Страница:
– Кофе готов, – произнесла Меган.
Он пошел следом за ней. Она внесла поднос с кофейником и чашками в гостиную, налила по чашке кофе и села на огромный современный белый стул напротив Джо.
Джо выглянул в окно, как делал каждый, кто приходил к ним впервые. Океан сверкал бело-голубыми красками, а у горизонта китобойная шхуна направлялась на север, в Санта-Барбару.
– Ты хочешь о чем-то поговорить? – спросил Джо, не глядя на нее.
Меган сделала глоток кофе и, найдя его слишком горячим, поставила на столик. Обводя взглядом комнату, она на секунду-две задержала внимание на каждом мексиканском гобелене, на белом кирпичном камине, на современной, в стиле Средиземноморья, мебели, и, в конце концов, снова остановила взгляд на профиле Джо. Он был единственным во всем доме человеком, дарившим ей чувство уюта и надежности.
– Все о том же, – сказала она.
Джо кивнул и посмотрел на нее.
– Ах, да. Дай-ка подумать. Ты по-прежнему заходишься по Джексону, и сходишь с ума из-за того, что Клементина уехала на открытие его выставки, не сказав тебе, и тебе пришлось узнать об этом по фотографии в газете. Алекс каждую неделю звонит, чтобы похвастаться, как сказочно идет ее карьера. Клементина только что получила еще одну ведущую роль. Люди относятся к ней, как к какой-то богине, пронзительно верещат, завидев ее и просят дать автограф. И, вдруг ты, по-прежнему, непримечательная, маленькая, старая Меган. Ну как, исчерпывающие сведения?
Меган улыбнулась, взволнованная его способностью выставлять проблемы, которые она считала важными, в смешном свете, недостойным даже, чтобы тратить на них время.
– Да, вполне.
Джо отхлебнул кофе и уселся на плюшевую тахту.
– Я рассказывал тебе когда-нибудь о том, что чувствовал к Алекс, когда был маленьким?
Меган покачала головой:
– Не так много, как мне хотелось бы услышать.
– Временами я ненавидел ее, – сказала Джо, уставясь куда-то в пространство поверх головы Меган. – Я ненавидел ее за красоту и шик. Выдержку. Смелость. Я до смерти боялся потерпеть неудачу, удариться, причинить себе боль, зайти слишком далеко, и тогда Алекс мчалась мимо меня, закрыв глаза, не глядя, куда идет и совершенно не заботясь, чем это закончиться.
– Алекс невероятна, – прошептала Меган.
Джо протянул руку и Меган села рядом с ним на тахту.
– Ты тоже жила в ее тени, – добавил он. – А потом появилась Клементина. Такая сильная, жизнерадостная, потрясающая, и казалось, что они забивают тебя со всех сторон, забирая последние кусочки твоей индивидуальности, которые ты считала особенными.
– Но они мои лучшие подруги, – возразила Меган. – Я люблю их. Я ненавижу себя за то, что желаю им несчастья.
– Конечно. И я люблю Алекс. Я люблю ее всем сердцем. Но я знаю, что мне надо найти свою собственную особенность, что-то, что выделяло бы меня из толпы, так что я мог бы жить по-своему и гордиться своим совершенством. Я далек от Алекс на целую галактику, но мне нужно было оказаться в центре внимания, хотя бы на одну-две минуты.
– И ты нашел музыку, – задумчиво произнесла Меган.
– Да. Я нашел музыку. И вдруг стало совершенно неважно, что Алекс умнее, и что у нее больше друзей, и она способна рассмешить любого. Потому что, когда люди видели меня, они говорили: «О да, Джо Холмс. Тот, что играет на пианино» Я имел что-то свое.
– Это чудесно, Джо, – сказала Меган. Она откинулась на толстые диванные подушки, настолько громадные, что казалось они проглотят ее. – Но я не вижу, чем это поможет мне.
– Тебе нужно сосредоточиться на том, что сделает тебя особенной, вместо того, чтобы жить за блестящей карьерой Алекс и красотой и славой Клементины.
Меган встала и подошла к камину, потом круто обернулась.
– А что у меня есть? Я живу в этом мавзолее, потому что его купила Клементина, я боюсь жить одна, самостоятельно. У меня есть работа в лавчонке, которую, между прочим, я люблю, но все думают, что мне следует добиться большего – постараться скинуть шефа, или открыть свой собственный магазин, или еще что-то. Никто даже не остановится на минутку и не подумает, что я могу быть счастливой, делая то, что делаю. Никому и в голову не приходит, что, возможно, есть что-то другое, чего я хочу.
После минутной паузы Джо выпрямился:
– И чего же ты хочешь?
Меган опустила взгляд на руки, сжатые в кулаки. Она разжала их и прислонилась к прохладной стене.
– Я знаю, что ничего этого мне не нужно, – ответила она, обводя рукой комнату. – Мне не нужен сияющий чистотой дом на пляже. Здесь я даже не могу пройти по улице, не тревожась, нет ли прорехи в спортивных штанах и в порядке ли прическа.
Джо рассмеялся, и Меган вернулась на тахту.
– Мне не нужна скоростная карьера, как у Алекс. Чтобы она не говорила, я знаю, что она не всегда счастлива. У нее есть глаза. Она видит пустую подушку по ночам. И она не сходит с ума от удовольствия сидеть в одиночестве в кино и готовить себе одной. И мне не нужна слава, как у Клементины. У нее есть все, что только можно купить за деньги, и все же я слышу, как она плачет по ночам. Точно так же, как и я, такая же одинокая, как и я.
Она прислонилась головой к плечу Джо: знакомое ощущение его тела, запаха и мягкого шерстяного свитера успокоило ее. Она закрыла глаза.
– Я просто хочу счастливой жизни. Я хочу снова выйти замуж. Я хочу мужа, который любил бы меня больше всего на свете. Я хочу детей. Я хочу ходить на собрания Учительско-родительской ассоциации. Я хочу лагерных поездок, лимонада, Бой-Скаутов. Ни одно из этих желаний не сделает меня какой-то особенной.
Джо положил руку на ее плечи и прижал к себе.
– Вот где ты ошибаешься, Мег, – прошептал он. – Они сделают тебя очень особенной. Когда говорят об Алекс, скажут «финансовый кудесник». А о Клементине скажут «знаменитость». Но когда заговорят о тебе, скажут так «Меган женщина, которая знает, что действительно важно в этом мире».
