Страница:
этой молодой чете, к этому союзу родственных поэтических душ, можно
заключить, что речь идет именно о них, о Роджере и Елизавете, о союзе Голубя
и Феникс, обернувшемся через тринадцать лет единением в смерти и
бессмертии...
В октябрьском (1599) письме Уайт сообщает, что в Бельвуаре ждут приезда
Уильяма Герберта - это уже знакомый нам сын Мэри Сидни-Пембрук, будущий граф
Пембрук. Он близкий и верный друг Рэтлендов до конца, покровитель Джонсона и
многих других поэтов и драматургов.
В июне 1600 года Рэтленд в Нидерландах, сражается там против испанцев.
Через месяц военные действия прекратились, и он собирался ехать во Францию,
но потом изменил планы и вернулся в Англию. Но еще до отъезда в Нидерланды
Рэтленд принял участие в одном почти заурядном событии великосветской жизни,
оставившем, однако, после себя удивительными загадочный след.
11 июня 1600 года в Лондоне происходила церемония бракосочетания сына и
наследника графа Уорчестера с леди Анной Рассел, кузиной Роберта Сесила. В
торжественных церемониях участвовали многие видные аристократы и их жены, а
также все фрейлины королевы, благословившей этот союз. Рэтленд и будущий
граф Пембрук сопровождали невесту в церковь и из церкви.
А спустя какое-то время (вероятно, не раньше, чем через год) художник
Роберт Пик начал писать {Некоторые портреты в картине, вероятно,
дописывались уже после воцарения Иакова Стюарта.}, по заказу графа
Уорчестера, назначенного на освободившийся после Эссекса пост конюшего ее
величества, большую (2,3X1,6 м) картину, где изобразил графа, его сына и
новобрачную, а также большую группу лиц, участвовавших в церемонии
бракосочетания. Но центральное место на этом полотне занимает королева
Елизавета, выглядящая здесь гораздо моложе своих лет. Королева восседает в
роскошном паланкине, который несут дворцовые слуги. А впереди попарно
шествуют шесть рыцарей ордена Подвязки. На заднем плане - королевская
стража, горожане.
Картина находилась в Колсхилле (графство Уорикшир) - в имении лорда
Дигби и долгое время мало кому была известна. Только в середине XVIII века
ее заметили, заинтересовались ею и высоко оценили знатоки и коллекционеры.
Действительно, она производила - и производит сегодня - неизгладимое
впечатление. Художнику удалось запечатлеть не только конкретно происходившее
событие, но и передать облик и дух целой эпохи, которую принято называть
елизаветинской; это красочное театральное шествие - один из лучших и
художественно убедительных памятников владычице Британии и ее времени.
Семейное предание рода Дигби гласило, что на картине якобы изображена
торжественная процессия по случаю победы над "Испанской армадой" в 1588
году. Но когда и каким образом эта картина попала в дом Дигби, никто не знал
(и сегодня не знает). Многие десятилетия английские искусствоведы бились над
загадочным полотном, выдвигали различные гипотезы, пытаясь установить
действительное время его создания, определить участников шествия.
Помогли найденные письма современников и участников брачных торжеств
июня 1600 года, пролившие наконец свет на сюжет картины. Определились и
получили подтверждение по другим портретам основные фигуры в процессии: сам
граф Уорчестер, новобрачные, а потом постепенно и все лорды. За исключением
одного - пятого слева - молодого человека с небольшой, похоже впервые
отпускаемой, бородкой, выделявшегося своим задумчивым, отрешенным от
происходящего видом. Предлагалось несколько кандидатур, но все они не
подходили по ряду признаков и по несходству своих известных портретов с
человеком, которого вписал в картину художник Роберт Пик.
П. Пороховщиков считал, что задумчивый молодой лорд на картине Пика -
Рэтленд и даже воспроизвел это изображение на фронтисписе своей книги
(1955). В связи с тем, что Рэтленд действительно участвовал в церемонии
этого бракосочетания, его имя фигурировало в дискуссии вокруг картины и до
Пороховщикова, но искусствоведов Рэтленд мало интересовал, отсутствовали и
относящиеся приблизительно к тому же периоду его портреты, которые могли бы
помочь идентификации. Поскольку Пороховщиков дополнительных доказательств в
пользу своей точки зрения не привел, на нее особого внимания не обратили, и
задумчивый молодой лорд продолжал оставаться "загадочным Неизвестным" (по
словам Р. Стронга {Р. Стронг - видный американский специалист в области
английской портретной живописи XVI-XVII вв.}).
Теперь, после того как мы определили, что знатный юноша Исаака Оливера,
сидящий под деревом Аполлона на фоне падуанской уличной галереи, - это
двадцатилетний Рэтленд, появились необходимые дополнительные подтверждения
правильности гипотезы Пороховщикова относительно личности пятого лорда на
картине Пика. Ибо в обоих случаях перед нами лицо одного и того же человека
- Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Правда, на картине Пика он старше на
четыре-пять лет, начал отпускать бороду, но характерные черты лица (особенно
нос, разрез глаз, губы), его меланхолическое, отрешенное выражение исключают
случайное сходство. Это - один и тот же человек, и все, кому я показывал оба
изображения - в России и Англии, - в той или иной степени с этим
соглашались. Можно добавить еще одно важное обстоятельство: как и Исаак
Оливер, его друг художник Роберт Пик хорошо знал Рэтленда, и записи
дворецкого фиксируют выплату Пику денег за "портреты моего Лорда и моей
Леди" (лето 1599 года)! О каких именно портретах в этих записях идет речь,
сегодня, после четырех столетий, пожаров и войн, сказать трудно;
сохранившийся в Бельвуаре портрет показывает Рэтленда в профиль, уже с
бородой и усами, и относится приблизительно к 1610 году. Но загадка двух
самых замечательных произведений английской портретной живописи решена - и
ключом к ней оказался Рэтленд...
Обстановку и настроения в кругу Эссекса, его друзей и близких можно
почувствовать в пьесе "Как вам это понравится", зарегистрированной в том же,
1600 году, но напечатанной только в Великом фолио 1623 года, хотя в 1603
году ее показывали новому королю Иакову в доме Пембруков - в Уилтон Хаузе, и
это говорит о значении, которое придавали пьесе близкие к Эссексу и
Рэтлендам Пембруки... Сюжет пьесы взят в основном у Томаса Лоджа ("Золотое
наследие Эвфуэса", 1590), но имена действующих лиц изменены, за исключением
Розалинды. Кроме того, появились такие важные персонажи, как Жак-меланхолик
и шут Оселок. Главные герои пьесы стали сыновьями некоего сеньора Роланда дю
Буа (то есть Роланда Лесного). Роланды дю Буа - это, несомненно, Рэтленды из
Шервудского леса. Только имя "Оливер" дано старшему брату, в то время как в
семье Мэннерсов - Рэтлендов так звали младшего, католика, обделенного
наследством (судьба младших сыновей в знатных семьях) и интриговавшего
против Роджера, унаследовавшего от отца титул, родовой замок и основные
поместья.
