слышали что-нибудь в ночь происшествия? - А когда это было? - спросила она.
- Очевидно, в пятницу ночью, - сказал полицейский в форме. - В пятницу
ночью? - переспросил Аревало. - По-моему, я ничего не слышал. Не помню. - Я
тоже, - сказала Хулия.
Извиняющимся тоном господин в плаще сообщил: - Наверное, через
несколько дней мы вас побеспокоим и вызовем в Мирамар, в комиссариат, дать
показания.
- А тем временем пришлете полицейского, чтобы он обслуживал клиентов? -
спросила Хулия.
Господин улыбнулся.
- Это было бы крайне неосторожно, - сказал он. - На жалованье, которое
им платят, не разживешься.
В эту ночь молодые люди почти не спали. Лежа в постели, они говорили о
визите полицейских, о том, какой линии придерживаться в ходе допроса, если
их вызовут; об автомобиле с трупом, который все еще лежал под обрывом. На
рассвете Аревало заговорил о буре, об урагане - он уже стих, но волны
наверняка унесли машину в море. Еще не окончив фразу, он уже понял, что спал
и буря ему приснилась. Оба рассмеялись.
Наутро кран поднял автомобиль вместе с покойной. Один из клиентов,
попросивший анисовую настойку, объявил: - Ее принесут сюда.
Они ждали и ждали, но потом выяснилось, что труп увезли в Мирамар.
- Сейчас столько современных аппаратов, - сказал Аре-вало, - экспертиза
мигом обнаружит, что раны старухи не от ударов об углы автомобиля.
- И ты веришь в это? - спросила Хулия. - Вся эта экспертиза проводится
в крохотной комнатушке, где так называемый эксперт греет на примусе мате.
Посмотрим, что они обнаружат, когда перед ними положат старуху, вымоченную в
морской воде.
Прошла неделя, в ходе которой у них было весьма оживленно. Иные из тех,
кто побывал здесь в день, когда нашли автомобиль, вернулись с семьей, с
детьми или парами.
- Видишь, как я была права, - говорила Хулия. - "Греза" - замечательное
место. Просто несправедливо, что сюда никто не приходил. Теперь нас уже
знают, к нам будут ездить. Если повезет, так во всем.
Пришла повестка от следователя.
- Вот еще, не пойду, пусть хоть солдат присылают, - возмутился Аревало.
В назначенный день они явились минута в минуту. Первой вошла Хулия.
Аревало, когда подошел его черед, слегка разнервничался. За столом его
поджидал седой господин, тот, что, одетый в зеленый плащ, навестил их в
"Грезе"; теперь он был без плаща и приветливо улыбался. Два-три раза Аревало
подносил платок к глазам - почему-то они слезились. К концу беседы он
почувствовал себя уверенно и спокойно, словно сидел в кафе с друзьями, и
подумал (хотя позже и отрицал это), что следователь - сама любезность.
Наконец седой господин сказал: - Большое спасибо. Вы можете идти. Поздравляю
вас. - И после паузы добавил, пожалуй, чуть презрительно: - С такой женой.
Они вернулись в "Грезу". Хулия принялась за стряпню, Аревало накрывал
на стол.
- Что за мерзкий народ, - твердил он. - За ними вся государственная
машина, им ничего не стоит изничтожить любого, кто имеет несчастье попасть в
их лапы. Ты сносишь их оскорбления в надежде, что тебе еще удастся выскочить
и глотнуть свежего воздуха, не дай бог оступиться - тебя начнут пытать, ты
скажешь что попало и будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь. Даю слово,
знай я, что меня не тронут, я пристукнул бы этого, в плаще.
- Ты точно разъяренный ягуар, - смеясь, сказала Хулия. - Все уже
позади.
- Позади, но только на сегодня. А кто знает, сколько таких бесед - или
кое-чего похуже - ждет нас в будущем.
- Не думаю. Раньше, чем ты предполагаешь, дело забудется.
- Только бы поскорее. Иногда я спрашиваю себя, так ли уж не правы те,
кто говорит, что за все надо платить.
- Платить? Какая ерунда. Не задумывайся слишком, и все образуется, -
успокоила его Хулия.
Их вызвали еще раз, состоялся еще один диалог с господином в зеленом
плаще; все было совсем не страшно, а затем наступило облегчение. Прошло
несколько месяцев. Аревало просто не верилось, но Хулия, похоже, была права:
о преступлении и впрямь забыли. Благоразумно прося всякий раз новую
отсрочку, словно у них не было денег, они выплатили долг. К весне они купили
себе старый "пирс-эрроу". Хотя машина пожирала много бензина - поэтому она и
стоила так дешево, - молодые люди пристрастились к прогулкам и почти каждый
день ездили в Мирамар за продуктами или под каким-нибудь другим предлогом. В
течение всего лета они уезжали часов в девять утра, а в десять уже
возвращались, но в апреле, устав поджидать клиентов, гуляли и после обеда.
Приятно было прокатиться по приморской дороге.
Однажды к вечеру, возвращаясь домой, они впервые заметили человечка.
Веселые, поглощенные друг другом, как двое влюбленных, они разговаривали о
море, о том, как завораживает вид этих просторов, и вдруг увидели идущий за
ними автомобиль. За рулем сидел щуплый человечек. В его назойливости им
почудился какой-то темный умысел. Аревало обнаружил преследователя, взглянув
в зеркало: тот бесстрастно вел машину, такой чинный и невозмутимый, - как
возненавидел вскоре Аревало его лицо; передний бампер "опеля" почти касался
заднего бампера их "пирс-эрроу". Поначалу Аревало решил, что это один из тех
неосторожных автомобилистов, которые никогда не научатся хорошо вести
машину. Боясь, что при первом торможении "опель" врежется в него, Аревало
высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость; но
человечек тоже сбавил скорость и по-прежнему держался позади. Тогда Аревало
решил оторваться. Подрагивая от напряжения, "пирс-эрроу" набрал скорость сто
километров в час; но современная машина преследователя была все так же
рядом.
- Чего надо этому кретину? - возмущенно воскликнул Аревало. - Что он к
нам пристал? Остановиться и врезать ему как следует? - Нам, - напомнила
Хулия, - вовсе ни к чему приключения, которые заканчиваются в полиции.
Аревало уже настолько забыл о старой даме, что чуть было не спросил
почему.
Когда на шоссе появились другие машины, "пирс-эрроу", управляемый
умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного
преследователя. Подъезжая к "Грезе", они снова оживились: Хулия расхваливала
мастерство мужа - и это при том, что машина у них старая.
Ночью, в постели, им припомнилась встреча на дороге; Аревало спросил,
кто же этот человечек, что было у него на уме.
- А может, нам только показалось, что он гнался за нами, - объяснила
Хулия, - между тем это был просто рассеянный, незлобивый сеньор, выехавший
на прогулку. - Нет, - ответил Аревало. - Он полицейский, или негодяй, или
кое-кто похуже. - Надеюсь, - сказала Хулия, - ты не станешь думать теперь,
что за все надо платить, что этот нелепый человечек - олицетворение рока,
дьявол, преследующий нас за то, что мы сделали.
