Страница:
стратфордской церкви. Этой роскошной книге, этому "портрету" - "импрессе
моего Лорда" и этому памятнику (хотя эти изображения совсем несхожи) было
предназначено предстать перед потомками как свидетельствам подлинности
образа "Титана в вакууме". Великая легенда о гениальном Барде из Стратфорда
отправилась в свое путешествие по векам и континентам.
Гениальная мистификация была выполнена весьма тщательно и с точным
расчетом на человеческую психологию, с глубоким пониманием процесса
творимости человеческих представлений о Прошлом. Но сотворенная Легенда
имела и свою ахиллесову пяту: ее создатели, возможно, не учли, что Уильям
Шакспер из Стратфорда был не куклой, а живым - и достаточно предприимчивым -
человеком, и хотя он не мог оставить после себя каких-либо собственноручно
написанных писем или документов, следы его реального существования и
приобретательской деятельности все-таки сохранились в церковных, городских и
судебных архивах. Эти следы долгое время пребывали в безвестности, и Легенда
укреплялась в сознании новых поколений, сменивших шекспировское; зародился и
окреп стратфордский культ.
Потом пришли вопросы, на которые было трудно дать убедительные ответы
(такова, к сожалению, судьба многих человеческих культов). Начали искать
связи Титана с его временем. Сперва их просто домысливали или придумывали,
исходя из того немногого, что сообщали о Барде Первое фолио и надпись на
стратфордском памятнике. Но потом (увы, увы!) стали находить действительные,
подлинные следы Уильяма Шакспера. И следы эти оказались такого рода, что
заставили многих искателей отпрянуть в недоумении перед пропастью,
разделяющей Творения и их якобы Творца. И Время начало размывать
стратфордский монумент...
Но культ, давно отделившийся от породившей его эпохи, уже исправно
функционировал сам по себе, обрастая все новыми - не только декоративными,
но и многостранично-научными - аксессуарами, став почти официальным символом
культурных и духовных ценностей человечества. Какая причудливая обитель
великих душ...
Возвращение к Честеру. - Охота на единорогов в центре Вашингтона и
Лондона. Роберт Честер бросает вызов американским и английским ученым. -
Колокол звонил по Шекспиру
А теперь возвратимся к честеровскому сборнику "Жертва Любви", с
которого началось наше повествование о поисках и обретении Шекспира. После
того как читатель ознакомился с растянувшейся на много поколений и
исполненной нешуточными полемическими страстями историей "шекспировского
вопроса", с трагической историей жизни и смерти бельвуарской четы, ее
тесными связями с Беном Джонсоном и другими участниками закрытого
поэтического кружка, ему будет легче оценить значение книги Честера.
Анализ целого ряда полиграфических, литературных и исторических фактов
показал, что даты на титульных листах различных экземпляров книги являются
мистификацией, что книга появилась не в 1601 году, а значительно позже.
Траурная аллюзия в адрес Джона Солсбэри, умершего летом 1612 года, позволила
мне определить подлинную дату появления книги, а через нее идентифицировать
прототипов Голубя и Феникс - необыкновенную чету Рэтлендов, покинувшую этот
мир в одно время с Солсбэри. О том, что честеровские герои - это Рэтленды,
свидетельствуют многочисленные "совпадения". Здесь и целомудренный, чисто
духовный характер брака хозяев Бельвуара, их тайное служение музам,
обстоятельства их смерти и обставленных невиданной секретностью похорон, и
многое, многое другое, о чем мы говорили в предыдущих главах. Даже болезни,
от которых страдает честеровский Голубь, - те же, что мучили Рэтленда;
узнаются в книге Честера и уникальные топографические реалии Бельвуара. Не
только Бен Джонсон, неоднократно бывавший в доме Рэтлендов и оставивший
потрясающие свидетельства своего глубокого преклонения перед дочерью Филипа
Сидни, но и другие участники сборника были членами поэтического кружка
"поэтов Бельвуарской долины".
Впечатляющий список бесспорных совпадений указывает все снова и снова
на бельвуарскую чету, и даже небольшой их части хватило бы, чтобы отказаться
от старых гипотез, давно показавших свою беспомощность и привязанных к ничем
не подтвержденной, фальшивой дате. Честеровский сборник "Жертва Любви",
"аллегорически затеняющий правду о любви и жестокой судьбе Феникс и Голубя",
действительно был создан под свежим впечатлением трагического события -
смерти четы Рэтленд. Отпечатанная всего в немногих экземплярах, книга
никогда свободно не продавалась, а эти экземпляры стали собственностью
нескольких посвященных. Мы уже знаем, что в течение ряда лет после смерти
Рэтлендов на упоминании их имен в печати было табу. Только спустя многие
десятилетия, уже совсем в другую эпоху, сменив не одного владельца,
диковинная книга с разными титульными листами начнет время от времени
попадаться на глаза и вызывать удивление библиофилов, пока наконец ею не
заинтересуются тогдашние шекспироведы из-за напечатанного в ней имени
Великого Барда, и в 1878 году Александр Гросарт - возможно, вняв призыву
Р.У. Эмерсона, - не опубликует ее полный текст со своими комментариями.
Начался длительный и сложный процесс научного исследования книги; он не
закончен полностью и сегодня, но главная загадка честеровского сборника -
загадка его необыкновенных героев - решена.
Охота на единорогов в центре Вашингтона и Лондона.
Роберт Честер бросает вызов американским и английским ученым
Результаты своего исследования книги Честера и поэмы о Голубе и Феникс
я впервые изложил в статье, опубликованной в академическом издании
"Шекспировские чтения 1984". Главную задачу на первом этапе я видел в том,
чтобы сделать новую датировку и идентификацию прототипов героев сборника
достоянием гласности и предметом научной дискуссии. Перспективы,
открывавшиеся для решения великого "шекспировского вопроса" благодаря
полученным конкретным и достаточно очевидным результатам, обсуждать в этой
статье было явно нецелесообразно. После многолетнего идеологического
давления отношение к нестратфордианским представлениям в наших академических
кругах продолжало оставаться весьма настороженным, и попытка сказать и
открыть сразу слишком многое могла бы затянуть или даже сорвать публикацию.
