Страница:
– Мне хотелось бы тоже быть там.
Он вытащил из сумки два пластмассовых стаканчика и налил в них немного вина. Потом взглянул на профиль Меган, пристально смотревшей на серое море.
– Правда? – спросил он.
– Конечно. Где угодно, только бы быть с тобой. Меган произнесла слова тихо, почти шепотом, но они разорвались внутри Джексона, заставив почувствовать себя ничтожным, никчемным и жестоким. Он опустил стакан.
– Нам надо поговорить, Меган, – сказал он, пересев, чтобы видеть ее лицо. Она по-прежнему избегала его взгляда, внимательно рассматривая волны у берега, пенящиеся как стиральный порошок.
– Я очень много думал, – продолжал Джексон, – с тех пор, как ты уехала, у меня было время побыть одному, время…
Меган встала и быстро направилась к воде. Закатав джинсы, она пошла по отмели, и холодная пена окутывала лодыжки. Она напряглась, ожидая, пока Джексон появится позади. Меган подумала, как было бы хорошо нырнуть в волны и уплыть далеко, за пределы слышимости, как она часто делала, когда была молодой и не боялась акул. Но она не была больше молодой и бесстрашной. Она почувствовала присутствие Джексона за спиной и обернулась к нему.
– Нам действительно надо поговорить, – сказал он.
– Да. Но мне не хотелось бы.
Джексон кивнул. Наклонившись, он поднял гладкий коричневый камешек, блестящий в воде, но тусклый и безжизненный на воздухе. Он забросил его за волнорезы, наблюдая, как, подпрыгнув два раза, камешек скрылся в воде.
– Впечатляюще, – произнесла Меган.
Джексон повернулся к ней и улыбнулся мальчишеской улыбкой, от которой у Меган вновь перехватило дыхание. Он подошел поближе и положил руки ей на плечи.
– Я думаю, ты – самая чудесная женщина, которую я когда-либо знал, – сказал он.
Меган склонила голову ему на грудь, ожидая, надеясь, что она ошибается. Довольно долго Джексон молчал, и ее надежда росла, расширялась, согревая, несмотря на холодный туманный воздух.
– Но я не могу быть больше с тобой. Просто не могу.
Джексон ожидал, что именно в этот момент она начнет рыдать, бить кулаками в его грудь, просить, умолять не оставлять ее. Но Меган не чувствовала ничего подобного. У нее были такие же ощущения, как и тогда, когда она потеряла своего ребенка, – опустошенность, боль в груди, не дающая ей дышать. Она подняла голову и отступила назад.
– Ты хочешь развод? – спросила она, обнимая себя за плечи.
– Да. Я долго думал об этом, как уже говорил. Дело не в том, что я не люблю тебя.
Меган подняла руку, призывая его замолчать:
– Как же, рассказывай. А любил ли ты меня вообще когда-нибудь? По-настоящему?
Ее глаза пронизывали Джексона как кинжалы, ранящие до крови. Они были такими чистыми, голубыми, такими честными, что заставляли Джексона почувствовать, насколько ужасно все, что делает он, и хорошо все, что делает она.
– Думаю, что да. Меган. Я не знаю. Я думал, что любил. Я хотел полюбить тебя.
Она кивнула и снова отвела взгляд на океан. Мерцающая огоньками прогулочная лодка направлялась назад в гавань. Странно, подумала Меган, что мир продолжал жить прежней жизнью, не подозревая о ее горе и безразличный к нему. Как так может быть, одним – радость, а другим – печаль? Если хорошенько напрячь слух, она могла бы услышать смех людей на лодке.
Она вернулась к одеялу и села на него. Потом взяла свой пластмассовый стакан и вылила вино на песок, оставив красное пятно.
– Меган, пожалуйста, дай мне объяснить, – попросил Джексон, вернувшись вслед за ней.
– Объяснить что? Что ты не любишь меня? Что твои картины для тебя важнее, чем я? Что тебе нужна свобода? Что ты никогда не был счастлив. Я все это уже знаю, Джек. В глубине души я, возможно, всегда это знала.
– Я знаю, я сделал тебе больно.
В первый раз Меган отреагировала на его слова. Она вскочила, лицо раскраснелось от возбуждения.
– Ты ничего не знаешь, Джексон, – закричала она и начала швырять продукты назад в корзинку.
– Я знаю, ты была великолепной женой. Я знаю, сколько усилий тебе потребовалось и…
– Замолчи! Боже, чего ты хочешь, полностью уничтожить меня? Ты что, думаешь, мне нужно это выслушивать? Какой доброй и хорошей? Какой замечательной я была? Единственное, что мне нужно– это муж, черт побери. А не какой-то одержимый чувством вины болван, который думает, что сможет отвести боль разговорами о том, какая я миленькая и приятная.
Она подняла корзинку и одеяло и побежала к машине. Бросив пожитки на песок возле автомобиля, она пошла по улице к шоссе, идущему вдоль Тихоокеанского побережья.
– Меган, ты куда? – крикнул Джексон.
– Домой, к Клементине, – бросила она через плечо.
– Но ты же не можешь дойти туда пешком.
– Могу, черт тебя побери.
Джексон подбежал к машине и забросил одеяло и корзинку на заднее сидение. Протиснувшись на место водителя, быстро завел машину, подъехал к Меган и опустил стекло:
– Мег, пожалуйста, сядь в машину.
Она, не обращая на него внимания, продолжала идти.
– Пожалуйста. Ну давай, ты ведь совсем недавно перенесла операцию. Ты можешь навредить себе.
Меган остановилась и пристально посмотрела на него.
– Вызови мне такси.
– Что?
– Я сказала, вызови мне такси.
– Будь посерьезней. Тебе будет стоить кучу денег вернуться в Долину.
– Я серьезно, Джек. Тебе нужен развод, прекрасно. Я дам его тебе. А сейчас я хочу такси. Мне кажется, что хоть такую малость ты мог бы дать мне.
Джексон долго рассматривал ее, стараясь увидеть за упрямой решительностью ее взгляда чувства, спрятанные внутри. Но за внешним видом Меган ничего нельзя было разглядеть. Она уперлась руками в бедра и расправила плечи как культурист, демонстрирующий свое телосложение. Джексон покачал головой и включил скорость.
– Извини, – сказал он.
Лицо Меган на мгновение дрогнуло, потом она овладела собой.
– Ну что ж, прощай.
– Мег…
Но она уже отошла в сторону и села на песок, спиной к нему. Джексон рванул машину, высматривая ближайшую телефонную будку.