Аревало безучастно смотрел перед собой и не отвечал.
- Как хорошо я тебя знаю, - улыбнулась его жена.
Он помолчал, а потом начал просительным тоном: - Нам надо уехать,
Хулита, понимаешь? Здесь мы попадемся. Нельзя оставаться и ждать, пока нас
сцапают. - Он умоляюще посмотрел на нее. - Сегодня человечек, завтра
кто-нибудь другой. Понимаешь? Всегда кто-то будет гнаться за нами, пока мы
не потеряем голову, пока мы не сдадимся. Давай убежим. А вдруг еще есть
время. - Какие глупости, - сказала Хулия. Она повернулась к нему спиной,
потушила лампу и заснула.
На следующий день, выехав после обеда, они не встретили человечка, но
через день он появился снова. Поворачивая назад, к дому, Аревало увидел его
в зеркало. Он захотел оторваться, выжал газ до предела и с неудовольствием
отметил, что человечек не отстает, едет все так же близко, впритык. Аревало
притормозил, почти остановился, высунул руку, махнул ею, прокричал: -
Проезжайте, проезжайте!
Человечку ничего не оставалось, как подчиниться. Он проехал мимо них на
одном из опасных участков, где дорога шла над самым обрывом. Молодые люди
успели его рассмотреть - лысый, в больших черепаховых очках, торчащие уши,
тонкие подстриженные усики. Фары "пирс-эрроу" осветили его лысину и уши.
- Тебе не хочется стукнуть его палкой по голове? - смеясь, спросила
Хулия. - Ты видишь его глаза в зеркале? - спросил Аревало. - Он шпионит за
нами, таясь.
И тут начались гонки наоборот. Преследователь ехал впереди, он
увеличивал или уменьшал скорость по мере того, как увеличивали или уменьшали
скорость они.
- Что ему надо? - с плохо скрытым отчаянием спросил Аревало. - Давай
остановимся, - ответила Хулия. - Ему придется уехать. - Вот еще. Зачем нам
останавливаться? - воскликнул Аревало.
- Чтобы освободиться от него.
- Так мы не освободимся.
- Стой, - повторила Хулия.
Аревало остановил машину. Несколькими метрами впереди человечек тоже
затормозил.
- Я его исколочу! - прерывающимся голосом прокричал Аревало. - Не
выходи, - попросила Хулия.
Аревало вышел и побежал, но преследователь тронулся с места и не
торопясь поехал вперед, вскоре пропав за поворотом. - Теперь надо подождать,
пусть отъедет подальше, - сказала Хулия.
- Он не уедет, - сказал Аревало, садясь в машину.
- Давай удерем в другую сторону.
- Удрать? Никоим образом.
- Пожалуйста, подождем десять минут, - попросила его Хулия.
Аревало показал ей часы. Они сидели молча. Не прошло и пяти минут, как
он сказал: - Хватит. Клянусь тебе, "опель" стоит за поворотом.
Аревало был прав: за поворотом они сразу же увидели стоящую машину.
Аревало яростно нажал на педаль.
- Ты с ума сошел, - прошептала Хулия.
Страх жены словно подстегнул его, и он увеличил скорость. Как бы ни
рванул с места "опель", они все равно настигнут его, он еще стоял, а они уже
мчались со скоростью больше ста километров в час.
- Теперь мы гонимся за ним, - возбужденно крикнул Аревало.
Они догнали "опель" на другом опасном участке - там, где несколько
месяцев назад они сбросили в пропасть машину со старой дамой. Вместо того
чтобы объехать "опель" слева, Аревало взял правее; человечек вильнул влево,
к обрыву. Аревало шел справа, почти выталкивая другую машину с дороги.
Поначалу казалось, что борьба двух упрямцев будет долгой, но внезапно
человечек испугался, уступил, свернул еще левее, и молодые люди увидели, как
"опель" перелетел через край и упал в пустоту.
- Не останавливайся, - приказала Хулия. - Нас не должны здесь видеть.
- И даже не проверить, жив он или мертв? Всю ночь спрашивать себя, не
явится ли он наутро грозным обвинителем?
- Ты прикончил его, - ответила Хулия. - Дал себе волю. Теперь не думай
об этом. И не бойся. Если он появится, тогда посмотрим. Черт побери,
проигрывать, так достойно. - Я больше не буду думать, - сказал Аревало.
Первое убийство - потому, что они убили из-за денег, или потому, что
покойная доверилась им, или из-за допросов в полиции, дли оттого, что это
было в первый раз, - подействовало на них угнетающе. Теперь, совершив новое
убийство, они забыли о прежнем; на этот раз их беспричинно раздразнили,
ненавистный преследователь гнался за ними по пятам, покушаясь на их
благополучие, которым они еще не вполне насладились... После второго
убийства они жили счастливо.
Они прожили счастливо несколько дней, вплоть до понедельника, когда в
час сиесты в зале появился толстяк. Он был неправдоподобно толст, его
огромное дряблое тело расползалось в стороны, как квашня, вот-вот польется
через край; у него были тусклые водянистые глаза, бледная кожа, широченный
двойной подбородок. Стул, стол, чашечка кофе и стаканчик темной каньи {Водка
из сахарного тростника.}, которые он спросил, - все по сравнению с ним
казалось игрушечным, хрупким.
- Я его где-то видел, - заметил Аревало. - Только не помню где. - Если
бы ты его видел, ты бы запомнил. Такого человека не забудешь, - ответила
Хулия.
- Он не уходит.
- Пусть себе не уходит. Пусть сидит хоть весь день - лишь бы платил.
Он и просидел у них весь день. И вернулся на следующий. Сел за тот же
столик, попросил кофе и темную канью.
- Видишь? - спросил Аревало.
- Что я вижу? - спросила Хулия.
- Еще один человечек.
- Некоторая разница все же есть, - ответила Хулия и рассмеялась.
- Не знаю, как ты можешь смеяться, - сказал Аревала. - Я больше не
могу. Если он из полиции, лучше знать это сразу. Если позволить ему
приходить каждый день и просиживать здесь часами, ничего не говоря и не
сводя с нас глаз, у нас в конце концов сдадут нервы; ему останется лишь
зарядить капкан - и мы попадемся. Я не хочу больше проводить ночи без сна,
ломая голову над тем, что задумал этот новый тип. Я же сказал: всегда
кто-нибудь да объявится...
- А может, он ничего не задумал. Просто печальный толстяк... - заметила
Хулия. - Я полагаю, лучше всего оставить его в покое, пусть киснет в
собственном соку. Переиграть его в его же игру. Если ему угодно являться
каждый день, пусть является, платит, и дело с концом. - Так лучше всего, -
ответил Аревало, - но в этой игре выигрывает тот, кто дольше выдержит, а я
уже на пределе.