Да и реакцию англо-американских шекспироведов нетрудно было спрогнозировать:
все "еретические" - нестратфордианские - работы они привычно "отбрасывают с
порога", даже если в них содержатся открытия по конкретным частным
проблемам. Важно было не отталкивать этих ученых, в чьем распоряжении
находились все материалы и первоисточники, а привлечь их к участию в
исследовании честеровского сборника, к пересмотру старых, бесперспективных
гипотез, к проверке новых для них фактов и аргументов.
Надеяться на какие-то формы научного сотрудничества можно было только
не затрагивая (по крайней мере поначалу) столь болезненного для большинства
из них вопроса о личности Великого Барда. Поэтому в первой публикации я
ограничился некоторыми - не слишком прозрачными - намеками в этом деликатном
направлении, сосредоточив все внимание на проблеме датировки и
идентификации, чрезвычайно важной и самой по себе. Аналогичным образом
пришлось поступить и при подготовке к публикации статьи о Томасе Кориэте и
связанных с его именем книгах в "Шекспировских чтениях 1985".
Однако те литературоведы, историки, филологи, кто давно проявлял
активный интерес к "шекспировскому вопросу", услышали эти намеки и поняли,
какое значение может иметь прочтение честеровского сборника и "кориэтовых"
трудов для решения двухвекового спора о личности Великого Барда. И я глубоко
благодарен им за помощь и содействие, оказанные мне на дальнейших этапах
исследования, особенно при поисках водяных знаков,
Доказательства, полученные аналитическими методами, важно было
подкрепить другими - эмпирическими. И такие эмпирические доказательства
правильности предложенной мною датировки были получены, когда в 1988 году
Марина Литвинова в Вашингтоне, а в 1989 году Игорь Кравченко в Лондоне
обнаружили одинаковые, доселе неизвестные водяные знаки в хранящихся в этих
мировых столицах экземплярах книги Честера. Короткое сообщение об этом
открытии было опубликовано на русском и английском языках в научной печати.
Через некоторое время Шекспировская библиотека Фолджера, при
материальном участии Фонда Сороса, предоставила мне возможность в течение
нескольких месяцев продолжить исследование с использованием ее богатейших
собраний. Работа предстояла немалая: надо было проверить, не встречаются ли
такие водяные знаки в других книгах и документах того времени, изучить в
оригиналах все хранящиеся в Вашингтоне издания Блаунта, Лаунза, Филда,
Оллда, ознакомиться с первоизданиями ряда произведений Шекспира, Джонсона,
Чапмена, с материалами, обнаруженными исторической комиссией в Бельвуаре в
конце прошлого века, поискать дополнительные свидетельства об играх вокруг
Томаса Кориэта...
Библиотека Фолджера расположена в центре Вашингтона, рядом с
Библиотекой Конгресса, недалеко от Капитолия. Она построена в 1932 году на
средства крупного нефтепромышленника Генри Клея Фолджера и его жены Эмилии
для размещения собранной ими коллекции книг и рукописей шекспировской эпохи;
долгие годы их доверенные лица скупали эти сокровища на аукционах в доброй
старой Англии. Это здание и эти бесценные сокровища, а также большие
средства на их содержание и пополнение чета Фолджер завещала американскому
народу. Интересно, что идея создания такого собрания и такой библиотеки
родилась у Генри Фолджера, когда он, еще студентом, слушал лекции Р.У.
Эмерсона о Шекспире. Того самого Эмерсона, который не скрывал своего
недоумения при чтении традиционных биографий Шекспира, будучи не в состоянии
совместить их с шекспировским творчеством. Того самого человека, кто одним
из первых - еще в прошлом веке - почувствовал, что поэма о Голубе и Феникс
связана со смертью какой-то загадочной, но вполне реальной поэтической пары,
кто призвал ученых попытаться проникнуть в тайну этой поэмы и всего
честеровского сборника...
Собрания и коллекции Фолджеровской библиотеки - богатейшие в мире,
прежде всего по количеству оригинальных изданий XVI-XVII веков, включая
шекспировские. Практически все научные справочные книги на многих языках,
литература по всем видам искусства, оригиналы и репродукции картин {Немало
портретов Шекспира, приобретенных в разное время за большие деньги, украшают
стены залов и фойе Библиотеки. Среди них такие известные, как эшборнский и
янсеновский, оказавшиеся на поверку позднейшими фальсификациями. Остальные в
лучшем случае можно назвать недостоверными.}, рисунков и гравюр, старинных
географических карт. Библиотека рукописей, библиотека микрофильмов. В общем
- рай для ученого. В стенах Библиотеки функционирует Институт, являющийся
центром научной деятельности, организующий семинары, симпозиумы, конференции
по различным проблемам. Обычно в залах занимается одновременно не более
нескольких десятков ученых, что позволяет администрации создавать им
оптимальные условия для работы. Заявки на книги выполняются в считанные
минуты, а книги, изданные после 1800 года, находятся на стеллажах свободного
доступа.
...И вот наконец я держу в руках небольшой томик - это честеровский
сборник, который я до этого изучал так далеко отсюда по микрофильмокопиям и
переизданию Гросарта. У фолджеровского экземпляра своя, непростая судьба -
за океан он попал в этом столетии, а до этого в течение трех веков сменил
нескольких хозяев в Англии. Вот только неизвестно, кто был его первым
хозяином. Просматриваю знакомые по микрофильмокопиям страницы, смотрю их на
свет, различаю контуры заветных водяных знаков, среди них - необыкновенный
единорог с искривленными задними ногами. Научные сотрудники Библиотеки
Летиция Йендл и Елизавета Уэлш проявляют активный интерес к исследованию,
оказывают всю возможную помощь. Вместе с ними направляю факсимильные копии
водяных знаков в Хантингтонскую библиотеку (Калифорния) {Библиотека была
основана в городке Сан-Марино железнодорожным магнатом Джоном Хантингтоном,
достойным конкурентом Фолджера.} и Англию, в Национальную библиотеку Уэльса
(где недавно "объявился" четвертый экземпляр - без начала и окончания).
Вскоре приходят ответы: водяные знаки в их экземплярах те же самые.
