— Чайку выпьешь? — кивнул он на серебристый чайник с кипятком, на боку которого токовал глухарь. Заварочный тоже не прост — на боку изображен здоровенный бурый медведь, заламывающий косулю.
— Нет, спасибо. — Ульяна села напротив и подперла голову руками. — Ну, валяйте, уговаривайте.
— Вот уж нет, — фыркнул он. — Пускай другой дурак найдется тебя уговаривать. Я и с прудом этим твоим почему не стал уговаривать? Почему? — Он поднял вверх палец, а его лицо засветилось гордостью за себя. — Потому что знаю, что такое Ульяна Кузьмина. Помнится, у меня в свое время была одна кобылка в хозяйстве, ох и хороша, но норовиста. Кто только не пытался с ней справиться. Ничего не выходило. Я тоже отказался. Потом приехал парнишка-охотовед на практику. Ничего такого, обычный, ну не метр с кепкой, конечно, да как все ваши — борода козликом, камуфляж на всех местах. — Он подмигнул ей, а Ульяна рассмеялась, она знала, на что намекает Сомыч, и прыснула.
В прошлом году явился к ним один практикант, татуированный под камуфляж. Разделся перед купанием, а Сомыч его увидел и как заорет: «Ты куда в наш пруд в костюме! А ну снимай!» Бедняга с перепугу трусы сдернул, потому что больше ничего на нем не было, он и так все снял. Вот тогда Сомыч чуть не рухнул — стоял парень, оказывается, в чем мать родила.
«Ты что… в камуфляже родился?» Он не отрывал глаз от его причинного места, не в силах понять, откуда там-то камуфляж? Потом никак не мог понять, что это мода пошла такая.
«Ну а боли-то, боли сколько!» — крутил он головой потом три дня.
— Так ты понимаешь, забрал тот малый, он-то был в нормальном камуфляже, кобылкину душу! Объездил!
Ульяна хмыкнула и положила ногу на ногу. Острый носок ковбойского сапожка дернулся вверх.
— Ничего, ничего. Не волнуйся, и на тебя тоже кто-то найдется. Еще не вечер над северной тайгой.
— Да нет вроде. Утро, Сомыч. Ох, утро. А с ним… — Она покрутила головой.
— А с ним знаю, что начинается. Самоедство, да?
— Ну, можете и так назвать.
— Долг чести. Как в картах, да?
— Хотя бы.
— Кстати, вечером заходи, пульку распишем.
— Четвертый нужен.
— Найдем. — Он подмигнул.
— Нет, спасибо. Настроение не то. — Она покачала головой. — Ладно, начинайте учить жить.
— Черт лысый пускай тебя учит.
— Вы про отца моего, что ли?
— Ох, Улей, он, конечно, лысый, но чертом я бы его не назвал. Он мой друг. Ладно. Ты мне вот что скажи. Ты всерьез решила продать ружье? — Николай Степанович отодвинул стакан, на донышке которого в желтоватой чайной лужице плавал выжатый ломтик лимона.
— Да, правда.
— Хочешь целиком покрыть долг? — с сомнением спросил Сомов.
— Ружье того стоит.
— Но ведь оно — отцовский подарок! Ульяна пожала плечами:
— Жизнь тоже отцовский подарок. Она дороже.
— А что, так круто, да? — Сомов уставился на нее не мигая, пытаясь сообразить, что именно она имеет в виду.
— Ага. Кредитор… — Она покачала головой.
— Но ведь отец поручился.
— Не стану же я его подставлять. Сама сделала глупость, сама буду и расплачиваться.
— Но я не думаю, что кто-то попробует из-за этих тысяч тебя жизни лишить.
— Знаете, иногда лучше жизни лишиться, чем себя съесть живьем.
— И то верно. Ну что ж, если решила, я предлагаю тебе хороший ход. — Он подмигнул. — Оч-чень современный.
— Повесить объявление на сайт в Интернете? — спросила Ульяна, пристально глядя в довольное лицо Сомыча. Совершенно ясно, он гордится своей догадкой.
— Ну, ты, дева, даешь. Ничем тебя не удивишь. Она пожала плечами:
— Так я уже его повесила туда.
— На чей же сайт?
— На свой. «Русское сафари — „Ужма“». Но если еще и на ваш сайт, «Заказник», буду благодарна.
— Слава Богу, хоть что-то я могу для тебя сделать.
— Спасибо.
— Знаешь, это хороший ход. На ружье клюнет тот, кто на самом деле знает толк в оружии. И понимает, что ему предлагают.
— Какой ваш процент заложим в цену ружья?
— Я бы, конечно, вообще ничего мог не брать, но…
— Бизнес есть бизнес. Бизнесу скучно без коммерции, Николай Степанович.
— С тебя минимальный. Не боись. Продашь — разберемся. Может, я с тебя и не деньгами возьму. — внезапно вытянувшееся лицо Ульяны, он быстро замахал руками: — Нет нет, нет! Люблю жену! Люблю только жену!
Ульянино лицо расслабилось, она расхохоталась.
— Слушай, по-моему, тебя на самом деле достали, ты уж слишком настороженная. Такая ты обычно бываешь на охоте.
Она молча улыбнулась и кивнула:
— Да, я перенапряглась из-за долга. И потом, — она пожала плечами, обтянутыми шерстяной рубашкой в черно-красную клетку, которую купила в Москве, в дорогом охотничьем магазине, и которая ей ужасно шла, — когда слышишь такое не в первый раз…
Пришла очередь Николая Степановича напрячься.
— Я никогда ничего тебе…
— Да нет! — Точно так же, как он сам только что отмахивался от возможных подозрений и неверного толкования слов, Ульяна замахала руками. — Не вы, конечно, не вы!
— Слава Богу. А то уж я подумал, на старика…
— Это вы-то старик? Спросите свою Надюшу.
— Ну… — гордо протянул он и поднял нос кверху. Потом серьезно посмотрел на нее и сказал: — Эх, Ульяна, так мы уж устроены, мужики. Что мы перво-наперво видим, глядя на женщину? А уж тем более когда даем ей кучу бабок в долг? Мы видим сперва ноги. Они у тебя длинные и красивые. — Она поменяла положение ног — другая оказалась сверху — и по-прежнему качала носком ковбойского коричневого сапога. — Видишь, и вторая нога у тебя такая же красивая. Потом мы видим…
— Можете не рассказывать. Анатомию я учила в институте, на ветеринарии.
Он удивленно посмотрел на нее:
— Но ведь на ветеринарии ты учила анатомию животных?
— В самый раз. Потому что мужчины ведут себя как животные по отношению к женщине. — Ульяна вся ощетинилась, казалось, даже волосы на затылке вздыбились. Она провела рукой по голове, приглаживая их, но волосинки тянулись за рукой, наэлектризованные, и Сомов засмеялся:
— Слушай, если тебе приделать пропеллер, ты можешь летать. У тебя с электричеством все в порядке.
