Затаив дыхание, с бьющимся сердцем, Купцов пошире открыл дверь, перешагнул через порог и ступил в сени.
Внезапно его ударила ревнивая мысль: а может быть, для кого-то оставлена дверь открытой? Специально?
Неужели для него? — самодовольно хмыкнул Купцов. Как она потрясающе смотрела на него, когда ела раков. Он почувствовал, как рот его наполнился слюной, а тело желанием. Ему хотелось тогда поцеловать ее в губы, еще соленые от раков.
Что бы ни говорил ему сегодня егерь — да и почему бы ему говорить правду первому встречному? — он не мог поверить, что рядом с Ульяной нет никакого мужчины. Поверить, что такая женщина, как она, может жить в полном одиночестве, просто смешно.
Вон ручка на двери в дом какая затертая, как будто сюда постоянно ходят и ходят люди.
Но Роман быстро одернул себя — вряд ли она в этом доме первый обитатель, наверняка дом принадлежит заказнику и в нем до нее тоже кто-то жил. Ручка может быть очень старой.
Он повернул ее — о Господи, и здесь не заперто!
Купцов потянул на себя и эту дверь, на него пахнуло теплом и запахом ночной фиалки. По тишине в доме стало ясно: в нем пусто. Просто Ульяна куда-то пошла. Среди ночи? А почему бы и нет? Может, у нее свидание? Или она снова у Сомовых, поспешил он кинуть себе успокоительную таблетку. И потом, если бы она была сейчас дома, то ее собака залаяла бы. У нее есть, он знает. Лайка, очень породистая.
Он втягивал в себя запах свежести и чистоты, который ассоциировался у него с Ульяной. Он постоял секунду и уловил другой запах. Так пахнет горелый порох.
Ульяна была на охоте. Она стреляла. Сердце толкало кровь с силой, словно накачивала ею все тело, до отказа. Здесь ее ружье, рядом. Наверняка это «скотт». Когда много о чем-то думаешь или говоришь, то этот предмет сам просится тебе в руки.
Итак, пытался Купцов успокоить сильно бьющееся сердце, ружье здесь, а ее нет. Поэтому… А если она спит в своей комнате? На всякий случай он откашлялся. Тихо. Нет, дом действительно пуст. И потом, в доме нет запаха женщины, он мог поклясться. Нет терпкого, зовущего запаха, который сразу уловил бы его неутомимый нос.
Осторожно ступая, Роман прошел вперед, к столу, на котором на фоне окна вырисовывались очертания компьютерного монитора. Он подошел, все более явственно ощущая запах металла, сгоревшего пороха и смазки… Принюхавшись, он мог бы точнее сказать марку бездымного пороха и название масла, которым Ульяна чистила ружье, придя с охоты. В голове мелькнуло — а ведь она могла бы поехать с ним на тягу. Сейчас, как же, одернул он себя. Если она не хочет даже показать ружье.
Ну и пускай не хочет, а он все равно его посмотрит.
Роман огляделся, в слабом заоконном свете он заметил то, что рассчитывал увидеть, отправляясь в этот дом.
На диване лежало ружье, оно было без чехла. Обычно таким оставляют ружье мужчины, наигравшись им — почистив, протерев, в сотый раз промерив все, что только можно, заглянув во все потайные уголки, которые только могут в нем отыскать. Даже самые загрубевшие от работы и табака пальцы проходятся как можно нежнее по тонкой гравировке на металле, проводят по завиткам ореха на ложе.
Это ружье лежало на диване, как женщина, утомленная мужскими ласками. Нагая и прекрасная.
А Ульяна? Кого видела она перед собой, наслаждаясь изгибами ложа и холодящими кожу стальными стволами? На кого еще вот такими же восторженными глазами смотрела она в своей жизни, как на «скотт-премьер»? Он узнает об этом. Он спросит ее, когда придет время.
Купцов сегодня не пил, но ощущал возносящее к небесам чувство эйфории. Ему кажется, что именно за этим и ходят на охоту мужчины, за первобытным чувством, которому есть аналог, но не полный — обладание женщиной. После этого такая же легкость, такая же уверенность в себе, в СЕОИХ возможностях, внутреннее освобождение и подсознательная надежда на нескончаемое возрождение…
Он не отдавал себе отчета в том, что делает, его сердце бухало в груди, как отбойный молоток, причем так оглушительно громко, что если даже хлопнет входная дверь, он все равно не услышит. Роман потянулся к ружью. Кончики пальцев уже ощутили холод металла колодки. Сейчас он узнает номер ствольной трубки. А значит, и номер, завещанный прадедом.
Роман передвинул пальцы, они точно, привычно и удобно легли на тонкую шейку ложа. Да, пара есть пара. Те же ощущения, что и от его «скотта». Эти ружья просто должны снова стать парой. Он готов на все, чтобы это произошло. Он даже… женился бы на ней!
Сердце не унималось, он наклонился поближе, пальцы нащупали цевье, указательный уже потянулся к кнопке. Вот сейчас он услышит легкий щелчок…
Раздался грохот, он хватал ртом воздух, но в горло лезло вонючее облако, оно оседало на гортань, душило и угрожало заполнить легкие. Все, до каждой клеточки. Глаза резало, словно тупым ножом, потом защипало, будто луковые капли, которые ему в детстве капала — бабушка в нос от простуды, заполнили глаза. Яркий свет, словно разом вспыхнул десяток юпитеров, давил на глаза, загоняя их внутрь.
Однажды его пригласили на телевидение, на передачу об оружии в качестве эксперта, он помнит этот свет, но тогда от него можно было увернуться. Но сейчас нет. Рубашка прилипла к спине от пота, который полил градом. Роман крепко сжимал ружье, оно было таким же холодным, как и прежде. Голос… Нет, это не голос режиссера телевидения, а совсем другой.
— Что вы здесь делаете? — прогрохотал голос.
Не в силах открыть глаза, Купцов закашлялся, перегнулся пополам, прижимая руки к животу, в котором, кажется, происходила революция вместе с гражданской войной, разжал пальцы и аккуратно опустил ружье на диван.
У него за спиной раздались торопливые шаги…
15
16
Внезапно его ударила ревнивая мысль: а может быть, для кого-то оставлена дверь открытой? Специально?
Неужели для него? — самодовольно хмыкнул Купцов. Как она потрясающе смотрела на него, когда ела раков. Он почувствовал, как рот его наполнился слюной, а тело желанием. Ему хотелось тогда поцеловать ее в губы, еще соленые от раков.
Что бы ни говорил ему сегодня егерь — да и почему бы ему говорить правду первому встречному? — он не мог поверить, что рядом с Ульяной нет никакого мужчины. Поверить, что такая женщина, как она, может жить в полном одиночестве, просто смешно.
