Орлов Антон. Мир-ловушка

   Ныне на заброшенных этажах обитали зильды и летучие мыши, складировался списанный инвентарь, устраивали пьянки и оргии студенты, а также прятались от инспекторов из Департамента Рабонадзора рабы-нелегалы. По слухам, водились тут и привидения, но в этом Роми сомневалась: в Верхнем Городе ни одно привидение долго не проживёт. Его затянет в ближайшую чашу-ловушку, а потом теологи выкинут его за периметр — если не сочтут существом опасным, которое надлежит, во избежание каверз, держать в неволе.
   Однажды Роми задумалась: а что происходит с людьми, которые умирают в Верхнем Городе? Логично предположить, что они тоже попадают в здешние ловушки. И потом их, наверно, выбрасывают наружу… Но не всех, ведь внутри периметров Хатцелиуса рождаются дети, вполне нормальные дети — значит, даже тут есть бестелесные существа, ожидающие шанса захватить новое тело. Интересно, как это происходит?
   Роми не раз пыталась вспомнить свою предыдущую жизнь — или промежуток между жизнями, — но словно натыкалась на монолитную стену. Только неясные впечатления, она не была уверена в их истинности. Ещё бы, ведь она человек, смертная, теряющая память… Жалко, что при новом рождении память о прошлом исчезает.
   Она свернула в пыльную галерею с вереницей незастекленных оконных арок с одной стороны и чередой запертых дверей с другой. Снаружи шпили и крыши ловили солнечные блики, на подоконниках белел птичий помёт. По ярко освещённой стене, расписанной унылыми блеклыми фресками на тему торжества науки, скользила её тень.
   Роми остановилась, прислушиваясь. Да, шаги позади… Так и есть, её преследуют.
   После большого перерыва она не пошла на лекцию, так как заметила в коридоре Клазиния с Фоймусом. Самострел лежал в расшитом стеклярусом мешочке для косметики, висевшем на поясе, и Роми решила: сейчас. Терять ей нечего.
   Убедившись, что враги обратили на неё внимание, она изобразила испуг и устремилась к лестнице. Вообще-то, с некоторых пор она действительно боялась их — до мерзкого озноба, до дрожи в коленях. Это приводило её в бешенство, на глаза наворачивались злые слёзы, однако избавиться от унизительного страха Роми не могла. Всё-таки удалось им этого добиться… Ладно. Когда они умрут, её страх тоже умрёт.
   Лавируя в толпе на лестнице, Роми оглядывалась, но не могла понять, идут они за ней или нет. Лишь на площадке седьмого этажа — последнего из обитаемых — увидела их позади и бегом поднялась на девятый.
   Сердце колотилось отчаянно и неритмично, из-за чего у неё порой перехватывало дыхание. Начальное ускорение оловянному шарику придаёт амулет, вставленный в корпус самострела, он же почти полностью гасит отдачу. Почти. Лучше держать оружие двумя руками.
   Галерея плавно завернула вправо, и Роми очутилась в зале. Раньше это был читальный зал: вдоль стен стояло несколько ветхих стеллажей для книг, сильно попорченных личинками древоеда — видимо, из-за этого их тут и бросили. Другой мебели не было. Потолок вместо колонн подпирали аллегорические фигуры наук, вырезанные из светло-серого пористого камня. На полу лежал слой пыли, и в воздухе, в солнечных столбах, плавала пыль — Роми с трудом удержалась, чтобы не чихнуть.
   Шаги приближались. Она достала из мешочка самострел, подняла двумя руками, целясь в пустой дверной проём. Пальцы вдруг стали неловкими, непослушными, и вдобавок усилился проклятый озноб. А попасть надо с первого раза, иначе она просто не успеет перезарядить!
   Судя по звуку, по галерее шёл один человек. Значит, Клазиний и Фоймус ищут её порознь.
