Каралис Дмитрий Николаевич. Игра по-крупному

   -- Я побежал вызывать "скорую помощь" из автомата около своего дома, -- стал объяснять Славик, -- долго было занято, тогда я поднялся к себе в квартиру и стал звонить оттуда. Вызвал наконец и хотел спуститься вниз, но жена сказала, что одного меня не отпустит, так как от меня пахнет спиртным и могут забрать в милицию. Она стала собираться вместе со мною. Когда мы вышли, там уже никого не было. Какой-то мужчина с собачкой сказал нам, что девушку увезла "скорая" и она жива-здорова, только сильно прихрамывала, когда садилась в машину. Мы вернулись домой...
   -- А почему телефон не отвечал и дверь не открывали?
   -- Дело в том, что в квартире оставалась спать дочка, и мы перед уходом отключили телефон и звонок, а когда вернулись, то забыли включить... -- Сколько вы выпили накануне?
   -- Две-три рюмки коньяка, точно не помню. Я вообще мало пью.
   -- Не помните, сколько выпили, но помните, что сидели на заднем сиденье?
   -- Да, это я точно помню. Там лежал мой портфель с документами, и я сел поближе к нему. Могу я, кстати, получить его?..
   Мохова отпустили, взяв подписку о невыезде, и Фирсов видел в окно, как он садится в черную "Волгу" Мохова-старшего -- журналиста и публициста.
   -- Как бы то ни было, отвечать придется вам, -- сказал следователь Фирсову. -- Вы сидели за рулем автомобиля...
   -- И что теперь будет?
   -- Многое зависит от тяжести увечий, полученных пострадавшей Еникеевой. Арестовывать я вас не собираюсь, подождем, что скажет медицина...
   Мохов не позвонил ни в этот день, ни на следующий, а в понедельник, когда они встретились на кафедре, отвел глаза: "На фига ты меня повез? Оставил бы у себя ночевать, и дело с концом. Вот оно и получилось..."
   -- А что ты сказал следователю?
   -- А что я мог сказать, если спал?.. -- Он торопливо закурил и взглянул на часы. -- Претензий по машине у меня к тебе не будет, сам выправлю... Эта Еникеева, кстати, была поддатая, так что, может, все еще обойдется... Извини, меня шеф вызывает...
   -- А то, что ты руль у меня вырывал? -- Игорь уже все понял, но еще на что-то надеялся. И почему-то стыдно было за друга.
   -- Ну, старик, ты сейчас на меня всех собак повесишь... Благо, что я был поддатый... -- Славик ушел, считая неприятный разговор оконченным.
   И Фаина не звонила больше Насте; и Настя не звонила Фаине. "У меня нет слов, -- качала Настя головой. -- Просто нет слов. Как же так можно..."
   Тесть нашел адвоката -- Якова Ефимовича, большого специалиста по дорожно-транспортным происшествиям, и Фирсов пару раз встречался с ним. "С делом я смогу ознакомиться только после завершения следствия, -- торопливо, словно собирался куда-то убегать, говорил он. -- Пока собирайте характеристики и попробуйте прощупать подход к пострадавшей, -- может, она признает свою неосторожность. Но я вам ничего не говорил, и вы у меня не были..."
   У Еникеевой оказалась трещина левой берцовой кости и ушиб мягких тканей. Фирсов ходил к ней чуть ли не каждый день -- разбитная девица с хвостиком игриво улыбалась ему с койки у окна.
   -- А, вот и мой пришел! -- Она вроде даже радовалась, что попала в больницу и ей носит передачи молодой симпатичный мужчина. -- Жаль, что палата не отдельная, а то бы я тебя приняла, как положено... Ну ничего, скоро ходить начну, мы с тобой уединимся... -- И смеялась заливисто. -- Что, волнуешься? А вот женись на мне, и скажу, что сама под колеса бросилась -- жить надоело. Ха-ха-ха!..
