Хоган Джеймс. Сибирский эндшпиль

   Из-за другой двери вдруг послышался громкий разговор, она подняла голову, и в этот момент дверь открылась и наружу вышел русский лейтенант. Ему вслед летел саркастический женский голос, Пола поняла только несколько фраз, ее русский был не настолько хорош:
   - Правильно, давай беги, зови охрану... боишься, укушу? А мы-то думали, что вы защищаете нас!
   - Сядьте, пожалуйста. - Вмешался другой, мужской, голос.
   Лейтенант вернулся к двери.
   - Вы хотели поговорить с компетентным специалистом? Так вот, сейчас я найду такого специалиста. У нас ведь компетенции не хватает.
   - Мозгов у вас не хватает! - выругалась женщина. - Я вам что карманник или блядь? Я старший научный сотрудник, из Новосибирска. Вам это о чем-то говорит?
   Пола подняла брови. Новосибирск был одним из крупных советских научных центров, особенно в области физики.
   - Меня бросили сюда по политическим причинам, мои права нарушены, и я протестую против того, как со мной обращаются. Я требую встречи с начальником этого заведения. Вы что, не соображаете? За такое вас могут отправить обратно на Землю, на десять лет в лагеря!
   - Потерпите немного, если можете. Я получу инструкции. - с этими словами лейтенант окончательно вышел из комнаты. Охрана вытянулась.
   - Вольно, вольно. - буркнул лейтенант. - Присмотрите, чтоб эта сучка не смылась. О Господи, еще одна. - он увидел на скамейке Полу.
   Лейтенант оставил дверь открытой и Пола слышала обрывки телефонного разговора.
   - Да, это полковник Тюленев. Извините, Сергей Геннадьевич есть? А вы его не видели?... У нас проблема. Найдите его, и пусть он позвонит мне, ладно? Нет, ничего страшного, но я бы хотел...
   Тут Пола сообразила, что женщина, кричавшая в кабинете, стоит в дверях. Она посмотрела на Полу, затем, бросив безразличный взгляд на охранников, подошла к ней и села рядом. Охранникам было сказано проследить, чтобы она не смылась. Она не смылась, поэтому они остались на местах и не вмешались.
   Этой женщине больше сорока, подумала Пола. Плотная фигура в рыжеватом свитере и коричневой юбке. Ее огненные рыжие волосы волнами падали на плечи, твердое скуластое лицо, у нее был четко очерченный лоб, выступающий решительный подбородок и ясные уверенные глаза. Она еще не успела отдышаться и грудь заметно вздымалась. Несколько секунд она изучала Полу, а затем что-то прошептала по-русски. Пола не поняла, что, но тон был дружелюбным и заинтересованным. Невольно у нее возникло горячее желание поговорить с этой женщиной, ей очень хотелось использовать возможность по-настоящему поговорить с человеком, впервые с того дня, как она и Эрншоу были арестованы. Она покачала головой и ответила, что она иностранка и плохо говорит по-русски.
   - Англичанка? - по-русски спросила женщина.
   - Нет. Американка. - так же по-русски ответила Пола, опять покачав головой.
   Женщина понимающе хмыкнула и перешла на английский, понизив голос до шепота:
   - Я слышала, что недавно арестовали двух американских шпионов. Вы одна из них?
   Пола пожала плечами и не ответила. Женщина чуть заметно улыбнулась и наклонилась ближе.
   - Послушайте меня, я знаю их лучше. Они будут запугивать вас. Но это блеф - Сталин давно в могиле, а те окаменелости, что заправляют сегодня, слеплены из другого теста. Вся эта сгнившая система вот-вот развалится, и они знают это. Не бойтесь, и ни в чем не признавайтесь. Когда они увидят, что у них не получается, они отступятся.
   Прежде чем Пола успела ответить, из кабинета вышел полковник.
   - Это еще что!? - рявкнул он на охранников. - Американка в одиночном заключении и ей запрещено с кем-бы то ни было разговаривать! Запрещено! Ясно!? - он повернулся к русской. - А вы, умничаете здесь, вам не разрешали выходить из помещения. Сейчас здесь будет генерал.
