
относится в полной мере. Даже сегодня, четыре столетия спустя, биографы мало
что определенного могут сказать о событиях и обстоятельствах, впечатления от
которых нашли отражение в поэзии Шекспира. Мы не знаем, что именно в его
лирике является выражением подлинных переживаний поэта, а что относится к
области творческой фантазии или обусловлено влиянием литературной моды того
времени. Отсюда чрезвычайные трудности, которые возникают при попытках
идентификации лирических героев Шекспира с его реально существовавшими
современниками.
Мировое шекспироведение накопило большой и поучительный опыт
интерпретации сонетов Великого Барда, поисков их реальных героев, в первую
очередь - Смуглой леди и Белокурого друга. Существует колоссальная и с
каждым годом пополняющаяся литература об этом знаменитом цикле из 154
стихотворений. Количество различных, часто взаимоисключающих одна другую
гипотез исчисляется многими десятками. И хотя еще такие поэты, как Гете и
Уордсворт, утверждали, что в сонетах Шекспира нет ни одной буквы не
пережитой, не прочувствованной поэтом, что сонеты - ключ, отмыкающий
Шекспирово сердце, сегодня, обозревая пирамиду написанных о них трудов, мы
имеем мало оснований считать работу завершенной. Труднейшая
литературоведческая задача со множеством неизвестных продолжает оставаться
открытой и может остаться такой, пока ученые не будут располагать более
достоверными представлениями не только о творческом и интимном окружении
Шекспира, но и о нем самом.
Что же, казалось бы, тогда говорить о "Феникс и Голубе" - поэтическом
произведении, гораздо более трудном для понимания, чем сонеты, содержащем
загадочные намеки чуть ли не в каждой строке? Что определенное могли бы мы
надеяться узнать о ее героях, скрытых за аллегорическими именами, что нового
могли бы установить из нее о самом Уильяме Шекспире после такого, почти
обескураживающего опыта двухсотлетнего изучения сонетов? Можно добавить, что
некоторые исследователи давно высказывали сомнения в действительной
принадлежности поэмы Шекспиру, а крупнейший биограф Шекспира Сидни Ли,
говоря в конце прошлого века о загадочности этого произведения, добавил
такую фразу: "К счастью, Шекспир не написал больше ничего в таком же роде"
{1}. Нет сомнения, что поэму ждала бы в лучшем случае участь сонетов,
которые позволяют услышать биение сердца поэта, но не дают возможности
увидеть его лицо, если бы она не являлась составной частью целого
поэтического сборника, странного и необычного во многих отношениях и
посвященного этим же таинственным Голубю и Феникс.
Но прежде чем отправиться в странствие по лабиринтам старинного
фолианта (где нитью Ариадны могут служить лишь научные методы и стремление к
истине, а не упование на традиции и авторитеты), надо вспомнить о мифической
птице Феникс, перешедшей из древней легенды в литературу шекспировской
Англии.
По древнему преданию, отраженному в античной литературе, чудесная птица
Феникс жила в полном одиночестве в сказочной Аравии;
гнездо ее помещалось на одиноком дереве. Птица якобы доживала до
пятисот лет, после чего сама готовила себе погребальный костер, в пламени
которого сгорала, а из ее пепла чудесным образом рождался новый Феникс - и
опять он был единственным в мире. Красивый миф мог бы символизировать
бессмертие и беспрерывное возобновление чуда Бытия...
В английской литературе образ Феникса появляется еще в Средневековье
(VIII-IX вв.), сначала как аллегория Христа, умирающего и воскресающего по
божественному предопределению. У елизаветинцев этот образ встречается часто,
но, как правило, не ассоциируется с религиозными сюжетами; придя в Англию на
этот раз вместе с другими дарами итальянского и французского Возрождения, он
несет на себе черты петраркианской и ронсаровской трактовки легендарного
образа. Петрарка, говоря о красоте и неземном очаровании своей Лауры,
несколько раз уподобляет ее Фениксу, также поступает Ронсар в своих "Сонетах
к Елене". Английские поэты XVI - XVII веков чаще всего использовали это имя
- Феникс - как синоним слова "чудо" для выражения уникальности,
необыкновенных достоинств выдающихся личностей. Многократно Фениксом
называли королеву Елизавету, и это было верноподданнейшей лестью, изысканным
комплиментом монархине, так долго и "счастливо" правившей страной,
победившей могущественных врагов, благополучно избежавшей стольких
опасностей. Фениксами величали и других выдающихся людей эпохи, вкладывая в
это имя высшую, самую лестную оценку их талантов и заслуг. Так, например,
Фениксом часто называли великого поэта, кумира елизаветинцев Филипа Сидни,
особенно в элегиях на его трагическую безвременную смерть. В элегии Мэтью
Ройдона, помещенной в специальном поэтическом сборнике "Гнездо Феникса"
(1593) {2}, Голубь, Соловей, Лебедь, Феникс и Орел оплакивают Астрофила - в
этой поэтической аллегории много общего с шекспировской поэмой. Ранее, в
1591 году, в элегии, опубликованной в сборнике "Беседка отдохновения" {3},
поэт Николас Бретон упрекает смерть, которая, забрав Филипа Сидни, убила
Феникса, но через несколько строк среди "птиц", скорбящих о невозвратимой
утрате, мы видим и Феникса - это, как и у Ройдона, уже новый Феникс,
восставший из пепла своего предшественника. Ибо этим именем нередко
специально подчеркивалась преемственность или наследственность редких
качеств, большого таланта.