У Лоджа - традиционный пасторальный роман, воспевающий прелесть
идиллической жизни на лоне природы, вдали от суеты городов и интриг
королевских дворцов. У Шекспира появились аллюзии на конкретные ситуации
того периода. Изгнанный герцог (у Лоджа - французский король) приобрел черты
отстраненного от двора, находящегося в опале Эссекса - с этим соглашаются
многие шекспироведы. Но лишь несколько ученых пытались определить его
соратников, разделяющих его изгнание, хотя это не такая уж сложная задача.
Ибо Амьен и Жак - это, несомненно, верные Саутгемптон и Рэтленд, следующие
за Эссексом, как показывают бесспорные документы, и в радости и в беде все
эти годы.
Особую роль играет в шекспировской пьесе один из них - Жак-меланхолик,
образ, отсутствующий у Лоджа. Являясь часто рупором авторской мысли, он с
грустной иронией наблюдает за суетой и безумствами мира. У него много общего
с Бироном в "Бесплодных усилиях любви" и Бенедиктом в "Много шума из
ничего". Ипполит Тэн писал, что Жак-меланхолик - один из самых дорогих
Шекспиру героев - "прозрачная маска, за которой видно лицо поэта". Это -
неотступно следующий за Эссексом Рэтленд, вернувшийся из своих странствий и,
как говорит Жак, вынесший из них "опыт, внушающий ему какое-то шутливое
уныние". И еще Жак многозначительно добавляет: "Я дорого заплатил за мой
опыт". Задорная Розалинда советует ему продолжать носить иностранное платье
и ругать все отечественное, иначе она не поверит, что он действительно
"плавал в гондолах" - то есть был в Венеции. Но именно Рэтленд, как мы
знаем, был в Венеции незадолго до того. Автор пьесы отделяет
Жака-меланхолика от троих сыновей сэра Роланда Лесного (троих братьев
Рэтленда) и от Розалинды - дочери изгнанного герцога (падчерицы Эссекса -
Елизаветы Сидни), хотя пикировки Жака и Розалинды, схожие с состязаниями в
остроумии между Бенедиктом и Беатриче, в пьесу введены. Итак, Жак-меланхолик
- это нарисованный с мягкой иронией портрет молодого Роджера Мэннерса, графа
Рэтленда, дополняющий миниатюру Исаака Оливера и картину Роберта Пика. И
читатели пьесы "Как вам это понравится" многое выиграли бы, если бы при ее
переизданиях издатели сопровождали текст репродукцией изображения молодого
лорда, раздумывающего, как и Жак, "под дубом, чьи вековые корни обнажились",
над преходящей суетой земной... Возможно, выиграли бы и
шекспироведы-редакторы.
Все-таки не простой это вельможа - Жак-меланхолик, очень странный
вельможа.
Вот что он говорит своему патрону, Старому герцогу:
"...О! Будь я шутом!
Я жду как чести пестрого камзола!
Старый герцог
И ты его получишь.
Жак
Он к лицу мне:
Но только с тем, чтоб вырвали вы с корнем
Из головы засевшее в ней мненье,
Что я умен, и дали мне притом
Свободу, чтоб я мог, как вольный ветер,
Дуть на кого хочу - как все шуты,
А те, кого сильнее я царапну,
Пускай сильней смеются..."
Жак просит разрешить ему говорить людям все, что он о них думает:
"Оденьте в пестрый плащ меня! Позвольте
Всю правду говорить - и постепенно
Прочищу я желудок грязный мира,
Пусть лишь мое лекарство он глотает".
Но Старый герцог резонно замечает ему, что, преследуя зло в людях, Жак
несправедлив:
"Фу! Я скажу, что стал бы делать ты...
Творил бы тяжкий грех, грехи карая.
Ведь ты же сам когда-то был развратным
И чувственным, как похотливый зверь:
Все язвы, все назревшие нарывы,
Что ты схватил, гуляя без помехи,
Ты все бы изрыгнул в широкий мир" (II, 7).
Эти слова Старого герцога как будто согласуются с признанием самого
Жака о дорогой цене, которую ему пришлось заплатить за свой опыт, с
болезненным состоянием Рэтленда во время и после его пребывания в Италии и,
наконец, с его ранней смертью.
Ответ Жака Старому герцогу лучше всего привести в точном прозаическом
переводе, чтобы ничего в нем не упустить и не исказить:
"Что же, если кто-нибудь восстанет против гордыни, разве он указывает
этим на кого-либо в частности? Разве она не воздымается так же высоко, как
море, пока сама крайность этого не вызовет отлива? Какую именно женщину
разумею я, если говорю, что иная горожанка носит на недостойных плечах целые
королевские достояния? Которая из них может прийти сказать, что я
подразумеваю именно ее, когда ее соседка совершенно подобна ей? Или кто,
занимающийся подлым ремеслом, скажет, что его пышный наряд добыт не за мой
счет, полагая, что я указываю именно на него, и тем самым признает свои
пороки предметом моей речи? Но посмотрим тогда, в чем обидел его мой язык:
если я отозвался о нем справедливо, он сам вредит себе, если же он свободен
от нарекания, то моя оценка улетает прочь, как дикий гусь, никем не
окликнутый..."
Здесь Жак говорит о социальной функции писателя и поэта, обличающего
несправедливость и пороки; и говорит он это о себе!
И наконец, Жак-меланхолик произносит знаменитый, раскрывающий сущность
шекспировского видения мира монолог:
"Весь мир - театр.
В нем женщины, мужчины - все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль..."(II, 7) {*}.
{* У входа в открывшийся незадолго до создания этой пьесы театр
"Глобус" (где так часто видели Рэтленда и Саутгемптона) поместили
изображение Геркулеса, державшего на плечах земной шар. В латинской надписи
под изображением - та же мысль о театральной, преходящей сущности
человеческой жизни и всего окружающего нас мира, что и в монологе Жака:
"Totus mundus agit histnonem"}
Возможно, правы те, кто видит в образе Жака прозрачную маску, за
которой кроется лицо самого автора. Но мне кажется, что молодой странный
вельможа, мечтающий быть шутом, увиден в пьесе внимательными и
доброжелательными глазами близкого человека и вылеплен дружеской и нежной
женской рукой. За это говорит и эпилог, произносимый Розалиндой. Вспомним и
подзаголовок честеровской поэмы в сборнике "Жертва Любви" - этот
подзаголовок - "Жалоба Розалинды"...