   Полковник взялся за дверь рукой. Русская встала и зашла внутрь, гордо и не торопясь, на ходу обернувшись и ободряюще кивнув Поле, словно в подтверждение своих слов. Весь разговор занял не больше нескольких секунд. Может быть, потому, что ей так хотелось этого разговора, когда Протворнов наконец вызвал ее в кабинет, Пола чувствовала, что какая-то часть несгибаемой силы, которую излучала русская, перешла к ней. Она все отрицала и ни в чем не призналась. Ей угрожали, она не обращала внимания на угрозы. То же самое повторилось и в следующий раз, и еще раз.
   И в конце концов, как и говорила русская, следователи сдались. В один прекрасный день Поле объявили, что ее увозят, но не в Москву, а наоборот. Ее должны перевести в место, которое называется Замок.
   17
   Два красноармейца, в клубах дыма от догорающего немецкого танка, с автоматами за плечами, вскарабкались на купол разбитого рейхстага в Берлине и установили там красный флаг. Зазвучало триумфальное крещендо и на весь экран гордо развернулся серп и молот на фоне неба и трех пролетающих штурмовиков.
   Когда зажегся свет, многие захлопали. Субботнее кино в блоке В закончилось. Фильм был о русском Джеймсе Бонде времен Великой Отечественной, по имени Штирлиц, который внедрился в нацистское СС и саботировал попытки Генриха Гиммлера и Аллена Даллеса, тогдашнего руководителя американской разведки в Европе, установить сепаратный мир с Западом в начале 1945 года. Такое соглашение позволило бы нацистам сконцентрировать все свои оставшиеся силы против Советского Союза и, после устранения Гитлера, как утверждалось в фильме, объединить усилия американцев, англичан и немцев против русских - типичный коварный заговор по защите их капиталистических интересов.
   Стройные ряды зрителей рассыпались, заключенные уносили свои стулья назад в камеры, а охранники, которые тоже смотрели сзади, вернулись к своим обязанностям. Мак-Кейн шел рядом с Питером Сэрджентом, когда их догнал Смовак.
   - А, вот и вы. Ну, теперь вы увидели, как Штирлиц спас нас от британско-английских заговорщиков? Даже не знаю, как нам благодарить нашу партию и правительство.
   Мак-Кейн никогда не мог понять, говорит Смовак серьезно, или шутит. Штирлиц был явно выдуман, а сюжет имел лишь отдаленное отношение к реальным событиям.
   - Вы всему этому верите, да? - скептически спросил Сарджент. Немного поговорив с ним, Мак-Кейн начал подозревать, что он тоже связан с западной разведкой.
   - Штирлиц среди русских - легендарная личность. Многие не сомневаются в том, что он настоящий.
   - Ну да, и в том, что он говорит - тоже.
   - А откуда вы знаете, что это было не так? - с вызовом спросил Смовак. - У русских свое дерьмо, у нас свое. Откуда вы знаете, кто прав, кто виноват?
   - Когда Мосфильм выпустит картину, которую не нужно будет утверждать партийному цензору, тогда и поговорим. - ответил Сэрджент. Он поднял кверху свой стул и направился к лестнице, ведущей на верхний уровень. Остальные направились к двери блока В-3 и вошли внутрь под сумасшедший аккомпанемент гудков и мигание сигнальной лампочки. За их спинами, на площадке блока прогудел другой гудок, пониже - сигнал к отбою. Через пять минут все должны находиться по своим камерам, через час будет выключен свет. Переклички, типичной для старинных тюрем, здесь не было. Подсчет людей и проверка выполнялись автоматически, компьютерами, которые следили за электронными браслетами на руках заключенных.
   Внутри камеры Ко, сидя с книжкой в руках, молча смотрел, как киношники расходятся по койкам. Рашаззи и Хабер вернулись к стопке изрисованных формулами бумаг на столе.
   - Теперь нам нужно выразить первообразную вэ через тета и избавиться от икс штрих.
   - Используй выражение для интеграла работы, - подсказал Хабер. Сейчас... Ага, вот здесь.
   - Почему бы вам не выучить язык, который понимали бы окружающие? буркнул Смовак, проходя мимо.