Такси приехало через полчаса. Джексон подождал, пока Меган села в машину, и тронулся вслед за ними. Он хотел убедиться, что она благополучно доберется домой, а потом уже поискать для себя гостиницу. Но, попав в струю автомашин на шоссе, он изменил свое решение. Нажав на газ, Джексон обогнал такси. Он хотел прибыть раньше Меган, чтобы иметь время самому объяснить Клементине, что произошло, почему он хотел расторгнуть этот брак. Почему он не подумал об этом раньше? Если Меган приедет до него, она исказит картину и настроит Клементину против него. У Клементины не останется другого выбора как только примкнуть к Меган.
Ему нужно было удостовериться, что Клементина не питает к нему ненависти, что у них останется какая-то надежда на… на что? Джексон не знал.
Он только знал, что ему нужно обогнать Меган.
Но водитель такси знал переулки и каньоны лучше, чем Джексон, был быстрее. Джексон стукнул кулаком о руль, увидев такси на стоянке возле дома. По крайней мере, Меган еще не вошла в дом. Она расплачивалась с водителем. Возле лестницы она подождала Джексона.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Меган. Они поднялись по лестнице на третий этаж, где находилась квартира Клементины.
– Я, я хотел занести корзинку прежде, чему уехать. И, возможно еще поговорить.
– Я не хочу больше ни о чем разговаривать сегодня, – монотонно проговорила Меган. – И ты, кажется забыл о корзинке.
Джексон бросил взгляд на свои пустые руки и поспешил назад к машине. Когда он вернулся, Меган уже вошла и Клементина обнимала ее.
Их глаза встретились поверх плеча Меган. Джексон не мог сказать, что увидел в них – жалость, облегчение, гнев. Клементина выдерживала ею взгляд довольно долго, потом отвернулась.
– Меган, успокойся, – шепнула она и повела подругу к тахте. – Садись, я заварю сейчас чай, хорошо?
Меган кивнула, вряд ли замечая Джексона, стоявшего в двух метрах от нее, забытого и неловкого, с одеялом и корзинкой в руках. Он поставил вещи на стол и подошел к Меган.
– Можно, я позвоню тебе завтра? – спросил он.
Она подняла голову, и при свете он увидел, что она плакала. Возможно, она проплакала всю дорогу в такси от пляжа до дома. Быть может, это его наказание – навсегда остаться негодяем, и никто, особенно Меган, никогда не узнает, что он тоже страдает.
Джексон отступил назад, невольно бросив быстрый взгляд на кухню. Клементина стояла перед плитой, пристально глядя на него. Она была такой же прекрасной, как он и помнил, может быть, даже красивее. Ему было любопытно узнать, что она сделала с пеньюаром, который он прислал ей, с тем, что покупал для своей жены, а послал женщине, на которой действительно хотел видеть эту вещь. Она не поблагодарила, но и не отослала его обратно.
Джексон растворился в ее глазах, решив, что заметил понимание и желание, потом спохватился, понял, что видел лишь то, что хотел увидеть. И все-таки Клементина не отводила взгляд. Он пытался понять, чувствует ли она то же самое, что и он, – что им необходимо запечатлеть в памяти образ друг друга, чтобы можно было расстаться и жить на одних лишь воспоминаниях до следующей встречи.
Чайник засвистел, и Клементина вздрогнула. Она налила воду в две кружки, заварила чай. Одну кружку она отнесла Меган, потом вернулась в кухню. Джексон почувствовал аромат ее духов, когда она проходила мимо.
Клементина бросила на него еще один быстрый взгляд. Интересно, что она думала в этот момент. Джексон понимал, что это ужасно – стоять спиной к жене и рассматривать женщину, заполнившую его сны и мечты. Но ничего не мог с собой поделать.
Клементина взяла вторую чашку и пошла к тахте. Сев рядом с Меган, она обняла ее за плечи. Не поднимая глаз, Клементина кивнула в сторону двери:
– Я думаю, тебе лучше уйти, – сказала она.
Джексон переводил взгляд с Меган, сидевшей с опущенной головой, на Клементину. Потом кивнул, и пошел к двери. Ему показалось, что, уходя, он заметил быструю сочувственную улыбку на губах Клементины. Хотя, может быть, он просто вообразил это.
Глава 16
Он вытащил из сумки два пластмассовых стаканчика и налил в них немного вина. Потом взглянул на профиль Меган, пристально смотревшей на серое море.
– Правда? – спросил он.
– Конечно. Где угодно, только бы быть с тобой. Меган произнесла слова тихо, почти шепотом, но они разорвались внутри Джексона, заставив почувствовать себя ничтожным, никчемным и жестоким. Он опустил стакан.
– Нам надо поговорить, Меган, – сказал он, пересев, чтобы видеть ее лицо. Она по-прежнему избегала его взгляда, внимательно рассматривая волны у берега, пенящиеся как стиральный порошок.
– Я очень много думал, – продолжал Джексон, – с тех пор, как ты уехала, у меня было время побыть одному, время…
Меган встала и быстро направилась к воде. Закатав джинсы, она пошла по отмели, и холодная пена окутывала лодыжки. Она напряглась, ожидая, пока Джексон появится позади. Меган подумала, как было бы хорошо нырнуть в волны и уплыть далеко, за пределы слышимости, как она часто делала, когда была молодой и не боялась акул. Но она не была больше молодой и бесстрашной. Она почувствовала присутствие Джексона за спиной и обернулась к нему.
– Нам действительно надо поговорить, – сказал он.
– Да. Но мне не хотелось бы.
Джексон кивнул. Наклонившись, он поднял гладкий коричневый камешек, блестящий в воде, но тусклый и безжизненный на воздухе. Он забросил его за волнорезы, наблюдая, как, подпрыгнув два раза, камешек скрылся в воде.
– Впечатляюще, – произнесла Меган.
Джексон повернулся к ней и улыбнулся мальчишеской улыбкой, от которой у Меган вновь перехватило дыхание. Он подошел поближе и положил руки ей на плечи.
– Я думаю, ты – самая чудесная женщина, которую я когда-либо знал, – сказал он.
Меган склонила голову ему на грудь, ожидая, надеясь, что она ошибается. Довольно долго Джексон молчал, и ее надежда росла, расширялась, согревая, несмотря на холодный туманный воздух.
– Но я не могу быть больше с тобой. Просто не могу.
