Кристи Кохан. Скандал в личной жизни

   Когда что-то вокруг было ужасным, безобразным или болезненным, Меган часто просто закрывала глаза, отказываясь признавать существование нежелательных вещей, и думала вместо этого о карусели, счастливых детях и мороженом. Чуть раньше в тот же вечер, когда они смотрели с Джексоном телерекламу с участием Клементины, она не могла не заметить, что Джексон, как прикованный, не отводит взгляда от Клементины. Он так напряженно уставился в телевизор, что Меган была уверена, разденься она сейчас догола, Джексон даже не заметил бы этого. Неужели ему нужно вот это? Женщина, которую не волнует, если песок попадет под ее плавки? А вот Меган это беспокоит. Она ничего не могла поделать, если ей что-то мешало.
   Она слышала, как Джексон стремительно вышел, как звякнули кисти, когда он опустил их в банки перед мольбертом. Меган старалась с пониманием относиться к его искусству. Хотя необходимость выражать себя творчески была совершенно чужда ей, она не лишала его права творить. Позволяла держать в гостиной мольберты, даже когда у них были гости, которым приходилось просачиваться между ними, чтобы подойти к дивану. Она не говорила ни слова, когда он тратил лишние деньги, которые можно было бы положить на сберегательный счет, на кисти, холсты и прочие принадлежности. Меган даже предложила ему взять часть ее денег и купить, что ему нужно. Но это предложение привело лишь к еще одной перепалке.
   Сколько раз, чувствуя себя непонятой и оскорбленной, Меган была на грани срыва – высказать ему все, что думала – то, что он за всю свою жизнь не продаст ни единой чертовой вещи, что на свете миллионы художников, но менее одного процента из них могут прокормиться своим трудом, что его ночной образ жизни не нормален. Они совершенно не похожи на Кросвелов с двумя детьми, живущих по соседству, или на Руфь и Вейна, что через дорогу, которые смотрят новости в 11 часов и вместе отправляются спать. Неужели Джексон не понимает, как ей тяжело лгать Алекс и Клементине о том, как «прекрасна» их жизнь! Не могла же она признаться Алекс, что та была права, что Меган и Джексон совершенно несовместимы. Господи, почему он не может стать нормальным? Почему не может быть обычным мужчиной?
   Наконец свет в гостиной потух, и Меган быстро улеглась до того, как открылась дверь. Она наблюдала, как Джексон пробирался по темной спальне. Его силуэт как всегда был совершенен. Широкие плечи, твердая, как камень грудь, мускулистые ноги. Он снял рубашку и брюки, и обнаженный залез в постель, Меган отвернула голову.
   – Мег, ты спишь? – шепнул Джексон.
   Она не ответила. Он глубоко вздохнул и повернулся к ней спиной; Меган подождала пока его спокойное дыхание не убедило ее, что он заснул, и свернулась клубочком за его спиной. Когда он спал, он ее собственность. По крайней мере, на эти несколько часов Джексон полностью принадлежал ей.

* * *

   Клементина легла на песок и закрыла глаза. Она потуже завернулась в одеяло, защищающее ее от ноябрьской прохлады, наступившей так неожиданно. Всего лишь час назад небо было почти ясным и чистым. А сейчас солнце спряталось за густым туманом дымчатых и перистых завитков, и в воздухе повис запах плесени, как от затяжного старого дождя.
   Крик чаек навевал грусть, как будто они тоже испытывали мучительный страх и разочарование и криками выражали богам крушение своих надежд. От их, визгливого крика у Клементины появилось страстное желание услышать беззаботный голос Артура, его легкий смех, и она села. Клементина заметила его в четверти мили от себя. Закатав вельветовые штаны, он бродил вдоль берега, и вода окатывала его ноги. Даже на расстоянии она знала, что улыбка не подергивает уголки его губ, и ни шутка, ни острота не вырвутся из плотно сжатого рта. Он смотрел на воду, но, почувствовав ее взгляд, повернулся к ней. Клементина натянула одеяло до самого подбородка, пока он приближался.