   - Возможно, нам больше нравится, когда они нас не понимают. недвусмысленно ответил Хабер. Смовак поднял брови.
   Мунгабо вскарабкался на свою койку над Мак-Кейном, и улегся на спину, сложив руки под головой и уставившись в потолок.
   - В русских фильмах никогда не увидишь голой задницы, - пожаловался он. - Черт с ней, с политикой, и фильм неплохой... но хоть бы одна попка.
   Мимо прошел Лученко, направляясь в конец камеры, за ним Нолан и Майскевик.
   - Хоть бы одна задница - громко повторил Мунгабо, специально для них.
   - Империалистическое разложение. - фыркнул Лученко. - Им больше нечего предложить.
   - Нечего? Нечего? - пробормотал Мунгабо, устремив взгляд на своих настенных красоток.
   Мак-Кейн улыбнулся про себя, снимая куртку, свернул ее и спрятал в плоский ящик под койкой. Возле его койки остановился шедший следом Евгений Андреев, седобородый шестидесятилетний мужчина с широкой лысиной и блестящими серыми глазами - они могли бы принадлежать и тридцатилетнему. Мак-Кейн сразу почувствовал в нем настоящего человека, и доверял ему больше, чем кому-либо из живущих в дальнем конце камеры.
   - Они сами накликали на себя беду - я имею в виду немцев. - заметил Андреев. - В 1917 они отправили Ленина в Россию, чтобы он вывел ее из войны. Но именно государство, созданное Лениным, окончательно разрушило Германию. Вот вам ирония судьбы.
   - Похоже, вы немало об этом знаете.
   - Да, мой отец был там, - в армии Конева, в 1945.
   Скэнлон появился как раз, когда Мак-Кейн собрался идти в умывальник. Он нес авоську с грейпфрутами, которые положил на свою койку. Мак-Кейн вопросительно кивнул, и Скэнлон пояснил:
   - У моего приятеля друг работает в агрозоне. Я за ними во время фильма сходил. Это вполне легально. Если заработал премию, то вместо зачетов можно получить вот этим.
   - Я их не пробовал с тех пор, как уехал из Штатов. Сколько?
   - Зачет... - Скэнлон бросил взгляд на Мак-Кейна. - За два.
   - Капиталист!
   - А как же? Жить-то надо.
   Мак-Кейн взял пакет с туалетными принадлежностями и зашагал в конец камеры. В соседней секции за средним столом играли в карты Смовак, Воргас и Чарли Чан, азиат с Амура, имя которого не мог произнести никто, кроме него. Он был стройным, с оливковой кожей, узкими глазами, тоненькими усиками и прилежным выражением лица. Сзади на койке уже храпел венгр Гоньяреш. Сейчас он работал снаружи, в грузовых отсеках центральной части станции. В следующей секции якут по имени Нунган и афганец экспериментировали с новейшим изобретением в области игр - детским бильярдом, где нужно было запускать стеклянные шарики по наклонной деревянной доске с луночками и штырьками. Идею подал Рашаззи, очаровавший "Драконшу", огромную женщину с грубым лицом, работавшую на складе, которая купила целую коробку таких шариков в детском магазинчике в Новой Казани.
   Сейчас Мак-Кейн уже не замечал странный запах, ударивший ему в нос, когда он впервые вошел в камеру. Он уже узнал, что это запах дикого чеснока, который многие сибиряки, особенно якуты, раньше традиционно ели зимой, когда других овощей просто не было, а сейчас жевали его просто по привычке. Запах въелся в их дыхание и исходил изо всех пор.
   - Да, я знаю. От нас несет точно так же. - замети ему Сэрджент, когда Мак-Кейн пытался описать запах. - Чудовищная вонь - как птичий корм в паршивом зоомагазине.
   Если о запахе было сказано и не очень точно, то уж об интенсивности да.
   Интересно, кого они подкупали в агрозонах, чтобы выращивать эту дрянь? Вряд ли всезнайки-планировщики из Москвы включили дикий чеснок в списки производимого на станции.