Джексон ожидал, что именно в этот момент она начнет рыдать, бить кулаками в его грудь, просить, умолять не оставлять ее. Но Меган не чувствовала ничего подобного. У нее были такие же ощущения, как и тогда, когда она потеряла своего ребенка, – опустошенность, боль в груди, не дающая ей дышать. Она подняла голову и отступила назад.
– Ты хочешь развод? – спросила она, обнимая себя за плечи.
– Да. Я долго думал об этом, как уже говорил. Дело не в том, что я не люблю тебя.
Меган подняла руку, призывая его замолчать:
– Как же, рассказывай. А любил ли ты меня вообще когда-нибудь? По-настоящему?
Ее глаза пронизывали Джексона как кинжалы, ранящие до крови. Они были такими чистыми, голубыми, такими честными, что заставляли Джексона почувствовать, насколько ужасно все, что делает он, и хорошо все, что делает она.
– Думаю, что да. Меган. Я не знаю. Я думал, что любил. Я хотел полюбить тебя.
Она кивнула и снова отвела взгляд на океан. Мерцающая огоньками прогулочная лодка направлялась назад в гавань. Странно, подумала Меган, что мир продолжал жить прежней жизнью, не подозревая о ее горе и безразличный к нему. Как так может быть, одним – радость, а другим – печаль? Если хорошенько напрячь слух, она могла бы услышать смех людей на лодке.
Она вернулась к одеялу и села на него. Потом взяла свой пластмассовый стакан и вылила вино на песок, оставив красное пятно.
– Меган, пожалуйста, дай мне объяснить, – попросил Джексон, вернувшись вслед за ней.
– Объяснить что? Что ты не любишь меня? Что твои картины для тебя важнее, чем я? Что тебе нужна свобода? Что ты никогда не был счастлив. Я все это уже знаю, Джек. В глубине души я, возможно, всегда это знала.
– Я знаю, я сделал тебе больно.
В первый раз Меган отреагировала на его слова. Она вскочила, лицо раскраснелось от возбуждения.
– Ты ничего не знаешь, Джексон, – закричала она и начала швырять продукты назад в корзинку.
– Я знаю, ты была великолепной женой. Я знаю, сколько усилий тебе потребовалось и…
– Замолчи! Боже, чего ты хочешь, полностью уничтожить меня? Ты что, думаешь, мне нужно это выслушивать? Какой доброй и хорошей? Какой замечательной я была? Единственное, что мне нужно– это муж, черт побери. А не какой-то одержимый чувством вины болван, который думает, что сможет отвести боль разговорами о том, какая я миленькая и приятная.
Она подняла корзинку и одеяло и побежала к машине. Бросив пожитки на песок возле автомобиля, она пошла по улице к шоссе, идущему вдоль Тихоокеанского побережья.
– Меган, ты куда? – крикнул Джексон.
– Домой, к Клементине, – бросила она через плечо.
– Но ты же не можешь дойти туда пешком.
– Могу, черт тебя побери.
Джексон подбежал к машине и забросил одеяло и корзинку на заднее сидение. Протиснувшись на место водителя, быстро завел машину, подъехал к Меган и опустил стекло:
– Мег, пожалуйста, сядь в машину.
Она, не обращая на него внимания, продолжала идти.
– Пожалуйста. Ну давай, ты ведь совсем недавно перенесла операцию. Ты можешь навредить себе.
Меган остановилась и пристально посмотрела на него.
– Вызови мне такси.
– Что?
– Я сказала, вызови мне такси.
– Будь посерьезней. Тебе будет стоить кучу денег вернуться в Долину.
– Я серьезно, Джек. Тебе нужен развод, прекрасно. Я дам его тебе. А сейчас я хочу такси. Мне кажется, что хоть такую малость ты мог бы дать мне.
Джексон долго рассматривал ее, стараясь увидеть за упрямой решительностью ее взгляда чувства, спрятанные внутри. Но за внешним видом Меган ничего нельзя было разглядеть. Она уперлась руками в бедра и расправила плечи как культурист, демонстрирующий свое телосложение. Джексон покачал головой и включил скорость.
– Извини, – сказал он.
Лицо Меган на мгновение дрогнуло, потом она овладела собой.
– Ну что ж, прощай.
– Мег…
Но она уже отошла в сторону и села на песок, спиной к нему. Джексон рванул машину, высматривая ближайшую телефонную будку.
* * *
Позвонив в компанию по вызову такси, Джексон ждал в машине метрах в шестистах от того места, где сидела Меган. Она сидела так тихо, не подавая признаков жизни, что могла бы сойти за статую. Он не мог отвести взгляд от ее спины, склонившейся вперед, волос, завивавшихся в просоленном воздухе как змеи Медузы – Горгоны. В голове проносились воспоминания об их супружеской жизни. Он пытался припомнить хоть один день, когда Меган была бы безраздельно счастлива, но с трудом мог представить ее улыбающейся.Такси приехало через полчаса. Джексон подождал, пока Меган села в машину, и тронулся вслед за ними. Он хотел убедиться, что она благополучно доберется домой, а потом уже поискать для себя гостиницу. Но, попав в струю автомашин на шоссе, он изменил свое решение. Нажав на газ, Джексон обогнал такси. Он хотел прибыть раньше Меган, чтобы иметь время самому объяснить Клементине, что произошло, почему он хотел расторгнуть этот брак. Почему он не подумал об этом раньше? Если Меган приедет до него, она исказит картину и настроит Клементину против него. У Клементины не останется другого выбора как только примкнуть к Меган.
Ему нужно было удостовериться, что Клементина не питает к нему ненависти, что у них останется какая-то надежда на… на что? Джексон не знал.
Он только знал, что ему нужно обогнать Меган.
Но водитель такси знал переулки и каньоны лучше, чем Джексон, был быстрее. Джексон стукнул кулаком о руль, увидев такси на стоянке возле дома. По крайней мере, Меган еще не вошла в дом. Она расплачивалась с водителем. Возле лестницы она подождала Джексона.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Меган. Они поднялись по лестнице на третий этаж, где находилась квартира Клементины.
– Я, я хотел занести корзинку прежде, чему уехать. И, возможно еще поговорить.
– Я не хочу больше ни о чем разговаривать сегодня, – монотонно проговорила Меган. – И ты, кажется забыл о корзинке.
Джексон бросил взгляд на свои пустые руки и поспешил назад к машине. Когда он вернулся, Меган уже вошла и Клементина обнимала ее.
Их глаза встретились поверх плеча Меган. Джексон не мог сказать, что увидел в них – жалость, облегчение, гнев. Клементина выдерживала ею взгляд довольно долго, потом отвернулась.