Меган улыбнулась и взглянула на него. Глаза Джо были теплыми, она почувствовала на своей щеке его дыхание. Она никогда не была раньше так близко от него, а если и была, то лишь краткое мгновение, когда наклонялась запечатлеть целомудренный поцелуй. А сейчас он был рядом, и она не чувствовала ни дрожи, ни страха. Не было также и бешено колотящегося стука сердца, как с Тони и Джексоном, но Меган сомневалась, что когда-нибудь вновь захочет испытать подобное.
Она поднесла руку к его щеке.
– Пожалуйста, поцелуй меня, Джо.
Он улыбнулся, прежде чем его губы коснулись ее, потом исчезла все, кроме его нежности, сшивающей разорванные швы ее сердца.
– Но именно процесс, после всего, что произошло, был самым ужасным, – сказала одна женщина по имени Марджи. – Полицейские не имели никакого представления о том, что я пережила. Один из них даже сделал замечание о моей одежде, мол, что на мне было одето, как будто то, что я носила, имело отношение к этому.
– Они снова насилуют тебя, – заметила Санди, девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Они засовывают в тебя свои инструменты, желая убедиться, что ты говоришь правду. Они задают все эти вопросы, стараясь запутать, уличить во лжи, как будто это ты совершила преступление.
– Это не всегда так, – сказал доктор Левинсон. Она была консультантом группы и той женщиной, которой Клементина позвонила три дня назад. Клементина не назвала своего настоящего имени, боясь, что оно может просочиться в прессу. Меган она тоже ничего не сказала. Конечно, Меган поняла бы, но Клементина стыдилась, что спустя столько лет она до мельчайших подробностей помнила сцену изнасилования.
Клементина плакала, когда звонила доктору. Была поздняя ночь, время, когда воспоминания захватывали ее особенно сильно. Снова мысли загнали ее в переулок, и она подумала, что, продлись эти мучения еще хоть секунду, она сойдет с ума. Казалось, что каждую ночь ее преследует собственное сознание.
Как-то вечером во время очередной рекламы по телевизору, Клементина увидела номер телефона отделения Центра Жертв Изнасилования в Лос-Анджелесе. Записывая его, она чувствовала, что все это глупости; она никогда не решиться позвонить. Но позвонила. Воспоминания замучили ее. Клементина подумала, что это как-то связано с последним посещением Дюка, когда он окончательно разбил вдребезги ее упрямую надежду, будто отец – человек из ее детских фантазий, который сумеет защитить ее от всякого зла. Она спросила доктора Левинсона чем центр может помочь ей, доктор предложила участвовать в групповых сеансах поддержки.
– Наша группа жертв изнасилования делает кое-какие успехи, – сообщила доктор. – Мы помогаем полиции понять психологию жертвы. Нам же нужно понять, что мужчины исходят из другой точки зрения. Большинство из них не в состоянии даже представить, что такое изнасилование. Они понятия не имеют об этом. Они по-прежнему думают, что это что-то вроде секса, так что в нем нет ничего ужасного.
Прийти в центр стало для Клементины одним из самых тяжелых испытаний за всю ее жизнь. Когда встала и заговорила первая женщина, ей захотелось повернуться и убежать. Ей не стало легче или спокойнее, когда она узнала, что изнасилование – это просто эпидемия века. Клементина не хотела быть частью этой группы. Она хотела быть с другой стороны, нормальной, без демонов в прошлом.
И все-таки она осталась. Клементина потуже затянула шарф на голове и слушала. Никто не приставал к ней. Никто не просил ее встать. Казалось, все понимали ее стремление к анонимности.
Встала еще женщина.
– Меня зовут Карин, – сказала она. – Меня изнасиловал собственный муж.
Клементина заплакала. Она плакала молча, чтобы не мешать женщине закончить свой рассказ. Она плакала за себя, она плакала за всех этих женщин. Она плакала за потерянные годы любви и прикосновений. Она плакала потому, что ни одной из них не суждено больше испытать чистоту и наивность.
Карин закончила свою историю, но не села. Она прошла через комнату к Клементине. Опустившись на стул рядом с ней, взяла Клементину за руку.
– Ты можешь выговориться, – посоветовала она. – Ты можешь говорить здесь все, что хочется.
Клементина заплакала еще сильнее. Она рассказала все, что случилось, Меган, Алекс, Артуру. Но, ни одно из откровений не облегчило вину и ужас. Изнасилование по-прежнему оставалось ее личным позором. Оно по-прежнему съедало ее изнутри.
Она оглядела комнату. Очки искажали вид, но она заметила добрые глаза женщины рядом с ней и других, которые избегали прямых взглядов, высказывая тем самым уважение к ее желанию остаться в тени.
– Мне кажется, я не смогу, – сказала Клементина.
– Это тоже вполне нормально, – заметила доктор Левинсон, подходя к ней с другой стороны. – Делайте то, что считаете правильным. Не надо заставлять себя. Здесь нет никакого давления.
Но давление было. Клементина чувствовала его в своем сознании. Оно билось, колотилось, просило выпустить его на волю. Ей страшно захотелось говорить, выплюнуть ужасное наследие, которое Он оставил внутри ее, и в конечном итоге избавиться от Него.
Клементина встала. Ноги, ее задрожали, и Карин встала рядом с ней. Она взяла Клементину за руку и повела ее вперед. Оставив ее перед группой, Карин отошла на свое место.
Клементина вгляделась в лица женщин. Все они были зеркальным отражением ее собственного, прекрасные, но трагические, покрытые внутренними шрамами. Слезы все еще катились по ее щекам.
Доктор Левинсон подошла и встала рядом. Потом, как будто они прочитали ее мысли, ощутили чувство одиночества, преследовавшие ее после Него, все женщины встали и подошли к Клементине, касаясь ее мягкими, надежными руками. Они придвинулись ближе, образуя щит. Клементина слышала, что они тоже плачут.
– Это было так давно, – заговорила она, – что должно бы утратить свое значение.
– Нет, это имеет значение, – сказала доктор Левинсон, – большее, чем что-то еще.
– О, боже! – Клементине показалось, что она не может вздохнуть, как будто из комнаты высосан весь воздух. Но руки сомкнулись вокруг нее, принося с собой кислород. Она жадно глотнула.
Мысленно Клементина повернулась и увидела Его лицо. Она могла даже ощутить Его запах. Она постаралась убежать, но застыла на месте. Он прикоснулся к ней, ударил ножом, насиловал, а она не могла даже пошевелиться. Клементина горько зарыдала. Как будто снова переживала это. Воспоминания были настолько сильными, что, казалось, ее насиловали вновь и вновь, и не один, а тысячу раз.