   Фирсов встречался с лечащим врачом, который говорил, что последствий для здоровья быть не должно, носил цветы и передачи и торопливо удовлетворял капризы девицы. "Хочу хурмы! -- зевала она и потягивалась. -- И огурчиков солененьких". И Фирсов, стиснув зубы, ехал на рынок искать хурму и огурчики. "А моему сыночку третий год исполняется, -- сообщила она однажды и посмотрела на Фирсова лукаво. -- Так надо бы Андрюшке подарочек справить... Рублей на пятьдесят... А то я по твоей милости и получку не получала". Игорь, хмурясь, рассказал о намеке Насте, та бросилась к родителям и привезла пятьсот рублей. "Вот, папа дал на всякие непредвиденные расходы. -- Она сунула в конверт зеленую пятидесятирублевую бумажку и вручила Игорю. -- Отвезти ей. Папа сказал, что это намек, говорящий о многом. Может, удастся договориться..."
   Фирсов отвез деньги, и Еникеева, опираясь на палочку, повела его в конец коридора, где блестел зеленым глянцем фикус.
   -- Ну так что, голубь, нам с тобой вокруг да около ходить. -- Она закурила, разогнала ладошкой дым и ткнула спичку в цветочный горшок. -- Две тысячи -- и я к тебе претензий не имею. Скажу, что выпила для храбрости и решила головой в омут -- к тебе, значит, под колеса. Хотела одному человеку отомстить. А уж ты после этого лепи, что хочешь... И если договоримся, то больше не светись здесь, эти курвы и так на меня косятся.
   -- Две тысячи? -- переспросил Фирсов.
   -- А что ты думал? Тебе три года "химии" катит. Как минимум... Я все эти мульки знаю, у меня мужик был шоферюга.
   -- Подумаю... -- катнул желваки Фирсов. И ушел не прощаясь.
   Яков Ефимович подтвердил, что три года "химии" -- нормальный срок по 211-й статье и спрашиваемая сумма -- в разумных пределах.
   -- Но здесь есть нюансы. -- Он смотрел на Фирсова чуть иронично, как на человека, который придумал вечный двигатель. -- Если на схеме происшествия зафиксирован резкий поворот машины вправо, то версия с попыткой самоубийства развалится в суде на кусочки. -- Вы что, специально подъехали к ней, чтобы она бросилась под колеса?..
   -- Можно сказать, что она руку подняла, голосовала, -- задумался Игорь. -- В принципе, так оно и было.
   -- Так, да не совсем так.
   -- А почему нам не доказать, как все это было на самом деле?
   Яков Ефимович вздохнул и протер очки мятым платком.
   -- А кто сказал, что мы не будем бороться? Я вам такое говорил? Не говорил... -- Он высморкался и убрал платок в карман. -- Нельзя, молодой человек, ставить диагноз, не видя больного. Лучше переговорите пока с вашим приятелем -- у него, как я понимаю, положение тоже не ахти какое. Если мы докажем, что он сидел на переднем сиденье и был в доску пьян, то кто поверит его показаниям?
   -- Его тоже могут посадить?
   -- А почему нет?..
   Славик выслушал Фирсова угрюмо, но не перебивая. Фирсов знал, что по институту ходили слухи, будто он не захотел оставить у себя выпившего Славика, повез его к жене домой, не справился с управлением, сбил женщину, покалечил машину и теперь пытается представить Славика виновником всех своих бед. Откуда пошли такие слухи, можно было только догадываться. Последнее время Фирсов и Мохов ходили в столовую порознь.
   -- Старик, у меня нет таких денег... -- Они стояли на лестнице лабораторного корпуса, мимо ходили люди, и Славик говорил чуть громче, чем хотелось бы Игорю. -- Ты же знаешь, я еще за машину не рассчитался. Теперь ремонт предстоит... -- Он пожал плечами. -- Не знаю, чем тебе помочь...
   -- А себе помочь не хочешь? Смотри, потом будет поздно...
   -- Не надо брать меня на испуг...
   -- Значит, "нет"?
   -- Опять двадцать пять, -- устало сказал Славик. -- Ну ты даешь...
   -- Хорошо, Славик, спасибо тебе за все. -- Он протянул руку, и Мохов машинально пожал ее. -- Ты настоящий друг. Спасибо. Всего доброго!.. -- И стал не спеша подниматься по лестнице, не видя и не слыша спускающихся ему навстречу людей.
