Хоган Джеймс. Сибирский эндшпиль

   - Тут еще и половины нет, - выругалась она, поставив вторую проволочную корзину с грязной посудой поверх первой; при всем желании Пола не успела бы ее закончить. От Наташи жутко несло немытым телом.
   - С'час принесу еще, потом полы помоешь. В чем дело - не привыкла работать? В Америке, небось, всю жизнь негры на тебя вкалывали. Ничего, здесь все наоборот. Кто не работает - тот не ест! - и она удалилась, пробурчав еще одно короткое слово, которого Пола так и не поняла.
   Она вытащила из корзины стопку тарелок, опустила их в большую раковину, наполненную горячей грязной водой и насыпала еще чистящего порошка. Руки были в грязи, а волосы прилипли ко лбу. Руки были еще и красные, опухшие - ей выдали дырявые перчатки. "Другой пары нет!". А нельзя ли поискать? "Это невозможно!". Вечный русский ответ на любой вопрос. Они могли построить в космосе искусственный маленький мир из алюминия, добытого на Луне, но не могли придумать посудомоечную машину, которая бы не ломалась. А почему ее нельзя починить? "Это невозможно!". Почему? "Это невозможно!".
   Ее привезли на окраину городской зоны Новой Казани, в женскую часть вероятно, очень большого исправительного заведения под "поверхностью земли". После унизительного врачебного осмотра и обыска ей выдали тюремную одежду, туалетные принадлежности и отправили в камеру, где кроме нее, находилось еще семь женщин. В этой камере и ели и спали - в общем, все прелести тюремной жизни. Вся ее жизнь протекала теперь между камерой и рабочим местом, жаркой и шумной кухней, десять часов в день, да еще коридоры коричневого цвета. Пола стала просто мечтать об одиночной камере, по крайней мере в одиночестве она могла думать без помех.
   - И как это называется? Это называется вымыла? - жаба вернулась. Сильнее три, сильнее. Люди с этого есть будут. В чем дело - что, боишься, ручки заболят?
   - Порошок почти кончился. Нужно еще порошка.
   - А порошка больше нет.
   - Разве нельзя взять еще?
   - Это невозможно.
   - Но почему?
   - Это невозможно!
   Пола ужинала в одиночестве, отодвинувшись на край единственного в камере стола и старалась не замечать шуточек, которыми ее сокамерницы забросали новенькую американку.
   - Что это с ней сегодня, а?
   - Ручки потрескались, не видишь, что ли? Работать-то не привыкла.
   - А что, разве в Америке никто не работает?
   - Конечно, работают. Негры работают, рабочий класс работает. На капиталистов.
   - Тогда она, наверно, капиталистка.
   - Дочка капиталиста. Принцесса.
   - Умная.
   - Достойная и почтенная.
   - Тяжело ей, наверное, здесь. - Хихиканье.
   - Правда, принцесса? Это правда, что твой папа - капиталист? И ты росла в большом доме с шелковыми простынями? И за тобой бегали слуги, чтобы вытереть тебе нос?
   - И задницу! - Взрыв хохота.
   - Теперь понюхаешь, каково им было.
   - В России каждый сам себе нос вытирает.
   В маленьком умывальнике в конце камеры было две раковины и один унитаз. Пола пыталась отмыть чуть теплой водой и твердым немыльным мылом всю грязь, налипшую на руки за день. Вошла Катерина, стройная белоруска, с длинными черными волосами и бледной кожей. Она казалась безразличной, почти равнодушной, но ее выдавали живые глаза и речь человека, не похожего на остальных. Она повесила полотенце на крючок за дверью и вынула из маленькой пластиковой сумки кусочек мыла, зубную щетку, зубной порошок и расческу, потом, не говоря ни слова, открыла кран. Тот лихорадочно затрясся, откашлялся воздухом, попавшим в трубу, и потекла желтоватая струйка. Вода в колонии использовалась повторно, очищаясь в замкнутой экологической системе.