– Он изнасиловал меня, – сказала она.
Сквозь слезы Клементина посмотрела вокруг. Женщины были рядом, с мокрыми глазами, которые знали. Они были рядом с ней, в том переулке. Даже Меган с Алекс не могли ей предложить такое.
– Он изнасиловал меня, – снова повторила она. И опять. – Он изнасиловал меня. Он изнасиловал меня.
Она чувствовала на себе Его руки, холодные, тошнотворные руки. Она ощущала влажную землю под спиной, боль, пронзающую голову, когда она билась о бетон, и Его пенис, вбитый внутрь ее.
– Он забрал мою жизнь, – простонала Клементина. – Он забрал всю мою Смелость. Он сделал меня такой слабой, такой ничтожной.
Она рыдала, а женщины обнимали ее.
– Это произошло в Нью-Йорке. Я спускалась по лестнице одного старого дома, и Он был там.
Она рассказала всю историю, не утаивая ни единой подробности, боясь, что они отвернуться от нес. Но ни одна не отвернулась. Клементина по-прежнему, чувствовала на себе Его руки, пока не дошла до самого конца, а потом, постепенно, Его хватка ослабла, и на смену ей пришли женские руки, утешающие ее.
Клементина подняла голову:
– Меня изнасиловали.
Доктор Левинсон встала перед ней и взяла за подбородок.
– Да, тебя изнасиловали. Он сделал это с тобой. Ты стала жертвой. Ты не сделала ничего дурного.
Клементина уронила голову на плечо врача. Она почувствовала себя опустошенной и измученной. Доктор отвела ее обратно и усадила на стул. Женщины стояли рядом, окутывая ее теплотой.
– Со мной это тоже случилось в переулке.
– Меня, как и тебя, ударили ножом, – сказала другая. – Я знала, что его никогда не найдут.
Клементина посмотрела на них. Щеки ее были еще влажными от слез, но она улыбнулась. Впервые за долгое время она по-прежнему по-настоящему улыбалась.
Алекс отпихнула в сторону бумаги и вызвала секретаршу, чтобы та разобрала беспорядок. У нее и без того хватало дел, которые нужно подготовить к ежегодному визиту в тот мрачный город на следующей неделе, чтобы беспокоиться еще об уборке бумаг. Вообще-то сейчас, когда кончился этот кошмар с Брентом, и ей удалось хоть частично взять себя в руки, ее жизнь в Лондоне значительно улучшилась. За последние пару лет она сблизилась с людьми, и теперь у нее появилось около дюжины друзей и подруг. Потихоньку она привыкла по полгода жить в Лондоне.
Алекс понимала, что ее жизнь в Лондоне стала нормальной, во многом благодаря Кейт Бродшоу. Она была сердечной и остроумной, и они могли говорить о чем угодно. Алекс рассказывала ей о Бренте даже больше, чем Меган и Клементине. Кейт принадлежала к типу людей, которые умеют слушать не перебивая и не давая советов; умеют сочувствовать, но не жалеть.
Каждый уик-энд Кейт водила ее по городским закоулкам, известным только местным жителям, или они выбирались за город и бродили по тихим, нетронутым сельским местечкам. Потребовалось время, но в конце концов, Алекс научилась понимать особенности стиля Англии; великолепие и пышность Лондона, традиции, непритязательную сердечность рыбаков в Девоне; необычные истории, связанные почти с каждым местом – так отличающиеся от лишенных призраков, похожих друг– на друга мини-маркетов и домов Калифорнии. В этом году они даже достали билеты на Уимблдон.
Но главным образом Лондон доставлял Алекс удовольствие благодаря работе. Каждый день, входя в офис, Алекс чувствовала, как кровь начинала быстрее течь в жилах и приятное возбуждение охватывало ее. Она начала с нуля: ни собственных клиентов, ни деловых связей, ни взаимопонимания с персоналом. Фирма едва держалась на плаву, а она сделала имя и себе, и кампании. Она, Алекс, сделала это. Брент кинул ей мяч, а бежала с ним она. Она работала с дизайнерами, чтобы выработать новый, наверняка бьющий в цель – фирменный знак и лозунг. Она выбрала новое помещение под офис в здании Викторианского стиля в нижней части города.
Алекс лично проследила за установкой самого современного оборудования, посоветовала декоратору использовать лишь нейтральные цвета и материалы, выбрала богатую мебель вишневого дерева. Она рьяно взялась за переподготовку всех и каждого, пока не убедилась, что за спиной ее называют не иначе, как «надсмотрщик за рабами». Алекс тащила, убеждала, льстила, обхаживала клиентов «Рок Солид», поила их вином и угощала обедом до тех пор, пока не выросла репутация и доброе имя фирмы. Все считали ее не иначе, как стойкой, надежной, с прибыльными вклада и слава о ней стала переходить из уст в уста.
Итак, все это сделала она. Сейчас Алекс находилась на вершине своей карьеры. Прошло два с половиной года с тех пор, как Брент вошел и вышел из ее жизни. Казалось, что это было сотню лет назад, но воспоминания о нем оставались свежими как сегодняшние новости. Алекс боролась с болью в сердце единственным известным ей средством – работой.
Она рано приходила и поздно уходила домой. Она брала работу на выходные. Ей хотелось верить, что она всегда или слишком занята, или слишком измучена, чтобы думать о нем, но это было неправдой. Как только у нее выдавалась свободная минута, Брент вползал в ее мысли.
Пока что Алекс не обрела душевного покоя. Полного мира и спокойствия. О, она могла снова смеяться, время от времени развлекаться, но всегда рядом стояла печаль, и меланхолия окрашивала ее улыбку. Даже, если Алекс просыпалась и не думала сразу же о Бренте, если даже она снова находила других мужчин, возбуждавших ее тело, но никогда не волновавших душу, все равно она не была прежней. Алекс впервые узнала вкус настоящей любви, и эти видения преследовали ее. Она старалась запечатать боль, как она бывало делала раньше, в самом дальнем непроницаемом уголочке сознания, куда не могла добраться, но воспоминания о Бренте не хотели исчезать.
Все же Алекс шла вперед, сосредоточившись на том, что удавалось ей лучше всего – на работе. По крайней мере днем она могла выбросить Брента из головы.
Дик Коллинз, вице-президент фирмы в настоящее время должен был скоро уйти в отставку и, несмотря на их историю, Алекс думала, что Брент даст ей эту должность. Она заслужила ее. А Брент не тот человек, что позволяет личной жизни вмешиваться в служебные дела.