   Потом выписалась из больницы Еникеева, следствие закончилось, и Яков Ефимович, который, поплевывая на пальцы, пролистал все страницы дела и выписал в блокнотик каверзные места, озабоченно поцыкал зубом: "Да, второй фигурант -- не промах. На листе восьмом свидетельские показания некоего Петрова, который видел из окна своей квартиры момент происшествия и утверждает, что мужчина в темной куртке выскочил из машины через заднюю дверцу и побежал к телефону-автомату. А на десятом листе показания соседки Мохова по лестнице, с которой он поднимался в лифте и которая утверждает, что Мохов, как ей показалось, был абсолютно трезв, но взволнован. С его слов она узнала, что совершен наезд на женщину и Мохов спешит домой, чтобы вызвать "скорую", так как из автомата не дозвониться..."
   -- А схема? -- спросил Игорь, покусывая ноготь. -- Что на схеме?..
   -- Поворот вправо по дуге длиной одиннадцать метров, тормозной путь -- шесть с половиной метров до наезда. Так под колеса не бросаются...
   -- Н-да, -- сказал Игорь и отошел к окну; к тому самому, в которое он смотрел месяц назад, когда Славик садился в машину отца. -- Н-да...
   Вошел следователь и с улыбкой кивнул адвокату. -- Ну что, все в порядке? Протестов писать не будем? -- Он улыбнулся и Игорю. -- Вы обвинительное заключение прочитали? Свое мнение написали?
   -- Написал, что не согласен, -- сказал Игорь и отвернулся. Его поразило, с какой обыденностью и легкостью решается его судьба. "Это не следователь, а шельмец какой-то, -- думал он, глядя на расторопного мужчину в звании капитана. -- Раз-два и готово. Свидетели, показания, обвинение... Ну ничего, еще не вечер. Впереди суд, и там разберутся..."
   -- Ну и отлично, -- следователь взял со стола картонную папку с фиолетовым номером на обложке, полистал ее, удовлетворенно кивнул и сунул в стол. -- Дня через три дело будет в суде. Звоните в канцелярию, узнавайте. Яков Ефимович остался в комнате, а Фирсов вышел. "Чепуха какая-то, -- думал он, прохаживаясь вдоль серого здания милиции и поглядывая на выстроенные в ряд "Волги" и "козелки" с мигалками на крыше. В одной машине хохотали три милиционера и парень в штатском. Через приоткрытое окошко до Игоря доносилось слова: "Я ей говорю -- куда же вы, гражданочка? А кто будет пол мыть? Вот и трусики ваши. Ха-ха-ха!" И адвокат какой-то мямля -- другой бы написал протест прокурору и отправил дело на доследование. Чушь, собачья чушь..."
   Яков Ефимович сбежал по ступенькам, нашел глазами Игоря и мотнул головой в сторону троллейбусной остановки. ''Идемте. -- Он переложил портфель в другую руку и взял Игоря под локоть. -- Поговорить надо..."
   Разговор вышел туманный, с множеством недомолвок и оговорок, и Фирсов понял одно -- вину Мохова теперь не доказать, и вся надежда только на суд, где у Якова Ефимовича есть старинный приятель, который при известных обстоятельствах, возможно, возьмется помочь ему смягчить приговор до минимального.
   -- Это сколько? -- спросил Фирсов.
   -- Год-полтора, -- негромко сказал Яков Ефимович.
   Они уже сидели на пустой скамейке, и адвокат беспрестанно барабанил пальцами по портфелю.
   -- А сколько мне добавят, если на суде я двину Мохову в ухо? -- Фирсов старался говорить небрежно.
   -- Ну что вы, ей богу, как мальчишка, -- досадливо поморщился Яков Ефимович. -- Запомните: никогда не следует сердить суд и следствие. Вы же солидный человек, к чему это ребячество...
   -- Ну все-таки?.. -- весело настаивал Игорь. -- Должен же я получить сатисфакцию...
   -- Оставьте эту дурь, -- махнул рукой адвокат. -- Если бы мне не рекомендовали вашего тестя как человека порядочнейшего и надежного... К чему вам эти жесты? Получите условно -- стройки народного хозяйства. Будете жить в общежитии, на выходные приезжать домой... Там, глядишь, какая-нибудь амнистия подоспеет, сбросят треть от оставшегося...