В романе Лоджа законный король сражается с братом-узурпатором и после
его гибели восстанавливает свои права. В шекспировской пьесе эпилог,
конечно, иной. Узурпатор собирает войско, чтобы окончательно расправиться со
Старым герцогом и собравшимися вокруг него приверженцами, но вдруг,
побеседовав с неким отшельником, отказывается от своих злостных намерений и
"вообще от мира", возвращает брату все его права и владения. Так - не очень
убедительно - представлен в пьесе исход "первого дела Эссекса". Эссекс не
победил - его, после долгих колебаний, лишь простили. Но его окружению, куда
входил и автор пьесы "Как вам это понравится", будущее стало представляться
уже не столь мрачным. Появилась новая надежда...
Приблизительно в тот же период, что и "Как вам это понравится", в
кембриджской университетской среде появились одна за другой три пьесы,
образующие трилогию, имеющую, как показывают мои последние исследования,
прямое отношение к тем странным личностям, которые всем пышным одеяниям
предпочитали пестрый камзол шута.
В 1598 году кем-то из кембриджских студентов или близких к университету
выпускников прежних лет была написана бурлескная пьеса "Паломничество на
Парнас", разыгранная в том же году студентами колледжа св. Джона. Через год
появилось ее продолжение - "Возвращение с Парнаса" - 1-я часть, а еще через
два года - 2-я часть "Возвращения". Из всех трех пьес только последняя была
зарегистрирована в Регистре Компании печатников и книгоиздателей и
напечатана в 1606 году. Первые две сохранились в рукописных списках.
Сюжет "парнасских" пьес несложен. Несколько студентов решают достичь
обители муз - горы Парнас. По дороге им приходится преодолевать области,
именуемые Риторикой и Философией, их пытаются отвлечь от поставленной цели
распутник Аморетто, пьяница Мадидо и лентяй Инжениозо, который сжег свои
книги и отказался лезть на Парнас. Но упорные пилигримы Филомузус и Студиозо
преодолевают все препятствия и соблазны и достигают заветной обители муз.
На обратном пути ("Возвращение с Парнаса") героев ждут новые
приключения. Они вынуждены добывать себе пропитание самыми разнообразными
способами, включая мошенничество. Пробуют они подработать немного и в
театре, а расчетливые актеры труппы лорда-камергера Бербедж и Кемп хотят при
этом на них нажиться. Об этом эпизоде, особенно о репликах Кемпа, мы уже
немного знаем.
Обе части "Возвращения с Парнаса" содержат множество как открытых, так
и завуалированных аллюзий на литературную и театральную жизнь того времени,
пьеса приобретает черты сатирического обозрения, автор (или авторы) которого
не слишком церемонятся с теми, о ком у них заходит разговор. Особенно
достается писателям и драматургам. Бен Джонсон охарактеризован как "смелый
ублюдок, самый остроумный каменщик в Англии" {Бен Джонсон в молодости
помогал в работе своему отчиму-каменщику.}. О Марстоне, который тогда был
известен только как сатирик, сказано, что он "задирает ногу и обделывает
весь мир". Томас Нэш (он закончил колледж св. Джона за полтора десятилетия
до того) объявлен литературным поденщиком. И наконец, действующие лица,
столь фамильярно и непочтительно отзывающиеся обо всех писателях,
оказывается, не только прекрасно знают творчество Шекспира, но и высоко его
чтут.
В первой части "Возвращения" появляется новый, неожиданный и
чрезвычайно интригующий персонаж. Инжениозо специально предупреждает всех:
сейчас они увидят шута! И действительно, новый персонаж носит имя Галлио (от
английского gull - шут, паяц), но это особенный вид шута - аристократ,
щеголь, говорун. Особенно он любит распространяться насчет своих собственных
дел и интересов. Он хвастает мечом, купленным не где-нибудь, но в Италии, в
Падуе! "Это чистая толедская сталь, и немало поляков, немцев и фламандцев
нашли от него свою смерть..." Оказывается, вернувшись домой - всего полгода
назад, - он уже отправил на тот свет одного непочтительного кембриджца. А до
этого успел побывать в Космополисе (вероятно - Венеция), участвовал в
морских экспедициях в Испанию и Португалию, в Ирландской экспедиции (то есть
под началом Эссекса).
Слушая рассказы Галлио, его собеседник Инжениозо все время отпускает -
в сторону, для зрителей - насмешливые ремарки и выспрашивает Галлио о
предмете его любви - некой Лесбии. Галлио сообщает, что он написал сонет о
белочке, принадлежащей Лесбии, а также эпитафию на смерть ее любимой
обезьянки; когда он этим занимался, то на нем был надет роскошный камзол,
расшитый золотом, и это одеяние обошлось ему в 200 фунтов (сумма тогда
огромная). Инжениозо усмехается - опять-таки в сторону: какой-де утонченный
ум надо иметь, чтобы писать стихи о таких пустяках, как белки и обезьянки,
ведь это значит "создавать нечто из ничего".
А Галлио продолжает рассказывать о себе и своих привычках: когда он при
дворе, то в течение дня переодевает платье дважды - "иначе я чувствую себя
завшивевшим", - а обувь меняет каждые два часа! Инжениозо, впрочем,
обращаясь к зрителям, выражает сомнение, что вся эта дорогая одежда и обувь
придворным кавалером уже оплачена.
Разговор переходит на литературные темы. Инжениозо хвалит изысканный
литературный стиль своего собеседника, сравнивает его со стилем речей
Цицерона. Галлио отвечает, что, как подлинный джентльмен, он всегда будет
первым - и в поэзии, и на рыцарском турнире. И в подкрепление этого
заявления цитирует строки из шекспировской поэмы "Обесчещенная Лукреция"!
"За мошкою следить никто не станет,
А на полет орлиный каждый взглянет".
Галлио утверждает, что у него много сходства с Филипом Сидни, с той
разницей, что "у меня приятнее лицо и крепче ноги". Но Галлио явно имеет в
виду не только - и не столько - внешнее, физическое сходство: "Его "Аркадия"
превосходна, также как и мои сонеты. Он был в Париже, а я - в Падуе, и он и
я участвовали в сражениях. Он погиб в бою в Нидерландах - полагаю, что то же
произойдет и со мной. Он любил общество ученых людей; я тоже помогаю им, и
примером тому являешься ты сам, ибо без моей поддержки и помощи ты давно бы
пропал... Я помогаю и другим ученым и писателям; когда я появляюсь в своих
комнатах в Оксфорде, меня уже ждет дюжина приветственных речей всех этих
гениев и их оборванных компаньонов. Я, конечно, обхожусь с этими беднягами
милостиво и затем отправляю их по домам".
