Страница:
В море тоже водилась своя нежить. Несколько раз Бирвоту пришлось, используя колдовство, отгонять странных обитателей водяной бездны. Благодаря охранным чарам, те не могли забраться на палубу, и все же один из матросов погиб.
Это случилось вечером, в сумерках. Внезапно вперёдсмотрящий заметил нечто белое, мелькающее среди волн. Девушка, уцепившаяся за обломок доски! Её плечи прикрывала изорванная сорочка, распущенные волосы намокли, но она все ещё находилась в сознании, даже смогла жалобно крикнуть: “Помогите!”. Трое матросов и Шертон начали торопливо раздеваться. Маг остановил их:
— Подождите! Сначала я проверю, человек это или ловушка.
Шертон и двое матросов постарше вняли совету — они были достаточно опытны, чтобы не пропускать такие предупреждения мимо ушей. А двадцатилетний урсабиец, сбросив башмаки, прыгнул за борт.
Прокричав длинное заклинание, Бирвот швырнул в сторону девушки предмет, похожий на сморщенное яблоко. Матрос в этот момент находился в нескольких футах от неё — и тут произошло превращение: за доску цеплялся разбухший, посиневший труп утопленника. Возможно, парень сумел бы спастись, если бы тотчас же развернулся и поплыл обратно, тем более что маг подскочил к фальшборту, нашаривая что-то за пазухой, а капитан, не придумав ничего получше, взял наизготовку тяжёлый гарпун, — но он оцепенел от ужаса, и упырь-утопленник, выпустив ненужную доску, схватил его и увлёк на дно.
Иногда на горизонте маячили чужие паруса, и Бирвот принимался колдовать, чтобы избежать встречи. Однажды за ними от полудня до наступления темноты плыла пиратская вёсельная ладья — маг в течение всего этого времени сидел на корме, скрестив ноги и закрыв глаза, то что-то шепча, то замолкая. Лишь поздно вечером он встал, пошатываясь от усталости, и, опираясь на руку Шертона, потащился в каюту.
— У пиратов тоже есть маг, — объяснил он позже. — Мы с ним… соревновались.
— А почему они не напали? — спросил Лаймо.
— Их маг понял, что я сильнее.
Роми путешествие нравилось. Пусть Рыжее море под многослойным облачным куполом непохоже на то, возле которого она выросла, — зеленое, сияющее на солнце, с белыми скалистыми островками на фоне сиреневого неба, — она чувствовала себя здесь, как дома. Каждый день они с Лаймо под руководством Арса тренировались на палубе; это отнимало много времени и сил, скучать было некогда.
Её больше не соблазняла перспектива остаться навсегда в Облачном мире. Здесь она может стать чьей-нибудь женой, куртизанкой, прислугой, монахиней… Выбор невелик. Это совсем не то, что Роми хотела бы получить от жизни. Когда Арс предложил ей странствовать вместе с ним, продолжая ученичество, она готова была прыгать от радости. Разумеется, она согласилась!
Лаймо потерял счёт дням — его врождённая пунктуальность в кои-то веки подвела его. Он не мог бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как машина Департамента Налогов и Сборов угодила в мир-ловушку, а спросить стеснялся: государственный чиновник, рассчитывающий на карьеру, должен сам помнить о таких вещах! Впрочем, чиновник ли он теперь? Может, пока он отсутствовал, его уволили? А машину списали… Не так уж ему и хотелось возвращаться в опостылевший Департамент, но ведь больше податься некуда.
Тренировался он без такой увлечённости, как Роми, зато педантично и добросовестно. Иногда у него начинала побаливать рука, побывавшая в пасти у Драгохранителя, однако через некоторое время это проходило.
В часы отдыха Лаймо торчал возле борта, пытаясь рассмотреть берег — но что там увидишь, земля пряталась за горизонтом. Чужие города, странные пейзажи, незнакомые обычаи, девушки… Несмотря на интенсивные тренировки, не мечтать о девушках Лаймо не мог. А рядом была только Роми. Пусть он давно уже признал, что она не преступница, и выглядела она теперь намного привлекательней, чем в тот день, когда они сцепились в машине (какая она была отощавшая, злая, оборванная — как бездомная одичавшая кошка!), Роми — не та девушка, с которой у него может что-нибудь получиться.