   Разговор напоминал Фирсову необременительную игру в шахматы или карты, где проигрыш невелик, и главное -- не подать виду, что ты им огорчаешься.
   -- А что, оправдать меня нельзя?
   -- Ну что вы -- исключено. Оправдательные приговоры у нас не выносятся. Может быть, раз в сто лет один и случается... К тому же криминал в ваших действиях налицо: автомобилем управляли вы и наезд совершили тоже вы. Вы же в этом сами признались. А что до помехи со стороны пассажира -- Мохов в нашем случае де-юре владелец машины, но де-факто пассажир, -- то помеха с его стороны не подтверждена в ходе следствия...
   -- Ясно, -- сказал Игорь и стал подниматься, поражаясь собственной невозмутимости. -- Вы на троллейбус?
   -- Да, мне до метро.
   -- Я вам позвоню.
   -- Нет, звонить не надо. Лучше поймайте меня в консультации. Время у нас еще есть.
   Они расстались, и Фирсов зашагал по малознакомым улицам, теряя счет сигаретам и зло поддавая ногой случайные камушки, прибившиеся к поребрику тротуара. Он ругал и адвоката, и следователя, и наши детективы, в которых знатоки изобличали преступников по клочку трамвайного билета или с помощью ЭВМ выявляли расхождения в показаниях очевидцев. Где все это? "Распишитесь, что ознакомлены. Через три дня дело будет в суде". А адвокат? Настя рвалась к следователю, чтобы подтвердить пьяно-мычащее состояние Мохова в тот вечер, но Яков Ефимович уверял, что проку в этом никакого: ну пил Мохов, ну садился на переднее сиденье -- но остался ли сидеть там, когда был совершен наезд?.. Алиса, которую Настя попросила выступить в суде и засвидетельствовать, что Славик был пьян до безобразия, категорически отказалась: "Да ты что! У меня муж из плавания вернется, он мне покажет вечеринки с мужиками! Нет-нет-нет! Только мне суда не хватало..." Выходило так: пьян ли был Славик или просто выпивши, садился ли он на переднее сиденье или не садился, -- имело значение второстепенное. Главное заключалось в том, что показывали свидетели на конечной точке того нелепого маршрута... Мелькала мысль -- найти этого лжесвидетеля Петрова, ухватить за грудки: "Попробуй только вякнуть в суде неправду!.." Или выставить контрвариант: сыскать несколько человек, которые опрокинули бы все лживые построения Славика и его команды. А что? Приходит в суд компания и заявляет: "Мы в тот вечер шли по улице и видели, как пьяный мужчина рядом с водителем вырывал у него руль..." Игорь замедлял шаг и воображал себе картину посрамления Славика: судья извиняется перед Фирсовым и строго указывает растерянно озирающемуся Мохову на загородку для подсудимых... Но где теперь сыщешь такую компанию, когда до суда остались, быть может, считанные денечки. И Яков Ефимович, боящийся сердить работников правосудия, убеждает: "Следствие не любит, когда дело направляют на доследование. В ваших обстоятельствах может быть и три года -- вы сами признались, что сидели за рулем..." Фирсов тешил себя новым предположением: он подходит к Славику на суде и награждает его звонкой пощечиной... Но это лирика.
   Потом он сидел с Настей на кухне и отирал ей ладошкой слезы.
   -- Ну успокойся, успокойся... Эка невидаль -- стройки народного хозяйства. Тюрьма, что ли? Не тюрьма. Условное осуждение.
   -- Господи, какая я дура! -- качала головой Настя. -- Зачем я тогда полезла в это дело!.. Да пусть бы он ехал куда хотел! Пусть бы... Пусть бы разбился к чертовой матери, паразит несчастный!.. Туда ему дорога!.. -- Настя стукала кулачком по столу и ревела.
   Приехал тесть -- Филипп Прокопьевич, невозмутимо прошел к кроватке спящего внука, положил на столик игрушку в прозрачном пакете, постоял и вышел на кухню.
   -- Ну что, ребята? -- улыбнулся бодряще. -- Уже сухари сушите? А ты чего? -- обнял дочку и поцеловал, -- Плакала, что ли? У-у, дуреха... Давайте чайку попьем. У меня сегодня вечерники, я прямо из института...
