Так что же ему все-таки делать?
— Но могу я хотя бы посмотреть ваше ружье? — услышал он свой голос. Он задал этот вопрос, когда хозяйка вышла за чаем на кухню, а хозяин — выпустить объевшегося пса. Похоже, ягды, как и спаниели, тоже собаки-пылесосы. Если за ними не проследить, то они могут есть без остановки.
— Не можете, — сказала Ульяна и равнодушно, как на пустое место, посмотрела на него.
— Но ведь я приехал специально… — Сам зная, что ничего от нее сейчас не добьется, продолжал привязываться Купцов. А может, ему просто приятно слушать ее голос? Ее упрямое и постоянное «нет» раздразнивает его, и он подзаряжается энергией для схватки с ней? Той, в которой он победит? Или он пытается лучше узнать характер противника?
— Вас никто не звал. Вы приехали сами. Вы не удосужились даже спросить разрешения, — роняла она небрежно фразу за фразой, и каждая из них, должен был признать Купцов, была справедливой. Она словно цитировала его внутренний голос. — Разве не так? — Она ослепительно улыбнулась.
Он облился потом. Зубы Ульяны — как на рекламной картинке. И надо сказать, в этой улыбке можно рассмотреть и скрытую чувственность. Не задавленную, а именно скрытую.
Стерва. Какая стерва, ничего более подходящего ему в голову не пришло.
— Вы хорошо стреляете? — решил он огорошить ее вопросом.
— Отлично. Хотите дуэль?
— Я не вызываю женщин на дуэль, — хмыкнул он, а сам подумал: «Ох и устроил бы я тебе дуэль! До утра бы не заснула».
— Роман Сергеевич, машина подана. Вас отвезут в гостиницу, — объявил Сомов, и Роман услышал рокот мотора.
— Да я бы и пешком мог, здесь близко.
— Все мы много чего можем, но лучше так, как у нас принято обращаться с гостями. Там вас уже ждут.
Ему пришлось встать с дивана, мило проститься со всеми, дамы руки не подали, и он, с легким сожалением, что ему не довелось еще раз дотронуться до руки Ульяны Михайловны вышел.
Так что же, он вышел ни с чем?
13
14
— Но могу я хотя бы посмотреть ваше ружье? — услышал он свой голос. Он задал этот вопрос, когда хозяйка вышла за чаем на кухню, а хозяин — выпустить объевшегося пса. Похоже, ягды, как и спаниели, тоже собаки-пылесосы. Если за ними не проследить, то они могут есть без остановки.
— Не можете, — сказала Ульяна и равнодушно, как на пустое место, посмотрела на него.
— Но ведь я приехал специально… — Сам зная, что ничего от нее сейчас не добьется, продолжал привязываться Купцов. А может, ему просто приятно слушать ее голос? Ее упрямое и постоянное «нет» раздразнивает его, и он подзаряжается энергией для схватки с ней? Той, в которой он победит? Или он пытается лучше узнать характер противника?
— Вас никто не звал. Вы приехали сами. Вы не удосужились даже спросить разрешения, — роняла она небрежно фразу за фразой, и каждая из них, должен был признать Купцов, была справедливой. Она словно цитировала его внутренний голос. — Разве не так? — Она ослепительно улыбнулась.
Он облился потом. Зубы Ульяны — как на рекламной картинке. И надо сказать, в этой улыбке можно рассмотреть и скрытую чувственность. Не задавленную, а именно скрытую.
Стерва. Какая стерва, ничего более подходящего ему в голову не пришло.
— Вы хорошо стреляете? — решил он огорошить ее вопросом.
— Отлично. Хотите дуэль?
— Я не вызываю женщин на дуэль, — хмыкнул он, а сам подумал: «Ох и устроил бы я тебе дуэль! До утра бы не заснула».
— Роман Сергеевич, машина подана. Вас отвезут в гостиницу, — объявил Сомов, и Роман услышал рокот мотора.
— Да я бы и пешком мог, здесь близко.
— Все мы много чего можем, но лучше так, как у нас принято обращаться с гостями. Там вас уже ждут.
Ему пришлось встать с дивана, мило проститься со всеми, дамы руки не подали, и он, с легким сожалением, что ему не довелось еще раз дотронуться до руки Ульяны Михайловны вышел.
Так что же, он вышел ни с чем?
13
Ульяна думала, что не сможет заснуть в эту ночь, но оказывается, она утомилась за день — внезапное сообщение о приезде Купцова, часы ожидания, во время которых она пыталась себе объяснить, что ничего существенного не происходит, что ему она на самом деле не собирается продавать ружье, тем более что Сомыч намекнул ей: кажется, найдется выход из положения с кредитом.
— Только без участия моего отца, — запальчиво заявила она. — Я не хочу на него навешивать свои проблемы.
— Какая правильная дочь! — похвалил он Ульяну, и тут же вспомнил, что и ему на собственного сына обижаться нечего.
— Да и вам на сына обижаться нечего, — заметила она, будто услышав его мысли.
Сын Сомыча от покойной жены уехал из дома в восемнадцать лет и теперь живет в Германии. Сомов, кажется, никак не ожидал от парня такой прыти, он моложе Ульяны на пять лет. И потом, жизнь в заказнике — это все равно не на Большой земле. Это все равно что жить в раю, а потом из него переселиться. Даже Адаму и Еве не поздоровилось, улыбнулась Ульяна. Сын Сомыча недавно приезжал навестить отца и заключить с ним контракт — вот так вот, ни больше ни меньше! Он сказал, приятную вещь — в их немецком заказнике почти так же, как в здешнем. Он нанялся работать туда после биофака университета, а теперь открывает свое дело, будет принимать охотников из России. А отцу поставляет стрелков оттуда. Вот такой контракт они и заключили. Она тоже съездит туда, обязательно.
Она поедет куда хочет. Потому что сама решает, на что тратить свою собственную жизнь. Она ни от кого не зависит, только от разума и желаний.
Желаний… А что сейчас она хотела бы больше всего? Ну вот положа руку на сердце, что? — приставала к себе с вопросом Ульяна.
Она знала, но боялась ответить. Она повернулась на живот в постели, уткнувшись в подушку лицом, и сказала себе:
— Чтобы он был здесь, со мной.
Может быть, это клюквенное вино Надюши берет свое и дурит голову? Боже, как он смотрел на нее, когда она гладила Трувера, ласкала его. Так, как будто он сам готов был подставить свою голову, положить ее туда, куда положил Трувер. Песик чувствовал ее дрожь и тоже дрожал, но от холода. Эти собаки постоянно дрожат, некоторые думают, что от агрессивности. Может быть, но не все. Не Трувер и не сегодня.
