Мать пришла в ужас, когда к ним домой начали нести сметану, молоко, куски соленого сала, а когда начался забой скота, то печенку, грудинку и много чего еще.
— Как тебе не стыдно, — ворчала мать, — мы не побирушки.
— Мам, но они же от всего сердца. Я ведь помогла им продать все до клюковки. А потом, ты разве не помнишь, когда отец привозил с охоты уток, ты сама посылала меня раздавать всем соседям?
— Но то раздавали мы. А это — нам дают.
— Да чем же они хуже нас? Они такие же люди, как все в Ужме.
— Мы не такие, как все… — говорила мать, не уточняя разницу.
Когда Ульяна расписала в письме обо всем этом отцу, он разразился похвальным письмом и своим любимым пожеланием: «Только вперед и только в таком духе!»
Ульяна не написала отцу о другом — о том, как она сама расплатилась за этот сертификат. А она за него расплатилась с Димой. Хотя и по своей воле.
Это было перед ее отъездом из Ужмы, как она думала, навсегда. Отец настоял, чтобы они с матерью переехали в город, в областной центр, где он по своим каналам раздобыл им двухкомнатную квартиру в центре. Он настаивал на том, что Ульяна должна окончить городскую школу и поступить в институт.
Но любовь нагрянула не весной, как водится в природе, а в начале осени, когда были уже собраны чемоданы, завязаны узлы, упакованы в коробки книги. Поезд будет под утро, ложиться спать бессмысленно. Мать ходила из угла в угол, осматривала сарай, баню, двор — все ли в порядке. Этот дом принадлежал сельсовету, ему он и отходил. Скорее всего в нем поселят новую учительницу, опытного математика, которая с семьей переезжала сюда из соседнего района.
А Ульяна попросила Диму сходить с ней напоследок в ее любимое место, в лесную избушку, в которой отец раскрыл ей свою сердечную тайну.
Собиралась ли раскрыть она в той же избушке для себя еще одну тайну жизни? Она не призналась бы, что да, она хотела, надеялась и боялась.
Как это бывает, она знала.
Потому что в деревне об этом знают все — кругом живая природа, и любовь во всех ее проявлениях не секрет. Но как это будет у нее, она не знала. Не знала она и о том, было ли это у Димы, которому шестнадцать.
В домике горьковато пахло рябиной, кто-то развесил гроздья на веревочке на окне вместо занавесок-задергушек.
Ульяна посмотрела и чуть не расплакалась от волнения — словно знак, словно разрешение: мол, если хочешь — люби, никто не увидит, только он.
А он тоже посмотрел на эту уже волглую рябину, слегка сморщенную, и просто обнял Ульяну.
От него пахло цветочным мылом, потому что баба Нюра не переваривала порошки, а стирала белье мылом.
— Как ты хорошо пахнешь… — вдыхала она.
— А ты как хорошо…
Его губы оказались умелыми и быстро нашли ее губы. Они были теплые и мягкие, как у теленка. Ульяне понравились его губы.
Ей понравилось и то, как работали его руки, ловко справляясь с пуговицами на рубашке.
— Ты такая классная девчонка.
Она улыбнулась и положила ему руку на грудь, подергала редкие волосинки.
— Слушай, у тебя… уже это было?
— Ага.
— Здесь? — От внезапной ревности она отстранилась от него, и он чмокнул губами в воздухе.
— Не-ет, дома. Это долго рассказывать. А у тебя не было? — спросил он, и девушка почувствовала, как Дима улыбнулся.
— Не-а. Но я хочу, чтобы было. Это ведь все равно будет.
— Не боишься?
— Нет, — сказала она и потащила его за собой на лавку. Спине сначала было жестко, он навалился на нее, спина уже ничего не чувствовала, потому что новые ощущения перекрыли все — и внезапное ликование, и боль…
Ульяна, глядя на тот свой поступок отсюда, из взрослой жизни, не осуждала себя. Она просто взрослела так, как могла взрослеть только она: она научилась зарабатывать деньги, и она захотела получить «сертификат» взрослости. Дима был самым подходящим человеком для этого.
Она уехала из Ужмы и больше никогда его не видела…
За поворотом показался высоченный старый тополь, он стоял возле станции. Стоило его заметить, и Ульяна всегда чувствовала, как замирает сердце в обещании перемен. Будто залезешь на него — и увидишь другой мир. Так они с мальчишками делали много раз, залезали на самую вершину, но это было раньше, гораздо раньше. Каждый из них видел далеко за горизонтом свое.
Знала ли мать о том, что произошло с ней в канун отъезда?
Ульяна до сих пор не уверена, но думала, что нет. В то время мать была уж слишком занята собой, в ее жизни появился мужчина, который при ней до сих пор, но о котором Ульяна не догадывалась много лет.
Отец признался ей как-то, что он догадался сразу, и, надо сказать, узнав, кто этот мужчина, не потерял дар речи только по одной причине: обрадовался. Он сам никогда бы не смог додуматься, кто именно нужен его бывшей жене. Потому что никогда не имел дела с такими людьми. Это был преподаватель Духовной академии.
— Все многообразие мира, дочь моя, — потом уверял ее отец, — укладывается в весьма ограниченное число понятий: рождение, любовь, смерть. Все остальное — производные от этих.
— Нет, — однажды возразила она, — развивая твою теорию, следует оставить вообще одно понятие — рождение.
— Вот тут ты выдаешь свою незрелость, — ухмыльнулся отец. — Чтобы было рождение, должна быть любовь.
— Тогда оставить нужно только любовь.
— И тут ты не права. Если бы не было смерти, не было бы пыла любви. Любовь — это когда ты боишься потерять кого-то безвозвратно… Но… никогда не оплакивай тех, кто не будет оплакивать тебя.
Последняя мысль озадачила Ульяну, в ответ на нее она не смогла ничего сказать. Впрочем, и сейчас сказала бы тоже немногим больше.
6
7
— Как тебе не стыдно, — ворчала мать, — мы не побирушки.
— Мам, но они же от всего сердца. Я ведь помогла им продать все до клюковки. А потом, ты разве не помнишь, когда отец привозил с охоты уток, ты сама посылала меня раздавать всем соседям?
— Но то раздавали мы. А это — нам дают.
— Да чем же они хуже нас? Они такие же люди, как все в Ужме.
— Мы не такие, как все… — говорила мать, не уточняя разницу.
Когда Ульяна расписала в письме обо всем этом отцу, он разразился похвальным письмом и своим любимым пожеланием: «Только вперед и только в таком духе!»
Ульяна не написала отцу о другом — о том, как она сама расплатилась за этот сертификат. А она за него расплатилась с Димой. Хотя и по своей воле.