   Мыло Катерины было белее и мягче, чем серый кусок в руках Полы, и она подняла глаза, глядя в зеркало:
   - Где ты достала такое?
   - Мне выдали.
   - А у меня вот это. Почему такая разница.
   - Ну... иногда так случается. Если понравишься кладовщице...
   - Ты хочешь сказать, у нее есть любимчики.
   - Надо просто понравиться.
   - А я не нравлюсь.
   - Может быть, кладовщица вообще не любит американцев.
   - И не только она.
   Катерина пожала плечами и стала раздеваться. Пола продолжала оттирать руки, потом спросила:
   - Я могу поговорить с тобой, Катерина?
   - Я не могу тебе запретить.
   - Я, по-моему, чего-то не понимаю. Слушай, почему русские верят всей этой пропаганде? Глаза же у них есть? У них головы на плечах, они же могут подумать, неужели вы верите всему, что о нас твердят? - Пола беспомощно взмахнула рукой. - Столько времени прошло, должны же вы знать... Наши политики тоже твердят нам всякую ерунду о русских, но мы-то понимаем, что они без этого не могут. Нам может не нравиться советская система, но мы же не путаем ее с людьми. Как против людей, мы против вас ничего не имеем.
   - Ты говоришь о глазах, о голове на плечах, о людях - и сама служишь системе, которая давит людей.
   - Это неправда. Вам говорят неправду. В нашей системе люди свободны, это...
   - Тем хуже. Если у вас не было выбора, если вас принудили быть рабами - это одно. Но если вы свободны и предпочли стать рабами... И ты мне еще говоришь о пропаганде!
   Пола устало тряхнула головой.
   - И ты в самом деле веришь, что американцы враждебны ко всем русским?
   - Америка - сердце капитала. Капиталисты неизбежно попытаются уничтожить прогрессивный социализм до того, как их сметет со сцены истории. Наша первейшая задача - оборонять себя перед этой угрозой. А как же иначе? Сколько раз вы нападали на нас... А ты еще обвиняешь нас в коварстве!
   Пола удивленно посмотрела на нее:
   - Мы нападали? Я ничего не понимаю. О чем ты? Ни одна страна не нападала на вас, кроме Гитлера, конечно, и тогда мы сражались вместе. Ни одна демократическая страна не нападала на Россию.
   - Вот так вам лгут, - ответила Катерина. - В первый же год Советской власти, летом восемнадцатого, капиталисты послали свои армии в Россию, чтобы вместе с контрреволюционным отребьем уничтожить молодое Советское государство. Это что, не нападение?
   Пола редко интересовалась историей. Она вскинула голову:
   - Не знаю... Наверное, я никогда не интересовалась этим временем...
   - Видишь, - Катерина покачала головой. - Да. Американцы, англичане, французы, японцы - все. Разве ты не знала? И даже тогда, после четырех лет войны в Европе, после революции, все равно Красная Армия была непобедима. Ты говоришь, что Гитлер не ваш, что он не демократ? Зато ваши так называемые демократии вооружили Германию, позволили ему встать на ноги, чтобы отправить его войной на Россию. Самим было слишком страшно. Они пытались развязать войну, и отползти в сторону, как змеи, но они недооценили Сталина.
   - Я не знаю, я...
   - А! Что ты знаешь? Ничего ты не знаешь. А потом, когда чудище, которое они вырастили, повернулось против них, Россия спасла их. А потом Россия выбросила японских захватчиков из Китая и закончила войну. Россия всегда защищала других от захватчиков. После войны вы. американцы и ваши марионетки пытались вторгнуться в Корею. И вы пытались захватить Ближний Восток, вы пытались захватить Кубу, и Вьетнам.
   Пола открыла рот:
   - Вас учат - этому?
   - А ты еще говоришь о том, что на нас никто не нападает, что мы параноики. Ты еще удивляешься, почему мы плохо о вас думаем. Потому что вы всегда нападали на нас.
