Каралис Дмитрий Николаевич. Игра по-крупному

   Значит, били еще и ногами, лежачего. В заднем кармане брюк сломанная расческа и гривенник. Умыл распухшее лицо снегом и пошел, кипя от злости, к закрывающемуся метро. Даже сигареты вытащили, сволочи! И потом еще долго вглядывался Фирсов в лица таксистов, пытаясь угадать обидчика или его напарника, но разве угадаешь, когда били тебя в темноте и не совсем трезвого. Никогда не угадаешь. Остается только подозревать -- может быть, и этот... И осаживать под настроение, чтобы не зарывались.
   Они остановились около просторной подворотни, и Фирсов, уложив на заднем сиденье рулон, вышел.
   -- Жди, Рустам Садыкович, я скоро.
   Славка играл в кочегарке в шашки. На полу стояли открытые бутылки чешского пива. Кто-то спал в стоматологическом кресле между обшарпанной стеной и гудящим котлом.
   -- О, Игорек! -- Славка сделал ход: -- Все, партия! -- И пошел навстречу Фирсову: -- Сколько лет, сколько зим! А говорили, что тебя закрыли. Врали, сволочи?..
   -- Врали. -- Фирсов пожал Славкину руку и тряхнул его за плечо: -- А ты молодцом! Усы, баки! Гренадер!.. А?.. Хорош, хорош, рад тебя видеть!
   -- Пива хочешь? Или чего покрепче?..
   -- Нет. -- Фирсов достал четыре десятки и протянул Славке: -- Организуй чего-нибудь пожрать. Мотор ждет, спешу.
   -- А чего тебе?
   -- Да что есть. На стол. Что-нибудь мясное. И рыбки можно. -- Он достал еще одну десятку и сунул ее в нагрудный карман Славкиной спецовки. -- Только быстро, Славик! Цейтнот
   -- Ладно, -- пошел к двери Славка. -- Сделаем. -- И обернулся: -- А тара?
   Фирсов помотал головой: -- Нету.
   -- Ну ладно, чего-нибудь придумаю...
   Славка вернулся минут через десять и, вручив Фирсову увесистый пакет из вощеной бумаги, попытался ссыпать в карман Игорю сдачу.
   -- Да иди ты!.. -- отмахнулся Фирсов. -- Спасибо. Я полетел.
   -- Ну, где ты сейчас? Чего? -- попытался удержать его Славка. -- Наверное, уже профессор?
   -- Хуже! -- Игорь толкнул ногой тяжелую дверь на пружине и улыбнулся: -- Потом расскажу! Пока!..
   Интересный Славка парень, думал Фирсов, осторожно ступая по обледенелому двору. Сколько ночей они провели вместе в этой кочегарке, споря до хрипоты на разные темы! Пили пиво, водку, сухое -- и спорили. В шахматы играли, бегали на Невский стрелять папиросы, приводили каких-то девчонок, милиция приходила к ним погреться и подкрепиться, и Славка, не боясь милиции, кричал, что в гробу он видел всех наших лидеров, невежд и авантюристов. "В гробу! Потому что революцию задумывают идеалисты, осуществляют ее фанатики, а пользуются ее результатами подлецы! "Государство богатеет корыстью его граждан!" -- цитировал кого-то Славка. -- Корыстью! А не лозунгами! Пойми же ты, наконец, что все остальное -- авантюра! Знаешь, как Бисмарк говорил? "Социализм построить можно, надо только выбрать страну, которую не жалко". И хохотал демонически. А ты говоришь: "Пять в четыре!", "Встречный план -- резерв производства!" Фуйня на постном масле!" Ах, Славка, Славка, анархист ты с двумя высшими образованиями! Диссидент, да и только... Но парень надежный.
   Такси стояло с работающим мотором, и Фирсов, чтобы не волындаться с рулоном, сел спереди.
   -- Порядок. Теперь на Васильевский.