Это было перед ее отъездом из Ужмы, как она думала, навсегда. Отец настоял, чтобы они с матерью переехали в город, в областной центр, где он по своим каналам раздобыл им двухкомнатную квартиру в центре. Он настаивал на том, что Ульяна должна окончить городскую школу и поступить в институт.
Но любовь нагрянула не весной, как водится в природе, а в начале осени, когда были уже собраны чемоданы, завязаны узлы, упакованы в коробки книги. Поезд будет под утро, ложиться спать бессмысленно. Мать ходила из угла в угол, осматривала сарай, баню, двор — все ли в порядке. Этот дом принадлежал сельсовету, ему он и отходил. Скорее всего в нем поселят новую учительницу, опытного математика, которая с семьей переезжала сюда из соседнего района.
А Ульяна попросила Диму сходить с ней напоследок в ее любимое место, в лесную избушку, в которой отец раскрыл ей свою сердечную тайну.
Собиралась ли раскрыть она в той же избушке для себя еще одну тайну жизни? Она не призналась бы, что да, она хотела, надеялась и боялась.
Как это бывает, она знала.
Потому что в деревне об этом знают все — кругом живая природа, и любовь во всех ее проявлениях не секрет. Но как это будет у нее, она не знала. Не знала она и о том, было ли это у Димы, которому шестнадцать.
В домике горьковато пахло рябиной, кто-то развесил гроздья на веревочке на окне вместо занавесок-задергушек.
Ульяна посмотрела и чуть не расплакалась от волнения — словно знак, словно разрешение: мол, если хочешь — люби, никто не увидит, только он.
А он тоже посмотрел на эту уже волглую рябину, слегка сморщенную, и просто обнял Ульяну.
От него пахло цветочным мылом, потому что баба Нюра не переваривала порошки, а стирала белье мылом.
— Как ты хорошо пахнешь… — вдыхала она.
— А ты как хорошо…
Его губы оказались умелыми и быстро нашли ее губы. Они были теплые и мягкие, как у теленка. Ульяне понравились его губы.
Ей понравилось и то, как работали его руки, ловко справляясь с пуговицами на рубашке.
— Ты такая классная девчонка.
Она улыбнулась и положила ему руку на грудь, подергала редкие волосинки.
— Слушай, у тебя… уже это было?
— Ага.
— Здесь? — От внезапной ревности она отстранилась от него, и он чмокнул губами в воздухе.
— Не-ет, дома. Это долго рассказывать. А у тебя не было? — спросил он, и девушка почувствовала, как Дима улыбнулся.
— Не-а. Но я хочу, чтобы было. Это ведь все равно будет.
— Не боишься?
— Нет, — сказала она и потащила его за собой на лавку. Спине сначала было жестко, он навалился на нее, спина уже ничего не чувствовала, потому что новые ощущения перекрыли все — и внезапное ликование, и боль…
Ульяна, глядя на тот свой поступок отсюда, из взрослой жизни, не осуждала себя. Она просто взрослела так, как могла взрослеть только она: она научилась зарабатывать деньги, и она захотела получить «сертификат» взрослости. Дима был самым подходящим человеком для этого.
Она уехала из Ужмы и больше никогда его не видела…
За поворотом показался высоченный старый тополь, он стоял возле станции. Стоило его заметить, и Ульяна всегда чувствовала, как замирает сердце в обещании перемен. Будто залезешь на него — и увидишь другой мир. Так они с мальчишками делали много раз, залезали на самую вершину, но это было раньше, гораздо раньше. Каждый из них видел далеко за горизонтом свое.
Знала ли мать о том, что произошло с ней в канун отъезда?
Ульяна до сих пор не уверена, но думала, что нет. В то время мать была уж слишком занята собой, в ее жизни появился мужчина, который при ней до сих пор, но о котором Ульяна не догадывалась много лет.
Отец признался ей как-то, что он догадался сразу, и, надо сказать, узнав, кто этот мужчина, не потерял дар речи только по одной причине: обрадовался. Он сам никогда бы не смог додуматься, кто именно нужен его бывшей жене. Потому что никогда не имел дела с такими людьми. Это был преподаватель Духовной академии.
— Все многообразие мира, дочь моя, — потом уверял ее отец, — укладывается в весьма ограниченное число понятий: рождение, любовь, смерть. Все остальное — производные от этих.
— Нет, — однажды возразила она, — развивая твою теорию, следует оставить вообще одно понятие — рождение.
— Вот тут ты выдаешь свою незрелость, — ухмыльнулся отец. — Чтобы было рождение, должна быть любовь.
— Тогда оставить нужно только любовь.
— И тут ты не права. Если бы не было смерти, не было бы пыла любви. Любовь — это когда ты боишься потерять кого-то безвозвратно… Но… никогда не оплакивай тех, кто не будет оплакивать тебя.
Последняя мысль озадачила Ульяну, в ответ на нее она не смогла ничего сказать. Впрочем, и сейчас сказала бы тоже немногим больше.
6
Ульяна вырулила на грязную разбитую сельскую улицу, в конце которой располагался строительный двор. В конторе она нашла толстого седого человека в очках, спущенных на кончик носа.
Увидев ее, он разулыбался:
— Ох, мы стали еще краше, Улечка. Звонил я твоему Сомычу. Хорошее дело затеяли. Клев пошел. Поше-ел. Мы вот им немножечко мотыля подсыплем, да? И тогда они все наши, как один!
Услышав рыбацкие словечки, Ульяна скривилась. Они больно напомнили о проблемах, которые навалились на нее. Если бы уголь хорошо пошел, может, она сохранила бы ружье? Но время… У нее нет времени!
— Значит, так, нам нужно…
Они обсудили объемы и сроки поставки угля для барбекю, а на прощание Ульяна пообещала:
— Мы сделаем эскиз пакета для угля. Такой, чтобы с руками отрывали.
— Да, дорогая. Упаковочка — дело тонкое. Это все равно что одеть женщину. — Он ей подмигнул и окинул взглядом с головы до ног.
Старый юбочник, хмыкнула про себя Ульяна, надевая кепку козырьком назад и выходя из конторы. Но он прав, как никогда. Пожалуй, можно попросить Надежду придумать. Пускай сделает эскиз.
Она шагала по селу, оставив машину возле склада. До прихода поезда с охотниками еще полно времени. Сомыч ошибся, никакие не два часа ей ждать придется, а все четыре, потому что поезда уже перешли на летнее расписание, без всякого, как водится, предупреждения.