Ульяна не ошиблась нисколько, рисуя себе этого мужчину по голосу. Голос, особенно интонации, обмануть не может. Потому что они звуковое выражение сути натуры.
Она снова легла на спину и уставилась в потолок. Дика, разбуженная беспокойством хозяйки, встала с коврика и подошла к ней. Ульяна опустила руку и почувствовала мокрый собачий нос.
— Он тебе тоже понравился бы, — улыбнулась Ульяна. — Вы бы поняли друг друга.
Так что же, почему она не захотела продавать ему ружье? Она улыбнулась в темноте. Именно потому, что это ружье может попасть к нему в руки только вместе с ней. Или никак.
А здорово Сомыч подсуетился и ввернул про Лондон. Наверняка Купцов подумал, что она собирается выставить ружье на аукцион.
Но если это ружье ему нужно позарез, то что он предпримет в этом случае? Узнает про аукцион и поедет покупать его туда?
Она засмеялась, а Дика фыркнула, будто осуждала хозяйку. С какой стати она смеется ночами?
Без сна лежал и в своей ароматной постели — простыни пахли хвоей — Купцов. Стоило ему закрыть глаза, как он видел ее. Длинные ноги в черных лодочках — на самом деле, она не обманула его по телефону, у нее тридцать восьмой размер. У его первой жены был такой, и он, совсем молоденький муж, покупал ей туфли на свой вкус. Она покорно носила их, пока не призналась, что ей совсем не нравится та классика, которую он покупает. Ей нравились яркие, с бантиками, на огромных каблуках. Но это он узнал после, когда она вышла замуж за соседа по даче.
А какая фигура у этой женщины! Он застонал, почувствовав, как поднимается над ним простыня, и лег на бок. С ним творится что-то невозможное.
В гостинице было тихо, да этот теремок и гостиницей называть слишком банально. Это терем, с резными перилами, косяками, подоконниками. Какой-то умелец работал явно не только за деньги, а душу освобождал. Вот уж разошелся. А на тереме, на фронтоне, наяду усадил. Не с Ульяны ли Михайловны вырезал?
От шутливого вопроса у Романа внезапно испортилось настроение. Наяда-то какая грудастая и задастая. Чтобы ее ваять, нужно смотреть на натуру. Может быть, на самом деле то был влюбленный мужик?
«А тебе какое дело, Купцов? — поинтересовался он у себя. — Ты зачем приехал? Вот о том и думай!»
Он и думает, потому что Ульяна Михайловна заявила, что ружье — неотъемлемая часть ее самой.
Так, может, прямо сейчас, ночью, пойти да взять ружье вместе с Ульяной Михайловной? Ох, хулиган ты, хулиган, Купцов. Но, наверное, вся твоя порода такая. Почему его дед взял и спрятал номер счета в швейцарском банке на ружье? «Его искать — все равно что бриллианты в стульях», — вспомнил он любимое произведение мужчин, причем разных возрастов и разного круга. Как будто там про что-то написано такое, чего женщинам не уловить, сколько ни читай.
Откуда-то донеся бой часов, он напряг слух и посчитал: три раза. А потом это подтвердил местный живой петух.
Рой мыслей, прожужжавших ему всю голову, внезапно его покинул, и Купцов уплыл в сон.
А утром его взял под свою опеку приставленный к нему егерь, который повез Купцова по узкоколейке в глубь тайги. Он сказал, что там вальдшнепы тянуг колоннами, как раньше на первомайской демонстрации. И хотя ехал он сюда, лишь прикрываясь охотой, услышав такое, почувствовал, как в нем взыграл нешуточный азарт. Купцов мигом собрался. До вечерней тяги еще много времени, но и дорога — не рукой подать.
Когда и Ульяна ушла, сытый Сомов развалился в кресле и подозвал жену.
— Сядь-ка, посиди, отдохни. — Он протянул ей руку, она подала свою, Сомов сжал ее маленькие пальчики и усадил рядом с собой. — Здорово ты всех накормила. — Он погладил живот, который круглился под клетчатой рубашкой.
— А где наш Трушак? — Надюша заглянула под стол.
— Наш Трувер, — подчеркнул Сомов величественное собачье имя — так называли средневековых французских поэтов-певцов, соперников трубадуров, — изволит отдыхать.
— Колобок вроде тебя. — Она щелкнула мужа по животу.
Он перехватил ее руку и поднес к губам, так он делал всегда, когда хотел, чтобы она прекратила заниматься любимым делом — насмешничать.
— Что скажешь, как тебе гость? — поинтересовался Сомов у жены.
— Ну, мужик в самом соку. — Она сощурилась. — А тебе как?
— Пока он ехал из города, я навел кое-какие справки. Хорош плейбой, во всех смыслах. Хорош. Но поколбасил вволю. Сейчас время таких, как он. Что хочу взять — беру, законы не просто почитаю, а внимательно читаю, — он поднял брови, призывая оценить каламбур, — чтобы не пропустить в них ни одной лазейки.
Надюша усмехнулась и ласково погладила его по щеке:
— Ты мне про себя рассказываешь, да? Сомов довольно засмеялся.
— Молодой человек мне нравится. Но вот я подумал, а по зубам ли он нашей Ульяне? — Он свел мохнатые, как два шмеля, брови.
— Ты лучше по-другому вопрос задай: по зубам ли ему наша Ульяна?
— Ты так думаешь? Ты думаешь…
— Я думаю, это тот мужик, которого она ждала всю жизнь. Вот что я тебе скажу.
— А она… разве ждала? По-моему, ей вообще никто не нужен.
— Ох, Сомыч ты, Сомыч. Назвать глупым тебя нельзя, это будет неправда. В общем, мужик ты, Сомыч, и больше никто.
— А я больше никем и не хочу быть. — Он потянулся к ней и потерся щекой.
— Знаешь, каких мужиков любят женщины?
— Ну тех, которые все в дом несут, о семье заботятся. — Он выжидательно посмотрел на жену, как смотрит большая собака в надежде на кусочек сахара.
Надюша молчала, вероятно, рассчитывая услышать продолжение.
И Сомов продолжил:
— Который не путает со своим день рождения жены и делает ей подарки. Кстати, подумай-ка, что тебе подарить на нынешний?
Она молча кивнула, не отрывая от него глаз, потому что, кажется, впервые в жизни он произносит столь осмысленную речь о мужчинах. Стало быть, о себе.
— О каком еще муже может мечтать женщина? — Он потерся щекой о ее щеку.
— О гладко выбритом и благоухающем, — засмеялась она.
Сомов расхохотался:
— У тебя очень быстрый ум, ты знаешь?
— Как ноги у балерины, — ответила она. — Ты не станешь спорить, что голова отдает команду ногам, чтобы они топтали сцену?