Ульяна засмеялась:
— Извини, Сомыч.
— Но несмотря на то что я мужик, я хочу тебе сказать: мысль о пруде с карпами была очень хороша и своевременна. — Он поерзал на стуле. Стул был новый и никак не отозвался на выходку грузного тела Сомыча. — Я думаю, к этому надо обязательно вернуться, со временем. Тогда «Русское сафари» станет приглашать народ не только на охоту, но и на рыбалку. А то читаешь разные объявления — приглашаем на рыбалку в Финляндию, в Ирландию, а почему не сюда, в Ужму? Тем более что оттуда не повезешь улов, а у нас-то можно и закоптить, и засолить, и с собой увезти.
— Я ведь так и хотела. Я думала, мы откроем ресторан-барбекю. Рыба и дичь на сафари. Но этот дождь! Иногда я начинаю сомневаться, что это на самом деле дождь, а не мой кредитор, который решил разорить меня. Вытряхнуть из меня акции взамен долга и стать хозяином.
— А он что, предлагал тебе такое? — Сомыч забеспокоился, потому что он был непосредственным партнером Ульяны.
— Пока нет, но еще срок не вышел. У меня есть кое-какое время.
— Знаешь, это все-таки был дождь. — Он вздохнул. — А ведь в Америке ты могла бы подать в суд и выиграть!
— На кого подать в суд? На дождь? На небо? — вскинулась Ульяна, хотя у нее тоже бродила в голове такая мысль. Более того, она даже сохранила заключения лабораторного анализа, который сделал санитарный врач, вызванный с городской санэпидстанции.
— Ты никогда не читала, как образуются кислотные дожди?
— Н-нет. Я читала, как образуются рыбные дожди. Денежные…
— Эх, если бы да вместо кислотного пролился на наш пруд денежный дождь! Вот тогда бы мы…
— Размечтались, — усмехнулась Ульяна.
Зазвонил телефон, Сомов взял трубку, потом прикрыл ее рукой и сказал Ульяне:
— Команда выехала, они будут на станции через два часа. Поезжай. Считай, про сайт договорились. — Он подмигнул ей и проводил взглядом, не переставая восхищаться тем, какой щедрой оказалась природа, трудясь над ее телом. Да и головой, между прочим, тоже природа не пренебрегла. В Ульяне Кузьминой сошлось все. Только вот для женщины, считал Сомов, ума у нее малость перебор, сам он не хотел бы иметь такую жену. Впрочем, кто знает, может, найдется кто-то и на такую, управится.
5
— Нет, спасибо. — Ульяна села напротив и подперла голову руками. — Ну, валяйте, уговаривайте.
— Вот уж нет, — фыркнул он. — Пускай другой дурак найдется тебя уговаривать. Я и с прудом этим твоим почему не стал уговаривать? Почему? — Он поднял вверх палец, а его лицо засветилось гордостью за себя. — Потому что знаю, что такое Ульяна Кузьмина. Помнится, у меня в свое время была одна кобылка в хозяйстве, ох и хороша, но норовиста. Кто только не пытался с ней справиться. Ничего не выходило. Я тоже отказался. Потом приехал парнишка-охотовед на практику. Ничего такого, обычный, ну не метр с кепкой, конечно, да как все ваши — борода козликом, камуфляж на всех местах. — Он подмигнул ей, а Ульяна рассмеялась, она знала, на что намекает Сомыч, и прыснула.
В прошлом году явился к ним один практикант, татуированный под камуфляж. Разделся перед купанием, а Сомыч его увидел и как заорет: «Ты куда в наш пруд в костюме! А ну снимай!» Бедняга с перепугу трусы сдернул, потому что больше ничего на нем не было, он и так все снял. Вот тогда Сомыч чуть не рухнул — стоял парень, оказывается, в чем мать родила.
«Ты что… в камуфляже родился?» Он не отрывал глаз от его причинного места, не в силах понять, откуда там-то камуфляж? Потом никак не мог понять, что это мода пошла такая.
«Ну а боли-то, боли сколько!» — крутил он головой потом три дня.
— Так ты понимаешь, забрал тот малый, он-то был в нормальном камуфляже, кобылкину душу! Объездил!
Ульяна хмыкнула и положила ногу на ногу. Острый носок ковбойского сапожка дернулся вверх.
— Ничего, ничего. Не волнуйся, и на тебя тоже кто-то найдется. Еще не вечер над северной тайгой.
— Да нет вроде. Утро, Сомыч. Ох, утро. А с ним… — Она покрутила головой.
— А с ним знаю, что начинается. Самоедство, да?
— Ну, можете и так назвать.
— Долг чести. Как в картах, да?
— Хотя бы.
— Кстати, вечером заходи, пульку распишем.
— Четвертый нужен.
— Найдем. — Он подмигнул.
— Нет, спасибо. Настроение не то. — Она покачала головой. — Ладно, начинайте учить жить.
— Черт лысый пускай тебя учит.
— Вы про отца моего, что ли?
— Ох, Улей, он, конечно, лысый, но чертом я бы его не назвал. Он мой друг. Ладно. Ты мне вот что скажи. Ты всерьез решила продать ружье? — Николай Степанович отодвинул стакан, на донышке которого в желтоватой чайной лужице плавал выжатый ломтик лимона.
— Да, правда.
— Хочешь целиком покрыть долг? — с сомнением спросил Сомов.
— Ружье того стоит.
— Но ведь оно — отцовский подарок! Ульяна пожала плечами:
— Жизнь тоже отцовский подарок. Она дороже.
— А что, так круто, да? — Сомов уставился на нее не мигая, пытаясь сообразить, что именно она имеет в виду.
— Ага. Кредитор… — Она покачала головой.
— Но ведь отец поручился.
— Не стану же я его подставлять. Сама сделала глупость, сама буду и расплачиваться.
— Но я не думаю, что кто-то попробует из-за этих тысяч тебя жизни лишить.
— Знаете, иногда лучше жизни лишиться, чем себя съесть живьем.
— И то верно. Ну что ж, если решила, я предлагаю тебе хороший ход. — Он подмигнул. — Оч-чень современный.
— Повесить объявление на сайт в Интернете? — спросила Ульяна, пристально глядя в довольное лицо Сомыча. Совершенно ясно, он гордится своей догадкой.
— Ну, ты, дева, даешь. Ничем тебя не удивишь. Она пожала плечами:
— Так я уже его повесила туда.
— На чей же сайт?
— На свой. «Русское сафари — „Ужма“». Но если еще и на ваш сайт, «Заказник», буду благодарна.
— Слава Богу, хоть что-то я могу для тебя сделать.