   Пока Настя накрывала столик у телевизора, тесть запил таблетку водой из-под крана и кивнул Игорю.
   -- Надо соглашаться. Деньги я тебе дам... Яков Ефимович -- дядька пройдошистый, я его сегодня видел. Главное, чтобы дело попало к нужному судье...
   Яков Ефимович действительно оказался "дядькой пройдошистым". Дело попало к кому надо, и Фирсову были сообщены условия: две тысячи за полтора года условного осуждения -- "химии". Фирсов, еще раз переговорив с тестем, согласился, и Яков Ефимович велел ему нанять любого адвоката-ширму для защиты в суде, а в случае вопросов с его стороны, почему предыдущий адвокат отказался от дела, сказать, что тот очень занят другими делами, нездоров и вообще не вызывает доверия своей компетенцией. Было условлено также, чтобы не верить ни в какие посулы нового адвоката и расплатиться с ним строго по квитанции -- деньгами сорить не следует, они еще пригодятся.
   Фирсов исполнил все в точности, и судебный спектакль по сценарию Якова Ефимовича завершился в один день. В антракте, который грузный пожилой и строгий судья объявил после допроса свидетелей, Фирсов, как и договаривались, спустился на первый этаж в канцелярию и сунул конверт с деньгами в оттопыренный карман Якову Ефимовичу, который сидел за столиком и, сдвинув очки на лоб, листал какое-то дело. Сунул так ловко и быстро, что Яков Ефимович, как показалось Игорю, даже не заметил этого. Таково было условие -- деньги до вынесения приговора. Когда Игорь вышел на улицу, чтобы позвонить Насте, и стоял около телефонной будки дожидаясь очереди, Яков Ефимович в наглухо застегнутом плаще показался из дверей суда и с поразительной быстротой исчез.
   -- Ну что? -- спросила Настя.
   -- Порядок, -- сказал Фирсов. -- Письмо отдал. Не волнуйся, потом позвоню...
   -- А что, еще не кончилось?
   -- Нет, сейчас перерыв.
   -- Господи, -- сказала Настя. -- Только сразу звони, как кончится...
   -- Ладно. Ты, главное, не волнуйся. Как Маратка?
   -- Спит.
   -- Ну ладно, пока.
   Как и обещал Яков Ефимович, прокурор на суде не присутствовал -- он оказался занят другими делами, и судья, зачитывая характеристики, ходатайства, справки, выписки из дела и заручаясь кивками справа и слева, вел процесс четко и энергично. Славик сидел рядом с Фаиной, во втором ряду и на вопросы отвечал бесстрастно, словно давая понять, что его присутствие в этой маленькой комнатке с гербом на стене излишне -- и так все ясно, давно записано в протокол и выяснять нечего... "В машину я ходил за сигаретами. Фирсов догнал меня и по своей инициативе вызвался отвезти домой, потому что, как он сказал, я мешаю ему писать доклад. Руля я у него не вырывал..." Игорь не смотрел в его сторону. Фаина сидела, вцепившись побелевшими пальцами в сумочку. Возле ее ног стояла перевязанная коробка с надписью: "Скороварка". Двое свидетелей Мохова, пострадавшая Еникеева с матерью, общественный защитник Маринка -- с лицом в красных пятнах, и молоденький адвокат Фирсова -- вот и вся публика. Хотя какая это публика -- артисты, и у каждого своя роль...
   Суд удалился на совещание, и Игорь со своей скамьи (обыкновенная желтая скамейка без спинки, никакой загородки или барьера) пристально посмотрел на Моховых. Славик почувствовал его взгляд и чуть отвернул лицо влево, к Фаине, словно собираясь сказать ей что-то. Фаина потянулась к нему, встретилась глазами с Игорем, тут же отвела их и стала беспокойно оглядывать левую стенку, крашенную мрачной зеленой краской. Славик что-то шепнул ей, едва шевельнув губами, и она чуть заметно кивнула, не отводя глаз от стенки.
   "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической..."
   Выйдя из суда, Игорь позвонил Насте.
   -- Все в порядке. Как договаривались. Полтора...
   -- Слава богу, -- выдохнула Настя. -- Ты едешь?..
   -- Да. Только пройдусь немного пешком -- проветрюсь...