В каждом отдельном случае необходим тщательный анализ контекста в
котором встречается образ Феникса, чтобы определить, какие элементы древней
легенды и позднейших традиций использовал автор, какой степени творческой
трансформации эти элементы подверглись и какие новые черты добавлены им
самим. При этом анализ текстов должен сочетать литературоведческий подход с
научно-историческим, ибо только такое сочетание позволяет правильно
определить возможность и допустимую степень отождествления тех или иных
явлений и персонажей. Увлечение какой-то одной стороной анализа -
узколитературоведческой или узкоисторической - и пренебрежение другой
приводит к распространенным ошибкам: поспешной и необоснованной
идентификации или, наоборот, сведению художественной образности произведения
к пустой традиционной форме или к абстракциям, лишенным актуального для
своего времени содержания.
Шекспир упоминает имя "Феникс" в восьми пьесах: в первой и третьей
частях "Генриха VI", в "Как вам это понравится", "Конец - делу венец",
"Тимон Афинский", "Антоний и Клеопатра", "Цимбелин", "Буря", а также в
сонете 19 и в "Жалобе влюбленного". В "Генрихе VI" Феникс - ожидаемый
мститель, который восстанет из пепла погибших; в других пьесах это синоним
таких черт, как уникальность, великолепие, величие. В "Буре" Себастьян,
потрясенный звуками музыки, доносящейся с небес, и другими чудесами,
открывшимися на пустынном острове, восклицает, что теперь он готов верить и
в существование мифических единорогов, и в Феникса, живущего в Аравии и
правящего в этот час на своем троне - одиноком дереве (запомним это
соседство - Феникс и единорог, с ним нам предстоит еще встретиться). В
сонете 19 "свирепое Время сжигает Феникса в его крови".
В поэме о Голубе и Феникс присутствуют некоторые аксессуары древнего
мифа: одинокое аравийское дерево, пламя, поглощающее обеих птиц. Но в целом
Феникс здесь не укладывается в рамки традиционных представлений: это видно
из того, что Феникс оказывается существом женского рода, и из ее отношений с
отсутствующей в легенде (но присутствующей в элегии Ройдона на смерть Филипа
Сидни) "птицей" - Голубем. Ведь легендарный Феникс - существо бесполое и не
имеет друга или подруги. Поэтому любовь шекспировских Голубя и Феникс, пусть
и платоническая, лишена корней в легенде, так же как и другие персонажи
поэмы, участники траурной церемонии, как и весь ее глубоко реквиемный
лейтмотив.
Образ голубя и голубки - "неразлучной пары" - можно найти у Филипа
Сидни в его "Аркадии графини Пембрук". У Шекспира голуби встречаются
довольно часто - в двенадцати пьесах, в первой поэме "Венера и Адонис" и в
"Страстном пилигриме", - олицетворяя обычно скромность, невинность, чистое
служение Афродите, верность. Но в "Гамлете" мы можем услышать и более
интимное звучание этого имени, когда безумная Офелия прерывает свою
предсмертную песню неожиданным восклицанием: "Прощай, мой голубь!"