— Вот о том я и говорю. — Он снова сел прямо и, словно самому себе, разъяснял: — Выходит, это Ульянин мужчина.
— Да. И мне кажется, они оба об этом догадываются. То есть нет, они чувствуют. Я могу читать язык глаз и язык жестов. Без этого, знаешь ли, никогда не получаются характерные танцы.
— Но они, по-моему, без танцев обошлись, а?
— Это был танец взглядов, танец мышц. — Она задумчиво посмотрела в окно. — Как бы я хотела, чтобы… — Нет, не стану говорить вслух. Я верю, что правильно говорят: все будет так, как должно быть, даже если будет не так.
— Пойду-ка я к себе в кабинет, — сказал Сомов, вставая.
— Ты сегодня еще не наработался? — изумилась жена.
— Чуть-чуть доработаю и приду. Жди меня в постели. — Он подмигнул ей, а она засмеялась, розовея.
Сомов вошел в кабинет, еще раз обдумывая ситуацию. Итак, Ульяна отказалась продавать Купцову ружье. Она не хочет воспользоваться и помощью отца. Но у него сердце срывается с места, когда он видит в ее глазах муку. А чем ближе срок погашения кредита, тем эта мука сильнее.
Он не будет ее спрашивать, не будет предлагать помощь. Он сделает это без нее. Потому что ему нужен полноценный работник и сообразительный партнер. Беспокойство ее отвлекает. А они теряют деньги.
Сомов уже звонил и уже дал указания, поэтому сейчас, садясь в кресло возле письменного стола и набирая номер телефона, он хотел уточнить, все ли в порядке. «Абонент временно недоступен», — ответил женский милый голос. Ого, подумал Сомов. Как такое может быть? Даже если этот абонент парится в сауне, даже если он получает «массажные услуги», он отзывается всегда. Из любой позиции, когда набираешь этот номер сотового. Такое могло означать только одно: третьего желания Сомова эта золотая рыбка уже не исполнит никогда.
— Надюша! — крикнул он. — Надюша!
Она прибежала запыхавшись, уже в ночной рубашке, которую он любил больше всего. Она была розовой, с мелкими сердечками по всему полю.
— Что случилось, дорогой? — В ее голосе была тревога. Странное дело, ему всегда нравилось это волнение в ее голосе. Он дорог, он дорог ей. Как это приятно!
— Дай мне сегодняшние московские газеты.
— Что-то случилось? — Она вскинула тонкие брови.
— Хочу узнать, не случилось ли чего.
— Сейчас, — кивнула она и ушла к себе. Она просмотрела газеты, но ничего не нашла такого, что заслуживало бы внимания. Но она не задавала мужу лишних вопросов.
Надюша вернулась быстро, с двумя газетами, которые муж обычно читал без отвращения.
— Спасибо, моя ласочка. — Он чмокнул жену в щеку. — А теперь иди, дай Сомычу еще пошевелить усами.
— Может, чай приготовить? — Она поняла, что Сомыч засидится.
— Ну, если ты уважишь раков и создашь им привычную среду… — Он подмигнул ей, пройдясь рукой по животу.
Жена улыбнулась и вышла, поплотнее закрыв фанерованную дубом дверь.
Она любила этот дом, который они обустроили с любовью. Вообще ее жизнь здесь казалась по-настоящему заповедной. После плясок по миру ей нужна была вот такая норка, признавалась Надюша самой себе. И она ее получила.
Николай Степанович пошуршал страницами и открыл полосу «Криминал». Быстро скользнул глазами сверху вниз. Взгляд не зацепился ни за что. Потом развернул другую газету, опять ничего.
Странное чувство, похожее на легкое разочарование, зашевелилось у него внутри. Неужели он так остро хотел, сам того не подозревая, найти то, чего опасался и чего, оказывается, так страстно желал?
Интересно, только ли они двое знали тайну, которую каждый из них унесет с собой в могилу? Он надеется, что так.
Сводный брат — вот кто задолжал ему три желания. Сомыч не хотел даже вспоминать о той истории. Нет, нет, нет, он мотал головой. Нет, потому что тогда в сотый или в тысячный раз ему придется объяснять себе, почему он тогда помог брату… Только он мог устроить такую баллистическую экспертизу, отвечая на мольбы собственной матери. Только он знал, как могла пройти пуля, выпущенная из ружья брата в чужое тело, и только он мог объяснить, что она так не могла пройти. . А стало быть, брат ни при чем.
Он снова набрал номер сотового. И снова — «абонент временно недоступен».
Сомов пожал плечами. Если даже он «в поле», как брат называл горячие точки в сопредельных государствах и в не слишком сопредельных, где горы оружия, а стало быть, и горы денег, то ведь у его сотового «роуминг по всему миру», как вещает реклама. Остается только надеяться, что он успел сделать указания и кредиторы не попытаются залезть к Ульяне под юбку…
Чтобы все-таки услышать чей-то дальний голос и унять разгулявшиеся нервы, Сомов набрал номер Кузьмина.
— Здорово, Мишатый, наконец-то я достал тебя, — пробасил Сомов, называя приятеля давним студенческим именем, когда никто никого по-человечески не называл, считая, что можно умереть со скуки, общаясь с Мишкой, Колькой, Васькой.
— Рад слышать, Сомыч. Какова заповедная жизнь?
— Какие места, такая и жизнь, — привычно пошутил Сомов. — У тебя-то как? Все поете?
— О, бери выше. Мы уже руководим. Моя жена теперь руководитель Ансамбля духовной музыки, — удовлетворенно, со смешком, пророкотал Кузьмин.
— Слушай, кажется, я понимаю, откуда ветер дует.
— Нет, она сама захотела. Это не от друга сердца моей первой жены. Хотя кое в чем моя певица консультировалась с ним.
— Ты, Кузьмин, великий дипломат. Ты просто Чичерин.
— Нет, он был одинокий странник. Бери выше. Талей-ран! — самодовольно произнес Кузьмин. — Он понимал, как обращаться с женщинами.
— Так устроиться, чтобы все бывшие не расплевались, а пели хором, это поискать.
— Не пытайся, не найдешь. Но ты звонишь вряд ли для того, чтобы восхититься моими талантами. Что-то случилось?
— Да нет, просто хотел услышать жизнеутверждающий дружеский баритон.
— Как там моя красавица? — спросил Кузьмин. — Бегает вокруг пруда?
— Ищет момент, когда снова может его обрыбить, сомов хочет запустить.
— Не боишься, Сомов? Еще утопит.
— Пока не боюсь, потому что сама еще не вынырнула.