   С другой стороны на койке растянулся француз Тоген, как всегда, опечаленно глядевший на фотографию женщины на тумбочке. Он занимался этим почти все свободное время, когда не гулял на площадке или не прохаживался с отсутствующим видом по улице Горького. Время от времени он бормотал что-нибудь вроде "Ах, Мими, где ты теперь?" или "Ах, Мими, в чем была наша ошибка?". Время от времени женские имена менялись, фотография на тумбочке - тоже.
   В последней секции вместе сидели Лученко, Майскевик и Нолан. Напротив них вылез из своей койки поляк Боровский. В отличие от своего галльского соседа, он был жизнерадостным, прагматичным и всегда готовым помочь. Но как это следовало понимать? Он все же принадлежал к группе из дальнего конца камеры, которую Мак-Кейн рассматривал, как личных друзей Лученко. Россия приобрела дурную известность своей способностью вводить в заблуждение, а Замок был ее маленькой копией.
   - Прежде всего прибыль, люди потом! - набросился на Мак-Кейна Нолан, когда тот проходил мимо. - Капитализм убивает все живое. На острове Манхэттэн когда-то водились бобры. Вы знаете это? А дикие голуби?
   - Спроси у сибирских мамонтов. - ответил Мак-Кейн, заходя в умывальную. Секунду спустя он высунул голову:
   - А что касается Манхэттэна, то бобрих там и сейчас хоть отбавляй. (Beavers - жаргонное выражение, означающее женские половые органы (что-то вроде шмоньки) - прим. перев) Спроси у Мунгабо. - тут он скрылся обратно, довольный собой.
   Дверь опять открылась и в умывальник вошел Боровский. Они встали рядом, глядя в стенку. Из кабинок, где закрылись два азиата, доносились жуткие звуки и запахи. Но чеснок забивал все.
   - Чудо, что мыши Рашаззи здесь не дохнут. - заметил Боровский. Возня в клетке за дверью подтвердила его слова. Мак-Кейн не отвечал. Он заметил выражение лиц Лученко и Майскевика, когда он высунулся из умывальника, чтобы ответить Нолану. Шея у него зачесалась.
   - Что вы думаете об этом фильме? - спросил Боровский.
   - Мммм... А, стандартная ерунда.
   - Вы знаете, в России учат в школах, что именно их вступление в войну с Японией принесло победу. Но ведь это было только за неделю до ее окончания, не так ли? И разве американцы не сбросили к тому времени на них свою первую атомную бомбу? - Боровский увидел, что Мак-Кейн не слушает его. Застегивая ширинку, он наклонился ближе и, перед тем, как выйти, прошептал:
   - Будьте осторожны снаружи.
   В одной из кабин спустили воду. Мак-Кейн попытался восстановить в памяти все детали последней секции, когда он проходил через нее. Лученко сидел за последним столом, справа, посередине, Майскевик стоял сзади него, а Нолан сидел на своей койке. Тоген лежал на своей койке слева, Боровский, вероятно, тоже там. На столе перед Лученко лежала пачка сигарет, книга, жестяная банка, используемая вместо пепельницы, пара журналов и на дальнем конце стола - большая керамическая кружка с дымящимся чаем, вероятно, принесенная Боровским. Мак-Кейн тщательно обдумал все это; потом нагнулся, приоткрыл дверцу одной из клеток с мышами и набрал в левую руку полную пригоршню зерна из кормушки.
   Когда он вышел из туалета, Лученко все еще сидел за столом, Нолан на своей койке, а вот Майскевик переместился, и сейчас стоял в центре прохода, закрывая его. Тоген все так же лежал на койке, Боровский что-то вынимал из тумбочки. Кружка с чаем стояла на своем месте. Мак-Кейн обошел стол слева.
   - Эрншоу, - голос Лученко был необычно тихим. - У меня может быть кое-какая информация о вашем коллеге. - Мак-Кейн поднял голову и с интересом посмотрел на него. Тот продолжил:
   - Но конечно, деньги вперед.
   - Вы не говорили об этом.
   - Я, должно быть, забыл. Здесь за все платят. Вы американец, я уверен, вы поймете.
   - Вы хотите, чтобы я платил вам за то, что вы делаете вашу работу?
   - Такой здесь обычай.
   - Нет, спасибо.
   Мак-Кейн повернулся и хотел идти дальше, но дорогу ему заступил Майскевик.