   – Ты не хочешь вернуться в хижину? – спросил он. – Становится довольно холодно.
   – Мне тепло.
   Артур кивнул и сел рядом с ней, скрестив ноги. Зачерпнув полную горсть песка, он смотрел, как песчинки просачиваются сквозь пальцы.
   – Почему ты не скажешь прямо, Артур, – спросила Клементина. – Почему ты злишься?
   – Я не злюсь.
   – Конечно злишься. Я сказала, что уезжаю, и ты разозлился.
   Он повернулся к ней, улыбаясь, готовясь отделаться шуткой или выдать что-нибудь совершенно необычное из своего запаса, но на этот раз запас дежурных острот иссяк. Улыбка исчезла, и он тоже закутался в одеяло.
   – Ты права. Я не хочу, чтобы ты уезжала. У меня такое чувство, как будто мы только сейчас начинаем – и твою карьеру, и наши личные отношения.
   Клементина отвела взгляд.
   – Я в Нью-Йорке уже четыре года. Слишком многое произошло за этот год. И слишком мало. Давай посмотрим фактам в глаза. Я никогда не стану супермоделью. Телерекламы восхитительны, но этого недостаточно, я должна попытать счастья в Голливуде. Сейчас. Пока еще не слишком поздно.
   Артур рисовал узоры на песке.
   – А мы? – спросил он. – У нас тоже нет никакой надежды?
   Клементина положила ладонь на его руку.
   – Дело не в тебе. Если я могла бы быть с кем-нибудь, то выбрала бы тебя.
   – Не болтай ерунду, – вставая, сказал Артур.
   Светлые волосы хлестали его по глазам, ветер крепчал, предвещая быстро приближающийся шторм.
   – Неужели ты думаешь, что меня удовлетворят подобные объяснения? Каждый день я пытаюсь придумать новый способ, который заставил бы тебя полюбить меня, избавил бы от этого загнанного выражения в твоих глазах, но ничего не помогает. Я был почти уверен, когда ты согласилась поехать со мной сюда, что хоть это сработает. Но по-прежнему ничего не изменилось.
   Клементина встала, уронив одеяло. Сердце разрывалось от жалости к нему, к себе, но изменить свое решение она не могла. Она приехала сюда в надежде, что свежий воздух и песчаный пляж облегчат прощальные слова, но они не помогли.
   – Артур, я…
   Он бросился к воде, не останавливаясь, пока не достиг ее. Он пробирался сквозь набегавшие волны, и ледяная вода окатывала его до колен.
   – Черт бы тебя побрал! – заорал он.
   Отзвук слов затерялся в шуме ветра как отдаленное эхо. Он бил ногами по воде, и серебристые брызги разлетались в воздухе футов на пять.
   – Ты думаешь, я не знаю, что произошло? – выкрикнул Артур, поворачиваясь к ней.
   – Неужели ты думаешь, что я не понял?
   Клементина беспомощно оглядывала пляж, испугавшись, ощутив пустоту в животе. Он не мог знать. Никто, кроме Алекс и Меган. Это был их ужасный, грязный секрет. Клементина осторожно пошла к Артуру.
   – Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказала она.
   – Ради бога, почему ты не доверишься мне? Ты думаешь, что все мужчины похожи на того подонка? Ты думаешь, я такой же, как он? Ты думаешь, мы все смотрим на тебя и думаем, как бы сделать это, как…
   Клементина зажала руками уши.
   – Прекрати! Прекрати немедленно! – выкрикнула она.
   – Нет, я не прекращу. – Он схватил ее руки и отвел их вниз. – Я скажу тебе правду, потому что один из нас должен это сделать. Я знал все с того самого дня, Клементина. Я предполагаю, что случилось, тем более, что той ночью ты говорила во сне. Даже не говорила, а кричала. Я промолчал, потому что хотел, чтобы ты рассказала сама. Я хотел, чтобы ты верила мне. Но ты не веришь.