Ульяна шагала по тротуару, смотрела по сторонам, замечая перемены: люди строят новые дома, ремонтируют старые, но уже на новый манер — не кое-как и лишь бы крыша не текла, а вкус и достаток просто лезут в глаза. Интересно, а какой дом был бы у нее, если бы она — кто знает — на самом деле вышла замуж?
Ульяна скривила губы в насмешливой улыбке. Однако Зинаидин выверт со свадебным подарком крепко засел в голове, и теперь всякий раз, думая о будущем, она просчитывает и такой вариант. Так какой бы дом она построила и где?
— Привет, Ульяна Михайловна, — легонько поклонилась старушка. — Как здоровьице?
Ульяна вздрогнула и выбралась из своих неспокойных мыслей. Перед ней стояла давняя коллега матери — это ей на смену пришла ее мать в свое время в ужменскую библиотеку.
— Все прекрасно, а вы как, Мария Ильинична?
— Да тоже неплохо, спасибо. Как матушка? Приедет ежели, пускай зайдет. Хотела бы повидаться. Обсудить кое-что из толстых журналов. Я читаю, да-да, читаю. В нашу библиотеку присылают бесплатно. Говорят, — она перешла на шепот и поближе придвинулась к Ульяне, — говорят, знаешь ли, Улечка, что какой-то Савраз или Сураз иностранный — ты не подумай, что я, так сказать, выражаюсь, у него фамилия, говорят, такая — рассылает эти журналы по деревням. Прямо уж и не знаю, не провокация ли какая. — Она округлила дальнозоркие глаза под толстыми стеклами очков.
— Да нет, я не думаю, — сказала Ульяна. — И вообще какая разница, кто присылает, если читать интересно, правда?
Старушка подошла еще на шаг к Ульяне и, понизив голос, проговорила:
— Я хотела бы с сердечным другом твоей матушки познакомиться. Вопросы у меня есть по Библии. Читаю, читаю, но без наставника тяжело. — Она улыбнулась бледными губами, по которым прошлась сизой помадой, наверняка внучкиной, а из-за плохого зрения края вышли неровные и рваные.
— Понимаю, — кивнула Ульяна. — Я передам ей. А если они приедут вместе, то…
— Ох, и мечтать-то не могу, — оживилась Мария Ильинична. — Такое бы счастье, такая радость…
Распрощавшись с ней, Ульяна пошла дальше по свежему дощатому тротуару, думая о матери. Что ж, каждый со временем получает то, что хочет. Даже если сам порой не знает точно, что именно он хочет.
Ее мать любила в своей жизни только одно занятие — читать книги. Кажется, она родилась в библиотеке и проводила там все время своей жизни. Она помнит мать в одной и той же позе: она сидит в кресле, у окна, положив ноги на батарею отопления, накинув теплую шаль на плечи, и читает.
Когда отец от них ушел, мать стала читать еще больше, но уже другие книги, потому что в книжном, мире она нашла свою желанную жизнь. Она читала книги по христианской этике, о радости и скорби, о любви божественной и человеческой, о построении внутреннего мира. И, как это бывает, что ты призываешь, то к тебе и приходит.
Мать познакомилась с преподавателем Духовной академии в сельской церквушке, куда она однажды, сама от себя не ожидая, пошла на пасхальное богослужение.
Эта сторона жизни была скрыта от Ульяны, причем настолько надежно, что почти до окончания института она ничего не знала о любви матери.
А потом она увидела его. И опять-таки, как бывает, чтобы понять женщину, посмотри, какой мужчина с ней рядом. Ее мать была не простая женщина. Она невероятная женщина, с годами поняла Ульяна. Привлечь такого, как отец, а потом вот этого — это две разные женщины в одной. Причем очень сильные и привлекательные обе…
Ульяна подняла глаза и увидела, что стоит перед входом в местный магазин. А зачем, интересно, она пришла сюда? Пытаясь сообразить, Ульяна уже открывала белую современную дверь с золотой, под металл, ручкой. Перекупленный новыми хозяевами, магазин стал совершенно другим. Интересно, есть ли здесь то, что ей надо?
Она прошла к дальнему прилавку, где обычно покупала всякие мелочи для оружия, для охоты. Она хотела купить самый простой чехол для ружья, которое собиралась продать. А родной, ружейный, английской желтой кожи, оставить себе. На память. Уж очень он хорош, даже и не чехол это, а футляр, такая замечательная кожа с тиснением.
Но на пути к прилавку неожиданно для себя Ульяна остановилась перед другим прилавком — с бельем. Кружевные трусики и лифчики пенились, словно нежные облачка, на голубоватом прилавке. Сама не зная почему, Ульяна принялась искать свой размер. Нет, покупать она не собиралась, но подумала: интересно, вот такие покупают для свадебной ночи?
— Вам что-то показать? — Сладкоголосая продавщица наверняка копировала кого-то из километровых телесериалов, дотянувшихся и до тайги. Но Ульяна не смотрела их и поэтому не знала.
— Н-нет. Впрочем, да. Я хочу сделать подарок на свадьбу.
— Невесте, да? — заинтересовалась девушка. — У нас есть прелестный комплект «Невинность». — Она ярко улыбнулась. — Как раз для этого случая.
Перед Ульяной опустилось два пенных облачка. Она засмеялась:
— Очень мило. Но нет чего-то без кружев?
— Ах, есть, конечно, есть. Вот это.
Продавщица выложила нежную тонкую полоску трусиков из шелка и гладкий лифчик.
— А… как этот комплект называется? — ни с того ни с сего спросила Ульяна.
— Здесь написано, правда, по-английски, — замялась девушка.
— Давайте, я прочитаю, — протянула руку Ульяна. — Здорово! — Она засмеялась.
— А… что там написано? — полюбопытствовала продавщица.
— «Возьми меня», вот что там написано. Продавщица захихикала.
— Вот это да! Для подарка просто замечательно. А перевод названия можно переписать на открытку.
— Та, кому я дарю, сама прочтет.
Продавщица согласно кивнула, и было ясно, что она уже относит себя к таким же посвященным.
— Берем, значит, — игриво покачивая на одном пальчике обе вещички, сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно. — Да?
— Да, я беру, — услышала себя Ульяна и удивилась, но бумажник из куртки вынула.
Она вышла из магазина с пакетом, слабый ветерок набросился на него и принялся подкидывать вверх. Черт побери, и почему она купила это великолепие за такую кучу денег? Зачем она вообще купила это белье? Она остановилась и недоуменно посмотрела на пакет. Пожав плечами, оглянулась на витрину, которая изнутри была затянута розовыми вертикальными жалюзи, от чего нутро магазина казалось таинственным и хотелось войти и раскрыть тайну. Вернуться и отдать обратно? Но она ясно помнила текст на прилавке: «Белье обратно не принимается и не обменивается».
