Кэнхем Марша. Ветер и море

   – Полагаю, ты не можешь ответить на прямой вопрос, – протянул Баллантайн. – Возможно, тебе нужна еще неделя одиночества, чтобы развязать язык?
   – Нет, – к досаде Кортни, сорвалось с губ. – Нет, я... – Она умолкла, но самодовольная улыбка уже кривила его губы.
   – Ты – что?
   – Мне наплевать на то, что вы делаете, янки! – вызывающе огрызнулась она. – Но я отвечу на ваш вопрос: еда кишела личинками, а за запах благодарите собственное" гостеприимство.
   – Ты привык к лучшим условиям жизни, да? – Баллантайн откинулся на спинку стула.
   – Я привык жить как человек, а не как животное.
   – Ты, мальчик, изъясняешься как образованный человек, – отметил лейтенант после продолжительной паузы. – Это означает, что ты не всегда был пиратом, так?
   – Не понимаю, почему мое воспитание должно вас интересовать?
   – Оно меня не интересует, – без колебаний ответил он. – На мой взгляд, Дункан Фарроу мог бы найти для своего сына занятие получше.
   – Очень жаль, что у вашего отца не возникло" подобного желания. – Она прищурила изумрудные глаза и в награду получила изумленный взгляд.
   По мнению Баллантайна, неделя в клетке могла бы деморализовать и мужчину вдвое старше этого оборвыша.
   – Ты, мальчик, очевидно, собираешься испытать мое терпение, – слегка улыбнулся Баллантайн. – Неужели ты совсем не ценишь свою жизнь?
   Кортни ничего не ответила, а зажав в кулаки тяжелые звенья цепи, посмотрела на него с таким отвращением, какое только могла выразить. Это не произвело эффекта, на который она надеялась, лейтенант просто посмотрел в полные ярости глаза, и его улыбка сменилась тихим смехом.
   – Отлично, мальчик, ты доказал, каким свирепым можешь быть. Я поражен, это правда. И вопреки всякой логике даже готов предложить тебе способ помочь самому себе.
   – Помочь себе? – подозрительно переспросила Кортни, которую разозлил его смех.
   – Горячая еда, горячая ванна и, возможно, даже шанс заслужить место на камбузе, – ответил он, опершись ладонями о стол.
   – В обмен на что?
   – На небольшую информацию.
   – Идите к черту!
   – Твой отец прорвал блокаду Триполи, не так ли? Кортни сильнее сжала цепь, но ничего не ответила.
   – Откуда он узнал, где и когда можно пройти мимо сторожевых постов?
   Она с презрением отвернулась.
   – Что он перевозил сквозь посты? Он собирался сразу вернуться на Змеиный остров? – Длинные пальцы снова беззвучно забарабанили по крышке стола. – Через два часа я должен заступить на вахту, мальчик, и до тех пор хотел бы получить ответ.
   – От меня вы ничего не получите, янки! – отрезала она, но Баллантайн лишь снисходительно вздохнул.
   – Тебя и твоего дядю не взяли в этот поход. Почему?
   – Вы же умный, янки, так расскажите мне.
   – Я бы предпочел, чтобы ты рассказал мне, – вкрадчиво произнес он, и Кортни обнаружила, что смотрит в ледяные серые глаза.
   – Эверар был ранен в ногу, – быстро проговорила она, – и рана еще не совсем зажила.
   – Корабли плавают и с ранеными людьми.
   – Они плавают и с павлинами на мостике. – Кортни чуть было не пропустила удар.
   – А ты? – спокойно спросил Баллантайн. – Почему тебя не взяли? Такой человек, как Фарроу... – Он пожал плечами. – Думаю, он бы гордился тем, что его сын сражается с ним рядом.
