Страница:
Вот и верхняя опоясывающая терраса. Спотыкаясь, Титус побрёл к Северо-Восточным воротам. Тут не было перил, за которые можно держаться, и он несколько раз падал.
Ворота — чёрная арка в светлой стене. Стража. Лучи двух лун серебрили высокие гребни шлемов.
— Парень, что у тебя с лицом?
Титус не ответил.
— Это же афарий! — заметил другой. — Вы ранены? Эй, афарий! Боги, такого я ещё не видел… Позвать целителя?
— В Дом Ордена… — Титус вытащил из кармана и тут же выронил несколько звякнувших о булыжник барклей. — Проводите…
Один из стражников проворно собрал монеты, шепнул товарищам: “Выпить принесу!” — закинул руку Титуса к себе на шею и поволок его по улице.
“На обратном пути купит на всех выпивку… И причина уважительная — сопровождал раненого афария… Что же с моим лицом?..”
Мысли плавали в тумане. Повороты, освещённые окна, музыка, блики на булыжнике… Силы почти покинули Титуса, и стражник, коренастый, крепко сбитый, буквально тащил его на себе. Прохожие поглядывали на них с тревожным любопытством.
Дом афариев — ансамбль выдержанных в едином аскетичном стиле зданий из тёмного кирпича. Титус знал тут каждый уголок, каждую царапину на стене.
Стражник довёл его до главного входа, дёрнул за цепочку, прикреплённую к подвешенному с той стороны колокольчику, и умчался за выпивкой.
Отворивший Титусу молодой брат-послушник изумлённо ахнул:
— Вы ранены, брат-исполнитель?
Отстранив его, Титус ввалился в вестибюль. В конце коридора — свет, голоса. Там трапезная. Туда.
Когда он появился на пороге, разговоры смолкли.
— Титус?! — Магистр приподнялся с неудобной старинной скамьи. — Что у тебя с лицом?
Титус видел отделанный тёмным деревом зал и братьев-афариев словно сквозь туман. Взгляды. Возгласы. Кто-то шагнул ему навстречу.
— Это всё Эрмоара… — прохрипел Титус перед тем, как потерять сознание.
Глава 12
Глава 13
Ворота — чёрная арка в светлой стене. Стража. Лучи двух лун серебрили высокие гребни шлемов.
— Парень, что у тебя с лицом?
Титус не ответил.
— Это же афарий! — заметил другой. — Вы ранены? Эй, афарий! Боги, такого я ещё не видел… Позвать целителя?
— В Дом Ордена… — Титус вытащил из кармана и тут же выронил несколько звякнувших о булыжник барклей. — Проводите…
Один из стражников проворно собрал монеты, шепнул товарищам: “Выпить принесу!” — закинул руку Титуса к себе на шею и поволок его по улице.
“На обратном пути купит на всех выпивку… И причина уважительная — сопровождал раненого афария… Что же с моим лицом?..”
Мысли плавали в тумане. Повороты, освещённые окна, музыка, блики на булыжнике… Силы почти покинули Титуса, и стражник, коренастый, крепко сбитый, буквально тащил его на себе. Прохожие поглядывали на них с тревожным любопытством.
Дом афариев — ансамбль выдержанных в едином аскетичном стиле зданий из тёмного кирпича. Титус знал тут каждый уголок, каждую царапину на стене.
Стражник довёл его до главного входа, дёрнул за цепочку, прикреплённую к подвешенному с той стороны колокольчику, и умчался за выпивкой.
Отворивший Титусу молодой брат-послушник изумлённо ахнул:
— Вы ранены, брат-исполнитель?
Отстранив его, Титус ввалился в вестибюль. В конце коридора — свет, голоса. Там трапезная. Туда.
Когда он появился на пороге, разговоры смолкли.
— Титус?! — Магистр приподнялся с неудобной старинной скамьи. — Что у тебя с лицом?
Титус видел отделанный тёмным деревом зал и братьев-афариев словно сквозь туман. Взгляды. Возгласы. Кто-то шагнул ему навстречу.
— Это всё Эрмоара… — прохрипел Титус перед тем, как потерять сознание.
Глава 12
Маги-сыщики наконец-то выяснили, куда делся Тубмон: сбежал в Одичалые Миры. Через несколько часов после ограбления. Шкатулку прихватил с собой, её мельком видел Флихий, содержатель притона контрабандистов в Нижнем Городе.
Тубмон приобрёл у Флихия одежду для путешествий, вместительную дорожную сумку, два самострела, боеприпасы, кое-какую снедь — всё говорило за то, что возвращаться в Панадар он в ближайшее время не собирается. Деньги у него были. Золото. Платил, не торгуясь. И выглядел нервным, взвинченным. Непонятно. Вместо того чтобы передать шкатулку заказчику (До-Пареселе из Департамента Постижения и Учения?), ни с того ни с сего ударился в бега.
Когда ректор, несказанно измученный, спросил у сыщиков, что же теперь делать, те пожали плечами и ответили: ждать.
Неизвестно, в какой из параллельных миров отправились контрабандисты, взявшие на борт Тубмона. Флихий этого не знал. Вот вернутся они в Панадар — тогда можно будет выяснить, где высадили пассажира.
И ректор ждал, моля Создателя Миров (хотя слышит ли тот людские молитвы?), чтобы с драгоценной шкатулкой ничего не случилось. Без неё всё трудней ориентироваться в окружающей неразберихе: перепутываются связи между людьми и событиями, люди теряют имена, твёрдые цифры превращаются в неопределённые множества. Магия хаоса. Отчасти ректор сознавал, что сей хаос существует только в его сознании — и гнал эту мысль прочь. Всё вокруг хаотично и зыбко. Однако, если он вернёт свою шкатулку, он сумеет держать хаос под контролем.
На фоне этих треволнений случившееся в университете убийство показалось ему событием не столь трагическим, сколь досадным: очень не вовремя! Да что с них возьмёшь, со студентов… Нет-нет да и отмочат что-нибудь совсем уж несусветное.
— Господин Парлус, подойдите к зеркалу.
Он подчинился.
Это магическое зеркало, восьми футов в высоту и шести в поперечнике, в позеленелой бронзовой раме, на которой выбиты древние иероглифы, всегда внушало ему трепет. Омут тёмного стекла, населённый неведомыми тварями. Иногда они скользили в его толще — полупрозрачные подобия медуз или угрей. Парлус ни за что не согласился бы дотронуться до гладкой, холодной поверхности: казалось, это не стекло, а тончайшая плёнка, и, если она вдруг лопнет, не выдержав натяжения, магическая субстанция, только с виду похожая на воду, хлынет в комнату досмотра, сметая всё на своём пути.
