Кузьменко Павел. Система Ада

   В подземном госпитале разрешалось даже тихонько поворчать, поиронизировать и не высказывать горячего одобрения корейским охотникам за самолетами и венгерским артистам, так и сгинувшим вместе со своими гастролями.
   Во время пленения Катин паспорт и чистосердечное признание девушки в том, что ее фамилия действительно Зотова, не такая уж редкая на Руси, произвели сильное впечатление на пещерных жителей. В обстановке тотальной подозрительности дудковская шпионка обросла загадочностью с ног до головы, не прилагая к этому никаких усилий. Кто она такая на самом деле? - этот вопрос поневоле задавал себе каждый, имевший еще к этому способности. Она понемногу становилась культовой фигурой, какой старался стать лридурочный актер Шишкин, внешне похожий на Адольфа Гитлера, да не стал.
   В Москве медсестрой она работала без году неделю но здесь ей сделали от греха подальше быструю карьеру. В госпитале трудились три дипломированные медсестры, один фельдшер и четыре врача, из которых моложавый Рабинович, навеки напуганный уроженец поверхности, как ни странно, родился в 1929 году, был учеником академика Виноградова и, проходя по делу "врачей-убийц", угодил сюда до известных перемен в этом деле. Бабушка Летиция Раванелли, ныне адмирал в отставке, в год рождения Рабиновича как раз закончила медицинский факультет Пизанского университета. Она была сторонницей водолечения и противницей дарвинизма.-Уже через неделю Катя получила звание буревестника медицинской службы, а вскоре и рулевой. Даже начальник госпиталя и еще чего-то по совместительству адмирал Двуногий побаивался ее.
   Время от времени приходя в себя при толчках, когда его перекладывали на носилки, потом на операционный стол, Шмидт почти не соображал, где находится. Каменный потолок казался ему потолком уютного декоративного углубления где-нибудь в Нескучном саду, куда он забрел с девушкой. Солнце и зелень, прекрасная летняя свежая зелень, были где-то рядом, и прохладная тень была нужна, она приводила организм в порядок после жары на асфальтовых аллеях.
   А несчастный организм из последних сил перегоняя по сосудам в разных направлениях резервы ферментов и лейкоцитов. Сознание, отвлекая от боли, показывало прекрасные картинки. А девушка склонилась над м не для поцелуя, а чтобы вонзить в мышцу иглу многоразового, прокипяченного в мертвой воде шприца.
   - Товарищ рулевая... Катя, что вы делаете? - прошептал, колыша марлевую повязку на лице, хирург Рабинович. - Он же впередсмотрящий. Ему положено колоть только одну ампулу обезболивающего.
   - Рувим, заткнись. Спаси мне его.
   - Я не знаю... В нем сидит не меньше четырех пуль. Нужна кровь.
   - Возьми мою. У меня первая группа.
   На фронте установилось затишье. После той памятной вылазки на чужую территорию экипаж Волкова лишь однажды участвовал в перестрелке в уже известном гроте. На этот раз на весь экипаж выдали всего пять патронов.
   Бледнолицые солдатики перешли на другой, недавно завоеванный берег реки Леты и, естественно, принялись строить оборонительные укрепления для защиты социалистических достижений.
   Война - это в основном тяжелая, часто нудная работа. Савельев давно это понял и уже привык. Еще он приобрел нестираемый опыт, что камни всегда плотный, твердый, многокилограммовый строительный материал, а таскать их удобнее всего, прижимая на вытянутых руках к пузу. По этой теме он мог бы прочесть целую лекцию любому, кто остался там, в прежней жизни. Если бы постепенно не разучивался говорить.