   Кортни почувствовала, как горячая кровь прилила к ее щекам. Очень тонкий намек на то, что Дункан Фарроу не считал своего сына достойным сражаться с ним рядом, требовал резкого ответа, но Кортни отказалась заглотнуть приманку. Сын или дочь, она могла сражаться как любой воин, уверенно и искусно владея абордажной саблей и мушкетом. Годы жизни среди жестоких корсаров научили ее многому – в том числе беспрекословному подчинению приказам, полученным от отца. Он приказал ей и Эверару оставаться на Змеином острове по причинам, которые янки никогда от нее не узнают.
   Поднявшись со стула, Баллантайн подошел к ночному столику, и Кортни напряглась, услышав тихое журчание воды, наливаемой из кувшина в жестяную кружку.
   – Ты хочешь пить? – полуобернувшись, спросил он. – Или есть?
   – Нет. – Глядя на прозрачную воду, льющуюся из кувшина, она провела языком по пересохшим губам.
   – Вот, мальчик, возьми. – Улыбнувшись, он протянул ей кружку. – Пей, этим ты не нарушишь никаких ваших законов.
   Каюта вдруг закачалась у нее под ногами, и, к собственному ужасу, Кортни почувствовала, что ее охватила дрожь. Она зажмурилась, чтобы избавиться от искушения, но когда открыла их, оно все еще было перед ней. Американец подошел ближе – он догадался о ее слабости и воспользуется этим, чтобы укротить ее, уговорить, а потом забросать вопросами.
   – Мне ничего не нужно от вас, янки, – прохрипела Кортни. Во рту у нее было так сухо, что, когда она говорила, язык, казалось, царапал нёбо. – Я только хочу, чтобы со мной обращались так же, как и с другими заключенными.
   – Но ты не такой, как другие заключенные, – многозначительно произнес Баллантайн. – Ты сын Дункана Фарроу и будешь удостоен особых почестей от капитана, если он узнает, что ты находишься на борту.
   – Так почему вы не доложите ему? – прошептала она, стараясь не думать о вкусе воды, которую лейтенант все еще протягивал ей.
   – Я не сказал ему, потому что он с одинаковым успехом может как повесить тебя на ближайшей нок-рее, так и доставить на суд властям.
   – И это вас волнует? – с издевкой усмехнулась Кортни.
   – Вовсе нет. – Он улыбнулся и сел на край письменного стола. – Во всяком случае, не так, как это будет волновать тебя.
   – Я буду смотреть на это просто как на еще одну демонстрацию правосудия янки.
   – Ваши люди получили такую форму правосудия, какую заслужили. – Горечь в ее голосе зацепила какую-то струнку в душе Баллантайна. – Пиратство, грабеж, белое рабство, убийства – вряд ли все это заслуживает снисхождения.
   – Мой отец не убийца! – последовал возмущенный ответ. – Он не имеет никакого отношения к рабству и никогда не требовал выкупа за захваченную команду янки.
   – А за французскую или испанскую?
   – Он поступал с ними так же, как они поступали с нами. И я надеюсь, в ближайшем будущем вы тоже получите подобный урок.
   – Но ты не отрицаешь пиратство как таковое – нападения на караваны судов и захват кораблей силой. – Баллантайну надоело держать кружку, и он поставил ее на стол. – Или, быть может, у вас есть способы правосудия и для таких случаев?
   – Вы, янки, уже нашли такие способы, – сухо заметила Кортни. – Я уверена, вы называете их каперством.
   – Ты, мальчик, слегка искажаешь истину.
   – Неужели? Ваши торговые суда вооружены и открывают огонь по французским и испанским кораблям, разве не так? Они подстерегают грузы пряностей и сахара, идущие из Вест-Индии, а захваченных африканцев продают вам как рабов для работы на ваших хлопковых плантациях. Скажите мне, янки, как можно назвать этот справедливый порядок? – Кортни с удовольствием наблюдала, как яркая краска заливает лицо лейтенанта.
   – У тебя характер твоего отца, мальчик, – пробормотал он после напряженного молчания. – Но пожалуй, достаточно. Скажу откровенно, моему хорошему настроению приходит конец. Мне нужны ответы, и я хочу получить их сейчас, или, помоги мне Господь, ты станешь вспоминать клетку как подарок.