Ульяна отвернулась от магазина и пошла дальше по тротуару. Да что происходит наконец? Как будто подарок тетки, а не она сама руководит теперь ее поступками. Ну, пока еще не совсем руководит, она сопротивляется, и довольно успешно, но иногда промашка выходит.
Внезапно Ульяна остановилась посреди тротуара и захохотала. Подумать только, она, Ульяна Кузьмина, взяла и купила свадебное белье за бешеные деньги! Это сделала она, у которой нет жениха и которая вообще не думает о замужестве!
Та-ак, если себя не остановить, если дать волю мыслям, что еще она накупит? Ага, белое платье. А фату? Вот на ней она, пожалуй, споткнется. Невинность давно потеряна. Разве что веночек из цветов?
Никого на улице не было, поэтому внезапный хохот остался без внимания, только парочка индоуток — плод безумной или бездумной любви уток и индюков, которых стали разводить смышленые селяне, — с клекотом шарахнулись к забору. Обычно агрессивные, они испугались, значит, она их пробрала до самых печенок своим смехом.
Ульяна вытерла слезы, выступившие на глазах, и ее осенило. Цветы! Не-е-т, не для свадебного букета, иначе ей пришлось бы покупать его из бессмертников, фыркнула она, ей надо купить семена цветов. Как хорошо, что вспомнила.
Она любила сажать цветы. Здорово, встанешь утром, выглянешь в окно, а цветы смотрят на тебя, уже раскрывшиеся и жаждущие обожания. Сейчас середина апреля, но уже проклюнулись возле колодца гиацинты и нарциссы. Она усадила их по кругу, перемежая голубые, желтые и розовые, и все, кто видел, ахали. А еще в этом сезоне должны зацвести невероятные сетчатые ирисы, которые она посадила прошлой осенью.
К этим луковицам у нее было странное отношение, она, сама себе не признаваясь, загадала, что если они зацветут, то ее жизнь изменится. Наверное, и это связано с теткиным подарком, потому что она купила их, когда ехала с ее подарком из Питера и остановилась в Москве. Ульяна думала, покупая в лавочке пять луковиц из голландского пакета, что они станут символом новой жизни. Ее жизни, Ульяны Кузьминой.
Семена ночной фиалки уже куплены, теперь она купит махровых васильков и ромашек. Раскидает их, и получится замечательное поле возле бани. Она представила себе лицо Сомыча — всякий раз он изумлялся ее цветоводческой манере.
— Улей, ну почему ты сажаешь их не на грядки, не на клумбы, а всегда кучей?
— Чтобы им было теплее, — смеялась она.
На самом деле, она все цветы сажала кучей. Поэтому даже самые обыкновенные ноготки казались странными, нереальными, недеревенскими цветами. Это как толпа и человек-одиночка. Летняя толпа всегда ярче, как бы пестро ни оделся одиночка.
Она повернула к хозяйственному магазину, где всегда продавали семена.
Стрелка электрических часов дернулась и замерла, Ульяна увидела, что поезд с охотниками вот-вот придет. Редкие пассажиры, замученные ожиданием, слонялись по недавно построенной платформе, собаки, махая хвостами, цокали когтями, перебегая из тени на солнышко. Они, видимо, уже почувствовали далекий гул рельсов, по которым летел тепловоз с десятком вагонов в связке.
И точно — гудок, дым из трубы, такой же густой, как из пекарни за путями, только запах не тот. Ульяна поймала себя на том, что с радостью вдыхала аромат свежего хлеба, и, сама того не думая, оказывается, воображала шанежку, которую не прочь купить в магазине при пекарне. Рот наполнился слюной, но бежать в пекарню уже некогда.
К станции подкатил поезд.
Она подошла к середине состава, по ступенькам вагона уже спускались гуськом мужики с рюкзаками и ружьями в чехлах.
Все как обычно, как много лет подряд и много раз — весной, зимой, осенью. Ульяна немедленно собралась, крепче сжала пластиковый пакет с магазинным уловом и приготовила улыбку, которая должна понравиться этим мужикам. Ульяна Кузьмина чувствовала себя при исполнении служебных обязанностей.
— Здравствуйте, рада приветствовать вас, — вылетали дежурные слова прежде, чем она могла подумать. Но глаза ее всматривались в приезжих, а нет ли среди них?.. Дура, оборвала она себя и выругала за внезапно пришедшую мысль. Это обычные старые мужики. Судя по всему, из бывших, кто привык охотиться в заказнике еще в прежние времена. Но теперь без машин, без должностей, и похоже по их одежде, из прошлого у них сохранилась только одна страсть — охота. С такими просто. Она улыбнулась своей самой обаятельной улыбкой.
— Привет, привет, дочка. — Самый толстый подошел к ней. — Ух, елки-моталки, теперь вот такие красотки с нашим братом работают, а? — Он покачал головой, оглядывая ее голубые джинсы, черный пуховик до талии, кепку, надетую задом наперед. Кажется, от ее желтых кожаных ковбойских сапог с заклепками он не мог отвести глаз и готовился высказаться, но потом передумал и решил снабдить девушку «визитной карточкой». — У меня даже секретарши такой красивой не было. — Мол, знай наших. Не лаптем щи хлебали в свое время.
Ульяна, привыкшая к подобным комплиментам, только улыбнулась и кивнула:
— Всему свое время, как говорила моя бабушка.
— Намек понял. — Мужик засмеялся. Она подняла бровь:
— Но я ни на что не намекала.
— А я его принял, твой намек. — Он подмигнул ей. — Что я гожусь тебе в дедушки.
Она засмеялась, ничего не сказала, потому что к ним подошли еще двое.
— Ну, как, уже тянет? — не здороваясь, спросил охотник с длинным острым носом и иссиня-черными, будто крашеными волосами, похожий на ворона.
— Тянет, — кивнула Ульяна. — Сама слышала и сама видела.
— Цви-цви-хор-хор… — попытался изобразить любовную песню вальдшнепа-самца третий. — Все засмеялись, но беззлобно. — Уверен, вы мастер спорта по стрельбе, — заметил он.
— Было дело, — уклончиво ответила Ульяна, поворачивая в сторону зеленоватого здания вокзала. — Машина перед входом.
Охотники шли за ней следом. Тяжелые рюкзаки с патронами и амуницией давили спины, а она несла свой пластиковый пакет, поддуваемый ветром, поскольку цветочные семена ничуть не прибавили веса пакету с тонким бельем.