— Ты про кредит? — Голос Кузьмина стал серьезным. — Я ей предлагал помочь рассчитаться, но она упирается. Я сам свел ее с кредитором, но он, конечно, поганец. — Было слышно, как Кузьмин заскрежетал зубами. — Но она уперлась рогом, мол, сама погорела, сама и выкручусь. — Он вздохнул. — Что ж, позиция. Сам такой.
— Она выкрутится, — усмехнулся Сомов. — Я проконтролирую.
— Спасибо, друг мой Сомыч. Когда Ульяна едет в Лондон на конференцию?
— В конце августа. Все документы готовы.
— Рад за нее. Вся в меня, да?
Сомов кивал, поражаясь неистребимым довольством собой этого человека, и самое странное, что это довольство не было неприятным для других. Напротив, оно было заразительным. Этот человек обладал какой-то необыкновенной энергетикой даже в свои пятьдесят два года, словно он нисколько не истощился за прожитые восемнадцать тысяч дней, как он сам однажды подсчитал. И добавил, глядя на потрясенного друга Сомыча: «И столько же ночей. Ты понимаешь, о чем я говорю, а, Сомыч?» И расхохотался, как мальчишка.
— Тебе бы только хвастаться, — проворчал Сомыч, привычно исполняя свою роль недоверчивого и ворчливого друга еще с институтских времен, когда роли распределяются и остаются неизменными на всю жизнь, как бы ни менялась сама эта жизнь.
— Ладно, не шевели усами, рыбам положено молчать, — засмеялся Кузьмин. — Привет жене Надюше, а моей дочери скажи, что я жду ее в своей московской берлоге. Я один-одинешенек. Моя певица на гастролях.
Сомов положил трубку и уставился на аппарат. Значит, и Кузьмин ничего потрясающего основы московского бытия не слышал. Иначе сказал бы. Он не знал, что тот — его братишка, хоть и сводный. Но вообще-то Кузьмин знал, каков тот…
— Только без участия моего отца, — запальчиво заявила она. — Я не хочу на него навешивать свои проблемы.
— Какая правильная дочь! — похвалил он Ульяну, и тут же вспомнил, что и ему на собственного сына обижаться нечего.
— Да и вам на сына обижаться нечего, — заметила она, будто услышав его мысли.
Сын Сомыча от покойной жены уехал из дома в восемнадцать лет и теперь живет в Германии. Сомов, кажется, никак не ожидал от парня такой прыти, он моложе Ульяны на пять лет. И потом, жизнь в заказнике — это все равно не на Большой земле. Это все равно что жить в раю, а потом из него переселиться. Даже Адаму и Еве не поздоровилось, улыбнулась Ульяна. Сын Сомыча недавно приезжал навестить отца и заключить с ним контракт — вот так вот, ни больше ни меньше! Он сказал, приятную вещь — в их немецком заказнике почти так же, как в здешнем. Он нанялся работать туда после биофака университета, а теперь открывает свое дело, будет принимать охотников из России. А отцу поставляет стрелков оттуда. Вот такой контракт они и заключили. Она тоже съездит туда, обязательно.
Она поедет куда хочет. Потому что сама решает, на что тратить свою собственную жизнь. Она ни от кого не зависит, только от разума и желаний.
Желаний… А что сейчас она хотела бы больше всего? Ну вот положа руку на сердце, что? — приставала к себе с вопросом Ульяна.
Она знала, но боялась ответить. Она повернулась на живот в постели, уткнувшись в подушку лицом, и сказала себе:
— Чтобы он был здесь, со мной.
Может быть, это клюквенное вино Надюши берет свое и дурит голову? Боже, как он смотрел на нее, когда она гладила Трувера, ласкала его. Так, как будто он сам готов был подставить свою голову, положить ее туда, куда положил Трувер. Песик чувствовал ее дрожь и тоже дрожал, но от холода. Эти собаки постоянно дрожат, некоторые думают, что от агрессивности. Может быть, но не все. Не Трувер и не сегодня.
Ульяна не ошиблась нисколько, рисуя себе этого мужчину по голосу. Голос, особенно интонации, обмануть не может. Потому что они звуковое выражение сути натуры.
Она снова легла на спину и уставилась в потолок. Дика, разбуженная беспокойством хозяйки, встала с коврика и подошла к ней. Ульяна опустила руку и почувствовала мокрый собачий нос.
— Он тебе тоже понравился бы, — улыбнулась Ульяна. — Вы бы поняли друг друга.
Так что же, почему она не захотела продавать ему ружье? Она улыбнулась в темноте. Именно потому, что это ружье может попасть к нему в руки только вместе с ней. Или никак.
А здорово Сомыч подсуетился и ввернул про Лондон. Наверняка Купцов подумал, что она собирается выставить ружье на аукцион.
Но если это ружье ему нужно позарез, то что он предпримет в этом случае? Узнает про аукцион и поедет покупать его туда?
Она засмеялась, а Дика фыркнула, будто осуждала хозяйку. С какой стати она смеется ночами?
Без сна лежал и в своей ароматной постели — простыни пахли хвоей — Купцов. Стоило ему закрыть глаза, как он видел ее. Длинные ноги в черных лодочках — на самом деле, она не обманула его по телефону, у нее тридцать восьмой размер. У его первой жены был такой, и он, совсем молоденький муж, покупал ей туфли на свой вкус. Она покорно носила их, пока не призналась, что ей совсем не нравится та классика, которую он покупает. Ей нравились яркие, с бантиками, на огромных каблуках. Но это он узнал после, когда она вышла замуж за соседа по даче.
А какая фигура у этой женщины! Он застонал, почувствовав, как поднимается над ним простыня, и лег на бок. С ним творится что-то невозможное.
В гостинице было тихо, да этот теремок и гостиницей называть слишком банально. Это терем, с резными перилами, косяками, подоконниками. Какой-то умелец работал явно не только за деньги, а душу освобождал. Вот уж разошелся. А на тереме, на фронтоне, наяду усадил. Не с Ульяны ли Михайловны вырезал?
От шутливого вопроса у Романа внезапно испортилось настроение. Наяда-то какая грудастая и задастая. Чтобы ее ваять, нужно смотреть на натуру. Может быть, на самом деле то был влюбленный мужик?
«А тебе какое дело, Купцов? — поинтересовался он у себя. — Ты зачем приехал? Вот о том и думай!»
Он и думает, потому что Ульяна Михайловна заявила, что ружье — неотъемлемая часть ее самой.
Так, может, прямо сейчас, ночью, пойти да взять ружье вместе с Ульяной Михайловной? Ох, хулиган ты, хулиган, Купцов. Но, наверное, вся твоя порода такая. Почему его дед взял и спрятал номер счета в швейцарском банке на ружье? «Его искать — все равно что бриллианты в стульях», — вспомнил он любимое произведение мужчин, причем разных возрастов и разного круга. Как будто там про что-то написано такое, чего женщинам не уловить, сколько ни читай.
