Кузьменко Павел. Система Ада

   - Катя, а мне сегодня приснился твой сон, - объявил однажды после скудного завтрака дядя Юра. - Это вот, значит, как мозги будущее воспринимают и с привычными представлениями о нем сочетают. Ты только не смейся, ладно?
   Вижу я, что приземляется наш пассажирский самолет на каком-то большом аэродроме. И самолеты там все стоят шикарные, и автобусы к ним подъезжают шикарные, и здание аэровокзала шикарное. Ну, думаю, - Нью-Йорк. ан, оказывается, Москва. Меня никто не встречает, черные лимузины не подают. Ну и не надо. Я никому не известен - и хорошо. Сажусь в автобус, а там ни кондуктора, ни кассы нет. Стою со своим двугривенным, а все смеются.
   - Коммунизм уже, что ли? - спрашиваю. А все говорят:
   - Коммунизм, коммунизм.
   Приезжаем в Москву, а это и не Москва вовсе, а непонятно что - кругом реклама всякая, иностранные автомобили. На одном большущем щите негр нарисован и чего-то написано не по-нашему. Спрашиваю у какой-то девицы - кто это, мол? А она говорит:
   - Это Брежнев Леонид Ильич, кандидат в президенты от демократической партии. А вон там, - и показывает на другой щит, где Аркадий Райкин нарисован, - Брежнев Поль Маккартневич, кандидат от республиканской партии.
   И тут вдруг девица начинает раздеваться и агитировать:
   - Голосуйте за любого Брежнева, все равно дас ист фантастишё.
   Я вспоминаю, что у меня жена Валя вообще-то есть. Сажусь на самодвижущийся тротуар и - домой. Приезжаю. А у Валентины в постели Фидель Кастро, очень на Иван Васильича Зотова похож. Я на него - ах ты, гад!
   А он из постели выскакивает в одних звездно-полосатых подштанниках и к электронной машине такой. Как ты ее, Кать, называла, компьютер? Штука такая, как телевизор с клавиатурой, будто у пишущей машинки. Фидель печатает слово "пулемет", и из телевизора выскакивает пулемет. Печатает слово "строчит", и пулемет сам стреляет в меня. Только все мимо.
   А потом из телевизора выскакивают какие-то нарисованные медведи, и я их должен убивать дубиной и обязательно косточки съедать, а то мне каюк. А потом вроде как я сам попадаю в этот компьютер и на боевом "МиГе" лечу вместе с Серегиным, еще живым, за Фиделем, который удирает на кукурузнике. А на связи по рации Сергей Палыч Королев говорит:
   - Юрка, сукин сын, брось ты к черту этого Фиделя, набирай первую космическую и выходи на околоземную.
   - Не могу, - говорю, - Сергей Палыч. Мне этот Фидель Кастрович Зотов всю жизнь загубил.
   - В лейтенанты разжалую! - кричит Палыч, и тут я просыпаюсь.
   Рассказчик махнул рукой как-то так - эх! - и лучисто улыбнулся в клочковатую бороду на обожженном лице, засмеялся вместе со всеми.
   - Дядя Юра, - вдруг прижала кулачки к подбородку Катя, - а ваша фамилия не Гагарин?
   - Гагарин.
   - И вы первый на Земле космонавт? Юрий Алексеевич Гагарин чуть не прослезился и поцеловал Катю:
   - Господи! Катюша, ты второй после Даши человек, который узнал меня. Даже эти гонцы, гады, которые чуть не каждую неделю на поверхности бывают, мою физиономию не знают, за психа тут меня держат.
   - Но вы же погибли, дядя Юра. Везде написано, в энциклопедиях... Могила ваша в кремлевской стене, памятники. Город Гжатск в Гагарин переименовали. Но сейчас он, по-моему, опять Гжатском стал...
   - Ну видишь - живой. Я тогда катапультироваться успел. Какой-то очень сильный ветер меня с парашютом черт-те куда уволок. А потом кто-то, наверное циничный Крот, сюда привел меня, контуженного, ничего не соображающего. Вот... Там был героем, тут - шутом. Нет, пусть я уж лучше считаюсь умершим. Хотя... ох как хочется небо повидать.