   – Не надо, – сказала Клементина. Слезы струились по ее щекам. – Я не могу об этом говорить. По крайней мере, с тобой. Или с каким-то другим мужчиной.
   – Ты можешь. Ты не сделала ничего плохого. Он изнасиловал тебя. Ты – жертва. Ты.
   Клементина отпрянула назад.
   – Я боролась недостаточно сильно! – закричала она. Рыдания мешали ей говорить, каждый нерв болезненно пульсировал. – Я позволила ему это сделать. Это поведение не жертвы, а соучастника. Разве ты не понимаешь? Я не сопротивлялась, пока не стало слишком поздно.
   Она бросилась к хижине, одиноко стоявшей среди деревьев. Пошел дождь, но Клементина даже не заметила этого. Она бежала из всех сил, и только одна мысль преследовала ее, – что он знал, что он всегда знал, что он смотрел на нее и думал: – Это Клементина, Жертва насилия. Именно так он считал.
   Он старался обманом заставить ее довериться ему, поверить, что с ним она в безопасности. Клементина даже приехала с ним, как его друг, в эту хижину, на уик-энд. Боже, какой дурой она была.
   Клементина прислушалась, стараясь различить звук шагов позади, но было тихо. Она заперлась в своей спальне. Тошнота подступила к горлу. Клементина почувствовала себя снова изнасилованной. Метан и Алекс – совсем другое дело, они ее подруги, они женщины. Одна мысль о том, что Артур смотрел на нее и знал, вызывала дрожь. Его знание срывало покров, который она носила, стирало нарисованную улыбку, лишало сил. Око оставляло ее обнаженной к ранимой. Клементина не могла и не хотела терпеть все это.

* * *

   Прошло больше часа. Артур не возвращался, и гнев Клементины исчез. Она жалела, что все закончилось так глупо и нескладно. Нужно уехать прямо сейчас, а не через месяц, как ока раньше сказала Артуру. Просто невозможно оставаться с ним рядом, зная, что ему все известно. Каждый раз, глядя в его глаза, она будет вспоминать прошлое.
   Артур вошел в дом и постучал к ней в дверь. Поспешно вытерев слезы, она открыла. Какое-то мгновение они пристально рассматривали друг друга, потом Клементина повернулась и пошла назад к постели.
   – Я знаю агента в Лос-Анджелесе, – сказал Артур, – Уилл Холоман. Хороший специалист. Очень профессионален. Энергичный и удачливый парень. Я позвоню ему завтра.
   Клементина кивнула. Артур прислонился к двери.
   – Извини, я расстроил тебя, – я не хотел. Я только старался показать, что это не имеет значения, что…
   – Не имеет значения? – повторила Клементина, поднимая голову. – Меня изнасиловали, и это не имеет значения?
   – Я не то хотел сказать.
   – Нет, именно это. Вот почему я ничего и не рассказывала тебе. Потому что и ты, и каждый второй мужчина поступили бы точно так же, как ты сейчас. Ты думаешь, что можешь погладить меня по голове, сказать, что прошло уже три года, и удивляться, почему я еще переживаю. Ты считаешь, что это просто секс. Тем, что сделали со мной, люди занимаются каждый день.
   – Клементина…
   – Это не только секс, – произнесла она, повышая голос. – Это не имеет ничего общего с сексом. Это – власть. Он засунул свой пенис и знал, что обладает мной. Ты мужчина, Артур. Ты никогда не поймешь, что чувствует женщина, когда в нее вбивают что-то чужеродное, нежелательное, грязное.
   Артур закрыл глаза.
   – Не надо, – попросил он.
   – Почему же? Ты ведь хотел, чтобы мы рассмотрели этот вопрос? Или тебе не нравится простой грубый жаргон?
   Артур снова взглянул на нее:
   – Прекрасно, рассказывай.