В ответе из Калифорнии научный референт Библиотеки Хантингтона просил
Летицию Йендл передать его поздравления инициаторам исследования в связи с
получением столь успешного и убедительного результата. Была там и записка от
специалиста-книговеда доктора Ноэля Киннамона, который, изучив в
хантингтонском экземпляре водяные знаки, добавляет такую интригующую фразу:
"Водяные знаки на последних страницах этого экземпляра книги содержат,
похоже, весьма интересную информацию о том, как книга набиралась и
печаталась". Что именно имел в виду этот ученый, выяснить не удалось, так
как я не смог с ним связаться; остается надеяться, что он или другой
американский специалист продолжит исследование хантингтонского экземпляра.
Тем временем в Вашингтоне я изучаю водяные знаки на бумаге, которой
пользовались английские печатники в шекспировскую эпоху. Начал я эту работу,
конечно, с бумаги, на которой печатали свои книги Ричард Филд и Эдуард Оллд,
а также печатники, выполнявшие заказы Блаунта и Лаунза. Проверяю не только
водяные знаки, но и полиграфические реалии - шрифты, декоративные элементы
набора, а также обстоятельства появления, регистрацию и - в разной степени -
содержание. Конечно, основная масса этих книг - не художественная
литература, а богословская, медицинская, философская, нравоучительная,
памфлеты с откликами на важные события и т.п. Ориентироваться в этом море
старинных фолиантов и брошюр, не пропустить чего-либо важного было бы совсем
непросто, но мне повезло - незадолго до моего приезда вышел в свет третий
том библиографического каталога (итог многолетней работы американских
библиографов), в котором все издания той эпохи наконец-то сгруппированы по
издателям и печатникам {1}; это ускорило мою работу в несколько раз.
Результат исследования: бумага, на которой напечатан честеровский сборник,
действительно является уникальной в прямом смысле слова. Никакая другая
английская книга (по крайней мере из тех, что хранятся в Библиотеке
Фолджера) не напечатана на бумаге с такими водяными знаками! Правда, один из
знаков честеровского сборника (всего их шесть) попался в рукописной копии
старинного письма, но этот знак не является уникальным - он есть и в
специальном справочнике. Однако странного единорога нет нигде.
Похоже, что заказчик (скорее всего, Эдуард Блаунт) принес в типографию
Филда или Оллда пачку бумаги, полученной от кого-то из инициаторов издания
(например, от Люси Бедфорд или Мэри Сидни-Пембрук), в том числе и бумагу с
водяным знаком единорога, входящего в герб Рэтлендов (знатные семьи нередко
заказывали для себя специальную бумагу). Во всех иных случаях на бумаге
одной партии типограф печатал по крайней мере несколько книг. Это еще раз
свидетельствует, что создание честеровского сборника не было для издателя и
печатника рядовой операцией, и для сохранения в тайне обстоятельств и даты
его появления они приняли экстраординарные меры.
Через месяц - весьма ценная находка. Среди книг, отпечатанных Филдом и
Оллдом в 1612-1613 годах, нахожу экземпляры уже упоминавшегося подпольно
изданного ими прокатолического сочинения Роджера Уидрингтона (Томаса
Престона). На разных экземплярах - разные титульные листы с вымышленными
именами печатников и фантастическими местами издания ("Космополис" и
"Альбинополис"). Эта типографическая игра книговедами уже разгадана (каталог
Полларда - Рэдгрейва однозначно определяет издание Филдом и Оллдом трудов
Престона как мистификацию {2}). А вот о том, что в это самое время
(1612-1613) оба печатника трудились еще над одной, гораздо более важной
мистификацией - над честеровским сборником (где многие элементы набора
совпадают с теми, что были использованы для "Уидрингтона"), ученый мир
узнает только теперь...
Кое-что новое - и, возможно, перспективное - обнаружилось там, где,
казалось бы, неожиданностей ждать не приходилось. Когда Гросарт в 1878 году
впервые переиздал честеровский сборник, он воспроизвел доступными тогда
методами все полиграфические элементы оригинала, включая декоративные. Это
воспроизведение не было строго факсимильным в сегодняшнем понимании.
Страницы оригинала, в том числе и титульные листы, копировались не
фотоспособом; заставки, эмблемы, орнаменты перерисовывались копировальщиком,
для текстов и заголовков подбирались сходные шрифты. Встречаются отдельные
неточности, но и при таком ручном способе копирования больших принципиальных
отклонений быть не могло. Изучая еще в Москве по микрофильмокопиям
фолджеровский и лондонский экземпляры и гросартовское переиздание, я обратил
внимание в последнем на воспроизведение шмуцтитула, предшествующего поэмам
Марстона, Чапмена, Шекспира, Джонсона. Под заглавием, там, где печатники
обычно помещают свои эмблемы, в фолджеровском и лондонском экземплярах
действительно напечатана эмблема типографии Филда. А в гросартовском
переиздании на этом месте изображена трагическая маска с кольцами и под ней
- девиз Филда - "Anchora Spei" ("Якорь надежды"). Маска непохожа ни на один
из известных вариантов эмблем типографии Филда, попросту не имеет с ними
ничего общего. Она встречается всего несколько раз в изданиях важных
поэтических произведений, а также на титульных листах двух изданных в 1600
году пьес Шекспира, напечатанных другими типографами {3}. На странную маску
обращал внимание еще Х.Э. Роллинз, но было неясно, является ли она чисто
декоративным элементом или же знаком принадлежности автора к какому-то
сообществу или кружку.
Поскольку на шмуцтитуле и фолджеровского, и лондонского экземпляров
напечатана - крупно и очень четко - абсолютно непохожая на эту маску эмблема
Филда, я сначала предположил, что Гросартом воспроизведен шмуцтитул третьего
экземпляра (теперь это хантингтонский экземпляр, но в прошлом веке все три
находились еще в Англии). Дело в том, что микрофильмокопии из Библиотеки
Хантингтона у меня не было. Однако в Вашингтоне на полученных из Калифорнии
ксерокопиях я обнаружил, что и в хантингтонском экземпляре на шмуцтитуле -
отнюдь не маска, а та же обычная эмблема Филда, что и в двух других. Откуда
же Гросарт взял изображение трагической маски, как она появилась в его
переиздании? Профессор Питер Блэйни, крупный специалист - книговед и
библиограф, которому я показал этот странный шмуцтитул в Библиотеке
Фолджера, предположил, что это - небрежность рисовальщика, который копировал
оригинал для Гросарта. С этим трудно согласиться: эмблемы абсолютно разные,
ни о какой небрежности не может быть и речи. Нелепая шутка? Чья, для чего? В
таком серьезном издании? И как мог не заметить этого добросовестный и
скрупулезный Гросарт: ведь несоответствие сразу бросается в глаза! В общем,
если исключить предположение о каком-то временном умственном затмении,
приходится сделать вывод: в руках Гросарта находился еще один экземпляр
честеровского сборника, о котором сегодня ничего не известно. Однако никаких
других подтверждений такого вывода нет, и появление трагической маски в
переиздании Гросарта остается необъясненным. Ко всем загадкам и странностям
честеровского сборника добавилась новая - и весьма головоломная. Следует
заметить, что никто из исследователей честеровского сборника, работавших с
переизданием Гросарта, на его странную репродукцию шмуцтитула внимания не
обратил...