Откуда-то донеся бой часов, он напряг слух и посчитал: три раза. А потом это подтвердил местный живой петух.
Рой мыслей, прожужжавших ему всю голову, внезапно его покинул, и Купцов уплыл в сон.
А утром его взял под свою опеку приставленный к нему егерь, который повез Купцова по узкоколейке в глубь тайги. Он сказал, что там вальдшнепы тянуг колоннами, как раньше на первомайской демонстрации. И хотя ехал он сюда, лишь прикрываясь охотой, услышав такое, почувствовал, как в нем взыграл нешуточный азарт. Купцов мигом собрался. До вечерней тяги еще много времени, но и дорога — не рукой подать.
Когда и Ульяна ушла, сытый Сомов развалился в кресле и подозвал жену.
— Сядь-ка, посиди, отдохни. — Он протянул ей руку, она подала свою, Сомов сжал ее маленькие пальчики и усадил рядом с собой. — Здорово ты всех накормила. — Он погладил живот, который круглился под клетчатой рубашкой.
— А где наш Трушак? — Надюша заглянула под стол.
— Наш Трувер, — подчеркнул Сомов величественное собачье имя — так называли средневековых французских поэтов-певцов, соперников трубадуров, — изволит отдыхать.
— Колобок вроде тебя. — Она щелкнула мужа по животу.
Он перехватил ее руку и поднес к губам, так он делал всегда, когда хотел, чтобы она прекратила заниматься любимым делом — насмешничать.
— Что скажешь, как тебе гость? — поинтересовался Сомов у жены.
— Ну, мужик в самом соку. — Она сощурилась. — А тебе как?
— Пока он ехал из города, я навел кое-какие справки. Хорош плейбой, во всех смыслах. Хорош. Но поколбасил вволю. Сейчас время таких, как он. Что хочу взять — беру, законы не просто почитаю, а внимательно читаю, — он поднял брови, призывая оценить каламбур, — чтобы не пропустить в них ни одной лазейки.
Надюша усмехнулась и ласково погладила его по щеке:
— Ты мне про себя рассказываешь, да? Сомов довольно засмеялся.
— Молодой человек мне нравится. Но вот я подумал, а по зубам ли он нашей Ульяне? — Он свел мохнатые, как два шмеля, брови.
— Ты лучше по-другому вопрос задай: по зубам ли ему наша Ульяна?
— Ты так думаешь? Ты думаешь…
— Я думаю, это тот мужик, которого она ждала всю жизнь. Вот что я тебе скажу.
— А она… разве ждала? По-моему, ей вообще никто не нужен.
— Ох, Сомыч ты, Сомыч. Назвать глупым тебя нельзя, это будет неправда. В общем, мужик ты, Сомыч, и больше никто.
— А я больше никем и не хочу быть. — Он потянулся к ней и потерся щекой.
— Знаешь, каких мужиков любят женщины?
— Ну тех, которые все в дом несут, о семье заботятся. — Он выжидательно посмотрел на жену, как смотрит большая собака в надежде на кусочек сахара.
Надюша молчала, вероятно, рассчитывая услышать продолжение.
И Сомов продолжил:
— Который не путает со своим день рождения жены и делает ей подарки. Кстати, подумай-ка, что тебе подарить на нынешний?
Она молча кивнула, не отрывая от него глаз, потому что, кажется, впервые в жизни он произносит столь осмысленную речь о мужчинах. Стало быть, о себе.
— О каком еще муже может мечтать женщина? — Он потерся щекой о ее щеку.
— О гладко выбритом и благоухающем, — засмеялась она.
Сомов расхохотался:
— У тебя очень быстрый ум, ты знаешь?
— Как ноги у балерины, — ответила она. — Ты не станешь спорить, что голова отдает команду ногам, чтобы они топтали сцену?
— Вот о том я и говорю. — Он снова сел прямо и, словно самому себе, разъяснял: — Выходит, это Ульянин мужчина.
— Да. И мне кажется, они оба об этом догадываются. То есть нет, они чувствуют. Я могу читать язык глаз и язык жестов. Без этого, знаешь ли, никогда не получаются характерные танцы.
— Но они, по-моему, без танцев обошлись, а?
— Это был танец взглядов, танец мышц. — Она задумчиво посмотрела в окно. — Как бы я хотела, чтобы… — Нет, не стану говорить вслух. Я верю, что правильно говорят: все будет так, как должно быть, даже если будет не так.
— Пойду-ка я к себе в кабинет, — сказал Сомов, вставая.
— Ты сегодня еще не наработался? — изумилась жена.
— Чуть-чуть доработаю и приду. Жди меня в постели. — Он подмигнул ей, а она засмеялась, розовея.
Сомов вошел в кабинет, еще раз обдумывая ситуацию. Итак, Ульяна отказалась продавать Купцову ружье. Она не хочет воспользоваться и помощью отца. Но у него сердце срывается с места, когда он видит в ее глазах муку. А чем ближе срок погашения кредита, тем эта мука сильнее.
Он не будет ее спрашивать, не будет предлагать помощь. Он сделает это без нее. Потому что ему нужен полноценный работник и сообразительный партнер. Беспокойство ее отвлекает. А они теряют деньги.
Сомов уже звонил и уже дал указания, поэтому сейчас, садясь в кресло возле письменного стола и набирая номер телефона, он хотел уточнить, все ли в порядке. «Абонент временно недоступен», — ответил женский милый голос. Ого, подумал Сомов. Как такое может быть? Даже если этот абонент парится в сауне, даже если он получает «массажные услуги», он отзывается всегда. Из любой позиции, когда набираешь этот номер сотового. Такое могло означать только одно: третьего желания Сомова эта золотая рыбка уже не исполнит никогда.
— Надюша! — крикнул он. — Надюша!
Она прибежала запыхавшись, уже в ночной рубашке, которую он любил больше всего. Она была розовой, с мелкими сердечками по всему полю.
— Что случилось, дорогой? — В ее голосе была тревога. Странное дело, ему всегда нравилось это волнение в ее голосе. Он дорог, он дорог ей. Как это приятно!
— Дай мне сегодняшние московские газеты.
— Что-то случилось? — Она вскинула тонкие брови.
— Хочу узнать, не случилось ли чего.
— Сейчас, — кивнула она и ушла к себе. Она просмотрела газеты, но ничего не нашла такого, что заслуживало бы внимания. Но она не задавала мужу лишних вопросов.
Надюша вернулась быстро, с двумя газетами, которые муж обычно читал без отвращения.
— Спасибо, моя ласочка. — Он чмокнул жену в щеку. — А теперь иди, дай Сомычу еще пошевелить усами.