Вернулась секретарша с ценными указаниями Брента для служащих и изменениями, которые он хотел сделать, а также с целой кипой последних анализов курсов акций. Алекс поблагодарила ее и тут же вынула итоги европейских акций. «Менкол Фармацевтикалс», по-прежнему двигались вверх, точно так, как она и предсказывала. Ее клиенты будут довольны. «Брэдбери и Сыновья» спустилась на курс ниже, но Алекс была уверена, что это лишь временное падение, которое закончится, как только станут известны цены, предлагаемые «Эуротехом». Зажужжал внутренний селектор, и Алекс подняла трубку.
– Вас хочет видеть мисс Уотерделл.
Алекс закатила глаза. Ну вот, опять!
– Хорошо. Пусть войдет.
Спустя мгновение Максин, в ярко-синей узкой юбке и плотно облегающем белом свитере, прошелестела в кабинет. Ее ногти, как обычно, представляли собой десять маленьких кинжалов, а глаза, обведенные черным карандашом, напоминали Алекс Клеопатру или енота.
– Итак, Максин, что я могу сделать для тебя?
Максин села на стул напротив, не спеша закинула ногу за ногу, одернула рукава свитера и только потом заговорила.
– Я слышала, ты снова отправляешься в Лондон, – наконец произнесла она.
Ее хриплый голос был бы к месту в старой киноленте, подумала Алекс, но никак не в комитете правления. Она еще раз удивилась про себя, о чем думает Брент, держа ее в штате, не важно, какие там у нее деловые качества.
– Я всегда уезжаю в Лондон в это время года, Максин. Тебе бы следовало уже знать это.
Максин заправила за ухо прядь прямых волос.
– Конечно. Конечно. А Брент… я хочу сказать, мистер, Джиббонс присоединится к тебе?
– Нет, я так не думаю. Почему ты спрашиваешь?
– Так, без всякой причины. Простое любопытство.
Максин наклонилась к столу и вертела в руках хрустальный бумагодержатель Алекс. Неужели ей никогда не надоест вызывать стычки и перепалки? Алекс удивлялась ей. Ее поведение напоминало какой-то напыщенный, комический рассказ в картинках, преувеличенный, наигранный, где главная злодейка насмехается над своей жертвой: а потом выдает основную реплику на выходе, оставляя читателя истекать слюной в ожидании финала в завтрашнем номере. Но проблема состояла в том, что Алекс отказывалась быть жертвой, над которой издеваются. И это доводило Максин до безумия.
– Это все? – спросила Алекс. – У меня много работы.
– Еще одно, – встав, сказала Максин. – Думаю, тебе следует знать, что Дик Коллинз заявил сегодня о своей отставке. Он уйдет через шесть месяцев. И, строго конфиденциально, я знаю, что я все равно, что сижу в его кресле.
– Ты шутишь, – закричала Алекс, забывая свои клятвы сохранять бесстрастность, и выпрыгивая из кресла. – Брент ни за что не даст тебе должность вице-президента. Единственная, кто может занять место Дика, – это я.
Максин откинула назад голову и рассмеялась, игра, доставляла ей гораздо больше удовольствия, когда Алекс стала полноправным участником действия.
– Господи, мы немного ревнивы, не так ли? Фактически, Александра, пока ты находилась в своих командировках в Англии, я собрала самый большой объем работы в этой кампании. Я здесь гораздо дольше, чем ты, работала упорнее и продвинулась дальше. Ты действительно слишком переоцениваешь собственные способности.
Алекс подошла к окну и постаралась успокоиться. Потеря контроля не принесет ничего хорошего. Кроме того, Максин только блефует. Она повернулась.
– Нам лучше подождать и посмотреть, что решит Брент.
– Да, думаю, мы так и сделаем.
– Но разве это не ужасно, что ты будешь в Лондоне, в то время, как я буду здесь, с Брентом, каждый день.
Максин медленно вытягивала из себя слова, насмехаясь над Алекс.
– Послушай, Максин, ты можешь, как угодно использовать свои женские чары. Это не поможет тебе получить должность. Брент никогда не допустит, чтобы личная жизнь повлияла на бизнес. И я знаю точно, что он не собирается уходить от жены ради тебя или кого-то еще.
Максин широко раскрыла глаза, потом снова рассмеялась.
– Как это могло случиться, что ты действительно ничего не слышала? Почему-то я думала, что вы с Брентом были гораздо ближе. Мне он сказал в числе первых.
– Что сказал?
– Что они с Карлоттой разошлись, что же еще. Они подали на развод. Все должно закончиться через три месяца.
Алекс застыла на месте, не имея сил даже, чтобы дышать. Она ничего не чувствовала – ни удивления, ни ужаса, ни гнева. Одну только пустоту. Потом, как будто жизнь ее превратилась в сценарий для вечерней «мыльной оперы», дверь отворилась, и вошел Брент. Прошла целая вечность с тех пор, как он заходил в ее кабинет. Он избегал ее точно так же, как она избегала его, передавая указания через секретаршу и записки, что напоминало Алекс детские ссоры, которые частенько бывали у них с Меган. Взглянув на него, Алекс заметила, что морщины вокруг глаз и рта стали гораздо заметнее, хотя в целом он выглядел загоревшим и здоровым. Точно так же, когда он оставил ее в лондонской квартире, чувства неожиданным потоком нахлынули на Алекс. Она все еще любила его. Как могла она после всего, все-таки любить его? Какое невероятно идиотское чувство. Голова кружилась как пластинка на высокой скорости. Он и Карлотта разошлись. Разошлись. Разошлись.
– Вот ты где, – сказал Брент, – обращаясь не к ней, а к Максин.
Он улыбнулся ей так, как когда-то улыбался Алекс, и кровь застыла у нее в жилах. Нет. Пожалуйста, не надо.
– Готова обедать? – спросил Брент.
– Конечно, Брент, – ответила Максин. – Я только пожелала Алекс счастливого пути.
– Хорошо, – заметил Брент. – Я почти забыл. Но опять же, Алекс настолько квалифицированный работник, что едва ли мне надо волноваться о чем-то, если она поблизости.
Он пошел следом за ней. Она внесла поднос с кофейником и чашками в гостиную, налила по чашке кофе и села на огромный современный белый стул напротив Джо.
Джо выглянул в окно, как делал каждый, кто приходил к ним впервые. Океан сверкал бело-голубыми красками, а у горизонта китобойная шхуна направлялась на север, в Санта-Барбару.
– Ты хочешь о чем-то поговорить? – спросил Джо, не глядя на нее.