А вот и отчеты Королевской исторической комиссии, исследовавшей в конце
прошлого века рукописные материалы и другие раритеты, сохранившиеся в замке
Бельвуар. Запись о найденном стихотворении (десять строф), вторая часть
которого использована в шекспировской "Двенадцатой ночи". Повторная
экспертиза почерка (Пороховщиков определенно считал, что строки написаны
самим Рэтлендом) до сих пор не произведена - и это при полном отсутствии
рукописных материалов того времени, имеющих столь прямое отношение к
шекспировским текстам! Факт удивительный на фоне бесчисленных диссертаций по
поводу едва ли не каждой шекспировской строки. Вот если бы нашлась хотя бы
фраза, написанная рукой Уильяма Шакспера, - что бы тут поднялось...
В списке бельвуарских рукописей - редчайшая анонимная сатирическая
поэма "Философический пир" - о празднестве в лондонской таверне, куда
приглашены все видные английские поэты и где особо было желательно
присутствие Томаса Кориэта из Одкомба, "без которого всей затее будет не
хватать крыши". Человек, объявленный британскими шутниками величайшим
писателем и путешественником, продолжает пребывать в этом качестве на
страницах солидных английских и американских справочников и энциклопедий и
по сей день.
Хозяйственные записи дворецкого (и дальнего родственника) Рэтлендов -
Томаса Скревена - еще одно окно в мир интересов бельвуарской четы.
Многочисленные записи о приобретении книг - среди них и те, что послужат
источниками для шекспировских пьес. Иногда книги прибывали целыми ящиками. И
самая последняя запись такого рода - в Бельвуар поступают книги Кориэтовой
серии: "Капуста" и "Десерт". Это вообще последняя расходная запись
дворецкого при жизни Роджера Мэннерса, 5-го графа Рэтленда; возможно, он
успел еще с улыбкой полистать "Кориэтовы" страницы. Следующая запись: 19
июля 1612 года уплачено двум хирургам за последние медицинские услуги "моему
Лорду" и за бальзамирование тела умершего - 70 фунтов. Далее уплачена
крупная сумма - 145 фунтов геральдмейстеру ордена Подвязки и его людям за
участие в торжественной церемонии похорон Рэтленда 22 июля (через два дня
после погребения!). А еще через семь месяцев, 31 марта 1613 года - та самая
знаменитая запись, с которой начался интерес исследователей к Рэтленду:
Шакспер и Бербедж получают деньги "за импрессу моего Лорда".
Наконец, в моих руках давно интересовавшая меня, но бывшая доселе
недоступной редчайшая книга Джона Дэвиса из Хирфорда - "Жертва муз" {4}. Я
уже говорил о двусмысленном поэтическом обращении Дэвиса к "нашему
английскому Теренцию мистеру Уильяму Шекспиру". Вне сомнения, Джон Дэвис из
Хирфорда, поэт, входивший в блестящее литературное окружение принца
Уэльского, Пембруков, Рэтлендов {В книге Джона Дэвиса из Хирфорда
"Микрокосмос" (1603) {5}, посвященной королю и королеве - в первый год
нового царствования, - есть и сонеты-обращения к Рэтлендам, Пембрукам,
Дерби. Особенно интересен многозначительный сонет, обращенный к графу и
графине Рэтленд (Роджеру и Елизавете). Они названы "истинно-истинно
благородными" (Right right Honorable), преклонение поэта перед ними
бесконечно, он заканчивает сонет мольбой к Рэтлендам считать его "своим".},
активнейший участник фарса о Кориэте, был посвящен в тайну Великого Барда,
на что он неоднократно намекал. Книга малого формата (октаво) напечатана
Томасом Шодхэмом для Джорджа Нортона. Как и честеровский сборник, книга не
регистрировалась в Компании; на титульном листе даты нет, но на последней
странице дата - 1612 год. Я сказал "титульный лист", но это очень странный
титульный лист, подобного которому мне еще не приходилось встречать. Это -
гравюра, ширина которой на два сантиметра больше формата книги, поэтому на
излишнюю ширину титульный лист подвернут. Похоже, что гравюра печаталась
отдельно и не для этой книги. Имени автора, печатника, издателя, места
печатания - то есть обычных выходных данных - на заменяющей титульный лист
гравюре нет. Лишь вверху, над рамкой гравюры - заголовок, тоже шире формата
книги: "The Muses Sacrifice" ("Жертва муз" {Заглавие можно перевести и как
"Жертвоприношение муз". В любом случае оно перекликается с заглавием
честеровского сборника: "Жертва Любви".}), и совсем внизу слева - пометка
гравера - "для Дж. Нортона" и подпись "У. Хоул". Уильям Хоул - крупнейший
мастер эпохи, иллюстрировавший, между прочим, и "Кориэтовы Нелепости".
Рисунок изображает сцену на Парнасе. На алтаре бога-покровителя
искусств Аполлона в жертвенном пламени сгорают сердца служившей ему четы.
Пламя в жертвеннике поддерживает Аполлон и некий ангел Чистой Любви,
попирающий при этом Купидона - божка плотской любви; аллегория вполне
прозрачная: традиционные лук и стрелы незадачливого Купидона валяются рядом
за ненадобностью. Вокруг - все девять муз, коленопреклоненные, с горестно
простертыми к жертвеннику руками. Над головой ангела - взлетающий голубь. В
правом верхнем углу - несколько строк.
"Мы принесли эту жертву
В пламени чистой любви и искусства.
Божественною милостью
Оба сгорели быстро".