   – Вы не запугаете меня, янки. – Кортни расправила плечи. – И вы зря тратите слова, если думаете, что ваши угрозы заставят меня струсить.
   – Нам уже многое известно о... занятиях твоего отца. – Скрестив на груди мускулистые руки, Баллантайн смотрел на Кортни холодным жестким взглядом. – Мы знаем, что Дункан Фарроу работал на Юсефа Караманли, пашу Триполи. Мы также знаем, что он вел дела с Райсом Магометом Раутом, правителем Алжира. Странное сочетание партнеров, потому что эти два деспота – заклятые враги.
   – Это правда? – тихо спросила Кортни. – Я не знал.
   – И ты не знал, что твой отец прорвал заслоны, которые надежно изолировали обоих арабов?
   – Дела моего отца – это только его дела.
   – Я делаю их своими.
   – Тогда желаю вам удачи, – невозмутимо отозвалась Кортни. – Она вам очень понадобится.
   – Корабли Дункана Фарроу уничтожены, его цитадель в руинах, его жизнь кончена. Игра проиграна. – Пристально всматриваясь в упрямо сжатые губы мальчика и серьезные зеленые глаза, Адриан чувствовал невысказанный вызов – только вызов, но не капитуляцию. – Тебе не остается ничего, кроме как позаботиться о собственной судьбе, и ничего не стоит на твоем пути к выживанию, кроме твоих глупых представлений о долге. Как я помню, последний приказ, который отдал тебе дядя, был – выжить любой ценой. Полагаю, последнее желание Дункана Фарроу было бы таким же. Если ты не хочешь сделать это ради себя, то по крайней мере сделай это ради них. – Это был жестокий удар, нанесенный с холодным расчетом, и Баллантайн стал противен самому себе за то, что был вынужден прибегать к подобным методам. Но мальчику следовало осознать, что теперь он остался один, что он нигде на этом корабле не найдет сочувствия. Меньше чем через три дня его высадят на берег в пограничной зоне Гибралтара – либо чтобы повесить, либо чтобы надолго заключить в тюрьму, – если он не предпримет что-нибудь такое, чтобы себя спасти. – Итак?
   – Мой отец не умер, – хрипло прошептала Кортни. – Я отказываюсь вам верить. – Блестящие глаза с настолько расширившимися зрачками, что остался лишь тонкий зеленый ободок, приковали Баллантайна к месту.
   – Твой отец и Гаррет Шо мертвы, – повторил он ледяным тоном.
   – Нет.
   – «Дикий гусь» уничтожен, как и «Ястреб». Караманли сдал их обоих. Кто-то предал Фарроу, и на американские патрульные корабли просочилась информация о том, где и когда их можно перехватить.
   – Нет! – Кортни почувствовала, как непреодолимый страх стиснул ей грудь. – Вы лжете!
   – Лгу? Тогда как мы узнали о Змеином острове? Как мы узнали об укреплениях твоего дяди и о количестве его защитников? Твоего отца нам кто-то выдал, мальчик, и если не Караманли, то один из близких людей Фарроу.
   На его слова Кортни инстинктивно отреагировала как попавшее в западню животное. Едва заметным движением ее рука потянулась к поясу и выхватила остро отточенный нож, который она в первый же день стащила из кабинета доктора. Крепко сжимая нож посиневшими и распухшими пальцами, она резко взмахнула рукой.
   Безграничное удивление Баллантайна замедлило его реакцию. Он увидел блеск летящей в него стали и на дюйм отклонился в сторону всего за секунду до того, как лезвие могло бы перерезать ему горло. Одной рукой он схватил руку Кортни, а другой толкнул ее в грудь, так что она, покачнувшись, отлетела к стене. Быстро вскочив на ноги, она повернулась к нему и пустила в ход ногти. Почувствовав, как с его головы содрали тонкие полоски кожи вместе с волосами, Адриан нанес Кортни в солнечное сплетение резкий сильный удар, от которого у нее из легких вырвался воздух, и она согнулась от боли.