Таким образом, Галлио не только поэт, но и известный (не под этим
именем, разумеется) меценат, покровитель ученых и писателей. Он продолжает:
"Недавно меня восславил в своей эпиграмме один кембриджец, Уивер, мой
однокашник (fellow). Я велел ему больше не пытаться толковать о моих
достоинствах, но я оценил его старание и удостою своей благодарности, когда
встречу". Очень важная реалия - Галлио (точнее - тот, кто скрывается за этой
шутовской маской) является однокашником поэта Джона Уивера (1576-1632)!
Инжениозо возвращает Галлио к разговору о предмете его любви, и тот
предлагает Инжениозо изображать его прекрасную леди ("как иногда деревянная
статуя изображает богиню"), чтобы Галлио мог поупражняться в произнесении
любовных, куртуазных речей. Далее идет интереснейший и чрезвычайно важный
для нашего исследования диалог:
"Галлио. Прости, прекрасная леди, что теряющий рассудок Галлио
обращается к тебе, как смелый кавалер.
Инжениозо (в сторону). Сейчас мы получим не иначе как чистого Шекспира
и обрывки поэзии, которые он подобрал в театрах".
Итак, Галлио еще только открыл рот, но Инжениозо уже знает, что мы
услышим "чистого Шекспира"! Хотя он и здесь не упускает случая показать
Галлио язык за спиной, ясно, что шекспировские поэмы, которые странный
шут-аристократ свободно цитирует по памяти, не могли быть "подобраны им по
отрывкам" в театрах. Инжениозо просто подыгрывает Галлио, подмигивая при
этом тем немногим зрителям (и читателям), которые знают, о ком и о чем здесь
идет речь. Диалог продолжается:
"Галлио. Прости меня, моя возлюбленная, поскольку я - джентльмен. Луна
по сравнению с твоей яркой красотой - просто шлюха, Антониева Клеопатра
всего лишь черномазая доярка, а Елена Троянская - уродка.
Инжениозо. Видите - "Ромео и Джульетта"! Какой чудовищный плагиат.
Пожалуй, он еще преподнесет нам целую книгу Сэмюэла Дэниела.
Галлио. О ты, кто для меня всего милей,
Цветок полей и воплощенье грезы,
Ты лучше нимф, ты краше всех людей,
Белее голубка, алее розы!
Одарена такою красотой,
Что мир погибнет, разлучась с тобой".
Как и предупреждал Инжениозо, Галлио говорит словами Шекспира - это
вторая строфа из "Венеры и Адониса", лишь слегка измененная им в одном
месте. И Инжениозо реагирует адекватно: "О, сладостный мистер Шекспир!" Что
именно он имеет в виду? Выражает ли он удовольствие, услышав знакомые
шекспировские строки, или он так обращается к Галлио? Или - и то и другое?
Далее Галлио демонстрирует нешуточную начитанность в английской поэзии,
цитируя строки Спенсера, Кида, Марло, объясняя восхищенному Инжениозо:
"В то время, как другие кавалеры дарят своим дамам сердца драгоценные
камни и золото, я предлагаю им бриллианты моего ума, моего воображения,
ценность которых воистину неизмерима". Галлио торопится на званый обед, где
его ожидают друзья - некая графиня и лорды. Поэтому он поручает Инжениозо
набросать для него любовное стихотворение.
"Инжениозо. Мое перо - ваш верный вассал - ждет ваших приказаний. В
каком роде надо для вас написать?
Галлио. Не в одном роде... напиши в двух или трех разных родах, как у
Чосера, как у Гауэра, как у Спенсера и как у мистера Шекспира. Мне бы очень
понравились стихи, которые звучали бы так:
Как только диска солнечного пламя
Швырнул в пространство плачущий восход... и т.д.".
Эти строки - начало шекспировской поэмы "Венера и Адонис", а пометка "и
т.д." в тексте пьесы означает, что исполнитель роли Галлио должен
продекламировать всю строфу, а может быть, и более того. Но Галлио не
успокаивается: "О, сладостный мистер Шекспир! Я повешу его портрет в моем
кабинете при дворе!"
Похоже, что Галлио смеется: как известно, ни одного достоверного
прижизненного портрета Шекспира нет и никогда не было. Где же он
вознамерился раздобыть шекспировский портрет для своего кабинета при дворе?
Инжениозо декламирует стихи из "Троила и Крессиды" Чосера (с некоторыми
собственными добавлениями), но Галлио бранит и его и Чосера, отвергает
Спенсера и настойчиво требует поэзии "в духе мистера Шекспира". Только когда
Инжениозо читает свои стихи, имитирующие шекспировские, Галлио удостаивает
его похвалы: "Достаточно, я из тех, кто может судить по достоинству, как в
поговорке: "Узнаю быка по когтям" {Галлио пародирует известную латинскую
поговорку: "Узнаю льва по когтям.}. Хвалю тебя, в этих стихах есть подлинная
искра. Пусть другие хвалят Спенсера и Чосера, я же буду поклоняться
сладостному мистеру Шекспиру и, дабы почтить его, буду класть его "Венеру и
Адониса" под свою подушку, как это делал, как говорят, какой-то король,
который спал, положив книги Гомера в изголовье".
Галлио произносит длинные тирады со ссылками на Цицерона и Ронсара,
дает свой перевод малоизвестной итальянской поговорки, свободно цитирует по
памяти Вергилия, замечая при этом, что правильную латынь, такую, как у него,
можно услышать только в Реймсе или в Падуе: "Это мой обычай использовать в
разговоре знание латинских, греческих, французских, итальянских, испанских
поэтов". Неоднократно Галлио говорит и о собственной поэзии, слава о
которой, оказывается, уже разнеслась по всей стране! Но - "наши английские
профаны кое в чем извратили благородный дух моей поэзии".
Хотя Инжениозо часто отпускает в сторону саркастические реплики в адрес
Галлио, его поэтических занятий он не осмеивает. Более того, он выполняет
распоряжение Галлио (ибо тот действительно не просит, а распоряжается)
написать (набросать) для него стихи о его даме сердца и диалог между ней и
Галлио. "Потом я вернусь, - говорит Галлио, - и просмотрю эти стихи,
подправлю и доведу до совершенства". Вот какая интересная форма творческого
содружества: один делает литературные заготовки, а другой их корректирует и
заключить, что речь идет именно о них, о Роджере и Елизавете, о союзе Голубя
и Феникс, обернувшемся через тринадцать лет единением в смерти и
бессмертии...