Вон ручка на двери в дом какая затертая, как будто сюда постоянно ходят и ходят люди.
Но Роман быстро одернул себя — вряд ли она в этом доме первый обитатель, наверняка дом принадлежит заказнику и в нем до нее тоже кто-то жил. Ручка может быть очень старой.
Он повернул ее — о Господи, и здесь не заперто!
Купцов потянул на себя и эту дверь, на него пахнуло теплом и запахом ночной фиалки. По тишине в доме стало ясно: в нем пусто. Просто Ульяна куда-то пошла. Среди ночи? А почему бы и нет? Может, у нее свидание? Или она снова у Сомовых, поспешил он кинуть себе успокоительную таблетку. И потом, если бы она была сейчас дома, то ее собака залаяла бы. У нее есть, он знает. Лайка, очень породистая.
Он втягивал в себя запах свежести и чистоты, который ассоциировался у него с Ульяной. Он постоял секунду и уловил другой запах. Так пахнет горелый порох.
Ульяна была на охоте. Она стреляла. Сердце толкало кровь с силой, словно накачивала ею все тело, до отказа. Здесь ее ружье, рядом. Наверняка это «скотт». Когда много о чем-то думаешь или говоришь, то этот предмет сам просится тебе в руки.
Итак, пытался Купцов успокоить сильно бьющееся сердце, ружье здесь, а ее нет. Поэтому… А если она спит в своей комнате? На всякий случай он откашлялся. Тихо. Нет, дом действительно пуст. И потом, в доме нет запаха женщины, он мог поклясться. Нет терпкого, зовущего запаха, который сразу уловил бы его неутомимый нос.
Осторожно ступая, Роман прошел вперед, к столу, на котором на фоне окна вырисовывались очертания компьютерного монитора. Он подошел, все более явственно ощущая запах металла, сгоревшего пороха и смазки… Принюхавшись, он мог бы точнее сказать марку бездымного пороха и название масла, которым Ульяна чистила ружье, придя с охоты. В голове мелькнуло — а ведь она могла бы поехать с ним на тягу. Сейчас, как же, одернул он себя. Если она не хочет даже показать ружье.
Ну и пускай не хочет, а он все равно его посмотрит.
Роман огляделся, в слабом заоконном свете он заметил то, что рассчитывал увидеть, отправляясь в этот дом.
На диване лежало ружье, оно было без чехла. Обычно таким оставляют ружье мужчины, наигравшись им — почистив, протерев, в сотый раз промерив все, что только можно, заглянув во все потайные уголки, которые только могут в нем отыскать. Даже самые загрубевшие от работы и табака пальцы проходятся как можно нежнее по тонкой гравировке на металле, проводят по завиткам ореха на ложе.
Это ружье лежало на диване, как женщина, утомленная мужскими ласками. Нагая и прекрасная.
А Ульяна? Кого видела она перед собой, наслаждаясь изгибами ложа и холодящими кожу стальными стволами? На кого еще вот такими же восторженными глазами смотрела она в своей жизни, как на «скотт-премьер»? Он узнает об этом. Он спросит ее, когда придет время.
Купцов сегодня не пил, но ощущал возносящее к небесам чувство эйфории. Ему кажется, что именно за этим и ходят на охоту мужчины, за первобытным чувством, которому есть аналог, но не полный — обладание женщиной. После этого такая же легкость, такая же уверенность в себе, в СЕОИХ возможностях, внутреннее освобождение и подсознательная надежда на нескончаемое возрождение…
Он не отдавал себе отчета в том, что делает, его сердце бухало в груди, как отбойный молоток, причем так оглушительно громко, что если даже хлопнет входная дверь, он все равно не услышит. Роман потянулся к ружью. Кончики пальцев уже ощутили холод металла колодки. Сейчас он узнает номер ствольной трубки. А значит, и номер, завещанный прадедом.
Роман передвинул пальцы, они точно, привычно и удобно легли на тонкую шейку ложа. Да, пара есть пара. Те же ощущения, что и от его «скотта». Эти ружья просто должны снова стать парой. Он готов на все, чтобы это произошло. Он даже… женился бы на ней!
Сердце не унималось, он наклонился поближе, пальцы нащупали цевье, указательный уже потянулся к кнопке. Вот сейчас он услышит легкий щелчок…
Раздался грохот, он хватал ртом воздух, но в горло лезло вонючее облако, оно оседало на гортань, душило и угрожало заполнить легкие. Все, до каждой клеточки. Глаза резало, словно тупым ножом, потом защипало, будто луковые капли, которые ему в детстве капала — бабушка в нос от простуды, заполнили глаза. Яркий свет, словно разом вспыхнул десяток юпитеров, давил на глаза, загоняя их внутрь.
Однажды его пригласили на телевидение, на передачу об оружии в качестве эксперта, он помнит этот свет, но тогда от него можно было увернуться. Но сейчас нет. Рубашка прилипла к спине от пота, который полил градом. Роман крепко сжимал ружье, оно было таким же холодным, как и прежде. Голос… Нет, это не голос режиссера телевидения, а совсем другой.
— Что вы здесь делаете? — прогрохотал голос.
Не в силах открыть глаза, Купцов закашлялся, перегнулся пополам, прижимая руки к животу, в котором, кажется, происходила революция вместе с гражданской войной, разжал пальцы и аккуратно опустил ружье на диван.
У него за спиной раздались торопливые шаги…
15
Летом в заказнике для охоты мертвый сезон. Подрастали в глубине леса птенцы, пуховички уже превращались в птиц, способных держаться на крыле, через месяц-другой они уже станут сбиваться в стаи вместе со взрослыми и готовиться к отлету. Щенки бобров, куниц, белок не по дням, а по часам увеличивались в размерах. Тучи комаров роились в воздухе, на вырубках, затянувшихся тонким осинником и березняком, наливалась огнем земляника, белела на болотах клюква в ожидании своего позднего часа. Кустики брусники покрывались краснобокими ягодами. Еще пройдет немного времени — и в заказник приедут любители грибов и ягод.
— Сомыч, — уговаривала его Ульяна, — зачем добру пропадать? Хорошо, для охоты мертвый сезон, но почему не пригласить ягодников и грибников?
— Пожалуй, ты, как всегда, правильно считаешь. Вечно ты меня цифрами к стенке припрешь, и нет мне никакого выхода, — ворчал он, но не сердито, а просто давая тем самым себе время на размышление. — Я обещаю додумать мысль до конца. У нас ведь с тобой как — ты полмысли кидаешь, я подхватываю и свои полмысли цепляю к твоей половине. Потому мы с тобой такие расторопные.