   Подошла тетя Даша, прижала голову первого космонавта к своей доброй, всеисцеляющей груди. Гагарин отдался этому успокаивающему теплу, но его маленькая изящная рука самопроизвольно сжалась в отчаянный кулак с побелевшими суставами пальцев.
   - Дядя Юра, ну давайте удерем отсюда все вместе. Все мы, сумасшедшие. Только Мишку моего еще найдем и...
   - Как мы удерем, Катя? - задал почти риторический тут вопрос Гагарин. Эти псы зотовские и дуд-ковские нас ни за что не выпустят. А сами мы не найдем дорогу.
   - Найдем, - уверенно сказала Катя.
   - Каким образом?
   - Очень простым.
   Но все получилось намного сложнее по очень простой причине. В психиатрическом подразделении госпиталя, как выяснилось, довольно далеко отстоящем от самого госпиталя, сумасшедших не лечили, а только содержали. Врачей тут не было. И когда Кате сделалось плоха, у нее начались боли в животе, то ее перестали прятать, и тетя Даша попыталась добиться через охранников у Зотова, чтобы прислали врача. Но поступили иначе. Два молчаливых санитара унесли Катерину на носилках. Она сама догадалась, что в быстрый грот, в хозяйство рулевой Здоровых. Где быстренько производят на свет впередсмотрящих пульников и прочих бульников.
   Когда через несколько дней, если б время можно было измерить днями, Михаил Шмидт, грязный, пропахший порохом, лишь чудом не надышавшийся отравляющими газами, появился в психиатрическом подразделении, его женщины там уже не было.
   Он недолго просидел взаперти после той вспышки самоубийственной ярости. Он слишком долго давал Системе Ада корежить себя, хотя и сопротивлялся. И теперь чисто инстинктивно пытался действовать по своему усмотрению. Но выбор у него был невелик -- или умереть в этом проклятом лабиринте, или тут же остаться в живых.
   Невиданно жестокая и решительная атака дудковцев привела к тому, что зотовцы, включая и часовых, оставили тот участок, где находилась каморка, куда заперли Михаила. Мимо протопали пешки противника, которым было недосуг заглянуть в гротик за неказистой дверью под замком. Потом, нарвавшись на свои же газы, пострадавшие дудковцы отступили.
   Услышав голос проходившего мимо капитана Волкова, Миша дал о себе знать бешеным стуком в дверь.
   - Откройте! Откройте, вашу мать! Дайте мне оружие!
   - Это герой Шмидт? - удивился Волков. - Он будет решительным пополнением наших поредевших непобедимых рядов.
   И ссамовольничал открыть.
   Как блуждающему форварду, как пьяному Василию Сталину, ему позволялось все. По сути, это была истерика. Он появлялся то в одном штреке, то в другом. Пару раз даже оказывался за спиной у дудковцев, чем приводил их в панику. Когда у него кончались патроны, Шмидт просто отбирал автомат у первого попавшегося часового, и никто из них не возражал. Не исключено, что часовые могли быть и дудковскими.
   Слава богу, что все это продолжалось недолго. Миша стрелял в живых людей и не понимал, что он делает. Поэтому и остался в живых.
   Только потом, когда газ самонейтрализовался или каким-то образом выветрился, Шмидт, помогая перетаскивать раненых в новое помещение госпиталя, все приглядывался к рукояткам носилок - не остаются ли там следы чужой крови с его ладоней. Непонимающие рядовые пытались его остановить - офицеру не полагалось физически трудиться, но он отмахивался - он не хотел давать себе ни минуты отдыха, так требовала истерика.
   Но потом он все-таки устал, и врач Рабинович, сам пострадавший от газов, шепнул ему:
   - Товарищ капитан, я слышал... слышал, где находится товарищ рулевая Зотова. Она в психиатрическом подразделении военно-полевого госпиталя для оказания медицинской помощи. Спросите дорогу...