   Роми дрожала всё сильнее. Нельзя ей сейчас, ни в коем случае нельзя поддаваться панике… “Если я не убью — убьют меня”. Она подумала о Клодии Перлоне, однокурснике, располосовавшем себе вены. Вспомнила, как два раба-уборщика, суетясь и охая, вытаскивали его из умывальной в коридор. Одежда у всех троих была заляпана кровью, на пол капала кровь. А безжизненно свисавшие руки Перлона, с закатанными до локтей рукавами, выглядели пострашней, чем её обожжённая рука.
   Один из рабов побежал за целителем. Клодий лежал у стены, его круглое пухлое лицо с приоткрытым ртом заливала мертвенная бледность, но веки подрагивали. Потом его унесли на носилках. На полу остались тёмные сгустки. Потом пришли рабы с вёдрами и тряпками, и спустя четверть часа не осталось ничего.
   — За Клодия, — прошептала Роми, вновь поднимая самострел. — И за меня. И за Сибрелу. И за всех остальных!
   В проёме появился Клазиний. Он был довольно красивым парнем, нравился девушкам, хотя Роми находила его отвратительным. Вот он заметил её, и на его лице расцвела деланно слащавая улыбка.
   — Ой-ой-ой, какие мы храбрые! — Он медленно пошёл ей навстречу. — Ну вообще, ну такого я ещё не видел… Расскажи кому — не поверят! Да ты же не сможешь выстрелить! Ну-у, как ты меня испугала…
   Дрожь почти исчезла. Роми молча, сосредоточенно целилась. Надо попасть с первого раза.
   — Во номер, ты меня позабавила! Ты не смо…
   Его отбросило назад. Самострел в руках дёрнулся. Оцепенев, Роми смотрела на неподвижное тело. Лицо Клазиния, ещё несколько секунд назад такое самоуверенное, розовое, наглое, превратилось в кровавую маску с неразличимыми чертами.
   — За всех… — прошептала Роми.
   Сдвинув запирающий рычажок, откинула крышечку на корпусе самострела — металл нагрелся, стал почти горячим, — достала из мешочка оловянный шарик, втолкнула в отверстие.
   Шаги. Это Фоймус. А может, кто-то другой?.. Роми отступила за ближайшую статую: стрелять в случайных свидетелей она не собиралась.
   Всё-таки Фоймус. Невысокий, расплывшийся, с хитровато-добродушной физиономией — впрочем, порой эта маска исчезала, уступая место другому выражению: глумливому, ехидно-жестокому.
   Увидав тело приятеля, он издал удивлённый возглас и шагнул было вперёд, но остановился:
   — Варий! Варий, ты чего?..
   Роми выступила на открытое место. Она держала его на прицеле.
   — Ты… — Поглядев на неё, на труп, снова на неё, Фоймус вдруг затрясся всем телом. Роми, ожидавшая, что он будет вести себя как Клазиний, слегка растерялась. — Это ты?.. Убила?.. Нет-нет, убери это! Романа, опомнись! Мы же с тобой просто шутили… Ты что, добрых шуток не понимаешь?
   Роми нажала на спусковой крючок. Фоймус на несколько шагов отлетел, ударился спиной о задрапированную в каменный плащ статую Алгебры и сполз на пол. В груди у него зияла кровавая дыра. Роми стиснула зубы: ей было нехорошо.
   Везде тихо. Она обогнула трупы, не приближаясь к ним, вышла в галерею. Спохватившись, спрятала самострел в мешочек. Спуститься на седьмой этаж долго не решалась — вдруг заметят, наконец преодолела страх и сбежала вниз.
   Поколебавшись, свернула в коридор седьмого этажа: теперь лучше по другой лестнице, которая находится в противоположном конце здания.
   В галереях было пусто. Лекционное время. Попавшийся навстречу раб с коробкой вылепленных из глины макетов брёл по своим делам, опустив глаза.
   Вдруг её внимание привлекли голоса старшекурсников, сидевших в оконной нише, то ли улизнувших, то ли изгнанных с лекции. Увлёкшись беседой, те её не замечали.