Мать постоянно твердила: “Мы с тобой, Лаймо, люди скромной доли. Не пускай к себе в голову дурь, слишком красивые девушки не для тебя!” Роми была как раз такой, слишком красивой. Избранница Нэрренират с чёрным цветком на запястье. Лаймо видел в ней товарища по учёбе и приятного собеседника, а об иных отношениях даже не помышлял. Доступные для него девушки находились далеко, за горизонтом.
В отличие от своих учеников, Шертон считал дни и знал, сколько прошло времени. Прилизанная волнистая суша красновато-жёлтого оттенка замаячила на горизонте на сто восемьдесят пятый день их пребывания в Облачном мире. В Панадаре вот-вот наступит месяц Серебряной Змеи, первый месяц нового года. Карнавалы, гулянки, праздничная суета… Удобная для возвращения пора.
Шертон рассчитывал заглянуть в Панадар ненадолго: отдать Венцлаву его шкатулку (если удастся найти её в Окрапосе), получить гонорар, высадить Лаймодия и Бирвота — а потом, через междумирье, в Рубетар; Даштасах, Эсипру или Ондаль, там они с Роми смогут успешно скрываться и от Ицналуана, и от ищеек-людей. Лаймо и Бирвот согласились подтвердить, если понадобится, что Романа До-Энселе осталась в Облачном мире. Все предусмотрено.
Общаясь с Роми, Шертон не выходил из роли учителя. Он не забыл, как она шарахалась от него в Панадаре, в начале их знакомства. В одиночку ей не выжить. Сейчас она полностью от него зависит и наверняка это понимает. Шертон не хотел пользоваться сложившейся ситуацией. Лет двадцать назад он бы, скорее всего, поступил иначе… Но он давно уже научился держать в узде свои страсти. Пусть девчонка сначала твёрдо встанет на ноги, а уж потом решает, чтобы ей не пришлось ни о чем пожалеть.
Бирвот в течение всего плавания перечитывал древние книги и обдумывал способ перехода. Ему не терпелось увидеть другие миры, но он никак не мог с достаточной ясностью представить, на что это будет похоже.
“Солнце”, “луны”, “звезды” — ослепительно-яркие источники света в небе. На солнце нельзя долго смотреть, могут заболеть глаза, настолько нестерпимо оно сияет. Бирвот никогда не видел ничего подобного и потому не мог создать умственную картинку, которая бы его удовлетворила. А небо там не похоже ни на серый кисель, ни на растрёпанную вату, ни на свалявшуюся шерсть белых овец. Роми однажды сказала, что его можно сравнить с полотнищем блестящей сиреневой ткани, туго натянутой, без единой морщинки. Взяв этот образ за основу, Бирвот сумел представить задрапированный такой тканью сводчатый потолок огромного зала, но не настоящее небо.
Он принял к сведению, что Панадар — мир не менее жестокий, чем его родина, и не строил иллюзий, и все же мысль о том, что его, мага, будут принимать как представителя уважаемой профессии, согревала сердце.
Амиса, портовый город, вытянулась вдоль побережья рядами уродливых кубических построек из обожжённого темно-жёлтого кирпича. В стороне зноя, под низко нависающими облаками, простиралась каменистая пустошь. Иногда встречались оранжевые или светло-коричневые деревья в виде ощетинившихся колючками арок; нанятому в Амисе проводнику-вознице они не нравились, и он старался держаться от них подальше, но не объяснял, в чем дело. В ложбинах, на дне которых застоялась вода, лепились друг к другу шарообразные растения, издающие резкий неприятный запах. Они напоминали кочаны капусты с толстыми, набухшими влагой губчатыми листьями.