   Измотанный, все еще живой, седой человек в офицерском кителе с одним погоном выглядел лет на сорок. А было ему, по его собственным подсчетам, всего девятнадцать. Он уже прожил, скорее даже проборол-ся, длинную безрадостную жизнь, заключенный волею обстоятельств в бесконечную подземную могилу.
   Навстречу новому человеку в пещерной психушке поднялся только невысокий мужчина со шрамом на брови и клочковатой бородой.
   - Ты кто? - устало спросил его Шмидт.
   - Гагарин, - улыбнулся человек и добавил: - Юрий Алексеевич.
   - Господи, - вздохнул Шмидт, - точно - мир теней.
   - А ты кто? - столь же вежливо спросил Гагарин.
   - Данте, наверное, Данте Алигьери.
   - Ты Миша, я понял. Нет уже тут твоей Катюши. Унесли ее рожать, должно быть.
   - Ну вот, ну всё. - Шмидт уселся на камушек, сжал белые пыльные виски ладонями.
   Только сейчас он понял, что потерял фуражку. Эта мысль немного отвлекла его от еще больших потерь. Здесь, за гранью жизни, он обрел любовь, она питала его последние надежды на выход отсюда. Это и раньше-то было сложно, когда Катя была беременной, а теперь она среди матерей-героинь в два счета родит. По их меркам она уже все сроки переходила. Ну и куда теперь с ребенком? Не бросать же его?
   - Ничего, парень, ничего. - Гагарин сел рядом и коснулся его плеча. - У вас с Катей все будет хорошо. Вы с нею вернетесь в Москву. Это я тебе предсказываю.
   - Вы что - всегда точно предсказываете? - повернул к нему голову Михаил.
   - Да нет, что ты. Не получилось из меня ни бога, ни даже героя.
   - А вы... вы случайно не тот самый Гагарин? Первый космонавт?
   - Можешь считать меня сумасшедшим, но тот самый.
   - Юрий Алексеевич, пожалуйста, предскажите что-нибудь хоть чуть-чуть хорошее, но только не фантастическое возвращение. Не выбраться нам отсюда, нет.
   - Выбраться. У Кати есть кое-что, и оно вам поможет. А потом и меня, и других нормальных людей, бог даст, не забудете. Хоть помолитесь, как за живых. Вот, даже верующим тут поневоле стал.
   - Что у нее за кое-что?
   - Карта.
   - Не обманывайте так, Юрий Алексеевич. Какая карта?
   - Самая обыкновенная. Карта всей этой пещеры с дорогой к выходу.
   Катя закрывала глаза и видела не. привычную темноту, а густо-синие и светло-синие линии в бешеном вращении. Она чувствовала себя безвольной каплей в чудовищной воронке, засасывающей ее в центр Земли. В ушах стояло непрерывное гудение, сам воздух вибрировал. Это было материальное время, завывающее в тисках быстрого грота.
   Она открывала глаза, и действительность принимала нормальный вид. Женщины, много женщин, кутающихся в грубые шерстяные одеяла. Кто-то беседовал, кто-то ссорился, кто-то кормил ребенка, кто-то сцеживал в баночку лишнее молоко, выпростав большие голубоватые груди. Мелькали медсестры, мелькала патологически бодрая рулевая Здоровых.
   Казалось, каждые пять минут она подходила к Кате, улыбалась, щупала ее растущий живот.
   - Молодец, товарищ Зотова! Так держать Юность стучится в двери. Молодая зотовская смена готовится принять вахту стяжавших славу. Да, Катя? Вот будет радостно тогда на свете жить... Да, Катя?
   - На каком свете, товарищ Здоровых? - шершаво отвечала Катя, водя языком по пересохшему нёбу.
   Она потихоньку начинала ненавидеть зреющего с нечеловеческой скоростью в ее чреве ребенка. Да и можно ли тут родить человека? Он изводил ее, непрерывно шевелясь, лупя во все стороны руками и ногами.
   Постоянно хотелось есть, постоянно хотелось пить, постоянно хотелось мочиться. Короткий, торопливый, полный кошмаров сон сменялся торопливым бодрствованием, состоящим, казалось, лишь из питания и беготни в туалет.