   – Хорошо. – В голосе Клементины звучали гнев и твердость. – Ты хочешь знать, какого размера его член? Ты хочешь знать, какую боль он причинил? Ну что ж, я скажу тебе. – Она сжала пальцы в кулаки, стараясь заставить себя выдержать его взгляд. – Его член был огромен. Огромен до отвращения, я истекала кровью потом несколько часов. Я билась головой о землю, пока он делал это, и просила бога о смерти.
   Артур поспешно подошел к кровати и взял ее за руки.
   – Ну все, – сказал он… – Достаточно. Тебя изнасиловали. Это было подло и отвратительно, но я ничего не могу сделать сейчас. Я могу только предложить свою любовь, а ты отказываешься от нее. Но ты не можешь допустить, чтобы тот случай управлял твоей жизнью. Когда-нибудь ты преодолеешь его.
   Клементина отвернулась.
   – Сейчас ты все знаешь, – спокойно добавила она, – и все равно не понимаешь.
   – Да, я не понимаю. Но я люблю тебя и не хочу, чтобы ты уезжала.
   Она вздохнула:
   – Я должна. Не просто, чтобы попробовать свои силы в кино, а чтобы забыть. Это моя единственная надежда.
   Артур встал и откашлялся:
   – Ну что ж, я не могу бороться с твоими воспоминаниями.
   Он вышел, и Клементина осталась одна.
   – Я тоже, – прошептала она.
   Уилл Холоман был маленьким, толстеньким, как питсбурский пончик, лысеющим мужчиной. Еще Клементина знала, что у него счастливая семья и двое детей. Уже давно она не чувствовала себя такой спокойной. Холоман не будет ничего вспоминать. На этот раз их будет связывать только работа. Голливуд совершенно чистый лист для нее. Он увидит новый, улучшенный вариант Клементины Монтгомери. Без душевных травм, без обязательств, без прошлого.
   Они с Уиллом сразу же достигли взаимопонимания. Он в нескольких словах описал свою жизнь – жену зовут Лори, у него две дочери – Джессика и Дженет, одна язва и сердечная недостаточность. Но он привык к бешеному темпу своей жизни и ничего не собирается менять.
   – Моя жизнь – это работа, – сказал он Клементине, пока вез ее из аэропорта по залитым солнечным светом улицам Южной Калифорнии в Долину Сан-Фернандо, где нашел ей приличную и доступную по цене квартиру. Клементине придется жить на свои сбережения, пока Уилл не подыщет ей работу.
   – Пусть лучше у меня будут проблемы с сердцем и работа, – продолжал он, – чем железное здоровье и праздное шатание по дому. Иначе я сойду с ума.
   Клементина искренне согласилась. Именно сейчас, когда она вдохнула отравленный смогом воздух и глядела на дорогие машины, пробивающие себе дорогу, впервые за многие годы Клементина ощутила себя свободной. Она была чересчур упряма, чересчур заносчива, решив во что бы то ни стало оставить свой след в мире фотомоделей, следовало раньше уехать из Нью-Йорка, ведь она прекрасно знала, что тот город убивает ее. И не только воспоминаниями, но и растущим уровнем преступности, бессердечностью, отдаленностью от подруг. Конечно, Лос-Анджелес тоже далек от идеала тихой и безопасной гавани, но ее привлекало отсутствие тесноты, какая-то особенная открытость города.
   Она купит машину, будет совершать длительные поездки вдоль побережья, покроется загаром и наберется сил. Нужно начать с нуля, нужно стать новой, совершенно новой Клементиной.
   – А как ваша жена и дети? – спросила она Уилла. Они направлялись в этот момент к ущелью Малголланд, воротам в долину, вдоль холмов и по обеим сторонам автострады.
   – Разве не трудно находить время и даю семьи, и для работы?
   – Нет, если домочадцы понимают, что работа для меня на первом месте.