   В бешенстве пнув ногой нож, так что тот, вращаясь, отлетел на безопасное расстояние, Баллантайн запустил одну руку Кортни в волосы, чтобы удержать ее возле себя, а другой нанес ей по щекам несколько жгучих ударов.
   Почти не видя ничего из-за жуткой боли, Кортни продолжала сражаться с ним, молотя его кулаками по лицу и груди. Выпустив ее волосы, Баллантайн крепко схватил ее за рубашку, но ткань порвалась, а пуговицы расстегнулись, когда Кортни начала вырываться. Неожиданное освобождение снова отбросило ее к стене. Поднимая руки, чтобы защитить лицо от удара о стену, Кортни нечаянно стукнула себя по виску тяжелой цепью, и от удара у нее закружилась голова.
   И когда Баллантайн в два шага оказался рядом с ней и, схватив ее за остатки рубашки и прижав к стене, занес кулак для завершающего удара, у Кортни уже не осталось сил для сопротивления. Однако в самый последний момент что-то заставило Баллантайна взглянуть на грудь заключенного, и его кулак завис в воздухе. Голова девушки бессильно склонилась набок, и Баллантайн ощутил, как на его руку упала горячая слеза.
   Он взглянул сначала на разорванную одежду у себя в руке, а затем на женскую грудь, осуждающе направленную на него. Баллантайн медленно опустил кулак и быстро отдернул руки, почувствовав себя так, словно держал раскаленный уголь. Он открыл рот, потом закрыл его и молча смотрел на Кортни.
   Она отвернулась и неловкими, замедленными от боли и унижения движениями постаралась прикрыться. Баллантайн протянул к ней руку, но снова отдернул ее, услышав сдавленные рыдания и увидев, что Кортни села на пол, закрывая грудь, а потом прижала к зеленым глазам грязные кулачки, чтобы остановить слезы. К своему стыду, он увидел тонкую струйку крови, стекающую у нее из рассеченного подбородка, и появляющиеся на ее щеках красные отпечатки его ладони и кулака.
   Если сначала от шока Баллантайн побледнел, то теперь его лицо болезненно потемнело. Он был оглушен, осознав, что ударил женщину – девушку, – которая на вид была совсем еще ребенком.
   – Боже милостивый, – пробормотал он, – что за игру ты затеяла? Какого черта ты ничего не сказала, когда тебя доставили на борт?
   – Зачем? – с горечью спросила Кортни. – Чтобы вы могли отправить меня вместе с остальными женщинами для лучшего применения? Я знаю, что готовилось для них на берегу. Я знаю, что с ними делают каждый день и каждую ночь. – Рыдания перехватили ей горло. – Во всяком случае, я обманывала вас семь дней и семь ночей, янки.
   Лейтенант набрал воздуха, чтобы ответить, но возражение осталось невысказанным. Поскольку капитан корабля проявлял большой интерес к пленницам, команда не видела причин не следовать его примеру.
   Вид девушки, съежившейся у стены, мучил Баллантайна. Он шагнул к ней, но остановился, когда Кортни отодвинулась, однако успел заметить под разорванной рубашкой блеск золотого медальона, висящего на плетеном кожаном ремешке. Это украшение и чудовищное несоответствие между нежной кожей груди и грубой черной железной цепью заставили его громко выругаться. Он подошел к письменному столу, резко выдвинул средний ящик, достал кольцо с ключами и вернулся туда, где, сжавшись, сидела Кортни.
   – Вытяни руки, – приказал лейтенант. Она не пошевелилась, и он, снова выругавшись, потянул к себе одну сопротивляющуюся руку. – Я не собираюсь причинять тебе боль, – нетерпеливо проворчал он. – А теперь не дергайся, или, ей-богу...
   Кортни поморщилась от хватки его пальцев, когда он поворачивал наручники, чтобы вставить ключ, но не отвела взгляда от лица Баллантайна даже тогда, когда были разомкнуты два железных браслета толщиной в дюйм.