   Ей показалось, что она уже слыхала эти голоса — когда её били, накинув на голову мешок. Нахмурившись, Роми остановилась.
   Сунула руку в мешочек на поясе. Замерла.
   Нет.
   Этих парней она раньше не видела, и у неё не было уверенности, что они участвовали в нападении. Бывают ведь похожие голоса… Она не хотела убивать невиновных.
   Так и не вытащив оружие, она крадучись прошла мимо, спустилась на четвёртый этаж, добежала до туалетной комнаты и там упала на низкую деревянную скамью у стены. Её опять начало знобить.
   — Вам плохо?
   Она вздрогнула. Вопрос задала пожилая рабыня в мешковатой застиранной тунике, бесшумно выплывшая из подсобки.
   — Да. Плохо. Из-за этого я не смогла пойти на лекцию, — запинаясь, ответила Роми. — У меня месячные.
   Последнее было правдой.
   — Вам нужна тёплая вода? — деловито спросила рабыня.
   Роми помотала головой.
   — Проводить вас к целителю?
   — Нет. Спасибо. Я просто посижу здесь.
   Женщина ушла. Пустая комната, облицованная зелёной глазурованной плиткой, действовала на Роми успокаивающе. Хорошо, что рабыня её видела: алиби. Она дождётся окончания лекции и потом, вместе со всеми, пойдёт в жилой корпус.
   Титус коротал время, гуляя по проспектам и бульварам Верхнего Города. Солнце перемещалось по сиреневому небосводу медленно и неохотно, словно старалось оттянуть его окончательную разлуку с Роми. Проголодавшись, он зашёл в кафе. Взял пинту виноградного вина, запечённые в тесте мясные деликатесы и на десерт горячий шоколад. Кафе оказалось очень дорогим. Афарий слегка оторопел, когда увидел счёт, начертанный каллиграфическим почерком на веленевой бумаге, однако сумел сохранить невозмутимый вид, расплачиваясь за ужин золотом Эрмоары.
   И вновь пошёл гулять, безучастно разглядывая нарядные паланкины, позолоченные капители колонн, украшенные драгоценными камнями скульптуры в нишах. Давным-давно, в детстве, Верхний Город представлялся ему недосягаемой обителью полубогов — теперь же Титус привык к его роскоши и ничему не удивлялся.
   В голове теснились грустные, сумбурные мысли. Он не мог не думать о Роми! В который раз он повторял самому себе, что его влечёт всего лишь её внешняя оболочка, — тонкие черты лица, изящное строение тела — а душа, напротив, отталкивает, но это не помогало. Возможно, после близости с ней влюблённость сошла бы на нет… Но есть ещё старая стерва Эрмоара. Конечно, пожилая дама не сможет завязать его узлом, не говоря уж о том, чтобы выполнить остальную часть своей угрозы, однако устроить и ему лично, и Ордену массу неприятностей — это более чем в её силах. Лучше не связываться.
   Неутолённое влечение снедало его, окрашивая окружающий мир — тяжеловесно-материальный, солнечный, яркий — в минорные тона. Титус во всём находил отголоски своей печали: в прозрачных как слеза струях фонтанов, в меланхолическом выражении, застывшем на лике статуи Прилежания в вестибюле учебного корпуса, в ошалело выпученных глазах раба, чуть не сбившего его с ног на лестнице между третьим и четвёртым этажом…
   Раб в последний момент шарахнулся в сторону и остановился, хрипло дыша. Титус нахмурился: к рабам он относился с застарелой прохладцей.
   “Хорошо они устроились, задарма их кормят! — вздыхал когда-то дед. — Знай себе на нас, на нищих, поплевывают… Запомни, малыш, рабы никогда не подают. Даже если раб деньгой разживётся, с нами он не поделится! Одно слово, скупердяи”.
   Скупердяй в серой тунике переминался с ноги на ногу, его грудная клетка ходила ходуном. От него разило страхом и потом.