Меган сделала глоток кофе и, найдя его слишком горячим, поставила на столик. Обводя взглядом комнату, она на секунду-две задержала внимание на каждом мексиканском гобелене, на белом кирпичном камине, на современной, в стиле Средиземноморья, мебели, и, в конце концов, снова остановила взгляд на профиле Джо. Он был единственным во всем доме человеком, дарившим ей чувство уюта и надежности.
– Все о том же, – сказала она.
Джо кивнул и посмотрел на нее.
– Ах, да. Дай-ка подумать. Ты по-прежнему заходишься по Джексону, и сходишь с ума из-за того, что Клементина уехала на открытие его выставки, не сказав тебе, и тебе пришлось узнать об этом по фотографии в газете. Алекс каждую неделю звонит, чтобы похвастаться, как сказочно идет ее карьера. Клементина только что получила еще одну ведущую роль. Люди относятся к ней, как к какой-то богине, пронзительно верещат, завидев ее и просят дать автограф. И, вдруг ты, по-прежнему, непримечательная, маленькая, старая Меган. Ну как, исчерпывающие сведения?
Меган улыбнулась, взволнованная его способностью выставлять проблемы, которые она считала важными, в смешном свете, недостойным даже, чтобы тратить на них время.
– Да, вполне.
Джо отхлебнул кофе и уселся на плюшевую тахту.
– Я рассказывал тебе когда-нибудь о том, что чувствовал к Алекс, когда был маленьким?
Меган покачала головой:
– Не так много, как мне хотелось бы услышать.
– Временами я ненавидел ее, – сказала Джо, уставясь куда-то в пространство поверх головы Меган. – Я ненавидел ее за красоту и шик. Выдержку. Смелость. Я до смерти боялся потерпеть неудачу, удариться, причинить себе боль, зайти слишком далеко, и тогда Алекс мчалась мимо меня, закрыв глаза, не глядя, куда идет и совершенно не заботясь, чем это закончиться.
– Алекс невероятна, – прошептала Меган.
Джо протянул руку и Меган села рядом с ним на тахту.
– Ты тоже жила в ее тени, – добавил он. – А потом появилась Клементина. Такая сильная, жизнерадостная, потрясающая, и казалось, что они забивают тебя со всех сторон, забирая последние кусочки твоей индивидуальности, которые ты считала особенными.
– Но они мои лучшие подруги, – возразила Меган. – Я люблю их. Я ненавижу себя за то, что желаю им несчастья.
– Конечно. И я люблю Алекс. Я люблю ее всем сердцем. Но я знаю, что мне надо найти свою собственную особенность, что-то, что выделяло бы меня из толпы, так что я мог бы жить по-своему и гордиться своим совершенством. Я далек от Алекс на целую галактику, но мне нужно было оказаться в центре внимания, хотя бы на одну-две минуты.
– И ты нашел музыку, – задумчиво произнесла Меган.
– Да. Я нашел музыку. И вдруг стало совершенно неважно, что Алекс умнее, и что у нее больше друзей, и она способна рассмешить любого. Потому что, когда люди видели меня, они говорили: «О да, Джо Холмс. Тот, что играет на пианино» Я имел что-то свое.
– Это чудесно, Джо, – сказала Меган. Она откинулась на толстые диванные подушки, настолько громадные, что казалось они проглотят ее. – Но я не вижу, чем это поможет мне.
– Тебе нужно сосредоточиться на том, что сделает тебя особенной, вместо того, чтобы жить за блестящей карьерой Алекс и красотой и славой Клементины.
Меган встала и подошла к камину, потом круто обернулась.
– А что у меня есть? Я живу в этом мавзолее, потому что его купила Клементина, я боюсь жить одна, самостоятельно. У меня есть работа в лавчонке, которую, между прочим, я люблю, но все думают, что мне следует добиться большего – постараться скинуть шефа, или открыть свой собственный магазин, или еще что-то. Никто даже не остановится на минутку и не подумает, что я могу быть счастливой, делая то, что делаю. Никому и в голову не приходит, что, возможно, есть что-то другое, чего я хочу.
После минутной паузы Джо выпрямился:
– И чего же ты хочешь?
Меган опустила взгляд на руки, сжатые в кулаки. Она разжала их и прислонилась к прохладной стене.
– Я знаю, что ничего этого мне не нужно, – ответила она, обводя рукой комнату. – Мне не нужен сияющий чистотой дом на пляже. Здесь я даже не могу пройти по улице, не тревожась, нет ли прорехи в спортивных штанах и в порядке ли прическа.
Джо рассмеялся, и Меган вернулась на тахту.
– Мне не нужна скоростная карьера, как у Алекс. Чтобы она не говорила, я знаю, что она не всегда счастлива. У нее есть глаза. Она видит пустую подушку по ночам. И она не сходит с ума от удовольствия сидеть в одиночестве в кино и готовить себе одной. И мне не нужна слава, как у Клементины. У нее есть все, что только можно купить за деньги, и все же я слышу, как она плачет по ночам. Точно так же, как и я, такая же одинокая, как и я.
Она прислонилась головой к плечу Джо: знакомое ощущение его тела, запаха и мягкого шерстяного свитера успокоило ее. Она закрыла глаза.
– Я просто хочу счастливой жизни. Я хочу снова выйти замуж. Я хочу мужа, который любил бы меня больше всего на свете. Я хочу детей. Я хочу ходить на собрания Учительско-родительской ассоциации. Я хочу лагерных поездок, лимонада, Бой-Скаутов. Ни одно из этих желаний не сделает меня какой-то особенной.
Джо положил руку на ее плечи и прижал к себе.
– Вот где ты ошибаешься, Мег, – прошептал он. – Они сделают тебя очень особенной. Когда говорят об Алекс, скажут «финансовый кудесник». А о Клементине скажут «знаменитость». Но когда заговорят о тебе, скажут так «Меган женщина, которая знает, что действительно важно в этом мире».
Меган улыбнулась и взглянула на него. Глаза Джо были теплыми, она почувствовала на своей щеке его дыхание. Она никогда не была раньше так близко от него, а если и была, то лишь краткое мгновение, когда наклонялась запечатлеть целомудренный поцелуй. А сейчас он был рядом, и она не чувствовала ни дрожи, ни страха. Не было также и бешено колотящегося стука сердца, как с Тони и Джексоном, но Меган сомневалась, что когда-нибудь вновь захочет испытать подобное.
Она поднесла руку к его щеке.
– Пожалуйста, поцелуй меня, Джо.