Различного рода литературные сборники, песенники и книги арий стали
входить в Англии в моду в середине XVI века. Поэтический сборник "Гнездо
Феникса", содержащий в числе других стихотворений разных авторов несколько
элегий на смерть Филипа Сидни, положил начало серии ценнейших изданий,
связанных с поэтическим окружением Мэри Сидни (в замужестве - графиня
Пембрук), сестры и наперсницы рано ушедшего из жизни поэта и воина. В 1600
году вышли "Английский Геликон" и "Английский Парнас", в 1602-м -
"Поэтическая рапсодия" {4}. Несколько ранее появились "Государство Умов",
"Сокровищница Умов", "Театр Умов", "Бельведер, или Сад муз". Многие
обстоятельства появления этих изданий (включая подлинные имена некоторых
составителей и авторов-участников) остаются невыясненными. Загадочным
выглядит открывающее "Английский Геликон" обращение к некоему Джону
Боденхэму как к главному инициатору и составителю большинства этих
превосходных, оставивших глубокий след в истории английской литературы
изданий; дело в том, что этот человек был членом Гильдии торговцев бакалеей
и, насколько известно, никакого отношения к издательским делам или
литературному творчеству не имел... Немало и других проблем ставят перед
исследователями эти книги.
Однако поэтический сборник Роберта Честера "Жертва Любви" справедливо
считается самым загадочным изданием среди современных ему книг такого рода.
Внимание к честеровскому сборнику определяется прежде всего тем, что в нем
впервые была напечатана шекспировская поэма о Голубе и Феникс; к тому же это
вообще единственный случай явно добровольного (в отличие от нескольких
сомнительных случаев) участия Шекспира в коллективном литературном сборнике,
да еще вместе с такими крупнейшими писателями эпохи, как Бен Джонсон, Джордж
Чапмен, Джон Марстон! Ясно, что поняв повод для такого сотрудничества и
определив его характер, шекспироведы получили бы неоценимую возможность
заполнить некоторые самые досадные лакуны в биографиях Шекспира.
Тем не менее научного изучения книге Честера пришлось дожидаться более
двух с половиной столетий - в шекспироведении время течет медленно. Только в
1878 году книга была впервые переиздана небольшим тиражом и
прокомментирована Александром Гросартом для Нового Шекспировского общества
{5}. Это переиздание остается единственным и на сегодня, представляя большую
букинистическую редкость. Разумеется, на русский язык сборник никогда не
переводился, из всех помещенных в нем поэм переведена лишь шекспировская, да
и то, как видим, с грубой ошибкой. Читатель, владеющий английским языком,
может ознакомиться с книгой Честера и с переизданием Гросарта по
микрофильмокопиям, имеющимся теперь в Российской Государственной библиотеке;
стихотворения Марстона, Чапмена, Джонсона можно также найти в современных
изданиях собраний сочинений этих поэтов на английском языке.
Существует всего несколько экземпляров оригинала честеровского
сборника. Один хранится в Библиотеке Джона Хантингтона (Сан-Марино
Калифорния), второй - в Шекспировской библиотеке Фолджера (Вашингтон),
третий - в Британской библиотеке в Лондоне. И титульные листы этих
экземпляров отличаются один от другого. На хантингтонском экземпляре
адекватность в передаче смысла каждого предложения. Поэтому посмотрим, как
поэма выглядит в прозаическом переводе, не претендующем на окончательность,
но сделанном с учетом как научных комментариев в западных академических
изданиях, так и опыта русских переводов этого произведения.
ФЕНИКС И ГОЛУБЬ
Пусть эта громкоголосая птица
На одиноком дереве Аравии
Будет печальным глашатаем, голосу которого
Повинуются все чистые (целомудренные, преданные) крылья.
Но ты, визгливый посланец,
Мрачный предвестник дьявола,
Прорицатель лихорадочной агонии,
Не приближайся к ним.
От этой торжественной церемонии
Отлучены все хищные (тиранические) крылья
Кроме орла, пернатого короля.
Это должно строго соблюдаться при погребении.
Пусть священником в белом стихаре,
Исполняющим похоронную музыку (реквием),
Будет смерть - предчувствующий лебедь*,
Чтобы реквием не утратил свою торжественность.
А ты, живущий три срока ворон,
Своим дыханием окрашивающий
В черное свой выводок",
Ты тоже пойдешь вместе с нашими плакальщиками.
Возглашается антифон**:
Любовь и Постоянство умерли,
Феникс и Голубь исчезли отсюда
В обоюдном пламени.
Такова была их любовь, что двое
Стали одной сущностью.
Между двумя отдельными существами - никакого разделения.
Любовь убила число.
Собственные сердца у каждого, но не раздельные,
Расстояние, но не пространство
Между Голубем и его Королевой.
Только с ними такое чудо было возможным.
Так сияла их (между ними) любовь,
Что Голубь видел свое право
Сгореть на глазах у Феникс***.
Каждый для другого был как собственное "я".
Обладатели здравого смысла испуганы,
Что сущность обернулась не тем, чем казалась.