Всю дорогу мужики галдели, опьяненные предвкушением удовольствия, хохотали, но к Ульяне относились с почтением. Она научилась одним взглядом, а то и просто подняв бровь осаживать кого угодно.
Она всегда была настороже, как на охоте, когда зверь может выйти на тебя в любую минуту. Но там может предупредить собака, а среди людей только собственное чутье.
Однажды накачанный красавец, приехавший с командой на тройке вишневых «лексусов» и посчитавший, что она здесь для «массажных» услуг, получил в лоб кастетом, который она не забывала прихватить с собой, сопровождая гостей-охотников в лес. Этот кастет ей подарил отец в тот день, когда она получила диплом.
— Знаешь, что я скажу тебе, дорогая… — Он окинул ее взглядом с головы до ног. — Я думаю, ты себя правильно видишь в зеркале. И с такими выходными данными тебя ждет успех. Он может быть очень быстрым, но кратким. Тебе такой вряд ли нужен.
Ульяна подняла пушистую бровь.
— Давай-ка я тебе объясню, как мужик. — Он вздохнул. — Только учти, это говорит тебе не отец. Что, перво-наперво, видит мужчина, взглянув на женщину? Ноги. Потом лицо. Потом всю фигуру. — Когда примерно то же самое ей сказал Сомыч, она поняла, что ни тот ни другой не шутят и не утрируют и хочет она соглашаться или нет, станет она спорить с этим или нет, но это так. — Стоит на тебя посмотреть — я думаю, ничего не надо объяснять дальше. Тебя сразу станут манить, тащить, обещать. Так вот, чтобы отбиться, когда твои слова и доводы уже тонут в их тестостероне, — он хмыкнул, — действуй вот этим. — Отец открыл широченную, как лопата, ладонь, и Ульяна увидела… кастет.
— Но я могу и пулю всадить, если что.
— Вот этого не надо. Сядешь. Кастетом не бей в промежность. Пожалей породу. Может, и такая идиотская кому-то в масть. Бей промеж глаз.
— А если из газового пистолета? — полюбопытствовала она.
— Пожалей себя, у самой слезы потекут, как у крокодила. Но если отчаянная ситуация — тут все средства хороши.
— Поняла, папа. — Ульяна улыбнулась и подумала, какие же у нее разные родители. Как вообще они могли быть вместе? Но были, она тому доказательство. И она любит их обоих. Они тоже любят ее. Но каждый, судя по всему, видит в ней свои собственные черты. И злится, когда их не находит. Впрочем, это чаще выпадает на долю матери.
— Знаешь, чем хорош кастет? Лоб обо что разбил? В лесу о валежину споткнулся. — Он захохотал. — В общем, поздравляю, дочка. Я давно хотел тебе сказать, что в лесу надо бояться не зверей, а людей. Но лучше вообще никого не бояться, Ульяна.
Отец всегда называл ее полным именем. Это его любимое имя, он настоял назвать ее почти тридцать лет назад этим старинным деревенским именем. Никогда он не признавался, почему это имя так ему дорого. Но дочь замечала, что, когда он называл ее этим именем, в его глазах что-то менялось. Исчезала бесшабашность, появлялась какая-то торжественность… Она пыталась узнать у матери, в чем дело, но та только качала головой:
— Мне было не до твоего имени. Ты была такая огромная, такая здоровенная, что я никак не могла в себя прийти после родов. А когда я пришла в себя, то у тебя уже было имя. Я стала звать тебя Лялькой. А потом и я перешла на твое настоящее.
— Мам, да какая из меня Лялька? Это что-то маленькое, пухленькое, кукольное. А я — Ульяна Кузьмина.
В институте ее никто не называл Ульяной, говорили, что это имя подходит сухонькой, косо повязанной старушке из умирающей деревни. А она — высокая, статная, с длинными пшеничными волосами и зеленовато-синими глазами — скорее Юлия. Но это имя ей не нравилось.
А сейчас она уже все чаще Ульяна Михайловна. Женщина с очень модным именем.
Выходит, отец догадался сделать ей еще один подарок? Он одарил ее невероятно красивым именем.
Ульяна отвезла охотников на базу, размещением их занималась Надюша, жена Сомыча. Она щебетала и подпрыгивала, ее ласковый голос и плавные движения завораживали, она действовала на всех гостей колдовски. Завтра утром егерь поведет их на тягу.
Ульяна зашла в контору к Сомычу.
— Вы сказали, кто-то клюнул на мое объявление? — с порога спросила она.
— Да, дорогуша. Он набрал служебный номер, а я снял трубку. Он тебе перезвонит.
Увидев ее, он разулыбался:
— Ох, мы стали еще краше, Улечка. Звонил я твоему Сомычу. Хорошее дело затеяли. Клев пошел. Поше-ел. Мы вот им немножечко мотыля подсыплем, да? И тогда они все наши, как один!
Услышав рыбацкие словечки, Ульяна скривилась. Они больно напомнили о проблемах, которые навалились на нее. Если бы уголь хорошо пошел, может, она сохранила бы ружье? Но время… У нее нет времени!
— Значит, так, нам нужно…
Они обсудили объемы и сроки поставки угля для барбекю, а на прощание Ульяна пообещала:
— Мы сделаем эскиз пакета для угля. Такой, чтобы с руками отрывали.
— Да, дорогая. Упаковочка — дело тонкое. Это все равно что одеть женщину. — Он ей подмигнул и окинул взглядом с головы до ног.
Старый юбочник, хмыкнула про себя Ульяна, надевая кепку козырьком назад и выходя из конторы. Но он прав, как никогда. Пожалуй, можно попросить Надежду придумать. Пускай сделает эскиз.
Она шагала по селу, оставив машину возле склада. До прихода поезда с охотниками еще полно времени. Сомыч ошибся, никакие не два часа ей ждать придется, а все четыре, потому что поезда уже перешли на летнее расписание, без всякого, как водится, предупреждения.
Ульяна шагала по тротуару, смотрела по сторонам, замечая перемены: люди строят новые дома, ремонтируют старые, но уже на новый манер — не кое-как и лишь бы крыша не текла, а вкус и достаток просто лезут в глаза. Интересно, а какой дом был бы у нее, если бы она — кто знает — на самом деле вышла замуж?
Ульяна скривила губы в насмешливой улыбке. Однако Зинаидин выверт со свадебным подарком крепко засел в голове, и теперь всякий раз, думая о будущем, она просчитывает и такой вариант. Так какой бы дом она построила и где?
— Привет, Ульяна Михайловна, — легонько поклонилась старушка. — Как здоровьице?
Ульяна вздрогнула и выбралась из своих неспокойных мыслей. Перед ней стояла давняя коллега матери — это ей на смену пришла ее мать в свое время в ужменскую библиотеку.