Изредка попадались горячие озера. Над ними плавали облака пара, вода бурлила и пузырилась, а под поверхностью скользили, закладывая крутые виражи, смутные тёмные тела.
— Разве кто-то может жить в кипятке? — присмотревшись, удивился Лаймо.
— Неизвестно, кто это, — отозвался Бирвот, — создания вроде нас или нежить, но приближаться к ним не стоит. Эй, держи левее!
Возница охотно подчинился. Благодаря сглаживающему путь магическому порошку подвода шла по каменистому бездорожью, как по ровному тракту. Был здесь и настоящий тракт, в десятке миль правее их маршрута, но после расспросов в городе Шертон и Бирвот решили туда не лезть.
Во-первых, он проходит через владения пиратского князя, которому Амиса платит дань. Во-вторых, ещё дальше к зною находится Мелаф, где выращивают на плантациях знаменитое дурманное снадобье — золотую пыльцу. Мелафецы сбывают её князю, а тот перепродаёт заморским купцам, но иные купцы шлют своих посыльных в Мелаф за дорогостоящим снадобьем в обход пиратов — ненужного, с их точки зрения, промежуточного звена. Князь с этим мириться не желает и вылавливает курьеров, поэтому на тракте всегда неспокойно.
Они двинулись по прямой, минуя тракт.
Врата выросли из-за горизонта внезапно: беспорядочная россыпь толстых тёмных колонн, с лёгким наклоном торчащих из земли вокруг небольшой пустой площадки. Недаром маг говорил, что это место, описанное в древних книгах, ни с каким другим не спутаешь.
С помощью отними-тяжести машину сняли с подводы и перенесли на площадку. Бирвот велел вознице отъехать к скале в сотне ярдов от скопления колонн и ждать там. Когда наниматели исчезнут, он может взять себе гувлов и подводу и возвращаться в город. Напоследок маг пригрозил: “Если сбежишь раньше, я тебя в дерево превращу!”
В кабине было три кресла. То, что предназначалось для пилота, занял Шертон. Во второе втиснулись Лаймо и Роми — оба достаточно худощавы, чтобы поместиться вдвоём. Третье оставили для Бирвота, который ходил вокруг машины, посыпая сухую красновато-жёлтую землю ещё одной разновидностью магического порошка и произнося заклинания.
Рассыпанный им порошок скручивался в небольшие, по колено человеку, чёрные смерчики, те хороводом двигались вокруг машины, все быстрее и быстрее. Поднимался холодный ветер. Налетая порывами, он трепал одежду и волосы мага, проникал в кабину.
Бирвот забрался внутрь:
— Я сделал все, что нужно. Врата раскрываются.
Он сел и застегнул страховочные ремни. Заперев дверцу, Шертон тоже пристегнулся.
Смерчики выросли выше колонн, они скользили все стремительней, сливаясь в один громадный смерч. Машина начала подниматься, её раскачивало, трясло, швыряло из стороны в сторону. За перегородкой, в грузовом отсеке, что-то каталось по полу и бренчало.
Опоясанная колоннами опустевшая площадка ушла вниз — и в следующий миг исчезла. Теперь машину тащило сквозь серо-бело-чёрный туннель с вращающимися стенками. Шертон не сводил глаз с приборной панели, все ещё мёртвой… и вдруг на ней огоньками замигали кристаллы: два раза правый белый — рубин в центре — ещё раз правый белый — опять рубин в центре. Видимо, это и есть комбинация, соответствующая Облачному миру, та самая, которую Роми отстучала многострадальным затылком Лаймодия. На всякий случай стоит запомнить.
Туннель выплюнул машину в клубящееся темно-золотое ничто, и болтанка прекратилась. Все кристаллы на пульте приглушённо мерцали, кабину заливал мягкий ровный свет — это разом вспыхнули прикреплённые к потолку магические лампы.
— Получилось! — Услыхал Шертон восторженный шепот. Роми или Лаймо — он не разобрал, чей именно.
Побледневший Бирвот, наклонившись вперёд, насколько позволяли ремни, всматривался в пустоту за лобовым иллюминатором.