Наступил вечер. Толстяк не уходил. Хулия принесла ужин для себя и для
мужа. Они поели на стойке.
- Сеньор не будет ужинать? - с полным ртом спросила Хулия толстяка. -
Нет, спасибо, - ответил тот. - Ах, хоть бы ты ушел, - вздохнул Аревало,
глядя на него.
- Заговорить с ним? - предложила Хулия. - Вытянуть что-нибудь?
- Может, он и не станет говорить с тобой, - отозвался Аревало, - будет
отвечать "да, да", "нет, нет".
Но толстяк не уклонился от разговора. Он посетовал на погоду - слишком
сухую для посевов, - на людей и их необъяснимые вкусы.
- Как это они до сих пор не разнюхали про ваше кафе? Это самое красивое
место на берегу, - сказал он.
- Ну, - сказал Аревало, который прислушивался к разговору, сидя за
стойкой, - если вам нравится кафе, значит, вы наш друг. Пусть сеньор просит,
что пожелает, - хозяева угощают.
- Раз вы так настаиваете, - отозвался толстяк, - я выпью еще стаканчик
темной каньи. - Потом он согласился еще на один. Он уступал им во всем.
Играл с ними в кошки-мышки. И вдруг, словно канья развязала ему язык, он
заговорил: - Такое чудесное место, и такие дела происходят. Вот досада.
Взглянув на Хулию, Аревало безнадежно пожал плечами.
- Какие дела? - рассердилась Хулия.
- Я не говорю, что здесь, - признал толстяк, - но рядом, на обрыве.
Подумать только, сначала одна машина, потом другая падают в море в том же
самом месте. Мы узнали по чистой случайности.
- О чем? - спросила Хулия. - Кто "мы"? - спросил Аревало.
- Мы, - ответил толстяк. - Видите ли, владельца этого "опеля", что
свалился в море - его фамилия Трехо, - несколько лет назад постигло
несчастье. Его дочка, молодая девушка, утонула, купаясь тут поблизости. Ее
унесло в море и так и не выбросило. Человек этот был вдовец; потеряв дочь,
он остался один на свете. Он перебрался жить поближе к морю, в те места, где
утонула дочь, наверное, ему казалось - он был уже немного не в себе, но это
понятно, - что так он будет рядом с ней. Этот сеньор Трехо - может, вы его и
встречали: невысокий, щуплый, лысый, с аккуратными усиками и в очках - был
добрейшей души человек, он жил, замкнувшись в своем горе, ни с кем не
виделся, кроме своего соседа, доктора Лаборде, который как-то лечил его и с
тех пор навещал каждый вечер после ужина. Друзья пили кофе, разговаривали,
играли партию в шахматы. И так вечер за вечером. Вы-то, молодые, счастливые,
скажете мне: ну и жизнь. Привычки других кажутся порой такими нелепыми, но
видите ли, эта рутина помогает людям перемогаться, потихоньку существовать.
И вот однажды вечером, совсем недавно, сеньор Трехо сыграл партию в шахматы
из рук вон плохо.
Толстяк замолчал, словно только что сообщил нечто интересное и крайне
важное. Потом спросил: - И знаете почему? - Я не ясновидящая, - отрезала
Хулия.
- Потому что в этот день, проезжая по приморской дороге, сеньор Трехо
встретил свою дочь. Может, оттого, что он не видел ее мертвой, он убедил
себя, что она жива, что это она. По крайней мере, он поверил, будто видел
ее. До конца он не обманывался, но эта мысль захватила его. И думая, что
видит свою дочь, он знал, что лучше не приближаться, не заговаривать с ней.
Бедный сеньор Трехо не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Его друг доктор
Лаборде разбранил его в тот вечер. Немыслимо, сказал доктор, чтобы он,
Трехо, культурный человек, вел себя как ребенок, играл с глубокими и
священными чувствами; это дурно и опасно. Трехо признал, что его друг прав,
но заявил, что если сначала умышленно поддался этой игре, то потом в игру
вступили какие-то иные, высшие силы, что-то более могучее, другой природы,
быть может, судьба. Ибо случилось невероятное: девушка, которую он принял за
свою дочь, - видите ли, она ехала в старом автомобиле, которым правил
молодой человек, - попыталась ускользнуть. "Эти молодые люди, - сказал
сеньор Трехо, - для просто посторонних вели себя необъяснимо. Заметив меня,
они бросились удирать, словно она и вправду была моя дочь и по каким-то
таинственным причинам хотела скрыться. Я почувствовал, что под моими ногами
вдруг разверзлась пропасть, что этот привычный мир вдруг стал
сверхъестественным, и все время повторял в душе: не может быть, не может
быть". Он понимал, что поступает нехорошо, но попытался догнать их. Молодые
люди снова сбежали.
Толстяк смотрел на них, не мигая, своими водянистыми глазами. После
паузы он продолжил: - Доктор Лаборде сказал ему, что нельзя приставать к
чужим людям. "Надеюсь, - повторил он, - что если ты еще раз встретишь
молодых людей, ты не станешь гоняться за ними и надоедать им". - Совет
Лаборде был совсем не плох, - отметила Хулия. - Нечего надоедать незнакомым.
А почему вы это рассказываете?
- Ваш вопрос вполне уместен, - подтвердил толстяк, - он попал в самую
точку. Ведь мысли каждого скрыты от нас, и мы не знаем, с кем сейчас
говорим. А сами кажемся себе прозрачными; но это совсем не так. Ближний
знает о нас лишь то, что говорят ему внешние знаки; он поступает, как
древние оракулы, разглядывавшие внутренности мертвых животных, следившие за
полетом птиц. Система эта далеко не совершенна и приводит к всевозможным
ошибкам. Например, сеньор Трехо предположил, будто молодые люди убегают от
него оттого, что она его дочь; они же чувствовали за собой бог знает какую
вину и приписывали бедному сеньору Трехо бог знает какие намерения. Думается
мне, на шоссе были гонки с преследованием, и они привели к несчастному
случаю, к гибели Трехо. Несколько месяцев назад в том же месте, при похожих
обстоятельствах погибла одна сеньора. Теперь к нам пришел Лаборде и
рассказал историю своего друга. Почему-то я сопоставил один несчастный
случай или, скажем, один факт с другим. Сеньор, вас я видел в отделе
расследований в тот раз, когда мы вызывали вас для дачи показаний, но тогда
вы тоже нервничали и, наверное, не помните меня. Цените мою откровенность, я
кладу свои карты на стол.
Он посмотрел на часы и положил на стол руки.
- Сейчас мне пора уходить, но времени у меня предостаточно, так что
завтра я вернусь... - И, указав на стакан и чашку, спросил: - Сколько с
меня?
Толстяк встал, сурово простился и вышел. Аревало сказал, словно
обращаясь к себе самому: - Каково?
- У него нет доказательств, - отозвалась Хулия. - Будь у него
доказательства, при всем его свободном времени он бы нас арестовал.