В октябрьском (1599) письме Уайт сообщает, что в Бельвуаре ждут приезда
Уильяма Герберта - это уже знакомый нам сын Мэри Сидни-Пембрук, будущий граф
Пембрук. Он близкий и верный друг Рэтлендов до конца, покровитель Джонсона и
многих других поэтов и драматургов.
В июне 1600 года Рэтленд в Нидерландах, сражается там против испанцев.
Через месяц военные действия прекратились, и он собирался ехать во Францию,
но потом изменил планы и вернулся в Англию. Но еще до отъезда в Нидерланды
Рэтленд принял участие в одном почти заурядном событии великосветской жизни,
оставившем, однако, после себя удивительными загадочный след.
11 июня 1600 года в Лондоне происходила церемония бракосочетания сына и
наследника графа Уорчестера с леди Анной Рассел, кузиной Роберта Сесила. В
торжественных церемониях участвовали многие видные аристократы и их жены, а
также все фрейлины королевы, благословившей этот союз. Рэтленд и будущий
граф Пембрук сопровождали невесту в церковь и из церкви.
А спустя какое-то время (вероятно, не раньше, чем через год) художник
Роберт Пик начал писать {Некоторые портреты в картине, вероятно,
дописывались уже после воцарения Иакова Стюарта.}, по заказу графа
Уорчестера, назначенного на освободившийся после Эссекса пост конюшего ее
величества, большую (2,3X1,6 м) картину, где изобразил графа, его сына и
новобрачную, а также большую группу лиц, участвовавших в церемонии
бракосочетания. Но центральное место на этом полотне занимает королева
Елизавета, выглядящая здесь гораздо моложе своих лет. Королева восседает в
роскошном паланкине, который несут дворцовые слуги. А впереди попарно
шествуют шесть рыцарей ордена Подвязки. На заднем плане - королевская
стража, горожане.
Картина находилась в Колсхилле (графство Уорикшир) - в имении лорда
Дигби и долгое время мало кому была известна. Только в середине XVIII века
ее заметили, заинтересовались ею и высоко оценили знатоки и коллекционеры.
Действительно, она производила - и производит сегодня - неизгладимое
впечатление. Художнику удалось запечатлеть не только конкретно происходившее
событие, но и передать облик и дух целой эпохи, которую принято называть
елизаветинской; это красочное театральное шествие - один из лучших и
художественно убедительных памятников владычице Британии и ее времени.
Семейное предание рода Дигби гласило, что на картине якобы изображена
торжественная процессия по случаю победы над "Испанской армадой" в 1588
году. Но когда и каким образом эта картина попала в дом Дигби, никто не знал
(и сегодня не знает). Многие десятилетия английские искусствоведы бились над
загадочным полотном, выдвигали различные гипотезы, пытаясь установить
действительное время его создания, определить участников шествия.
Помогли найденные письма современников и участников брачных торжеств
июня 1600 года, пролившие наконец свет на сюжет картины. Определились и
получили подтверждение по другим портретам основные фигуры в процессии: сам
граф Уорчестер, новобрачные, а потом постепенно и все лорды. За исключением
одного - пятого слева - молодого человека с небольшой, похоже впервые
отпускаемой, бородкой, выделявшегося своим задумчивым, отрешенным от
происходящего видом. Предлагалось несколько кандидатур, но все они не
подходили по ряду признаков и по несходству своих известных портретов с
человеком, которого вписал в картину художник Роберт Пик.
П. Пороховщиков считал, что задумчивый молодой лорд на картине Пика -
Рэтленд и даже воспроизвел это изображение на фронтисписе своей книги
(1955). В связи с тем, что Рэтленд действительно участвовал в церемонии
этого бракосочетания, его имя фигурировало в дискуссии вокруг картины и до
Пороховщикова, но искусствоведов Рэтленд мало интересовал, отсутствовали и
относящиеся приблизительно к тому же периоду его портреты, которые могли бы
помочь идентификации. Поскольку Пороховщиков дополнительных доказательств в
пользу своей точки зрения не привел, на нее особого внимания не обратили, и
задумчивый молодой лорд продолжал оставаться "загадочным Неизвестным" (по
словам Р. Стронга {Р. Стронг - видный американский специалист в области
английской портретной живописи XVI-XVII вв.}).
Теперь, после того как мы определили, что знатный юноша Исаака Оливера,
сидящий под деревом Аполлона на фоне падуанской уличной галереи, - это
двадцатилетний Рэтленд, появились необходимые дополнительные подтверждения
правильности гипотезы Пороховщикова относительно личности пятого лорда на
картине Пика. Ибо в обоих случаях перед нами лицо одного и того же человека
- Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Правда, на картине Пика он старше на
четыре-пять лет, начал отпускать бороду, но характерные черты лица (особенно
нос, разрез глаз, губы), его меланхолическое, отрешенное выражение исключают
случайное сходство. Это - один и тот же человек, и все, кому я показывал оба
изображения - в России и Англии, - в той или иной степени с этим
соглашались. Можно добавить еще одно важное обстоятельство: как и Исаак
Оливер, его друг художник Роберт Пик хорошо знал Рэтленда, и записи
дворецкого фиксируют выплату Пику денег за "портреты моего Лорда и моей
Леди" (лето 1599 года)! О каких именно портретах в этих записях идет речь,
сегодня, после четырех столетий, пожаров и войн, сказать трудно;
сохранившийся в Бельвуаре портрет показывает Рэтленда в профиль, уже с
бородой и усами, и относится приблизительно к 1610 году. Но загадка двух
самых замечательных произведений английской портретной живописи решена - и
ключом к ней оказался Рэтленд...
Обстановку и настроения в кругу Эссекса, его друзей и близких можно
почувствовать в пьесе "Как вам это понравится", зарегистрированной в том же,
1600 году, но напечатанной только в Великом фолио 1623 года, хотя в 1603
году ее показывали новому королю Иакову в доме Пембруков - в Уилтон Хаузе, и
это говорит о значении, которое придавали пьесе близкие к Эссексу и
Рэтлендам Пембруки... Сюжет пьесы взят в основном у Томаса Лоджа ("Золотое
наследие Эвфуэса", 1590), но имена действующих лиц изменены, за исключением
Розалинды. Кроме того, появились такие важные персонажи, как Жак-меланхолик
и шут Оселок. Главные герои пьесы стали сыновьями некоего сеньора Роланда дю
Буа (то есть Роланда Лесного). Роланды дю Буа - это, несомненно, Рэтленды из
Шервудского леса. Только имя "Оливер" дано старшему брату, в то время как в
семье Мэннерсов - Рэтлендов так звали младшего, католика, обделенного
наследством (судьба младших сыновей в знатных семьях) и интриговавшего
против Роджера, унаследовавшего от отца титул, родовой замок и основные
поместья.