— Но что тут додумывать? Я звонила отцу, он сказал, что если нужно какое-то особое распоряжение, это на случай, если ты… сомневаешься… то он готов. — Хотела бы она сказать иначе и точнее: если ты, Сомыч, не хочешь брать ответственность на себя, то бумага будет, с печатью и подписью.
Ульяна давно играла в эту игру. Она понимала, Сомычу спокойно, когда есть «разрешение Москвы», «указание Москвы». В таком случае местные власти не привязываются, хотя они и не должны, заказник подчиняется Москве. Но находится он на территории области.
— Да ни в чем я не сомневаюсь, просто думаю о сроках, — поторопился уверить ее Сомыч, но в его голосе Ульяна услышала облегчение. — Так он говорит…
— Он говорит, что идея твоя о запуске таких «охотников» просто замечательная. Он непременно доведет до сведения кого надо, чтобы эту идею распространить на другие заказники. Довести до сведения тех, у кого свои мозги спят, — добавила она намеренно льстиво.
— Ну уж ты скажешь… Моя идея. Ладно, наша общая идея, — не устоял перед лестью Сомов, а Ульяна понимающе посмотрела на него. Ну и почему не сыграть и в эту игру, если она приведет к цели?
— Запускаем рекламу в наш сайт? — спросила она.
— Давай. Да, кстати, о кредите отныне можешь так остро не печалиться. Тебе его пролонгируют. — Он ухмыльнулся. — Красивенькое словцо, да?
— Правда? — Она насторожилась. — А на какой срок?
— На всю оставшуюся жизнь, — хмыкнул Сомыч.
— Перестань, Сомыч. Чтобы этот тип, который на меня смотрел так, как будто вместе с процентами он собирается и меня в мочало скрутить… Да как он на это пошел?
— Пошел, потому что ему дорогу указали, очень правильную.
— Я… я отдам, гораздо раньше, чем до конца жизни, — бормотала Ульяна, пытаясь сообразить, нравится ли ей такой поворот в деле. — Только скажи мне честно, это не мохнатая рука моего отца? — Она поджала губы, и Сомов улыбнулся:
— Расслабься, дорогая. Это не его мохнатая рука. Вот какая. — И он сжал кулак, вытянув руку вперед. Он покрутил ею. — А что, вполне мохнатая. — Он пригладил вздыбившиеся светлые волоски на своей руке. — Конечно, отдашь, но теперь можешь откладывать по рублю в день. — Он захихикал.
— Да хоть по доллару, — поддержала она Сомыча. Николай Степанович не стал говорить Ульяне, что этот ее кредит уже списан. А то она взовьется, что совсем ни к чему.
— Вообще-то, Сомыч, ты не прав, вмешиваясь в мое личное дело.
— Личное дело, — фыркнул он. — Какое личное, если ты мой партнер? А если у партнера в голове заноза и он, не дай Бог, начнет плохо соображать, его как-то надо выводить из умственной комы.
— Сразу чувствуется, ты ветеринар.
— Ну ладно, это мое первое образование. Я действительно закончил ветеринарный техникум до института.
— А потом тебе надоело коровам хвосты крутить.
— Конечно. Потому я решил получиться, чтобы крутить мозгами и деньгами. Закончил экономический факультет.
— Молодец, Сомыч.
— Но это акция не благотворительная, дорогая. Я становлюсь совладельцем твоего пруда.
— Так это ты за меня внес деньги?
— Ни в коем случае. Просто тебе нужны деньги на развитие.
— Ну что ж, с такой-то фамилией, как у тебя, пруду никакая реклама не понадобится. — Ульяна засмеялась. — Жаль, конечно, что я теперь не единоличная хозяйка пруда, — она фыркнула, — и у меня есть компаньон. — Она посмотрела на него, ехидно улыбаясь. — Но компаньон проверенный и с усами. Когда будут приезжать рыбаки, я их стану отправлять к тебе.
— Зачем?
— За автографом. От Сомыча.
— Вот видишь, уже шутишь. А то в последнее время на тебе лица нет. Так что прижми к сердцу свой «скотт-премьер» и наслаждайся жизнью.
— Это все здорово. Но меня знаешь что еще волнует — этот кислотный дождь. Хочу выяснить, откуда его надуло. Потому что ведь он снова может выпасть.
Сомов фыркнул.
— С того света надуло. Хочешь возмещение ущерба? Забудь. Не в Америке живешь, я тебе уже говорил.
— Но по закону…
— Ой, да перестань ты. — Сомов сморщил нос, как будто ему невыносимо было даже думать об этом. — Не при нашей жизни. Может, твои дети, а то и внуки…
— Знаешь, Сомыч, может, и дети успеют. Если я рожу их, когда у других внуки появляются.
— А, приятно слышать, что ты вообще не отказываешься от этой мысли. А вот у меня, похоже, внуки не за горами.
— Ну да? Сынок женился? . — Собирается.
— На немке?
— Нет, на русской. Из Питера. Приехала к ним на стажировку, и вот видишь, удачно постажировалась. — Он засмеялся.
— Поздравляю.
— Да не меня поздравляй.
— А он приедет?
— Непременно, на Рождество.
— Молодец, — сказала Ульяна и ощутила странную тоску. Или зависть? Сын Сомыча моложе ее, но не это важно. Важно другое — он влюбился. Причем настолько сильно, что захотел быть вместе с другим человеком каждый день, с утра до ночи. И с ночи до утра. Они будут вместе жить, говорить, пить, есть, дышать. Заниматься любовью. Растить детей, стареть.
— Слушай, я всё хотел тебя спросить. — Он пристально посмотрел на лицо Ульяны, как-то внезапно побледневшее.
— О чем? — Она подняла на него глаза.
— О том, которого ты едва не уморила. — Сомов скривился, с трудом удерживаясь от хохота. — Он как, не подавал больше признаков жизни?
Ульяна почувствовала, как краска заливает все лицо, она специально уронила ручку, чтобы нагнуться за ней и тем самым скрыть свою реакцию. Наклоняться было тяжело, потому что в животе образовался ком, который дрожал и дергался.
— Да конечно, нет. — Она выпрямилась и закинула хвост, перетянутый резинкой, на спину.
— Вообще-то парень неплохой, — не унимался Сомов. — Тебе не показалось?
Она фыркнула.
— Таких наглых — поискать. Явиться в дом среди ночи… Схватить чужое ружье…
— Ты после этого стала наконец запирать дом, когда уходишь?
— Некоторое время запирала, а потом… Ведь он же снова не приедет? — Неожиданно для себя Ульяна услышала в собственном голосе легкое сожаление. И чтобы сгладить его, она добавила громко и четко: — Надеюсь, я преподала ему хороший урок.
— Да уж точно. Едва откачали.
— От выстрела из газового пистолета еще никто не умер.