- Не спеши, он нас еще арестует, - устало сказал Аревало. - Толстяк
идет по верному следу: он расследует наши денежные обстоятельства до и после
смерти старухи и найдет ключ.
- Но не доказательства, - настаивала Хулия.
- Зачем доказательства? Ведь есть мы со своей виной на душе. Почему ты
не хочешь взглянуть фактам в лицо, Хулия? Нас затравили.
- Давай убежим, - попросила Хулия.
- Поздно. Нас выследят и поймают.
- Будем драться вместе.
- Порознь, Хулия, каждый в своей камере. Выход только один: покончить с
собой.
- Покончить с собой?
- Надо уметь проигрывать, ты сама это говорила. Вместе, вдвоем, забыть
об этом кошмаре, этой усталости.
- Поговорим завтра. Сейчас тебе надо отдохнуть.
- Нам обоим надо отдохнуть.
- Пошли.
- Ступай. Я приду чуть погодя.
Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил
шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул
ключ, наложил тяжелый железный засов.
Чудеса не повторяются
На вокзале Конститусьон у журнального киоска (в ту пору здесь можно
было подыскать неплохую книгу для чтения в пути) я повстречал холостяка
Греве, с которым мы когда-то учились в лицее. Он спросил, что я тут делаю.
- Собрался в Лас-Флорес, - ответил я, - но по нелепой случайности
приехал за час пять до отправления поезда.
- Не мне тебя учить, - сказал он. - Я собрался в Коронель-Принглес, но
по нелепой случайности приехал за пятьдесят минут до отправления поезда. Не
желаешь зайти в кафе?
Мы пошли в кафе, заказали что-то, и я произнес: - Нередко замечаешь,
что в жизни одна полоса сменяет другую. Сегодня у нас полоса ненужных
совпадений. - Ненужных? - переспросил Греве. - Ненужных, - поспешил
объяснить я, не желая его обидеть, - в том смысле, что они ничего не
доказывают. - Не уверен, - ответил он.
- В чем?
- В том, что они ничего не доказывают. Никогда.
Сказанное после паузы, наречие звучало как объяснение - скорее как
объяснение загадочное, которое требовало моего вопроса и нового объяснения
Греве. Все это обескуражило меня своей сложностью, и, поскольку
действительно важным было убедить приятеля, что, говоря о совпадении в нашем
случае как о ненужном, я вовсе не хотел назвать ненужной или досадной нашу
встречу, я рассказал ему о раздвоении Сомерсета Моэма. Может, я рассказал
эту историю потому, что всегда надеюсь встретить собеседника, который
подскажет для нее литературную форму. А может, у меня становится привычкой
повторяться.
- Это был рейс, - начал я, - парохода компании "Кьюнард" из Нью-Йорка в
Саутгемптон. В ресторане моей соседкой по столу оказалась единственная
соотечественница, находившаяся на борту, - пожилая сеньора, властная и
неугомонная, с которой мы весьма подружились. Помню вечер, когда раздали
списки пассажиров. Каждый с головой окунулся в поиски своего имени.
Встревоженный - точно отсутствие в списке превращало меня в "зайца", - я так
и не смог отыскать три магических слова... "Спокойно, - сказал я себе. -
Разберемся". И тут меня осенило. А что, если эти болваны не поместили меня
на букву "Б", а запихнули в "К"? И правда, в списке фигурировал некий
"Кесарес, м-р Адольфо Б.", в котором я после недолгих сомнений признал себя.
Моя приятельница, избегнув подобных затруднений, все же потратила немало
времени на поиски и наконец торжествующе указала пальцем свое имя,
напечатанное без ошибок. Меня, однако, больше заинтересовало стоявшее перед
ним. Я прочел вслух: - "Моэм, м-р Уильям Сомерсет".
Возвысив голос, чтобы поправить меня, моя соседка прочитала свое
собственное имя.
- Нет, сеньора, мне уже известно, как вас зовут, - возразил я. - Просто
я удивился, обнаружив в списке пассажиров знаменитого романиста Сомерсета
Моэма.
По блеску в ее глазах я понял, что имя ей знакомо. Разве можно сравнить
аргентинскую даму прошлого с нынешними девчонками?! Совсем иная культура,
иная интеллигентность.
- Сомерсет Моэм, - повторила сеньора. - Ну конечно, я ведь читала одну
книгу, дело происходит в Тихом океане. Не знаю уж почему, но меня всегда
увлекали все эти тайны Востока.
Она спросила, узнаю ли я Моэма и нет ли его в ресторане.
- Да, - сказал я, - мне приходилось видеть его на фотографиях. Но здесь
его нет.
Оказывается, мне очень повезло, что его не было рядом, ибо сеньора
заявила: - Как только он появится, я подойду и скажу, что собираюсь
представить ему аргентинского писателя. А что вы думаете? Скажу этому
мистеру, что вы - большой писатель. - Прошу вас, - пролепетал я. - Все дело
в том, - объявила она, - что мы, аргентинцы, слишком скромны.
- Скромность здесь ни при чем. Будет казаться, что мы напрашиваемся.
- Вот видите? - произнесла она тоном, каким разговаривают с детьми. -
Скромность, ложная скромность, гордость - вечно одно и то же. Это болезнь
аргентинцев.
Опасаясь обещанного знакомства, на следующий день я по возможности
избегал сеньоры. Предосторожность оказалась излишней, ибо Сомерсет Моэм
нигде не появлялся, словно путешествовал, укрывшись в своей каюте. Накануне
прибытия я сопровождал мою соотечественницу в судовой полицейский участок и
в магазин. Старуха не знала усталости - мы бегали по лестницам вверх и вниз,
отказавшись от лифта. На промежуточной палубе, в мрачном углу, который
оживал при заходе в порт, поскольку становился входным вестибюлем, мы
застали такую картину: в кожаном кресле у фотографии малолетних отпрысков
британского королевского дома, укутанный словно Филеас Фогг перед
путешествием вокруг света в восемьдесят дней, сидел одинокий задумчивый
старик, в котором я тотчас узнал Сомерсета Моэма. Видимо, грозящее
знакомство уже воспринималось мной с безразличием и даже казалось
невероятным (ведь оно постоянно откладывалось); в общем, я прошептал или,
может, закричал, потому что сеньора была туга на ухо: - Это он.
Лучше бы я этого не делал. Ни минуты не колеблясь, под сенью
развевающегося, точно знамя, дорожного плаща моя приятельница ринулась в
атаку. Помнится, при виде ее я подумал: "Жив еще боевой дух наших воинов,
сражавшихся при Майпу, Наварро и Ла-Верде". Совершенно не сознавая
бездарности своего английского, дама сумбурно изложила: - Мы хотели с вами
познакомиться. Большая честь. Этот сеньор - аргентинский писатель. Мы оба
восхищены вами. - Задумчивый старик очнулся и с невозмутимой учтивостью
- Очевидно, в пятницу ночью, - сказал полицейский в форме. - В пятницу
ночью? - переспросил Аревало. - По-моему, я ничего не слышал. Не помню. - Я
тоже, - сказала Хулия.