– Меган, успокойся, – шепнула она и повела подругу к тахте. – Садись, я заварю сейчас чай, хорошо?
Меган кивнула, вряд ли замечая Джексона, стоявшего в двух метрах от нее, забытого и неловкого, с одеялом и корзинкой в руках. Он поставил вещи на стол и подошел к Меган.
– Можно, я позвоню тебе завтра? – спросил он.
Она подняла голову, и при свете он увидел, что она плакала. Возможно, она проплакала всю дорогу в такси от пляжа до дома. Быть может, это его наказание – навсегда остаться негодяем, и никто, особенно Меган, никогда не узнает, что он тоже страдает.
Джексон отступил назад, невольно бросив быстрый взгляд на кухню. Клементина стояла перед плитой, пристально глядя на него. Она была такой же прекрасной, как он и помнил, может быть, даже красивее. Ему было любопытно узнать, что она сделала с пеньюаром, который он прислал ей, с тем, что покупал для своей жены, а послал женщине, на которой действительно хотел видеть эту вещь. Она не поблагодарила, но и не отослала его обратно.
Джексон растворился в ее глазах, решив, что заметил понимание и желание, потом спохватился, понял, что видел лишь то, что хотел увидеть. И все-таки Клементина не отводила взгляд. Он пытался понять, чувствует ли она то же самое, что и он, – что им необходимо запечатлеть в памяти образ друг друга, чтобы можно было расстаться и жить на одних лишь воспоминаниях до следующей встречи.
Чайник засвистел, и Клементина вздрогнула. Она налила воду в две кружки, заварила чай. Одну кружку она отнесла Меган, потом вернулась в кухню. Джексон почувствовал аромат ее духов, когда она проходила мимо.
Клементина бросила на него еще один быстрый взгляд. Интересно, что она думала в этот момент. Джексон понимал, что это ужасно – стоять спиной к жене и рассматривать женщину, заполнившую его сны и мечты. Но ничего не мог с собой поделать.
Клементина взяла вторую чашку и пошла к тахте. Сев рядом с Меган, она обняла ее за плечи. Не поднимая глаз, Клементина кивнула в сторону двери:
– Я думаю, тебе лучше уйти, – сказала она.
Джексон переводил взгляд с Меган, сидевшей с опущенной головой, на Клементину. Потом кивнул, и пошел к двери. Ему показалось, что, уходя, он заметил быструю сочувственную улыбку на губах Клементины. Хотя, может быть, он просто вообразил это.
Глава 16
Около отеля «Беверли Хиллс» собралась огромная толпа. Выстроившись в очередь, ждали уже несколько часов, причем каждый сражался за лучшее место. В Голливуде всегда можно мельком увидеть где-то кого-то. Какого-нибудь кандидата на присуждение премии, входящего в шикарный ресторан; а за снимок жены известного актера, уходящей с чужим мужем, можно было рассчитывать на тысячу от «Обозревателя». Но этот вечер был особенным. Ожидание висело в воздухе, как смог в пору бабьего лета. Все как ненормальные хотела, сделать снимок или получить интервью от участников вечера, посвященного окончанию съемок «Признать виновной».
За месяцы до того, как закрутились камеры, «Признать виновной» широко освещалась в прессе. Сначала поползли слухи, что в главных ролях будут сниматься Джейн Фонда и Пол Ньюман, потом – о неслыханном решении ввести на положение звезд двух новых лиц. Подбор актеров занял шесть месяцев, на окончательную доработку сценария ушло еще три, а затем график съемок растянулся на семь месяцев. Три последние месяца посвятили заключительным отделкам и монтажу.
Несколько недель никто не мог говорить ни о чем другом, кроме, как о намеченной на Рождество премьере в «Ман Чайниз» театре.
Уилл советовал Клементине объявиться на час позже, чтобы обеспечить полное внимание фотографов и репортеров. Они вместе ходили по магазинам на Родео-Драйв и приобрели светло-желтое шифоновое платье, которое и было сейчас на ней. Это – твой образ, постоянно твердил ей Уилл. То, что она получила главную роль в «Признать виновной», было без сомнения, огромной победой, но создание верного имиджа, загадочного и сложного, представляло собой целое военное искусство.
Клементина устроилась на заднем сиденье лимузина, предоставленного студией, и влажная струя воздуха от кондиционера охлаждала ее лицо. Октябрь, а в Лос-Анджелесе около 40 градусов. Рекордная цифра. Но Клементина не замечала температуру. Волны жары затрагивали обычный мир, людей в старых автомобилях без кондиционеров или в бедных домах со сломанными вентиляторами. Клементина Монтгомери путешествовала с шиком, в лимузине с баром. Она выглянула в затемненное окно и заметила полную машину подростков, безуспешно пытающихся рассмотреть сквозь одностороннее стекло, кто же там в лимузине. Она приставила растопыренные пальцы к ушам и состроила самую нелепую рожицу, какую только могла придумать. Да, наконец-то Клементина Монтгомери добилась положения в свете.
Ее мать часто повторяла «Самое темное время ночи перед рассветом». Это была одна из тех глупых фраз, что говорят матери, которая влетает в одно ухо и вылетает в другое. Но сейчас, со смутным чувством, что многие слова, произносимые ее матерью, оказались пророческими и попали в цель, чего Клементина раньше и представить себе не могла, она начинала жалеть, что не обращала на них внимания.
Полтора года назад казалось, что весь мир ополчился против Клементины. Во-первых, Меган была в центре ее внимания из-за развода. Конечно, развод не затрагивал непосредственно Клементину, но она, и Алекс, и Меган так и не научились полностью отделять себя друг от друга. Они вместе переживали и радости и печали.
А так как Меган по-прежнему жила в ее квартире и каждую ночь рыдала до трех часов утра, Клементина оказалась на линии огня, хотела она того или нет.