Зеркало отразило хорошо одетого, в меру холёного молодого человека, с привычной гримасой умного скептика — немного испуганного скептика, пытающегося скрыть напряжение за иронической усмешкой. Странные обитатели стеклянной толщи хороводом закружились вокруг Парлуса-отражения. Потом, внезапно потеряв интерес, исчезли, словно их и не было.
— Никаких запрещённых предметов, — констатировал тюремный маг в заношенном казённом плаще, сидевший в кресле в углу. — Проходите, господин адвокат.
Ну конечно, никаких! Парлус помнил и соблюдал здешние правила.
Стражник отворил внутреннюю дверь. Адвокат вошёл следом за ним в облицованный камнем коридор, залитый ярким ровным светом магических ламп. Тут было промозгло и холодно. Поворот. Ещё поворот. Спуск по узкой лестнице. Точно такой же коридор, на дверях чёрной краской выведены номера. Перед одной дверью провожатый остановился, заглянул в зарешеченное оконце. Снял с пояса связку ключей, отпер и сделал приглашающий жест.
Парлус перешагнул через порог. Дверь закрылась.
Камера была небольшая. Не из самых чистых, но есть тут и погрязнее. На каменном полу валялся набитый соломой тюфяк из мешковины, местами продранный.
Подзащитная сидела на тюфяке, уткнувшись лбом в колени. Когда он вошёл, подняла голову. Всё тот же угасший взгляд: она понимала, что её положение безнадёжно. Поверх тонкой студенческой рубашки надета вязаная безрукавка из манглазийской шерсти, которую Парлус принёс ей вчера, поэтому сейчас девчонка выглядела не такой замёрзшей, как в прошлые разы.
— Здравствуйте, Романа.
— Здравствуйте, — тихий, невыразительный голос.
— Это вам от Арсения Шертона.
Парлус вытащил из кармана свёрток: лепёшки с мясом, луком и сыром, шоколад. Из другого достал плоскую флягу с вином.
— Спасибо.
— Суд начнётся завтра. — Он подобрал и сунул в карман пустую флягу, лежавшую на полу возле тюфяка. — В шестнадцатый день месяца Большой Рыбы. Я старался оттянуть, но родственники убитых — влиятельные в Верхнем Городе фигуры.
— Мне всё равно.
— Скажите на суде, что вы раскаиваетесь. Возможно, это хоть немного смягчит их.
— Я не раскаиваюсь. Если закон не может защитить меня от унижений и насилия, он должен признать за мной право на самозащиту. Иначе несправедливо.
Адвокат терпеливо вздохнул. Присев на корточки напротив неё, сплёл пальцы.
— Романа, справедливость далеко не всегда является целью нашего правосудия. Я бы даже сказал — почти никогда. Это может нам не нравиться, но это факт. Поэтому давайте не будем делать ставку на справедливость. На вас нашло помрачение. Скорее всего, кто-то наложил на вас заклятье, превратив вас в орудие убийства Вария Клазиния и Обрана Фоймуса. Некоторые заклятья без следа исчезают сразу после того, как человек выполнит ожидаемое действие, — таким образом, никто не сумеет доказать, что вы не находились под заклятьем. Понимаете, о чём я? Согласны?
Она помотала головой. Белые волосы упали на лицо, она отбросила их назад.
— Понимаю, но не согласна. Я знала, что делаю.
Адвокат опять вздохнул:
— Почему вы не оставили университет и не уехали домой? Вам обязательно зададут такой вопрос.
— Я не могла уехать.
— Почему?
Романа долго молчала, потом, глядя в пол, сказала:
— Я не могла уехать из Верхнего Города. А если б я ушла из университета, мне бы не разрешили тут жить, вы же знаете правила.
— Почему вы не могли уехать?
— Здесь периметр.
— Неприятности с богами? — догадался Парлус. Она кивнула.
— С кем конкретно?
— Не имеет значения, — прошептала Романа. Да, с богами лучше не ссориться.
— Пока есть время, обдумайте версию, которую я вам предлагаю. — Он поднялся. — Наш единственный шанс — убедить суд, что вы были под заклятьем, а значит, не можете отвечать за свои действия.
— Я отвечаю за свои действия, — тихо возразила девушка. — Спасибо. И передайте, пожалуйста, тому человеку, Арсению Шертону, что я ему очень благодарна. За тёплый жилет, за еду и вообще за то, что он хочет мне помочь. Я его почти не знаю.
Последнее удивило адвоката, но ненадолго: вероятно, Шертон выполняет поручение родственников Романы До-Энселе, которые отказались поддержать её открыто, так как не желают конфликта с Клазиниями и Фоймусами.
Покинув подземную тюрьму, он отправился в кафе “У Клелии”. Обычно Парлус заворачивал туда после посещений тюрьмы, чтобы выпить чашку горячего шоколада. Это помогало ему отодвинуть подальше от своей частной, не связанной с работой жизни узников с их проблемами, холодные камеры, жутковатое тёмное зеркало в комнате досмотра.
“У Клелии” находилось на одной из соседних улиц Изящные золочёные купола накрывали залы, отгороженные от тротуара ажурными решётками, оплетёнными плющом.
Полуденное солнце ласкало Парлуса, изгоняя из каждой клеточки тела память о холоде подземных казематов. Дойдя до кафе, он с удовольствием нырнул в тёплую тень. Он был тут постоянным клиентом, и раб-официант, не задавая вопросов, поставил перед ним большую серебряную чашку с дымящимся шоколадом.
Вначале Парлус не хотел браться за дело Романы До-Энселе, оценив его как заведомо безнадёжное. Проигранный процесс может подпортить ему реноме… Потом всё-таки согласился.
Во-первых, деньги. Солидные деньги. Во-вторых, его заинтересовала личность нанимателя, который предложил ему защищать на суде Роману и столь щедро заплатил. Арсений Шертон. Парлус слыхал о нём. И наконец, в-третьих, преступление Романы вызывало у него реакцию, весьма похожую на одобрение, в чём Парлус, разумеется, ни за что не сознался бы.
Четырнадцать лет назад, поступив в Императорский университет, он столкнулся с теми же явлениями (в хорошем обществе их обтекаемо называют “старыми студенческими традициями”), против которых взбунтовалась Романа. Правда, в отличие от своей подзащитной, он был парнем расчётливым и небрезгливым. У него была цель: окончить университет, заручиться полезными связями, пустить корни в Верхнем Городе… Так что никакого бунта. Он всё перетерпел, стиснув зубы, хотя порой ему тоже хотелось кое-кого убить. А Романа это сделала.