   Пола вздохнула:
   - Не знаю, ваша пропаганда, наша пропаганда... Кто знает, что правильно, что нет? Но ведь ни ты, ни я не отвечаем за то, что происходит. Почему это должно действовать на личные отношения? Здесь тем более, я думаю, что у нас достаточно общего, чтобы забыть об этом, что бы там ни было.
   Катерина ответила ей холодным взглядом:
   - Я здесь потому, что моя верность стране под вопросом. У меня был муж, он поехал в Лондон с советской торговой миссией. А там он познакомился с репортершей из Нью-Йорка, и она соблазнила его. Американцы позволили ему уехать вместе с ней, и теперь они живут где-то в Америке. Как видишь, принцесса, у меня нет особых причин целоваться с американцами, особенно с американками, и особенно с журналистками. Понятно?
   Пола лежала в темноте, натянув одеяло, глядя в потолок. Ей вспоминались детские дни, когда она каталась на яхте меж островков в Пьюджет Саунд. На той стороне залива виднелись небоскребы Сиэттла, а еще дальше - горы Олимпик, темно-зеленые от только что прошедшего дождя. Что случилось с ее уверенностью и решимостью? Ей казалось, что она научилась этому у матери. Мать Полы, Стефани, выросла в морской семье и привыкла к долгим отлучкам мужа. Она никогда не теряла контроля над собой. Ее мать не была монашкой и часто устраивала дома вечеринки, дома всегда было много гостей, и Пола с детства умела поставить себя перед людьми. Она помнила, какое впечатление на нее производила мать, тактично, а иногда резко, избегая ухаживаний, которые были неизбежны для привлекательной женщины, часто остававшейся в одиночестве. И с детства она делила мужчин на группы: либо они сильные либо слабые, либо умные либо глупцы, либо стоящие внимания, либо не заслуживающие его. Она ценила мужчин, отвечающих ее стандартам... но их было немного. Когда они переехали на восточное побережье, ей было пятнадцать лет и она запомнила одну из тех интимных бесед между дочкой и матерью, когда Стефани призналась, что да, порой она не отвергала ухажеров, в рамках благоразумия, конечно. Заинтригованная, Пола хотела знать, кто именно, и мать назвала пару имен - и она одобрила ее выбор. Она ожидала, что ей будет стыдно за мать, но она стала ей только более близкой и интересной.
   - Хэлло, принцесса, - прошептал голос совсем рядом. - Ты спишь?
   Рядом с койкой в темноте согнулась фигура.
   - Кто это?
   - Это я, Дагмар. - Дагмар была немка из Восточной Германии, того же возраста, что и Пола, с каштановыми волосами, интересная. У нее была отличная фигура и веснушки.
   - Что тебе нужно?
   - Сказать "Здравствуй!", подружиться. Все злятся на тебя и это плохо. Ты ведь не виновата, что никто с тобой не дружит, да? Вот я пришла, давай дружить. Мы ведь можем подружиться?
   Пола моргнула спросонья - она уже почти заснула, оказывается.
   - Почему нет?... Может быть.
   Лицо немки в темноте придвинулось ближе. От нее пахло перегаром.
   - Да, Дагмар и Принцесса будут хорошими друзьями. Нет смысла драться...
   Пола почувствовала, как рука немки скользнула под одеяло, мягко коснулась груди.
   - Отъе...
   Она резко оттолкнула руку, натянула одеяло до подбородка и отвернулась лицом к стене.
   - Ах, сучка упрямая! - прошипела Дагмар. Пола услышала, как та встает и крадется обратно в конец камеры. Мгновение спустя послышался женский смех.
   - Что, Дагмар, не везет? А мы что говорили?
   - Der Seicherin! Чтоб она сдохла!
   - Ну так сколько ты мне проспорила, Дагмар? Или ты все же залезешь сюда и согласимся на ничью?
   Пола натянула одеяло на лицо и сосредоточилась на одной мысли: уснуть.