   Водитель сердито бормотнул что-то про время и стал выруливать на середину улицы. Перебьется. Стоянка оплачивается, и не надо напрягать клиента. После того, как Фирсова ограбили в такси, он много думал о своих отношениях с этими ребятами и пришел к выводу, что чаевые, которые он всегда давал, происходили не от широты его души, а от малодушия. Ведь не давал же он чаевых старушке, покупая в киоске газеты. А ей они были бы нужней, чем амбалу с браслетами на руках и в джинсовой куртке. Просто старушка не усмехнется пренебрежительно: "Если денег нет -- нечего газеты покупать" -- и не процедит что-нибудь вдогонку сквозь зубы. А амбал может и усмехнуться и процедить. И чтобы избежать этого и не портить себе настроение, мы суем бумажку, благодарим и торопливо нашариваем рычажок двери. Мы не даем чаевые, а у нас их забирают -- к такому выводу пришел тогда Фирсов. Да, забирают, и мы из малодушия молчим и спешим выскочить из машины, чтобы не заподозрили, упаси господи, нас в мелочности или бедности. Сделав после известных событий такой вывод, Фирсов перестал давать чаевые, а точнее -- стал заставлять себя брать сдачу с бумажных денег и без суеты и мелких бормотаний выходить из автомобиля. Такое решение, естественно, не прибавило удовольствия от езды в таксомоторе, но Фирсов твердо гнул свою линию, вспоминая ночной разбой и подбадривая себя тем, что неловко на потолке спать, а не ждать причитающуюся тебе сдачу.
   Машина свернула уже на 1-ю линию, и Фирсов, спросив разрешения закурить, чуть приоткрыл окошко и полез за сигаретами, как около ресторана "Мишень" два парня в одинаковых капроновых куртках дружно замахали руками, останавливая такси, и водитель стал притормаживать.
   -- Поехали, -- не поворачивая головы, сказал Фирсов.
   Парни шагнули на мостовую, и одного из них качнуло изрядно.
   Водитель недовольно покосился на Фирсова и прибавил газу. Раздосадованные лица выгодных клиентов пролетели мимо.
   -- Знал бы, что такой попадется, поехал бы обедать, -- не сразу сказан парень. И зло плюнул за окошко.
   Фирсов повернул к нему голову и оглядел с ног до макушки.
   -- Согласие надо спрашивать, герой! -- он начинал злиться. -- И читать по утрам "Правила обслуживания пассажиров", если забыл, за что расписывался. Где ты рубли сшибать будешь -- это твои заботы, а я нанял машину и хочу ехать спокойно...
   Фирсов отвернулся к окну, и больше они не разговаривали.
   Пленку, кули с удобрениями и пакет с провиантом Фирсов не спеша перенес на скамейку возле своей парадной и только после этого рассчитался. Сверху вышло семь копеек, как раз на чай.
   Бледно-зеленая "Волга" неистово взвыла мотором и запрыгала по обледенелым ухабам двора. Фирсов в два приема доставил вещи к своей двери и позвонил.
   Развязав на кухне пакет, Настя растерянно заулыбалась.
   -- Ты что, ограбил смольнинскую столовую?..
   -- Почти. Елисеевский магазин. -- Ого!.. Я и не знала, что у тебя такие связи... -- Она вытащила палку колбасы и понюхала ее. -- Ну ты даешь! А по какому случаю такие деликатесы?
   -- По случаю денег. -- Фирсов глянул через плечо на содержимое пакета и убедился, что Славка не подвел: была там и рыба, и окорок был, и две баночки копченых свиных хвостиков присутствовали, и другие мелочи ухватил вездесущий приятель. -- Организуй чего-нибудь на стол. -- И пошел мыть руки.
   Приятно, черт побери, порадовать жену... Что она видела последний год? Да ничего не видела. Вегетарианские супы да картошка с кислой капустой -- "Я специально так питаюсь, хочу похудеть немного..." Спасибо тебе, Настя, за такую ложь, но куда тебе худеть, милая!..
   Потом они сидели за столом, смотрели телевизор, Марат сосал ломтик сервелата, и Фирсов думал -- достать ли из кладовки бутылку "Гурджаани" или нет. И не достал. "Пусть стоит, освобожусь -- выпью..."