Парлус искренне хотел спасти её от казни, пусть и сознавал, что шансы на успех мизерны.
Шертон на глаз измерил расстояние до соседней крыши: около двенадцати футов. Вдобавок то здание на пятнадцать футов ниже этого. Пять этажей. А это, выбранное им для засады, — семиэтажное. В Верхнем Городе из-за нехватки свободного пространства дома высокие и стоят почти вплотную.
После выстрела у него будет совсем немного времени, чтобы перепрыгнуть на ту крышу, пробежать по наклонной плоскости, одетой в скользкую керамическую чешую, нырнуть в чердачное окошко, спуститься по лестнице, выскочить на улицу и исчезнуть в катакомбах. Вблизи соседнего дома есть два канализационных люка с решётчатыми чугунными крышками, справа и слева. Сегодня ночью Шертон собирался на всякий случай сломать их запоры.
Он сел, прислонившись к одному из каменных изваяний на фасаде здания. Изваяние изображало нечто вроде крысы с обиженной мордой и сложенными перепончатыми крыльями. Шертон в пятнистом сером балахоне для случайных наблюдателей сливался с этой тварью, растворялся в тени, которую та отбрасывала на крышу.
Стрелять он будет отсюда. Верхний Город верен традициям, процессия всегда проходит по одним и тем же улицам. Разве что непреодолимые препятствия, вроде баррикад или траншей, заставят её изменить маршрут… Но ничего в этом роде не предвидится.
У него был усовершенствованный самострел Хавриния для охоты на бронированных хищных рептилий, какие водятся в тропических болотах. Дальность боя — двести футов, диаметр оловянных шариков вдвое больше стандартного. Человеку гарантированно разнесёт голову… Что и требуется.
Плотно сжатые губы Шертона искривила злая, горькая усмешка. Он ведь готовил засаду не на врага. Всё до мельчайших деталей рассчитано, и он знал, что нажмёт на спусковой крючок вовремя, не промедлив. Он сделает то, чего не хочет делать, потому что это единственное, что сейчас можно сделать.
Шертон давно привык к одиночеству. Да, у него были привязанности, любовницы, друзья — но глубокой внутренней близости не было ни с кем. Иногда возникала иллюзия такой близости, иногда он ждал от кого-то слишком многого и потом разочаровывался. Может, и теперь то же самое?
Так или иначе, но Шертон собирался застрелить человеческое существо, с которым ощутил внутреннее родство (не исключено, что иллюзорное).
Преступников, приговорённых к смерти, казнят на площади перед императорским дворцом. Бывает, что наказание смертью не ограничивается. Бестелесное существо, с помощью особых магических процедур, извлекают из покалеченного пытками тела и помещают в ловушку, чтобы позже, после продолжительной жестокой обработки, использовать для тех или иных целей. Именно такой приговор, по всей вероятности, ждёт Роману До-Энселе — на нём будут настаивать Клазинии и Фоймусы, обладающие большим влиянием в Верхнем Городе. Об этом сообщил Шертону адвокат.
Создатель Миров, почему она ничего ему не сказала?! После недолгой беседы с ним у Бария Клазиния и Обрана Фоймуса пропало бы всякое желание мучить первокурсников: Шертон умел быть убедительным с такими типами. Встретив её в последний раз — в выходной на бульваре Монаршьей Милости, — он предложил ей помощь, но она не пожелала с ним разговаривать и убежала.
Она его боялась. Имидж Шертона имел свои минусы: случалось, что люди боялись его даже тогда, когда он совсем этого не хотел.
Он должен был вмешаться раньше. Сразу, как только заметил, какая паршивая обстановка царит в Императорском университете. Не обращая внимания на протесты выжившего из ума Венцлава. Он не сделал то, что стоило сделать, — и завтра, после суда, заплатит за это.
Спасти девочку Шертон не мог. Нереально. Её будут стеречь солдаты и императорские маги, а также головорезы и маги, нанятые родственниками убитых.
По крайней мере, она умрёт мгновенно, без мучений, и после смерти будет свободна.
Шертон вновь оглядел улицу, прищурился. Процессия появится из-за того поворота. Когда поравняется с выгнутой полумесяцем лазурной колоннадой, он выстрелит.
По обычаю, приговорённых казнят сразу после суда. Суд начнётся утром. Он поднимется на крышу перед рассветом — и будет ждать. Адвоката он нанял хорошего, но тот честно предупредил, что не рассчитывает на победу.
Он ещё раз перебрал в уме все детали завтрашней акции. Эта крыша не слишком хороша для засады: плоская открытая площадка, никаких декоративных башенок. На большом расстоянии друг от друга торчат три кирпичные трубы. Вдоль карниза посажены крысиные изваяния. В дальнем конце нежатся на солнце два ручных зильда: шёрстка аккуратно расчёсана, у одного на шее бантик, у другого колокольчик. Видимо, залезли сюда через то же самое слуховое окно, которым воспользовался Шертон. Не заявились бы хозяева искать их…
Перебравшись на чердак, Шертон стянул маскировочный балахон. Теперь он был одет как обычный горожанин. Хотя физиономия выдаёт: для обычного горожанина шрамов многовато.
Петли двери он смазал ещё вчера — та отворилась бесшумно. Чисто подметённая лестница, лакированные перила, сине-зелёные фрески на стенах. Если кто-нибудь спросит, что ему понадобилось на чердаке чужого многоквартирного дома, он скажет, что искал своего зильда.
Кисейные занавески на окнах приглушали солнечный свет. Набухший лепными бутонами потолок таращился на распростёртого внизу человека слепыми стеклянными полусферами магических ламп.
Титус узнал помещение: больничная палата Ордена. Значит, всё-таки дошёл… Тянущая боль в левой щеке. Он потрогал — повязка. Прикрыл правый глаз. Ага, левый видит, но не так хорошо, как раньше: всё немного размытое, цвета странно тусклые. Ничего, целители Ордена приведут его в порядок.
— Очнулся? — услыхал он знакомый бас, и над ним навис румяный Цведоний. — Наконец-то!
— Уже утро? — Титус осознал, что говорит не вполне внятно и может улыбнуться только правой стороной рта.
— Что значит — уже? Ты пять суток провалялся без сознания!
Пять суток? Почему так долго? И почему его за это время не исцелили?
— Титус, кто тебя так? — Цведоний подтащил стул поближе и уселся рядом с кроватью.
— Эрмоара, — ответил он слабым голосом. — Сидит на мешках с золотом… и считает, что имеет право раздавать пощёчины обездоленным… таким, как я…
— Да какой ты, блин, обездоленный? — удивился Цведоний. — Заговариваешься, брат! Объясни-ка лучше, что она с тобой сделала?