Он улыбнулся, прежде чем его губы коснулись ее, потом исчезла все, кроме его нежности, сшивающей разорванные швы ее сердца.
* * *
А в это время Клементина сидела в углу небольшой комнаты, позади группы женщин. Шарф на голове и темные очки скрывали ее лицо. Она не отнимала рук от живота, борясь с подступающей тошнотой и отвращением. Она сильно дрожала, слушая рассказы женщин.– Но именно процесс, после всего, что произошло, был самым ужасным, – сказала одна женщина по имени Марджи. – Полицейские не имели никакого представления о том, что я пережила. Один из них даже сделал замечание о моей одежде, мол, что на мне было одето, как будто то, что я носила, имело отношение к этому.
– Они снова насилуют тебя, – заметила Санди, девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Они засовывают в тебя свои инструменты, желая убедиться, что ты говоришь правду. Они задают все эти вопросы, стараясь запутать, уличить во лжи, как будто это ты совершила преступление.
– Это не всегда так, – сказал доктор Левинсон. Она была консультантом группы и той женщиной, которой Клементина позвонила три дня назад. Клементина не назвала своего настоящего имени, боясь, что оно может просочиться в прессу. Меган она тоже ничего не сказала. Конечно, Меган поняла бы, но Клементина стыдилась, что спустя столько лет она до мельчайших подробностей помнила сцену изнасилования.
Клементина плакала, когда звонила доктору. Была поздняя ночь, время, когда воспоминания захватывали ее особенно сильно. Снова мысли загнали ее в переулок, и она подумала, что, продлись эти мучения еще хоть секунду, она сойдет с ума. Казалось, что каждую ночь ее преследует собственное сознание.
Как-то вечером во время очередной рекламы по телевизору, Клементина увидела номер телефона отделения Центра Жертв Изнасилования в Лос-Анджелесе. Записывая его, она чувствовала, что все это глупости; она никогда не решиться позвонить. Но позвонила. Воспоминания замучили ее. Клементина подумала, что это как-то связано с последним посещением Дюка, когда он окончательно разбил вдребезги ее упрямую надежду, будто отец – человек из ее детских фантазий, который сумеет защитить ее от всякого зла. Она спросила доктора Левинсона чем центр может помочь ей, доктор предложила участвовать в групповых сеансах поддержки.
– Наша группа жертв изнасилования делает кое-какие успехи, – сообщила доктор. – Мы помогаем полиции понять психологию жертвы. Нам же нужно понять, что мужчины исходят из другой точки зрения. Большинство из них не в состоянии даже представить, что такое изнасилование. Они понятия не имеют об этом. Они по-прежнему думают, что это что-то вроде секса, так что в нем нет ничего ужасного.
Прийти в центр стало для Клементины одним из самых тяжелых испытаний за всю ее жизнь. Когда встала и заговорила первая женщина, ей захотелось повернуться и убежать. Ей не стало легче или спокойнее, когда она узнала, что изнасилование – это просто эпидемия века. Клементина не хотела быть частью этой группы. Она хотела быть с другой стороны, нормальной, без демонов в прошлом.
И все-таки она осталась. Клементина потуже затянула шарф на голове и слушала. Никто не приставал к ней. Никто не просил ее встать. Казалось, все понимали ее стремление к анонимности.
Встала еще женщина.
– Меня зовут Карин, – сказала она. – Меня изнасиловал собственный муж.
Клементина заплакала. Она плакала молча, чтобы не мешать женщине закончить свой рассказ. Она плакала за себя, она плакала за всех этих женщин. Она плакала за потерянные годы любви и прикосновений. Она плакала потому, что ни одной из них не суждено больше испытать чистоту и наивность.
Карин закончила свою историю, но не села. Она прошла через комнату к Клементине. Опустившись на стул рядом с ней, взяла Клементину за руку.
– Ты можешь выговориться, – посоветовала она. – Ты можешь говорить здесь все, что хочется.
Клементина заплакала еще сильнее. Она рассказала все, что случилось, Меган, Алекс, Артуру. Но, ни одно из откровений не облегчило вину и ужас. Изнасилование по-прежнему оставалось ее личным позором. Оно по-прежнему съедало ее изнутри.
Она оглядела комнату. Очки искажали вид, но она заметила добрые глаза женщины рядом с ней и других, которые избегали прямых взглядов, высказывая тем самым уважение к ее желанию остаться в тени.
– Мне кажется, я не смогу, – сказала Клементина.
– Это тоже вполне нормально, – заметила доктор Левинсон, подходя к ней с другой стороны. – Делайте то, что считаете правильным. Не надо заставлять себя. Здесь нет никакого давления.
Но давление было. Клементина чувствовала его в своем сознании. Оно билось, колотилось, просило выпустить его на волю. Ей страшно захотелось говорить, выплюнуть ужасное наследие, которое Он оставил внутри ее, и в конечном итоге избавиться от Него.
Клементина встала. Ноги, ее задрожали, и Карин встала рядом с ней. Она взяла Клементину за руку и повела ее вперед. Оставив ее перед группой, Карин отошла на свое место.
Клементина вгляделась в лица женщин. Все они были зеркальным отражением ее собственного, прекрасные, но трагические, покрытые внутренними шрамами. Слезы все еще катились по ее щекам.
Доктор Левинсон подошла и встала рядом. Потом, как будто они прочитали ее мысли, ощутили чувство одиночества, преследовавшие ее после Него, все женщины встали и подошли к Клементине, касаясь ее мягкими, надежными руками. Они придвинулись ближе, образуя щит. Клементина слышала, что они тоже плачут.
– Это было так давно, – заговорила она, – что должно бы утратить свое значение.
– Нет, это имеет значение, – сказала доктор Левинсон, – большее, чем что-то еще.
– О, боже! – Клементине показалось, что она не может вздохнуть, как будто из комнаты высосан весь воздух. Но руки сомкнулись вокруг нее, принося с собой кислород. Она жадно глотнула.
Мысленно Клементина повернулась и увидела Его лицо. Она могла даже ощутить Его запах. Она постаралась убежать, но застыла на месте. Он прикоснулся к ней, ударил ножом, насиловал, а она не могла даже пошевелиться. Клементина горько зарыдала. Как будто снова переживала это. Воспоминания были настолько сильными, что, казалось, ее насиловали вновь и вновь, и не один, а тысячу раз.
– Он изнасиловал меня, – сказала она.
Сквозь слезы Клементина посмотрела вокруг. Женщины были рядом, с мокрыми глазами, которые знали. Они были рядом с ней, в том переулке. Даже Меган с Алекс не могли ей предложить такое.