   Во время очередного позыва по дороге в уборную, Катя попалась на глаза рулевой Здоровых. Та знала все о свойствах быстрых гротов и не хотела состариться раньше времени. Поэтому в своих ежедневных обходах мелькала, как метеор.
   Вдруг сильнейшая боль под животом вцепилась тупыми когтями, пошатнула девушку, заставила схватиться за стенку, чтобы не упасть.
   - Ты куда, товарищ Зотова?
   - В туалет.
   - Нет, тебе не туда. Давай-ка, давай пойдем... Зо-товской смене пора появиться...
   Все прошло очень быстро. Достигнув апогея, боль почти сразу же отпустила. Катя слышала когда-то, в прежней жизни, от знакомых девчонок об ощущениях при абортах и куда более сильных - при родах. То, что произошло с нею, было больше похоже на аборт. Но случилось рождение сына.
   Мальчика не пришлось шлепать. Он сразу громко закричал, красный, мокрый, переполненный кровью и здоровьем. Он требовал себе места даже в этой мертвящей пещерной темноте.
   В родильном гроте было достаточно светло. Катя проморгнула слезы и смогла разглядеть ребенка, когда его поднесли совсем близко к ее лицу. Она все-таки поражалась себе, как смогла даже тут, в вечной грязи и войне, произвести такое удивительное, беспомощное и нагло орущее существо, которое невозможно было не любить.
   ГЛАВА 14
   Знает стар и млад, что древнегреческие классические герои потому и стали героями, что во многом были везунчиками. Хорош бы был Тесей, если бы в Лабиринте не нашел и не одолел Минотавра, а просто заблудился, что было намного вероятнее. Голодное исхудалое чудовище встречает через много лет голодного исхудалого Тесея, и мифотворцам приходится сильно приукрашивать их отчаянное положение.
   Когда у Тесея, афинянина по прописке, кончилась ариаднина нить и он понял, что скорее мертв, чем жив, сам царь-затейник Минос вышел из потайной дверцы и сказал:
   - Слышь ты, папандопуло афинское, если тебе Минотавра убивать, так это прямо туда, потом налево, потом два раза направо. А если тебе на выход, так это вон туда, потом три раза налево и один раз направо. Давай быстрее, а? За тобой очередь. Аттракцион простаивает.
   Во второй раз Михаил Шмидт стоял перед Зотовым. В двух шагах от безэкипажного капитана на всякий случай наготове покачивал длинными сильными руками Дормидонтыч. Беседа происходила теперь в личных норных апартаментах Ивана Васильевича.
   Перед этим визитом Шмидту, доставленному из психиатрического, грота под конвоем, предложили переодеться. Даже тут, на глубине, бытовало мнение, что если являешься пред светлыми очами Самого не для казни, то в грязном, изодранном кителе с одним погоном являться неприлично. На складе Миша подобрал себе старое, но крепкое армейское х/б - штаны и гимнастерку, почти целый свитерок. Еще он примерил там совсем новые полусапожки, ковбойские этакие, и нашел черную вязаную шапочку. Ему показалось, что в такой и, может быть, как раз в этой шапочке он когда-то, то ли в прошлом, а то ли уже в позапрошлом году спустился в Метростроевскую пещеру с какой-то глупой целью. И этой цели добился с лихвой.
   Он переодевался медленно, тщательно, точно собираясь в далекое путешествие. Никакая другая хорошая мысль не приходила в голову.
   И вот он, вызванный на ковер, стоял на ковре в буквальном смысле слова, не связанный, не стреноженный, почти равный мрачному электрику с каменным лицом.
   Отвыкший от красок и приятных форм глаз невольно цеплялся за неожиданные тут предметы. Особенно он задерживался на сложенных в углу большой кипой и разбросанных по гроту газетах и журналах. Смотреть в глаза Зотову, беспощадно буравящие из-под кустистых бровей, было куда менее приятно.
   - Михаил. Как ты там по отчеству?
   - Александрович.
   - Значить, Михаил Александрович. Катьке, правнучке моей, ты вроде как муж, да?
   -Да.