— Ударила.
— Чем?
— Рукой.
— Титус, постарайся вспомнить, что с тобой случилось. Целители ничего не могут поделать с твоей травмой. У тебя там, во-первых, ожог, во-вторых, следы от когтей. Тебя ударили не рукой! По крайней мере, это была не человеческая рука.
Он припомнил, как облик Эрмоары начал расплываться, теряя определённость. Припомнил также яростное звериное рычание, вырвавшееся из её горла.
— Демон…
— Демон? Вот это не исключено. Для того чтобы маги-целители смогли тебя вылечить, надо эту тварюгу идентифицировать. За успех!
Воровато оглянувшись на дверь, Цведоний достал флягу и приложился к горлышку. “Особое”, не иначе… Титус смотрел на друга с беззлобной завистью, но вдруг дверь открылась, и тот, поперхнувшись, облился “особым”, проворно завинтил пробку. Фляга исчезла в складках его рясы.
В палату вошёл Магистр, его сопровождали брат-секретарь и один из старших братьев-целителей. Цведоний вскочил.
— Пили? — потянув носом, нахмурился Магистр.
— Ему я не давал! — заверил Цведоний.
Магистр подошёл и присел возле Титуса. Целитель остановился рядом. Слегка захмелевший Цведоний отступил к окну. Секретарь, нагруженный магическими приспособлениями для записи и передачи информации, ожидал распоряжений около двери. Все, кроме Цведония, выглядели озабоченными. Несмотря на плохое самочувствие, Титус понял: у Ордена проблемы.
— Мальчик, я рад, что ты очнулся, — заговорил Магистр. — Надеюсь, что скоро смогу поздравить тебя с полным выздоровлением. Сейчас, однако, нам надо поскорее кое-что прояснить, и необходима твоя помощь.
— Да, наставник?
— Видишь ли, Титус… Вчера вечером меня известили о том, что Эрмоара До-Энселе в течение последних двух месяцев не покидала своей резиденции на Эзоаме. Следовательно, находиться в это же время в Нижнем Городе она никак не могла! Вот и встаёт вопрос, кто обманул нас… И с кем ты встречался в гостинице Бедолиуса?
— С демоном! — подал голос Цведоний.
— Да, наставник. Видимо, с демоном, — подтвердил Титус прежде, чем Магистр успел сделать замечание нетрезвому брату.
— Это существо наложило на тебя заклятье, — после сумрачного молчания вздохнул Магистр. — Очень тонкое, почти незаметное. Брат Савеларий работал с тобой всю ночь и только под утро сумел его нащупать. А ведь он маг высшего уровня! Заклятье не позволяло тебе усомниться в том, что ты имеешь дело именно с Эрмоарой До-Энселе. Мальчик, как же ты дал себя поймать?
— Это вначале… — вспомнил пристыженный Титус. — Хрустальный светильник, сияние ударило мне в глаза, и тут она сказала: “Я — Эрмоара”. Как же я не понял… Я очень волновался, наставник. Моя вина перед Орденом безмерна.
— Ну, как-нибудь да искупишь свою вину, — хмуро проворчал Магистр. — Обсудим это потом, когда поправишься. Сейчас надо выяснить, что понадобилось демону от нашего Ордена!
— От Ордена — ничего. Ей нужна была только Роми. То есть Романа До-Энселе. Ну да, ведь демон не может войти за периметр Хатцелиуса…
Магистр повернулся к целителю:
— Дай ему укрепляющее питьё! Он должен рассказать о демоне во всех подробностях и ответить на мои вопросы. Что-то здесь не так…
Питьё было горьковатое и тёплое. Титус сразу ощутил прилив сил, даже боль утихла.
— Начинай! — велел Магистр.
Титус умел излагать факты последовательно и сжато, не упуская ничего важного — его этому обучили, как и всех афариев. Наставник слушал, постепенно мрачнея. Когда Титус дошёл до конца, он тихо промолвил:
— Ох, Создатель… Воистину, худшей беды не могло стрястись! Мальчик, неужели ты сам до сих пор не понял, кого кинул?
— Демона?
Устало покачав головой, Магистр покосился на брата-секретаря:
— Сейчас же свяжись с Департаментом Жертвоприношений! Похоже, что избранная жертва Нэрренират нашлась.
— Где нашлась? — встрепенулся задремавший на подоконнике Цведоний. — Мы же всю канализацию облазили…
Магистр оборвал его досадливым взмахом руки и вновь повернулся к секретарю, который уже начал бормотать заклинание над кристаллом десятидюймовой длины, одна из граней которого была отшлифована до зеркального блеска.
— Погоди! Сначала узнай, когда начнётся суд над Романой До-Энселе.
Секретарь склонился над кристаллом, а Титус, откинувшись на подушку, прикрыл утомлённые глаза. Роми судят. Она сама во всём виновата, а он не мог поступить иначе, и всё равно её жалко. Пусть она в следующей жизни будет хорошей… Голос секретаря вывел его из полузабытья:
— Суд начался четверть часа назад, наставник. Связаться с Департаментом?
— Не надо. — Магистр ссутулил плечи. — Поздно. По закону никто не может прерывать заседание Императорского Суда, даже сам император. Если б чуть пораньше… Я бы известил Департамент, они бы потихоньку забрали девушку из тюрьмы и передали жрецам Нэрренират. Тогда бы и с эскалаторами наладилось… А если сейчас — нас выставят главными виновниками всех неприятностей! Братья, каждый из вас должен поклясться, что будет молчать о причастности Ордена к этому делу. Цведоний, хоть ты и пьян, а к тебе это тоже относится. Это прегрешение, братья, и нам ещё предстоит его отмаливать, но иначе мы сильно навредим Ордену. Титус, Титус, что же ты натворил…
Тубмон приобрёл у Флихия одежду для путешествий, вместительную дорожную сумку, два самострела, боеприпасы, кое-какую снедь — всё говорило за то, что возвращаться в Панадар он в ближайшее время не собирается. Деньги у него были. Золото. Платил, не торгуясь. И выглядел нервным, взвинченным. Непонятно. Вместо того чтобы передать шкатулку заказчику (До-Пареселе из Департамента Постижения и Учения?), ни с того ни с сего ударился в бега.
Когда ректор, несказанно измученный, спросил у сыщиков, что же теперь делать, те пожали плечами и ответили: ждать.
Неизвестно, в какой из параллельных миров отправились контрабандисты, взявшие на борт Тубмона. Флихий этого не знал. Вот вернутся они в Панадар — тогда можно будет выяснить, где высадили пассажира.