— Спасибо.
— Знаешь, это хороший ход. На ружье клюнет тот, кто на самом деле знает толк в оружии. И понимает, что ему предлагают.
— Какой ваш процент заложим в цену ружья?
— Я бы, конечно, вообще ничего мог не брать, но…
— Бизнес есть бизнес. Бизнесу скучно без коммерции, Николай Степанович.
— С тебя минимальный. Не боись. Продашь — разберемся. Может, я с тебя и не деньгами возьму. — внезапно вытянувшееся лицо Ульяны, он быстро замахал руками: — Нет нет, нет! Люблю жену! Люблю только жену!
Ульянино лицо расслабилось, она расхохоталась.
— Слушай, по-моему, тебя на самом деле достали, ты уж слишком настороженная. Такая ты обычно бываешь на охоте.
Она молча улыбнулась и кивнула:
— Да, я перенапряглась из-за долга. И потом, — она пожала плечами, обтянутыми шерстяной рубашкой в черно-красную клетку, которую купила в Москве, в дорогом охотничьем магазине, и которая ей ужасно шла, — когда слышишь такое не в первый раз…
Пришла очередь Николая Степановича напрячься.
— Я никогда ничего тебе…
— Да нет! — Точно так же, как он сам только что отмахивался от возможных подозрений и неверного толкования слов, Ульяна замахала руками. — Не вы, конечно, не вы!
— Слава Богу. А то уж я подумал, на старика…
— Это вы-то старик? Спросите свою Надюшу.
— Ну… — гордо протянул он и поднял нос кверху. Потом серьезно посмотрел на нее и сказал: — Эх, Ульяна, так мы уж устроены, мужики. Что мы перво-наперво видим, глядя на женщину? А уж тем более когда даем ей кучу бабок в долг? Мы видим сперва ноги. Они у тебя длинные и красивые. — Она поменяла положение ног — другая оказалась сверху — и по-прежнему качала носком ковбойского коричневого сапога. — Видишь, и вторая нога у тебя такая же красивая. Потом мы видим…
— Можете не рассказывать. Анатомию я учила в институте, на ветеринарии.
Он удивленно посмотрел на нее:
— Но ведь на ветеринарии ты учила анатомию животных?
— В самый раз. Потому что мужчины ведут себя как животные по отношению к женщине. — Ульяна вся ощетинилась, казалось, даже волосы на затылке вздыбились. Она провела рукой по голове, приглаживая их, но волосинки тянулись за рукой, наэлектризованные, и Сомов засмеялся:
— Слушай, если тебе приделать пропеллер, ты можешь летать. У тебя с электричеством все в порядке.
Ульяна засмеялась:
— Извини, Сомыч.
— Но несмотря на то что я мужик, я хочу тебе сказать: мысль о пруде с карпами была очень хороша и своевременна. — Он поерзал на стуле. Стул был новый и никак не отозвался на выходку грузного тела Сомыча. — Я думаю, к этому надо обязательно вернуться, со временем. Тогда «Русское сафари» станет приглашать народ не только на охоту, но и на рыбалку. А то читаешь разные объявления — приглашаем на рыбалку в Финляндию, в Ирландию, а почему не сюда, в Ужму? Тем более что оттуда не повезешь улов, а у нас-то можно и закоптить, и засолить, и с собой увезти.
— Я ведь так и хотела. Я думала, мы откроем ресторан-барбекю. Рыба и дичь на сафари. Но этот дождь! Иногда я начинаю сомневаться, что это на самом деле дождь, а не мой кредитор, который решил разорить меня. Вытряхнуть из меня акции взамен долга и стать хозяином.
— А он что, предлагал тебе такое? — Сомыч забеспокоился, потому что он был непосредственным партнером Ульяны.
— Пока нет, но еще срок не вышел. У меня есть кое-какое время.
— Знаешь, это все-таки был дождь. — Он вздохнул. — А ведь в Америке ты могла бы подать в суд и выиграть!
— На кого подать в суд? На дождь? На небо? — вскинулась Ульяна, хотя у нее тоже бродила в голове такая мысль. Более того, она даже сохранила заключения лабораторного анализа, который сделал санитарный врач, вызванный с городской санэпидстанции.
— Ты никогда не читала, как образуются кислотные дожди?
— Н-нет. Я читала, как образуются рыбные дожди. Денежные…
— Эх, если бы да вместо кислотного пролился на наш пруд денежный дождь! Вот тогда бы мы…
— Размечтались, — усмехнулась Ульяна.
Зазвонил телефон, Сомов взял трубку, потом прикрыл ее рукой и сказал Ульяне:
— Команда выехала, они будут на станции через два часа. Поезжай. Считай, про сайт договорились. — Он подмигнул ей и проводил взглядом, не переставая восхищаться тем, какой щедрой оказалась природа, трудясь над ее телом. Да и головой, между прочим, тоже природа не пренебрегла. В Ульяне Кузьминой сошлось все. Только вот для женщины, считал Сомов, ума у нее малость перебор, сам он не хотел бы иметь такую жену. Впрочем, кто знает, может, найдется кто-то и на такую, управится.
5
По обеим сторонам дороги, выложенной бетонными плитами, за что дорогу, ведущую к станции, в народе называли бетонкой, стоял густой лес. Зелень елей и сосен кое-где заштрихована белым — это стволы берез. Осенью на яркой зелени то тут, то там вспыхивают гроздья рябины и калины. А сейчас, в самом начале весны, сплошная стена хвойной зелени.
«Уазик», за рулем которого сидела Ульяна Кузьмина, тоже был зеленого цвета, он свежий, из последних, больше похожий на джип и довольно дорогой. Краски на него заводчане не пожалели, выкрасили «металликом», и кузов машины отливал блеском. Конечно, за рулем настоящего джипа сидеть куда приятнее. Ульяна водила и джипы, но только «уазик» способен проехать до самого поля, на котором завтра встанут охотники с ружьями. Интересно, кто приедет сегодня? Судя по тому, что они на поезде, а не на своих машинах, наверняка пенсионеры. Что ж, даже неплохо, с ними меньше хлопот. Они не привыкли к разным услугам за свою жизнь, и им нужно только три «р». Фу, эта Зинаида Сергеевна заразила ее своей считалкой. А что поделаешь, если правда? Ружье, речка, рюмка. Все это они получат. Вот когда приезжают «новые», то им подавай, как они выражаются, всю инфраструктуру. Это тоже есть, но, как она им объясняет с дежурной сладкой улыбочкой, в которую ее губы сами собой складываются из-за слишком частых ответов, «в пределах разумной достаточности». Надо сказать, редко кто рисковал докопаться до пределов этой разумной достаточности, поскольку ее улыбка сменялась таким неприступным выражением лица., что задавать лишние вопросы равноценно желанию кинуться под поезд, который вылетает из-за поворота к их станции.