   Он таскал и таскал камни, участвуя, как можно было догадаться, в преображении захваченного дуд-ковского бруствера. Теперь его пологая сторона становилась отвесной, а отвесная - пологой. Ведь это теперь был их бруствер. Их армия находилась как бы в наступлении. Но потом ведь, возможно, придется отступать. Савельев таскал, таскал и молча ненавидел своего товарища Мишу Шмидта, своего соэкипажни-ка. Он уже плохо помнил, что когда-то они учились в одном классе. Там было не за что ненавидеть. Наоборот, у Савельева была какая-то своя девушка, а у Шмидта не было. У Савельева был домашний компьютер, а у Шмидта - нет. Что это за штука такая - компьютер? Вот винтовка, это понятно. Не задать ли вопрос адмиралу Кукареке? Саша уже стал подзабывать, что возненавидел Шмидта за то, что тот убил какого-то дудка, с которым, кажется, они тоже учились в одном классе. Нет, он ненавидел его за то, что Михаил сейчас отлеживается в госпитале на койке, а он тут таскает и таскает эти тяжелые камни.
   В подземелье было, как обычно, холодно, но они не мерзли. То Волков, то Чайковский, расхаживавшие вокруг работавших, покрикивали, подгоняя их:
   - Быстрее, герои кровопролитных сражений, покрывшие себя неувядаемой славой, быстрее, сволочи!
   Чайковский, чтобы согреться, время от времени, охаживал палкой по спине нерадивых. Чаще всего доставалось самым слабым - Энисаару и Орешко. А Савельев старался вовсю и даже заслужил благодарность младшего командира.
   - Молодец, Савельев! Зотовофлотцы, берите положительный пример с бывшего дудковского шпиона, осознавшего свои ошибки и вставшего на путь исправления и строительства самого прочного и мирного в мире на благо всеобщего, - Чайковский не обращал особенного внимания на то, что говорил.
   - Товарищ буревестник! - обратился тяжело дышавший и счастливый от того, что не получил палкой по спине, Савельев к командиру. - Разрешите воды попить.
   - Что?
   - В натруженном горле пересохло от жажды победы над зарвавшимся агрессором.
   -- А какой же ты воды попьешь? Только вонДный рубеж Лета.
   - Ну я оттуда.
   - Ну пей, если хочешь.
   Савельев на берегу сел на колени в позу уставшего пещерного человека и стал втягивать в себя отупевающе холодную воду. И ничего с ним не случилось.
   Когда начальство объявило построение экипажа на обед, скрывавшийся где-то в темноте зотовский часо вой успел подать сигнал тревоги, прежде чем был на смерть заколот штыком. Все пять пуль, имевшихся винтовках строителей рубежей, были выпущены в врагов без особого ущерба для последних. Экипаж ка питана Волкова в минуту очистил левый берег Лета оставив раненых впередсмотрящих Гуревича и Орещко на недоразобранной пологой стороне бруствера.
   Орешко еще отчаянно взвизгнул, принимая в живот тупой, проржавевший штык.
   Переходить водную преграду дудковцы не стали.
   Статус-кво был восстановлен.
   Шмидт проснулся от нестерпимого голода. Казалось, что прожорливое животное, сидящее внутри, выгрызает все его тело своими пастями на концах щупалец, проникавших повсюду. Животное натягивало Шмидта на себя, как гидрокостюм. Даже руки и ноги хотели есть.
   Он огляделся - грот как грот. Довольно тесный.
   Тусклая лампочка светит с низкого кривого потолка. Неподалеку слышится приглушенный детский плач.
   Он сам лежит на обшитом клеенкой матрасе, положенном на каменное возвышение. В другом углу грота лежит незнакомый парень и сверлит его голодными зенками. Пахнет сыростью и мочой.
   Как-то тут было странно, неуютно. Словно внутри дырявого насоса, откуда воздух постепенно выкачивак в другие помещения этой чудовищной пещеры. Дышалось тяжело. Сердце стучало так, словно он только что прилег, пробежав довольно длинную дистанцию. Мысли расползались, и ему с трудом удавалось не дать им расползтись слишком далеко.