— У тебя хватило ума стрелять не в него, а в стену.
— Да, хватило. А зачем он приперся? Зачем он взял мое ружье, когда я сказала, что не покажу ему?
— Но ты пойми и его. Он приехал за тридевять земель, специально…
— Это его проблемы. Мое ружье — что хочу, то с ним и делаю.
— Это коне-ечно. Ты у нас вот такая. Суровая.
— Послушайте, Николай Степанович…
— Ах, ты уже перешла на имя и отчество, значит, злая, как рысь. Все, я умолкаю. Мое дело — сторона. Ладно, конец байкам. За работу. — Он встал, давая понять, что он в своем кабинете, а она посетитель и разговор окончен.
Ульяна тоже встала. Сегодня она была в легких серых брюках и бледно-розовой блузке. Сандалии из коричневых кожаных полосок делали ее похожей на девушку, собравшуюся прогуляться по набережной какого-нибудь европейского курорта.
— Тебя комары не жрут? — Он окинул ее лукавым взглядом.
— Даже они не смеют, — фыркнула она и вышла. Тот дикий ночной случай не давал ей покоя долго. Как он посмел?..
Как она рискнула?..
Вопросы выскакивали из головы, словно шелуха от семечек.
Но самое последнее слово осталось за ним, и это больше всего злило Ульяну.
Они простились перед поездом — а как она могла не проводить его, после того выстрела? Выстрел в человека, даже из газового пистолета, — это серьезно. Попробуй докажи, что она не превысила меру собственной обороны. Если бы он захотел затеять свару, то неприятностей оказалось бы несравнимо больше, чем с ее кредитом. А тогда еще и с кредитом ничего не было решено.
Прощаясь, Купцов сказал ей:
— Итак, наша дуэль началась? — Его лицо было бледным, хотя разговор происходил поздним вечером следующего дня.
Она пожала плечами и ответила:
— Как вам угодно.
— Мне угодно продолжить дуэль. — Он многозначительно улыбнулся и запрыгнул на ступеньку вагона подошедшего поезда.
Но прошло почти два месяца, а никаких вестей от него нет. Разве это дуэль?
Не было дня, чтобы Ульяна не вспомнила о Купцове. Входя вечером в темную комнату, она ожидала чего угодно — она не удивилась бы, увидев его снова. Она быстро зажигала свет и оглядывалась. Дика спала теперь у нее на кабаньем коврике подле кровати. А ночами Ульяна вспоминала его лицо, устремленное на нее через стол у Сомовых, его длинные пальцы, которыми он держал пирожок с малиной и кусочек медового пирога. Вспоминала голос, которым он произносил каламбур Ульяна-улей.
Сколько ему лет? Сорок? Меньше? Больше? Кто он такой?
Ничего не узнала. Нет, не узнала. Но почувствовала. Почувствовала что-то, чего никогда прежде не чувствовала.
Он мог бы стать ее партнером. Он сильный… Партнером в чем?
Она ворочалась в постели, то вытягивая ноги, то сворачиваясь клубочком и сильно сжимая бедра, так сильно, что от этого возникла какая-то сладкая тяжесть между ними. Волнующая, ужасающая… постыдная? Но почему? Это ее чувства, а себя стыдиться нельзя, она это уже поняла к тридцати годам. Просто надо расшифровывать свои желания, а не загонять внутрь. Она должна себе признаться, что она хочет… такого, как он, мужчину.
Когда Сомов рассказывал о сыне, собравшемся жениться, внутри у нее все кричало: «Я тоже, тоже хочу, чтобы со мной рядом был мой человек. Он есть, но он не знает, что мой!»
Неправда, одернула она себя. Он тоже знает, он чувствует. Но что-то еще должно произойти, чтобы они оказались рядом… Потому что у людей не принято подойти и сказать: «Ты мой, я тебя забираю».
Она подтянула колени к самому подбородку. А когда она стреляла в него, она знала, что это он, а не кто-то? — спрашивала она себя, как на исповеди. И боялась отвечать. Она никогда не была ни у кого на исповеди. А вот ее мать была. Причем не раз с тех пор, как познакомилась со своим другом. Она говорила, что после исповеди человеку становится легче.
— Но почему? Отчего легче? Потому что ты навешиваешь свои проблемы на кого-то? — пожимала плечами Ульяна, слушая мать.
— Нет, потому что ты формулируешь для себя то, что еще недавно не было так четко сформулировано. Оно сидело в тебе и мучило именно потому, что ты не знала, что тебя мучит. Чтобы разрешить какую-то проблему, сначала ее надо понять.
Она права, ее мать.
Ульяна вспомнила, что когда ушел отец, мать очень спокойно отнеслась к этому. Потом, спустя годы, Ульяна спросила ее — неужели она не любила его?
— Любила, — сказала мать. — Потому и не держала. Я с самого начала знала, что этот человек не будет со мной всегда. Он подвижный как ртуть. А я — нет. Мне кажется, я родилась такой сразу, как сейчас.
— Так почему ты вышла за него замуж?
— Потому что я думала любовь — это страсть. Страсть угасала, и вместе с ней ушло чувство привязанности. Мы слишком разные люди. Мне нужны тишина и уединение, а ему шум, звон, выстрелы, движение. Я не осуждаю его, он так устроен. Сначала я пыталась соответствовать, но чем больше я читала книг и узнавала о человеческих характерах, тем яснее понимала — я не стану такой, как он, у нас разный замес. Он не станет мной, как бы ни старался. Поэтому я не стала ломать себя, а, напротив, поняв себя, занялась собой, той, какая я есть. Знаешь, какая драма самая тягостная? Личная драма. Разлад человека с самим собой. Он приводит к неврозам. Себя нужно собирать, а не раздирать на части. Видишь, работа над собой дала плоды, совершенно неожиданные. У меня есть теперь мой человек, мой по-настоящему.
— Ты любишь Георгия?
— Очень.
— Вы поженитесь?
— Не сейчас. Его сан не позволяет. А расстаться с саном сейчас для него было бы трагедией. У него достаточно высокий сан. И лишиться его сейчас — это душевный раскол.
— Ты ездишь в Питер, а он к тебе?
— Да, и мы вместе проводим отпуск.
— Так в прошлом году в Италии вы были вместе? — Ульяна вытаращила глаза.
— Да, то была паломническая поездка по святым местам. Целый автобус единомышленников, а он руководитель. Слышала бы ты, как он рассказывает…
Вспоминая недавний разговор с матерью, а Ульяна ездила к ней в начале лета, она почувствовала легкую зависть — зависть к другой женщине. Матери сейчас сорок восемь лет. Она влюблена, ее любит великолепный мужчина. А ей почти тридцать, и она не любит никого, и ее никто не любит.