У Лоджа - традиционный пасторальный роман, воспевающий прелесть
идиллической жизни на лоне природы, вдали от суеты городов и интриг
королевских дворцов. У Шекспира появились аллюзии на конкретные ситуации
того периода. Изгнанный герцог (у Лоджа - французский король) приобрел черты
отстраненного от двора, находящегося в опале Эссекса - с этим соглашаются
многие шекспироведы. Но лишь несколько ученых пытались определить его
соратников, разделяющих его изгнание, хотя это не такая уж сложная задача.
Ибо Амьен и Жак - это, несомненно, верные Саутгемптон и Рэтленд, следующие
за Эссексом, как показывают бесспорные документы, и в радости и в беде все
эти годы.
Особую роль играет в шекспировской пьесе один из них - Жак-меланхолик,
образ, отсутствующий у Лоджа. Являясь часто рупором авторской мысли, он с
грустной иронией наблюдает за суетой и безумствами мира. У него много общего
с Бироном в "Бесплодных усилиях любви" и Бенедиктом в "Много шума из
ничего". Ипполит Тэн писал, что Жак-меланхолик - один из самых дорогих
Шекспиру героев - "прозрачная маска, за которой видно лицо поэта". Это -
неотступно следующий за Эссексом Рэтленд, вернувшийся из своих странствий и,
как говорит Жак, вынесший из них "опыт, внушающий ему какое-то шутливое
уныние". И еще Жак многозначительно добавляет: "Я дорого заплатил за мой
опыт". Задорная Розалинда советует ему продолжать носить иностранное платье
и ругать все отечественное, иначе она не поверит, что он действительно
"плавал в гондолах" - то есть был в Венеции. Но именно Рэтленд, как мы
знаем, был в Венеции незадолго до того. Автор пьесы отделяет
Жака-меланхолика от троих сыновей сэра Роланда Лесного (троих братьев
Рэтленда) и от Розалинды - дочери изгнанного герцога (падчерицы Эссекса -
Елизаветы Сидни), хотя пикировки Жака и Розалинды, схожие с состязаниями в
остроумии между Бенедиктом и Беатриче, в пьесу введены. Итак, Жак-меланхолик
- это нарисованный с мягкой иронией портрет молодого Роджера Мэннерса, графа
Рэтленда, дополняющий миниатюру Исаака Оливера и картину Роберта Пика. И
читатели пьесы "Как вам это понравится" многое выиграли бы, если бы при ее
переизданиях издатели сопровождали текст репродукцией изображения молодого
лорда, раздумывающего, как и Жак, "под дубом, чьи вековые корни обнажились",
над преходящей суетой земной... Возможно, выиграли бы и
шекспироведы-редакторы.
Все-таки не простой это вельможа - Жак-меланхолик, очень странный
вельможа.
Вот что он говорит своему патрону, Старому герцогу:
"...О! Будь я шутом!
Я жду как чести пестрого камзола!
Старый герцог
И ты его получишь.
Жак
Он к лицу мне:
Но только с тем, чтоб вырвали вы с корнем
Из головы засевшее в ней мненье,
Что я умен, и дали мне притом
Свободу, чтоб я мог, как вольный ветер,
Дуть на кого хочу - как все шуты,
А те, кого сильнее я царапну,
Пускай сильней смеются..."
Жак просит разрешить ему говорить людям все, что он о них думает:
"Оденьте в пестрый плащ меня! Позвольте
Всю правду говорить - и постепенно
Прочищу я желудок грязный мира,
Пусть лишь мое лекарство он глотает".
Но Старый герцог резонно замечает ему, что, преследуя зло в людях, Жак
несправедлив:
"Фу! Я скажу, что стал бы делать ты...
Творил бы тяжкий грех, грехи карая.
Ведь ты же сам когда-то был развратным
И чувственным, как похотливый зверь:
Все язвы, все назревшие нарывы,
Что ты схватил, гуляя без помехи,
Ты все бы изрыгнул в широкий мир" (II, 7).
Эти слова Старого герцога как будто согласуются с признанием самого
Жака о дорогой цене, которую ему пришлось заплатить за свой опыт, с
болезненным состоянием Рэтленда во время и после его пребывания в Италии и,
наконец, с его ранней смертью.
Ответ Жака Старому герцогу лучше всего привести в точном прозаическом
переводе, чтобы ничего в нем не упустить и не исказить:
"Что же, если кто-нибудь восстанет против гордыни, разве он указывает
этим на кого-либо в частности? Разве она не воздымается так же высоко, как
море, пока сама крайность этого не вызовет отлива? Какую именно женщину
разумею я, если говорю, что иная горожанка носит на недостойных плечах целые
королевские достояния? Которая из них может прийти сказать, что я
подразумеваю именно ее, когда ее соседка совершенно подобна ей? Или кто,
занимающийся подлым ремеслом, скажет, что его пышный наряд добыт не за мой
счет, полагая, что я указываю именно на него, и тем самым признает свои
пороки предметом моей речи? Но посмотрим тогда, в чем обидел его мой язык:
если я отозвался о нем справедливо, он сам вредит себе, если же он свободен
от нарекания, то моя оценка улетает прочь, как дикий гусь, никем не
окликнутый..."
Здесь Жак говорит о социальной функции писателя и поэта, обличающего
несправедливость и пороки; и говорит он это о себе!
И наконец, Жак-меланхолик произносит знаменитый, раскрывающий сущность
шекспировского видения мира монолог:
"Весь мир - театр.
В нем женщины, мужчины - все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль..."(II, 7) {*}.
{* У входа в открывшийся незадолго до создания этой пьесы театр
"Глобус" (где так часто видели Рэтленда и Саутгемптона) поместили
изображение Геркулеса, державшего на плечах земной шар. В латинской надписи
под изображением - та же мысль о театральной, преходящей сущности
человеческой жизни и всего окружающего нас мира, что и в монологе Жака:
"Totus mundus agit histnonem"}
Возможно, правы те, кто видит в образе Жака прозрачную маску, за
которой кроется лицо самого автора. Но мне кажется, что молодой странный
вельможа, мечтающий быть шутом, увиден в пьесе внимательными и
доброжелательными глазами близкого человека и вылеплен дружеской и нежной
женской рукой. За это говорит и эпилог, произносимый Розалиндой. Вспомним и
подзаголовок честеровской поэмы в сборнике "Жертва Любви" - этот
подзаголовок - "Жалоба Розалинды"...