— Все прекрасно, а вы как, Мария Ильинична?
— Да тоже неплохо, спасибо. Как матушка? Приедет ежели, пускай зайдет. Хотела бы повидаться. Обсудить кое-что из толстых журналов. Я читаю, да-да, читаю. В нашу библиотеку присылают бесплатно. Говорят, — она перешла на шепот и поближе придвинулась к Ульяне, — говорят, знаешь ли, Улечка, что какой-то Савраз или Сураз иностранный — ты не подумай, что я, так сказать, выражаюсь, у него фамилия, говорят, такая — рассылает эти журналы по деревням. Прямо уж и не знаю, не провокация ли какая. — Она округлила дальнозоркие глаза под толстыми стеклами очков.
— Да нет, я не думаю, — сказала Ульяна. — И вообще какая разница, кто присылает, если читать интересно, правда?
Старушка подошла еще на шаг к Ульяне и, понизив голос, проговорила:
— Я хотела бы с сердечным другом твоей матушки познакомиться. Вопросы у меня есть по Библии. Читаю, читаю, но без наставника тяжело. — Она улыбнулась бледными губами, по которым прошлась сизой помадой, наверняка внучкиной, а из-за плохого зрения края вышли неровные и рваные.
— Понимаю, — кивнула Ульяна. — Я передам ей. А если они приедут вместе, то…
— Ох, и мечтать-то не могу, — оживилась Мария Ильинична. — Такое бы счастье, такая радость…
Распрощавшись с ней, Ульяна пошла дальше по свежему дощатому тротуару, думая о матери. Что ж, каждый со временем получает то, что хочет. Даже если сам порой не знает точно, что именно он хочет.
Ее мать любила в своей жизни только одно занятие — читать книги. Кажется, она родилась в библиотеке и проводила там все время своей жизни. Она помнит мать в одной и той же позе: она сидит в кресле, у окна, положив ноги на батарею отопления, накинув теплую шаль на плечи, и читает.
Когда отец от них ушел, мать стала читать еще больше, но уже другие книги, потому что в книжном, мире она нашла свою желанную жизнь. Она читала книги по христианской этике, о радости и скорби, о любви божественной и человеческой, о построении внутреннего мира. И, как это бывает, что ты призываешь, то к тебе и приходит.
Мать познакомилась с преподавателем Духовной академии в сельской церквушке, куда она однажды, сама от себя не ожидая, пошла на пасхальное богослужение.
Эта сторона жизни была скрыта от Ульяны, причем настолько надежно, что почти до окончания института она ничего не знала о любви матери.
А потом она увидела его. И опять-таки, как бывает, чтобы понять женщину, посмотри, какой мужчина с ней рядом. Ее мать была не простая женщина. Она невероятная женщина, с годами поняла Ульяна. Привлечь такого, как отец, а потом вот этого — это две разные женщины в одной. Причем очень сильные и привлекательные обе…
Ульяна подняла глаза и увидела, что стоит перед входом в местный магазин. А зачем, интересно, она пришла сюда? Пытаясь сообразить, Ульяна уже открывала белую современную дверь с золотой, под металл, ручкой. Перекупленный новыми хозяевами, магазин стал совершенно другим. Интересно, есть ли здесь то, что ей надо?
Она прошла к дальнему прилавку, где обычно покупала всякие мелочи для оружия, для охоты. Она хотела купить самый простой чехол для ружья, которое собиралась продать. А родной, ружейный, английской желтой кожи, оставить себе. На память. Уж очень он хорош, даже и не чехол это, а футляр, такая замечательная кожа с тиснением.
Но на пути к прилавку неожиданно для себя Ульяна остановилась перед другим прилавком — с бельем. Кружевные трусики и лифчики пенились, словно нежные облачка, на голубоватом прилавке. Сама не зная почему, Ульяна принялась искать свой размер. Нет, покупать она не собиралась, но подумала: интересно, вот такие покупают для свадебной ночи?
— Вам что-то показать? — Сладкоголосая продавщица наверняка копировала кого-то из километровых телесериалов, дотянувшихся и до тайги. Но Ульяна не смотрела их и поэтому не знала.
— Н-нет. Впрочем, да. Я хочу сделать подарок на свадьбу.
— Невесте, да? — заинтересовалась девушка. — У нас есть прелестный комплект «Невинность». — Она ярко улыбнулась. — Как раз для этого случая.
Перед Ульяной опустилось два пенных облачка. Она засмеялась:
— Очень мило. Но нет чего-то без кружев?
— Ах, есть, конечно, есть. Вот это.
Продавщица выложила нежную тонкую полоску трусиков из шелка и гладкий лифчик.
— А… как этот комплект называется? — ни с того ни с сего спросила Ульяна.
— Здесь написано, правда, по-английски, — замялась девушка.
— Давайте, я прочитаю, — протянула руку Ульяна. — Здорово! — Она засмеялась.
— А… что там написано? — полюбопытствовала продавщица.
— «Возьми меня», вот что там написано. Продавщица захихикала.
— Вот это да! Для подарка просто замечательно. А перевод названия можно переписать на открытку.
— Та, кому я дарю, сама прочтет.
Продавщица согласно кивнула, и было ясно, что она уже относит себя к таким же посвященным.
— Берем, значит, — игриво покачивая на одном пальчике обе вещички, сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно. — Да?
— Да, я беру, — услышала себя Ульяна и удивилась, но бумажник из куртки вынула.
Она вышла из магазина с пакетом, слабый ветерок набросился на него и принялся подкидывать вверх. Черт побери, и почему она купила это великолепие за такую кучу денег? Зачем она вообще купила это белье? Она остановилась и недоуменно посмотрела на пакет. Пожав плечами, оглянулась на витрину, которая изнутри была затянута розовыми вертикальными жалюзи, от чего нутро магазина казалось таинственным и хотелось войти и раскрыть тайну. Вернуться и отдать обратно? Но она ясно помнила текст на прилавке: «Белье обратно не принимается и не обменивается».
Ульяна отвернулась от магазина и пошла дальше по тротуару. Да что происходит наконец? Как будто подарок тетки, а не она сама руководит теперь ее поступками. Ну, пока еще не совсем руководит, она сопротивляется, и довольно успешно, но иногда промашка выходит.
Внезапно Ульяна остановилась посреди тротуара и захохотала. Подумать только, она, Ульяна Кузьмина, взяла и купила свадебное белье за бешеные деньги! Это сделала она, у которой нет жениха и которая вообще не думает о замужестве!