   - Если вы не хотите воспользоваться предложенной вам услугой, ваше дело. - продолжал Лученко. - Но я сделал свою часть работы. И за нее придется заплатить.
   Майскевик грубо остановил Мак-Кейна, ладонью в грудь, и задумчиво поглаживая костяшки пальцев, заметил:
   - Здесь все платят свои налоги, понятно?
   Это был один из тех редких случаев, когда Мак-Кейн слышал, как Майскевик разговаривает. Да, смысл его слов был вполне понятен. Все разговоры в камере стихли, неожиданно понял Мак-Кейн. Кто-то тихо вышел из-за дверей туалета и остановился.
   Мак-Кейн загадочно посмотрел на Лученко.
   - Я думал, что мы с вами всегда можем обсудить это бла... - его левая рука швырнула пригоршню зерна в глаза Майскевику, и когда болгарин инстинктивно зажмурился, правой рукой Мак-Кейн сгреб со стола и выплеснул ему в лицо кружку с чаем. Майскевик взвыл и отшатнулся назад, схватившись за обваренное лицо. Мак-Кейн пнул его ногой в пах, потом поймал обеими руками за воротник и нанес убийственный удар коленом в лицо. Майскевик, с остекленевшими глазами и разбитым носом, осел на стенку секции Тогена и Боровского, тогда Мак-Кейн выбил из-под него ноги, и Майскевик грохнулся на пол. Невероятно, но он пытался подняться. Мак-Кейн сгреб его за волосы, запрокинул голову назад и ударил его прямыми пальцами в выпяченный кадык. Майскевик крякнул и осел окончательно, его голова упала набок, струйки крови стекали с разбитого лица по одежде.
   Это произошло слишком быстро и было слишком жестоким, чтобы кто-нибудь успел вмешаться. Лученко таращился из-за стола, Нолан с посеревшим лицом выглядывал у него из-за плеча, Боровский застыл у своей тумбочки в полуобороте. Мак-Кейн поставил кружку на стол, стараясь выглядеть спокойным, несмотря на адреналиновый заряд, пульсировавший внутри.
   - Это моя просьба от отмене налогов. - бросил он Лученко. Затем перешагнул через ноги Майскевика и прошел дальше. Остальные, сбежавшиеся со всей камеры, расступились перед ним. На полпути он остановился, налил себе чашку чая из кипятильника на центральном столе и понес ее к себе на койку.
   За его спиной камера медленно приходила в себя. За последним столом все еще сидел остолбеневший Лученко, Нолан с Боровским и еще парой других подняли Майскевика на ноги и поволокли его в туалет.
   Скэнлон наклонился со своей койки, когда Мак-Кейн сел напротив.
   - Вот, - он протянул плоскую фляжку. - Глоточек этого зелья принесет тебе больше пользы, чем твой чай.
   Мак-Кейн кивнул и сделал долгий глоток.
   - Спасибо. - он вернул фляжку и принялся за чай.
   Скэнлон с интересом разглядывал его. Потом сам отхлебнул из горлышка и, наконец, сказал:
   - Интересно, мистер Эрншоу, в какой же школе журналистики вы этому научились?
   В здании администрации, в Тургеневе, генерал Протворнов еще с троими гостями внимательно просматривали запись инцидента в камере В-3, сделанную с помощью широкоугольного объектива, встроенного в осветительный плафон в потолке камеры. Перед генералом на столе лежала толстая красная папка с надписью "Мак-Кейн, Льюис Эйч. Американское Разведывательное Управление Министерства Обороны. Совершенно секретно."
   Сергей Кириллихов из ЦК партии кивнул, поджав губы, и развернул свое кресло от экрана.
   - В конце концов вы были правы, генерал. - сказал он Протворнову. Он реагировал как раз так, как и предсказывали ваши люди. Мои поздравления.
   Протворнов довольно похлопал по папке.
   - Когда он учился в школе, в Калифорнии, там в этой школе была банда хулиганов, которые терроризировали других школьников, особенно испанцев. Однажды они допустили ошибку, налетев на группу новичков, которые оказались детьми никарагуанских партизан, их только недавно привезли в США. Этих хулиганов чуть не убили, и это произвело глубокое впечатление на Мак-Кейна. Потом, когда он работал с НАТО, в Берлине он отправил в больницу подозреваемого в ограблении. То, что мы видели - вполне в его духе.