Ульяна придавила носком сапога педаль газа, машина взрыкнула и понеслась, подпрыгивая на стыках плит. Подвеска жесткая, как и у старой модели «уазика», отметила она, в очередной раз подпрыгнув и ощутив это на собственном теле. «Ничего, не пешком идешь», — говорил ей отец, когда усаживал ее в детстве на заднее сиденье мотоцикла с коляской. Как давно это было! Так давно как будто и не с ней.
Они жили в селе, мимо которого она только что проехала. Именно мимо, потому что бетонка не заходила в само село. Село это называлось Ужма, оно-то и поделилось своим именем с заказником, и даже с ее собственным предприятием. Смешно, но на самом деле у нее свое предприятие. Кто бы мог подумать об этом, когда она ходила в школу, дралась с мальчишками, когда на нее жаловались соседи… Она была ужасной девчонкой, конечно, но что поделаешь?
Отец, ругая ее в очередной раз для порядка, потому что просила об этом мать, заканчивал:
— Ну вот, проработка закончена. — Он разглаживал лоб, разводил по местам свои густые светлые брови и говорил ей тихо: — Не бери в голову. Из хороших девочек получаются только… — Он прикладывал палец к губам и уже совсем тихо, чтобы мать точно не услышала, добавлял: — О.с.т. — А потом, натешившись ее мучительными усилиями догадаться, что это такое за шифр, он объяснял: — Очень скучные тетки.
Ульяна понимающе улыбалась отцу в ответ. И они вместе смеялись. Мать не знала, над чем именно они смеются, но была уверена, что веселятся они подозрительно рано после суровой «проборки».
А потом настал день, когда отец ей сказал:
— Улька, садись в люльку. — Он подмигнул ей, подчеркивая, что каламбурит совершенно сознательно. А это всегда означало, что он скажет ей что-то важное.
— А зачем?
— Поедем, красотка, кататься! — пропел он строчку из старинного романса.
Она насторожилась: ей было уже четырнадцать, и она с необыкновенной остротой начинала чувствовать людей. Выскочила из-за стола, за которым делала уроки, быстро натянула джинсы и куртку, сбросив тренировочные штаны, в которых ходила дома, сунула ноги в кроссовки, а на голову насадила кепку-бейсболку красного цвета козырьком назад. Длинная коса соломенного цвета змеилась до пояса, она схватила ее и спрятала под куртку — деревенские люди давно ее напугали, что если волосы не убирать в лесу, не прятать, то «лесные ребята» — так на всякий случай прилично величали чертей — будут к ней цепляться, прикидываясь ветками деревьев.
— Запряга-ай! — крикнул отец и резко дернул педаль газа ногой, вставив ключ в замок зажигания.
Больше всего Ульяна любила этот миг — мгновение старта. Она всегда думала, что даже если знаешь, куда едешь, то все равно не знаешь, куда приедешь.
На этот раз она как в воду глядела. Но не в буквальном смысле — они с отцом приехали в охотничью избушку в заказнике, где она бывала бессчетное число раз.
— Ну что, дочь моя, — он потирал руки, а это означало, что отец волнуется, и очень сильно, — я хочу спросить тебя, можешь ли ты меня отпустить, но… не забыть?
Дочь удивленно смотрела на отца.
— Ульяна, я говорю с тобой первой. — Он вздохнул. — Я не стану тебе морочить голову туфтой, мол, такое случается в жизни, когда… Со мной это случилось, Ульяна. Мне сейчас тридцать семь лет. Я влюбился, дочка. — Он шумно вздохнул, а Ульяне показалось, что на нее подуло холодным ветром. — Я хочу, чтобы ты знала правду. Мы с мамой больше не любим друг друга. Понимаешь… — он запустил пятерню в волосы, — ей неинтересно со мной. А мне с ней. Когда мы влюбились друг в друга… и когда родилась ты, мы были другими. Очень, очень молодыми. А сейчас я чувствую себя старым, и мне скучно жить вот так. Я влюбился. Она… — Он втянул воздух. — Она оперная певица. — Он умолк, словно его самого поразило, как звучит это здесь, в глуши, в тайге: «оперная певица». — Она живет в Москве. Я уеду туда. Но, дочь моя, я хочу не просто взять и уехать, а чтобы ты меня отпустила. Если можешь — с легким сердцем. Я твой отец и всегда им останусь. Понимаешь? До самой смерти. — Он опустил глаза на руки, которые лежали на столе, хлопал одной рукой по другой, не зная, что еще можно делать сейчас этими руками. — Конечно, можно было бы продолжать жить под одной крышей, объясняя себе, что я это делаю ради тебя. Но ты скоро, очень скоро, всего через несколько лет, станешь совсем взрослой. Ты уйдешь от меня. Я не буду тебе больше нужен. Это естественно. Но я хочу, чтобы ты чувствовала себя моей дочерью. Я сделаю для тебя все. Ты будешь приезжать ко мне в Москву?
— А… твоя…
— Моя жена? Она замечательная. Она талантливая. Она капризная и противная. Но я люблю ее. И тебя я люблю.
— Но… ты маму… совсем не любишь? Потому что она… старая?
— Старая? Да что ты. Она моложе меня на два года. Она молодая, она красивая. Но я ей не нужен. — Он вздохнул. — Ты пока не можешь этого понять…
— Могу. — Она пожала плечами. — Ты не хочешь с ней спать. — Ульяна многозначительно усмехнулась какой-то горькой, недетской усмешкой.
— Я, конечно, понимаю, что ты знаешь, откуда берутся дети…
— Я знаю и о том, что надо делать, чтобы они не брались, — гордо бросила Ульяна.
Сначала отец оторопел, а потом его лицо вдруг стало серьезным.
— А вот это хорошо. Я хвалю за это.
— А… вы с мамой не знали об этом, когда рожали меня? — Ее голос зазвенел в комнатке с печкой, на которой уже фыркал, собираясь закипеть, чайник, закопченный до черноты.
— Знали, Ульяна. Но мы хотели, чтобы у нас была ты.
— Значит, ты тогда любил маму?
— И она тогда любила меня. — Он покачал головой и сказал: — Ты знаешь, что ты красивая девочка?
— Знаю, — не задумываясь ответила Ульяна.
— А ты слышала, что красивые дети рождаются только от любви?
— Н-нет.
— Так вот знай. И когда сама захочешь родить красивого ребенка, то делай это только по любви.
Ульяна молчала.
— Мама уже знает?
— Догадывается.
— Ты мне сказал первой?
— Второй.
— А кому первому? — запальчиво спросила Ульяна, словно кто-то покусился на ее собственность.
— Николаю Сомову, моему другу.