   21
   - В прошлом году я встретил одну американскую пару, я тогда ездил с подружкой в отпуск, в Коннемара, в Ирландии. Очень даже ничего: она была фотомоделью и рекламировала эти прозрачные трусики и все такое - ну, как на плакатах в метро... Да, так вот эта парочка, плотник, что ли, с женой из Мичигана - они купили фарфоровую статуэтку, в антикварном магазине в одной деревушке, через которую мы проезжали. Статуэтка была интересная два прокаженных с длинными трубками и коварными ухмылками что-то замышляют, сидя над парой кружек с грогом. Лет сто, не меньше...
   "Джереми", агент Интеллидженс Сервис, улыбнулся; он сидел на заднем сиденьи лондонского такси между двумя женщинами. Приятный, учтивый, гладко выбритый, волнистые волосы аккуратно причесаны, темный костюм-тройка и алая гвоздика на лацкане. Барбаре казалось, что такие мужчины вымерли вместе с фраками и дредноутами.
   А он продолжал:
   - Так вот, на этой статуэтке оказалась надпись на подставке, интригующая надпись на гэльском, они несколько дней ломали над ней голову, но вокруг не было никого, кто бы мог ее перевести. А я как раз интересовался гэльской поэзией, еще в университете. Можете себе представить меня в роли актера? Я даже сыграл в двух постановках - обычный провинциальный набор.
   - Так что там было написано? - спросила Сильвия. Она тоже была из Эс-Ай-Эс, ее выбрали для этого задания специально из-за стройной высокой фигуры, суженного книзу лица и черных, до самых плеч, волос. На ней был морского цвета костюм с шарфом в горошек, узкие белые туфли и сумочка в тон, белая шляпа с широкими полями, а в руке - пастельно-голубая шаль.
   - Это самое смешное во всей истории, - продолжил Джереми. - Там было написано "Сделано на Тайване".
   Барбара улыбнулась и посмотрела в окно. Такси ехало вдоль тротуара на Оксфорд Стрит, в нескольких сотнях ярдов от Мраморной Арки. Июль был в самом разгаре, лето и голубое небо заставили Лондон расцвести всеми цветами радуги: рубашки и платья туристов и спешащих покупателей, яркие витрины модных магазинов, и цветы, цветы, орхидеи, розы, лилии на тележках уличных торговцев. Парочки старые и молодые, кто-то под ручку, кто-то уже с детьми, бизнесмены спешат обедать, перекинув через плечо пиджак, женщины в цветастых широких брюках и в ярких летних платьях, а вот два араба, разглядывающие картину на витрине, индиец в тюрбане, лижущий мороженое. Обычные, простые люди с единственным желанием: "Оставьте меня в покое!".
   Барбара любила наблюдать за людьми, не сующими нос в чужие дела. Это было ее кредо, как она ответила Фоледе. Жаль, что многие не способны так поступать. И всегда плохие. Так или иначе, все сводится к полному отсутствию дарований и воспаленному самолюбию, когда заняться самому нечем - приходится соваться к другим. И решают за других, принимают решения, касающиеся жизни других, именно те, кто меньше всего подходит для такой работы. Хотя Барбара и работала на правительство, но в глубине души считала, что оно похоже на таких "всезнаек". Если кто-то и нуждается в правительстве, то лишь постольку, поскольку оно охраняет его от других людей.
   Такси пересекло Бейкер Стрит и Джереми посмотрел на часы. Они прибыли точно. Водитель сбавил ход и проехал еще на квартал вперед. На углу Дьюк Стрит их ждала женщина. Высокая и стройная, суженное книзу лицо, черные волосы до плеч, костюм цвета морской волны, шарф в горошек, белые туфли и сумочка в тон и пастельно-голубая шаль в руке.
   - Это она, Фредди, - сказал Джереми, указав на нее. Женщина искала такси, увидев желтую записную книжку, прижатую изнутри к лобовому стеклу, она подняла руку. Такси затормозило, и она забралась внутрь, сев рядом с Сильвией, которая сидела со стороны тротуара. Боковые стекла были затемнены, а заднее стекло, как и во всех лондонских такси, было маленьким, так что если за ними кто-нибудь и следил, то он бы не увидел, что внутри уже кто-то был. Женщина просто остановила такси и села.