   И он пошел, не застегнув плаща и держа за спиной руки. И испытывал расслабленное облегчение, что все завершилось так, как обещал Яков Ефимович, -- полтора года, а не три...
   Потом начались новые волнения -- куда пошлют, на какую стройку?
   Инспектор по трудоустройству, вызвав Фирсова для разговора, сказала, что обещать ничего не может, но попробует подыскать ему место поближе. За ее спиной висела карта СССР, густо осыпанная красными флажками. Флажки, как догадался Фирсов, символизировали стройки, на которых уже трудились условники. Близ Ленинграда прилепилось три или четыре флажка.
   -- С вашей статьей могут оставить и в области, -- сказала женщина, листая паспорт Фирсова. -- Женаты, малолетний ребенок...
   -- А от кого это конкретно зависит?
   -- За направлениями езжу я... -- Она стала приклеивать фотографии и заполнять личное дело Фирсова. -- Посмотрим...
   -- Вы уж посмотрите, пожалуйста, -- попросил Игорь. -- Я в долгу не останусь.
   Женщина взглянула на него изучающе, Фирсов улыбнулся, как мог, и она покачал головой: "Шустер..."
   -- Приходится, -- пожал плечами Игорь. -- Был простой советский человек, а теперь преступник...
   -- Ладно, преступник, -- женщина сунула недописанное дело в стол, поднялась и одернула китель, -- пошли катать пальчики, а то там на обед уйдут... -- И повела его полутемными коридорами и лестницами на первый этаж. Выйдя из милиции, Фирсов брезгливо посмотрел на свои измазанные черной краской пальцы. Они болели -- лейтенант, который и в самом деле катал их, прижимая к бланкам, явно переусердствовал. Фирсов стиснул кулаки и пошел домой. Инспектор сказала, что позвонит ему на следующей неделе...
   Джексон объявился внезапно, сказал, что он все знает и понимает и помочь устроить Игоря на ближнюю "химию" нет проблем, надо только сводить в кабак одного человека из Большого дома.
   -- Тебе надо было сразу ко мне, а ты где-то ходишь! Сделаем в лучшем виде! Может, даже в Ленинграде останешься, у них есть в Лесном "спецуха" на базе РСУ Я же не зря в этой системе горбатился! Ты разве не знал?.. -- Джексон стал рассказывать, как после института попал по распределению в лабораторию научной организации труда при колонии общего режима и провел там три года, играя в "балду", крестики-нолики и отсыпаясь на стеллажах, заваленных бумагами. Настя смотрела ему в рот и наливала клюквенный морс на запивку. -- Не боись, все сделаем. Будешь, как у Христа за пазухой. Сегодня же позвоню Мишутке, и он устроит... Слушай, пойдем завтра в баню! Там и поговорим. Настя, ты отпустишь своего мужа в баню?.. Настя сказала, что отпустит.
   Кабаки, разъезды на такси и бани с коньяками обошлась Фирсову в триста рублей с копейками. Настя безропотно выдавала мужу деньги из занятых у родителей и интересовалась результатами переговоров.
   -- Тот, который в очках, -- ну помнишь, я тебе рассказывал? -- должен сегодня переговорить с одним мужиком из управления. -- Фирсов жадно пил воду и лез под душ. -- А тот уже скажет, куда и чего...
   Джексон звонил с утра и звал пить пиво в "Жигули". Там уже маялись участники вчерашнего разговора. Настя хмурилась и просила не напиваться. "Твой Джексон как пиявка, -- ворчала она на кухне. -- Что он от тебя хочет?.. Назвал бы сразу сумму. Ведь время идет, в любой момент могут вызвать..."
   Сумму назвал не Джексон, а серьезный дядечка в очках, с которым Фирсов встретился под вечер на Дворцовой площади. "Все ясно, -- кивнул он, выслушав Игоря. -- Мне говорили. Поможем. Спецкомендатура в двадцати минутах езды от Ленинграда... Устроит?"
   -- Да, -- кивнул Игорь. -- Вполне. Чем я, так сказать, буду обязан?..
   -- Пятьсот.
   -- Хорошо... -- не сразу ответил Игорь. -- И что мне надо делать?