   Миша вспомнил, что он был ранен и его оперировали. Он приподнял одеяло и увидел, что выше пояса на нем прежние фуфайка и куртка, только уже не пахнущие потом и грязью, а ниже он голый, потому что почти вся левая нога и частично область таза перебинтованы. Детородный орган был отчего-то возбужден.
   Подняв глаза, он опять столкнулся взглядом с тем голодным парнем, который, казалось, был не прочь заняться каннибализмом.
   - Где это мы? - спросил Шмидт.
   - Где надо, - сердито ответил парень. Тут в гроте появился рослый санитар с бачком дымящегося варева. За ним шла Катя с двумя мисками, ложками и пачкой галет. Поверх бачка еще имелся железный горячий чайник, от которого пахло - о боже! - чаем. Но быстрее жрать. Что угодно, хоть вареный сапог.
   Катя указала санитару куда поставить груз.
   - Вы свободны, впередсмотрящий санитар. Отправляйтесь исполнять свои дальнейшие обязанности. Кзотова будь готов!
   - Всегда готов кзотова, товарищ Зотова! Он ушел, а Катя, не обращая внимания, на невнятное мычание второго голодного, присела на край ложа к Мише и наградила его своим первым настоящим поцелуем. Вкус ее губ и языка был сладостен.
   - Миша, ты прости, если тебе это...
   - Мне это очень. Я о тебе мечтал с восьмого класса.
   -Тогда не будем оправдываться. Ты же есть хочещь,да?
   - Ужасно хочу.
   Она сняла чайник с бачка. Внутри была обычная, Понятного растительного источника каша с обычной тушенкой. Второй раненый был, очевидно, так же малоподвижен, как Шмидт, иначе бы давно вспорхнул со своего места, настолько ретиво он махал двумя здоровыми руками.
   - Подожди немного, сейчас подброшу ему еды, а то он свое одеяло сожрет, - шепнула она Мише и прикрикнула: - Буревестник Сухомлинов, за проявление буржуазного нетерпения и дудковской империалистической алчности вы будете наказаны дополнительным пребыванием в этом гроте.
   - Нет! - воскликнул буревестник. - Я буду проявлять зотовское терпение и социалистическую сдержанность.
   Накладывая еду в миску второму, лучшие кусочки Катя откровенно оставляла Мише. То же произошло и при дележке галет. Она отнесла еду Сухомлинову, и пока шла обратно, тот уже умял половину.
   Шмидт старался есть неторопливо, чтобы растянуть удовольствие. Вопросы, созревшие в нем и готовые вырваться наружу, он заедал кашей и заглатывал горячим чаем. Настоящим, не пустым кипятком. Очевидно, комсостав, к которому относилась и школьная подруга, питался получше, чем рядовое быдло в подземных экипажах.
   Катя ласково смотрела на него, как умеет смотреть женщина на дорогого ей питающегося мужчину. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а к желудку - через ротовое отверстие.
   - Ешь, ешь, Миша, не торопись. Ты один тут у меня близкий человек остался. Сашка, по-моему, совсем сходит с ума. А Васька... Это правда был Васька?
   Миша застыл, не донеся ложку до губ, перестал жевать. В звенящую, как после наркоза, голову возвращались страшные образы давнего прошлого.
   - Васька Рябченко, кто же еще? Не клонируют же они людей. Фантастики тут не читают. Тут -вообще грамотных маловато. Но как же, Кать... Я стрелял почти на звук. Он хрустнул коленками, Макаров включил фонарь, и я тут же нажал на спуск. Откуда я... Он мог также целиться в меня в темноте.
   - Успокойся, Миш, - она погладила его по небритой щеке, и он снова смог есть. - Это шолоховщина. Ты читал "Донские рассказы"?
   - Нет.
   - Вот там всю дорогу брат стреляет в брата, муж в жену. Это судьба. Перестань казниться. Мы должны выжить. Да? Мы же спустились в эту чертову пещеру, чтобы вы, мальчишки, выжили. Да?