— Может, чай приготовить? — Она поняла, что Сомыч засидится.
— Ну, если ты уважишь раков и создашь им привычную среду… — Он подмигнул ей, пройдясь рукой по животу.
Жена улыбнулась и вышла, поплотнее закрыв фанерованную дубом дверь.
Она любила этот дом, который они обустроили с любовью. Вообще ее жизнь здесь казалась по-настоящему заповедной. После плясок по миру ей нужна была вот такая норка, признавалась Надюша самой себе. И она ее получила.
Николай Степанович пошуршал страницами и открыл полосу «Криминал». Быстро скользнул глазами сверху вниз. Взгляд не зацепился ни за что. Потом развернул другую газету, опять ничего.
Странное чувство, похожее на легкое разочарование, зашевелилось у него внутри. Неужели он так остро хотел, сам того не подозревая, найти то, чего опасался и чего, оказывается, так страстно желал?
Интересно, только ли они двое знали тайну, которую каждый из них унесет с собой в могилу? Он надеется, что так.
Сводный брат — вот кто задолжал ему три желания. Сомыч не хотел даже вспоминать о той истории. Нет, нет, нет, он мотал головой. Нет, потому что тогда в сотый или в тысячный раз ему придется объяснять себе, почему он тогда помог брату… Только он мог устроить такую баллистическую экспертизу, отвечая на мольбы собственной матери. Только он знал, как могла пройти пуля, выпущенная из ружья брата в чужое тело, и только он мог объяснить, что она так не могла пройти. . А стало быть, брат ни при чем.
Он снова набрал номер сотового. И снова — «абонент временно недоступен».
Сомов пожал плечами. Если даже он «в поле», как брат называл горячие точки в сопредельных государствах и в не слишком сопредельных, где горы оружия, а стало быть, и горы денег, то ведь у его сотового «роуминг по всему миру», как вещает реклама. Остается только надеяться, что он успел сделать указания и кредиторы не попытаются залезть к Ульяне под юбку…
Чтобы все-таки услышать чей-то дальний голос и унять разгулявшиеся нервы, Сомов набрал номер Кузьмина.
— Здорово, Мишатый, наконец-то я достал тебя, — пробасил Сомов, называя приятеля давним студенческим именем, когда никто никого по-человечески не называл, считая, что можно умереть со скуки, общаясь с Мишкой, Колькой, Васькой.
— Рад слышать, Сомыч. Какова заповедная жизнь?
— Какие места, такая и жизнь, — привычно пошутил Сомов. — У тебя-то как? Все поете?
— О, бери выше. Мы уже руководим. Моя жена теперь руководитель Ансамбля духовной музыки, — удовлетворенно, со смешком, пророкотал Кузьмин.
— Слушай, кажется, я понимаю, откуда ветер дует.
— Нет, она сама захотела. Это не от друга сердца моей первой жены. Хотя кое в чем моя певица консультировалась с ним.
— Ты, Кузьмин, великий дипломат. Ты просто Чичерин.
— Нет, он был одинокий странник. Бери выше. Талей-ран! — самодовольно произнес Кузьмин. — Он понимал, как обращаться с женщинами.
— Так устроиться, чтобы все бывшие не расплевались, а пели хором, это поискать.
— Не пытайся, не найдешь. Но ты звонишь вряд ли для того, чтобы восхититься моими талантами. Что-то случилось?
— Да нет, просто хотел услышать жизнеутверждающий дружеский баритон.
— Как там моя красавица? — спросил Кузьмин. — Бегает вокруг пруда?
— Ищет момент, когда снова может его обрыбить, сомов хочет запустить.
— Не боишься, Сомов? Еще утопит.
— Пока не боюсь, потому что сама еще не вынырнула.
— Ты про кредит? — Голос Кузьмина стал серьезным. — Я ей предлагал помочь рассчитаться, но она упирается. Я сам свел ее с кредитором, но он, конечно, поганец. — Было слышно, как Кузьмин заскрежетал зубами. — Но она уперлась рогом, мол, сама погорела, сама и выкручусь. — Он вздохнул. — Что ж, позиция. Сам такой.
— Она выкрутится, — усмехнулся Сомов. — Я проконтролирую.
— Спасибо, друг мой Сомыч. Когда Ульяна едет в Лондон на конференцию?
— В конце августа. Все документы готовы.
— Рад за нее. Вся в меня, да?
Сомов кивал, поражаясь неистребимым довольством собой этого человека, и самое странное, что это довольство не было неприятным для других. Напротив, оно было заразительным. Этот человек обладал какой-то необыкновенной энергетикой даже в свои пятьдесят два года, словно он нисколько не истощился за прожитые восемнадцать тысяч дней, как он сам однажды подсчитал. И добавил, глядя на потрясенного друга Сомыча: «И столько же ночей. Ты понимаешь, о чем я говорю, а, Сомыч?» И расхохотался, как мальчишка.
— Тебе бы только хвастаться, — проворчал Сомыч, привычно исполняя свою роль недоверчивого и ворчливого друга еще с институтских времен, когда роли распределяются и остаются неизменными на всю жизнь, как бы ни менялась сама эта жизнь.
— Ладно, не шевели усами, рыбам положено молчать, — засмеялся Кузьмин. — Привет жене Надюше, а моей дочери скажи, что я жду ее в своей московской берлоге. Я один-одинешенек. Моя певица на гастролях.
Сомов положил трубку и уставился на аппарат. Значит, и Кузьмин ничего потрясающего основы московского бытия не слышал. Иначе сказал бы. Он не знал, что тот — его братишка, хоть и сводный. Но вообще-то Кузьмин знал, каков тот…
14
Этот день у Романа Купцова выдался везучий. Егерь показал ему места, которые и не снились, не сравнить ни с вологодскими лесами, ни с архангельскими — нетронутая тайга, побывав в которой начинаешь чувствовать себя таким же исполином, как сосны и ели, пронзившие своими пиками столетия. Такой лес не давит на человека, напротив, он вселяет в него веру в собственные силы, своим примером, что ли… Он не знал, но, и без того уверенный в себе человек, он почувствовал себя сверхмогучим. А когда ему удалось взять на тяге птиц, о которых мечтал, когда наслушался хорканья вальдшнепов, а его ягдташ отяготился добычей, он не сомневался, что ему делать и как поступить.
Он явится к Ульяне нынешним вечером и не уйдет до тех пор, пока она не сдастся. Она покажет ему ружье, и он увидит номер на стволе, заветный, вожделенный номер. Кто, если не он, внук предприимчивого Филиппа Купцова, способного заработать деньги и захотеть положить их в швейцарский банк, не заберет их оттуда?
При этой мысли его грудь сама собой расправилась. Он сам небедный по нынешним временам человек, вполне достоин своих предков.