   -- Во-первых, ждать. Во-вторых, держать язык за зубами. Все ясно? Я вас найду... -- И он степенно пошел к дверям с надписью: "Отдел юстиции".
   Триста рублей на Джексона и пятьсот солидному дядечке -- восемьсот. Двести ушло в кассы юридических консультаций. Тысяча. Плюс две тысячи в суде. Итого, три тысячи. "Три тысячи двадцать восемь рублей", как записал Фирсов в свой блокнотик.
   Так все и было.
 
   ...Фирсов достал из кладовки чертежную доску, протер ее, приладил к ней кульмановскую систему, лежавшую отдельно в цветастой наволочке, заточил карандаши и наколол лист ватмана...
   За ночь он сделал восемь плакатов. Сто рублей.
   -- Господи, -- сказала Настя, -- и никакой рассады не надо!
   -- Это эпизод, -- зевнул Игорь. -- Мелкий оборотный капитал. На карманные расходы...
 
   На следующей неделе Маринка прислала ему еще двух дипломников, и Фирсов, получив от них деньги, купил за семьдесят рублей рулон полиэтиленовой пленки и две пачки удобрений. Покупка состоялась в магазине "Товары для огородников", и Фирсов, выбравшись из очереди, тут же, на Марата, поймал такси.
   -- На Васильевский, -- устроившись на заднем сиденье и положив рулон на колени, сказал Фирсов. -- Но с заездом в "Елисей".
   Машина рванулась, словно ее долго держали, накапливая в ней злость, и Фирсов ухватился за ручку над окном. Давно он не ездил в такси. Около года. Автобус, электричка, метро. Метро, электричка, автобус. Садишься в метро -- новостройки. Проскочишь город под землей, выйдешь -- опять новостройки.
   -- В магазин надолго? -- таксист быстро взглянул в зеркальце на Игоря. -- Я тороплюсь.
   Парень подводил базу под чаевые, прием старый -- "тороплюсь", "сменщику обещал", "в парк надо пораньше, собрание", "пообедать хотел", но Фирсов с законной увольнительной и сотней в кармане чувствовал себя уверенно.
   -- Все торопятся. -- Он смотрел на скуластое, с узкими усиками лицо водителя; молодой, не терпится разбогатеть, отсюда и спешка, нервный блеск в глазах. Фирсов глянул на визитку парня, забранную оргстеклом. -- Ты, Рустам Садыкович, заезжай по Малой Садовой -- знаешь, где такая? -- и остановись у двора магазина, я покажу. И пока я хожу, развернись, потому что на Невский выезда нет.
   Парень буркнул что-то и повел машину медленнее. Фирсов стал смотреть в окно. Оттаивающая на солнце лепнина фасадов, сосульки, звонкая капель, школьники, выскочившие на переменке в булочную, помутневшие за зиму витрины магазинов, лотки с мороженым, -- и не заподозришь, что на окраинах еще лежит снег в твердых глянцевых сугробах, а в электричках полно лыжников в ярких шапочках-петушках. Фирсов не любил таксистов как класс, как прослойку общества, и были к этому основания. Еще прежде, в вольной своей жизни, он сделал для себя вывод, что таксист -- это не специальность, а жизненная философия. Счетчик, таксометр щелкал в этих ребятах и после работы: "бабки", "капуста", "телки", "на халяву", "втюхать", "опустить" -- вот и весь репертуар таксиста, особенно молодого. Фирсов имел знакомцев в этой прослойке. Поверхностная эрудиция, нахватанная от пассажиров, и мысли только о сегодняшнем дне: как закалымить побольше. Хранилось в памяти Фирсова и совсем неприятное воспоминание, связанное с поездкой в таксомоторе, когда он, в меру подвыпивший, возвращался с дня рождения домой и задремал, пригревшись на заднем сиденье. Проснулся от того, что открылась правая дверца, и его рывком вытянули из машины. Свалилась шапка, его схватили за руки, полезли в карман пиджака, выхватили бумажник, он стал вырываться, и тут же получил два коротких удара -- в поддых и челюсть. Очнулся на снегу, неподалеку от последней дуэли Пушкина, без часов, без бумажника, без шапки и мохерового шарфа. Тронул голову -- шишки, ссадины, пальцы стали липкими от крови.