Сохранилось восемь экземпляров книги, из них два - без этого титульного
моего Лорда" и этому памятнику (хотя эти изображения совсем несхожи) было
предназначено предстать перед потомками как свидетельствам подлинности
образа "Титана в вакууме". Великая легенда о гениальном Барде из Стратфорда
отправилась в свое путешествие по векам и континентам.
Гениальная мистификация была выполнена весьма тщательно и с точным
расчетом на человеческую психологию, с глубоким пониманием процесса
творимости человеческих представлений о Прошлом. Но сотворенная Легенда
имела и свою ахиллесову пяту: ее создатели, возможно, не учли, что Уильям
Шакспер из Стратфорда был не куклой, а живым - и достаточно предприимчивым -
человеком, и хотя он не мог оставить после себя каких-либо собственноручно
написанных писем или документов, следы его реального существования и
приобретательской деятельности все-таки сохранились в церковных, городских и
судебных архивах. Эти следы долгое время пребывали в безвестности, и Легенда
укреплялась в сознании новых поколений, сменивших шекспировское; зародился и
окреп стратфордский культ.
Потом пришли вопросы, на которые было трудно дать убедительные ответы
(такова, к сожалению, судьба многих человеческих культов). Начали искать
связи Титана с его временем. Сперва их просто домысливали или придумывали,
исходя из того немногого, что сообщали о Барде Первое фолио и надпись на
стратфордском памятнике. Но потом (увы, увы!) стали находить действительные,
подлинные следы Уильяма Шакспера. И следы эти оказались такого рода, что
заставили многих искателей отпрянуть в недоумении перед пропастью,
разделяющей Творения и их якобы Творца. И Время начало размывать
стратфордский монумент...
Но культ, давно отделившийся от породившей его эпохи, уже исправно
функционировал сам по себе, обрастая все новыми - не только декоративными,
но и многостранично-научными - аксессуарами, став почти официальным символом
культурных и духовных ценностей человечества. Какая причудливая обитель
великих душ...
Возвращение к Честеру. - Охота на единорогов в центре Вашингтона и
Лондона. Роберт Честер бросает вызов американским и английским ученым. -
Колокол звонил по Шекспиру
А теперь возвратимся к честеровскому сборнику "Жертва Любви", с
которого началось наше повествование о поисках и обретении Шекспира. После
того как читатель ознакомился с растянувшейся на много поколений и
исполненной нешуточными полемическими страстями историей "шекспировского
вопроса", с трагической историей жизни и смерти бельвуарской четы, ее
тесными связями с Беном Джонсоном и другими участниками закрытого
поэтического кружка, ему будет легче оценить значение книги Честера.
Анализ целого ряда полиграфических, литературных и исторических фактов
показал, что даты на титульных листах различных экземпляров книги являются
мистификацией, что книга появилась не в 1601 году, а значительно позже.
Траурная аллюзия в адрес Джона Солсбэри, умершего летом 1612 года, позволила
мне определить подлинную дату появления книги, а через нее идентифицировать
прототипов Голубя и Феникс - необыкновенную чету Рэтлендов, покинувшую этот
мир в одно время с Солсбэри. О том, что честеровские герои - это Рэтленды,
свидетельствуют многочисленные "совпадения". Здесь и целомудренный, чисто
духовный характер брака хозяев Бельвуара, их тайное служение музам,
обстоятельства их смерти и обставленных невиданной секретностью похорон, и
многое, многое другое, о чем мы говорили в предыдущих главах. Даже болезни,
от которых страдает честеровский Голубь, - те же, что мучили Рэтленда;
узнаются в книге Честера и уникальные топографические реалии Бельвуара. Не
только Бен Джонсон, неоднократно бывавший в доме Рэтлендов и оставивший
потрясающие свидетельства своего глубокого преклонения перед дочерью Филипа
Сидни, но и другие участники сборника были членами поэтического кружка
"поэтов Бельвуарской долины".
Впечатляющий список бесспорных совпадений указывает все снова и снова
на бельвуарскую чету, и даже небольшой их части хватило бы, чтобы отказаться
от старых гипотез, давно показавших свою беспомощность и привязанных к ничем
не подтвержденной, фальшивой дате. Честеровский сборник "Жертва Любви",
"аллегорически затеняющий правду о любви и жестокой судьбе Феникс и Голубя",
действительно был создан под свежим впечатлением трагического события -
смерти четы Рэтленд. Отпечатанная всего в немногих экземплярах, книга
никогда свободно не продавалась, а эти экземпляры стали собственностью
нескольких посвященных. Мы уже знаем, что в течение ряда лет после смерти
Рэтлендов на упоминании их имен в печати было табу. Только спустя многие
десятилетия, уже совсем в другую эпоху, сменив не одного владельца,
диковинная книга с разными титульными листами начнет время от времени
попадаться на глаза и вызывать удивление библиофилов, пока наконец ею не
заинтересуются тогдашние шекспироведы из-за напечатанного в ней имени
Великого Барда, и в 1878 году Александр Гросарт - возможно, вняв призыву
Р.У. Эмерсона, - не опубликует ее полный текст со своими комментариями.
Начался длительный и сложный процесс научного исследования книги; он не
закончен полностью и сегодня, но главная загадка честеровского сборника -
загадка его необыкновенных героев - решена.
Охота на единорогов в центре Вашингтона и Лондона.
Роберт Честер бросает вызов американским и английским ученым
Результаты своего исследования книги Честера и поэмы о Голубе и Феникс
я впервые изложил в статье, опубликованной в академическом издании
"Шекспировские чтения 1984". Главную задачу на первом этапе я видел в том,
чтобы сделать новую датировку и идентификацию прототипов героев сборника
достоянием гласности и предметом научной дискуссии. Перспективы,
открывавшиеся для решения великого "шекспировского вопроса" благодаря
полученным конкретным и достаточно очевидным результатам, обсуждать в этой
статье было явно нецелесообразно. После многолетнего идеологического
давления отношение к нестратфордианским представлениям в наших академических
кругах продолжало оставаться весьма настороженным, и попытка сказать и
открыть сразу слишком многое могла бы затянуть или даже сорвать публикацию.