Извиняющимся тоном господин в плаще сообщил: - Наверное, через
несколько дней мы вас побеспокоим и вызовем в Мирамар, в комиссариат, дать
показания.
- А тем временем пришлете полицейского, чтобы он обслуживал клиентов? -
спросила Хулия.
Господин улыбнулся.
- Это было бы крайне неосторожно, - сказал он. - На жалованье, которое
им платят, не разживешься.
В эту ночь молодые люди почти не спали. Лежа в постели, они говорили о
визите полицейских, о том, какой линии придерживаться в ходе допроса, если
их вызовут; об автомобиле с трупом, который все еще лежал под обрывом. На
рассвете Аревало заговорил о буре, об урагане - он уже стих, но волны
наверняка унесли машину в море. Еще не окончив фразу, он уже понял, что спал
и буря ему приснилась. Оба рассмеялись.
Наутро кран поднял автомобиль вместе с покойной. Один из клиентов,
попросивший анисовую настойку, объявил: - Ее принесут сюда.
Они ждали и ждали, но потом выяснилось, что труп увезли в Мирамар.
- Сейчас столько современных аппаратов, - сказал Аре-вало, - экспертиза
мигом обнаружит, что раны старухи не от ударов об углы автомобиля.
- И ты веришь в это? - спросила Хулия. - Вся эта экспертиза проводится
в крохотной комнатушке, где так называемый эксперт греет на примусе мате.
Посмотрим, что они обнаружат, когда перед ними положат старуху, вымоченную в
морской воде.
Прошла неделя, в ходе которой у них было весьма оживленно. Иные из тех,
кто побывал здесь в день, когда нашли автомобиль, вернулись с семьей, с
детьми или парами.
- Видишь, как я была права, - говорила Хулия. - "Греза" - замечательное
место. Просто несправедливо, что сюда никто не приходил. Теперь нас уже
знают, к нам будут ездить. Если повезет, так во всем.
Пришла повестка от следователя.
- Вот еще, не пойду, пусть хоть солдат присылают, - возмутился Аревало.
В назначенный день они явились минута в минуту. Первой вошла Хулия.
Аревало, когда подошел его черед, слегка разнервничался. За столом его
поджидал седой господин, тот, что, одетый в зеленый плащ, навестил их в
"Грезе"; теперь он был без плаща и приветливо улыбался. Два-три раза Аревало
подносил платок к глазам - почему-то они слезились. К концу беседы он
почувствовал себя уверенно и спокойно, словно сидел в кафе с друзьями, и
подумал (хотя позже и отрицал это), что следователь - сама любезность.
Наконец седой господин сказал: - Большое спасибо. Вы можете идти. Поздравляю
вас. - И после паузы добавил, пожалуй, чуть презрительно: - С такой женой.
Они вернулись в "Грезу". Хулия принялась за стряпню, Аревало накрывал
на стол.
- Что за мерзкий народ, - твердил он. - За ними вся государственная
машина, им ничего не стоит изничтожить любого, кто имеет несчастье попасть в
их лапы. Ты сносишь их оскорбления в надежде, что тебе еще удастся выскочить
и глотнуть свежего воздуха, не дай бог оступиться - тебя начнут пытать, ты
скажешь что попало и будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь. Даю слово,
знай я, что меня не тронут, я пристукнул бы этого, в плаще.
- Ты точно разъяренный ягуар, - смеясь, сказала Хулия. - Все уже
позади.
- Позади, но только на сегодня. А кто знает, сколько таких бесед - или
кое-чего похуже - ждет нас в будущем.
- Не думаю. Раньше, чем ты предполагаешь, дело забудется.
- Только бы поскорее. Иногда я спрашиваю себя, так ли уж не правы те,
кто говорит, что за все надо платить.
- Платить? Какая ерунда. Не задумывайся слишком, и все образуется, -
успокоила его Хулия.
Их вызвали еще раз, состоялся еще один диалог с господином в зеленом
плаще; все было совсем не страшно, а затем наступило облегчение. Прошло
несколько месяцев. Аревало просто не верилось, но Хулия, похоже, была права:
о преступлении и впрямь забыли. Благоразумно прося всякий раз новую
отсрочку, словно у них не было денег, они выплатили долг. К весне они купили
себе старый "пирс-эрроу". Хотя машина пожирала много бензина - поэтому она и
стоила так дешево, - молодые люди пристрастились к прогулкам и почти каждый
день ездили в Мирамар за продуктами или под каким-нибудь другим предлогом. В
течение всего лета они уезжали часов в девять утра, а в десять уже
возвращались, но в апреле, устав поджидать клиентов, гуляли и после обеда.
Приятно было прокатиться по приморской дороге.
Однажды к вечеру, возвращаясь домой, они впервые заметили человечка.
Веселые, поглощенные друг другом, как двое влюбленных, они разговаривали о
море, о том, как завораживает вид этих просторов, и вдруг увидели идущий за
ними автомобиль. За рулем сидел щуплый человечек. В его назойливости им
почудился какой-то темный умысел. Аревало обнаружил преследователя, взглянув
в зеркало: тот бесстрастно вел машину, такой чинный и невозмутимый, - как
возненавидел вскоре Аревало его лицо; передний бампер "опеля" почти касался
заднего бампера их "пирс-эрроу". Поначалу Аревало решил, что это один из тех
неосторожных автомобилистов, которые никогда не научатся хорошо вести
машину. Боясь, что при первом торможении "опель" врежется в него, Аревало
высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость; но
человечек тоже сбавил скорость и по-прежнему держался позади. Тогда Аревало
решил оторваться. Подрагивая от напряжения, "пирс-эрроу" набрал скорость сто
километров в час; но современная машина преследователя была все так же
рядом.
- Чего надо этому кретину? - возмущенно воскликнул Аревало. - Что он к
нам пристал? Остановиться и врезать ему как следует? - Нам, - напомнила
Хулия, - вовсе ни к чему приключения, которые заканчиваются в полиции.
Аревало уже настолько забыл о старой даме, что чуть было не спросил
почему.
Когда на шоссе появились другие машины, "пирс-эрроу", управляемый
умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного
преследователя. Подъезжая к "Грезе", они снова оживились: Хулия расхваливала
мастерство мужа - и это при том, что машина у них старая.
Ночью, в постели, им припомнилась встреча на дороге; Аревало спросил,
кто же этот человечек, что было у него на уме.
- А может, нам только показалось, что он гнался за нами, - объяснила
Хулия, - между тем это был просто рассеянный, незлобивый сеньор, выехавший
на прогулку. - Нет, - ответил Аревало. - Он полицейский, или негодяй, или
кое-кто похуже. - Надеюсь, - сказала Хулия, - ты не станешь думать теперь,
что за все надо платить, что этот нелепый человечек - олицетворение рока,
дьявол, преследующий нас за то, что мы сделали.