   – И кому только пришла идея сделать из тебя мальчика? И не пытайся играть со мной в кошки-мышки – поверь мне, я сейчас не в том настроении.
   – Эверару, – буркнула Кортни. – Он считал, что так я буду в безопасности.
   – В безопасности? В тюремном трюме?
   – Там Сигрем. Он позаботился бы обо мне.
   – Сигрем? Этот гигант?
   Кортни кивнула и осторожно потерла содранную кожу на запястьях.
   Адриан Баллантайн смотрел на нее, все еще не желая верить тому, что так ясно видели его глаза. Она говорила, как молодой головорез, была одета соответствующим образом и вела себя как мальчишка.
   Кортни вытерла рукой слезы, размазав при этом по щекам грязь, и взглянула на внушительную фигуру американца, который не шевелился уже целую минуту. Увидев, где продолжает блуждать его взгляд, она почувствовала нарастающее беспокойство и постаралась плотнее стянуть на себе полы рваной рубашки.
   – Сколько тебе лет? – От такого проявления стыдливости у Адриана в висках снова застучала кровь.
   – Достаточно, – проворчала Кортни.
   – Сколько?!
   – Девятнадцать!
   – Еще раз спрашиваю... – Баллантайн нахмурился и прищурил светлые глаза.
   – Я родилась в январе 1785 года! – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Если вы умеете считать, янки, то получается девятнадцать лет шесть месяцев и... и сколько-то дней.
   – Ты выглядишь на десять лет моложе, – скептически скривил он губы. – У тебя есть имя?
   – Фарроу.
   – Имя! – холодно повторил он, пронзенный ее горящим взглядом.
   – Корт. – И после долгого упрямого молчания она пояснила: – Сокращенное от Кортни. – Увидев недоверие, написанное на лице лейтенанта, она сжала кулаки. – Моя мать была француженкой, как вам, должно быть, известно. Придворной Людовика Шестнадцатого.
   – Наверное, ей понравилась жизнь с превратившимся в изгнанника ирландским пиратом. – Баллантайн усмехнулся.
   – У нее не было такой возможности, янки. – Хрупкие плечи Кортни съежились. – Она еще раньше познакомилась с мадам Гильотиной. А теперь, когда ваше любопытство удовлетворено...
   – Сколько времени ты провела с отцом на Змеином острове?
   – Тысячу лет, – без всякого выражения ответила она. – Какое это имеет значение?
   Одиннадцать лет назад во Франции правил террор, и ножи сотен гильотин отрубили невероятное количество голов высшей аристократии. Если девочке каким-то образом удалось тайно убежать из страны и с тех пор водить компанию с корсарами, это во многом объясняет ее гнев и озлобленность.
   Но это умозаключение не принесло Баллантайну облегчения, не умалило чувства вины, и когда он медленно подошел к стене каюты, его брови оставались хмуро насупленными. «И что же теперь прикажете с ней делать?» – спросил он себя. Разумеется, Баллантайн не мог отдать ее капитану и, конечно же, не мог отправить к остальным женщинам. Нельзя сказать, что его сильно заботило, что она будет изнасилована половиной команды: черт побери, возможно, именно это поможет ей понять, что ее мир рухнул навсегда.
   Но в это он тоже не верил.
   – И что же прикажешь теперь с тобой делать? – вслух спросил он и, запустив пальцы в густые светлые волосы, тихо выругался.
   – Отправьте меня в трюм. Позвольте мне быть с людьми моего отца.
   – Твой отец – он одобрял такой образ жизни?
   – Он поддерживал меня. А что касается меня, то мне эта жизнь нравится.
   – Но кровь, жестокость...
   – Я была вскормлена на крови и жестокости, янки. Гильотина не делала снисхождения ни для кого, ни для тех, кто имел носовые платки с кружевами, ни для тех, кто падал в обморок от голода. – Кортни замолчала идержась за стену, попробовала встать на ноги. – Но меня нелегко испугать. И вы можете избивать меня, пока до крови не разобьете себе руки, янки, но больше не увидите моих слез.