Да и реакцию англо-американских шекспироведов нетрудно было спрогнозировать:
все "еретические" - нестратфордианские - работы они привычно "отбрасывают с
порога", даже если в них содержатся открытия по конкретным частным
проблемам. Важно было не отталкивать этих ученых, в чьем распоряжении
находились все материалы и первоисточники, а привлечь их к участию в
исследовании честеровского сборника, к пересмотру старых, бесперспективных
гипотез, к проверке новых для них фактов и аргументов.
Надеяться на какие-то формы научного сотрудничества можно было только
не затрагивая (по крайней мере поначалу) столь болезненного для большинства
из них вопроса о личности Великого Барда. Поэтому в первой публикации я
ограничился некоторыми - не слишком прозрачными - намеками в этом деликатном
направлении, сосредоточив все внимание на проблеме датировки и
идентификации, чрезвычайно важной и самой по себе. Аналогичным образом
пришлось поступить и при подготовке к публикации статьи о Томасе Кориэте и
связанных с его именем книгах в "Шекспировских чтениях 1985".
Однако те литературоведы, историки, филологи, кто давно проявлял
активный интерес к "шекспировскому вопросу", услышали эти намеки и поняли,
какое значение может иметь прочтение честеровского сборника и "кориэтовых"
трудов для решения двухвекового спора о личности Великого Барда. И я глубоко
благодарен им за помощь и содействие, оказанные мне на дальнейших этапах
исследования, особенно при поисках водяных знаков,
Доказательства, полученные аналитическими методами, важно было
подкрепить другими - эмпирическими. И такие эмпирические доказательства
правильности предложенной мною датировки были получены, когда в 1988 году
Марина Литвинова в Вашингтоне, а в 1989 году Игорь Кравченко в Лондоне
обнаружили одинаковые, доселе неизвестные водяные знаки в хранящихся в этих
мировых столицах экземплярах книги Честера. Короткое сообщение об этом
открытии было опубликовано на русском и английском языках в научной печати.
Через некоторое время Шекспировская библиотека Фолджера, при
материальном участии Фонда Сороса, предоставила мне возможность в течение
нескольких месяцев продолжить исследование с использованием ее богатейших
собраний. Работа предстояла немалая: надо было проверить, не встречаются ли
такие водяные знаки в других книгах и документах того времени, изучить в
оригиналах все хранящиеся в Вашингтоне издания Блаунта, Лаунза, Филда,
Оллда, ознакомиться с первоизданиями ряда произведений Шекспира, Джонсона,
Чапмена, с материалами, обнаруженными исторической комиссией в Бельвуаре в
конце прошлого века, поискать дополнительные свидетельства об играх вокруг
Томаса Кориэта...
Библиотека Фолджера расположена в центре Вашингтона, рядом с
Библиотекой Конгресса, недалеко от Капитолия. Она построена в 1932 году на
средства крупного нефтепромышленника Генри Клея Фолджера и его жены Эмилии
для размещения собранной ими коллекции книг и рукописей шекспировской эпохи;
долгие годы их доверенные лица скупали эти сокровища на аукционах в доброй
старой Англии. Это здание и эти бесценные сокровища, а также большие
средства на их содержание и пополнение чета Фолджер завещала американскому
народу. Интересно, что идея создания такого собрания и такой библиотеки
родилась у Генри Фолджера, когда он, еще студентом, слушал лекции Р.У.
Эмерсона о Шекспире. Того самого Эмерсона, который не скрывал своего
недоумения при чтении традиционных биографий Шекспира, будучи не в состоянии
совместить их с шекспировским творчеством. Того самого человека, кто одним
из первых - еще в прошлом веке - почувствовал, что поэма о Голубе и Феникс
связана со смертью какой-то загадочной, но вполне реальной поэтической пары,
кто призвал ученых попытаться проникнуть в тайну этой поэмы и всего
честеровского сборника...
Собрания и коллекции Фолджеровской библиотеки - богатейшие в мире,
прежде всего по количеству оригинальных изданий XVI-XVII веков, включая
шекспировские. Практически все научные справочные книги на многих языках,
литература по всем видам искусства, оригиналы и репродукции картин {Немало
портретов Шекспира, приобретенных в разное время за большие деньги, украшают
стены залов и фойе Библиотеки. Среди них такие известные, как эшборнский и
янсеновский, оказавшиеся на поверку позднейшими фальсификациями. Остальные в
лучшем случае можно назвать недостоверными.}, рисунков и гравюр, старинных
географических карт. Библиотека рукописей, библиотека микрофильмов. В общем
- рай для ученого. В стенах Библиотеки функционирует Институт, являющийся
центром научной деятельности, организующий семинары, симпозиумы, конференции
по различным проблемам. Обычно в залах занимается одновременно не более
нескольких десятков ученых, что позволяет администрации создавать им
оптимальные условия для работы. Заявки на книги выполняются в считанные
минуты, а книги, изданные после 1800 года, находятся на стеллажах свободного
доступа.
...И вот наконец я держу в руках небольшой томик - это честеровский
сборник, который я до этого изучал так далеко отсюда по микрофильмокопиям и
переизданию Гросарта. У фолджеровского экземпляра своя, непростая судьба -
за океан он попал в этом столетии, а до этого в течение трех веков сменил
нескольких хозяев в Англии. Вот только неизвестно, кто был его первым
хозяином. Просматриваю знакомые по микрофильмокопиям страницы, смотрю их на
свет, различаю контуры заветных водяных знаков, среди них - необыкновенный
единорог с искривленными задними ногами. Научные сотрудники Библиотеки
Летиция Йендл и Елизавета Уэлш проявляют активный интерес к исследованию,
оказывают всю возможную помощь. Вместе с ними направляю факсимильные копии
водяных знаков в Хантингтонскую библиотеку (Калифорния) {Библиотека была
основана в городке Сан-Марино железнодорожным магнатом Джоном Хантингтоном,
достойным конкурентом Фолджера.} и Англию, в Национальную библиотеку Уэльса
(где недавно "объявился" четвертый экземпляр - без начала и окончания).
Вскоре приходят ответы: водяные знаки в их экземплярах те же самые.