Аревало безучастно смотрел перед собой и не отвечал.
- Как хорошо я тебя знаю, - улыбнулась его жена.
Он помолчал, а потом начал просительным тоном: - Нам надо уехать,
Хулита, понимаешь? Здесь мы попадемся. Нельзя оставаться и ждать, пока нас
сцапают. - Он умоляюще посмотрел на нее. - Сегодня человечек, завтра
кто-нибудь другой. Понимаешь? Всегда кто-то будет гнаться за нами, пока мы
не потеряем голову, пока мы не сдадимся. Давай убежим. А вдруг еще есть
время. - Какие глупости, - сказала Хулия. Она повернулась к нему спиной,
потушила лампу и заснула.
На следующий день, выехав после обеда, они не встретили человечка, но
через день он появился снова. Поворачивая назад, к дому, Аревало увидел его
в зеркало. Он захотел оторваться, выжал газ до предела и с неудовольствием
отметил, что человечек не отстает, едет все так же близко, впритык. Аревало
притормозил, почти остановился, высунул руку, махнул ею, прокричал: -
Проезжайте, проезжайте!
Человечку ничего не оставалось, как подчиниться. Он проехал мимо них на
одном из опасных участков, где дорога шла над самым обрывом. Молодые люди
успели его рассмотреть - лысый, в больших черепаховых очках, торчащие уши,
тонкие подстриженные усики. Фары "пирс-эрроу" осветили его лысину и уши.
- Тебе не хочется стукнуть его палкой по голове? - смеясь, спросила
Хулия. - Ты видишь его глаза в зеркале? - спросил Аревало. - Он шпионит за
нами, таясь.
И тут начались гонки наоборот. Преследователь ехал впереди, он
увеличивал или уменьшал скорость по мере того, как увеличивали или уменьшали
скорость они.
- Что ему надо? - с плохо скрытым отчаянием спросил Аревало. - Давай
остановимся, - ответила Хулия. - Ему придется уехать. - Вот еще. Зачем нам
останавливаться? - воскликнул Аревало.
- Чтобы освободиться от него.
- Так мы не освободимся.
- Стой, - повторила Хулия.
Аревало остановил машину. Несколькими метрами впереди человечек тоже
затормозил.
- Я его исколочу! - прерывающимся голосом прокричал Аревало. - Не
выходи, - попросила Хулия.
Аревало вышел и побежал, но преследователь тронулся с места и не
торопясь поехал вперед, вскоре пропав за поворотом. - Теперь надо подождать,
пусть отъедет подальше, - сказала Хулия.
- Он не уедет, - сказал Аревало, садясь в машину.
- Давай удерем в другую сторону.
- Удрать? Никоим образом.
- Пожалуйста, подождем десять минут, - попросила его Хулия.
Аревало показал ей часы. Они сидели молча. Не прошло и пяти минут, как
он сказал: - Хватит. Клянусь тебе, "опель" стоит за поворотом.
Аревало был прав: за поворотом они сразу же увидели стоящую машину.
Аревало яростно нажал на педаль.
- Ты с ума сошел, - прошептала Хулия.
Страх жены словно подстегнул его, и он увеличил скорость. Как бы ни
рванул с места "опель", они все равно настигнут его, он еще стоял, а они уже
мчались со скоростью больше ста километров в час.
- Теперь мы гонимся за ним, - возбужденно крикнул Аревало.
Они догнали "опель" на другом опасном участке - там, где несколько
месяцев назад они сбросили в пропасть машину со старой дамой. Вместо того
чтобы объехать "опель" слева, Аревало взял правее; человечек вильнул влево,
к обрыву. Аревало шел справа, почти выталкивая другую машину с дороги.
Поначалу казалось, что борьба двух упрямцев будет долгой, но внезапно
человечек испугался, уступил, свернул еще левее, и молодые люди увидели, как
"опель" перелетел через край и упал в пустоту.
- Не останавливайся, - приказала Хулия. - Нас не должны здесь видеть.
- И даже не проверить, жив он или мертв? Всю ночь спрашивать себя, не
явится ли он наутро грозным обвинителем?
- Ты прикончил его, - ответила Хулия. - Дал себе волю. Теперь не думай
об этом. И не бойся. Если он появится, тогда посмотрим. Черт побери,
проигрывать, так достойно. - Я больше не буду думать, - сказал Аревало.
Первое убийство - потому, что они убили из-за денег, или потому, что
покойная доверилась им, или из-за допросов в полиции, дли оттого, что это
было в первый раз, - подействовало на них угнетающе. Теперь, совершив новое
убийство, они забыли о прежнем; на этот раз их беспричинно раздразнили,
ненавистный преследователь гнался за ними по пятам, покушаясь на их
благополучие, которым они еще не вполне насладились... После второго
убийства они жили счастливо.
Они прожили счастливо несколько дней, вплоть до понедельника, когда в
час сиесты в зале появился толстяк. Он был неправдоподобно толст, его
огромное дряблое тело расползалось в стороны, как квашня, вот-вот польется
через край; у него были тусклые водянистые глаза, бледная кожа, широченный
двойной подбородок. Стул, стол, чашечка кофе и стаканчик темной каньи {Водка
из сахарного тростника.}, которые он спросил, - все по сравнению с ним
казалось игрушечным, хрупким.
- Я его где-то видел, - заметил Аревало. - Только не помню где. - Если
бы ты его видел, ты бы запомнил. Такого человека не забудешь, - ответила
Хулия.
- Он не уходит.
- Пусть себе не уходит. Пусть сидит хоть весь день - лишь бы платил.
Он и просидел у них весь день. И вернулся на следующий. Сел за тот же
столик, попросил кофе и темную канью.
- Видишь? - спросил Аревало.
- Что я вижу? - спросила Хулия.
- Еще один человечек.
- Некоторая разница все же есть, - ответила Хулия и рассмеялась.
- Не знаю, как ты можешь смеяться, - сказал Аревала. - Я больше не
могу. Если он из полиции, лучше знать это сразу. Если позволить ему
приходить каждый день и просиживать здесь часами, ничего не говоря и не
сводя с нас глаз, у нас в конце концов сдадут нервы; ему останется лишь
зарядить капкан - и мы попадемся. Я не хочу больше проводить ночи без сна,
ломая голову над тем, что задумал этот новый тип. Я же сказал: всегда
кто-нибудь да объявится...
- А может, он ничего не задумал. Просто печальный толстяк... - заметила
Хулия. - Я полагаю, лучше всего оставить его в покое, пусть киснет в
собственном соку. Переиграть его в его же игру. Если ему угодно являться
каждый день, пусть является, платит, и дело с концом. - Так лучше всего, -
ответил Аревало, - но в этой игре выигрывает тот, кто дольше выдержит, а я
уже на пределе.
Наступил вечер. Толстяк не уходил. Хулия принесла ужин для себя и для
мужа. Они поели на стойке.