   - Значить, мы с тобой навроде родственничков. Хм, давно у меня не было родственничков. Дожил. Она в моих руках. Хочешь ее видеть?
   - Конечно, да, очень.
   - А коли хочешь видеть и жить с ней... и вообще жить, выполнишь мое условие. А иначе, - Зотов кивнул на Дормидонтыча, - ты его знаешь.
   - Какое условие?
   Весь несчастливый опыт всего происходящего подсказывал Мише, что любое условие даже невозможной свободы будет ужасным до полной его невыполнимости.
   - В общем... То, что я тебе скажу, никто не должен знать. Тайна, Зотов сделал паузу, тщательно разжевывая какое-то очередное слово, - тайна останется тута.
   - Да говорите же! - нетерпеливо воскликнул Михаил и тихо осторожно добавил: - Черт вас возьми, товарищ Зотов.
   - В общем, Дудко больше нет. Пал он, как вы там бухтите, смертью храбрых.
   Он подождал реакции Шмидта. Обрадуется? Испугается?
   Миша молчал, не чувствуя в себе других эмоций, кроме скрытой ненависти к собеседнику. Зотов слишком долго жил под землей взаперти и отвык думать, что человеческая мысль может легко воспарять над проблемами одного, отдельно взятого термитника.
   - Удавил я Федор Федорыча, своими руками удавил братишку. Больно зарываться стал.
   - Какое условие?
   - Будешь ты у меня заместо Дудко. И фамилия у тебя будет не Шмидт, а Дудко. Чтоб этим дуракам твоим не переучиваться. Отдаю тебе полцарства. Будешь есть досыта, пить допьяна. Будешь, значить, богом у них. А у меня - товарищем. И Катька твоя при тебе всегда будет, и сынок твой. Вообще любая баба, какую пожелаешь. Играть с тобой дальше в войну будем. Жить вечно станешь, прям как я... Что молчишь-то?
   - Нет, - как-то сразу, помимо воли вырвалось у Михаила.
   Его почти не удивило это предложение. О свободе не могло быть и речи. Но предложение привилегированной несвободы было вполне естественно. Его совсем не задело это "будешь ты у меня". Высший придворный чин "собутыльник его величества". Но можно было подумать, как использовать новое отличное положение в свою пользу. Имея в распоряжении половину загадочных ресурсов этого мира, имея людей и вместе с Катей... Однако проклятый язык брякнул - нет.
   Миша догадывался, что жить ему снова остается не очень долго, что Дормидонтыч быстро его укоротит. Но он слишком устал бороться, чтобы бояться за свою никчемную жизнь. Оставалась Катя, хрупкая, доверившаяся ему Катя, которую он просто любил, которую он чувствовал действительно как плоть от плоти своей. Оставался неповинный ни в чем младенец, не его, покойного Сашки Савельева сын, но Шмидт твердо велел себе стать ответственным и за это существо. Что будет с ними, если он так глупо откажется от предложения Зотова?
   - Нет, значить? - переспросил Зотов.
   - Нет, - тихо повторил Шмидт. Они оба тяжко вздохнули, придавленные обстоятельствами даже им самим непонятной необходимости.
   Миша не знал, что его женщина, погрузневшая, подурневшая, находилась в это время совсем неподалеку, чуть ли не в соседнем гроте. Напряжение скоротечных родов посадило ей зрение, и теперь она носила дурацкие круглые очочки, минусовые линзы которых ей подошли. Она кормила грудью безымянного пока ребенка, потому что не могла не делать этого.
   Она не была уверена, и эта неуверенность страшила ее больше всего на свете, что вскоре не убьет этого младенца вместе с собою. Тоже проклятые обстоятельства.
   Старый Зотов долго боролся с сомнениями, но странная, давно забытая тоска велела ему приказать привести сюда Катю вместе с новорожденным. Младенец как младенец. Конвейер гротов быстрого времени произвел их уже тысячи за все эти годы. Тысячи обреченных на труд или войну. Но этот пускающий пузыри, завернутый в самое чистое в пещере одеяльце мальчик был, оказывается, его праправнуком. За своей нудной вечностью Иван Васильевич Зотов уже забыл о таком чуде собственного частичного перевоплощения. Надо же - праправнук.