— П-почему?
— Потому что мы познакомились у него… Ульяна кивнула.
— Ты все поняла, дочка?
— А если бы я сказала, что не отпущу тебя?
— Я бы все равно ушел.
— Тогда зачем ты меня спрашивал?
— Я хотел, чтобы ты сама приняла решение. Всегда лучше, когда человек сам принимает решение. Что бы он ни делал и какое бы решение ни принимал.
… Бетонка поворачивала к болоту, на котором местные собирали осенью, после первых заморозков, клюкву. Здесь ее было видимо-невидимо, и они с матерью и отцом ездили сюда за ягодой. Многие из села выносили ведрами клюкву к поезду, единственному, который останавливался в Ужме на три минуты. Казалось бы, столь малый срок, но за эти минуты совершались десятки сделок. Проводники делали на клюкве свой маленький бизнес, покупая здесь и перепродавая в областном центре.
А потом настал ее звездный час. Вспоминая о той осени, через год после отъезда отца, осени, когда она почувствовала себя взрослой и стала ею, Ульяна всегда заново удивлялась. Вероятно, в каждом человеке дремлют неведомые таланты, способные раскрыться только в свой час и только при определенных обстоятельствах.
Ее мать после ухода отца чувствовала себя преданной. Все деньги, которые отец присылал, она клала на книжку на имя Ульяны, не желая брать из них на жизнь ни копейки. Зарплата сельского библиотекаря — не для двух человек. И вот, когда наступил сезон клюквы, Ульяна, как на работу, ходила за ней каждый день.
Но как ее продать, эту ягоду? Конкуренция невероятная. Она возила в соседний поселок, где в выходные часами стояла у грубо сколоченного прилавка и ждала, ждала, ждала…
Но покупали мало — у всех полно этой ягоды.
И вот однажды ей пришла в голову мысль… Замечательная, нестандартная мысль. Она самодовольно улыбнулась, проезжая мимо болота, на котором сейчас, весной, торчали желто-серые космы кочек, вмерзшие в талый снег. В голове уже вертелись детали прошлого, той невероятной победы, которую она не вымолила у судьбы, не вырвала, а скорее выманила у нее, как раздался звонок мобильника. Она засунула руку в карман и приложила аппарат к уху.
Она читала о новых правилах, но здесь никто никогда не видел гаишников, да и скорость, с которой она могла ехать по колдобинам на бетонке, располагала не только к разговору по мобильнику, но и игре на виолончели. Между прочим, она училась играть на этом недеревенском инструменте целый год, когда неизвестно как и почему в их Ужму занесло учительницу из города. Она была не единственной ее ученицей.
— Ульяна, — пророкотал голос Сомова, — команда опаздывает. На два часа. Так что у тебя есть время. Поэтому, прошу тебя, продернись от станции на строительный рынок. Они согласны поработать с углем. Город берет на пробу. А если пойдет дело, то твоя идея нас озолотит.
— Отлично, Сом Сомыч! — Ульяна чуть не завизжала от радости и назвала Николая Степановича не укороченным прозвищем, а полным, как в детстве называла его. Он тогда носил очень длинные усы и был на самом деле похож на гладкого сома. А потом его новая жена Надюша потребовала укоротить их, и потому Ульяна тоже укоротила его имя до Сомыча.
— Ладно, Улей, — он тоже назвал ее так, как в детстве, — потом будешь благодарить, когда дело пойдет. А то, не дай Бог, еще какой-нибудь дождь выпадет и на наш уголек.
— О, не надо, не произносите, Сомыч. Отбой.
— Погоди, погоди, не спеши.
— Да вы меня разорите на мобиле!
— Наоборот, я хочу тебя обогатить. Откликнулся один тип на объявление. Заинтересовал его твой «скотт-премьер» двенадцатого калибра. Так что в цену включи и наш с тобой разговорчик. — Сомов захихикал и отключился.
Ульяна закрыла крышку телефона и положила в карман куртки.
Как хорошо у нее устроена голова! — похвалила она себя. Продавать уголь для пикника — это ведь на поверхности лежит! Если правильно продавать, то его с руками оторвут. Сейчас начнется дачный сезон, шашлыки, барбекю и прочее! Вот надо было с чего начать, а потом уже браться за карпов.
Она поддала газу, и бетонка побежала между колесами гораздо резвее. А что, подумала она, у нее голова всегда работала как надо. Вот тогда, с клюквой. Да она, что называется, вышла в дамки, если пользоваться терминологией игры в шашки.
Отец на день рождения подарил ей бытовой дозиметр, а после Чернобыля все опасались радиации. Газеты писали, что много «грязных» мест и в северных лесах, где прежде стояли ракетные воинские части. Вот она и ходила с этим бытовым приборчиком по лесу, фон везде был нормальный, но однажды ее осенило: она-то об этом знает, а больше никто! Стало быть, она должна продавать экологически чистую клюкву. А для этого нужно что? Клюква и сертификат. Клюква уже есть, а сертификат… Конечно, она могла бы напечатать его на машинке, у матери в библиотеке. Но лучше всего и убедительнее всего он выглядел бы, сделанный на компьютере.
Машина взревела, потому что Ульяна со второй передачи сразу махнула на четвертую. «Волнуешься, дорогая», — сказала она себе мысленно.
Что ж, было из-за чего. Точнее — из-за кого.
Его звали Дима. Он был на год старше ее. Он приехал в Ужму к бабушке, потому что мать вышла замуж за югослава и укатила в Белград. Не то чтобы ее муж не хотел брать с собой мальчишку, просто мать сама решила, что так будет лучше. Дима согласился с ней. Он учился в их школе второй год, упакованный с головы до ног во все, что только может пожелать душа подростка. У него были джинсы, куртки, кепки, у него была магнитола, но самый шик был ноутбук, неведомый предмет в этих краях. Югославский муж, не имеющий никакого представления об оснащенности северной глубинки, сделал царский подарок парню, почему-то свято веря, что он может подключиться к Интернету и по электронной почте сообщать матери о своих успехах.
— Интернату? Да зачем же они тебя туда собираются засунуть? — волновалась не на шутку баба Аня Полякова, бабушка Димы.
Ульяна не удержалась и улыбнулась, когда снова увидела эту сцену, как будто не прошло полутора десятка лет.
Баба Аня была крутая, она и выпороть могла внучонка, хотя он был вдвое длиннее ее. Но он, такой нежный мальчик, садился на корточки и говорил ей, подставляя голову:
— На, бабуля, оттянись как следует. От сердца отляжет, давление упадет.
А уж когда она жалела его, то не слезами обливала — что в них толку, говорила она, одна вода, — она пекла полведра пирогов с грибами, капустой и картошкой и кормила внучка.