   – Ты не выдержишь и десяти дней, если я снова отправлю тебя в тот отвратительный трюм, – поверив ее словам, тихо произнес Баллантайн.
   – До Гибралтара плыть меньше недели, – возразила она, глядя на него зелеными глазами. – Я слышала, как об этом говорил один из караульных.
   – Норфолк гораздо дальше. И нужно пересечь бурный океан.
   – Норфолк?
   – Мне говорили, в тюрьмах более крепкие решетки.
   – Петля есть петля, где бы ее ни затягивали, – откликнулась Кортни.
   – Ты не увидишь ни тюрьмы, ни виселицы, если тебя забьют до смерти за несколько кусков пищи.
   – Я же сказала вам, что там Сигрем, и...
   – Он не может присматривать за тобой двадцать четыре часа в сутки. И не сможет защитить тебя от предателя.
   – От предателя? – усмехнулась она его словам. – Среди людей моего отца нет предателей. Его люди пошли бы за ним в ад, если бы он попросил их об этом. И я поступила бы так же.
   – Ад вполне может быть тем местом, куда ты попадешь, если будешь такой упрямой. Морской суд в Норфолке не знает снисхождения к пиратам – даже к их дочерям.
   – Снисхождения? Меня, закованную в цепи, вы семь дней держали в железной клетке в компании крыс и насекомых. Вы угрожаете мне, бьете меня, а потом заявляете, что морской суд не будет снисходителен?! Ваше сострадание не имеет границ, янки. Могу я спросить, много ли у вас еще подобных мыслей?
   Полы ее рубашки разошлись, и Баллантайн мгновенно забыл о теме разговора. По сравнению с упругой и вполне созревшей грудью ее побитое и исцарапанное тело казалось еще более жалким. На этот раз Кортни не торопилась прикрыться, она выдержала его взгляд с молчаливой покорностью и презрением.
   – Теперь вы возьмете то, что хотите, янки? – ядовито поинтересовалась она. – Или вам необходимо утвердиться с помощью кулаков?
   Баллантайн, не дрогнув, выдержал ее взгляд. Черт побери, она ожидала от него насилия и не сдавалась, она будет защищаться и зубами, и ногтями.
   – Милая девочка, – чуть не рассмеялся он вслух, – я могу найти несколько более приятных способов подхватить сифилис, если мне этого захочется. К счастью, мне это пока не нужно. Однако я потребую от тебя добровольно воспользоваться мылом и водой, которые ты найдешь на умывальнике. – Подойдя к двери, он остановился, положив руку на щеколду. – Я скоро вернусь. Не могу гарантировать состояние твоей шкуры, если, вернувшись, обнаружу что-то лишнее. И это не угроза, это обещание.
   После того как в замке повернулся ключ и звук шагов Баллантайна замер в коридоре, Кортни еще долго смотрела на дубовую дверь. Обхватив себя руками, она дрожала и не старалась сдержать поток обжигающих слез, капавших с ресниц и сбегавших по щекам. Мышцы ее живота стянулись в тугой узел, руки тряслись после бурной стычки, а мысли тревожно метались: «Куда он пошел? Я слишком яростно набросилась на него? Разозлила настолько, что он решил пойти к капитану? Конечно, он пойдет к капитану. Он янки, офицер и негодяй, а яркая форма и твердый характер обязывают к повиновению», – думала она.
   Ощутив накатившую на нее волной тошноту, Кортни, пошатываясь подошла к письменному столу. Ее так сильно трясло, что ей пришлось подносить ко рту жестяную кружку, держа ее обеими руками. Но даже и тогда половина холодной воды потекла у нее по подбородку и пролилась на грудь. Вода была вкусной, такой вкусной, что Кортни с жадностью снова наполнила кружку и осушила ее, не переводя дыхания.