   Клементина кивнула и прислонилась к роскошному кожаному сиденью «Мерседеса» Уилла. Да, они с Уиллом прекрасно поладят. Остальную часть пути до ее односпальной квартиры в Студио-Сита он разрабатывал планы будущей карьеры. Уилл считал, что сможет добиться парочки проб в телерекламе. У нее уже есть опыт в этой области. Может, кое-кто из режиссеров, подбирающих актеров на роль, помнит ее лицо по рекламам «Амор».
   – Мы можем попробовать пробиться в фильмы ужасов, – добавил он, – это, конечно, тоже не подарок, но все-таки туда попасть легче, с какой стороны не посмотри.
   – Нет уж, ни за что. Я лучше умру с голоду. Уилл рассмеялся: – Ну что ж, и это возможно. Я не хочу лишать тебя радужных надежд, которые ты лелеяла в Нью-Йорке, но запомни, нельзя просто войти в этот город и сразу завоевать его. Любой и каждый снимается здесь в телерекламах. Боюсь, в тебе нет ничего особенного. Тебе придется платить за все сполна, наравне со всеми.
   Я уже все оплатила, подумала Клементина, но вслух ничего не сказала, ограничившись кивком.
   – Артур говорил, ты работала очень добросовестно, – заметил Уилл, – советую, так и продолжать. Я представляю только серьезных актеров, тех, кто готов работать до изнеможения и над ролью без слов. Если ты именно такой тип, мы великолепно поладим. Если же нет…
   – Поверьте, я именно такой работник, – ответила Клементина. – Я буду делать все, что потребуется. Сейчас меня интересует только работа.
   Уилл искоса взглянул на нее, и остановил машину перед пятиквартирным розовым оштукатуренным домом.
   – Вот он, – твой родной дом. Сегодня я даю тебе время на устройство, но завтра же мы начнем обивать пороги. Коммерческие передачи, роли без слов, реплики, все, что угодно. Ты готова?
   Клементина широко улыбнулась:
   – Да здравствует Голливуд!

* * *

   Сначала она попробовала дозвониться Алекс. С ней Клементина могла часами болтать о жизни, мечтах, целях и коварстве мужчин, в то время как Меган хотела говорить только о Джексоне и о желанной, но пока что недостижимой беременности. Независимо от того, как сильно она старалась казаться заинтересованной, пять минут были пределом терпения Клементины в разговоре с Меган.
   Но Алекс не отвечала, поэтому Клементина позвонила Меган. Ей было просто необходимо рассказать кому-то о своей квартире, своих планах, выплеснуть свое возбуждение. Меган взяла трубку после третьего звонка.
   – Ты разговариваешь с будущей королевой большого экрана, – сказала Клементина.
   – Кто это?
   – Очень смешно. Ты не поверишь, какая у меня квартира, Меган. Такая маленькая, с большим чердаком, который будет выглядеть превосходно, если я поставлю туда большое кресло и невысокий, до пояса, книжный шкаф.
   – Звучит чудесно.
   – Да. Она великолепна, и здесь так тепло. Вот здорово! Две недели назад я ждала такси под проливным дождем, температура была около четырех градусов, но из-за холодного ветра казалось, что на улице минус два, а сейчас я открыла все окна, и температура, по меньшей мере градусов двадцать выше нуля. Ноябрь в Лос-Анджелесе. Я влюблена в него.
   На другом конце провода она услышала шмыганье носом. Клементина села на пол и спросила:
   – Мег, ты в порядке?
   – Я? О, да, конечно. Я немного простудилась, вот и все.
   – Ты уверена?
   – Я уверена. Я по-настоящему счастлива за тебя, Клем. Правда. А как у вас дела с Артуром? Все хорошо? Я думала, что вы сойдетесь.
   Клементина вздохнула. Оставим на совести Меган, что она завела разговор о той части ее жизни, которую лучше не вспоминать.
   – Ты же знаешь, что случилось. Я не могу быть ни с кем из мужчин. Даже с Артуром.
   – Но прошло три года. Я думала, что ты, возможно, пережила и все забыла.