— Дика, сюда! — тихонько позвала она собаку и похлопала по кровати.
В мгновение ока рядом с ней на подушке оказалась собачья голова.
— Ну, это уж слишком широко толкуешь мое приглашение, — проворчала Ульяна и отпихнула голову Дики. — В ноги, дорогуша.
Собака повиновалась, а Ульяна ощутила живое тепло. Оно разлилось по телу, согревая и проникая в душу. Вместе с этим теплом понемногу отступала тревога и возникала надежда. У нее тоже есть шанс, только им нужно воспользоваться. А для этого кое-что в себе изменить.
— Сомыч, — уговаривала его Ульяна, — зачем добру пропадать? Хорошо, для охоты мертвый сезон, но почему не пригласить ягодников и грибников?
— Пожалуй, ты, как всегда, правильно считаешь. Вечно ты меня цифрами к стенке припрешь, и нет мне никакого выхода, — ворчал он, но не сердито, а просто давая тем самым себе время на размышление. — Я обещаю додумать мысль до конца. У нас ведь с тобой как — ты полмысли кидаешь, я подхватываю и свои полмысли цепляю к твоей половине. Потому мы с тобой такие расторопные.
— Но что тут додумывать? Я звонила отцу, он сказал, что если нужно какое-то особое распоряжение, это на случай, если ты… сомневаешься… то он готов. — Хотела бы она сказать иначе и точнее: если ты, Сомыч, не хочешь брать ответственность на себя, то бумага будет, с печатью и подписью.
Ульяна давно играла в эту игру. Она понимала, Сомычу спокойно, когда есть «разрешение Москвы», «указание Москвы». В таком случае местные власти не привязываются, хотя они и не должны, заказник подчиняется Москве. Но находится он на территории области.
— Да ни в чем я не сомневаюсь, просто думаю о сроках, — поторопился уверить ее Сомыч, но в его голосе Ульяна услышала облегчение. — Так он говорит…
— Он говорит, что идея твоя о запуске таких «охотников» просто замечательная. Он непременно доведет до сведения кого надо, чтобы эту идею распространить на другие заказники. Довести до сведения тех, у кого свои мозги спят, — добавила она намеренно льстиво.
— Ну уж ты скажешь… Моя идея. Ладно, наша общая идея, — не устоял перед лестью Сомов, а Ульяна понимающе посмотрела на него. Ну и почему не сыграть и в эту игру, если она приведет к цели?
— Запускаем рекламу в наш сайт? — спросила она.
— Давай. Да, кстати, о кредите отныне можешь так остро не печалиться. Тебе его пролонгируют. — Он ухмыльнулся. — Красивенькое словцо, да?
— Правда? — Она насторожилась. — А на какой срок?
— На всю оставшуюся жизнь, — хмыкнул Сомыч.
— Перестань, Сомыч. Чтобы этот тип, который на меня смотрел так, как будто вместе с процентами он собирается и меня в мочало скрутить… Да как он на это пошел?
— Пошел, потому что ему дорогу указали, очень правильную.
— Я… я отдам, гораздо раньше, чем до конца жизни, — бормотала Ульяна, пытаясь сообразить, нравится ли ей такой поворот в деле. — Только скажи мне честно, это не мохнатая рука моего отца? — Она поджала губы, и Сомов улыбнулся:
— Расслабься, дорогая. Это не его мохнатая рука. Вот какая. — И он сжал кулак, вытянув руку вперед. Он покрутил ею. — А что, вполне мохнатая. — Он пригладил вздыбившиеся светлые волоски на своей руке. — Конечно, отдашь, но теперь можешь откладывать по рублю в день. — Он захихикал.
— Да хоть по доллару, — поддержала она Сомыча. Николай Степанович не стал говорить Ульяне, что этот ее кредит уже списан. А то она взовьется, что совсем ни к чему.
— Вообще-то, Сомыч, ты не прав, вмешиваясь в мое личное дело.
— Личное дело, — фыркнул он. — Какое личное, если ты мой партнер? А если у партнера в голове заноза и он, не дай Бог, начнет плохо соображать, его как-то надо выводить из умственной комы.
— Сразу чувствуется, ты ветеринар.
— Ну ладно, это мое первое образование. Я действительно закончил ветеринарный техникум до института.
— А потом тебе надоело коровам хвосты крутить.
— Конечно. Потому я решил получиться, чтобы крутить мозгами и деньгами. Закончил экономический факультет.
— Молодец, Сомыч.
— Но это акция не благотворительная, дорогая. Я становлюсь совладельцем твоего пруда.
— Так это ты за меня внес деньги?
— Ни в коем случае. Просто тебе нужны деньги на развитие.
— Ну что ж, с такой-то фамилией, как у тебя, пруду никакая реклама не понадобится. — Ульяна засмеялась. — Жаль, конечно, что я теперь не единоличная хозяйка пруда, — она фыркнула, — и у меня есть компаньон. — Она посмотрела на него, ехидно улыбаясь. — Но компаньон проверенный и с усами. Когда будут приезжать рыбаки, я их стану отправлять к тебе.
— Зачем?
— За автографом. От Сомыча.
— Вот видишь, уже шутишь. А то в последнее время на тебе лица нет. Так что прижми к сердцу свой «скотт-премьер» и наслаждайся жизнью.
— Это все здорово. Но меня знаешь что еще волнует — этот кислотный дождь. Хочу выяснить, откуда его надуло. Потому что ведь он снова может выпасть.
Сомов фыркнул.
— С того света надуло. Хочешь возмещение ущерба? Забудь. Не в Америке живешь, я тебе уже говорил.
— Но по закону…
— Ой, да перестань ты. — Сомов сморщил нос, как будто ему невыносимо было даже думать об этом. — Не при нашей жизни. Может, твои дети, а то и внуки…
— Знаешь, Сомыч, может, и дети успеют. Если я рожу их, когда у других внуки появляются.
— А, приятно слышать, что ты вообще не отказываешься от этой мысли. А вот у меня, похоже, внуки не за горами.
— Ну да? Сынок женился? . — Собирается.
— На немке?
— Нет, на русской. Из Питера. Приехала к ним на стажировку, и вот видишь, удачно постажировалась. — Он засмеялся.
— Поздравляю.
— Да не меня поздравляй.
— А он приедет?
— Непременно, на Рождество.
— Молодец, — сказала Ульяна и ощутила странную тоску. Или зависть? Сын Сомыча моложе ее, но не это важно. Важно другое — он влюбился. Причем настолько сильно, что захотел быть вместе с другим человеком каждый день, с утра до ночи. И с ночи до утра. Они будут вместе жить, говорить, пить, есть, дышать. Заниматься любовью. Растить детей, стареть.