И ректор ждал, моля Создателя Миров (хотя слышит ли тот людские молитвы?), чтобы с драгоценной шкатулкой ничего не случилось. Без неё всё трудней ориентироваться в окружающей неразберихе: перепутываются связи между людьми и событиями, люди теряют имена, твёрдые цифры превращаются в неопределённые множества. Магия хаоса. Отчасти ректор сознавал, что сей хаос существует только в его сознании — и гнал эту мысль прочь. Всё вокруг хаотично и зыбко. Однако, если он вернёт свою шкатулку, он сумеет держать хаос под контролем.
На фоне этих треволнений случившееся в университете убийство показалось ему событием не столь трагическим, сколь досадным: очень не вовремя! Да что с них возьмёшь, со студентов… Нет-нет да и отмочат что-нибудь совсем уж несусветное.
— Господин Парлус, подойдите к зеркалу.
Он подчинился.
Это магическое зеркало, восьми футов в высоту и шести в поперечнике, в позеленелой бронзовой раме, на которой выбиты древние иероглифы, всегда внушало ему трепет. Омут тёмного стекла, населённый неведомыми тварями. Иногда они скользили в его толще — полупрозрачные подобия медуз или угрей. Парлус ни за что не согласился бы дотронуться до гладкой, холодной поверхности: казалось, это не стекло, а тончайшая плёнка, и, если она вдруг лопнет, не выдержав натяжения, магическая субстанция, только с виду похожая на воду, хлынет в комнату досмотра, сметая всё на своём пути.
Зеркало отразило хорошо одетого, в меру холёного молодого человека, с привычной гримасой умного скептика — немного испуганного скептика, пытающегося скрыть напряжение за иронической усмешкой. Странные обитатели стеклянной толщи хороводом закружились вокруг Парлуса-отражения. Потом, внезапно потеряв интерес, исчезли, словно их и не было.
— Никаких запрещённых предметов, — констатировал тюремный маг в заношенном казённом плаще, сидевший в кресле в углу. — Проходите, господин адвокат.
Ну конечно, никаких! Парлус помнил и соблюдал здешние правила.
Стражник отворил внутреннюю дверь. Адвокат вошёл следом за ним в облицованный камнем коридор, залитый ярким ровным светом магических ламп. Тут было промозгло и холодно. Поворот. Ещё поворот. Спуск по узкой лестнице. Точно такой же коридор, на дверях чёрной краской выведены номера. Перед одной дверью провожатый остановился, заглянул в зарешеченное оконце. Снял с пояса связку ключей, отпер и сделал приглашающий жест.
Парлус перешагнул через порог. Дверь закрылась.
Камера была небольшая. Не из самых чистых, но есть тут и погрязнее. На каменном полу валялся набитый соломой тюфяк из мешковины, местами продранный.
Подзащитная сидела на тюфяке, уткнувшись лбом в колени. Когда он вошёл, подняла голову. Всё тот же угасший взгляд: она понимала, что её положение безнадёжно. Поверх тонкой студенческой рубашки надета вязаная безрукавка из манглазийской шерсти, которую Парлус принёс ей вчера, поэтому сейчас девчонка выглядела не такой замёрзшей, как в прошлые разы.
— Здравствуйте, Романа.
— Здравствуйте, — тихий, невыразительный голос.
— Это вам от Арсения Шертона.
Парлус вытащил из кармана свёрток: лепёшки с мясом, луком и сыром, шоколад. Из другого достал плоскую флягу с вином.
— Спасибо.
— Суд начнётся завтра. — Он подобрал и сунул в карман пустую флягу, лежавшую на полу возле тюфяка. — В шестнадцатый день месяца Большой Рыбы. Я старался оттянуть, но родственники убитых — влиятельные в Верхнем Городе фигуры.
— Мне всё равно.
— Скажите на суде, что вы раскаиваетесь. Возможно, это хоть немного смягчит их.
— Я не раскаиваюсь. Если закон не может защитить меня от унижений и насилия, он должен признать за мной право на самозащиту. Иначе несправедливо.
Адвокат терпеливо вздохнул. Присев на корточки напротив неё, сплёл пальцы.
— Романа, справедливость далеко не всегда является целью нашего правосудия. Я бы даже сказал — почти никогда. Это может нам не нравиться, но это факт. Поэтому давайте не будем делать ставку на справедливость. На вас нашло помрачение. Скорее всего, кто-то наложил на вас заклятье, превратив вас в орудие убийства Вария Клазиния и Обрана Фоймуса. Некоторые заклятья без следа исчезают сразу после того, как человек выполнит ожидаемое действие, — таким образом, никто не сумеет доказать, что вы не находились под заклятьем. Понимаете, о чём я? Согласны?
Она помотала головой. Белые волосы упали на лицо, она отбросила их назад.
— Понимаю, но не согласна. Я знала, что делаю.
Адвокат опять вздохнул:
— Почему вы не оставили университет и не уехали домой? Вам обязательно зададут такой вопрос.
— Я не могла уехать.
— Почему?
Романа долго молчала, потом, глядя в пол, сказала:
— Я не могла уехать из Верхнего Города. А если б я ушла из университета, мне бы не разрешили тут жить, вы же знаете правила.
— Почему вы не могли уехать?
— Здесь периметр.
— Неприятности с богами? — догадался Парлус. Она кивнула.
— С кем конкретно?
— Не имеет значения, — прошептала Романа. Да, с богами лучше не ссориться.
— Пока есть время, обдумайте версию, которую я вам предлагаю. — Он поднялся. — Наш единственный шанс — убедить суд, что вы были под заклятьем, а значит, не можете отвечать за свои действия.
— Я отвечаю за свои действия, — тихо возразила девушка. — Спасибо. И передайте, пожалуйста, тому человеку, Арсению Шертону, что я ему очень благодарна. За тёплый жилет, за еду и вообще за то, что он хочет мне помочь. Я его почти не знаю.
Последнее удивило адвоката, но ненадолго: вероятно, Шертон выполняет поручение родственников Романы До-Энселе, которые отказались поддержать её открыто, так как не желают конфликта с Клазиниями и Фоймусами.
Покинув подземную тюрьму, он отправился в кафе “У Клелии”. Обычно Парлус заворачивал туда после посещений тюрьмы, чтобы выпить чашку горячего шоколада. Это помогало ему отодвинуть подальше от своей частной, не связанной с работой жизни узников с их проблемами, холодные камеры, жутковатое тёмное зеркало в комнате досмотра.
“У Клелии” находилось на одной из соседних улиц Изящные золочёные купола накрывали залы, отгороженные от тротуара ажурными решётками, оплетёнными плющом.