Меган находилась в полной растерянности. Она не знала, что делать, куда идти, и оставалась на тахте, так как только экран телевизора и Боб Баркер могли заставить ее забыть хоть на немного о своей боли. Больше всего Клементину терзала назойливая мысль, что она каким-то образом явилась одной из причин их разрыва. Ей надо было отослать пеньюар. Ей не следовало глазеть на Джексона, как она это сделала, когда он и Меган вернулись с пляжа. Она должна была помогать Меган сохранить брак, а не мечтать в тайне, что та потерпит неудачу, так что, может быть…
И еще Дюк. Проснувшись утром, с отвратительным похмельем и разбитым сердцем после инцидента в баре, она поклялась навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Тем вечером она увидела его суть, его настоящее «я», и не желала никаких связей с ним. Однако, три недели спустя, скромно пристроившись наверху кучи счетов, в почтовом ящике лежало письмо от Дюка. Дрожащими руками Клементина разорвала конверт и прочитала:
«Клементина,
извини за Глорию. Когда я сказал ей, что приезжаю в Л.А., она обезумела. Хотела наверстать упущенное время. Нельзя сказать, что она представляет что-то особенное для меня, но она – приятная девушка, и я не мог разочаровать ее. Ну, ты понимаешь.
Я уехал из Глитц-Туана и нашел новую работу: швейцар в танц-клубе. Довольно занятная работенка, и можно встретить кучу потрясных малюток, но, давай взглянем в лицо реальности, денег маловато. Поэтому я подумал, что, так как ты говорила, что зарабатываешь неплохо, ты смогла бы одолжить мне немного (500, примерно, столько мне надо), просто, чтобы помочь мне удержаться на плаву, пока я снова не встану на ноги. Ты всегда была хорошей девочкой. Скоро увидимся.
Дюк».
В этот момент Клементина подумала, что не называла его «Папа» с тех пор, как он ушел от нее и ее матери. Она любила его ничуть ни меньше. Может быть, для нее просто невозможно, как бы он не поступал с ней, любить его меньше. Но все-таки слово «папа» предназначалось для мужчин, которые обнимают, защищают и укрывают ребенка одеялом на ночь. «Папа» – это кто-то особенный, кто-то, кто любит тебя, как ты его.
Клементина, не раздумывая, тут же достала чековую книжку и выписала чек. Конечно, он просто использует ее. Она знала, что делает ошибку и поступает неверно, даже нелепо, но ей было наплевать. Она была готова зацепиться за что угодно, за любую ниточку, которой он поманит ее. Сейчас Клементина связана с ним. Может быть, получив деньги, он позвонит ей, пригласит приехать в… Она взглянула на обратный адрес. Даллас. Техас. Приехать в Даллас, Техас, к нему в гости. Она старалась удержаться от надежд, высоко нести голову, как взрослая женщина, какой она была, но ничего не помогало. Будь ей хоть девяносто три, все равно она останется его ребенком.
Спустя три недели после того, как были получены деньги по первому чеку, пришло еще одно письмо. Он хотел еще пятьсот долларов. Надо заплатить квартплату, шеф чрезмерно требователен к нему, и он уверен, что Клементина снова поможет. Она заколебалась лишь на мгновенье, потом выписала второй чек. На худой конец, когда он посмотрит на чек, он подумает о ней. Она заставит его улыбнуться.
Так как письма продолжали приходить каждые несколько недель, Клементина могла притворятся, что у них – нормальные, родственные отношения, какие бывают у дочери и отца. Вместе с чеком она посылала ему короткие записки с последними новостями о своей карьере, а он, помимо просьб о деньгах, сообщал кое-что о себе, пикантные новости из жизни швейцара, о женщинах, с которыми встречался. Спустя пять месяцев, когда письма вдруг перестали приходить без всякого предупреждения, благодарности или прощания, Клементина послала ему три тысячи долларов. Она выслала бы и триста тысяч, не принимая во внимание громкие протесты Меган и Алекс, только бы не терять с ним связь. Но Дюк не предоставил ей такой возможности.
И, наконец, самой темной чернотой перед рассветом стала тяжелая, с «зубами и когтями» схватка за роль в «Признать виновной». Уилл обеспечил ей прослушивание, но, насколько Клементина помнила, она была сорок пятой актрисой на прослушивании в тот день, и студия уже держала в поле зрения Джейн Фонду, как претендентку на главную роль. По пути в студию Клементина случайно услышала разговор между помощником режиссера и актером на эпизодическую роль о переговорах с Фонд ой насчет контракта. Этого вполне хватило, чтобы усмирить нервную дрожь, ей на смену появилась раскаленная ярость, заполнившая Клементину без остатка. Она дождалась, пока режиссер по отбору актеров – непрерывно курившая женщина средних лет, и ее ассистент, прыщеватый мальчишка, на вид не старше пятнадцати, пригласили ее, тогда Клементина выдала все, что хотела им сказать.
– Я хочу, чтобы вы оба знали, – сказала она, бросая сценарии на стол, – что последний месяц работала, не покладая рук, изучая роль, заучивая каждую строчку, чтобы быть готовой ко всему. Я перевернула всю свою жизнь, только ради того, чтобы сделать попытку получить эту роль.
Гвен Распин, режиссер по отбору актеров, затянулась сигаретой и, не вынимая ее изо рта, заговорила.
– Прекрасно, дорогая. Прочтите, пожалуйста, страницу 302.
– Нет, я не буду читать страницу 302. Вы не можете выворачивать мою жизнь наизнанку, если вы уже совершенно точно решили, что хотите видеть Джейн Фонду в этой роли. У вас должна быть хоть какая-то этика.
– Послушайте, мисс…
– Мисс Монтгомери.
– Мисс Монтгомери, – сказала Гвен, – Мы еще совершенно не решили по поводу Джейн Фонды. Да, нам очень хотелось бы этого, поскольку она – ценное приобретение для любой картины; но никаких контрактов не подписано, и она еще не согласилась на роль. Если появится какая-нибудь молодая, талантливая, с которой легко работать, я подчеркиваю – с которой легко работать, актриса, и потрясет нас, мы, не колеблясь, возьмем ее.
Это выбило почву из-под ног Клементины. Гвен зевнула за своей дымовой завесой, а мальчишка сковырнул прыщ на носу.
– Прекрасно, – заявила Клементина. – Я просто хотела быть уверенной, что у меня есть шанс.
– У Вас есть около трех минут, оставшиеся от Вашего «шанса», – сказала Гвен, взглянув на часы. – После Вас еще семнадцать актеров, и я не могу позволить себе задерживаться, выслушивая дилетантские тирады.
Клементина подавила желание сказать в ответ какую-нибудь колкость и открыла сценарий на странице 302. Она хорошо знала этот эпизод, и у нее хватало времени проиграть его. Закрыв глаза, Клементина сосредоточилась на душевном волнении героини, перевоплощаясь в Мелиссу Марлбу. Она в совершенстве знала образ, изучила все малейшие оттенки и едва различимые нюансы. В мгновение ока Клементина Монтгомери перестала существовать. Когда она открыла глаза и повернулась к подростку, что должен был читать роль сына Мелиссы, она наяву увидела тюремные решетки за его спиной, почувствовала дрожь в руках, ощутила запах мочи, пропитавшей все вокруг.