   Он кивнул. Он закончил с кашей и теперь допивал чай, печально жуя галету. Вот тебе и веселая спортивная игра на выживание. Вот тебе и досмотрелись веселых американских триллеров, "Бегущий человек" и так далее, вот тебе и докаркались.
   Сколько же они так выживают? Там, на поверхности земли, сейчас, должно быть, январь. Или февраль? 96-й год уже наступил. Снег выпал. Такой искрящийся, слепящий на солнце, холодный, сыпучий... и недоступный. Война в Чечне, наверное, уже закончилась. А мама меня похоронила. А вот если то же самое сделали заочно с Васей Рябченко, то здесь ошибки не произошло.
   Как тут они поступают с трупами? Он несколько раз видел часовых-автоматчиков, отволакивающих куда-то убитых с поля боя. Куда? Васю, наверное, уже . Давно отволокли.
   - Не знаю, - ответила Катя. Последнюю мысль Миша высказал вслух. -- Ты права, конечно. Мы выживем и уйдем отсюДа. Как-нибудь доберемся до воли.
   -- Да, Миш. Завтра тебя перенесут в другую палатy. Черт, я все по привычке называю это палатами. EЩe денька три там. А в этом гроте долго нельзя.
   - А сколько я тут?
   - Вчера тебя ранило. Рувим прооперировал, и тебя отнесли сюда.
   - Как вчера? Мне почему-то кажется, что я тут уже неделю, а может, и месяц.
   Катя как-то беспомощно улыбнулась.
   - Миша, понимаешь... Я сама не знаю почему, нe в этом месте- оно находится где-то под нашим госпиталем - время бежит быстрее. Сюда относят поел операции всех тяжелораненых, и через день-два у ниx всё затягивает. А беременные бабы, матери-героини, этих гротах за месяц вынашивают и рожают ребенкa. Родят так девятерых-десятерых - и куда-то на кладбище. Я здесь часто бываю, и вот уже - седых волос полно.
   Она склонила к нему затылком свою относительно чистую, причесанную голову. В таком свете все равно никаких седых волосков заметно не было. Но этот доверчивый жест, эта внезапная близость, которая не могла не возникнуть в этой дикой, наполненной постоянным риском безысходности, потрясли его.
   Катя оглянулась на второго раненого. Тот, кажется, уже спал, посапывая.
   - Тебе, как и тому, вообще-то положено лежать тут три дня, но я не хочу, чтобы ты старел. Завтра же или сегодня... Дай, посмотрю, как там у тебя заживает.
   Она приподняла одеяло и не могла не заметить его неисчезавшего возбуждения. Мише стало сладостно, приятно от того, что она видит. Он уже еле сдерживался.
   - Нет, тут слишком темно, - прошептала Катя и осторожно коснулась кончиками пальцев напряженной мужской плоти, потом осторожно ее поцеловала и подняла глаза. - Да, мой милый?
   Миша кивнул и закрыл глаза. Все произошло очень быстро. Непонятное ускорение времени не давалo растянуть удовольствие, но кульминация была необыкновенно сильной.
   Катя облизнула губы и прилегла рядом с ним, уютно уткнувшись носом ему куда-то в шею.
   - Тебе понравилось, Миш?
   - Я люблю тебя, Катя.
   - Я давно это чувствую... знаю. Только...
   Он ощутил, как слеза с ее ресниц перекатилась ему на кожу.
   - Миша, ты можешь послать меня куда подальше, потому что я сука и дешевка. Я, кажется... беременна... от Сашки. Когда ты нас охранял возле бельевой, вот тогда...
   - Я же сказал, Кать. Я тебя люблю.
   - Ты не оттолкнешь меня?
   - Нет.
   - Здесь невозможно сделать аборт. Когда начальству станет ясно, что у меня будет ребенок, меня пошлют сюда, чтобы побыстрей родить.
   Он повернулся, насколько ему позволяло ранение, и обнял несчастную, разрыдавшуюся уже в голос девушку.