Полуденное солнце ласкало Парлуса, изгоняя из каждой клеточки тела память о холоде подземных казематов. Дойдя до кафе, он с удовольствием нырнул в тёплую тень. Он был тут постоянным клиентом, и раб-официант, не задавая вопросов, поставил перед ним большую серебряную чашку с дымящимся шоколадом.
Вначале Парлус не хотел браться за дело Романы До-Энселе, оценив его как заведомо безнадёжное. Проигранный процесс может подпортить ему реноме… Потом всё-таки согласился.
Во-первых, деньги. Солидные деньги. Во-вторых, его заинтересовала личность нанимателя, который предложил ему защищать на суде Роману и столь щедро заплатил. Арсений Шертон. Парлус слыхал о нём. И наконец, в-третьих, преступление Романы вызывало у него реакцию, весьма похожую на одобрение, в чём Парлус, разумеется, ни за что не сознался бы.
Четырнадцать лет назад, поступив в Императорский университет, он столкнулся с теми же явлениями (в хорошем обществе их обтекаемо называют “старыми студенческими традициями”), против которых взбунтовалась Романа. Правда, в отличие от своей подзащитной, он был парнем расчётливым и небрезгливым. У него была цель: окончить университет, заручиться полезными связями, пустить корни в Верхнем Городе… Так что никакого бунта. Он всё перетерпел, стиснув зубы, хотя порой ему тоже хотелось кое-кого убить. А Романа это сделала.
Парлус искренне хотел спасти её от казни, пусть и сознавал, что шансы на успех мизерны.
Шертон на глаз измерил расстояние до соседней крыши: около двенадцати футов. Вдобавок то здание на пятнадцать футов ниже этого. Пять этажей. А это, выбранное им для засады, — семиэтажное. В Верхнем Городе из-за нехватки свободного пространства дома высокие и стоят почти вплотную.
После выстрела у него будет совсем немного времени, чтобы перепрыгнуть на ту крышу, пробежать по наклонной плоскости, одетой в скользкую керамическую чешую, нырнуть в чердачное окошко, спуститься по лестнице, выскочить на улицу и исчезнуть в катакомбах. Вблизи соседнего дома есть два канализационных люка с решётчатыми чугунными крышками, справа и слева. Сегодня ночью Шертон собирался на всякий случай сломать их запоры.
Он сел, прислонившись к одному из каменных изваяний на фасаде здания. Изваяние изображало нечто вроде крысы с обиженной мордой и сложенными перепончатыми крыльями. Шертон в пятнистом сером балахоне для случайных наблюдателей сливался с этой тварью, растворялся в тени, которую та отбрасывала на крышу.
Стрелять он будет отсюда. Верхний Город верен традициям, процессия всегда проходит по одним и тем же улицам. Разве что непреодолимые препятствия, вроде баррикад или траншей, заставят её изменить маршрут… Но ничего в этом роде не предвидится.
У него был усовершенствованный самострел Хавриния для охоты на бронированных хищных рептилий, какие водятся в тропических болотах. Дальность боя — двести футов, диаметр оловянных шариков вдвое больше стандартного. Человеку гарантированно разнесёт голову… Что и требуется.
Плотно сжатые губы Шертона искривила злая, горькая усмешка. Он ведь готовил засаду не на врага. Всё до мельчайших деталей рассчитано, и он знал, что нажмёт на спусковой крючок вовремя, не промедлив. Он сделает то, чего не хочет делать, потому что это единственное, что сейчас можно сделать.
Шертон давно привык к одиночеству. Да, у него были привязанности, любовницы, друзья — но глубокой внутренней близости не было ни с кем. Иногда возникала иллюзия такой близости, иногда он ждал от кого-то слишком многого и потом разочаровывался. Может, и теперь то же самое?
Так или иначе, но Шертон собирался застрелить человеческое существо, с которым ощутил внутреннее родство (не исключено, что иллюзорное).
Преступников, приговорённых к смерти, казнят на площади перед императорским дворцом. Бывает, что наказание смертью не ограничивается. Бестелесное существо, с помощью особых магических процедур, извлекают из покалеченного пытками тела и помещают в ловушку, чтобы позже, после продолжительной жестокой обработки, использовать для тех или иных целей. Именно такой приговор, по всей вероятности, ждёт Роману До-Энселе — на нём будут настаивать Клазинии и Фоймусы, обладающие большим влиянием в Верхнем Городе. Об этом сообщил Шертону адвокат.
Создатель Миров, почему она ничего ему не сказала?! После недолгой беседы с ним у Бария Клазиния и Обрана Фоймуса пропало бы всякое желание мучить первокурсников: Шертон умел быть убедительным с такими типами. Встретив её в последний раз — в выходной на бульваре Монаршьей Милости, — он предложил ей помощь, но она не пожелала с ним разговаривать и убежала.
Она его боялась. Имидж Шертона имел свои минусы: случалось, что люди боялись его даже тогда, когда он совсем этого не хотел.
Он должен был вмешаться раньше. Сразу, как только заметил, какая паршивая обстановка царит в Императорском университете. Не обращая внимания на протесты выжившего из ума Венцлава. Он не сделал то, что стоило сделать, — и завтра, после суда, заплатит за это.
Спасти девочку Шертон не мог. Нереально. Её будут стеречь солдаты и императорские маги, а также головорезы и маги, нанятые родственниками убитых.
По крайней мере, она умрёт мгновенно, без мучений, и после смерти будет свободна.
Шертон вновь оглядел улицу, прищурился. Процессия появится из-за того поворота. Когда поравняется с выгнутой полумесяцем лазурной колоннадой, он выстрелит.
По обычаю, приговорённых казнят сразу после суда. Суд начнётся утром. Он поднимется на крышу перед рассветом — и будет ждать. Адвоката он нанял хорошего, но тот честно предупредил, что не рассчитывает на победу.
Он ещё раз перебрал в уме все детали завтрашней акции. Эта крыша не слишком хороша для засады: плоская открытая площадка, никаких декоративных башенок. На большом расстоянии друг от друга торчат три кирпичные трубы. Вдоль карниза посажены крысиные изваяния. В дальнем конце нежатся на солнце два ручных зильда: шёрстка аккуратно расчёсана, у одного на шее бантик, у другого колокольчик. Видимо, залезли сюда через то же самое слуховое окно, которым воспользовался Шертон. Не заявились бы хозяева искать их…
Перебравшись на чердак, Шертон стянул маскировочный балахон. Теперь он был одет как обычный горожанин. Хотя физиономия выдаёт: для обычного горожанина шрамов многовато.
Петли двери он смазал ещё вчера — та отворилась бесшумно. Чисто подметённая лестница, лакированные перила, сине-зелёные фрески на стенах. Если кто-нибудь спросит, что ему понадобилось на чердаке чужого многоквартирного дома, он скажет, что искал своего зильда.