- Сеньор не будет ужинать? - с полным ртом спросила Хулия толстяка. -
Нет, спасибо, - ответил тот. - Ах, хоть бы ты ушел, - вздохнул Аревало,
глядя на него.
- Заговорить с ним? - предложила Хулия. - Вытянуть что-нибудь?
- Может, он и не станет говорить с тобой, - отозвался Аревало, - будет
отвечать "да, да", "нет, нет".
Но толстяк не уклонился от разговора. Он посетовал на погоду - слишком
сухую для посевов, - на людей и их необъяснимые вкусы.
- Как это они до сих пор не разнюхали про ваше кафе? Это самое красивое
место на берегу, - сказал он.
- Ну, - сказал Аревало, который прислушивался к разговору, сидя за
стойкой, - если вам нравится кафе, значит, вы наш друг. Пусть сеньор просит,
что пожелает, - хозяева угощают.
- Раз вы так настаиваете, - отозвался толстяк, - я выпью еще стаканчик
темной каньи. - Потом он согласился еще на один. Он уступал им во всем.
Играл с ними в кошки-мышки. И вдруг, словно канья развязала ему язык, он
заговорил: - Такое чудесное место, и такие дела происходят. Вот досада.
Взглянув на Хулию, Аревало безнадежно пожал плечами.
- Какие дела? - рассердилась Хулия.
- Я не говорю, что здесь, - признал толстяк, - но рядом, на обрыве.
Подумать только, сначала одна машина, потом другая падают в море в том же
самом месте. Мы узнали по чистой случайности.
- О чем? - спросила Хулия. - Кто "мы"? - спросил Аревало.
- Мы, - ответил толстяк. - Видите ли, владельца этого "опеля", что
свалился в море - его фамилия Трехо, - несколько лет назад постигло
несчастье. Его дочка, молодая девушка, утонула, купаясь тут поблизости. Ее
унесло в море и так и не выбросило. Человек этот был вдовец; потеряв дочь,
он остался один на свете. Он перебрался жить поближе к морю, в те места, где
утонула дочь, наверное, ему казалось - он был уже немного не в себе, но это
понятно, - что так он будет рядом с ней. Этот сеньор Трехо - может, вы его и
встречали: невысокий, щуплый, лысый, с аккуратными усиками и в очках - был
добрейшей души человек, он жил, замкнувшись в своем горе, ни с кем не
виделся, кроме своего соседа, доктора Лаборде, который как-то лечил его и с
тех пор навещал каждый вечер после ужина. Друзья пили кофе, разговаривали,
играли партию в шахматы. И так вечер за вечером. Вы-то, молодые, счастливые,
скажете мне: ну и жизнь. Привычки других кажутся порой такими нелепыми, но
видите ли, эта рутина помогает людям перемогаться, потихоньку существовать.
И вот однажды вечером, совсем недавно, сеньор Трехо сыграл партию в шахматы
из рук вон плохо.
Толстяк замолчал, словно только что сообщил нечто интересное и крайне
важное. Потом спросил: - И знаете почему? - Я не ясновидящая, - отрезала
Хулия.
- Потому что в этот день, проезжая по приморской дороге, сеньор Трехо
встретил свою дочь. Может, оттого, что он не видел ее мертвой, он убедил
себя, что она жива, что это она. По крайней мере, он поверил, будто видел
ее. До конца он не обманывался, но эта мысль захватила его. И думая, что
видит свою дочь, он знал, что лучше не приближаться, не заговаривать с ней.
Бедный сеньор Трехо не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Его друг доктор
Лаборде разбранил его в тот вечер. Немыслимо, сказал доктор, чтобы он,
Трехо, культурный человек, вел себя как ребенок, играл с глубокими и
священными чувствами; это дурно и опасно. Трехо признал, что его друг прав,
но заявил, что если сначала умышленно поддался этой игре, то потом в игру
вступили какие-то иные, высшие силы, что-то более могучее, другой природы,
быть может, судьба. Ибо случилось невероятное: девушка, которую он принял за
свою дочь, - видите ли, она ехала в старом автомобиле, которым правил
молодой человек, - попыталась ускользнуть. "Эти молодые люди, - сказал
сеньор Трехо, - для просто посторонних вели себя необъяснимо. Заметив меня,
они бросились удирать, словно она и вправду была моя дочь и по каким-то
таинственным причинам хотела скрыться. Я почувствовал, что под моими ногами
вдруг разверзлась пропасть, что этот привычный мир вдруг стал
сверхъестественным, и все время повторял в душе: не может быть, не может
быть". Он понимал, что поступает нехорошо, но попытался догнать их. Молодые
люди снова сбежали.
Толстяк смотрел на них, не мигая, своими водянистыми глазами. После
паузы он продолжил: - Доктор Лаборде сказал ему, что нельзя приставать к
чужим людям. "Надеюсь, - повторил он, - что если ты еще раз встретишь
молодых людей, ты не станешь гоняться за ними и надоедать им". - Совет
Лаборде был совсем не плох, - отметила Хулия. - Нечего надоедать незнакомым.
А почему вы это рассказываете?
- Ваш вопрос вполне уместен, - подтвердил толстяк, - он попал в самую
точку. Ведь мысли каждого скрыты от нас, и мы не знаем, с кем сейчас
говорим. А сами кажемся себе прозрачными; но это совсем не так. Ближний
знает о нас лишь то, что говорят ему внешние знаки; он поступает, как
древние оракулы, разглядывавшие внутренности мертвых животных, следившие за
полетом птиц. Система эта далеко не совершенна и приводит к всевозможным
ошибкам. Например, сеньор Трехо предположил, будто молодые люди убегают от
него оттого, что она его дочь; они же чувствовали за собой бог знает какую
вину и приписывали бедному сеньору Трехо бог знает какие намерения. Думается
мне, на шоссе были гонки с преследованием, и они привели к несчастному
случаю, к гибели Трехо. Несколько месяцев назад в том же месте, при похожих
обстоятельствах погибла одна сеньора. Теперь к нам пришел Лаборде и
рассказал историю своего друга. Почему-то я сопоставил один несчастный
случай или, скажем, один факт с другим. Сеньор, вас я видел в отделе
расследований в тот раз, когда мы вызывали вас для дачи показаний, но тогда
вы тоже нервничали и, наверное, не помните меня. Цените мою откровенность, я
кладу свои карты на стол.
Он посмотрел на часы и положил на стол руки.
- Сейчас мне пора уходить, но времени у меня предостаточно, так что
завтра я вернусь... - И, указав на стакан и чашку, спросил: - Сколько с
меня?
Толстяк встал, сурово простился и вышел. Аревало сказал, словно
обращаясь к себе самому: - Каково?
- У него нет доказательств, - отозвалась Хулия. - Будь у него
доказательства, при всем его свободном времени он бы нас арестовал.