Одной Природы двойное имя
Обозначает здесь не одного и не двоих.
Пораженный Разум
Видит раздельное, ставшее единым (нераздельным).
"Само" оказалось не "тем",
Простое обернулось сложнейшим.
Тогда он вскричал: как же двое
Могли достичь такого гармоничного единства -
Ведь раздельность всегда остается заметной.
Но непостижимое для
Разума может понять и объяснить Любовь.
После чего он исполнил эту погребальную Песнь (Плач)
О Феникс и Голубе,
Властителях духа и звездах Любви,
Как Хор на их Трагической Сцене.
ПЛАЧ
Красота, Верность, Совершенство,
Милосердие, Благородная Простота
Здесь лежат, стали прахом (пеплом).
Смерть стала Гнездом Феникс,
И верное сердце Голубя
Обрело покой в вечности.
Они не оставили потомства,
Но это не признак их бессилия.
Их брак был чистым (целомудренным).
Что-то может казаться
Верностью, но ее нет,
Красота может похваляться, но это не она.
Верность и красота погребены здесь.
К этой урне пусть направятся те,
Кто верен, кто справедлив.
Об этих умерших птицах вздохнет молящийся.
(WILLIAM SHAKE-SPEARE)
{* Лебедь поет, предчувствуя смерть ("лебединая песнь"). Старинное
поверье, по-разному толкуемое комментаторами.}
{** Антифон - церковное пение, когда хор разбивается на два попеременно
поющих полухория.}
{*** Другой смысловой вариант: "Голубь видел себя в глазах Феникс,
объятым пламенем".}
Прозаический перевод - почти подстрочник близко передает смысл, но не
поэтическое звучание, музыку оригинала-реквиема. Поэтому будет полезно для
читателя прочитать поэму и в наиболее известном переводе В. Левика,
помещенном в самом авторитетном русском Полном собрании сочинений Шекспира
(I960) {В дальнейшем все произведения Шекспира цитируются по этому собранию
сочинений, за исключением подстрочников, сделанных автором книги. - Прим.
ред.}, в последнем, восьмом, томе:
ФЕНИКС и ГОЛУБКА
Птица с голосом как гром,
Житель важный пальм пустынных,
Сбор труби для птиц невинных,
Чистых сердцем и крылом!
Ты же, хриплый нелюдим,
Злобных демонов наместник,
Смерти сумрачный предвестник,
Прочь! не приближайся к ним!
Кровопийца нам не брат,
Хищных птиц сюда не нужно,
Лишь орла мы просим дружно
На торжественный обряд.
Тот, кто знает свой черед,
Час кончины неизбежной, -
Дьякон в ризе белоснежной,
Лебедь песню нам споет.
Ты, чей трижды длинен путь,
Чье дыханье - смерть надежде,
Ворон в траурной одежде,
Плачь и плакальщиком будь.
Возглашаем антифон:
Все - и страсть и верность - хрупко!
Где ты, феникс, где голубка?
Их огонь огнем спален.
Так слились одна с другим,
Душу так душа любила,
Что любовь число убила -
Двое сделались одним.
Всюду врозь, но вместе всюду,
Меж двоих исчез просвет.
Не срослись, но щели нет, -
Все дивились им, как чуду.
Так сроднились их черты,
Что себе себя же вскоре
Он открыл в любимом взоре, -
"Ты" - как "я", и "я" - как "ты".
И смешались их права:
Стало тождеством различье,
Тот же лик в двойном обличье,
Не один, а все ж не два!
Ум с ума сходил на том,
Что "не то" на деле - "то же",
Сходно все и все несхоже,
Сложность явлена в простом.
Стало ясно: если два
В единицу превратилось,
Если разность совместилась,
Ум неправ, любовь права.
Славь же, смертный, и зови
Две звезды с небес любви,
Скорбно плача у гробницы
Феникса и голубицы.
ПЛАЧ
Юность, верность, красота,
Прелесть сердца, чистота
Здесь лежат, сомкнув уста.
Феникс умер, и она
Отошла, ему верна,
В царство вечности и сна.
Не бесплоден был, о нет,
Брак, бездетный столько лет, -
То невинности обет.
Если верность иль - увы! -
Красоту найдете вы -
То обман, они мертвы.
Ты, кто верен и любим,
Помолись на благо им
Перед камнем гробовым.