Кисейные занавески на окнах приглушали солнечный свет. Набухший лепными бутонами потолок таращился на распростёртого внизу человека слепыми стеклянными полусферами магических ламп.
Титус узнал помещение: больничная палата Ордена. Значит, всё-таки дошёл… Тянущая боль в левой щеке. Он потрогал — повязка. Прикрыл правый глаз. Ага, левый видит, но не так хорошо, как раньше: всё немного размытое, цвета странно тусклые. Ничего, целители Ордена приведут его в порядок.
— Очнулся? — услыхал он знакомый бас, и над ним навис румяный Цведоний. — Наконец-то!
— Уже утро? — Титус осознал, что говорит не вполне внятно и может улыбнуться только правой стороной рта.
— Что значит — уже? Ты пять суток провалялся без сознания!
Пять суток? Почему так долго? И почему его за это время не исцелили?
— Титус, кто тебя так? — Цведоний подтащил стул поближе и уселся рядом с кроватью.
— Эрмоара, — ответил он слабым голосом. — Сидит на мешках с золотом… и считает, что имеет право раздавать пощёчины обездоленным… таким, как я…
— Да какой ты, блин, обездоленный? — удивился Цведоний. — Заговариваешься, брат! Объясни-ка лучше, что она с тобой сделала?
— Ударила.
— Чем?
— Рукой.
— Титус, постарайся вспомнить, что с тобой случилось. Целители ничего не могут поделать с твоей травмой. У тебя там, во-первых, ожог, во-вторых, следы от когтей. Тебя ударили не рукой! По крайней мере, это была не человеческая рука.
Он припомнил, как облик Эрмоары начал расплываться, теряя определённость. Припомнил также яростное звериное рычание, вырвавшееся из её горла.
— Демон…
— Демон? Вот это не исключено. Для того чтобы маги-целители смогли тебя вылечить, надо эту тварюгу идентифицировать. За успех!
Воровато оглянувшись на дверь, Цведоний достал флягу и приложился к горлышку. “Особое”, не иначе… Титус смотрел на друга с беззлобной завистью, но вдруг дверь открылась, и тот, поперхнувшись, облился “особым”, проворно завинтил пробку. Фляга исчезла в складках его рясы.
В палату вошёл Магистр, его сопровождали брат-секретарь и один из старших братьев-целителей. Цведоний вскочил.
— Пили? — потянув носом, нахмурился Магистр.
— Ему я не давал! — заверил Цведоний.
Магистр подошёл и присел возле Титуса. Целитель остановился рядом. Слегка захмелевший Цведоний отступил к окну. Секретарь, нагруженный магическими приспособлениями для записи и передачи информации, ожидал распоряжений около двери. Все, кроме Цведония, выглядели озабоченными. Несмотря на плохое самочувствие, Титус понял: у Ордена проблемы.
— Мальчик, я рад, что ты очнулся, — заговорил Магистр. — Надеюсь, что скоро смогу поздравить тебя с полным выздоровлением. Сейчас, однако, нам надо поскорее кое-что прояснить, и необходима твоя помощь.
— Да, наставник?
— Видишь ли, Титус… Вчера вечером меня известили о том, что Эрмоара До-Энселе в течение последних двух месяцев не покидала своей резиденции на Эзоаме. Следовательно, находиться в это же время в Нижнем Городе она никак не могла! Вот и встаёт вопрос, кто обманул нас… И с кем ты встречался в гостинице Бедолиуса?
— С демоном! — подал голос Цведоний.
— Да, наставник. Видимо, с демоном, — подтвердил Титус прежде, чем Магистр успел сделать замечание нетрезвому брату.
— Это существо наложило на тебя заклятье, — после сумрачного молчания вздохнул Магистр. — Очень тонкое, почти незаметное. Брат Савеларий работал с тобой всю ночь и только под утро сумел его нащупать. А ведь он маг высшего уровня! Заклятье не позволяло тебе усомниться в том, что ты имеешь дело именно с Эрмоарой До-Энселе. Мальчик, как же ты дал себя поймать?
— Это вначале… — вспомнил пристыженный Титус. — Хрустальный светильник, сияние ударило мне в глаза, и тут она сказала: “Я — Эрмоара”. Как же я не понял… Я очень волновался, наставник. Моя вина перед Орденом безмерна.
— Ну, как-нибудь да искупишь свою вину, — хмуро проворчал Магистр. — Обсудим это потом, когда поправишься. Сейчас надо выяснить, что понадобилось демону от нашего Ордена!
— От Ордена — ничего. Ей нужна была только Роми. То есть Романа До-Энселе. Ну да, ведь демон не может войти за периметр Хатцелиуса…
Магистр повернулся к целителю:
— Дай ему укрепляющее питьё! Он должен рассказать о демоне во всех подробностях и ответить на мои вопросы. Что-то здесь не так…
Питьё было горьковатое и тёплое. Титус сразу ощутил прилив сил, даже боль утихла.
— Начинай! — велел Магистр.
Титус умел излагать факты последовательно и сжато, не упуская ничего важного — его этому обучили, как и всех афариев. Наставник слушал, постепенно мрачнея. Когда Титус дошёл до конца, он тихо промолвил:
— Ох, Создатель… Воистину, худшей беды не могло стрястись! Мальчик, неужели ты сам до сих пор не понял, кого кинул?
— Демона?
Устало покачав головой, Магистр покосился на брата-секретаря:
— Сейчас же свяжись с Департаментом Жертвоприношений! Похоже, что избранная жертва Нэрренират нашлась.
— Где нашлась? — встрепенулся задремавший на подоконнике Цведоний. — Мы же всю канализацию облазили…
Магистр оборвал его досадливым взмахом руки и вновь повернулся к секретарю, который уже начал бормотать заклинание над кристаллом десятидюймовой длины, одна из граней которого была отшлифована до зеркального блеска.
— Погоди! Сначала узнай, когда начнётся суд над Романой До-Энселе.
Секретарь склонился над кристаллом, а Титус, откинувшись на подушку, прикрыл утомлённые глаза. Роми судят. Она сама во всём виновата, а он не мог поступить иначе, и всё равно её жалко. Пусть она в следующей жизни будет хорошей… Голос секретаря вывел его из полузабытья:
— Суд начался четверть часа назад, наставник. Связаться с Департаментом?