В ответе из Калифорнии научный референт Библиотеки Хантингтона просил
Летицию Йендл передать его поздравления инициаторам исследования в связи с
получением столь успешного и убедительного результата. Была там и записка от
специалиста-книговеда доктора Ноэля Киннамона, который, изучив в
хантингтонском экземпляре водяные знаки, добавляет такую интригующую фразу:
"Водяные знаки на последних страницах этого экземпляра книги содержат,
похоже, весьма интересную информацию о том, как книга набиралась и
печаталась". Что именно имел в виду этот ученый, выяснить не удалось, так
как я не смог с ним связаться; остается надеяться, что он или другой
американский специалист продолжит исследование хантингтонского экземпляра.
Тем временем в Вашингтоне я изучаю водяные знаки на бумаге, которой
пользовались английские печатники в шекспировскую эпоху. Начал я эту работу,
конечно, с бумаги, на которой печатали свои книги Ричард Филд и Эдуард Оллд,
а также печатники, выполнявшие заказы Блаунта и Лаунза. Проверяю не только
водяные знаки, но и полиграфические реалии - шрифты, декоративные элементы
набора, а также обстоятельства появления, регистрацию и - в разной степени -
содержание. Конечно, основная масса этих книг - не художественная
литература, а богословская, медицинская, философская, нравоучительная,
памфлеты с откликами на важные события и т.п. Ориентироваться в этом море
старинных фолиантов и брошюр, не пропустить чего-либо важного было бы совсем
непросто, но мне повезло - незадолго до моего приезда вышел в свет третий
том библиографического каталога (итог многолетней работы американских
библиографов), в котором все издания той эпохи наконец-то сгруппированы по
издателям и печатникам {1}; это ускорило мою работу в несколько раз.
Результат исследования: бумага, на которой напечатан честеровский сборник,
действительно является уникальной в прямом смысле слова. Никакая другая
английская книга (по крайней мере из тех, что хранятся в Библиотеке
Фолджера) не напечатана на бумаге с такими водяными знаками! Правда, один из
знаков честеровского сборника (всего их шесть) попался в рукописной копии
старинного письма, но этот знак не является уникальным - он есть и в
специальном справочнике. Однако странного единорога нет нигде.
Похоже, что заказчик (скорее всего, Эдуард Блаунт) принес в типографию
Филда или Оллда пачку бумаги, полученной от кого-то из инициаторов издания
(например, от Люси Бедфорд или Мэри Сидни-Пембрук), в том числе и бумагу с
водяным знаком единорога, входящего в герб Рэтлендов (знатные семьи нередко
заказывали для себя специальную бумагу). Во всех иных случаях на бумаге
одной партии типограф печатал по крайней мере несколько книг. Это еще раз
свидетельствует, что создание честеровского сборника не было для издателя и
печатника рядовой операцией, и для сохранения в тайне обстоятельств и даты
его появления они приняли экстраординарные меры.
Через месяц - весьма ценная находка. Среди книг, отпечатанных Филдом и
Оллдом в 1612-1613 годах, нахожу экземпляры уже упоминавшегося подпольно
изданного ими прокатолического сочинения Роджера Уидрингтона (Томаса
Престона). На разных экземплярах - разные титульные листы с вымышленными
именами печатников и фантастическими местами издания ("Космополис" и
"Альбинополис"). Эта типографическая игра книговедами уже разгадана (каталог
Полларда - Рэдгрейва однозначно определяет издание Филдом и Оллдом трудов
Престона как мистификацию {2}). А вот о том, что в это самое время
(1612-1613) оба печатника трудились еще над одной, гораздо более важной
мистификацией - над честеровским сборником (где многие элементы набора
совпадают с теми, что были использованы для "Уидрингтона"), ученый мир
узнает только теперь...
Кое-что новое - и, возможно, перспективное - обнаружилось там, где,
казалось бы, неожиданностей ждать не приходилось. Когда Гросарт в 1878 году
впервые переиздал честеровский сборник, он воспроизвел доступными тогда
методами все полиграфические элементы оригинала, включая декоративные. Это
воспроизведение не было строго факсимильным в сегодняшнем понимании.
Страницы оригинала, в том числе и титульные листы, копировались не
фотоспособом; заставки, эмблемы, орнаменты перерисовывались копировальщиком,
для текстов и заголовков подбирались сходные шрифты. Встречаются отдельные
неточности, но и при таком ручном способе копирования больших принципиальных
отклонений быть не могло. Изучая еще в Москве по микрофильмокопиям
фолджеровский и лондонский экземпляры и гросартовское переиздание, я обратил
внимание в последнем на воспроизведение шмуцтитула, предшествующего поэмам
Марстона, Чапмена, Шекспира, Джонсона. Под заглавием, там, где печатники
обычно помещают свои эмблемы, в фолджеровском и лондонском экземплярах
действительно напечатана эмблема типографии Филда. А в гросартовском
переиздании на этом месте изображена трагическая маска с кольцами и под ней
- девиз Филда - "Anchora Spei" ("Якорь надежды"). Маска непохожа ни на один
из известных вариантов эмблем типографии Филда, попросту не имеет с ними
ничего общего. Она встречается всего несколько раз в изданиях важных
поэтических произведений, а также на титульных листах двух изданных в 1600
году пьес Шекспира, напечатанных другими типографами {3}. На странную маску
обращал внимание еще Х.Э. Роллинз, но было неясно, является ли она чисто
декоративным элементом или же знаком принадлежности автора к какому-то
сообществу или кружку.
Поскольку на шмуцтитуле и фолджеровского, и лондонского экземпляров
напечатана - крупно и очень четко - абсолютно непохожая на эту маску эмблема
Филда, я сначала предположил, что Гросартом воспроизведен шмуцтитул третьего
экземпляра (теперь это хантингтонский экземпляр, но в прошлом веке все три
находились еще в Англии). Дело в том, что микрофильмокопии из Библиотеки
Хантингтона у меня не было. Однако в Вашингтоне на полученных из Калифорнии
ксерокопиях я обнаружил, что и в хантингтонском экземпляре на шмуцтитуле -
отнюдь не маска, а та же обычная эмблема Филда, что и в двух других. Откуда
же Гросарт взял изображение трагической маски, как она появилась в его
переиздании? Профессор Питер Блэйни, крупный специалист - книговед и
библиограф, которому я показал этот странный шмуцтитул в Библиотеке
Фолджера, предположил, что это - небрежность рисовальщика, который копировал
оригинал для Гросарта. С этим трудно согласиться: эмблемы абсолютно разные,
ни о какой небрежности не может быть и речи. Нелепая шутка? Чья, для чего? В
таком серьезном издании? И как мог не заметить этого добросовестный и
скрупулезный Гросарт: ведь несоответствие сразу бросается в глаза! В общем,
если исключить предположение о каком-то временном умственном затмении,
приходится сделать вывод: в руках Гросарта находился еще один экземпляр
честеровского сборника, о котором сегодня ничего не известно. Однако никаких
других подтверждений такого вывода нет, и появление трагической маски в
переиздании Гросарта остается необъясненным. Ко всем загадкам и странностям
честеровского сборника добавилась новая - и весьма головоломная. Следует
заметить, что никто из исследователей честеровского сборника, работавших с
переизданием Гросарта, на его странную репродукцию шмуцтитула внимания не
обратил...