Прослышав про «интернат», она быстро поставила квашню, тесто вздулось, как подушка из утиных перьев, и баба Аня напекла ведро пирогов.
Дима молчал, оставляя ее в полной уверенности, что мать и ее новый муж хотят замучить ребенка и забрать его у нее.
— Отдать в интернат! — то и дело восклицала она, награждая тесто крутыми кулаками, от чего оно становилось тугим и упругим, как ей и надо было.
Когда Дима и Ульяна пришли домой после школы, а они дружили с самого появления парнишки в селе, и навалились на пироги, бабушка сидела и любовалась молодым аппетитом, подперев щеку рукой.
— Да разве в интернате-то… — Она махнула рукой, не договорив. — Там одни бандюки. Не отдам я тебя туда.
Дима поднял глаза от пирогов, отъехал от стола на стуле и, раскачиваясь на двух ножках, задумчиво произнес:
— Вот если бы на самом деле в Ужме был Интернет…
— Да не надо нам сюда бандюков-то! — запротестовала бабуля. — Не надо нам интернатов никаких.
— Что такого, баба Нюра? Я ослышался? Я ведь говорю про Всемирную паутину, Интернет…
— Да еще с паутиной! — Она совсем рассердилась. — Ее сорвать надо поганой метлой…
Неизвестно, чем бы закончилась беседа бабушки и внука, не вмешайся Ульяна. Она все расставила по местам.
— Баба Аня, весь этот интернат-Интернет он затеял из-за ваших волшебных пирожков. Спасибо вам большое, а я его забираю с собой. Чтобы вы отдохнули от этого парнишки.
Она подмигнула ему и повела за дверь.
— Знаешь, мне нужна твоя помощь, — сказала она, когда они вышли во двор.
— Пошли в мастерскую, там и поговорим, — произнес он, довольно поглаживая себя по животу.
Ульяна, вспоминая сейчас тот день, ощутила волнение, пожалуй, такое же, как тогда. Он нравился ей, ужасно, но она не хотела признаваться в этом себе самой. Девчонки гонялись за ним толпами, он был всеобщий любимец, хотя обычно деревенские не любят городских.
— Ласковое дитя двух маток сосет, — приговаривала обычно баба Аня, но на лице ее светилось одобрение.
Он сделал ей на компьютере сертификат, она ничего не сказала матери об этом, потому что та начала бы говорить о правилах, о законах, а Ульяна хотела результата. Причем немедленного.
Подумать только, ее клюкву расхватали в полчаса!
Почему ее не побили торговки? Наверное, просто из жалости — девочку бросил отец.
Но когда она догадалась об этом, она решила поступить по-другому — обошла всех продавщиц, которые выносят к поезду ведра, и всем раздала бумажки с показателями дозиметра.
Ужма стала единственным местом в тайге, где растет экологически чистая клюква!
«Уазик», за рулем которого сидела Ульяна Кузьмина, тоже был зеленого цвета, он свежий, из последних, больше похожий на джип и довольно дорогой. Краски на него заводчане не пожалели, выкрасили «металликом», и кузов машины отливал блеском. Конечно, за рулем настоящего джипа сидеть куда приятнее. Ульяна водила и джипы, но только «уазик» способен проехать до самого поля, на котором завтра встанут охотники с ружьями. Интересно, кто приедет сегодня? Судя по тому, что они на поезде, а не на своих машинах, наверняка пенсионеры. Что ж, даже неплохо, с ними меньше хлопот. Они не привыкли к разным услугам за свою жизнь, и им нужно только три «р». Фу, эта Зинаида Сергеевна заразила ее своей считалкой. А что поделаешь, если правда? Ружье, речка, рюмка. Все это они получат. Вот когда приезжают «новые», то им подавай, как они выражаются, всю инфраструктуру. Это тоже есть, но, как она им объясняет с дежурной сладкой улыбочкой, в которую ее губы сами собой складываются из-за слишком частых ответов, «в пределах разумной достаточности». Надо сказать, редко кто рисковал докопаться до пределов этой разумной достаточности, поскольку ее улыбка сменялась таким неприступным выражением лица., что задавать лишние вопросы равноценно желанию кинуться под поезд, который вылетает из-за поворота к их станции.
Ульяна придавила носком сапога педаль газа, машина взрыкнула и понеслась, подпрыгивая на стыках плит. Подвеска жесткая, как и у старой модели «уазика», отметила она, в очередной раз подпрыгнув и ощутив это на собственном теле. «Ничего, не пешком идешь», — говорил ей отец, когда усаживал ее в детстве на заднее сиденье мотоцикла с коляской. Как давно это было! Так давно как будто и не с ней.
Они жили в селе, мимо которого она только что проехала. Именно мимо, потому что бетонка не заходила в само село. Село это называлось Ужма, оно-то и поделилось своим именем с заказником, и даже с ее собственным предприятием. Смешно, но на самом деле у нее свое предприятие. Кто бы мог подумать об этом, когда она ходила в школу, дралась с мальчишками, когда на нее жаловались соседи… Она была ужасной девчонкой, конечно, но что поделаешь?
Отец, ругая ее в очередной раз для порядка, потому что просила об этом мать, заканчивал:
— Ну вот, проработка закончена. — Он разглаживал лоб, разводил по местам свои густые светлые брови и говорил ей тихо: — Не бери в голову. Из хороших девочек получаются только… — Он прикладывал палец к губам и уже совсем тихо, чтобы мать точно не услышала, добавлял: — О.с.т. — А потом, натешившись ее мучительными усилиями догадаться, что это такое за шифр, он объяснял: — Очень скучные тетки.
Ульяна понимающе улыбалась отцу в ответ. И они вместе смеялись. Мать не знала, над чем именно они смеются, но была уверена, что веселятся они подозрительно рано после суровой «проборки».
А потом настал день, когда отец ей сказал:
— Улька, садись в люльку. — Он подмигнул ей, подчеркивая, что каламбурит совершенно сознательно. А это всегда означало, что он скажет ей что-то важное.
— А зачем?
— Поедем, красотка, кататься! — пропел он строчку из старинного романса.
Она насторожилась: ей было уже четырнадцать, и она с необыкновенной остротой начинала чувствовать людей. Выскочила из-за стола, за которым делала уроки, быстро натянула джинсы и куртку, сбросив тренировочные штаны, в которых ходила дома, сунула ноги в кроссовки, а на голову насадила кепку-бейсболку красного цвета козырьком назад. Длинная коса соломенного цвета змеилась до пояса, она схватила ее и спрятала под куртку — деревенские люди давно ее напугали, что если волосы не убирать в лесу, не прятать, то «лесные ребята» — так на всякий случай прилично величали чертей — будут к ней цепляться, прикидываясь ветками деревьев.
— Запряга-ай! — крикнул отец и резко дернул педаль газа ногой, вставив ключ в замок зажигания.