- Не спеши, он нас еще арестует, - устало сказал Аревало. - Толстяк
идет по верному следу: он расследует наши денежные обстоятельства до и после
смерти старухи и найдет ключ.
- Но не доказательства, - настаивала Хулия.
- Зачем доказательства? Ведь есть мы со своей виной на душе. Почему ты
не хочешь взглянуть фактам в лицо, Хулия? Нас затравили.
- Давай убежим, - попросила Хулия.
- Поздно. Нас выследят и поймают.
- Будем драться вместе.
- Порознь, Хулия, каждый в своей камере. Выход только один: покончить с
собой.
- Покончить с собой?
- Надо уметь проигрывать, ты сама это говорила. Вместе, вдвоем, забыть
об этом кошмаре, этой усталости.
- Поговорим завтра. Сейчас тебе надо отдохнуть.
- Нам обоим надо отдохнуть.
- Пошли.
- Ступай. Я приду чуть погодя.
Рауль Аревало закрыл окна, опустил жалюзи, один за другим закрепил
шпингалеты, подтянул обе створки входной двери, толкнул задвижку, повернул
ключ, наложил тяжелый железный засов.
Чудеса не повторяются
На вокзале Конститусьон у журнального киоска (в ту пору здесь можно
было подыскать неплохую книгу для чтения в пути) я повстречал холостяка
Греве, с которым мы когда-то учились в лицее. Он спросил, что я тут делаю.
- Собрался в Лас-Флорес, - ответил я, - но по нелепой случайности
приехал за час пять до отправления поезда.
- Не мне тебя учить, - сказал он. - Я собрался в Коронель-Принглес, но
по нелепой случайности приехал за пятьдесят минут до отправления поезда. Не
желаешь зайти в кафе?
Мы пошли в кафе, заказали что-то, и я произнес: - Нередко замечаешь,
что в жизни одна полоса сменяет другую. Сегодня у нас полоса ненужных
совпадений. - Ненужных? - переспросил Греве. - Ненужных, - поспешил
объяснить я, не желая его обидеть, - в том смысле, что они ничего не
доказывают. - Не уверен, - ответил он.
- В чем?
- В том, что они ничего не доказывают. Никогда.
Сказанное после паузы, наречие звучало как объяснение - скорее как
объяснение загадочное, которое требовало моего вопроса и нового объяснения
Греве. Все это обескуражило меня своей сложностью, и, поскольку
действительно важным было убедить приятеля, что, говоря о совпадении в нашем
случае как о ненужном, я вовсе не хотел назвать ненужной или досадной нашу
встречу, я рассказал ему о раздвоении Сомерсета Моэма. Может, я рассказал
эту историю потому, что всегда надеюсь встретить собеседника, который
подскажет для нее литературную форму. А может, у меня становится привычкой
повторяться.
- Это был рейс, - начал я, - парохода компании "Кьюнард" из Нью-Йорка в
Саутгемптон. В ресторане моей соседкой по столу оказалась единственная
соотечественница, находившаяся на борту, - пожилая сеньора, властная и
неугомонная, с которой мы весьма подружились. Помню вечер, когда раздали
списки пассажиров. Каждый с головой окунулся в поиски своего имени.
Встревоженный - точно отсутствие в списке превращало меня в "зайца", - я так
и не смог отыскать три магических слова... "Спокойно, - сказал я себе. -
Разберемся". И тут меня осенило. А что, если эти болваны не поместили меня
на букву "Б", а запихнули в "К"? И правда, в списке фигурировал некий
"Кесарес, м-р Адольфо Б.", в котором я после недолгих сомнений признал себя.
Моя приятельница, избегнув подобных затруднений, все же потратила немало
времени на поиски и наконец торжествующе указала пальцем свое имя,
напечатанное без ошибок. Меня, однако, больше заинтересовало стоявшее перед
ним. Я прочел вслух: - "Моэм, м-р Уильям Сомерсет".
Возвысив голос, чтобы поправить меня, моя соседка прочитала свое
собственное имя.
- Нет, сеньора, мне уже известно, как вас зовут, - возразил я. - Просто
я удивился, обнаружив в списке пассажиров знаменитого романиста Сомерсета
Моэма.
По блеску в ее глазах я понял, что имя ей знакомо. Разве можно сравнить
аргентинскую даму прошлого с нынешними девчонками?! Совсем иная культура,
иная интеллигентность.
- Сомерсет Моэм, - повторила сеньора. - Ну конечно, я ведь читала одну
книгу, дело происходит в Тихом океане. Не знаю уж почему, но меня всегда
увлекали все эти тайны Востока.
Она спросила, узнаю ли я Моэма и нет ли его в ресторане.
- Да, - сказал я, - мне приходилось видеть его на фотографиях. Но здесь
его нет.
Оказывается, мне очень повезло, что его не было рядом, ибо сеньора
заявила: - Как только он появится, я подойду и скажу, что собираюсь
представить ему аргентинского писателя. А что вы думаете? Скажу этому
мистеру, что вы - большой писатель. - Прошу вас, - пролепетал я. - Все дело
в том, - объявила она, - что мы, аргентинцы, слишком скромны.
- Скромность здесь ни при чем. Будет казаться, что мы напрашиваемся.
- Вот видите? - произнесла она тоном, каким разговаривают с детьми. -
Скромность, ложная скромность, гордость - вечно одно и то же. Это болезнь
аргентинцев.
Опасаясь обещанного знакомства, на следующий день я по возможности
избегал сеньоры. Предосторожность оказалась излишней, ибо Сомерсет Моэм
нигде не появлялся, словно путешествовал, укрывшись в своей каюте. Накануне
прибытия я сопровождал мою соотечественницу в судовой полицейский участок и
в магазин. Старуха не знала усталости - мы бегали по лестницам вверх и вниз,
отказавшись от лифта. На промежуточной палубе, в мрачном углу, который
оживал при заходе в порт, поскольку становился входным вестибюлем, мы
застали такую картину: в кожаном кресле у фотографии малолетних отпрысков
британского королевского дома, укутанный словно Филеас Фогг перед
путешествием вокруг света в восемьдесят дней, сидел одинокий задумчивый
старик, в котором я тотчас узнал Сомерсета Моэма. Видимо, грозящее
знакомство уже воспринималось мной с безразличием и даже казалось
невероятным (ведь оно постоянно откладывалось); в общем, я прошептал или,
может, закричал, потому что сеньора была туга на ухо: - Это он.
Лучше бы я этого не делал. Ни минуты не колеблясь, под сенью
развевающегося, точно знамя, дорожного плаща моя приятельница ринулась в
атаку. Помнится, при виде ее я подумал: "Жив еще боевой дух наших воинов,
сражавшихся при Майпу, Наварро и Ла-Верде". Совершенно не сознавая
бездарности своего английского, дама сумбурно изложила: - Мы хотели с вами
познакомиться. Большая честь. Этот сеньор - аргентинский писатель. Мы оба
восхищены вами. - Задумчивый старик очнулся и с невозмутимой учтивостью