Перевод В.Левика выполнен на более высоком поэтическом уровне, чем
переводы его предшественников, и содержит меньше фактических неточностей,
отступлений от смысла и реалий оригинала. Однако, следуя за этими
предшественниками, переводчик допускает грубую ошибку, изменив пол обеих
птиц на противоположный. Ведь в оригинале поэмы, в английском тексте, речь
идет не о Фениксе и Голубке, а о Голубе и его подруге Феникс! Это легко
обнаружить, так как в восьмой и девятой строфах к Голубю отнесено
притяжательное местоимение мужского рода, а Феникс названа королевой. Кроме
того, как мы увидим дальше, в произведениях других поэтов, опубликованных
вместе с шекспировской поэмой в том же поэтическом сборнике и посвященных
этим же таинственным "птицам", Феникс совершенно определенно и бесспорно
является женщиной, а Голубь - мужчиной. Но переводчики поэмы на русский язык
сами этого старинного сборника не читали, полу героев значения не придавали,
тем паче, что заглавие "Феникс и Голубка" звучит благозвучней, чем наоборот.
Так повелось с легкой руки П.А.Каншина, впервые переведшего поэму сто лет
назад (1893). Более удивительно, что ошибку, искажающую текст поэмы и
мешающую постижению ее смысла, не заметили в течение столетия несколько
поколений научных редакторов и комментаторов. И только после того, как в
статье, опубликованной в академических "Шекспировских чтениях 1984" я
обратил внимание наших шекспироведов на эту ошибку, она была устранена в
новом переводе Д.Щедровицкого {Однако во многих случаях перевод В.Левика
продолжает печататься без каких-либо изменений или оговорок. В 1999 г.
необходимые минимальные поправки в этот перевод были внесены
С.А.Макуренковой в издании: Уильям Шекспир. Лирика. М., Эксмо-Пресс.}.
Прочитав поэму, мы убеждаемся, что в ней оплакивается уход из жизни
удивительной четы, названной аллегорическими именами Голубя и Феникс. При
жизни их связывал брак чисто духовного свойства, но они были настолько
близки друг другу, что между ними трудно даже провести грань. И хотя каждый
из них имел свое собственное сердце, их невозможно представить порознь,
вернее, они существуют и как два существа, и как одно целое - это невиданное
доселе, великое чудо света.
Реквием исполняется в память о них обоих, но мы узнаем, что умерли они
не одновременно, а один за другим. Первым уходит Голубь - сгорает в пламени
на глазах своей подруги, после чего она следует за ним, исчезая в этом же
пламени. Изумленные свидетели видят, как два существа окончательно
становятся единым, носящим двойное имя. Здесь поэт создает образы крайне
загадочные (и трудные для перевода), он несколько раз подчеркивает
растерянность и удивление тех, кто ранее не был посвящен в эту тайну.
Все в поэме заставляет задуматься над ее героями, над их необычными
отношениями, над необычной панихидой. Вначале поэт обращается к чудесной
громкоголосой птице, которая с одинокого аравийского дерева должна
возвестить "честным крыльям" печальную весть. Далее туманно упоминаются
враждебные силы (хищные, "тиранические" крылья) и "прорицатель гибели",
которые не должны приближаться к праведным, собравшимся для печальной
церемонии. Некой зловещей вороне, живущей три срока человеческой жизни,
однако, тоже разрешено в ней участвовать. Лебедь - священник в белом стихаре
- приглашается исполнить похоронный антифон. Торжественный тон, тщательный
подбор и расположение глаголов с первых же строк подчеркивают особую
значительность и глубоко скорбный характер свершающегося.
Поэма начинается с императива: "Пусть эта громкоголосая птица..."; это
же наклонение встречается в тексте несколько раз. Поэт здесь не просто
описывает происходящее, он как бы распоряжается развертывающейся в медленном
темпе траурной церемонией, указывая каждому участнику его место и роль. И
вместе со словами мы слышим звуки органа, мелодию реквиема, льющуюся из-за
строк.
В заключение персонаж, носящий имя Разум (Ум), исполняет погребальный
плач по обоим умершим, который поэт сравнивает с "хором на их трагической
сцене" (это сравнение в переводе В.Левика исчезло). По форме "Плач"
отличается от основной части поэмы - это пять трехстиший, помещенных в
первом издании на отдельной странице с отдельным заголовком.
Голубь и Феникс оплакиваются как редчайшие существа, когда-либо
украшавшие этот мир, с их смертью на земле исчезли настоящие красота и
истина. Третья строфа "Плача" специально указывает на необычные отношения
между Голубем и Феникс при жизни. Еще раз посмотрим эту очень важную строфу
в подстрочнике:
"Они не оставили после себя потомства,
Но это не признак их бессилия,
Их брак был невинным (чистым, целомудренным)*".