– Я не виновна, – произнесла Клементина (Мелисса) утомленным голосом, устав повторять это снова и снова.
– Но суд сказал…
– Меня не волнует, что сказал суд, что сказал судья. Мне плевать, что говорит твой отец, твои друзья и даже, что говоришь ты.
– Мелисса подошла к мальчику и сжала его руку – Я – твоя мать. Не важно, кто что говорил, я всегда буду твоей матерью. И я говорю тебе – я не виновна.
– Но…
– Никаких но, – сказала она, впиваясь ногтями в его кожу.
– Разве я не любила тебя, разве я не учила тебя различать добро и зло? Разве я не готовила тебе завтрак каждое утро, не укутывала одеялом на ночь? Больше чем твоего отца, чем кого бы то ни было на свете, я любила тебя. Я – часть тебя, Джеми.
Она отпустила руку мальчика и погладила его по щеке:
– Я – часть тебя, точно так же как ты – часть меня. Мы с тобой одна кровь и плоть. Я прошу тебя только об одном – задумайся на минуту, смог бы ты убить кого-то.
Он посмотрел в ее глаза и покачал головой:
– Нет, конечно же, нет.
– Конечно, нет, – сказала она, смахивая слезы в уголках глаз. – Потому что ты – мой сын. Потому что – мы одинаково мыслим. В глубине души, осознаешь ты это или нет, ты знаешь, что я так же не виновна, как и ты. Она крепко прижала его к себе, пока не пришел еще тюремный надзиратель, чтобы увести ее обратно в камеру.
Клементина закончила сцену и выпрямилась. Она еще раз закрыла глаза, возвращаясь в реальность, а когда открыла их, то испытала настоящее потрясение, увидев четыре белые стены и три стула, а не свою тюремную камеру.
– Здорово, – воскликнул мальчишка, забыв о своих прыщах.
Гвен шикнула на него и кивнула.
– Да, прекрасно. Оставьте, пожалуйста, свои данные у секретаря, и мы вызовем Вас, если решим устроить второе прослушивание.
– Второе прослушивание?
– Конечно. Возможно и третье. Вы должны были знать об этом.
– Конечно, – сказала Клементина, потом поблагодарила и вышла из комнаты. Она протянула секретарю свою биографию и покинула студию, проклиная себя за каждое неверно сделанное движение, уверенная, что упустила роль.
Клементина никак не могла поверить, что Гвен вызвала ее еще раз на пробу, потом третий, и, наконец, предложила роль. После долгих лет мрака, глупых телереклам, изнурительных фотосъемок, головной боли, мучений, жестокости, наступил рассвет. И какой рассвет! Каждый день съемок ее баловали и нежили как настоящую звезду. Особенно насыщенными были последние три месяца, когда прошли озвучивание и монтаж. Сейчас все кончено, и на это Рождество, в 1981 году, «Признать виновной» с Клементиной Монтгомери и Рэнди Фаллини, в главных ролях, появится на экране соседнего кинотеатра.
Лимузин остановился перед розовым отелем. Защелкали, как крылья летучих мышей, фотоаппараты, из-за огражденного красным канатом прохода, по которому она торопливо направилась ко входу, на Клементину обрушился град вопросов. Она ответила на дюжину или более того, улыбнулась слишком привлекательному служащему гостиницы, сделала реверанс фотографам и вошла. Проходя через вестибюль, она заметила несколько человек из съемочной группы, одетых в смокинги, а не в обычные джинсы с футболками. И каждый из них останавливался сказать «привет» или улыбнуться ей. Казалось что, куда бы она не пошла сейчас, люди хотели поговорить с ней, попросить автограф или просто посмотреть на нее. Сейчас она стала важной персоной. Смешно, но внутри, несмотря на блеск и семидесятидолларовую прическу, бессодержательные беседы и пустые разговоры, которые она будет вести на сегодняшнем пятичасовом с шампанским и икрой, вечере, она по-прежнему чувствовала себя просто Клементиной.
Джексон был единственным другим мужчиной, с которым ей хотелось быть. Число ее любовников сократилось, а потом, по мере того, как она потеряла к ним всякий интерес, они вообще исчезли. Никто не мог сравниться с Брентом. Стало невозможно заниматься любовью, испытывая страстное желание шептать его имя, чувствовать его губы, быть в его объятиях.
За месяцы до того, как закрутились камеры, «Признать виновной» широко освещалась в прессе. Сначала поползли слухи, что в главных ролях будут сниматься Джейн Фонда и Пол Ньюман, потом – о неслыханном решении ввести на положение звезд двух новых лиц. Подбор актеров занял шесть месяцев, на окончательную доработку сценария ушло еще три, а затем график съемок растянулся на семь месяцев. Три последние месяца посвятили заключительным отделкам и монтажу.
Несколько недель никто не мог говорить ни о чем другом, кроме, как о намеченной на Рождество премьере в «Ман Чайниз» театре.
Уилл советовал Клементине объявиться на час позже, чтобы обеспечить полное внимание фотографов и репортеров. Они вместе ходили по магазинам на Родео-Драйв и приобрели светло-желтое шифоновое платье, которое и было сейчас на ней. Это – твой образ, постоянно твердил ей Уилл. То, что она получила главную роль в «Признать виновной», было без сомнения, огромной победой, но создание верного имиджа, загадочного и сложного, представляло собой целое военное искусство.
Клементина устроилась на заднем сиденье лимузина, предоставленного студией, и влажная струя воздуха от кондиционера охлаждала ее лицо. Октябрь, а в Лос-Анджелесе около 40 градусов. Рекордная цифра. Но Клементина не замечала температуру. Волны жары затрагивали обычный мир, людей в старых автомобилях без кондиционеров или в бедных домах со сломанными вентиляторами. Клементина Монтгомери путешествовала с шиком, в лимузине с баром. Она выглянула в затемненное окно и заметила полную машину подростков, безуспешно пытающихся рассмотреть сквозь одностороннее стекло, кто же там в лимузине. Она приставила растопыренные пальцы к ушам и состроила самую нелепую рожицу, какую только могла придумать. Да, наконец-то Клементина Монтгомери добилась положения в свете.