   Клементина взглянула в окно. Пережила. Как будто воспоминания – это просто препятствие на пути, и все, что нужно сделать – перепрыгнуть через них.
   – Чем больше проходит времени, тем хуже становятся воспоминания, – ответила она. – Страх засел внутри меня. Похоже, что память о событии даже ужаснее его самого. Я думаю, жизнь не так уж проста.
   – Да, я знаю.
   Голос Меган звучал печально и странно, заставив Клементину еще раз спросить, все ли у нее хорошо.
   – Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной обо всем, – добавила она. – Я хочу спросить тебя: дело в Джексоне?
   Меган обвела взглядом гостиную и глубоко задышала, стараясь успокоиться. Полотна Джексона, дюжины полотен были разрезаны в клочья и разбросаны по полу, уничтожены все его работы за последний год. Разбрызганные краски капали со стен, создавая необычные абстрактные панорамы прежде, чем упасть на ковер. Она все еще сжимала в руке нож, и когда на ладонях появилась кровь, причиняя острую боль, Меган не могла унять жуткую нервную дрожь.
   – Все прекрасно, Клем, – повторила она. – Я готовлю обед, вот и все. Ты можешь позвонить мне завтра?
   – Конечно. Береги себя.
   Меган повесила трубку. Она разжала пальцы и положила нож на стойку. Все это время она плакала, сама не замечая своих слез. Меган соскользнула по стене на пол и подтянула ноги к груди. Мягко и нежно, как ребенок, она напевала колыбельную.

Глава 13

   Как только закончилось совещание по проекту новой гостиницы, Джексон поторопился уйти. Он надеялся, что если выйдет в числе первых, его шеф Гари Пулакман, который пыхтя и покрываясь потом передвигал в этот момент свой огромный живот по направлению к холодильнику за второй банкой пива, не сможет догнать его. Джексон знал, что Гари охотится за ним. Каждую неделю он повторял одно и то же:
   – Где твой энтузиазм, Джексон? Что случилось с твоими творческими способностями? В чем дело?
   Джексон пронесся мимо фонтана, перепрыгнул через пару картонных коробок и направился в комнату чертежников. Он ненавидел эту чертову работу и все ее чертовы правила и скуку, вот в чем дело. Откуда взяться энтузиазму, если каждый божий день он проектировал однообразные стандартные магазины или дома.
   Джексон подошел к своему месту – обычному чертежному столу, ничем не выделявшемуся среди двенадцати других чертежных столов, отделенных друг от друга большими пластиковыми ширмами высотой по грудь, – и сел. Не успел он передохнуть, как перед глазами появился сначала живот Гари, а потом и он сам.
   – Джексон, нам надо поговорить, – произнес Гарри тем слезливым тоном, который появлялся у него каждый раз, когда он битый час ублажал самодовольных клиентов и воздавал должное идеям Джексона.
   – О чем, Гар? – ответил Джексон.
   – Послушай, Джек, ты – хороший архитектор. Один из лучших. Почему ты занимаешься ерундой? Если бы ты только захотел, то, ставлю пари, мог бы в один прекрасный день занять мое место и, возможно, стать даже компаньоном Якоповича.
   – А если я не хочу?
   Его слова, как Джексон и предполагал, положили Гари на обе лопатки. Джексону было смешно наблюдать, как шеф, да и все остальные в «Бароне и Якоповиче», считали, что солнце всходит и заходит только ради архитектуры. Они никогда не пробовали заниматься чем-то еще. Их мирок состоял в черчении схем, планировке и разметке водопроводных систем. Их объединяла общая цель – любой ценой подняться на верхнюю ступеньку служебной лестницы. Джексон же ненавидел контору, ненавидел работу. Он начинал рабочую неделю с одной мыслью – дожить до пятницы и вернуться домой к картинам.