В романе Лоджа законный король сражается с братом-узурпатором и после
его гибели восстанавливает свои права. В шекспировской пьесе эпилог,
конечно, иной. Узурпатор собирает войско, чтобы окончательно расправиться со
Старым герцогом и собравшимися вокруг него приверженцами, но вдруг,
побеседовав с неким отшельником, отказывается от своих злостных намерений и
"вообще от мира", возвращает брату все его права и владения. Так - не очень
убедительно - представлен в пьесе исход "первого дела Эссекса". Эссекс не
победил - его, после долгих колебаний, лишь простили. Но его окружению, куда
входил и автор пьесы "Как вам это понравится", будущее стало представляться
уже не столь мрачным. Появилась новая надежда...
Приблизительно в тот же период, что и "Как вам это понравится", в
кембриджской университетской среде появились одна за другой три пьесы,
образующие трилогию, имеющую, как показывают мои последние исследования,
прямое отношение к тем странным личностям, которые всем пышным одеяниям
предпочитали пестрый камзол шута.
В 1598 году кем-то из кембриджских студентов или близких к университету
выпускников прежних лет была написана бурлескная пьеса "Паломничество на
Парнас", разыгранная в том же году студентами колледжа св. Джона. Через год
появилось ее продолжение - "Возвращение с Парнаса" - 1-я часть, а еще через
два года - 2-я часть "Возвращения". Из всех трех пьес только последняя была
зарегистрирована в Регистре Компании печатников и книгоиздателей и
напечатана в 1606 году. Первые две сохранились в рукописных списках.
Сюжет "парнасских" пьес несложен. Несколько студентов решают достичь
обители муз - горы Парнас. По дороге им приходится преодолевать области,
именуемые Риторикой и Философией, их пытаются отвлечь от поставленной цели
распутник Аморетто, пьяница Мадидо и лентяй Инжениозо, который сжег свои
книги и отказался лезть на Парнас. Но упорные пилигримы Филомузус и Студиозо
преодолевают все препятствия и соблазны и достигают заветной обители муз.
На обратном пути ("Возвращение с Парнаса") героев ждут новые
приключения. Они вынуждены добывать себе пропитание самыми разнообразными
способами, включая мошенничество. Пробуют они подработать немного и в
театре, а расчетливые актеры труппы лорда-камергера Бербедж и Кемп хотят при
этом на них нажиться. Об этом эпизоде, особенно о репликах Кемпа, мы уже
немного знаем.
Обе части "Возвращения с Парнаса" содержат множество как открытых, так
и завуалированных аллюзий на литературную и театральную жизнь того времени,
пьеса приобретает черты сатирического обозрения, автор (или авторы) которого
не слишком церемонятся с теми, о ком у них заходит разговор. Особенно
достается писателям и драматургам. Бен Джонсон охарактеризован как "смелый
ублюдок, самый остроумный каменщик в Англии" {Бен Джонсон в молодости
помогал в работе своему отчиму-каменщику.}. О Марстоне, который тогда был
известен только как сатирик, сказано, что он "задирает ногу и обделывает
весь мир". Томас Нэш (он закончил колледж св. Джона за полтора десятилетия
до того) объявлен литературным поденщиком. И наконец, действующие лица,
столь фамильярно и непочтительно отзывающиеся обо всех писателях,
оказывается, не только прекрасно знают творчество Шекспира, но и высоко его
чтут.
В первой части "Возвращения" появляется новый, неожиданный и
чрезвычайно интригующий персонаж. Инжениозо специально предупреждает всех:
сейчас они увидят шута! И действительно, новый персонаж носит имя Галлио (от
английского gull - шут, паяц), но это особенный вид шута - аристократ,
щеголь, говорун. Особенно он любит распространяться насчет своих собственных
дел и интересов. Он хвастает мечом, купленным не где-нибудь, но в Италии, в
Падуе! "Это чистая толедская сталь, и немало поляков, немцев и фламандцев
нашли от него свою смерть..." Оказывается, вернувшись домой - всего полгода
назад, - он уже отправил на тот свет одного непочтительного кембриджца. А до
этого успел побывать в Космополисе (вероятно - Венеция), участвовал в
морских экспедициях в Испанию и Португалию, в Ирландской экспедиции (то есть
под началом Эссекса).
Слушая рассказы Галлио, его собеседник Инжениозо все время отпускает -
в сторону, для зрителей - насмешливые ремарки и выспрашивает Галлио о
предмете его любви - некой Лесбии. Галлио сообщает, что он написал сонет о
белочке, принадлежащей Лесбии, а также эпитафию на смерть ее любимой
обезьянки; когда он этим занимался, то на нем был надет роскошный камзол,
расшитый золотом, и это одеяние обошлось ему в 200 фунтов (сумма тогда
огромная). Инжениозо усмехается - опять-таки в сторону: какой-де утонченный
ум надо иметь, чтобы писать стихи о таких пустяках, как белки и обезьянки,
ведь это значит "создавать нечто из ничего".
А Галлио продолжает рассказывать о себе и своих привычках: когда он при
дворе, то в течение дня переодевает платье дважды - "иначе я чувствую себя
завшивевшим", - а обувь меняет каждые два часа! Инжениозо, впрочем,
обращаясь к зрителям, выражает сомнение, что вся эта дорогая одежда и обувь
придворным кавалером уже оплачена.
Разговор переходит на литературные темы. Инжениозо хвалит изысканный
литературный стиль своего собеседника, сравнивает его со стилем речей
Цицерона. Галлио отвечает, что, как подлинный джентльмен, он всегда будет
первым - и в поэзии, и на рыцарском турнире. И в подкрепление этого
заявления цитирует строки из шекспировской поэмы "Обесчещенная Лукреция"!
"За мошкою следить никто не станет,
А на полет орлиный каждый взглянет".
Галлио утверждает, что у него много сходства с Филипом Сидни, с той
разницей, что "у меня приятнее лицо и крепче ноги". Но Галлио явно имеет в
виду не только - и не столько - внешнее, физическое сходство: "Его "Аркадия"
превосходна, также как и мои сонеты. Он был в Париже, а я - в Падуе, и он и
я участвовали в сражениях. Он погиб в бою в Нидерландах - полагаю, что то же
произойдет и со мной. Он любил общество ученых людей; я тоже помогаю им, и
примером тому являешься ты сам, ибо без моей поддержки и помощи ты давно бы
пропал... Я помогаю и другим ученым и писателям; когда я появляюсь в своих
комнатах в Оксфорде, меня уже ждет дюжина приветственных речей всех этих
гениев и их оборванных компаньонов. Я, конечно, обхожусь с этими беднягами
милостиво и затем отправляю их по домам".