– Он изнасиловал меня, – снова повторила она. И опять. – Он изнасиловал меня. Он изнасиловал меня.
Она чувствовала на себе Его руки, холодные, тошнотворные руки. Она ощущала влажную землю под спиной, боль, пронзающую голову, когда она билась о бетон, и Его пенис, вбитый внутрь ее.
– Он забрал мою жизнь, – простонала Клементина. – Он забрал всю мою Смелость. Он сделал меня такой слабой, такой ничтожной.
Она рыдала, а женщины обнимали ее.
– Это произошло в Нью-Йорке. Я спускалась по лестнице одного старого дома, и Он был там.
Она рассказала всю историю, не утаивая ни единой подробности, боясь, что они отвернуться от нес. Но ни одна не отвернулась. Клементина по-прежнему, чувствовала на себе Его руки, пока не дошла до самого конца, а потом, постепенно, Его хватка ослабла, и на смену ей пришли женские руки, утешающие ее.
Клементина подняла голову:
– Меня изнасиловали.
Доктор Левинсон встала перед ней и взяла за подбородок.
– Да, тебя изнасиловали. Он сделал это с тобой. Ты стала жертвой. Ты не сделала ничего дурного.
Клементина уронила голову на плечо врача. Она почувствовала себя опустошенной и измученной. Доктор отвела ее обратно и усадила на стул. Женщины стояли рядом, окутывая ее теплотой.
– Со мной это тоже случилось в переулке.
– Меня, как и тебя, ударили ножом, – сказала другая. – Я знала, что его никогда не найдут.
Клементина посмотрела на них. Щеки ее были еще влажными от слез, но она улыбнулась. Впервые за долгое время она по-прежнему по-настоящему улыбалась.
* * *
Алекс попробовала буквенный, цветокоординационные каталоги и, наконец, ЭСП, как возможные системы записывающих файлов, но ничего не сработало. Вот вам, пожалуйста, она – выпускница университета со степенью магистра в бизнесе, возглавляющая две конторы брокеров в Сан-Франциско и Лондоне, не может даже справиться с простейшей задачей – найти файл, который ей нужен и тогда, когда он нужен. Неужели правда, что гении вроде Эйнштейна и Эдисона были совершенно беспомощными и несведущими, если дело касалось повседневных проблем? Ну что ж, мысль утешает.Алекс отпихнула в сторону бумаги и вызвала секретаршу, чтобы та разобрала беспорядок. У нее и без того хватало дел, которые нужно подготовить к ежегодному визиту в тот мрачный город на следующей неделе, чтобы беспокоиться еще об уборке бумаг. Вообще-то сейчас, когда кончился этот кошмар с Брентом, и ей удалось хоть частично взять себя в руки, ее жизнь в Лондоне значительно улучшилась. За последние пару лет она сблизилась с людьми, и теперь у нее появилось около дюжины друзей и подруг. Потихоньку она привыкла по полгода жить в Лондоне.
Алекс понимала, что ее жизнь в Лондоне стала нормальной, во многом благодаря Кейт Бродшоу. Она была сердечной и остроумной, и они могли говорить о чем угодно. Алекс рассказывала ей о Бренте даже больше, чем Меган и Клементине. Кейт принадлежала к типу людей, которые умеют слушать не перебивая и не давая советов; умеют сочувствовать, но не жалеть.
Каждый уик-энд Кейт водила ее по городским закоулкам, известным только местным жителям, или они выбирались за город и бродили по тихим, нетронутым сельским местечкам. Потребовалось время, но в конце концов, Алекс научилась понимать особенности стиля Англии; великолепие и пышность Лондона, традиции, непритязательную сердечность рыбаков в Девоне; необычные истории, связанные почти с каждым местом – так отличающиеся от лишенных призраков, похожих друг– на друга мини-маркетов и домов Калифорнии. В этом году они даже достали билеты на Уимблдон.
Но главным образом Лондон доставлял Алекс удовольствие благодаря работе. Каждый день, входя в офис, Алекс чувствовала, как кровь начинала быстрее течь в жилах и приятное возбуждение охватывало ее. Она начала с нуля: ни собственных клиентов, ни деловых связей, ни взаимопонимания с персоналом. Фирма едва держалась на плаву, а она сделала имя и себе, и кампании. Она, Алекс, сделала это. Брент кинул ей мяч, а бежала с ним она. Она работала с дизайнерами, чтобы выработать новый, наверняка бьющий в цель – фирменный знак и лозунг. Она выбрала новое помещение под офис в здании Викторианского стиля в нижней части города.
Алекс лично проследила за установкой самого современного оборудования, посоветовала декоратору использовать лишь нейтральные цвета и материалы, выбрала богатую мебель вишневого дерева. Она рьяно взялась за переподготовку всех и каждого, пока не убедилась, что за спиной ее называют не иначе, как «надсмотрщик за рабами». Алекс тащила, убеждала, льстила, обхаживала клиентов «Рок Солид», поила их вином и угощала обедом до тех пор, пока не выросла репутация и доброе имя фирмы. Все считали ее не иначе, как стойкой, надежной, с прибыльными вклада и слава о ней стала переходить из уст в уста.
Итак, все это сделала она. Сейчас Алекс находилась на вершине своей карьеры. Прошло два с половиной года с тех пор, как Брент вошел и вышел из ее жизни. Казалось, что это было сотню лет назад, но воспоминания о нем оставались свежими как сегодняшние новости. Алекс боролась с болью в сердце единственным известным ей средством – работой.
Она рано приходила и поздно уходила домой. Она брала работу на выходные. Ей хотелось верить, что она всегда или слишком занята, или слишком измучена, чтобы думать о нем, но это было неправдой. Как только у нее выдавалась свободная минута, Брент вползал в ее мысли.
Пока что Алекс не обрела душевного покоя. Полного мира и спокойствия. О, она могла снова смеяться, время от времени развлекаться, но всегда рядом стояла печаль, и меланхолия окрашивала ее улыбку. Даже, если Алекс просыпалась и не думала сразу же о Бренте, если даже она снова находила других мужчин, возбуждавших ее тело, но никогда не волновавших душу, все равно она не была прежней. Алекс впервые узнала вкус настоящей любви, и эти видения преследовали ее. Она старалась запечатать боль, как она бывало делала раньше, в самом дальнем непроницаемом уголочке сознания, куда не могла добраться, но воспоминания о Бренте не хотели исчезать.