   - Как назвать решила? - спросил он Катю, не сводя взгляда с мирно спящего человечка.
   - Ванечкой. Иваном, - спокойно ответила она. - В честь вас, прадедушка.
   Что-то совсем непонятное засвербило у него в носу, защипало в глазах. Он отвернулся.
   - Иван Васильевич, - тихо позвала Катя, Зотов сидел, сильно сгорбившись, уставясь в пол, точно местная пещерная глыба, недоделанная подземным скульптором и небрежно задрапированная в грязный заношенный рабочий халат.
   - Иван Васильевич, вы меня слышите? Вы не успеете отнять у меня малыша. Потому что я смогу очень быстро придушить его. А потом я покончу с собой. Мне уже не боязно это сделать. Достали вы уже. Не хочу я больше так жить. Вам ясно, прадедушка? И вы подохнете, Иван Васильевич, обязательно подохнете. Сами же мне сказали, что пришили Дудко. Значит, вы не бессмертные, обыкновенные гребаные долгожители, да? А я вас еще помучаю. Мы с Ванечкой будем являться вам по ночам. Хотя по каким ночам? Тут . всегда ночь. Мы будем постоянно маячить у вас перед глазами. Вы создали этот ад? Так он вас и доконает.
   - Что ты хочешь? - наконец подал он голос. - Оставь Ванечку в живых, расти его, черт с тобой. Скажи, что ты хочешь?
   - Я хочу, чтобы вы велели своим гонцам вывести нас отсюда. Меня с сыном и Мишку Шмидта. Еще Гагарина, тетю Дашу и всех сумасшедших из психиатрического грота. Рувку Рабиновича, врача. Буревестника Макарова, Мишкиного приятеля. Равиля Кашафутдинова из дудковского войска... Хотя... я не знаю, я слишком много прошу. Но меня с ребенком и Шмидта. Вывести наружу из пещеры. Я знаю есть выход у деревни Мочилы. Туда каждую неделю ваши шестерки ходят.
   - Хорошо, - кивнул Иван Васильевич. - Дай мне немного времени, и я решу. Не делай пока ничего.
   - Ладно. Идите, решайте. Мне нужно ребенка кормить. Даю вам немного времени. Через некоторое ? время, если мы со Шмидтом не пойдем к выходу, я... i-ну, вы поняли.
   - Да.
   Зотов продолжал внимательно разглядывать Мишу. Тот стоял, ссутулившись, уже готовый ко всему плохому.
   - Молодой еще, ох молодой, хоть и поседел больше меня. Долго еще прожить мог, - констатировал владыка. - Ну, раз не хочешь становиться Дудком...
   "Станешь мертвяком", - мысленно закончил фразу Михаил.
   -Тогда пошли, - снова вздохнул Зотов, и Мише показалось, что с видимым облегчением. - Дормидонтыч, веди его за мной.
   И через два поворота, всего через пару десятков метров, хоть и в сопровождении чужих людей, Миша и Катя встретились. Сколько тяжких лет мучений прошло со времени их разлуки, но они сразу узнали друг друга по глазам, в которых последнее, что читалось, - несгораемое чувство.
   Мужчина с седыми космами на голове, зарастающий грубой серой щетиной с навеки неотмываемыми черными руками. Пополневшая, постаревшая близорукая женщина с ребенком на руках. Это были, казалось, еще вчера юные москвичи, юные мирные россияне.
   Им было уже некуда спешить, и они медленно . сблизились, смакуя каждый шаг.
   - Миша. - Она положила ему голову плечо. Между ними был ребенок. Он немного срыгнул и закапризничал. Почувствовав присутствие нового теплого существа, которое питало к нему нежность, мальчик отвлекся, загукал, но потом все-таки расплакался.
   - Его надо перепеленать, - прошептала Катя. - Даже если мы все сейчас умрем, надо, чтобы он был сухим.
   - Не спускай с них глаз, Дормидонтыч, - глухо проговорил Зотов и вышел из грота.