   Она тихо ойкнула, когда холодная вода попала на открытые ссадины на ее запястьях, но, не обращая внимания на боль, принялась куском полотенца отмывать руки, шею, лицо, стараясь по возможности начисто стереть с себя память о клетке. Этот янки был не из тех людей, кто попусту растрачивает свое время или сострадание, и если он отправился за капитаном, ей следует быть готовой ко всему, что может произойти, когда он вернется.
   Снова почувствовав тошноту, Кортни сделала вдох и наклонилась над умывальником. За последние несколько дней она не съела ничего, кроме засохшего сухаря, и быстро выпитая вода разбудила в ее желудке ложные надежды. Не зная, надолго ли ее оставили одну, Кортни заставила себя вымыть лицо мылом, а затем, сняв с груди бесполезные обрывки ткани, осторожно смыла грязь с синяков и ссадин. От переда ее рубашки мало что осталось, но ей удалось набросить на себя разорванные половины и завязать их на талии.
   К тому времени как Кортни с этим покончила, у нее отчаянно кружилась голова от пульсирующей раны на руке. Рана напомнила ей о докторе, и при мысли о нем Кортни опустилась на колени и поискала под письменным столом нож, который отнял у нее Баллантайн.
   Она уже разглядела его в полутьме и протянула к нему руку, но в это мгновение от страха у нее на затылке волосы встали дыбом. Быстро оглянувшись, Кортни увидела, что дверь открыта и на пороге стоит лейтенант со зловещим, как грозовая туча, лицом. Его жесткий взгляд остановился на ноже, а потом впился в глаза Кортни.
   – Можешь попробовать его взять, – тихо произнес он, – но, откровенно говоря, ты создашь мне лишние трудности, если решишься на это. Однако я больше не буду столь доверчив. Только коснись ножа – и я разрублю тебя пополам.
   Несколько долгих мгновений Кортни выдерживала его ледяной взгляд, а затем ее пальцы медленно отодвинулись от соблазна.
   Войдя, Баллантайн со стуком захлопнул дверь. У него в висках бешено стучала кровь, а челюсти были крепко сжаты. Когда Кортни встала и повернулась к нему, его внимание привлекли тонкая талия, типично женские изгибы бедер и заметно выпирающая сквозь грубую ткань грудь.
   – Вот, – буркнул лейтенант, вспомнив про узел, который держал под мышкой, и бросил его Кортни. – Сбрось свои лохмотья и надень это.
   – Зачем?
   – Затем, что я так сказал! – невозмутимо ответил он и, подойдя к столу, поднял с пола нож.
   Кортни оглядела крошечную каюту, но не нашла места, где можно было бы укрыться от внимательных серых глаз.
   – И до начала моей вахты, – хмуро уточнил лейтенант.
   Пробормотав себе под нос крепкое ругательство и получив в ответ неодобрительный взгляд лейтенанта, Кортни выпрямилась, положила одежду на койку и, повернувшись спиной к янки, развязала узел на рубашке и сбросила ее с плеч. Затем грязные брюки упали к ее ногам, и перед Баллантайном на мгновение открылись стройные ноги и округлые ягодицы, сразу же исчезнувшие под торопливо натянутыми чистыми бриджами. А еще, пока Кортни встряхивала и натягивала через голову новую рубашку, у него было время заметить многочисленные лиловые синяки, усыпавшие ее кожу.
   Бриджи были мешковатыми и спускались ниже колен, а домотканая рубашка достаточно широкой и бесформенной, чтобы скрыть ее фигуру – почти всю фигуру, потому что нельзя было скрыть девичью грудь и выступающие соски, касающиеся грубой ткани. Еще несколько мгновений Адриан задумчиво смотрел на нее, а затем подошел к шкафу и достал длинный широкий льняной шейный платок.
   – Тебе нужно снова стать плоской, – сухо процедил он, протягивая ей платок. На этот раз, когда Кортни вновь повернулась к Баллантайну, он удовлетворенно кивнул и наградил ее легкой улыбкой. – Пойдем, – приказал он и взял цепь с расстегнутыми наручниками.