   - Кать, нам просто ничего не остается, как поскорее спасаться. Со всеми грехами, детьми и убитыми друзьями.
   - Мы должны спастись. - Да, я обещаю.
   Поспав минут пять, к собственному удивлению, Миша снова был готов к любви. Теперь у него была женщина. На нем лежала ответственность не только за свою неудавшуюся жизнь, но и за жизнь Катерины и того незнакомого существа, которое зрело в ней. Но только прибавляло сил. Окажись он сейчас с перочинным ножиком перед той бетонной пробкой, загнувшей выход, он бы не отчаивался, а начал ковырять многометровый, непробиваемый бетон.
   Шмидт пролежал в госпитале довольно долго. Никто из родного экипажа о нем не беспокоился. Боец стал с удовольствием забывать о стрельбе, штыковых упражнениях и строительстве оборонительных укреплений. Катя держала его при себе и делала это все откровеннее. Сначала они занимались любовью украдкой - в бельевом гроте или в полуодетом виде где-нибудь в неосвещенном коридоре. Потом рулевая Зотова стала наглеть.
   Все врачи госпиталя жили в одном сравнительно удобном гроте. Имели отдельные солдатские кровати. Она приводила туда Мишу и, если там кто-нибудь находился, просто велела тому выметаться и не появляться в течение часа, то есть трижды стократного медленного произнесения ритуальной формулы зотов-ского подземелья.
   Однажды Михаил возвращался в свою палату после очередного свидания, и его остановил незнакомый капитан, переведенный на долечивание из грота быстрого времени и возвращавшийся в тот момент из грота для отправления естественных социалистических мирных над обностей.
   - Товарищ впередсмотрящий Шмидт!
   Миша не стал принимать стойки "смирно", отдавать какую-нибудь честь и выкрикивать приветствие. Ему передавались Катины вседозволенность и дисциплинарное наплевательство. Он обернулся, подбоченился и проронил:
   -Ну?
   Намного более старший по званию заискивающе улыбнулся бывшему дудковскому шпиону и доверительно, точно предлагая раскумариться незаконной дурью, прошептал:
   - Дело Зотова живет и побеждает.
   -Ну?
   - Товарищ впередсмотрящий; в условиях победоносного завершения решающего этапа освободительной войны и навстречу историческим решениям восемнадцатого съезда зотовской партии, можно мне попросить?
   - Чего?
   - Я боевой офицер. Воюю, проливая свою горячую кровь, не щадя сил за дело...
   - Что вам надо, товарищ капитан?
   - Можно вас попросить? Вторую звездочку и звание "Дважды Зотовский герой Советского Союза".
   - Но я здесь при чем? - Шмидт изумился и даже начинал злиться.
   - Всегда готов к борьбе за дело Зотова, - сорокалетний и не сумасшедший по виду мужчина щелкнул камешками под ногами, приложил руку к больной перевязанной голове и ушел.
   Миша пожал плечами и похромал себе дальше. В тот же день, снова увидевшись с Катей, он сообщил ей об этом странном разговоре с офицером и сделал логическое предположение:
   - Катюш, я думаю, что этот орденоносный псих подошел ко мне из-за тебя. Все, наверное, уже знают о наших отношениях. Тебя тут боятся из-за фамилии.
   - Я знаю, Миш, но я... я сама боюсь этого своего блатного положения. Мне тут все оказывают почтение, я это принимаю и боюсь, что будет дальше. За кого они меня принимают? За живое воплощение Зотова?
   - А ты не пробовала выйти на этого Зотова непосредственно? Если, конечно, он вообще существует. Эти портреты. Я уже насчитал три портрета Ленина - У чекистов, в конференц-гроте и у вас. Видел два портрета Сталина. И под каждым подписано, что это Зотов.
   -- Я пробовала заговорить об этом. Как пообщаться с Зотовым. А на меня смотрят так - ага, будто сама не знаешь, проверяешь нас.