У него счет в швейцарском банке. Гм… звучит недурственно. И что же, какая-то деревенская Артемида может ему в этом помешать? Черта с два!
Они с егерем возвращались на «мотане» и без умолку болтали. Они сошлись характерами, и еще раз Купцов поразился тонкости хозяина заказника, Сомова. Так чувствовать людей, как он, — половина успеха. Пошли он с ним того парня, который встречал, все удовольствие пропало бы.
— А Сомыч нас всех тестирует, прежде чем взять на работу, — объяснил егерь. — У нас парни и языки знают, английский и немецкий, — все, кто с иностранцами работает. Когда корейцы приезжали, он из Москвы выписал мужика. Тот доволен остался. Сомыч не жадный. К нему все готовы наняться.
— А Ульяна Михайловна? Что у нее за функции?
— О-о! — Егерь поцокал языком. — Если бы так все мужики стреляли, как она… Без промаха. Мастер спорта. Да ей есть в кого. Ее отец заправлял здесь до Сомыча. А она — единственная дочка, потому он научил ее всему, чему научил бы сына. А на мотонартах как гоняет…
— Но ее держат для чего-то еще? — Купцов прищурился.
— Не-ет, с этим у нее не проскочишь. Бывает, приедут мужички и давай подбиваться. Она так врежет взглядом, что даже пьяный сообразиловку включает. А вообще-то она для Сомыча генератор.
— То есть?
— Идей. Все, что у нас коммерческого, — это она придумала. Вот только с прудом прокол вышел. Но тут уж форсмажорные обстоятельства, тут ни с кого не слупишь. Она знаете о чем жалеет? Что не застраховала пруд и каждую рыбину в отдельности. — Парень засмеялся.
— А это был ее собственный пруд?
— Да, частное предприятие. Она свои деньги туда втюхала.
Купцов еще раз убедился, что верно понял причину ее желания продать ружье.
— А сейчас чем ее отец занимается?
— Он большими делами ворочает в Москве. — И егерь значительно поднял палец вверх. — Но она строптивая.
— Так что же, такая умная, красивая и без мужчины?
— Не нашелся еще тот, кто окольцевал бы нашу птичку.
— Понятно, — сказал Роман, а сердце его забилось ровнее, ему понравилось, что никому еще не удалось то, чего, кажется, хочется ему.
«Что, на самом деле? — поинтересовался он у себя. — Тебе не надоело жениться? Но не о женитьбе речь…»
«Мотаня» остановилась в дальнем углу станции, выплюнула мужиков и, запыхтев в последний раз, успокоилась.
Купцов простился с егерем, заверив его, что найдет дорогу в теремок один, и пошагал в темноту. Вдали виднелись гирлянды огней заказника, где-то лаяли собаки, кем-то потревоженные, может, той же, кстати, «мотаней».
Он собирался положить добычу в морозильник и забрать с собой в Москву.
В гостинице поселялись новенькие охотники, скрипели половицы под тяжестью грузных мужиков, собаки, пара красных сеттеров, пренебрежительно поглядывали на окружающих. Роману показалось, что они даже губы скривили, как люди. Их хозяин, такой же поджарый, как сеттеры, с бородкой клинышком, суетился возле рюкзаков, бубня себе под нос:
— Это с питанием для Долли и Козочки, а это… — Дальше Купцов не разобрал.
Экипировка у новеньких была отменная, а когда он взглянул через окно на освещенный задний двор, то увидел два джипа — один громадина «тахо», а второй «эксплорер». Да, живут в этих краях, не тужат. Или это москвичи? Он привстал на цыпочки, чтобы взглянуть на номера, но ему не пришлось напрягаться. Потому что хозяин сеттеров бросил на стойку паспорт и сказал:
— Мы все из одного дома. Так что пишите: Киров, а дальше как у них. Квартира двадцать семь. — Он торопливо засунул паспорт в карман и взял собак на сворку.
Значит, это в областном центре такие крутаки. Что ж, можно понять — лесов немерено до сих пор, и если с умом заниматься древесиной, то это окажется повыгоднее его цемента. А вчера, просматривая на ночь местную газету, он сделал для себя настоящее открытие — шведская фирма именно здесь размещает свои заказы и продает их в своем громадном фирменном магазине под Москвой. А какая-то крошечная прежде фабрика подрядилась отшивать куртки для Штатов. Ясное дело, за о-очень маленькие доллары. Но ведь нашли выход здешние люди. Молодцы.
Полный энергии, Роман поднялся к себе в номер, уложил на холод добычу, быстро принял душ, переоделся в свежие джинсы и куртку. Он понравился себе в зеркале, которое тоже было вправлено в резную рамку — по ее полю бежали куницы, догоняя друг друга. Охотников, как заметил с улыбкой Купцов, резчик не изобразил.
Про этого резчика егерь тоже ему рассказал. Был такой, из Западной Украины, прежде работал на лесоскладе, а потом так и остался здесь, когда склад закрыли. Сомыч нанял его, когда строили дома для заказника. А потом приехал кто-то из Москвы и поманил с собой. Ему нужно было отделать дом. Говорят, мужик писал Сомычу, зарабатывает здорово, уже и себе домишко строит, причем не самый хилый.
Еще раз взглянув на себя в зеркало, вернув на место прядь волос со лба, Купцов вышел.
Дом Ульяны Кузьминой стоял недалеко от дома Сомовых. Он был такой же аккуратный, под такой же бордовой крышей, из таких же оцилиндрованных бревен. Но чуть меньше. Калитка не заперта, а на деревянный столб накинута цепь вроде велосипедной. Замка не было, и Роман откинул цепь, открыл ворота.
Он огляделся — в слабом свете уличного фонаря он уловил зеленеющий газон и не заметил даже следа грядок. Он прошел по дорожке из крупных коричневых плиток к крыльцу, на двери тоже не было замка. Да и света в доме нет. Стало быть, она… там?
Внезапно он представил себе Ульяну, которая сейчас, наверное, лежит в постели. Он ощутил внезапный жар внутри. Нет, он не за этим сюда явился. За номером на ствольной трубке, вот это должно его волновать сейчас, а не женские прелести новоявленной Артемиды.
Но ведь влекут, черт возьми, и манят!
Роман легонько потянул на себя дверь и с удивлением обнаружил, что она поддалась. Ульяна не запирается на ночь? Вот это да! До чего хорошо ощущать себя в безопасности! Он бы тоже не отказался. Но если честно, то по привычке все равно заперся бы на ночь.
Он явится к Ульяне нынешним вечером и не уйдет до тех пор, пока она не сдастся. Она покажет ему ружье, и он увидит номер на стволе, заветный, вожделенный номер. Кто, если не он, внук предприимчивого Филиппа Купцова, способного заработать деньги и захотеть положить их в швейцарский банк, не заберет их оттуда?