   Когда стали укладываться спать, Фирсов вытащил из бумажника и положил на тумбочку тощую стопочку десяток.
   -- Купи себе что-нибудь. -- Он стал заводить будильник. -- Это остатки.
   Настя в короткой ночной рубашке прошла по коврику и пересчитала деньги.
   -- Это хорошо, -- приподнялась на носочках она. -- Это очень кстати. А тебе что-нибудь надо?..
   -- Носки толстые купи. Больше ничего не надо.
   Пятьдесят рублей Фирсов оставил на ящики и другой огородный инвентарь -- никогда не знаешь, что может потребоваться...
 
   Ящики Фирсов переправил на дачу в лучшем виде и без особых приключений. Да, ходили по вагонам милиционеры, приглядывались к пассажирам, но Фирсов сидел спокойно, держал в руках журнал "Коммунист", и стопка ящиков, обернутая чистой бумагой и обвязанная вполне домашней веревкой, не вызывала у них подозрений. Как, впрочем, и сам Фирсов -- в добротной финской куртке с капюшоном, изящных очках в тонкой металлической оправе и выглядывающим из-под шарфа узлом темного галстука. Чтобы не интриговать милицию внушительными размерами своей поклажи, Фирсов чуть надрывал на верхнем ящике бумагу -- под ней виднелись неструганные потемневшие доски. Ну хлам, да и все.
   Несколько раз стопки ящиков доносил до платформы Генка Федоров в неизменном ватнике и с папиросой в зубах.
   -- Нашел чего бояться, -- поучал он по дороге. -- Подумаешь, десять ящиков. Да их хоть все унеси, никто и слова не скажет. У нас два мужика целую машину продали. Ну и что? Начальник развонялся, они ему стакан налили, и порядок. Ящики... Они же пустые. Если бы с чем ценным были... Да и то -- меня весь поселок знает. Кто мне чего скажет?..
   Свое знакомство со всем поселком и доставку ящиков к электричке Генка оценивал в кружку пива. Фирсов ссыпал ему в ладонь мелочь, и тот немедленно шел к ларьку за вокзалом. Фирсов заносил ящики в электричку, надевал очки, доставал журнал и принимал независимый вид. Поехали...
   На Финляндском вокзале он спускался в тоннель, выходил на свою платформу и с двумя билетами в кармане -- месячным и багажным -- садился в другую электричку, на дачу. Еще сорок минут, и он уже шагал по слякотной весенней дороге к своему домику, убежавшему от забора в дальний конец участка, поближе к безымянной речушке с черной журчащей водою. Игорь складывал ящики под навес, отпирал вымерзший за зиму дом, ставил на газовую плитку чайник, закуривал и сидел несколько минут на холодной кушетке, думая о разном.
 
    4.
 
   В первую осень после школы, когда Игорь уже учился на заочном в институте и работал дежурным электриком на заводе, заменяя перегоревшие лампочки и поломанные выключатели, в их доме неожиданно объявилась старинная приятельница матери -- бывшая маникюрша Мария Львовна, дама с кирпичными кудряшками и вкрадчивым голосом. Она предложила ускоренный вариант разрешения квартирного вопроса для семьи Фирсовых, стоявшей в городской очереди на жилье. Он заключался в том, что кто-нибудь из семьи, например, Игорь, как студент-заочник и производственник, встает в очередь на однокомнатную кооперативную квартиру, получает ее (деньги за него внесут) и, не въезжая, быстренько меняет на отличную комнату, принадлежащую состоятельному знакомцу Марии Львовны. В результате у семьи Фирсовых образуется отличная комната в двадцать квадратных метров, в которой селится либо старший сын Василий с женой, либо Зоя с мужем и ребенком, либо сам Игорь, который уже перешагнул отроческий возраст и вполне способен жить самостоятельно.
   -- Это не грозит вам никакими потерями! -- убеждала Мария Львовна. -- Одни приобретения: вы стоите в очереди, как стояли, плюс комната. Комната, заметьте, с мебелью! -- поднимала она тонкий пальчик. -- С хорошей мебелью! И вам ни копейки не придется платить...