   — В чём дело? — сухо спросил Титус.
   — Вы афарий, господин… Наверху… На последнем этаже…
   Прихваченная из детства неприязнь мгновенно уступила место профессиональной собранности.
   — Что случилось наверху?
   — Там мертвецы, господин. Совсем мёртвые, в крови… Господа из студентов! Ох, что стряслось…
   — Веди, — приказал афарий.
   Задыхаясь, раб побежал наверх. Титус обогнал его, перешагивая через две ступеньки. Долг требовал, чтобы он осмотрел место преступления.
   Тела двух студентов лежали в пустом пыльном зале на девятом этаже. Убиты недавно, сразу определил Титус, ещё не успели окоченеть. Судя по характеру повреждений, убиты оловянными шариками из самострела.
   Одному, с эмблемой теолога на рубашке, шарик угодил в переносицу. Чтоб его опознать, придётся вначале отмыть лицо от крови. У второго рана в груди, однако эмблему различить можно: этот был правоведом.
   Титус встал. За спиной у него толпились люди — преподаватели, студенты, рабы. Все выглядели потрясёнными и смотрели на него с ожиданием, словно он, брат-исполнитель Ордена афариев, мог по меньшей мере воскресить покойников.
   Назойливо жужжали мухи. В ноздри лез тошнотворный сладковатый запах крови.
   — Их застрелили, — сказал Титус. — Вызовите сюда городскую стражу. Орден займётся расследованием, как только получит официальное приглашение от властей либо от вашего руководства.
   Осторожно ступая, он принялся изучать пол. Небольшие нечёткие следы в пыли. Следы убийцы?.. Больше ничего, никаких деталей.
   — Эй! — он поманил раба со значком надзирателя на тунике. — Стой тут и смотри, чтоб никто не топтался, а то улики затопчете! Понял?
   — Понял, господин.
   В надзиратели непонятливых не берут: они должны уметь читать и писать, а также более-менее понимать, о чём беседуют между собой студенты. Это своего рода элита среди университетских рабов.
   В толпе начались перешёптывания, потом один из студентов сдавленно произнёс, отвечая на чей-то вопрос:
   — Ну да, я знал их… Это Обран Фоймус с пятого курса, — он указал на правоведа. — А это Варий Клазиний. Видите, у него на пальце печатка с родовым гербом Клазиниев? Он никогда её не снимал.
   Титус замер в полусогнутом положении. Клазиний и Фоймус — эти имена ему назвала Сибрела, соседка Роми по келье. Главные враги Роми. Совпадение?.. Создатель, пусть это будет всего лишь случайное совпадение…
   — Вы что-то нашли, афарий? — вывел его из ступора голос преподавателя.
   — Нет, профессор. — Он выпрямился. — Только отпечатки подошв, но они тоже могут помочь следствию. Известите ректора и немедленно свяжитесь с Магистром нашего Ордена. По закону, если преступление произошло в государственном учреждении, афарий не имеет права начинать расследование по собственной инициативе, без приглашения.
   Кое-кто направился к выходу, и вместе с ними Титус. Он хотел поскорее проверить своё страшное подозрение, поскорее убедиться, что это неправда.
   Нетерпеливо поглядывая на песочные часы в нише, он мерил шагами коридор перед дверью лекционной аудитории на четвёртом этаже. Наконец дверь распахнулась, высыпали первокурсники.
   Роми среди них не было.
   Афарий прислонился к стенке. Холодок в животе, под ложечкой, в сердце — словно тебя живьём вмораживают в ледяную колонну в храме Мегэса… Спохватившись, он с отчаянной надеждой бросился к двери.
   Нет. В аудитории её тоже не было. Только раб, скатывающий в трубку полотнище с какой-то разветвлённой схемой.
   Она появилась внезапно в конце коридора. Издали узнав тонкий подростковый силуэт, Титус бросился навстречу. Девушка остановилась.
   — Ты пропустила лекцию, — вымолвил он после заминки чужим голосом.