   - Бож-же, это ж двойняшки! - оторопел Фредди.
   - Веди, веди, она славная девочка, - посоветовал Джереми, закрывая перегородку за спиной у водителя, и такси отъехало от тротуара.
   - Это Анна Доркас, - представил женщину Джереми. - Анна, эта американка хотела с тобой поговорить. А о твоей соседке не волнуйся, это ты, как ты уже поняла, так что о ней я не смогу сказать тебе ничего нового. Ну, как твои дела? День у тебя все еще свободный?
   Анна кивнула.
   - Мне нужно вернуться в посольство до пяти, - Ее английский был правильным, хотя русский акцент был очевиден. - Рада видеть вас, - сказала она Барбаре.
   - И я также.
   - Вы приехали только этим утром?
   - Никто не говорит, что я откуда-то приехала. Я просто американка.
   - Неизлечимая русская подозрительность. Так и хочется выудить все секреты, - пошутил Джереми.
   Сильвия тем временем тщательно, с головы до ног, изучала Анну.
   - Ага... Вы не воспользовались помадой, - сказала она с укором. Анна машинально подняла руку к губам.
   - Я забыла... Извините. Я почти не крашу губы.
   - Конечно, ужасная капиталистическая мерзость, - снова встрял Джереми.
   Сильвия достала носовой платок и зеркальце, смочила платок языком и аккуратно вытерла свои губы.
   - Ну как?
   - Один в один, - кивнул Джереми, оглядев сначала ее, потом Анну.
   Они свернули на Нью Бонд Стрит, проехали до Пиккадилли, там повернули налево. Джереми открыл перегородку и бросил:
   - Здесь, Фредди.
   Такси замерло у тротуара, Сильвия протиснулась мимо Анны, открыла дверь и вышла наружу. Она расплатилась с Фредди, добавила чаевые и не торопясь направилась вдоль коридора, остановившись через несколько ярдов, чтобы полюбоваться панорамой Южных Морей в витрине туристического агентства. На полквартала позади из такси выбрался толстяк в фетровой шляпе и мешковатом синем костюме, вышел на тротуар и тоже остановился, развернув газету. Через несколько секунд Сильвия зашагала дальше, толстяк пошел следом. К этому времени такси с Барбарой, Анной и Джереми уже затерялось в потоке машин, спеша к гостинице возле Регент Парка, где уже был заказан номер. А тем временем у Сильвии впереди был еще весь день: неторопливая расслабляющая прогулка в одиночестве, с хвостом, которого она уже заметила, по обычному маршруту Анны: вдоль витрин на Пиккадилли и Регент Стрит, обед на Лестер Сквер, зайти в Национальную Галерею, а потом выпить кофе у Вокзала Виктория, последняя остановка перед Букингемским Дворцом, где они снова поменяются местами. И ей еще заплатят за это. Да, людям приходится зарабатывать на жизнь и более мерзкими способами.
   Барбара заглянула в двери гостиничной спальни.
   - Не вешай трубку. Анна пьет кофе не со сливками, а с молоком.
   Джереми лежал на кровати, подложив под спину гору подушек, и блаженно вытянув ноги. На стуле висел пиджак и потайная портупея с кобурой и пистолетом 0.38 калибра. На груди у него лежала книжка.
   Он наклонился к видеофону у кровати - видеокамера и экран были отключены - и добавил, обращаясь к горничной:
   - Минутку, а нельзя ли к кофе еще и молока, пожалуйста? - он взглянул на Барбару. - Оно? - Та кивнула. - Тогда все, спасибо.
   - Благодарю вас, сэр, - ответил манерный голос из динамика. - Ваш заказ будет готов через пятнадцать минут, сэр. - видеофон со щелчком выключился.
   - Все в порядке? - спросил Джереми.