— Слушай, я всё хотел тебя спросить. — Он пристально посмотрел на лицо Ульяны, как-то внезапно побледневшее.
— О чем? — Она подняла на него глаза.
— О том, которого ты едва не уморила. — Сомов скривился, с трудом удерживаясь от хохота. — Он как, не подавал больше признаков жизни?
Ульяна почувствовала, как краска заливает все лицо, она специально уронила ручку, чтобы нагнуться за ней и тем самым скрыть свою реакцию. Наклоняться было тяжело, потому что в животе образовался ком, который дрожал и дергался.
— Да конечно, нет. — Она выпрямилась и закинула хвост, перетянутый резинкой, на спину.
— Вообще-то парень неплохой, — не унимался Сомов. — Тебе не показалось?
Она фыркнула.
— Таких наглых — поискать. Явиться в дом среди ночи… Схватить чужое ружье…
— Ты после этого стала наконец запирать дом, когда уходишь?
— Некоторое время запирала, а потом… Ведь он же снова не приедет? — Неожиданно для себя Ульяна услышала в собственном голосе легкое сожаление. И чтобы сгладить его, она добавила громко и четко: — Надеюсь, я преподала ему хороший урок.
— Да уж точно. Едва откачали.
— От выстрела из газового пистолета еще никто не умер.
— У тебя хватило ума стрелять не в него, а в стену.
— Да, хватило. А зачем он приперся? Зачем он взял мое ружье, когда я сказала, что не покажу ему?
— Но ты пойми и его. Он приехал за тридевять земель, специально…
— Это его проблемы. Мое ружье — что хочу, то с ним и делаю.
— Это коне-ечно. Ты у нас вот такая. Суровая.
— Послушайте, Николай Степанович…
— Ах, ты уже перешла на имя и отчество, значит, злая, как рысь. Все, я умолкаю. Мое дело — сторона. Ладно, конец байкам. За работу. — Он встал, давая понять, что он в своем кабинете, а она посетитель и разговор окончен.
Ульяна тоже встала. Сегодня она была в легких серых брюках и бледно-розовой блузке. Сандалии из коричневых кожаных полосок делали ее похожей на девушку, собравшуюся прогуляться по набережной какого-нибудь европейского курорта.
— Тебя комары не жрут? — Он окинул ее лукавым взглядом.
— Даже они не смеют, — фыркнула она и вышла. Тот дикий ночной случай не давал ей покоя долго. Как он посмел?..
Как она рискнула?..
Вопросы выскакивали из головы, словно шелуха от семечек.
Но самое последнее слово осталось за ним, и это больше всего злило Ульяну.
Они простились перед поездом — а как она могла не проводить его, после того выстрела? Выстрел в человека, даже из газового пистолета, — это серьезно. Попробуй докажи, что она не превысила меру собственной обороны. Если бы он захотел затеять свару, то неприятностей оказалось бы несравнимо больше, чем с ее кредитом. А тогда еще и с кредитом ничего не было решено.
Прощаясь, Купцов сказал ей:
— Итак, наша дуэль началась? — Его лицо было бледным, хотя разговор происходил поздним вечером следующего дня.
Она пожала плечами и ответила:
— Как вам угодно.
— Мне угодно продолжить дуэль. — Он многозначительно улыбнулся и запрыгнул на ступеньку вагона подошедшего поезда.
Но прошло почти два месяца, а никаких вестей от него нет. Разве это дуэль?
Не было дня, чтобы Ульяна не вспомнила о Купцове. Входя вечером в темную комнату, она ожидала чего угодно — она не удивилась бы, увидев его снова. Она быстро зажигала свет и оглядывалась. Дика спала теперь у нее на кабаньем коврике подле кровати. А ночами Ульяна вспоминала его лицо, устремленное на нее через стол у Сомовых, его длинные пальцы, которыми он держал пирожок с малиной и кусочек медового пирога. Вспоминала голос, которым он произносил каламбур Ульяна-улей.
Сколько ему лет? Сорок? Меньше? Больше? Кто он такой?
Ничего не узнала. Нет, не узнала. Но почувствовала. Почувствовала что-то, чего никогда прежде не чувствовала.
Он мог бы стать ее партнером. Он сильный… Партнером в чем?
Она ворочалась в постели, то вытягивая ноги, то сворачиваясь клубочком и сильно сжимая бедра, так сильно, что от этого возникла какая-то сладкая тяжесть между ними. Волнующая, ужасающая… постыдная? Но почему? Это ее чувства, а себя стыдиться нельзя, она это уже поняла к тридцати годам. Просто надо расшифровывать свои желания, а не загонять внутрь. Она должна себе признаться, что она хочет… такого, как он, мужчину.
Когда Сомов рассказывал о сыне, собравшемся жениться, внутри у нее все кричало: «Я тоже, тоже хочу, чтобы со мной рядом был мой человек. Он есть, но он не знает, что мой!»
Неправда, одернула она себя. Он тоже знает, он чувствует. Но что-то еще должно произойти, чтобы они оказались рядом… Потому что у людей не принято подойти и сказать: «Ты мой, я тебя забираю».
Она подтянула колени к самому подбородку. А когда она стреляла в него, она знала, что это он, а не кто-то? — спрашивала она себя, как на исповеди. И боялась отвечать. Она никогда не была ни у кого на исповеди. А вот ее мать была. Причем не раз с тех пор, как познакомилась со своим другом. Она говорила, что после исповеди человеку становится легче.
— Но почему? Отчего легче? Потому что ты навешиваешь свои проблемы на кого-то? — пожимала плечами Ульяна, слушая мать.
— Нет, потому что ты формулируешь для себя то, что еще недавно не было так четко сформулировано. Оно сидело в тебе и мучило именно потому, что ты не знала, что тебя мучит. Чтобы разрешить какую-то проблему, сначала ее надо понять.
Она права, ее мать.
Ульяна вспомнила, что когда ушел отец, мать очень спокойно отнеслась к этому. Потом, спустя годы, Ульяна спросила ее — неужели она не любила его?
— Любила, — сказала мать. — Потому и не держала. Я с самого начала знала, что этот человек не будет со мной всегда. Он подвижный как ртуть. А я — нет. Мне кажется, я родилась такой сразу, как сейчас.
— Так почему ты вышла за него замуж?
— Потому что я думала любовь — это страсть. Страсть угасала, и вместе с ней ушло чувство привязанности. Мы слишком разные люди. Мне нужны тишина и уединение, а ему шум, звон, выстрелы, движение. Я не осуждаю его, он так устроен. Сначала я пыталась соответствовать, но чем больше я читала книг и узнавала о человеческих характерах, тем яснее понимала — я не стану такой, как он, у нас разный замес. Он не станет мной, как бы ни старался. Поэтому я не стала ломать себя, а, напротив, поняв себя, занялась собой, той, какая я есть. Знаешь, какая драма самая тягостная? Личная драма. Разлад человека с самим собой. Он приводит к неврозам. Себя нужно собирать, а не раздирать на части. Видишь, работа над собой дала плоды, совершенно неожиданные. У меня есть теперь мой человек, мой по-настоящему.