   Не было его довольно долго. Чтобы протянуть время, -Катя перепеленывала ребенка как можно дольше. Миша взял его на руки страшно бережно, стараясь не дышать. Ванечка засопел крошечными ноздрями и вскоре успокоился и уснул. Катя, когда его передавала,. шепнула про карту и указала глазами на свой живот. Шмидт пожал плечами - пригодится ли карта, если их жизни все еще не в их распоряжении, и кто знает, что случится в ближайшее время, то есть сейчас.
   Зотов вернулся в сопровождении круглощекого животастого мужичка и бывшей Катиной служанки Лены. У нее в руках была стопка чистых тряпочек, должно быть, для пеленок, у мужичка - зеленоватый армейский вещмешок, чем-то набитый. Он бережно снял мешок с плеча, поставил на пол и развязал шнурок.
   - Вот, значить. - Зотов бережно пнул мешок, там что-то звякнуло, и каменно улыбнулся. Только глаза его не улыбались. - Дорога вам долгая. Два дня, Володь?
   - Да, - подтвердил толстяк.
   - Так что вот вам тут еды на дорогу - галеты, тушенка, апельсины, молока бутылка... Хотя у тебя самой еще молоко есть. Водки бутылка мужику. Главное - фонари, хорошие фонари, от сердца отрываю, свечки. Там дальше ведь света нет до. самого выхода. Да, Володь?
   - Да, - с готовностью кивнул толстяк.
   - Ножик еще, веревка...
   - Товарищ Зотов, - перебил его Шмидт.
   -Чего?
   - Вы что, отпускаете нас? - недоверчиво спросил Миша, крепче прижимая к себе ребенка.
   - Идите, конечно, - сказал Зотов таким тоном, словно эти молодые московские родственники уж слишком загостились у него, пора и честь знать.
   - Спасибо, - вырвалось у Миши. Катя промолчала.
   - А это ребеночку пеленочки будут, Екатерина Игоревна, - сказала Лена и положила перед Катей стопку белья.
   - Это вот Володя, гонец мой. До выхода вас доведет, - представил Иван Васильевич толстяка.
   - До какого? - спросила Катя.
   - У села Мочилы. Сама же говорила.
   - Нас вы одних отпускаете?
   -Нет.
   - А кого еще? Гагарина? Тетю Дашу?
   - Нет. Есть еще люди. Им тоже надо, - неопределенно ответил прадедушка.
   Они собирались лихорадочно быстро. Миша проверил содержимое вещмешка не вздуты ли консервы, работают ли фонари, острый ли нож. Катя мигом все уложила.
   Они только молча переглядывались друг с другом. Неужто всё вот так просто и закончится? Неужто в Зотове так просто пробудились добрые чувства и их злоключениям пришел конец?
   Зотов закурил, молча сунул Мише начатую пачку сигарет и спички. Катя переобулась в хорошие, почти новые кроссовки. Это были, без всякого сомнения, ее собственные кроссовки, в которых она была, когда давным-давно впередсмотрящий часовой Мотя первый раз арестовал их как дудковских шпионов. Лена специально отыскала их для Кати на складе. В обычных тут сапогах с распухшими после родов ногами ходить было невозможно.
   В чем пришла, в том и уйдет - символично. Дай бог, чтобы символ был добрым.
   - Посидим на дорожку, братцы? - предложил Володя, и все сели.
   Володя имел с собой объемистый, но почти пустой рюкзак. Он достал оттуда каску с фонарем и надел на голову, не включая пока осветительный прибор. Мише показалось, что именно эта оранжевая каска венчала когда-то голову покойного ныне Васи Рябченко, инициатора всей авантюры. Хоть каска его вернется ненадолго на поверхность земли.
   Миша забросил за спину вещмешок, поправил лямки. Катя взяла ребенка, отдала своему парню.
   - Подержи, Миш, минутку.
   Сначала она подошла к Лене, обняла ее, поцеловала. У Лены на глазах сами собой выступили простые бабьи слезы. Она думала, что Екатерина Игоревна идет на верную гибель, но все равно желала ей всего наилучшего. Катя думала, что возвращается домой.