   — Я была в туалетной комнате.
   Они молча смотрели друг на друга. Роми казалась сникшей и грустной. Титус обратил внимание на бархатный мешочек с затейливым бисерным узором: судя по тому, как он оттягивал пояс, там лежало что-то тяжёлое.
   — Роми… Роми… это сделала ты?
   Она даже не спросила, что он имеет в виду. Тихо ответила:
   — Я.
   — И что теперь?! Ты совершила убийство! Ты довольна? Ты чувствуешь себя хорошо?
   — Нет. Не хорошо. Но я не раскаиваюсь. Они были законченными подонками. Из-за них один парень с нашего курса пытался покончить с собой. Клодий. Я с ним почти не общалась, но когда человек, которого ты знаешь, хочет убить себя из-за какой-то мрази… Такого быть не должно.
   — Ты не имеешь права так судить о людях! Не бывает законченных подонков.
   — Может, и не бывает, зато некоторые люди ведут себя как законченные подонки. — В янтарно-коричневых глазах Роми зажглись упрямые огоньки. — Это их выбор. А мой выбор — защищаться!
   — Ты не смеешь так рассуждать!
   — Не твоё дело, как я смею рассуждать и как не смею!
   Она шагнула в сторону. Титус заступил ей дорогу:
   — Подожди!
   Продолжать этот спор он не хотел: её точка зрения, сочетающая в себе отроческую наивность и прямолинейный практицизм, внушала ему страх. Роми опасна. Опасна даже не тем, что застрелила Вария Клазиния и Обрана Фоймуса, а своими взглядами. Остановить её надо сейчас, пока не поздно, пока она никого не успела заразить этими неправильными мыслями!
   Титус нашарил в кармане коробочку, вынул булавку. Золотая вещица сверкнула на солнце. Роми, пытавшаяся обойти его, приостановилась, и тогда он с размаху вонзил булавку ей в руку. Ни одной капельки крови: ведь булавка магическая.
   Афарий заглянул в мешочек на поясе у Роми: да, там лежал медолийский самострел. Орудие убийства.
   — Идём.
   Взяв девушку за локоть, он повлёк её к лестнице. Временами Роми начинала упираться, но очень вяло и слабо. Титус припомнил замечание Эрмоары насчёт её высокой сопротивляемости. Заклятье, превратившее Атхия в идеально послушный автомат, не смогло до конца парализовать её волю. Впрочем, это не имело значения.
   По лестнице поднимался наряд городской стражи.
   — Я задержал убийцу, — громко объявил Титус. Стражники остановились.
   — Это Романа До-Энселе, студентка первого курса. У неё были личные счёты с покойными. Самострел, из которого она стреляла, лежит в мешочке на поясе… — Его уверенный голос прервался. Сглотнув, афарий добавил: — Преступница добровольно призналась в содеянном, не забудьте занести это в протокол.
   Он выпустил её локоть и выдернул булавку. Роми вздрогнула, схватилась за перила. Стражники окружили её, оттеснив Титуса.
   — Романа До-Энселе, именем императора вы арестованы! Если у вас есть при себе какие-либо магические амулеты и приспособления, вам надлежит сдать их…
   Титус боком протиснулся мимо, сбежал по расплывающейся от слёз лестнице в вестибюль и выскочил на жаркую вечернюю улицу. Всё. Он выполнил свой долг. Теперь надо сообщить о случившейся трагедии Эрмоаре.
   Сумерки застигли его возле городских ворот. Это были Юго-Восточные ворота, которые закрываются сразу после захода солнца, так что Титус успел в последний момент.
   Он не торопился, отчасти неосознанно, отчасти намеренно оттягивая объяснение с главой клана До-Энселе. Прошёлся не спеша по опоясывающей террасе, задержался перед Храмом Правосудия — памятником седой древности, пережившим десятки поколений панадарцев. Сколько судеб перемололи незримые жернова, скрытые за его суровым монументальным фасадом? Здесь судили многих, а скоро здесь будут судить Роми.