— Ты любишь Георгия?
— Очень.
— Вы поженитесь?
— Не сейчас. Его сан не позволяет. А расстаться с саном сейчас для него было бы трагедией. У него достаточно высокий сан. И лишиться его сейчас — это душевный раскол.
— Ты ездишь в Питер, а он к тебе?
— Да, и мы вместе проводим отпуск.
— Так в прошлом году в Италии вы были вместе? — Ульяна вытаращила глаза.
— Да, то была паломническая поездка по святым местам. Целый автобус единомышленников, а он руководитель. Слышала бы ты, как он рассказывает…
Вспоминая недавний разговор с матерью, а Ульяна ездила к ней в начале лета, она почувствовала легкую зависть — зависть к другой женщине. Матери сейчас сорок восемь лет. Она влюблена, ее любит великолепный мужчина. А ей почти тридцать, и она не любит никого, и ее никто не любит.
— Дика, сюда! — тихонько позвала она собаку и похлопала по кровати.
В мгновение ока рядом с ней на подушке оказалась собачья голова.
— Ну, это уж слишком широко толкуешь мое приглашение, — проворчала Ульяна и отпихнула голову Дики. — В ноги, дорогуша.
Собака повиновалась, а Ульяна ощутила живое тепло. Оно разлилось по телу, согревая и проникая в душу. Вместе с этим теплом понемногу отступала тревога и возникала надежда. У нее тоже есть шанс, только им нужно воспользоваться. А для этого кое-что в себе изменить.
16
— Ну что, моя разведка? Что ты можешь мне доложить? — Роман смотрел на своего референта.
Сегодня Светлана выглядела невероятно деловой особой. После того как их отношения стали только деловыми, она перешла на этот стиль одежды: брючные костюмы, пиджаки и брюки. Никаких юбок, никаких открытых ног. В пику ему — она хорошо знала, как нравились ему ее ноги. В общем-то она недолго горевала из-за того, что он «отстранил» ее от постели. У нее есть подушка, всегда готовая принять на себя ее стильно подстриженную голову. Ее вечный, постоянный художник, готовый обогреть «блудную дочь» и днем и ночью. Когда она уходила от него, исчезала на время, он, как сам признавался ей, отдыхал.
Вернувшись из Ужмы, Роман вдруг понял, что не хочет больше спать с этой женщиной, столь удобной в обращении, как говорил он себе. Эти занятия любовью теперь казались ему чем-то скучно-обыденным, как чистка зубов по утрам, как умывание, бритье, душ. Все в одном ряду. Не обманывался он и насчет Светланы — их связь была для нее в общем-то пользой для здоровья, она и не скрывала этого.
Она вообще удивительная женщина, он называл таких «обращенная к человеку». Нет, под человеком он не имел в виду только мужчину, вообще к любому человеку. Она устраивала чужие дела, готова была целыми днями суетиться, хлопотать, быть нужной. Казалось, она вообще ничего не могла делать в одиночку.
— Роман, мне подарили ананас!
— За услуги? — ехидно спрашивал он.
— В общем — да. Сделала доброе дело своей соседке по даче. Позвонила по одному телефону не ее голосом. — Она засмеялась.
— Игры в разведчиков, — продолжал ухмыляться Роман.
— Скорее, в частного детектива. Но я не буду тебе морочить голову. В общем, она подарила мне ананас, говорит, что каждая женщина должна раз в месяц съедать такой фрукт, чтобы быть вечно молодой и красивой.
— Я слышал, Софи Лорен съедает по одному в день, — подначивал ее Роман, не отрываясь от газеты.
— Когда мне будет столько, сколькой этой диве, тогда я и прислушаюсь к твоей информации, — фыркнула Светлана, уже обдав водой из-под крана шершавую хвостатую заморскую шишку. Звякнул нож о тарелку, раздался хруст, и через несколько минут перед Романом лежали тонкие ломтики и сладко пахли.
— Но я не женщина. — Он отодвинул от себя газету.
— Это уж точно, не женщина. — Она ущипнула его колючую щеку. — Но пойми, Купцов, я не могу ничего съесть в одиночку. Мне надо разделить с кем-то удовольствие. Ты понимаешь? — говорила она, а глаза ее становились озабоченно-серьезными, словно она никак не могла объяснить самой себе этот феномен.
Она отчаянно хотела быть полезной всем и отчаянно хотела любви и высокой оценки других. Но поскольку любви, какой она хотела, не встретилось до сих пор, то секс служил ей необходимым доказательством того, что в ней нуждаются.
Сейчас она носилась по городу, выполняя задание Романа. Он поручил ей выяснить московские связи ужменского заказника. А когда все это он узнает, то решит, как ему подступиться к строптивой Ульяне Кузьминой.
Теперь ее ружье не просто нужно ему, а необходимо. Не только номер на стволе, а все целиком. Это принципиально для Романа Купцова, иначе ему придется пересмотреть отношение к самому себе. Чего никак не хотелось. Есть и еще проблема: он хочет заполучить его вместе с его хозяйкой. Чтобы она не только отдала ему ружье, но и себя к нему в придачу.
Он засмеялся, вспомнив мысль еще более дикую, — она возникла, когда он возвращался ночным поездом из Ужмы в город, а перед глазами стояло ее круглое лицо, зеленовато-серые глаза, волосы цвета спелой пшеницы, собранные за затылке. Она оказалась почти одного роста с ним, только чуточку ниже, а если бы надела туфли на каблуках, то стала бы вровень.
В ту ночь Ульяна была в юбке выше колен и высоких кожаных ботинках. Они кончались на той части икры, которая была самой соблазнительной. За нее хотелось ущипнуть, когда он украдкой бросал взгляд на границу коричневой кожи и колготок телесного цвета. Густо-зеленый анорак с крошечным лейблом в виде прыгающей кенгурихи с детенышем в кармане на животе оттенял светлое лицо с точками золотых веснушек. Потом, сидя в поезде, Роман рисовал себе невероятные картины. Одна из них, конечно, могла родиться только в воспаленном мозгу, подумал он, очнувшись утром: продать контрольный пакет акций бетонного завода и выкупить… заказник. Он что же, хочет купить ее вместе с лесом и дичью? — поинтересовался Роман у себя, глядя на сереющее небо за окном поезда. Да и как? Заказник — федеральная собственность. А купить можно только то, что создано вокруг него, что прилепилось, как ракушки к большому кораблю. Их полно, этих ракушек, хотя бы фирма «Русское сафари», большим куском которого владеет Ульяна. Есть у нее и еще кое-что. И у нее проблемы с деньгами, он точно уловил. О сдохших от кислотного дождя карпах он слышал от разных людей. Но это не те потери, ради которых она кинется продавать что-то из акций. Да и вообще, если бы она узнала об этих «творческих замыслах» Купцова, она саданула бы в него не из газового пистолета, а из вожделенного «скотт-премьера». А то и из карабина, который наверняка у нее есть в металлическом шкафу, о который он стукнулся бедром, когда она выводила его из дома на улицу, а он не мог открыть глаза.