Ее мать часто повторяла «Самое темное время ночи перед рассветом». Это была одна из тех глупых фраз, что говорят матери, которая влетает в одно ухо и вылетает в другое. Но сейчас, со смутным чувством, что многие слова, произносимые ее матерью, оказались пророческими и попали в цель, чего Клементина раньше и представить себе не могла, она начинала жалеть, что не обращала на них внимания.
Полтора года назад казалось, что весь мир ополчился против Клементины. Во-первых, Меган была в центре ее внимания из-за развода. Конечно, развод не затрагивал непосредственно Клементину, но она, и Алекс, и Меган так и не научились полностью отделять себя друг от друга. Они вместе переживали и радости и печали.
А так как Меган по-прежнему жила в ее квартире и каждую ночь рыдала до трех часов утра, Клементина оказалась на линии огня, хотела она того или нет.
Меган находилась в полной растерянности. Она не знала, что делать, куда идти, и оставалась на тахте, так как только экран телевизора и Боб Баркер могли заставить ее забыть хоть на немного о своей боли. Больше всего Клементину терзала назойливая мысль, что она каким-то образом явилась одной из причин их разрыва. Ей надо было отослать пеньюар. Ей не следовало глазеть на Джексона, как она это сделала, когда он и Меган вернулись с пляжа. Она должна была помогать Меган сохранить брак, а не мечтать в тайне, что та потерпит неудачу, так что, может быть…
И еще Дюк. Проснувшись утром, с отвратительным похмельем и разбитым сердцем после инцидента в баре, она поклялась навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Тем вечером она увидела его суть, его настоящее «я», и не желала никаких связей с ним. Однако, три недели спустя, скромно пристроившись наверху кучи счетов, в почтовом ящике лежало письмо от Дюка. Дрожащими руками Клементина разорвала конверт и прочитала:
«Клементина,
извини за Глорию. Когда я сказал ей, что приезжаю в Л.А., она обезумела. Хотела наверстать упущенное время. Нельзя сказать, что она представляет что-то особенное для меня, но она – приятная девушка, и я не мог разочаровать ее. Ну, ты понимаешь.
Я уехал из Глитц-Туана и нашел новую работу: швейцар в танц-клубе. Довольно занятная работенка, и можно встретить кучу потрясных малюток, но, давай взглянем в лицо реальности, денег маловато. Поэтому я подумал, что, так как ты говорила, что зарабатываешь неплохо, ты смогла бы одолжить мне немного (500, примерно, столько мне надо), просто, чтобы помочь мне удержаться на плаву, пока я снова не встану на ноги. Ты всегда была хорошей девочкой. Скоро увидимся.
Дюк».
В этот момент Клементина подумала, что не называла его «Папа» с тех пор, как он ушел от нее и ее матери. Она любила его ничуть ни меньше. Может быть, для нее просто невозможно, как бы он не поступал с ней, любить его меньше. Но все-таки слово «папа» предназначалось для мужчин, которые обнимают, защищают и укрывают ребенка одеялом на ночь. «Папа» – это кто-то особенный, кто-то, кто любит тебя, как ты его.
Клементина, не раздумывая, тут же достала чековую книжку и выписала чек. Конечно, он просто использует ее. Она знала, что делает ошибку и поступает неверно, даже нелепо, но ей было наплевать. Она была готова зацепиться за что угодно, за любую ниточку, которой он поманит ее. Сейчас Клементина связана с ним. Может быть, получив деньги, он позвонит ей, пригласит приехать в… Она взглянула на обратный адрес. Даллас. Техас. Приехать в Даллас, Техас, к нему в гости. Она старалась удержаться от надежд, высоко нести голову, как взрослая женщина, какой она была, но ничего не помогало. Будь ей хоть девяносто три, все равно она останется его ребенком.
Спустя три недели после того, как были получены деньги по первому чеку, пришло еще одно письмо. Он хотел еще пятьсот долларов. Надо заплатить квартплату, шеф чрезмерно требователен к нему, и он уверен, что Клементина снова поможет. Она заколебалась лишь на мгновенье, потом выписала второй чек. На худой конец, когда он посмотрит на чек, он подумает о ней. Она заставит его улыбнуться.
Так как письма продолжали приходить каждые несколько недель, Клементина могла притворятся, что у них – нормальные, родственные отношения, какие бывают у дочери и отца. Вместе с чеком она посылала ему короткие записки с последними новостями о своей карьере, а он, помимо просьб о деньгах, сообщал кое-что о себе, пикантные новости из жизни швейцара, о женщинах, с которыми встречался. Спустя пять месяцев, когда письма вдруг перестали приходить без всякого предупреждения, благодарности или прощания, Клементина послала ему три тысячи долларов. Она выслала бы и триста тысяч, не принимая во внимание громкие протесты Меган и Алекс, только бы не терять с ним связь. Но Дюк не предоставил ей такой возможности.
И, наконец, самой темной чернотой перед рассветом стала тяжелая, с «зубами и когтями» схватка за роль в «Признать виновной». Уилл обеспечил ей прослушивание, но, насколько Клементина помнила, она была сорок пятой актрисой на прослушивании в тот день, и студия уже держала в поле зрения Джейн Фонду, как претендентку на главную роль. По пути в студию Клементина случайно услышала разговор между помощником режиссера и актером на эпизодическую роль о переговорах с Фонд ой насчет контракта. Этого вполне хватило, чтобы усмирить нервную дрожь, ей на смену появилась раскаленная ярость, заполнившая Клементину без остатка. Она дождалась, пока режиссер по отбору актеров – непрерывно курившая женщина средних лет, и ее ассистент, прыщеватый мальчишка, на вид не старше пятнадцати, пригласили ее, тогда Клементина выдала все, что хотела им сказать.
– Я хочу, чтобы вы оба знали, – сказала она, бросая сценарии на стол, – что последний месяц работала, не покладая рук, изучая роль, заучивая каждую строчку, чтобы быть готовой ко всему. Я перевернула всю свою жизнь, только ради того, чтобы сделать попытку получить эту роль.
Гвен Распин, режиссер по отбору актеров, затянулась сигаретой и, не вынимая ее изо рта, заговорила.
– Прекрасно, дорогая. Прочтите, пожалуйста, страницу 302.
– Нет, я не буду читать страницу 302. Вы не можете выворачивать мою жизнь наизнанку, если вы уже совершенно точно решили, что хотите видеть Джейн Фонду в этой роли. У вас должна быть хоть какая-то этика.
– Послушайте, мисс…
– Мисс Монтгомери.