Все же Алекс шла вперед, сосредоточившись на том, что удавалось ей лучше всего – на работе. По крайней мере днем она могла выбросить Брента из головы.
Дик Коллинз, вице-президент фирмы в настоящее время должен был скоро уйти в отставку и, несмотря на их историю, Алекс думала, что Брент даст ей эту должность. Она заслужила ее. А Брент не тот человек, что позволяет личной жизни вмешиваться в служебные дела.
Вернулась секретарша с ценными указаниями Брента для служащих и изменениями, которые он хотел сделать, а также с целой кипой последних анализов курсов акций. Алекс поблагодарила ее и тут же вынула итоги европейских акций. «Менкол Фармацевтикалс», по-прежнему двигались вверх, точно так, как она и предсказывала. Ее клиенты будут довольны. «Брэдбери и Сыновья» спустилась на курс ниже, но Алекс была уверена, что это лишь временное падение, которое закончится, как только станут известны цены, предлагаемые «Эуротехом». Зажужжал внутренний селектор, и Алекс подняла трубку.
– Вас хочет видеть мисс Уотерделл.
Алекс закатила глаза. Ну вот, опять!
– Хорошо. Пусть войдет.
Спустя мгновение Максин, в ярко-синей узкой юбке и плотно облегающем белом свитере, прошелестела в кабинет. Ее ногти, как обычно, представляли собой десять маленьких кинжалов, а глаза, обведенные черным карандашом, напоминали Алекс Клеопатру или енота.
– Итак, Максин, что я могу сделать для тебя?
Максин села на стул напротив, не спеша закинула ногу за ногу, одернула рукава свитера и только потом заговорила.
– Я слышала, ты снова отправляешься в Лондон, – наконец произнесла она.
Ее хриплый голос был бы к месту в старой киноленте, подумала Алекс, но никак не в комитете правления. Она еще раз удивилась про себя, о чем думает Брент, держа ее в штате, не важно, какие там у нее деловые качества.
– Я всегда уезжаю в Лондон в это время года, Максин. Тебе бы следовало уже знать это.
Максин заправила за ухо прядь прямых волос.
– Конечно. Конечно. А Брент… я хочу сказать, мистер, Джиббонс присоединится к тебе?
– Нет, я так не думаю. Почему ты спрашиваешь?
– Так, без всякой причины. Простое любопытство.
Максин наклонилась к столу и вертела в руках хрустальный бумагодержатель Алекс. Неужели ей никогда не надоест вызывать стычки и перепалки? Алекс удивлялась ей. Ее поведение напоминало какой-то напыщенный, комический рассказ в картинках, преувеличенный, наигранный, где главная злодейка насмехается над своей жертвой: а потом выдает основную реплику на выходе, оставляя читателя истекать слюной в ожидании финала в завтрашнем номере. Но проблема состояла в том, что Алекс отказывалась быть жертвой, над которой издеваются. И это доводило Максин до безумия.
– Это все? – спросила Алекс. – У меня много работы.
– Еще одно, – встав, сказала Максин. – Думаю, тебе следует знать, что Дик Коллинз заявил сегодня о своей отставке. Он уйдет через шесть месяцев. И, строго конфиденциально, я знаю, что я все равно, что сижу в его кресле.
– Ты шутишь, – закричала Алекс, забывая свои клятвы сохранять бесстрастность, и выпрыгивая из кресла. – Брент ни за что не даст тебе должность вице-президента. Единственная, кто может занять место Дика, – это я.
Максин откинула назад голову и рассмеялась, игра, доставляла ей гораздо больше удовольствия, когда Алекс стала полноправным участником действия.
– Господи, мы немного ревнивы, не так ли? Фактически, Александра, пока ты находилась в своих командировках в Англии, я собрала самый большой объем работы в этой кампании. Я здесь гораздо дольше, чем ты, работала упорнее и продвинулась дальше. Ты действительно слишком переоцениваешь собственные способности.
Алекс подошла к окну и постаралась успокоиться. Потеря контроля не принесет ничего хорошего. Кроме того, Максин только блефует. Она повернулась.
– Нам лучше подождать и посмотреть, что решит Брент.
– Да, думаю, мы так и сделаем.
– Но разве это не ужасно, что ты будешь в Лондоне, в то время, как я буду здесь, с Брентом, каждый день.
Максин медленно вытягивала из себя слова, насмехаясь над Алекс.
– Послушай, Максин, ты можешь, как угодно использовать свои женские чары. Это не поможет тебе получить должность. Брент никогда не допустит, чтобы личная жизнь повлияла на бизнес. И я знаю точно, что он не собирается уходить от жены ради тебя или кого-то еще.
Максин широко раскрыла глаза, потом снова рассмеялась.
– Как это могло случиться, что ты действительно ничего не слышала? Почему-то я думала, что вы с Брентом были гораздо ближе. Мне он сказал в числе первых.
– Что сказал?
– Что они с Карлоттой разошлись, что же еще. Они подали на развод. Все должно закончиться через три месяца.
Алекс застыла на месте, не имея сил даже, чтобы дышать. Она ничего не чувствовала – ни удивления, ни ужаса, ни гнева. Одну только пустоту. Потом, как будто жизнь ее превратилась в сценарий для вечерней «мыльной оперы», дверь отворилась, и вошел Брент. Прошла целая вечность с тех пор, как он заходил в ее кабинет. Он избегал ее точно так же, как она избегала его, передавая указания через секретаршу и записки, что напоминало Алекс детские ссоры, которые частенько бывали у них с Меган. Взглянув на него, Алекс заметила, что морщины вокруг глаз и рта стали гораздо заметнее, хотя в целом он выглядел загоревшим и здоровым. Точно так же, когда он оставил ее в лондонской квартире, чувства неожиданным потоком нахлынули на Алекс. Она все еще любила его. Как могла она после всего, все-таки любить его? Какое невероятно идиотское чувство. Голова кружилась как пластинка на высокой скорости. Он и Карлотта разошлись. Разошлись. Разошлись.
– Вот ты где, – сказал Брент, – обращаясь не к ней, а к Максин.
Он улыбнулся ей так, как когда-то улыбался Алекс, и кровь застыла у нее в жилах. Нет. Пожалуйста, не надо.
– Готова обедать? – спросил Брент.
– Конечно, Брент, – ответила Максин. – Я только пожелала Алекс счастливого пути.
– Хорошо, – заметил Брент. – Я почти забыл. Но опять же, Алекс настолько квалифицированный работник, что едва ли мне надо волноваться о чем-то, если она поблизости.