Осел, обозвал себя Роман, наполеоновские мысли обычно приходят ночью, а на рассвете их можно спокойно отослать на тот же остров, куда отправили и самого Наполеона. Он покопался в памяти и не вспомнил, как именно назывался этот остров; впрочем, какая разница?
Сегодня Светлана выглядела невероятно деловой особой. После того как их отношения стали только деловыми, она перешла на этот стиль одежды: брючные костюмы, пиджаки и брюки. Никаких юбок, никаких открытых ног. В пику ему — она хорошо знала, как нравились ему ее ноги. В общем-то она недолго горевала из-за того, что он «отстранил» ее от постели. У нее есть подушка, всегда готовая принять на себя ее стильно подстриженную голову. Ее вечный, постоянный художник, готовый обогреть «блудную дочь» и днем и ночью. Когда она уходила от него, исчезала на время, он, как сам признавался ей, отдыхал.
Вернувшись из Ужмы, Роман вдруг понял, что не хочет больше спать с этой женщиной, столь удобной в обращении, как говорил он себе. Эти занятия любовью теперь казались ему чем-то скучно-обыденным, как чистка зубов по утрам, как умывание, бритье, душ. Все в одном ряду. Не обманывался он и насчет Светланы — их связь была для нее в общем-то пользой для здоровья, она и не скрывала этого.
Она вообще удивительная женщина, он называл таких «обращенная к человеку». Нет, под человеком он не имел в виду только мужчину, вообще к любому человеку. Она устраивала чужие дела, готова была целыми днями суетиться, хлопотать, быть нужной. Казалось, она вообще ничего не могла делать в одиночку.
— Роман, мне подарили ананас!
— За услуги? — ехидно спрашивал он.
— В общем — да. Сделала доброе дело своей соседке по даче. Позвонила по одному телефону не ее голосом. — Она засмеялась.
— Игры в разведчиков, — продолжал ухмыляться Роман.
— Скорее, в частного детектива. Но я не буду тебе морочить голову. В общем, она подарила мне ананас, говорит, что каждая женщина должна раз в месяц съедать такой фрукт, чтобы быть вечно молодой и красивой.
— Я слышал, Софи Лорен съедает по одному в день, — подначивал ее Роман, не отрываясь от газеты.
— Когда мне будет столько, сколькой этой диве, тогда я и прислушаюсь к твоей информации, — фыркнула Светлана, уже обдав водой из-под крана шершавую хвостатую заморскую шишку. Звякнул нож о тарелку, раздался хруст, и через несколько минут перед Романом лежали тонкие ломтики и сладко пахли.
— Но я не женщина. — Он отодвинул от себя газету.
— Это уж точно, не женщина. — Она ущипнула его колючую щеку. — Но пойми, Купцов, я не могу ничего съесть в одиночку. Мне надо разделить с кем-то удовольствие. Ты понимаешь? — говорила она, а глаза ее становились озабоченно-серьезными, словно она никак не могла объяснить самой себе этот феномен.
Она отчаянно хотела быть полезной всем и отчаянно хотела любви и высокой оценки других. Но поскольку любви, какой она хотела, не встретилось до сих пор, то секс служил ей необходимым доказательством того, что в ней нуждаются.
Сейчас она носилась по городу, выполняя задание Романа. Он поручил ей выяснить московские связи ужменского заказника. А когда все это он узнает, то решит, как ему подступиться к строптивой Ульяне Кузьминой.
Теперь ее ружье не просто нужно ему, а необходимо. Не только номер на стволе, а все целиком. Это принципиально для Романа Купцова, иначе ему придется пересмотреть отношение к самому себе. Чего никак не хотелось. Есть и еще проблема: он хочет заполучить его вместе с его хозяйкой. Чтобы она не только отдала ему ружье, но и себя к нему в придачу.
Он засмеялся, вспомнив мысль еще более дикую, — она возникла, когда он возвращался ночным поездом из Ужмы в город, а перед глазами стояло ее круглое лицо, зеленовато-серые глаза, волосы цвета спелой пшеницы, собранные за затылке. Она оказалась почти одного роста с ним, только чуточку ниже, а если бы надела туфли на каблуках, то стала бы вровень.
В ту ночь Ульяна была в юбке выше колен и высоких кожаных ботинках. Они кончались на той части икры, которая была самой соблазнительной. За нее хотелось ущипнуть, когда он украдкой бросал взгляд на границу коричневой кожи и колготок телесного цвета. Густо-зеленый анорак с крошечным лейблом в виде прыгающей кенгурихи с детенышем в кармане на животе оттенял светлое лицо с точками золотых веснушек. Потом, сидя в поезде, Роман рисовал себе невероятные картины. Одна из них, конечно, могла родиться только в воспаленном мозгу, подумал он, очнувшись утром: продать контрольный пакет акций бетонного завода и выкупить… заказник. Он что же, хочет купить ее вместе с лесом и дичью? — поинтересовался Роман у себя, глядя на сереющее небо за окном поезда. Да и как? Заказник — федеральная собственность. А купить можно только то, что создано вокруг него, что прилепилось, как ракушки к большому кораблю. Их полно, этих ракушек, хотя бы фирма «Русское сафари», большим куском которого владеет Ульяна. Есть у нее и еще кое-что. И у нее проблемы с деньгами, он точно уловил. О сдохших от кислотного дождя карпах он слышал от разных людей. Но это не те потери, ради которых она кинется продавать что-то из акций. Да и вообще, если бы она узнала об этих «творческих замыслах» Купцова, она саданула бы в него не из газового пистолета, а из вожделенного «скотт-премьера». А то и из карабина, который наверняка у нее есть в металлическом шкафу, о который он стукнулся бедром, когда она выводила его из дома на улицу, а он не мог открыть глаза.
Осел, обозвал себя Роман, наполеоновские мысли обычно приходят ночью, а на рассвете их можно спокойно отослать на тот же остров, куда отправили и самого Наполеона. Он покопался в памяти и не вспомнил, как именно назывался этот остров; впрочем, какая разница?