{* "It was married chastity"}
Итак, отношения этой четы, ставшей единым целым, были в то же время
платоническими, и это добавляет еще одну загадочную черту к портрету героев
поэмы. Загадочную, но вместе с другими помогающую увидеть, что поэт
оплакивает не каких-то мифических птиц, а действительно живших на земле,
среди своих современников людей, обладавших необыкновенными достоинствами
мужчину и женщину, перед которыми он глубоко преклоняется.
То, что за аллегорическими "птичьими" именами скрыты реально
существовавшие личности, видно уже из самой поэмы, а произведения других
участников "Жертвы Любви" не оставляют в этом никаких сомнений. Это хотелось
бы подчеркнуть сразу, потому что имели и продолжают иметь место попытки
отмахнуться от упорно не поддающейся упрощенным толкованиям поэмы, когда ее
квалифицируют как сугубо аллегорическое произведение на традиционный сюжет о
легендарной птице Феникс либо просто как образчик пресловутого
"ренессансного неоплатонизма". Впрочем, упрощенный подход, пренебрежение
конкретными, но трудно объяснимыми литературными и историческими фактами в
шекспироведении вещь нередкая и, как мы увидим дальше, не случайная. А пока
вернемся к Голубю и Феникс...
Панихида... Погребальный плач... По ком? Чья смерть побудила поэта
создать свою поэму? Кто эти двое - удивительная чета, "звезды любви",
украшавшие землю, ушедшие из жизни почти одновременно, не оставив после себя
потомства, но оставив двойное имя?
Известно, что существенные пробелы в наших знаниях о жизни великого
английского драматурга и поэта делают понимание его лирических произведений
весьма трудной, порой неразрешимой задачей, и к поэме о Голубе и Феникс это
относится в полной мере. Даже сегодня, четыре столетия спустя, биографы мало
что определенного могут сказать о событиях и обстоятельствах, впечатления от
которых нашли отражение в поэзии Шекспира. Мы не знаем, что именно в его
лирике является выражением подлинных переживаний поэта, а что относится к
области творческой фантазии или обусловлено влиянием литературной моды того
времени. Отсюда чрезвычайные трудности, которые возникают при попытках
идентификации лирических героев Шекспира с его реально существовавшими
современниками.
Мировое шекспироведение накопило большой и поучительный опыт
интерпретации сонетов Великого Барда, поисков их реальных героев, в первую
очередь - Смуглой леди и Белокурого друга. Существует колоссальная и с
каждым годом пополняющаяся литература об этом знаменитом цикле из 154
стихотворений. Количество различных, часто взаимоисключающих одна другую
гипотез исчисляется многими десятками. И хотя еще такие поэты, как Гете и
Уордсворт, утверждали, что в сонетах Шекспира нет ни одной буквы не
пережитой, не прочувствованной поэтом, что сонеты - ключ, отмыкающий
Шекспирово сердце, сегодня, обозревая пирамиду написанных о них трудов, мы
имеем мало оснований считать работу завершенной. Труднейшая
литературоведческая задача со множеством неизвестных продолжает оставаться
открытой и может остаться такой, пока ученые не будут располагать более
достоверными представлениями не только о творческом и интимном окружении
Шекспира, но и о нем самом.
Что же, казалось бы, тогда говорить о "Феникс и Голубе" - поэтическом
произведении, гораздо более трудном для понимания, чем сонеты, содержащем
загадочные намеки чуть ли не в каждой строке? Что определенное могли бы мы
надеяться узнать о ее героях, скрытых за аллегорическими именами, что нового
могли бы установить из нее о самом Уильяме Шекспире после такого, почти
обескураживающего опыта двухсотлетнего изучения сонетов? Можно добавить, что
некоторые исследователи давно высказывали сомнения в действительной
принадлежности поэмы Шекспиру, а крупнейший биограф Шекспира Сидни Ли,
говоря в конце прошлого века о загадочности этого произведения, добавил
такую фразу: "К счастью, Шекспир не написал больше ничего в таком же роде"
{1}. Нет сомнения, что поэму ждала бы в лучшем случае участь сонетов,
которые позволяют услышать биение сердца поэта, но не дают возможности
увидеть его лицо, если бы она не являлась составной частью целого
поэтического сборника, странного и необычного во многих отношениях и
посвященного этим же таинственным Голубю и Феникс.