   - Но он существует, как ты думаешь?
   - Думаю, да. Здесь самые разумные Рувка Рабинович и бабка Раванелли. Они много раз видели его. Он появляется перед народом во время их идиотских съездов партии.
   - А когда следующий? .
   - Черт его знает. Может, завтра, может, через год. Непредсказуемо.
   - Попробуй, Кать, пообщаться с ним. Ведь все г эти продукты, вещи, патроны, наконец, не могут до бесконечности черпаться с пятьдесят какого-то года с неких подземных складов. Должна же быть связь с поверхностью. А электричество?
   - И как я буду о чем-то просить его? Дяденька, выведите нас отсюда, пожалуйста.
   - Ну это же шанс. Пусть такой. А может, он родственник?
   - Да Зотовых по стране - миллион.
   - А вдруг?
   Насчет патронов Шмидт был прав. На фронте никто не стрелял. Офицеры не объясняли рядовым, отчего это. Но патроны кончились даже у них. Непримиримые враги иногда сходились в стратегически важных гротах, коридорах и на берегах подземных рек Лета и Ахеронт, молча смотрели друг на друга. Иногда обменивались проклятиями.
   Саша Савельев обладал хорошим громким голосом. И проклятия дудковским империалистам у него получались отменные. Он вообще служил все лучше, и однажды буревестник Чайковский в приватной беседе намекнул ему:
   - Вы, впередсмотрящий, на хорошем счету. Вот убьют кого-нибудь из буревестников, хотя бы меня, иди на повышение кто-нибудь пойдет - сами станете буревестником.
   - Кзотова всегда готов! - искренне воскликнул бывший московский студент.
   О существовании своих давних знакомых. Кати и Миши, он вспоминал все реже и реже. Может быть, в детстве они вместе играли в детском саду? Точнее - в родильном подразделении военно-полевого госпиталя для оказания медицинской помощи?
   О существовании таких гудящих, с настоящими мягкими сиденьями самодвижущихся троллейбусов, о маме, зовущей по утрам завтракать, об удивительном ящике, показывающем цветные говорящие и пляшущие картинки, о солнце - гигантском комке щедрой дармовой энергии, с потрясающей регулярностью встающем на востоке и садящемся на западе, он вообще забыл.
   ГЛАВА 10
   Вскоре Миша уже мог считать себя самым настоящим старожилом среди временных постояльцев подземной лечебницы. Время от времени приходили начальники и забирали своих выздоровевших. А новые - что было особенно удивительно - перестали поступать. Только однажды принесли впередсмотрящего, до полусмерти избитого своим буревестником в борьбе, разумеется, за повышение социалистической дисциплины и бдительности в условиях военного времени.
   Появился и капитан Волков. Миша, увидев его, yсиленно захромал. Рулевая Зотова прикрикнула на капитана Волкова, и Шмидта пока оставили при госпитале санитаром. Катя поговорила с адмиралом Двугим, чтобы ее друга закрепили на этой должности oФициально. Начальник долго мялся, неопределенно пожимал плечами и переступал худыми длинными конечностями, потом попросил девушку подождать определенного решения неопределенное время, поскольку скоро, мол, произойдут какие-то изменения. Что именно произойдет, он не сказал, сославшись на секретность, исходящую из каких-то высших сфер. По очевидной иерархии выше Двуногого мог быть только мифический Зотов. Ну, может быть, еще те самые загадочные электромонтеры.
   Однажды двое чистенько одетых часовых с автоматами принесли в госпиталь на носилках старика. Здесь, в этом странном мире, трудно было встретить человека, выглядящего старше, чем лет на пятьдесят пять. Исключением была только добрая и молчаливая сумасшедшая бабка Раванелли, адмирал в отставке. Хоть и изможденные, бледные люди исчезали из обжитых гротов практически здоровыми, как писали когда-то , на поверхности земли в медицинских заключениях. Некоторых убивали на войне, некоторых куда-то уводили, и больше они не встречались.