   -- Но ведь по очереди Игорь может получить квартиру, -- сомневалась мать, -- а так -- комната на всю жизнь...
   -- Да полно вам, Любовь Георгиевна! Кто ему даст квартиру! Спуститесь на землю. Что вы -- не знаете, как у нас дают? Дадут комнатку в девять метров у черта на куличках, и будь доволен...
   -- Но он к тому времени, может, женится... А, Игорек?.. Ты как считаешь?..
   Игорь пытался делать вид, что его мало интересует отдельная комната с обстановкой, и пожимал плечами: смотрите сами. После того как сестра перебралась к мужу, он занимал просторную "детскую", где еще пахло бельем племянника, а из дивана -- стоило его открыть -- тек густой запах старой обуви Василия, которую мать ни за что не позволяла выбросить или переложить. "Нет-нет, -- говорила она. -- Это его диван, это его вещи. Он должен знать, что у него есть свой угол". В "детской" жилось нормально: большое окно на улицу, письменный стол на точеных пузатых ножках, кресло-качалка, высокая люстра, которую не задеваешь, когда прыгаешь через скакалку, и платяной шкаф, в зеркало которого удобно поглядывать, когда делаешь "бой с тенью" или отрабатываешь удары... Нормально жилось. Но своя комната... Игорь боялся и думать о таком подарке -- ясно, что она ему в обозримом будущем не достанется. Мать ходила несколько дней в раздумьях, вздыхала качала головой, бранилась с отцом, который опасался, что комната ускользнет, и, наконец, собрала семейный совет -- в неполном, правда, составе: Василий в очередной раз разругался со своей женушкой и исчез в неизвестном направлении.
   Зоя приехала с пятилетнем сыном и заметно округлившимся животиком; ее муж Степан, долговязый и нескладный, приплелся чуть позднее и, стараясь не икать сел в уголочке с газетой. Мать достала из серванта посуду, постелила скатерть, протерла супницу с отбитой ручкой.
   От предложения Марии Львовны, вновь звонившей накануне, решили не отказываться. Мария Львовна человек надежный, бывалый, мать знает ее еще по блокаде, и ей можно верить. Надо только всем держать язык за зубами, и все будет хорошо. Криминала нет, но лучше не распространяться на эту тему. Вопрос в другом -- как распорядиться этой не виденной еще комнатой на Большом проспекте Петроградской стороны? Кто будет в ней жить?
   Игорь не спеша ел грибной суп с сухариками, и сердце у него прыгало.
   Сестра сказала, что комната ее не интересует, они будут ждать квартиру по очереди, и условия для ожидания у них терпимые.
   -- Можно было бы прописать Василия, -- сказала мать, и Игорь подумал: "пропало". -- Мне кажется, он с Раисой все равно не уживется. А так у него будет свой угол. Ах, как жаль, что его нет...
   -- Неужели никто не знает, где он? -- вяло спросила сестра.
   -- Раиса говорит, он собрал чемодан и куда-то уехал. Ты же знаешь его характер...
   -- Тогда прописывайте Игоря, -- предложила сестра. -- А жить будет Вася. Ведь когда-нибудь он объявится.
   Мать посмотрела на Игоря, и он пожал плечами.
   -- Мне все равно.
   -- Надо оформлять на Игоря, раз Васьки нет. -- Отец облизнул ложку и запустил ее в банку со сметаной. -- А там разберемся... Само в руки плывет, грех отказываться. Может, я еще там поселюсь.
   -- Господи! -- сказала мать. -- Вот будет счастье...
   -- Мама, -- поморщилась Зоя, -- ну не надо... Я тебя прошу.
   -- Я бы хоть вздохнула спокойно... Степан, налить еще супу?
   В кооператив решили делегировать Игоря. Родители, которых Мария Львовна вскоре свезла посмотреть комнату, вернулись потрясенные. "Это просто Эрмитаж!.. -- шептала мать и, сцепив пальцы у подбородка, смотрела за окно, где ветер рвал листья с тополей. -- Камин, дубовый паркет... Я не знаю, как нам благодарить Марию Львовну. А мебель!.. Это просто сказка..." -- "Мебель можно продать, -- хмурился отец. -- Зачем Ваське все это? Возьмет диван, купит стол, стулья... Шкаф ему отдать можно". -- "И не думай! -- махала на него рукой мать, -- И не заикайся о какой-нибудь продаже! Все будет стоять, где стоит".