– Мисс Монтгомери, – сказала Гвен, – Мы еще совершенно не решили по поводу Джейн Фонды. Да, нам очень хотелось бы этого, поскольку она – ценное приобретение для любой картины; но никаких контрактов не подписано, и она еще не согласилась на роль. Если появится какая-нибудь молодая, талантливая, с которой легко работать, я подчеркиваю – с которой легко работать, актриса, и потрясет нас, мы, не колеблясь, возьмем ее.
Это выбило почву из-под ног Клементины. Гвен зевнула за своей дымовой завесой, а мальчишка сковырнул прыщ на носу.
– Прекрасно, – заявила Клементина. – Я просто хотела быть уверенной, что у меня есть шанс.
– У Вас есть около трех минут, оставшиеся от Вашего «шанса», – сказала Гвен, взглянув на часы. – После Вас еще семнадцать актеров, и я не могу позволить себе задерживаться, выслушивая дилетантские тирады.
Клементина подавила желание сказать в ответ какую-нибудь колкость и открыла сценарий на странице 302. Она хорошо знала этот эпизод, и у нее хватало времени проиграть его. Закрыв глаза, Клементина сосредоточилась на душевном волнении героини, перевоплощаясь в Мелиссу Марлбу. Она в совершенстве знала образ, изучила все малейшие оттенки и едва различимые нюансы. В мгновение ока Клементина Монтгомери перестала существовать. Когда она открыла глаза и повернулась к подростку, что должен был читать роль сына Мелиссы, она наяву увидела тюремные решетки за его спиной, почувствовала дрожь в руках, ощутила запах мочи, пропитавшей все вокруг.
– Я не виновна, – произнесла Клементина (Мелисса) утомленным голосом, устав повторять это снова и снова.
– Но суд сказал…
– Меня не волнует, что сказал суд, что сказал судья. Мне плевать, что говорит твой отец, твои друзья и даже, что говоришь ты.
– Мелисса подошла к мальчику и сжала его руку – Я – твоя мать. Не важно, кто что говорил, я всегда буду твоей матерью. И я говорю тебе – я не виновна.
– Но…
– Никаких но, – сказала она, впиваясь ногтями в его кожу.
– Разве я не любила тебя, разве я не учила тебя различать добро и зло? Разве я не готовила тебе завтрак каждое утро, не укутывала одеялом на ночь? Больше чем твоего отца, чем кого бы то ни было на свете, я любила тебя. Я – часть тебя, Джеми.
Она отпустила руку мальчика и погладила его по щеке:
– Я – часть тебя, точно так же как ты – часть меня. Мы с тобой одна кровь и плоть. Я прошу тебя только об одном – задумайся на минуту, смог бы ты убить кого-то.
Он посмотрел в ее глаза и покачал головой:
– Нет, конечно же, нет.
– Конечно, нет, – сказала она, смахивая слезы в уголках глаз. – Потому что ты – мой сын. Потому что – мы одинаково мыслим. В глубине души, осознаешь ты это или нет, ты знаешь, что я так же не виновна, как и ты. Она крепко прижала его к себе, пока не пришел еще тюремный надзиратель, чтобы увести ее обратно в камеру.
Клементина закончила сцену и выпрямилась. Она еще раз закрыла глаза, возвращаясь в реальность, а когда открыла их, то испытала настоящее потрясение, увидев четыре белые стены и три стула, а не свою тюремную камеру.
– Здорово, – воскликнул мальчишка, забыв о своих прыщах.
Гвен шикнула на него и кивнула.
– Да, прекрасно. Оставьте, пожалуйста, свои данные у секретаря, и мы вызовем Вас, если решим устроить второе прослушивание.
– Второе прослушивание?
– Конечно. Возможно и третье. Вы должны были знать об этом.
– Конечно, – сказала Клементина, потом поблагодарила и вышла из комнаты. Она протянула секретарю свою биографию и покинула студию, проклиная себя за каждое неверно сделанное движение, уверенная, что упустила роль.
Клементина никак не могла поверить, что Гвен вызвала ее еще раз на пробу, потом третий, и, наконец, предложила роль. После долгих лет мрака, глупых телереклам, изнурительных фотосъемок, головной боли, мучений, жестокости, наступил рассвет. И какой рассвет! Каждый день съемок ее баловали и нежили как настоящую звезду. Особенно насыщенными были последние три месяца, когда прошли озвучивание и монтаж. Сейчас все кончено, и на это Рождество, в 1981 году, «Признать виновной» с Клементиной Монтгомери и Рэнди Фаллини, в главных ролях, появится на экране соседнего кинотеатра.
Лимузин остановился перед розовым отелем. Защелкали, как крылья летучих мышей, фотоаппараты, из-за огражденного красным канатом прохода, по которому она торопливо направилась ко входу, на Клементину обрушился град вопросов. Она ответила на дюжину или более того, улыбнулась слишком привлекательному служащему гостиницы, сделала реверанс фотографам и вошла. Проходя через вестибюль, она заметила несколько человек из съемочной группы, одетых в смокинги, а не в обычные джинсы с футболками. И каждый из них останавливался сказать «привет» или улыбнуться ей. Казалось что, куда бы она не пошла сейчас, люди хотели поговорить с ней, попросить автограф или просто посмотреть на нее. Сейчас она стала важной персоной. Смешно, но внутри, несмотря на блеск и семидесятидолларовую прическу, бессодержательные беседы и пустые разговоры, которые она будет вести на сегодняшнем пятичасовом с шампанским и икрой, вечере, она по-прежнему чувствовала себя просто Клементиной.
* * *
Алекс с Джексоном прилетели в Лос-Анджелес на премьеру «Признать виновной». Алекс звонила Меган шесть раз, стремясь твердо удостовериться, что ей можно привести Джексона в качестве своего друга. Хотя сама Алекс считала, что это именно то, что выведет Меган из депрессии. Алекс, конечно, не могла пригласить Брента, хотя хотела бы видеть рядом с собой больше, чем кого-то еще. Она научилась как-то жить без него, наблюдать, как его экзотически прекрасная жена, Карлотта, целует и уводит Брента каждый вечер домой. Это было похоже на жизнь по соседству с кондитерской, когда, прижав лицо к стеклянной витрине, рассматриваешь, как другие едят шоколад.Джексон был единственным другим мужчиной, с которым ей хотелось быть. Число ее любовников сократилось, а потом, по мере того, как она потеряла к ним всякий интерес, они вообще исчезли. Никто не мог сравниться с Брентом. Стало невозможно заниматься любовью, испытывая страстное желание шептать его имя, чувствовать его губы, быть в его объятиях.