А вот и отчеты Королевской исторической комиссии, исследовавшей в конце
прошлого века рукописные материалы и другие раритеты, сохранившиеся в замке
Бельвуар. Запись о найденном стихотворении (десять строф), вторая часть
которого использована в шекспировской "Двенадцатой ночи". Повторная
экспертиза почерка (Пороховщиков определенно считал, что строки написаны
самим Рэтлендом) до сих пор не произведена - и это при полном отсутствии
рукописных материалов того времени, имеющих столь прямое отношение к
шекспировским текстам! Факт удивительный на фоне бесчисленных диссертаций по
поводу едва ли не каждой шекспировской строки. Вот если бы нашлась хотя бы
фраза, написанная рукой Уильяма Шакспера, - что бы тут поднялось...
В списке бельвуарских рукописей - редчайшая анонимная сатирическая
поэма "Философический пир" - о празднестве в лондонской таверне, куда
приглашены все видные английские поэты и где особо было желательно
присутствие Томаса Кориэта из Одкомба, "без которого всей затее будет не
хватать крыши". Человек, объявленный британскими шутниками величайшим
писателем и путешественником, продолжает пребывать в этом качестве на
страницах солидных английских и американских справочников и энциклопедий и
по сей день.
Хозяйственные записи дворецкого (и дальнего родственника) Рэтлендов -
Томаса Скревена - еще одно окно в мир интересов бельвуарской четы.
Многочисленные записи о приобретении книг - среди них и те, что послужат
источниками для шекспировских пьес. Иногда книги прибывали целыми ящиками. И
самая последняя запись такого рода - в Бельвуар поступают книги Кориэтовой
серии: "Капуста" и "Десерт". Это вообще последняя расходная запись
дворецкого при жизни Роджера Мэннерса, 5-го графа Рэтленда; возможно, он
успел еще с улыбкой полистать "Кориэтовы" страницы. Следующая запись: 19
июля 1612 года уплачено двум хирургам за последние медицинские услуги "моему
Лорду" и за бальзамирование тела умершего - 70 фунтов. Далее уплачена
крупная сумма - 145 фунтов геральдмейстеру ордена Подвязки и его людям за
участие в торжественной церемонии похорон Рэтленда 22 июля (через два дня
после погребения!). А еще через семь месяцев, 31 марта 1613 года - та самая
знаменитая запись, с которой начался интерес исследователей к Рэтленду:
Шакспер и Бербедж получают деньги "за импрессу моего Лорда".
Наконец, в моих руках давно интересовавшая меня, но бывшая доселе
недоступной редчайшая книга Джона Дэвиса из Хирфорда - "Жертва муз" {4}. Я
уже говорил о двусмысленном поэтическом обращении Дэвиса к "нашему
английскому Теренцию мистеру Уильяму Шекспиру". Вне сомнения, Джон Дэвис из
Хирфорда, поэт, входивший в блестящее литературное окружение принца
Уэльского, Пембруков, Рэтлендов {В книге Джона Дэвиса из Хирфорда
"Микрокосмос" (1603) {5}, посвященной королю и королеве - в первый год
нового царствования, - есть и сонеты-обращения к Рэтлендам, Пембрукам,
Дерби. Особенно интересен многозначительный сонет, обращенный к графу и
графине Рэтленд (Роджеру и Елизавете). Они названы "истинно-истинно
благородными" (Right right Honorable), преклонение поэта перед ними
бесконечно, он заканчивает сонет мольбой к Рэтлендам считать его "своим".},
активнейший участник фарса о Кориэте, был посвящен в тайну Великого Барда,
на что он неоднократно намекал. Книга малого формата (октаво) напечатана
Томасом Шодхэмом для Джорджа Нортона. Как и честеровский сборник, книга не
регистрировалась в Компании; на титульном листе даты нет, но на последней
странице дата - 1612 год. Я сказал "титульный лист", но это очень странный
титульный лист, подобного которому мне еще не приходилось встречать. Это -
гравюра, ширина которой на два сантиметра больше формата книги, поэтому на
излишнюю ширину титульный лист подвернут. Похоже, что гравюра печаталась
отдельно и не для этой книги. Имени автора, печатника, издателя, места
печатания - то есть обычных выходных данных - на заменяющей титульный лист
гравюре нет. Лишь вверху, над рамкой гравюры - заголовок, тоже шире формата
книги: "The Muses Sacrifice" ("Жертва муз" {Заглавие можно перевести и как
"Жертвоприношение муз". В любом случае оно перекликается с заглавием
честеровского сборника: "Жертва Любви".}), и совсем внизу слева - пометка
гравера - "для Дж. Нортона" и подпись "У. Хоул". Уильям Хоул - крупнейший
мастер эпохи, иллюстрировавший, между прочим, и "Кориэтовы Нелепости".
Рисунок изображает сцену на Парнасе. На алтаре бога-покровителя
искусств Аполлона в жертвенном пламени сгорают сердца служившей ему четы.
Пламя в жертвеннике поддерживает Аполлон и некий ангел Чистой Любви,
попирающий при этом Купидона - божка плотской любви; аллегория вполне
прозрачная: традиционные лук и стрелы незадачливого Купидона валяются рядом
за ненадобностью. Вокруг - все девять муз, коленопреклоненные, с горестно
простертыми к жертвеннику руками. Над головой ангела - взлетающий голубь. В
правом верхнем углу - несколько строк.
"Мы принесли эту жертву
В пламени чистой любви и искусства.
Божественною милостью
Оба сгорели быстро".
Сохранилось восемь экземпляров книги, из них два - без этого титульного