   Вскоре Игорь отвез кучу справок и заявление в мрачное здание из черно-серого гранита в начале Невского, где тогда помещалось управление кооперативов. И уже через месяц -- как и обещала Мария Львовна -- его вызвали повесткой, приняли вежливо, попросили написать еще одно заявление с просьбой ускорить очередь по семейным обстоятельствам, а к зиме, когда Игорь готовился к своей первой экзаменационной сессии и город заваливало крупным, как вата, снегом, ему вручили смотровую на однокомнатную квартиру. Мария Львовна заехала за Игорем на такси, и они помчали на Охту, где готовился к заселению девятиэтажный кирпичный дом. В машине уже сидел плечистый неразговорчивый мужчина в нерповой шапке с козырьком, и они посмотрели сначала квартиру, а потом на другом такси поехали смотреть комнату. "Надо, надо, -- мягко сказала Мария Львовна, -- ты же должен знать, где будешь прописан. А вдруг тебе не понравится?" -- Она улыбнулась кокетливо. Ким Геннадьевич -- хозяин комнаты и будущий владелец квартиры -- дружелюбно взглянул на Игоря: "Понравится. Я там двадцать лет прожил. Отличный район. -- И, глядя в залепленное снегом боковое окно, вздохнул: -- Молодой, красивый, отдельная комната... Все впереди. Завидую..." Комната и ее убранство поразили Игоря. Ким Геннадьевич пошел на кухню платить за свет, и Мария Львовна, словно все это принадлежало ей, принялась с тихим восторгом нахваливать:
   -- Игорек, а ты посмотри, какая мебель! Это Прибалтика. Он ею почти не пользовался. Ты посмотри, -- расстегнув черную каракулевую шубу, она стояла посреди комнаты и указывала рукой на вещи: -- Диван! Книжный шкаф с секретером! Стол! Мягкие стулья! Торшер! Кресло! Шифоньер! Сервант! Все, что требуется для жизни. А цвет? Как мне нравится этот цвет!.. -- Она подошла к длинному приземистому серванту и провела рукой по его чуть пыльному верху: -- Соломенный. Это сейчас самое модное -- сверху и внутри желто-соломенный, а дверцы и бока шоколадные. Прелесть... А камин! -- повернулась она на каблучках. -- А паркет? Где ты сейчас найдешь дубовый паркет в шашечку?..
   -- А Ким Геннадьевич здесь не живет? -- поинтересовался Игорь.
   -- Бывает, но редко. Он у жены живет. Ну, тебе нравится?
   -- Мне-то нравится, но жить-то Василию...
   -- Ну это же пока Василию, -- подняла она брови. -- А потом все будет твое. Ты же меняешься... -- Она прошлась по комнате, тронула статуэтку Наполеона на каминной доске, провела ногтем по корешкам книг в секретере, двинула колодку карт на столе. -- Ну и славно! Значит, договорились.
   Обмен был совершен в считанные дни; причем обмен, как обнаружил Игорь, произошел тройной. Еще какая-то невзрачная тетка, чуть под хмельком, участвовала в заключительном акте, которым дирижировала Мария Львовна: она носила бумаги в кабинет начальника обменного бюро, выходила, делала конспиративные успокаивающие жесты, показывала, где надо расписаться, проверяла наличие справок, а потом направила всех троих в высокую коленкоровую дверь, где и были выписаны ордера с грифом "обменный".
   Еще через несколько дней Мария Львовна посадила Игоря в такси и повезла в сберкассу, где он получил две тысячи, перечисленные ему кооперативом, и отдал их Марии Львовне. Она сунула их в тугую сумочку, сумочку уместила под мышкой и вытянула из кармана шубы маленький бумажный сверток.