   Максим Сепелян из министерства обороны с сомнением потер подбородок.
   - А вы... Вы не думаете, что он может оказаться слишком прямолинейным - может быть, слишком импульсивным?
   Протворнов покачал головой.
   - Нет. Мы тщательно изучили его психологическую мотивацию. Несмотря на то, что вы только что видели, он вовсе не предрасположен к насилию. Он прибегает к силе, только когда его принудят к этому, в порядке самозащиты. Когда у него есть выбор, он основывается на благоразумии, убеждении и терпении. Но он резок, обладает сильными убеждениями и лоялен. Это именно те качества, которые нам нужны.
   Последний из троицы, генерал Андрей Толомачук, из девятого управления КГБ, показал рукой на экран.
   - Я полагаю, что виденное нами - не игра. Болгарин действовал не по инструкциям?
   - Конечно, нет. Все это вполне естественно, уверяю вас. Частью нашей задачи было проверить, отвечают ли способности и решимость Мак-Кейна нашим ожиданиям.
   Все четверо обменялись заинтересованными взглядами.
   - Ну что ж, я удовлетворен, - объявил Кириллихов. Толомачук согласно кивнул. Сепелян думал дольше, потом тоже сделал утвердительный жест.
   - Вернувшись в Москву, я доложу, что можно приступать к следующей фазе операции, как и было запланировано. - сказал Кириллихов.
   Протворнов был доволен.
   - Значит, все идет по расписанию. День начала операции - седьмое ноября?
   Кириллихов кивнул.
   - Еще четыре месяца, - Сепелян усмехнулся. - А кажется, что так долго.
   - Это столетие, - возразил Толомачук. - Мы ждали сто лет. Что такое четыре месяца по сравнению с сотней лет?
   А Протворнов добавил:
   - Что такое четыре месяца по сравнению с властью над миром?
   18
   На следующее утро Майскевика забрали в лазарет, чтобы лечить последствия"несчастного случая", как доложил о случившемся Лученко коменданту блока майору Бочавину. Час спустя в камеру пришли два охранника и забрали вещи Майскевика, а к обеду установилось общее мнение, что назад он уже не вернется. Официальной причины никто не знал, а вернувшийся Лученко тоже не сказал ничего, кроме того, что вместо Майскевика в камеру В-3 помещают двух новичков. Мак-Кейн работал в механической мастерской и весь день ждал, что придут и за ним, но ничего не произошло. Ему ничего не оставалось, как прийти к выводу, что начальство, по каким-то своим причинам, согласно с версией о несчастном случае. Может быть, Лученко был на крючке в большей степени, чем считали его хозяева. А может быть, они тоже были частью этого. Так или иначе, он прибавил все случившееся к своему списку вещей, которые можно использовать.
   Когда Мак-Кейн вернулся в камеру, Нолан протянул ему записочку из толстой сумки с почтой, которую посыльный каждый день приносил Лученко. В ней говорилось, что книга, которую он заказывал в библиотеке, ждет его. Мак-Кейн не заказывал никакой книги, но все-таки отправился туда, и получил цветастую книжонку в мягкой обложке "Жертва Героя". Это была одна из стандартных вдохновительных книжечек, которые лепились партией для массового употребления, на обложке был нарисован стандартный советский герой-трудоголик, крепкие мускулы под бронзовой кожей, стальные глаза, каска и отбойный молоток на фоне кранов, бульдозеров и нефтеперегонного завода.
   Мак-Кейн взял с собой книжку на площадку для прогулок, и там, смешавшись с толпой азиатов, увлеченно следящих за каким-то сибирским вариантом игры в ракушки, пролистал ее. Листок бумаги, выпавший в его руку, гласил:
   Объект содержался в одиночном заключении в штаб-квартире службы безопасности Тургенев. Непрерывные допросы четыре дня. Состояние хорошее. Нет причин для волнения. Сейчас переведена в Замок, закрытая секция, блок Д.