Та-ак, если себя не остановить, если дать волю мыслям, что еще она накупит? Ага, белое платье. А фату? Вот на ней она, пожалуй, споткнется. Невинность давно потеряна. Разве что веночек из цветов?
Никого на улице не было, поэтому внезапный хохот остался без внимания, только парочка индоуток — плод безумной или бездумной любви уток и индюков, которых стали разводить смышленые селяне, — с клекотом шарахнулись к забору. Обычно агрессивные, они испугались, значит, она их пробрала до самых печенок своим смехом.
Ульяна вытерла слезы, выступившие на глазах, и ее осенило. Цветы! Не-е-т, не для свадебного букета, иначе ей пришлось бы покупать его из бессмертников, фыркнула она, ей надо купить семена цветов. Как хорошо, что вспомнила.
Она любила сажать цветы. Здорово, встанешь утром, выглянешь в окно, а цветы смотрят на тебя, уже раскрывшиеся и жаждущие обожания. Сейчас середина апреля, но уже проклюнулись возле колодца гиацинты и нарциссы. Она усадила их по кругу, перемежая голубые, желтые и розовые, и все, кто видел, ахали. А еще в этом сезоне должны зацвести невероятные сетчатые ирисы, которые она посадила прошлой осенью.
К этим луковицам у нее было странное отношение, она, сама себе не признаваясь, загадала, что если они зацветут, то ее жизнь изменится. Наверное, и это связано с теткиным подарком, потому что она купила их, когда ехала с ее подарком из Питера и остановилась в Москве. Ульяна думала, покупая в лавочке пять луковиц из голландского пакета, что они станут символом новой жизни. Ее жизни, Ульяны Кузьминой.
Семена ночной фиалки уже куплены, теперь она купит махровых васильков и ромашек. Раскидает их, и получится замечательное поле возле бани. Она представила себе лицо Сомыча — всякий раз он изумлялся ее цветоводческой манере.
— Улей, ну почему ты сажаешь их не на грядки, не на клумбы, а всегда кучей?
— Чтобы им было теплее, — смеялась она.
На самом деле, она все цветы сажала кучей. Поэтому даже самые обыкновенные ноготки казались странными, нереальными, недеревенскими цветами. Это как толпа и человек-одиночка. Летняя толпа всегда ярче, как бы пестро ни оделся одиночка.
Она повернула к хозяйственному магазину, где всегда продавали семена.
Стрелка электрических часов дернулась и замерла, Ульяна увидела, что поезд с охотниками вот-вот придет. Редкие пассажиры, замученные ожиданием, слонялись по недавно построенной платформе, собаки, махая хвостами, цокали когтями, перебегая из тени на солнышко. Они, видимо, уже почувствовали далекий гул рельсов, по которым летел тепловоз с десятком вагонов в связке.
И точно — гудок, дым из трубы, такой же густой, как из пекарни за путями, только запах не тот. Ульяна поймала себя на том, что с радостью вдыхала аромат свежего хлеба, и, сама того не думая, оказывается, воображала шанежку, которую не прочь купить в магазине при пекарне. Рот наполнился слюной, но бежать в пекарню уже некогда.
К станции подкатил поезд.
Она подошла к середине состава, по ступенькам вагона уже спускались гуськом мужики с рюкзаками и ружьями в чехлах.
Все как обычно, как много лет подряд и много раз — весной, зимой, осенью. Ульяна немедленно собралась, крепче сжала пластиковый пакет с магазинным уловом и приготовила улыбку, которая должна понравиться этим мужикам. Ульяна Кузьмина чувствовала себя при исполнении служебных обязанностей.
— Здравствуйте, рада приветствовать вас, — вылетали дежурные слова прежде, чем она могла подумать. Но глаза ее всматривались в приезжих, а нет ли среди них?.. Дура, оборвала она себя и выругала за внезапно пришедшую мысль. Это обычные старые мужики. Судя по всему, из бывших, кто привык охотиться в заказнике еще в прежние времена. Но теперь без машин, без должностей, и похоже по их одежде, из прошлого у них сохранилась только одна страсть — охота. С такими просто. Она улыбнулась своей самой обаятельной улыбкой.
— Привет, привет, дочка. — Самый толстый подошел к ней. — Ух, елки-моталки, теперь вот такие красотки с нашим братом работают, а? — Он покачал головой, оглядывая ее голубые джинсы, черный пуховик до талии, кепку, надетую задом наперед. Кажется, от ее желтых кожаных ковбойских сапог с заклепками он не мог отвести глаз и готовился высказаться, но потом передумал и решил снабдить девушку «визитной карточкой». — У меня даже секретарши такой красивой не было. — Мол, знай наших. Не лаптем щи хлебали в свое время.
Ульяна, привыкшая к подобным комплиментам, только улыбнулась и кивнула:
— Всему свое время, как говорила моя бабушка.
— Намек понял. — Мужик засмеялся. Она подняла бровь:
— Но я ни на что не намекала.
— А я его принял, твой намек. — Он подмигнул ей. — Что я гожусь тебе в дедушки.
Она засмеялась, ничего не сказала, потому что к ним подошли еще двое.
— Ну, как, уже тянет? — не здороваясь, спросил охотник с длинным острым носом и иссиня-черными, будто крашеными волосами, похожий на ворона.
— Тянет, — кивнула Ульяна. — Сама слышала и сама видела.
— Цви-цви-хор-хор… — попытался изобразить любовную песню вальдшнепа-самца третий. — Все засмеялись, но беззлобно. — Уверен, вы мастер спорта по стрельбе, — заметил он.
— Было дело, — уклончиво ответила Ульяна, поворачивая в сторону зеленоватого здания вокзала. — Машина перед входом.
Охотники шли за ней следом. Тяжелые рюкзаки с патронами и амуницией давили спины, а она несла свой пластиковый пакет, поддуваемый ветром, поскольку цветочные семена ничуть не прибавили веса пакету с тонким бельем.
Всю дорогу мужики галдели, опьяненные предвкушением удовольствия, хохотали, но к Ульяне относились с почтением. Она научилась одним взглядом, а то и просто подняв бровь осаживать кого угодно.
Она всегда была настороже, как на охоте, когда зверь может выйти на тебя в любую минуту. Но там может предупредить собака, а среди людей только собственное чутье.
Однажды накачанный красавец, приехавший с командой на тройке вишневых «лексусов» и посчитавший, что она здесь для «массажных» услуг, получил в лоб кастетом, который она не забывала прихватить с собой, сопровождая гостей-охотников в лес. Этот кастет ей подарил отец в тот день, когда она получила диплом.