   -- Здесь ключи и кое-что тебе. Вторые ключи у Кима Геннадьевича, он на днях заберет кой-какие мелочи, и можете заезжать. -- Она села в такси с антенной и укатила.
   Игорь развернул сверточек и не сразу разобрал достоинство двух желто-коричневых купюр, сложенных пополам, -- сотенные он держал в руках впервые.
   Деньги Игорь отдал матери -- так, чтобы не видел отец.
   Василий, отсутствием которого не в шутку стали тревожиться в семье, объявился в Архангельске, где он устроился помощником администратора при вокально-инструментальном ансамбле "Зверобои". Ансамбль ездил по глухим рыбацким поселкам, греб деньгу, и Василий, весточка о котором дошла до матери случайно, судя по всему, не спешил возвращаться в Ленинград.
   Комната на Петроградской пустовала, и отец, загоревшийся идеей сдать ее, был остановлен лишь дружным отказом соседей подписать какую-то разрешающую бумагу.
 
   Весной умер отец, брат на похороны не приехал, но прислал телеграмму соболезнования из неведомой Копытовки (сестра разыскала его через филармонию): "Скорблю вместе вами, ваш сын и брат", денег тоже не прислал -- видать не было у него денег, и объявился в Ленинграде лишь осенью, когда шли дожди и ветер поднял воду в Неве к отметке "214" выше ординара. Он привез с собой шесть костюмов, рыжую деваху-солистку и нетерпеливое желание поселиться в комнате на Петроградской, о которой уже знал из письма матери. Брату было тогда немногим за тридцать.
   Рыжая солистка курила на лавочке в садике, пока Василий добывал у матери ключи, адрес комнаты, отказывался от чая, рассказывал о своем житье-бытье и пытался скорбеть об умершем в его отсутствие родителе.
   -- Ты бы хоть помылся с дороги, сынок, -- уговаривала мать. -- Куда тебе спешить? Комната никуда не денется...
   -- Некогда, мама, некогда. Дела ждут...
   -- Заночевал бы здесь, пообедали. А завтра на кладбище съездили бы.
   -- Мама, я сказал: на кладбище обязательно съездим. Вот с делами разберусь, и съездим. А горячая вода там есть?
   -- На кладбище?..
   -- В комнате, -- раздражался Василий. -- В квартире той.
   -- Есть, -- кивнул Игорь. Он сидел в качалке и боялся что у матери опять разболится сердце, -- она заплакала, увидав Василия, и теперь еще смахивала слезы платочком. -- Там все есть: газ, вода, телефон, мебель, книги...
   -- А какая мебель?
   -- Увидишь. Хорошая мебель.
   -- А соседи в курсе, что я буду жить?
   -- Соседи очень хорошие, -- мать вышла в коридор за Василием. -- Особенно Екатерина Петровна. Я ей сейчас позвоню...
   -- А сколько еще соседей? -- Брат торопливо надевал плащ и шляпу.
   -- Еще пять семей, -- крикнул из качалки Игорь. -- Наша комната -- первая налево...
   -- Ясно, -- подхватил чемоданы Василий. -- Пока!
   На следующий день позвонила соседка и сообщила, что квартира шокирована новым жильцом и его компанией. Разное случалось, но такое впервые. Всю ночь гремела музыка, выли собаки, какие-то люди болтались по коридору, загадили весь туалет, разбили телефон, а утром рыжая девка в мужской рубашке на голое тело явилась на кухню с чайником, икая и пошатываясь.
   -- Ужас! Просто ужас! Если это повторится, мы вызовем милицию!
   Мать, держась рукой за горло, попросила позвать к телефону Василия, но его в квартире не оказалось.
   Соседи звонили еще несколько раз, грозя теперь судом и лишением права на жилплощадь.
   Василий вернулся через неделю, поимев неприятную встречу с милицией. Рыжая солистка, расцарапав ему на прощание лицо, укатила в Архангельск.
   Игорь с матерью, приехав на Петроградскую, чтобы уладить конфликт, застали комнату в состоянии наипечальнейшем.
   -- Господи!.. -- только и сказала мать.