   Там еще объяснялось, как Мак-Кейну поддерживать контакт, если ему еще понадобится какая-то информация. Это его особенно не успокоило, но, если верить Скэнлону, источник оказывался достаточно надежным в прошлом, а в любом бизнесе, как заметил ирландец, репутация - все.
   Он уже собрался уходить с площадки, когда увидел, что к нему идет Андреев, и остановился, чтобы подождать старика.
   - Вы еще не видел двух новеньких? - поинтересовался Андреев. Под курткой у него был одет толстый шерстяной свитер, и, разговаривая, он поеживался, охватив себя руками, как от холода. Мак-Кейн представил его в черном пальто и меховой шапке на московской улице.
   - Нет, я был в библиотеке. А что, они уже здесь?
   - И только что из училища, если я вообще что-нибудь понимаю в КГБистах. Вы пошумели, как надо, и вам теперь не доверяют ни на дюйм. Это телохранители для Лученко, вот что. Мунгабо уже окрестил их Кинг и Конг.
   - Странно, - прокомментировал Мак-Кейн, ожидая, что ему ответит Андреев. - Я думал, что они меня отсюда выставят.
   - Нет, Майскевика здесь уже нельзя оставлять. После того, что случилось... Он потерял лицо. После того, что случилось, в камере у него уже не могло быть такого веса.
   - А мне посидеть и охладиться не нужно?
   - Нет, этого они тоже не сделают. Они ведь хотят, чтобы это был несчастный случай.
   - Это я и имею в виду. Почему они так хотят?
   - Кто знает, чего они хотят вообще?
   Мак-Кейн махнул рукой на площадку для прогулок.
   - Так что, сегодня вечером это будет у всех на устах?
   - Нет, далеко это не уйдет.
   - То есть?
   - А так лучше.
   Они направились к двери, ведущей в проход между блоками А и В. Андреев, повернув голову, пристально поглядел на Мак-Кейна, будто взвешивая что-то в уме. Наконец он сказал:
   - Кажется, вы - человек твердых убеждений. У вас свое представление о вещах.
   Мак-Кейн сунул пуки в карманы.
   - Некоторых вещах - да. Не знаю... Что вы имеете в виду?
   - Те вещи, о которых вы спорили с Ноланом. У вас сильные идеалы.
   - Я никогда не думал о себе, как об идеалисте.
   - Принципы, может быть?
   - Может быть.
   Андреев поколебался и продолжил:
   - Я уважаю это. Любой, кто хоть чего-то стоит, должен уважать это. Но, знаете, меня тревожит, что вы, наверное, очень уж скверно думаете о России, - прежде чем Мак-Кейн успел ответить, он заторопился. - Вы многого не знаете. Мы гордимся нашей страной, как и вы. Как и вы, мы старательно трудились и много вытерпели, чтобы сделать ее такой, как она есть. Мы превратили нашу Родину из задворков в одну из мировых держав, и расширили свое влияние на весь мир - и даже в космос. Вы должны помнить и о многом положительном, чего мы добились. Творчество. Наша история, наше искусство... Россия родила мастеров слова и мысли, которые повлияли на весь цивилизованный мир, как никто другой. Русские прославили музыку и балет, и в то же время - живопись, архитектуру. А наше гостеприимство и дружба! Вы знаете, что образованные русские ценят выше всего? Хороших друзей и хороший разговор. Ничто в мире не сравнится с верностью русских близких друзей. Побывали бы вы у нас дома на вечере, когда полна комната друзей, и за беседой с водкой и закуской засиживаемся заполночь. Или я сижу дома один, в три часа ночи звонит телефон, это мой друг Виктор, которого я знаю сорок лет, а он говорит мне: "Евгений, у меня беда, и мне надо с кем-то поговорить. Я сейчас приеду?". Или Олег: "Я думал над тем, что ты сказал на прошлой неделе. Мы должны обсудить это". И что я делаю? Ставлю воду, кипячу чай. Где вы найдете такое в Нью-Йорке? Нет, там мне нужно вставать и идти на работу, и все время преуспевать и делать деньги, деньги, деньги, или улыбаться боссу, которому хочется дать под зад ногой, за что он вышвырнет меня на улицу и я буду спать под фонарем. Ведь так?