Больше всего Ульяна любила этот миг — мгновение старта. Она всегда думала, что даже если знаешь, куда едешь, то все равно не знаешь, куда приедешь.
На этот раз она как в воду глядела. Но не в буквальном смысле — они с отцом приехали в охотничью избушку в заказнике, где она бывала бессчетное число раз.
— Ну что, дочь моя, — он потирал руки, а это означало, что отец волнуется, и очень сильно, — я хочу спросить тебя, можешь ли ты меня отпустить, но… не забыть?
Дочь удивленно смотрела на отца.
— Ульяна, я говорю с тобой первой. — Он вздохнул. — Я не стану тебе морочить голову туфтой, мол, такое случается в жизни, когда… Со мной это случилось, Ульяна. Мне сейчас тридцать семь лет. Я влюбился, дочка. — Он шумно вздохнул, а Ульяне показалось, что на нее подуло холодным ветром. — Я хочу, чтобы ты знала правду. Мы с мамой больше не любим друг друга. Понимаешь… — он запустил пятерню в волосы, — ей неинтересно со мной. А мне с ней. Когда мы влюбились друг в друга… и когда родилась ты, мы были другими. Очень, очень молодыми. А сейчас я чувствую себя старым, и мне скучно жить вот так. Я влюбился. Она… — Он втянул воздух. — Она оперная певица. — Он умолк, словно его самого поразило, как звучит это здесь, в глуши, в тайге: «оперная певица». — Она живет в Москве. Я уеду туда. Но, дочь моя, я хочу не просто взять и уехать, а чтобы ты меня отпустила. Если можешь — с легким сердцем. Я твой отец и всегда им останусь. Понимаешь? До самой смерти. — Он опустил глаза на руки, которые лежали на столе, хлопал одной рукой по другой, не зная, что еще можно делать сейчас этими руками. — Конечно, можно было бы продолжать жить под одной крышей, объясняя себе, что я это делаю ради тебя. Но ты скоро, очень скоро, всего через несколько лет, станешь совсем взрослой. Ты уйдешь от меня. Я не буду тебе больше нужен. Это естественно. Но я хочу, чтобы ты чувствовала себя моей дочерью. Я сделаю для тебя все. Ты будешь приезжать ко мне в Москву?
— А… твоя…
— Моя жена? Она замечательная. Она талантливая. Она капризная и противная. Но я люблю ее. И тебя я люблю.
— Но… ты маму… совсем не любишь? Потому что она… старая?
— Старая? Да что ты. Она моложе меня на два года. Она молодая, она красивая. Но я ей не нужен. — Он вздохнул. — Ты пока не можешь этого понять…
— Могу. — Она пожала плечами. — Ты не хочешь с ней спать. — Ульяна многозначительно усмехнулась какой-то горькой, недетской усмешкой.
— Я, конечно, понимаю, что ты знаешь, откуда берутся дети…
— Я знаю и о том, что надо делать, чтобы они не брались, — гордо бросила Ульяна.
Сначала отец оторопел, а потом его лицо вдруг стало серьезным.
— А вот это хорошо. Я хвалю за это.
— А… вы с мамой не знали об этом, когда рожали меня? — Ее голос зазвенел в комнатке с печкой, на которой уже фыркал, собираясь закипеть, чайник, закопченный до черноты.
— Знали, Ульяна. Но мы хотели, чтобы у нас была ты.
— Значит, ты тогда любил маму?
— И она тогда любила меня. — Он покачал головой и сказал: — Ты знаешь, что ты красивая девочка?
— Знаю, — не задумываясь ответила Ульяна.
— А ты слышала, что красивые дети рождаются только от любви?
— Н-нет.
— Так вот знай. И когда сама захочешь родить красивого ребенка, то делай это только по любви.
Ульяна молчала.
— Мама уже знает?
— Догадывается.
— Ты мне сказал первой?
— Второй.
— А кому первому? — запальчиво спросила Ульяна, словно кто-то покусился на ее собственность.
— Николаю Сомову, моему другу.
— П-почему?
— Потому что мы познакомились у него… Ульяна кивнула.
— Ты все поняла, дочка?
— А если бы я сказала, что не отпущу тебя?
— Я бы все равно ушел.
— Тогда зачем ты меня спрашивал?
— Я хотел, чтобы ты сама приняла решение. Всегда лучше, когда человек сам принимает решение. Что бы он ни делал и какое бы решение ни принимал.
… Бетонка поворачивала к болоту, на котором местные собирали осенью, после первых заморозков, клюкву. Здесь ее было видимо-невидимо, и они с матерью и отцом ездили сюда за ягодой. Многие из села выносили ведрами клюкву к поезду, единственному, который останавливался в Ужме на три минуты. Казалось бы, столь малый срок, но за эти минуты совершались десятки сделок. Проводники делали на клюкве свой маленький бизнес, покупая здесь и перепродавая в областном центре.
А потом настал ее звездный час. Вспоминая о той осени, через год после отъезда отца, осени, когда она почувствовала себя взрослой и стала ею, Ульяна всегда заново удивлялась. Вероятно, в каждом человеке дремлют неведомые таланты, способные раскрыться только в свой час и только при определенных обстоятельствах.
Ее мать после ухода отца чувствовала себя преданной. Все деньги, которые отец присылал, она клала на книжку на имя Ульяны, не желая брать из них на жизнь ни копейки. Зарплата сельского библиотекаря — не для двух человек. И вот, когда наступил сезон клюквы, Ульяна, как на работу, ходила за ней каждый день.
Но как ее продать, эту ягоду? Конкуренция невероятная. Она возила в соседний поселок, где в выходные часами стояла у грубо сколоченного прилавка и ждала, ждала, ждала…
Но покупали мало — у всех полно этой ягоды.
И вот однажды ей пришла в голову мысль… Замечательная, нестандартная мысль. Она самодовольно улыбнулась, проезжая мимо болота, на котором сейчас, весной, торчали желто-серые космы кочек, вмерзшие в талый снег. В голове уже вертелись детали прошлого, той невероятной победы, которую она не вымолила у судьбы, не вырвала, а скорее выманила у нее, как раздался звонок мобильника. Она засунула руку в карман и приложила аппарат к уху.
Она читала о новых правилах, но здесь никто никогда не видел гаишников, да и скорость, с которой она могла ехать по колдобинам на бетонке, располагала не только к разговору по мобильнику, но и игре на виолончели. Между прочим, она училась играть на этом недеревенском инструменте целый год, когда неизвестно как и почему в их Ужму занесло учительницу из города. Она была не единственной ее ученицей.
— Ульяна, — пророкотал голос Сомова, — команда опаздывает. На два часа. Так что у тебя есть время. Поэтому, прошу тебя, продернись от станции на строительный рынок. Они согласны поработать с углем. Город берет на пробу. А если пойдет дело, то твоя идея нас озолотит.