   Соседи были непреклонны: в комнате может жить только тот, кто в ней прописан. Игорь прописан? Вот пусть он здесь и живет! И никаких Василиев, никаких сдач комнаты они не потерпят! Если еще раз в комнату явится посторонний, они вызовут милицию и отберут ключи.
   -- Махинации яврейские крутят, а людям жить негде! -- пискнула какая-то старушка в платке и юркнула к себе в комнату.
   Мать приуныла. "Тебе надо здесь появляться, -- сказала она на обратном пути Игорю. -- Хотя бы раз в неделю приезжать и заниматься..."
   -- А Василий?
   -- Василий пусть живет со мной. Или катится к своей Раисе. Никаких ему комнат, паразиту!..
   Теперь он стал приезжать на Петроградскую регулярно, все еще не веря, что эта чудная комната в два больших окна, со всей мебелью, книгами, зеленой изразцовой печью в углу и массой милых вещей и вещичек может за здорово живешь достаться ему, Игорю Фирсову -- молодому человеку восемнадцати с небольшим лет. За что, за какие заслуги такая фора перед сверстниками? Не может такого быть...
   Но было: стоял фиолетовый штамп в паспорте -- "прописан", и никто не приходил отбирать вещи.
   Однажды Игорь заночевал в комнате и долго не мог заснуть, прислушиваясь к непривычным звукам за окнами: гудению редких троллейбусов на Большом, голосам припозднившихся компаний -- они отчетливо доносились со дна шестиэтажного ущелья -- и легкому посвисту ветра на близкой крыше. В темноте комната казалась больше, и чудилось, что по ней бродит Тайна, поскрипывая паркетом и натыкаясь на вещи, -- Тайна бывшего хозяина, Кима Геннадьевича, хмурого человека с волевым джеклондоновским лицом, который никак не может пробраться сюда, чтобы увести ее с собой.
   Ким Геннадьевич не приходил и не звонил, но однажды объявилась Мария Львовна и между делом обмолвилась, что Игорь волен распоряжаться всеми вещами, находящимися в комнате: Ким Геннадьевич человек занятой и состоятельный и заниматься пустяками ему недосуг.
   -- Но там же книги, -- удивился Игорь, -- целая библиотека. Письма в чемодане... -- Какие письма?
   -- Не знаю. Старые... Вроде военных лет... -- Ну, письма сложи отдельно, а книги читай -- твои...
   После ухода Марии Львовны мать предположила, что Кима Геннадьевича посадили. "Ну кто же просто так бросит свои личные вещи и письма? -- Она ходила по квартире, держась за виски. -- Ох, как мне все это не нравится..."
   Василий, похоже, обиделся на неожиданный поворот с комнатой и вновь устремился на гастроли, теперь на юг -- места ему знакомые.
   Дома Василию не сиделось.
   Помнил Игорь, как в детстве он ходил за братом жующим что-то из кулька, запрятанного в карман серой "москвички", и ждал, когда брат заметит его и угостит. Но брат не угостил. "Что ты за мной ходишь? Нет у меня ничего. Иди к Зойке, у нее есть конфеты". Да и потом не угощал. Ни подарка ко дню рождения, ни поздравления. И помнился почему-то отчетливо лишь запах остававшийся после брата в туалете: горький, с табачным дымом. И подзатыльники -- "Иди в магазин!", "Не трогай мою клюшку!", "Положи на место!"
   Василий с горем пополам закончил семь классов, пытался учиться на кондитера, играл в футбол, плясал в каком-то ансамбле модную тогда чечетку, ездил поваром в экспедицию, потом ушел в армию, остался на сверхсрочную, демобилизовался, женился, пожил в квартире родителей, развелся, уехал в Магадан, снова, кажется, женился, вербовался в рыбаки, кормил киношников, устраивался официантом в Сочи, колесил по стране и не писал писем.
   Ненастоящий какой-то брат, одно название. И глупый к тому же. Уехал, так и не сходив к отцу на кладбище. "Некогда, мама, некогда. Щас мне должны билеты принести. Завтра перед отъездом схожу". Слава богу, что хоть забрал свои ботинки из дивана...