Таким образом, Галлио не только поэт, но и известный (не под этим
именем, разумеется) меценат, покровитель ученых и писателей. Он продолжает:
"Недавно меня восславил в своей эпиграмме один кембриджец, Уивер, мой
однокашник (fellow). Я велел ему больше не пытаться толковать о моих
достоинствах, но я оценил его старание и удостою своей благодарности, когда
встречу". Очень важная реалия - Галлио (точнее - тот, кто скрывается за этой
шутовской маской) является однокашником поэта Джона Уивера (1576-1632)!
Инжениозо возвращает Галлио к разговору о предмете его любви, и тот
предлагает Инжениозо изображать его прекрасную леди ("как иногда деревянная
статуя изображает богиню"), чтобы Галлио мог поупражняться в произнесении
любовных, куртуазных речей. Далее идет интереснейший и чрезвычайно важный
для нашего исследования диалог:
"Галлио. Прости, прекрасная леди, что теряющий рассудок Галлио
обращается к тебе, как смелый кавалер.
Инжениозо (в сторону). Сейчас мы получим не иначе как чистого Шекспира
и обрывки поэзии, которые он подобрал в театрах".
Итак, Галлио еще только открыл рот, но Инжениозо уже знает, что мы
услышим "чистого Шекспира"! Хотя он и здесь не упускает случая показать
Галлио язык за спиной, ясно, что шекспировские поэмы, которые странный
шут-аристократ свободно цитирует по памяти, не могли быть "подобраны им по
отрывкам" в театрах. Инжениозо просто подыгрывает Галлио, подмигивая при
этом тем немногим зрителям (и читателям), которые знают, о ком и о чем здесь
идет речь. Диалог продолжается:
"Галлио. Прости меня, моя возлюбленная, поскольку я - джентльмен. Луна
по сравнению с твоей яркой красотой - просто шлюха, Антониева Клеопатра
всего лишь черномазая доярка, а Елена Троянская - уродка.
Инжениозо. Видите - "Ромео и Джульетта"! Какой чудовищный плагиат.
Пожалуй, он еще преподнесет нам целую книгу Сэмюэла Дэниела.
Галлио. О ты, кто для меня всего милей,
Цветок полей и воплощенье грезы,
Ты лучше нимф, ты краше всех людей,
Белее голубка, алее розы!
Одарена такою красотой,
Что мир погибнет, разлучась с тобой".
Как и предупреждал Инжениозо, Галлио говорит словами Шекспира - это
вторая строфа из "Венеры и Адониса", лишь слегка измененная им в одном
месте. И Инжениозо реагирует адекватно: "О, сладостный мистер Шекспир!" Что
именно он имеет в виду? Выражает ли он удовольствие, услышав знакомые
шекспировские строки, или он так обращается к Галлио? Или - и то и другое?
Далее Галлио демонстрирует нешуточную начитанность в английской поэзии,
цитируя строки Спенсера, Кида, Марло, объясняя восхищенному Инжениозо:
"В то время, как другие кавалеры дарят своим дамам сердца драгоценные
камни и золото, я предлагаю им бриллианты моего ума, моего воображения,
ценность которых воистину неизмерима". Галлио торопится на званый обед, где
его ожидают друзья - некая графиня и лорды. Поэтому он поручает Инжениозо
набросать для него любовное стихотворение.
"Инжениозо. Мое перо - ваш верный вассал - ждет ваших приказаний. В
каком роде надо для вас написать?
Галлио. Не в одном роде... напиши в двух или трех разных родах, как у
Чосера, как у Гауэра, как у Спенсера и как у мистера Шекспира. Мне бы очень
понравились стихи, которые звучали бы так:
Как только диска солнечного пламя
Швырнул в пространство плачущий восход... и т.д.".
Эти строки - начало шекспировской поэмы "Венера и Адонис", а пометка "и
т.д." в тексте пьесы означает, что исполнитель роли Галлио должен
продекламировать всю строфу, а может быть, и более того. Но Галлио не
успокаивается: "О, сладостный мистер Шекспир! Я повешу его портрет в моем
кабинете при дворе!"
Похоже, что Галлио смеется: как известно, ни одного достоверного
прижизненного портрета Шекспира нет и никогда не было. Где же он
вознамерился раздобыть шекспировский портрет для своего кабинета при дворе?
Инжениозо декламирует стихи из "Троила и Крессиды" Чосера (с некоторыми
собственными добавлениями), но Галлио бранит и его и Чосера, отвергает
Спенсера и настойчиво требует поэзии "в духе мистера Шекспира". Только когда
Инжениозо читает свои стихи, имитирующие шекспировские, Галлио удостаивает
его похвалы: "Достаточно, я из тех, кто может судить по достоинству, как в
поговорке: "Узнаю быка по когтям" {Галлио пародирует известную латинскую
поговорку: "Узнаю льва по когтям.}. Хвалю тебя, в этих стихах есть подлинная
искра. Пусть другие хвалят Спенсера и Чосера, я же буду поклоняться
сладостному мистеру Шекспиру и, дабы почтить его, буду класть его "Венеру и
Адониса" под свою подушку, как это делал, как говорят, какой-то король,
который спал, положив книги Гомера в изголовье".
Галлио произносит длинные тирады со ссылками на Цицерона и Ронсара,
дает свой перевод малоизвестной итальянской поговорки, свободно цитирует по
памяти Вергилия, замечая при этом, что правильную латынь, такую, как у него,
можно услышать только в Реймсе или в Падуе: "Это мой обычай использовать в
разговоре знание латинских, греческих, французских, итальянских, испанских
поэтов". Неоднократно Галлио говорит и о собственной поэзии, слава о
которой, оказывается, уже разнеслась по всей стране! Но - "наши английские
профаны кое в чем извратили благородный дух моей поэзии".
Хотя Инжениозо часто отпускает в сторону саркастические реплики в адрес
Галлио, его поэтических занятий он не осмеивает. Более того, он выполняет
распоряжение Галлио (ибо тот действительно не просит, а распоряжается)
написать (набросать) для него стихи о его даме сердца и диалог между ней и
Галлио. "Потом я вернусь, - говорит Галлио, - и просмотрю эти стихи,
подправлю и доведу до совершенства". Вот какая интересная форма творческого
содружества: один делает литературные заготовки, а другой их корректирует и