— Отлично, Сом Сомыч! — Ульяна чуть не завизжала от радости и назвала Николая Степановича не укороченным прозвищем, а полным, как в детстве называла его. Он тогда носил очень длинные усы и был на самом деле похож на гладкого сома. А потом его новая жена Надюша потребовала укоротить их, и потому Ульяна тоже укоротила его имя до Сомыча.
— Ладно, Улей, — он тоже назвал ее так, как в детстве, — потом будешь благодарить, когда дело пойдет. А то, не дай Бог, еще какой-нибудь дождь выпадет и на наш уголек.
— О, не надо, не произносите, Сомыч. Отбой.
— Погоди, погоди, не спеши.
— Да вы меня разорите на мобиле!
— Наоборот, я хочу тебя обогатить. Откликнулся один тип на объявление. Заинтересовал его твой «скотт-премьер» двенадцатого калибра. Так что в цену включи и наш с тобой разговорчик. — Сомов захихикал и отключился.
Ульяна закрыла крышку телефона и положила в карман куртки.
Как хорошо у нее устроена голова! — похвалила она себя. Продавать уголь для пикника — это ведь на поверхности лежит! Если правильно продавать, то его с руками оторвут. Сейчас начнется дачный сезон, шашлыки, барбекю и прочее! Вот надо было с чего начать, а потом уже браться за карпов.
Она поддала газу, и бетонка побежала между колесами гораздо резвее. А что, подумала она, у нее голова всегда работала как надо. Вот тогда, с клюквой. Да она, что называется, вышла в дамки, если пользоваться терминологией игры в шашки.
Отец на день рождения подарил ей бытовой дозиметр, а после Чернобыля все опасались радиации. Газеты писали, что много «грязных» мест и в северных лесах, где прежде стояли ракетные воинские части. Вот она и ходила с этим бытовым приборчиком по лесу, фон везде был нормальный, но однажды ее осенило: она-то об этом знает, а больше никто! Стало быть, она должна продавать экологически чистую клюкву. А для этого нужно что? Клюква и сертификат. Клюква уже есть, а сертификат… Конечно, она могла бы напечатать его на машинке, у матери в библиотеке. Но лучше всего и убедительнее всего он выглядел бы, сделанный на компьютере.
Машина взревела, потому что Ульяна со второй передачи сразу махнула на четвертую. «Волнуешься, дорогая», — сказала она себе мысленно.
Что ж, было из-за чего. Точнее — из-за кого.
Его звали Дима. Он был на год старше ее. Он приехал в Ужму к бабушке, потому что мать вышла замуж за югослава и укатила в Белград. Не то чтобы ее муж не хотел брать с собой мальчишку, просто мать сама решила, что так будет лучше. Дима согласился с ней. Он учился в их школе второй год, упакованный с головы до ног во все, что только может пожелать душа подростка. У него были джинсы, куртки, кепки, у него была магнитола, но самый шик был ноутбук, неведомый предмет в этих краях. Югославский муж, не имеющий никакого представления об оснащенности северной глубинки, сделал царский подарок парню, почему-то свято веря, что он может подключиться к Интернету и по электронной почте сообщать матери о своих успехах.
— Интернату? Да зачем же они тебя туда собираются засунуть? — волновалась не на шутку баба Аня Полякова, бабушка Димы.
Ульяна не удержалась и улыбнулась, когда снова увидела эту сцену, как будто не прошло полутора десятка лет.
Баба Аня была крутая, она и выпороть могла внучонка, хотя он был вдвое длиннее ее. Но он, такой нежный мальчик, садился на корточки и говорил ей, подставляя голову:
— На, бабуля, оттянись как следует. От сердца отляжет, давление упадет.
А уж когда она жалела его, то не слезами обливала — что в них толку, говорила она, одна вода, — она пекла полведра пирогов с грибами, капустой и картошкой и кормила внучка.
Прослышав про «интернат», она быстро поставила квашню, тесто вздулось, как подушка из утиных перьев, и баба Аня напекла ведро пирогов.
Дима молчал, оставляя ее в полной уверенности, что мать и ее новый муж хотят замучить ребенка и забрать его у нее.
— Отдать в интернат! — то и дело восклицала она, награждая тесто крутыми кулаками, от чего оно становилось тугим и упругим, как ей и надо было.
Когда Дима и Ульяна пришли домой после школы, а они дружили с самого появления парнишки в селе, и навалились на пироги, бабушка сидела и любовалась молодым аппетитом, подперев щеку рукой.
— Да разве в интернате-то… — Она махнула рукой, не договорив. — Там одни бандюки. Не отдам я тебя туда.
Дима поднял глаза от пирогов, отъехал от стола на стуле и, раскачиваясь на двух ножках, задумчиво произнес:
— Вот если бы на самом деле в Ужме был Интернет…
— Да не надо нам сюда бандюков-то! — запротестовала бабуля. — Не надо нам интернатов никаких.
— Что такого, баба Нюра? Я ослышался? Я ведь говорю про Всемирную паутину, Интернет…
— Да еще с паутиной! — Она совсем рассердилась. — Ее сорвать надо поганой метлой…
Неизвестно, чем бы закончилась беседа бабушки и внука, не вмешайся Ульяна. Она все расставила по местам.
— Баба Аня, весь этот интернат-Интернет он затеял из-за ваших волшебных пирожков. Спасибо вам большое, а я его забираю с собой. Чтобы вы отдохнули от этого парнишки.
Она подмигнула ему и повела за дверь.
— Знаешь, мне нужна твоя помощь, — сказала она, когда они вышли во двор.
— Пошли в мастерскую, там и поговорим, — произнес он, довольно поглаживая себя по животу.
Ульяна, вспоминая сейчас тот день, ощутила волнение, пожалуй, такое же, как тогда. Он нравился ей, ужасно, но она не хотела признаваться в этом себе самой. Девчонки гонялись за ним толпами, он был всеобщий любимец, хотя обычно деревенские не любят городских.
— Ласковое дитя двух маток сосет, — приговаривала обычно баба Аня, но на лице ее светилось одобрение.
Он сделал ей на компьютере сертификат, она ничего не сказала матери об этом, потому что та начала бы говорить о правилах, о законах, а Ульяна хотела результата. Причем немедленного.
Подумать только, ее клюкву расхватали в полчаса!
Почему ее не побили торговки? Наверное, просто из жалости — девочку бросил отец.
Но когда она догадалась об этом, она решила поступить по-другому — обошла всех продавщиц, которые выносят к поезду ведра, и всем раздала бумажки с показателями дозиметра.
Ужма стала единственным местом в тайге, где растет экологически чистая клюква!