При этой мысли его грудь сама собой расправилась. Он сам небедный по нынешним временам человек, вполне достоин своих предков.
У него счет в швейцарском банке. Гм… звучит недурственно. И что же, какая-то деревенская Артемида может ему в этом помешать? Черта с два!
Они с егерем возвращались на «мотане» и без умолку болтали. Они сошлись характерами, и еще раз Купцов поразился тонкости хозяина заказника, Сомова. Так чувствовать людей, как он, — половина успеха. Пошли он с ним того парня, который встречал, все удовольствие пропало бы.
— А Сомыч нас всех тестирует, прежде чем взять на работу, — объяснил егерь. — У нас парни и языки знают, английский и немецкий, — все, кто с иностранцами работает. Когда корейцы приезжали, он из Москвы выписал мужика. Тот доволен остался. Сомыч не жадный. К нему все готовы наняться.
— А Ульяна Михайловна? Что у нее за функции?
— О-о! — Егерь поцокал языком. — Если бы так все мужики стреляли, как она… Без промаха. Мастер спорта. Да ей есть в кого. Ее отец заправлял здесь до Сомыча. А она — единственная дочка, потому он научил ее всему, чему научил бы сына. А на мотонартах как гоняет…
— Но ее держат для чего-то еще? — Купцов прищурился.
— Не-ет, с этим у нее не проскочишь. Бывает, приедут мужички и давай подбиваться. Она так врежет взглядом, что даже пьяный сообразиловку включает. А вообще-то она для Сомыча генератор.
— То есть?
— Идей. Все, что у нас коммерческого, — это она придумала. Вот только с прудом прокол вышел. Но тут уж форсмажорные обстоятельства, тут ни с кого не слупишь. Она знаете о чем жалеет? Что не застраховала пруд и каждую рыбину в отдельности. — Парень засмеялся.
— А это был ее собственный пруд?
— Да, частное предприятие. Она свои деньги туда втюхала.
Купцов еще раз убедился, что верно понял причину ее желания продать ружье.
— А сейчас чем ее отец занимается?
— Он большими делами ворочает в Москве. — И егерь значительно поднял палец вверх. — Но она строптивая.
— Так что же, такая умная, красивая и без мужчины?
— Не нашелся еще тот, кто окольцевал бы нашу птичку.
— Понятно, — сказал Роман, а сердце его забилось ровнее, ему понравилось, что никому еще не удалось то, чего, кажется, хочется ему.
«Что, на самом деле? — поинтересовался он у себя. — Тебе не надоело жениться? Но не о женитьбе речь…»
«Мотаня» остановилась в дальнем углу станции, выплюнула мужиков и, запыхтев в последний раз, успокоилась.
Купцов простился с егерем, заверив его, что найдет дорогу в теремок один, и пошагал в темноту. Вдали виднелись гирлянды огней заказника, где-то лаяли собаки, кем-то потревоженные, может, той же, кстати, «мотаней».
Он собирался положить добычу в морозильник и забрать с собой в Москву.
В гостинице поселялись новенькие охотники, скрипели половицы под тяжестью грузных мужиков, собаки, пара красных сеттеров, пренебрежительно поглядывали на окружающих. Роману показалось, что они даже губы скривили, как люди. Их хозяин, такой же поджарый, как сеттеры, с бородкой клинышком, суетился возле рюкзаков, бубня себе под нос:
— Это с питанием для Долли и Козочки, а это… — Дальше Купцов не разобрал.
Экипировка у новеньких была отменная, а когда он взглянул через окно на освещенный задний двор, то увидел два джипа — один громадина «тахо», а второй «эксплорер». Да, живут в этих краях, не тужат. Или это москвичи? Он привстал на цыпочки, чтобы взглянуть на номера, но ему не пришлось напрягаться. Потому что хозяин сеттеров бросил на стойку паспорт и сказал:
— Мы все из одного дома. Так что пишите: Киров, а дальше как у них. Квартира двадцать семь. — Он торопливо засунул паспорт в карман и взял собак на сворку.
Значит, это в областном центре такие крутаки. Что ж, можно понять — лесов немерено до сих пор, и если с умом заниматься древесиной, то это окажется повыгоднее его цемента. А вчера, просматривая на ночь местную газету, он сделал для себя настоящее открытие — шведская фирма именно здесь размещает свои заказы и продает их в своем громадном фирменном магазине под Москвой. А какая-то крошечная прежде фабрика подрядилась отшивать куртки для Штатов. Ясное дело, за о-очень маленькие доллары. Но ведь нашли выход здешние люди. Молодцы.
Полный энергии, Роман поднялся к себе в номер, уложил на холод добычу, быстро принял душ, переоделся в свежие джинсы и куртку. Он понравился себе в зеркале, которое тоже было вправлено в резную рамку — по ее полю бежали куницы, догоняя друг друга. Охотников, как заметил с улыбкой Купцов, резчик не изобразил.
Про этого резчика егерь тоже ему рассказал. Был такой, из Западной Украины, прежде работал на лесоскладе, а потом так и остался здесь, когда склад закрыли. Сомыч нанял его, когда строили дома для заказника. А потом приехал кто-то из Москвы и поманил с собой. Ему нужно было отделать дом. Говорят, мужик писал Сомычу, зарабатывает здорово, уже и себе домишко строит, причем не самый хилый.
Еще раз взглянув на себя в зеркало, вернув на место прядь волос со лба, Купцов вышел.
Дом Ульяны Кузьминой стоял недалеко от дома Сомовых. Он был такой же аккуратный, под такой же бордовой крышей, из таких же оцилиндрованных бревен. Но чуть меньше. Калитка не заперта, а на деревянный столб накинута цепь вроде велосипедной. Замка не было, и Роман откинул цепь, открыл ворота.
Он огляделся — в слабом свете уличного фонаря он уловил зеленеющий газон и не заметил даже следа грядок. Он прошел по дорожке из крупных коричневых плиток к крыльцу, на двери тоже не было замка. Да и света в доме нет. Стало быть, она… там?
Внезапно он представил себе Ульяну, которая сейчас, наверное, лежит в постели. Он ощутил внезапный жар внутри. Нет, он не за этим сюда явился. За номером на ствольной трубке, вот это должно его волновать сейчас, а не женские прелести новоявленной Артемиды.
Но ведь влекут, черт возьми, и манят!
Роман легонько потянул на себя дверь и с удивлением обнаружил, что она поддалась. Ульяна не запирается на ночь? Вот это да! До чего хорошо ощущать себя в безопасности! Он бы тоже не отказался. Но если честно, то по привычке все равно заперся бы на ночь.