   Храм Правосудия нависал над Титусом, как горная круча. Опустив голову, афарий побрёл прочь, повернул к лестнице и начал спускаться. Внизу его ждали затопленные тёплой синеватой мглой крыши Нижнего Города.
   — Афарий, ты начинаешь раздражать меня, — сквозь зубы процедила Эрмоара, когда секретарь проводил его в комнату на втором этаже. — Где Роми?
   — Случилось несчастье, госпожа.
   — Какое несчастье? Она жива?
   — Она-то жива, госпожа, но отошли в мир иной двое её товарищей по учёбе, Обран Фоймус и Варий Клазиний. Один из них мог бы стать правоведом, а второй — теологом. Возможно, сегодня мы потеряли будущего хорошего правоведа и будущего хорошего теолога…
   — Хороший теолог — мёртвый теолог, — фыркнула Эрмоара. — Мне нужна Роми, а не два будущих обормота!
   Титус моргал, шокированный её словами. Никто в здравом уме такого не скажет! Ведь теологи, противостоящие богам — это опора и передовая гвардия человечества… Воистину, такое можно услыхать только от толстосумов, горделиво попирающих общепринятые нравственные нормы! Надо всё-таки её урезонить…
   — Я жду! — Её голос прозвучал резко, как удар хлыста.
   — Произошло страшное и непоправимое, госпожа. Тут есть и ваш недосмотр, и мой недосмотр, и недосмотр университетского начальства. Это наша общая вина и общая беда…
   — Афарий, ты способен выдавать информацию, не мусоля её, как корова жвачку?
   — В общем, Роми их застрелила, — вздохнул Титус. — Она оправдывает свой дикий поступок тем, что Клазиний и Фоймус издевались над ней, били её, а также довели до попытки самоубийства её однокурсника. Я не спорю, покойные вели себя недопустимо, но для убийства не может быть оправданий!
   — Что ж, это совсем неплохо. — Эрмоара вдруг ухмыльнулась. — Девчонка должна понимать, что теперь только я могу спасти её от суда и казни. Дурак, почему ты бросил её в Верхнем Городе?
   — Я не мог… — пробормотал Титус, огорошенный её реакцией: он-то приготовился к слезам и причитаниям.
   — Ты должен вытащить Роми за периметр. Немедленно, пока её не арестовали!
   — Вы не понимаете ситуации, госпожа…
   — Она тебе нравится, не так ли? Ты хочешь, чтоб она осталась жива?
   Комната вдруг заколебалась, как отражение в воде. Магия!.. Титус судорожным движением сунул руку за пазуху, где лежали амулеты, потерял равновесие и уселся на пол. То есть на землю.
   Они с Эрмоарой очутились под открытым небом, у подножия Верхнего Города. В темноте, за массой кустарника, светились окошки домов, где-то лаяла собака. С другой стороны белели бессчётные лестничные марши.
   — Вставай!
   Эрмоара схватила его за шиворот и поставила на ноги — легко, словно он ничего не весил.
   — Сохраняйте спокойствие, мы подверглись магическому воздействию, — предупредил её афарий. — Вы обратили внимание, где мы находимся?
   — У Карнатхора в жопе. Это называется телепортация, идиот. Мгновенный перенос из одной точки пространства в другую, дошло? Вижу, что не дошло. Ладно, насчёт твоих умственных способностей я и раньше не обольщалась. Ты сейчас поднимешься в Верхний Город и выведешь Роми за периметр. Скажи, что я хочу её спасти. И ещё скажи, что ожог я ей прощаю — за убитого теолога. Всё понял?
   Пережитый в университете шок, телепортация, странные речи Эрмоары — несмотря на подготовку афария, у Титуса от всего этого голова шла кругом. Он прошептал:
   — Боюсь, это вы не понимаете истинного драматизма ситуации, госпожа.