— Не надо. — Магистр ссутулил плечи. — Поздно. По закону никто не может прерывать заседание Императорского Суда, даже сам император. Если б чуть пораньше… Я бы известил Департамент, они бы потихоньку забрали девушку из тюрьмы и передали жрецам Нэрренират. Тогда бы и с эскалаторами наладилось… А если сейчас — нас выставят главными виновниками всех неприятностей! Братья, каждый из вас должен поклясться, что будет молчать о причастности Ордена к этому делу. Цведоний, хоть ты и пьян, а к тебе это тоже относится. Это прегрешение, братья, и нам ещё предстоит его отмаливать, но иначе мы сильно навредим Ордену. Титус, Титус, что же ты натворил…
Глава 13
Храм Правосудия незыблемой холодной громадой высился в конце проспекта Неумолимой Длани, на фоне более светлой стены периметра и знойного сиреневого неба.
Оба его фасада, и этот, обращённый к зданиям и улицам Верхнего Города, и противоположный, который смотрел наружу, украшали мозаичные панно. Мозаика изображала императоров в парадном облачении, неподкупных судей, сцены казней. Она скорее подчёркивала, чем смягчала мрачный облик Храма. У зрителя невольно возникала мысль, что сие творение древних зодчих переживёт ещё сотни поколений панадарцев и будет стоять тут всегда, как бы ни менялся окружающий мир.
В ночи двойного полнолуния, когда и Омах, и Сийис висели во тьме, как два серебряных блюда, из подвалов Храма доносился глухой заунывный вой, ибо там обитал Карминатос, бог справедливости.
Об этом Карминатосе ходили в народе различные слухи. Говорили, например, что, будучи богом справедливости, он является зеркальным отражением той справедливости, какую вершат судьи Верхнего Города, — а поскольку дела с ней обстоят, прямо скажем, неважно, Карминатос с течением времени деградировал и стал законченным психом, вроде Цохарра. Потому его, мол, и держат в подвале на цепях, за семью засовами. Но это была диссидентская версия.
Говорили также, что настоящий Карминатос, удручённый неправедностью и коррумпированностью Императорского Суда, давным-давно сбежал, а придворные маги отловили какого-то демона, засадили в подвал и ныне выдают беднягу за бога справедливости. Это тоже была диссидентская версия.
По официальной же версии, в подвале Храма Правосудия обитал истинный бог справедливости, добровольно согласившийся освятить своим присутствием высшую инстанцию панадарского судопроизводства.
В самом здании было прохладно, голоса гулко отдавались под серыми сводами. Трое императорских судей, в венцах и расшитых оберегающими иероглифами мантиях, сидели в креслах на возвышении. Сбоку, на отдельном возвышении, стояло кресло прокурора. Обвиняемая сидела на каменной скамье в нише, отгороженной от зала мощным магическим экраном. Её юное лицо осунулось и похудело, но она была умыта, причёсана, в чистой рубашке — на суде все должны выглядеть пристойно. Стражников в зале было не слишком много, а маг только один, из начинающих, ибо никаких осложнений этот процесс не сулил.
На скамьях для публики расположились родственники убитых, а также преподаватели и студенты Императорского университета. Парлус, занимавший адвокатское кресло возле скамьи подсудимых, выделил среди них своих главных противников. Родители Обрана Фоймуса. Фоймусу-отцу принадлежит три четверти всех манглазийских рудников, а его супруга, рыхлая женщина в богатом траурном одеянии, является, по непроверенным слухам, тайной поклонницей великого бога Ицналуана и дважды в год приносит ему кровавые жертвы. Мать Вария Клазиния, элегантно-худощавая придворная дама с макияжем в резких тонах. Рядом её деверь, влиятельный царедворец (отец Вария, теолог, несколько лет назад умер — теологи долго не живут).
Сведения, собранные о них Парлусом, не обнадёживали: все они жаждут мести, все намерены требовать максимально сурового приговора.
Оба его фасада, и этот, обращённый к зданиям и улицам Верхнего Города, и противоположный, который смотрел наружу, украшали мозаичные панно. Мозаика изображала императоров в парадном облачении, неподкупных судей, сцены казней. Она скорее подчёркивала, чем смягчала мрачный облик Храма. У зрителя невольно возникала мысль, что сие творение древних зодчих переживёт ещё сотни поколений панадарцев и будет стоять тут всегда, как бы ни менялся окружающий мир.
В ночи двойного полнолуния, когда и Омах, и Сийис висели во тьме, как два серебряных блюда, из подвалов Храма доносился глухой заунывный вой, ибо там обитал Карминатос, бог справедливости.
Об этом Карминатосе ходили в народе различные слухи. Говорили, например, что, будучи богом справедливости, он является зеркальным отражением той справедливости, какую вершат судьи Верхнего Города, — а поскольку дела с ней обстоят, прямо скажем, неважно, Карминатос с течением времени деградировал и стал законченным психом, вроде Цохарра. Потому его, мол, и держат в подвале на цепях, за семью засовами. Но это была диссидентская версия.
Говорили также, что настоящий Карминатос, удручённый неправедностью и коррумпированностью Императорского Суда, давным-давно сбежал, а придворные маги отловили какого-то демона, засадили в подвал и ныне выдают беднягу за бога справедливости. Это тоже была диссидентская версия.
По официальной же версии, в подвале Храма Правосудия обитал истинный бог справедливости, добровольно согласившийся освятить своим присутствием высшую инстанцию панадарского судопроизводства.
В самом здании было прохладно, голоса гулко отдавались под серыми сводами. Трое императорских судей, в венцах и расшитых оберегающими иероглифами мантиях, сидели в креслах на возвышении. Сбоку, на отдельном возвышении, стояло кресло прокурора. Обвиняемая сидела на каменной скамье в нише, отгороженной от зала мощным магическим экраном. Её юное лицо осунулось и похудело, но она была умыта, причёсана, в чистой рубашке — на суде все должны выглядеть пристойно. Стражников в зале было не слишком много, а маг только один, из начинающих, ибо никаких осложнений этот процесс не сулил.
На скамьях для публики расположились родственники убитых, а также преподаватели и студенты Императорского университета. Парлус, занимавший адвокатское кресло возле скамьи подсудимых, выделил среди них своих главных противников. Родители Обрана Фоймуса. Фоймусу-отцу принадлежит три четверти всех манглазийских рудников, а его супруга, рыхлая женщина в богатом траурном одеянии, является, по непроверенным слухам, тайной поклонницей великого бога Ицналуана и дважды в год приносит ему кровавые жертвы. Мать Вария Клазиния, элегантно-худощавая придворная дама с макияжем в резких тонах. Рядом её деверь, влиятельный царедворец (отец Вария, теолог, несколько лет назад умер — теологи долго не живут).
Сведения, собранные о них Парлусом, не обнадёживали: все они жаждут мести, все намерены требовать максимально сурового приговора.