Но прежде чем отправиться в странствие по лабиринтам старинного
фолианта (где нитью Ариадны могут служить лишь научные методы и стремление к
истине, а не упование на традиции и авторитеты), надо вспомнить о мифической
птице Феникс, перешедшей из древней легенды в литературу шекспировской
Англии.
По древнему преданию, отраженному в античной литературе, чудесная птица
Феникс жила в полном одиночестве в сказочной Аравии;
гнездо ее помещалось на одиноком дереве. Птица якобы доживала до
пятисот лет, после чего сама готовила себе погребальный костер, в пламени
которого сгорала, а из ее пепла чудесным образом рождался новый Феникс - и
опять он был единственным в мире. Красивый миф мог бы символизировать
бессмертие и беспрерывное возобновление чуда Бытия...
В английской литературе образ Феникса появляется еще в Средневековье
(VIII-IX вв.), сначала как аллегория Христа, умирающего и воскресающего по
божественному предопределению. У елизаветинцев этот образ встречается часто,
но, как правило, не ассоциируется с религиозными сюжетами; придя в Англию на
этот раз вместе с другими дарами итальянского и французского Возрождения, он
несет на себе черты петраркианской и ронсаровской трактовки легендарного
образа. Петрарка, говоря о красоте и неземном очаровании своей Лауры,
несколько раз уподобляет ее Фениксу, также поступает Ронсар в своих "Сонетах
к Елене". Английские поэты XVI - XVII веков чаще всего использовали это имя
- Феникс - как синоним слова "чудо" для выражения уникальности,
необыкновенных достоинств выдающихся личностей. Многократно Фениксом
называли королеву Елизавету, и это было верноподданнейшей лестью, изысканным
комплиментом монархине, так долго и "счастливо" правившей страной,
победившей могущественных врагов, благополучно избежавшей стольких
опасностей. Фениксами величали и других выдающихся людей эпохи, вкладывая в
это имя высшую, самую лестную оценку их талантов и заслуг. Так, например,
Фениксом часто называли великого поэта, кумира елизаветинцев Филипа Сидни,
особенно в элегиях на его трагическую безвременную смерть. В элегии Мэтью
Ройдона, помещенной в специальном поэтическом сборнике "Гнездо Феникса"
(1593) {2}, Голубь, Соловей, Лебедь, Феникс и Орел оплакивают Астрофила - в
этой поэтической аллегории много общего с шекспировской поэмой. Ранее, в
1591 году, в элегии, опубликованной в сборнике "Беседка отдохновения" {3},
поэт Николас Бретон упрекает смерть, которая, забрав Филипа Сидни, убила
Феникса, но через несколько строк среди "птиц", скорбящих о невозвратимой
утрате, мы видим и Феникса - это, как и у Ройдона, уже новый Феникс,
восставший из пепла своего предшественника. Ибо этим именем нередко
специально подчеркивалась преемственность или наследственность редких
качеств, большого таланта.
В каждом отдельном случае необходим тщательный анализ контекста в
котором встречается образ Феникса, чтобы определить, какие элементы древней
легенды и позднейших традиций использовал автор, какой степени творческой
трансформации эти элементы подверглись и какие новые черты добавлены им
самим. При этом анализ текстов должен сочетать литературоведческий подход с
научно-историческим, ибо только такое сочетание позволяет правильно
определить возможность и допустимую степень отождествления тех или иных
явлений и персонажей. Увлечение какой-то одной стороной анализа -
узколитературоведческой или узкоисторической - и пренебрежение другой
приводит к распространенным ошибкам: поспешной и необоснованной
идентификации или, наоборот, сведению художественной образности произведения
к пустой традиционной форме или к абстракциям, лишенным актуального для
своего времени содержания.
Шекспир упоминает имя "Феникс" в восьми пьесах: в первой и третьей
частях "Генриха VI", в "Как вам это понравится", "Конец - делу венец",
"Тимон Афинский", "Антоний и Клеопатра", "Цимбелин", "Буря", а также в
сонете 19 и в "Жалобе влюбленного". В "Генрихе VI" Феникс - ожидаемый
мститель, который восстанет из пепла погибших; в других пьесах это синоним
таких черт, как уникальность, великолепие, величие. В "Буре" Себастьян,
потрясенный звуками музыки, доносящейся с небес, и другими чудесами,
открывшимися на пустынном острове, восклицает, что теперь он готов верить и
в существование мифических единорогов, и в Феникса, живущего в Аравии и
правящего в этот час на своем троне - одиноком дереве (запомним это
соседство - Феникс и единорог, с ним нам предстоит еще встретиться). В
сонете 19 "свирепое Время сжигает Феникса в его крови".