   Как-то раз Миша совершал обычную ежедневную работу санитара - нес в госпиталь в двух тяжелых ведрах воду с ближайшего открытого участка реки Коцит. В огромном электрическом автоклаве она закипала часа за три. По дороге он увидел автоматчиков, конвоировавших капитана Галактионова. Тот шел очень бодро, даже слегка подпрыгивал при ходьбе. Руки его были связаны за спиной веревкой.
   Старик, доставленный в госпиталь, выглядел лет на девяносто. Он был совершенно лыс. Его пергаментная, желтая, в пятнах кожа на лице, подбородке, покрытом прозрачной щетиной, и шее была собрана в мелкие частые складки, а на небольшой шишковатой черепной коробке, казалось, вот-вот лопнет. Его глубоко запавшие глаза были закрыты, сухие губы постоянно шевелились.
   Часовые о чем-то вполголоса поговорили с подошедшим врачом. Миша, собиравший грязные тряпки постелей с освободившихся мест, прислушался, но уловил только "высшее руководство", "Соленая пещера" и "рак".
   В тот же день в операционной старику было сделано переливание крови. Уж как тут, с какой точностью в постоянной грязи и полумраке при помощи двух пробирок и школьного микроскопа определялась группа крови, было непонятно, но тем не менее это делалось.
   Катя мало чего могла сообщить Мише про этого невиданно старого человека.
   - Понятия не имею, кто он такой. Но его жизнь потребовали сохранить любой ценой. А у него рак, по всей видимости, печени и желчного пузыря. Уже в серьезной стадии. Здесь все говорят о какой-то Соленой пещере на самой глубине. Там вроде такой микроклимат, что все болезни излечивает. Старик там был. Не помогло. Не знаю, что мы можем сделать. Рабиновичу сказали, что его расстреляют, если старый хрен умрет.
   Вряд ли, конечно, расстреляют. Где они возьмут настоящих, врачей?
   Загадочный старик лежал на спине, откинув голову на низкой подушке. Выпирали лишь острый кадык и ненормально большой живот под одеялом. Остальное худенькое тело лишь едва угадывалось. Больше никого в этом госпитальном гроте не было.
   Шмидта тянуло к этому человеку. Любой, кто хоть чем-то выделялся из ровной массы подземных коммунистических зомби, казалось ему, знает хоть что-то о Дороге из этого безвыходного плена. Он встал на пороге и прислушался. В абсолютной тишине ему почудился еле уловимый шепот, подобный шелесту воображаемой травы. Он подошел к старику, склонился над ним. Тот лежал, закрыв глаза. Его губы складывались в человеческую артикуляцию, язык во рту шевелился. Он шептал стихи:
   Друзья! досужий час настал.
   Все тихо, все в покое;
   Скорее скатерть и бокал;
   Сюда вино златое!
   Шипи, шампанское, в стекле.
   Друзья, почто же с Кантом
   Сенека, Тацит на столе,
   Фольянт за фолиантом?
   Под стол ученых дураков
   Мы полем овладеем...
   Неожиданно старик открыл глаза. Михаил вздрогнул и выпрямился.
   -Ты кто? - спросил больной слабым хриплым голосом, растягивая слова.
   - Миша.
   - Отступи на шаг. Плохо тебя вижу.
   Шмидт отступил. Старик, кряхтя, приподнялся на локте, поправил под собой подушку.
   - Оружие есть? Пристрели меня. Сколько можно...
   - Нет, - Миша покачал головой, - нет у меня оружия.
   - Миша, почему не докладываешь, как положено? - резко спросил лежащий. Голос его окреп, слова выскакивали ясные и быстрые. - Впередсмотрящий? Казак?
   - Простите, звание, что ли? В принципе, впередсмотрящий.
   Старик откинулся на подушку, сложил морщинки вокруг глаз, поперхал, что, видимо, означало смех.
   - "Простите", "в принципе"... Где наблатыкался?