   — Хм, если ты считаешься у себя в Ордене хорошим исполнителем, каковы же тогда плохие? Иди! — Она грубым рывком развернула его к лестницам. — Я жду здесь.
   В первый момент Титусу показалось, что у него кружится голова, но потом он понял, что это не так. Лестницы двигались! Ступеньки ближайшей стремительно убегали вверх, это и вызвало иллюзию головокружения. Сверху, из темноты, доносились возгласы людей, застигнутых внезапной переменой на полпути.
   Он оглянулся на Эрмоару:
   — Смотрите, эскалаторы заработали!
   Та с тоской выругалась:
   — Ну да, идиот, заработали! Вот этот — скоростной. Отправляйся за Роми.
   Странно, совсем не удивилась… Неужели это она каким-то образом сумела договориться с самой Нэрренират?.. Вот что значит большой капитал!
   — Госпожа, боюсь, что сейчас я нанесу вам удар в самое сердце, но иначе я поступить не мог. Роми уже арестована. Я обязан был задержать убийцу и передать городской страже. Клянусь, это решение далось мне нелегко…
   — Что?..
   Эрмоара схватила его за горло — одной рукой, но её пальцы оказались твёрдыми, как железо.
   — Что ты сделал? — Она встряхнула его.
   — Исполнил свой нравственный долг… — задыхаясь, выдавил Титус. — Она не только застрелила их… Она сказала, что будет сама решать и сама выбирать… Такие умонастроения… у девушки… нельзя… Я афарий…
   — Ты ублюдок! — Ему почудилось, что глаза Эрмоары изменили цвет — в них как будто полыхнуло лиловое пламя. — Сначала ты позволил… подонку убить моих людей, теперь сдал страже девчонку, которая по древнему праву должна достаться мне! Я тебе,…, за это заплатила?!
   — Мой долг…
   Эрмоара издала звук, больше похожий на рык разъярённого зверя, чем на человеческий возглас. Её лицо… да не только лицо, всё тело расплывалось, очертания стали нечёткими, неопределёнными. Она выпустила его горло, и Титус инстинктивно отшатнулся. Много позже он понял: это и спасло ему жизнь. Если б он остался на месте, страшный удар снёс бы ему полголовы, а так всего лишь задело по щеке… Но и этого хватило, чтобы он упал навзничь, ломая ветки жасмина.
   Титус не знал, сколько времени пролежал он, оглушённый, в кустарнике. Наверно, полночь ещё не наступила, иначе не миновать бы ему близкого знакомства с нежитью Нижнего Города.
   Когда он поднялся на ноги, мир закачался, и он вцепился в поломанный куст. Такое впечатление, что левый глаз видит хуже правого… И что у него с левой щекой?.. Что-то не то… Он потрогал её, поглядел на свои пальцы, испачканные тёмной влагой. Кровь?.. Внезапно включилась боль, словно к щеке приложили раскалённое железо.
   Надо идти. В Дом афариев, там ему помогут. Эрмоара исчезла. Он потом выяснит, куда она делась и что всё это значит… Сейчас надо идти.
   Он повернулся к лестницам. К неподвижным лестницам, облитым неподвижным лунным светом. Может, ему померещилось, что эскалаторы заработали?.. Он не мог думать: боль путала мысли и вызывала тошноту.
   Поднимался он долго, держась за перила, считая шаги — это создавало своего рода зыбкий барьер между ним и болью. Через каждую сотню шагов останавливался передохнуть, но на ступеньки не садился, опасаясь обморока. Громада Верхнего Города оставалась недосягаемой, и Титус почти не верил, что когда-нибудь попадёт туда.
   Если он сейчас умрёт, он так никогда и не узнает, что случилось.
   Наконец он достиг промежуточной опоясывающей террасы. После этого стало легче: наглядное подтверждение, что до цели всё-таки можно добраться. Короткая передышка — и он двинулся дальше. Должно быть, уже перевалило за полночь, но здесь, вблизи периметра с чашами-ловушками, ночная нежить не охотилась.