   - Лучше не бывает, - ответила Барбара.
   - Класс. Надеюсь, вы получите удовольствие. Джереми устроился поудобнее и вернулся к книге.
   Барбара вернулась к Анне, сидящей у окна в одном из легких кресел у столика. Из окна открывался вид на зеленое море Регент Парка и строения зоопарка, выглядывавшие вдали между деревьев, словно рифы. Когда она села, Анна продолжила:
   - Это было трудное решение, но я пришла к нему, потому что существуют определенные общечеловеческие ценности, которые выше патриотизма. Конечно, верность советскому режиму можно называть и патриотизмом, но я смотрю на это по-другому. До семнадцатого Россия была в социальном и политическом смысле на задворках Западной Европы, но если брать во внимание царя, который словно жил в другой эпохе и эмоционально неуравновешенную императрицу, то понятно, почему Россия стала наверстывать упущенное с таким жаром. Россия стала утверждать себя, как современное государство. Архаичная пышность, царский двор и эти сказочные дворцы вышли в тираж. Ничто не могло противостоять напору промышленности и торговли, которые вели Россию в двадцатый век. Мартовское восстание было голосом настоящей России. Это было движение в верном направлении. А происшедшее в октябре ошибка, какая-то аберрация. Вот что необходимо исправлять. Когда произошла революция, то Максим Горький - а он не пылал любовью к царизму - обратился к народу с требованием сохранить дворцы и сокровища старого порядка, потому что они представляли собой культурное наследие, которое новая Россия должна приумножать. Но их разграбили. В последнюю сотню лет культура заболела раком, раком бесплодных политических догм и бессмысленных лозунгов. Вот что мы должны остановить. Я патриот будущей России, которой она станет однажды.
   Анна сидела на краешке кресла, вежливая, и в то же время напряженная и хмурая. Ее привлекательное лицо побледнело, обнаружило нотки усталости. Дневной свет от окна подчеркивал ее хрупкое сложение. На Барбару Анна производила впечатление очень серьезного человека, целиком отдавшегося идее, и эта идея для нее значила больше, чем все остальное в жизни. Интуиция подсказывала ей, что Анна - именно та, за кого себя выдает, и жаль, что ее способности не пригодятся.
   - Я хочу поговорить с вами о другом, о прошлых событиях вашей жизни. Ваш бывший муж Игорь - что вы можете сказать о нем?
   Она внимательно вглядывалась в лицо Анны, но не смогла уловить ни тени неприязни, ни тени грусти.
   - Многое. Что вам нужно знать?
   - Вас не удивляет, почему мы заинтересованы им?
   - Меня уже ничего не удивляет. У вас, наверное, есть веские причины.
   - Восемь лет назад вы были членом Клуба-По-Пятницам, - это был не вопрос, скорее констатация факта.
   - Да.
   - И других аналогичных групп, - это была догадка, но стоящая проверки.
   - Да.
   - Какого рода деятельностью вы там занимались?
   - Это так уж необходимо вам? Я уже сто раз рассказывала об этом англичанам. Вы можете спросить у них? Мне ведь не нужно напоминать, что времени у нас мало, а ваша встреча для вас очень важна. Я хотела бы, чтобы она не прошла впустую.
   Барбара кивнула головой.
   - Тогда скажите мне, ваш муж тоже был диссидентом? Вы работали вместе? Насколько его взгляды сходились с вашими?
   - Мы тогда жили в Севастополе, - отстраненно ответила Анна. - Он работал над связью с подводными лодками. Потом мы переехали в Москву, его сделали профессором в университете.
   - Да, я видела его досье.
   На подоконник снаружи уселся голубь. Он прошелся по окну, раздувая зоб и двигая головой вперед-назад, как забавная механическая игрушка. Потом наклонил голову и несколько секунд смотрел одним глазом внутрь.