— Знаешь, что я скажу тебе, дорогая… — Он окинул ее взглядом с головы до ног. — Я думаю, ты себя правильно видишь в зеркале. И с такими выходными данными тебя ждет успех. Он может быть очень быстрым, но кратким. Тебе такой вряд ли нужен.
Ульяна подняла пушистую бровь.
— Давай-ка я тебе объясню, как мужик. — Он вздохнул. — Только учти, это говорит тебе не отец. Что, перво-наперво, видит мужчина, взглянув на женщину? Ноги. Потом лицо. Потом всю фигуру. — Когда примерно то же самое ей сказал Сомыч, она поняла, что ни тот ни другой не шутят и не утрируют и хочет она соглашаться или нет, станет она спорить с этим или нет, но это так. — Стоит на тебя посмотреть — я думаю, ничего не надо объяснять дальше. Тебя сразу станут манить, тащить, обещать. Так вот, чтобы отбиться, когда твои слова и доводы уже тонут в их тестостероне, — он хмыкнул, — действуй вот этим. — Отец открыл широченную, как лопата, ладонь, и Ульяна увидела… кастет.
— Но я могу и пулю всадить, если что.
— Вот этого не надо. Сядешь. Кастетом не бей в промежность. Пожалей породу. Может, и такая идиотская кому-то в масть. Бей промеж глаз.
— А если из газового пистолета? — полюбопытствовала она.
— Пожалей себя, у самой слезы потекут, как у крокодила. Но если отчаянная ситуация — тут все средства хороши.
— Поняла, папа. — Ульяна улыбнулась и подумала, какие же у нее разные родители. Как вообще они могли быть вместе? Но были, она тому доказательство. И она любит их обоих. Они тоже любят ее. Но каждый, судя по всему, видит в ней свои собственные черты. И злится, когда их не находит. Впрочем, это чаще выпадает на долю матери.
— Знаешь, чем хорош кастет? Лоб обо что разбил? В лесу о валежину споткнулся. — Он захохотал. — В общем, поздравляю, дочка. Я давно хотел тебе сказать, что в лесу надо бояться не зверей, а людей. Но лучше вообще никого не бояться, Ульяна.
Отец всегда называл ее полным именем. Это его любимое имя, он настоял назвать ее почти тридцать лет назад этим старинным деревенским именем. Никогда он не признавался, почему это имя так ему дорого. Но дочь замечала, что, когда он называл ее этим именем, в его глазах что-то менялось. Исчезала бесшабашность, появлялась какая-то торжественность… Она пыталась узнать у матери, в чем дело, но та только качала головой:
— Мне было не до твоего имени. Ты была такая огромная, такая здоровенная, что я никак не могла в себя прийти после родов. А когда я пришла в себя, то у тебя уже было имя. Я стала звать тебя Лялькой. А потом и я перешла на твое настоящее.
— Мам, да какая из меня Лялька? Это что-то маленькое, пухленькое, кукольное. А я — Ульяна Кузьмина.
В институте ее никто не называл Ульяной, говорили, что это имя подходит сухонькой, косо повязанной старушке из умирающей деревни. А она — высокая, статная, с длинными пшеничными волосами и зеленовато-синими глазами — скорее Юлия. Но это имя ей не нравилось.
А сейчас она уже все чаще Ульяна Михайловна. Женщина с очень модным именем.
Выходит, отец догадался сделать ей еще один подарок? Он одарил ее невероятно красивым именем.
Ульяна отвезла охотников на базу, размещением их занималась Надюша, жена Сомыча. Она щебетала и подпрыгивала, ее ласковый голос и плавные движения завораживали, она действовала на всех гостей колдовски. Завтра утром егерь поведет их на тягу.
Ульяна зашла в контору к Сомычу.
— Вы сказали, кто-то клюнул на мое объявление? — с порога спросила она.
— Да, дорогуша. Он набрал служебный номер, а я снял трубку. Он тебе перезвонит.
7
От нечего делать, ожидая своего часа, Роман снова вошел в тот сайт, на который набрел днем в Интернете. «Заказник „Ужма“». И снова его сердце дернулось так, как дергается у подростка, когда наконец та единственная девочка из класса согласилась пойти с ним погулять. Когда он обхаживал ее, заманивал, завлекал, он, кажется, точно знал, что будет делать — как положит руку ей на плечо, при этом якобы случайно задев грудь и испытав желанное томление, потом передвинет руку на спину, плотно прижмет ее, чтобы почувствовать застежку лифчика, под которым… Он знает при этом, как отреагирует его тело, точно так же, как оно ведет себя по утрам, и он бежит в ванную, запирается на засов, а семейство прыгает на одной ноге от нетерпения, а младшая сестра орет во весь голос: «Ромик, что ты там делаешь столько времени?» И тон у нее классной ябеды, которую хочется отдубасить на месте. А уж когда рука осторожно проползет до талии и нечаянно сорвется вниз, на бедро, то…
Роман засмеялся, вспоминая полудетские тревоги и желания. Теперь, в тридцать семь лет, он знал все, что может знать мужчина о женщине. Даже больше, чем обычный, среднестатистический представитель этой половины рода человеческого. Он был женат официально два раза, а неофициально… Да кому какое дело, сколько у него было женщин? Он никого не неволил, они сами сыпались ему на голову, как переспелые груши.
Да, он такой вот, привлекательный. Стоило ему произнести мысленно это слово, он тотчас увидел ее, свою последнюю привязанность. Ее он взял недавно. Роман снова усмехнулся, отметив двойной смысл слова «взял». Он взял ее на работу референтом по юридическим вопросам. Не потому, что «взял» ее как мужчина берет женщину, она на самом деле классный юрист. А женщина? Ну… Он мог бы выписать ей справку и заверить подписью и печатью у нотариуса, что она вполне хорошо справляется со своими обязанностями.
Роман засмеялся, вспоминая полудетские тревоги и желания. Теперь, в тридцать семь лет, он знал все, что может знать мужчина о женщине. Даже больше, чем обычный, среднестатистический представитель этой половины рода человеческого. Он был женат официально два раза, а неофициально… Да кому какое дело, сколько у него было женщин? Он никого не неволил, они сами сыпались ему на голову, как переспелые груши.
Да, он такой вот, привлекательный. Стоило ему произнести мысленно это слово, он тотчас увидел ее, свою последнюю привязанность. Ее он взял недавно. Роман снова усмехнулся, отметив двойной смысл слова «взял». Он взял ее на работу референтом по юридическим вопросам. Не потому, что «взял» ее как мужчина берет женщину, она на самом деле классный юрист. А женщина? Ну… Он мог бы выписать ей справку и заверить подписью и печатью у нотариуса, что она вполне хорошо справляется со своими обязанностями.