В поэме о Голубе и Феникс присутствуют некоторые аксессуары древнего
мифа: одинокое аравийское дерево, пламя, поглощающее обеих птиц. Но в целом
Феникс здесь не укладывается в рамки традиционных представлений: это видно
из того, что Феникс оказывается существом женского рода, и из ее отношений с
отсутствующей в легенде (но присутствующей в элегии Ройдона на смерть Филипа
Сидни) "птицей" - Голубем. Ведь легендарный Феникс - существо бесполое и не
имеет друга или подруги. Поэтому любовь шекспировских Голубя и Феникс, пусть
и платоническая, лишена корней в легенде, так же как и другие персонажи
поэмы, участники траурной церемонии, как и весь ее глубоко реквиемный
лейтмотив.
Образ голубя и голубки - "неразлучной пары" - можно найти у Филипа
Сидни в его "Аркадии графини Пембрук". У Шекспира голуби встречаются
довольно часто - в двенадцати пьесах, в первой поэме "Венера и Адонис" и в
"Страстном пилигриме", - олицетворяя обычно скромность, невинность, чистое
служение Афродите, верность. Но в "Гамлете" мы можем услышать и более
интимное звучание этого имени, когда безумная Офелия прерывает свою
предсмертную песню неожиданным восклицанием: "Прощай, мой голубь!"
Различного рода литературные сборники, песенники и книги арий стали
входить в Англии в моду в середине XVI века. Поэтический сборник "Гнездо
Феникса", содержащий в числе других стихотворений разных авторов несколько
элегий на смерть Филипа Сидни, положил начало серии ценнейших изданий,
связанных с поэтическим окружением Мэри Сидни (в замужестве - графиня
Пембрук), сестры и наперсницы рано ушедшего из жизни поэта и воина. В 1600
году вышли "Английский Геликон" и "Английский Парнас", в 1602-м -
"Поэтическая рапсодия" {4}. Несколько ранее появились "Государство Умов",
"Сокровищница Умов", "Театр Умов", "Бельведер, или Сад муз". Многие
обстоятельства появления этих изданий (включая подлинные имена некоторых
составителей и авторов-участников) остаются невыясненными. Загадочным
выглядит открывающее "Английский Геликон" обращение к некоему Джону
Боденхэму как к главному инициатору и составителю большинства этих
превосходных, оставивших глубокий след в истории английской литературы
изданий; дело в том, что этот человек был членом Гильдии торговцев бакалеей
и, насколько известно, никакого отношения к издательским делам или
литературному творчеству не имел... Немало и других проблем ставят перед
исследователями эти книги.
Однако поэтический сборник Роберта Честера "Жертва Любви" справедливо
считается самым загадочным изданием среди современных ему книг такого рода.
Внимание к честеровскому сборнику определяется прежде всего тем, что в нем
впервые была напечатана шекспировская поэма о Голубе и Феникс; к тому же это
вообще единственный случай явно добровольного (в отличие от нескольких
сомнительных случаев) участия Шекспира в коллективном литературном сборнике,
да еще вместе с такими крупнейшими писателями эпохи, как Бен Джонсон, Джордж
Чапмен, Джон Марстон! Ясно, что поняв повод для такого сотрудничества и
определив его характер, шекспироведы получили бы неоценимую возможность
заполнить некоторые самые досадные лакуны в биографиях Шекспира.
Тем не менее научного изучения книге Честера пришлось дожидаться более
двух с половиной столетий - в шекспироведении время течет медленно. Только в
1878 году книга была впервые переиздана небольшим тиражом и
прокомментирована Александром Гросартом для Нового Шекспировского общества
{5}. Это переиздание остается единственным и на сегодня, представляя большую
букинистическую редкость. Разумеется, на русский язык сборник никогда не
переводился, из всех помещенных в нем поэм переведена лишь шекспировская, да
и то, как видим, с грубой ошибкой. Читатель, владеющий английским языком,
может ознакомиться с книгой Честера и с переизданием Гросарта по
микрофильмокопиям, имеющимся теперь в Российской Государственной библиотеке;
стихотворения Марстона, Чапмена, Джонсона можно также найти в современных
изданиях собраний сочинений этих поэтов на английском языке.
Существует всего несколько экземпляров оригинала честеровского
сборника. Один хранится в Библиотеке Джона Хантингтона (Сан-Марино
Калифорния), второй - в Шекспировской библиотеке Фолджера (Вашингтон),
третий - в Британской библиотеке в Лондоне. И титульные листы этих
экземпляров отличаются один от другого. На хантингтонском экземпляре