   - Он был одним из нас. У нас была общая цель жизни. Но он не был так увлечен идеей, как другие. Может быть, потому, что был ученым. А может быть, он и стал ученым поэтому... Он всегда был более спокойным, невпечатлительным, всегда анализировал. И очень терпеливый. Он мог бы ждать изменения системы и сотню лет.
   - Значит ли это, что он до сих пор диссидент?
   - Конечно, конечно, - Анна говорила без тени сомнения. - Он не из тех, кого легко можно изменить.
   - Вы знаете, где он теперь?
   - Последний раз я слышала, что его перевели в Сибирь, в какое-то научно-исследовательское учреждение - но это было еще несколько лет назад.
   - Вы не встречались после развода?
   - Нет.
   Барбара удивленно посмотрела на нее:
   - Я думала, что этого требует ваша работа.
   Анна помолчала. Потом продолжила:
   - Мой брак с Энрико - моим нынешним мужем, это было очень удачное обстоятельство для нашей группы. У нас появились возможности расширения зарубежных контактов и возможно, поддержки из-за рубежа. Мне казалось, что значительно безопаснее, чтобы не ставить под угрозу такой счастливый случай, порвать все связи с прошлым.
   Это не объяснение, подумала Барбара. Если бы Дьяшкин хоть раз попал под подозрение КГБ, то его бывшая жена автоматически оказалась бы в списке подозреваемых, независимо от того, встречались ли они потом или нет. Брак Анны с офицером КГБ состоялся без всяких проблем, поэтому пока, во всяком случае, Дьяшкин оставался чистым.
   Анна заметно разволновалась и потянулась за сумочкой, стоящей на окне. Она пошарила внутри и достала коробочку с таблетками. Барбара взяла со столика стоявший рядом с магнитофоном кувшин с фруктовым соком, наполнила стакан и протянула его. Анна глотнула таблетку и собравшись с духом, продолжила:
   - Тут не только в этом дело. Игорь умел обращаться с женщинами, да вы, наверное, это уже знаете. И хотя он был немногословным, но женщины сами слетались к нему. Он излучал какое-то поле... тайны, может быть, превосходства. Вы меня понимаете.
   Барбара поощряюще улыбнулась.
   - Конечно. Кто не встречал таких?
   - Может быть, наш брак был ошибкой. Игорь был блестящим мужчиной. Иногда я чувствовала, что не могу нормально с ним говорить, что я слишком глупа для него. Когда мы познакомились, он служил во флоте. Какое-то время все было отлично. Но когда он защитил докторскую, и начал встречаться с более образованными людьми... - Анна допила остатки сока. - Один из его романов стал очень серьезным. Конечно, она тоже была ученой, ядерщик, что ли. Я видела ее несколько раз. Душевная женщина. Самым выдающимся у нее были волосы. Как огонь, красно-рыжие, почти оранжевые.
   - Вы не помните ее имени?
   - Ошкадова. Ольга Ошкадова.
   - А откуда она была?
   - Не знаю. Она работала в академгородке в Новосибирске.
   - Ясно. Продолжайте.
   Анна пожала плечами.
   - Тут нечего продолжать. Он решительно хотел развода. Исходя из нашей общей подпольной деятельности, не в наших интересах было ругаться и переживать из-за этого. Он согласился на большие алименты, чтобы облегчить мне жизнь. Собственно, я не очень и возражала.
   - Ольга тоже была диссидент?
   - Не знаю. Если и была, я об этом не знала. Впрочем, согласитесь, что вряд ли об этом рассказывают всем и каждому.
   Барбара кивнула:
   - А ваш нынешний брак с Энрико, вы говорите, что он...
   - По любви, вы хотите сказать? - Анна покачала головой и невесело улыбнулась. - Меня это уже не волнует. Я достаточно испытала таких разочарований, и для меня этот брак - лишь средство. Энрико, не Энрико - в данном случае это чистый брак по расчету, возможность, которую было невозможно упустить.
   В дверь постучали. Из спальни выбрался Джереми, подошел к двери - там стоял официант с тележкой, нагруженной чашечками, блюдцами и серебряными ложками.