   – Послушай, я не знаю, что с тобой происходит, – обратился Гари, вытягиваясь настолько, насколько позволяло его пятифутовое шестидюймовое телосложение. – Но я точно знаю, что мне не нравится твое отношение к делу. Ты представил свои идеи по проекту гостиницы «Уондерс» как робот. Своим снисходительным отношением ты, можно сказать, нанес оскорбление мистеру Хайндреску, а ты, черт побери, прекрасно знаешь, что он один из крупнейших заказчиков, и ему нравится думать, будто всем заправляет он. Ты топаешь по офису, как избалованный ребенок, и я до смерти устал от тебя. Ты слышишь меня?
   Джексон рывком закрыл дипломат и почувствовал, как все его эмоции отключаются, как в автоматическом разбрызгивателе, отработавшем свою норму. Он обвел взглядом комнату, отсеки с людьми, выполняющими в течение многих лет одну и ту же работу, и покачал головой. Все стало на свои места, У него было два пути, ведь всегда существует возможность выбора. Жить сегодняшним днем и радоваться – или жить ради завтра и страдать. Несомненно, иногда приходится приносить в жертву будущему настоящее, но наступает момент, когда следует сказать – все, хватит, и начать жить, принять решение изменить свою жизнь и довести начатое до конца. Джексон никогда не устанавливал крайний срок, который он мог выдержать в этой загнивающей фирме, но он понял, что время вышло. Схватив дипломат, он направился к двери.
   – Не смей уходить от меня, – закричал Гари. – И куда ты собираешься?
   – Наружу. Мне нужен свежий воздух.
   – Если ты выйдешь сейчас за дверь, мистер Холлиэлл, я не гарантирую, что у тебя будет работа, когда ты вернешься.
   У двери Джексон остановился и обернулся. Остальные архитекторы наблюдали за ним, высовывая головы над ширмами, как жирафы в зоопарке. Джексон тряхнул головой и рассмеялся.
   – И, слава богу, – сказал он.

* * *

   По мнению Джексона, не было ничего чудеснее, чем стоять на улице в среду днем, когда остальное человечество печатало на машинках, массировало головы, стремясь унять головную боль, выпивало седьмую чашку кофе или сидело на конференциях. Весь город принадлежал ему. Джексон оставил машину на стоянке и вскочил в автобус, идущий на Пристань Рыбаков. В ноябре там обычно мало туристов.
   Он вышел на площади Жирардали и побрел к выложенному плитками тротуару пристани. Немногочисленные прохожие уставились на него, как будто мужчина в деловом костюме с дипломатом в руках смотрелся возмутительнее, чем длинноволосые хиппи или татуированные женщины, заявлявшие, что парк у Золотистых Ворот – их обитель. Джексон взглянул на свое отражение в витрине магазина по продаже футболок с надписями, удивляясь, что такое особенное увидели в нем случайные прохожие.
   Из витрины на него смотрел идеальный бизнесмен. Тщательно зачесанные волосы, чисто выбритый подбородок, темно-синий костюм, белая рубашка с накрахмаленным воротником, красный галстук. Интересно, узнал бы он себя, если бы человек в стекле витрины был просто портретом, а не его отражением? Куда делся наивный, полный надежд блеск его глаз? Где синие джинсы, с которыми он не расставался в университете? И любимые фланелевые рубашки, которые он носил годами, не обращая внимания на протертые почти до дыр локти. Последнее, что он помнил о них, – Меган засовывает их в самый дальний угол комода. Джексон вздрогнул. Он так далеко ушел от того парня, каким был в восемнадцать лет, когда он был полон решимости завоевать мир. А сейчас, в двадцать четыре у него не осталось ни одной незапятнанной мечты. Некоторые еще барахтались на поверхности, но большинство медленно или стремительно рассыпались в прах при соприкосновении с действительностью. Долгим внимательным взглядом Джексон окинул свое отражение, всю свою жизнь и то, как, сам не замечая, он позволил погибнуть своей лучшей половине и расцвести худшей. От высоких мечтаний и свободного духа он спустился до среднего обывателя. От художника до жалкого имитатора. От страсти до апатии.