— Что это?
— Мы называем это междумирьем.
Глава 12
Это случилось вечером, в сумерках. Внезапно вперёдсмотрящий заметил нечто белое, мелькающее среди волн. Девушка, уцепившаяся за обломок доски! Её плечи прикрывала изорванная сорочка, распущенные волосы намокли, но она все ещё находилась в сознании, даже смогла жалобно крикнуть: “Помогите!”. Трое матросов и Шертон начали торопливо раздеваться. Маг остановил их:
— Подождите! Сначала я проверю, человек это или ловушка.
Шертон и двое матросов постарше вняли совету — они были достаточно опытны, чтобы не пропускать такие предупреждения мимо ушей. А двадцатилетний урсабиец, сбросив башмаки, прыгнул за борт.
Прокричав длинное заклинание, Бирвот швырнул в сторону девушки предмет, похожий на сморщенное яблоко. Матрос в этот момент находился в нескольких футах от неё — и тут произошло превращение: за доску цеплялся разбухший, посиневший труп утопленника. Возможно, парень сумел бы спастись, если бы тотчас же развернулся и поплыл обратно, тем более что маг подскочил к фальшборту, нашаривая что-то за пазухой, а капитан, не придумав ничего получше, взял наизготовку тяжёлый гарпун, — но он оцепенел от ужаса, и упырь-утопленник, выпустив ненужную доску, схватил его и увлёк на дно.
Иногда на горизонте маячили чужие паруса, и Бирвот принимался колдовать, чтобы избежать встречи. Однажды за ними от полудня до наступления темноты плыла пиратская вёсельная ладья — маг в течение всего этого времени сидел на корме, скрестив ноги и закрыв глаза, то что-то шепча, то замолкая. Лишь поздно вечером он встал, пошатываясь от усталости, и, опираясь на руку Шертона, потащился в каюту.
— У пиратов тоже есть маг, — объяснил он позже. — Мы с ним… соревновались.
— А почему они не напали? — спросил Лаймо.
— Их маг понял, что я сильнее.
Роми путешествие нравилось. Пусть Рыжее море под многослойным облачным куполом непохоже на то, возле которого она выросла, — зеленое, сияющее на солнце, с белыми скалистыми островками на фоне сиреневого неба, — она чувствовала себя здесь, как дома. Каждый день они с Лаймо под руководством Арса тренировались на палубе; это отнимало много времени и сил, скучать было некогда.
Её больше не соблазняла перспектива остаться навсегда в Облачном мире. Здесь она может стать чьей-нибудь женой, куртизанкой, прислугой, монахиней… Выбор невелик. Это совсем не то, что Роми хотела бы получить от жизни. Когда Арс предложил ей странствовать вместе с ним, продолжая ученичество, она готова была прыгать от радости. Разумеется, она согласилась!
Лаймо потерял счёт дням — его врождённая пунктуальность в кои-то веки подвела его. Он не мог бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как машина Департамента Налогов и Сборов угодила в мир-ловушку, а спросить стеснялся: государственный чиновник, рассчитывающий на карьеру, должен сам помнить о таких вещах! Впрочем, чиновник ли он теперь? Может, пока он отсутствовал, его уволили? А машину списали… Не так уж ему и хотелось возвращаться в опостылевший Департамент, но ведь больше податься некуда.
Тренировался он без такой увлечённости, как Роми, зато педантично и добросовестно. Иногда у него начинала побаливать рука, побывавшая в пасти у Драгохранителя, однако через некоторое время это проходило.
В часы отдыха Лаймо торчал возле борта, пытаясь рассмотреть берег — но что там увидишь, земля пряталась за горизонтом. Чужие города, странные пейзажи, незнакомые обычаи, девушки… Несмотря на интенсивные тренировки, не мечтать о девушках Лаймо не мог. А рядом была только Роми. Пусть он давно уже признал, что она не преступница, и выглядела она теперь намного привлекательней, чем в тот день, когда они сцепились в машине (какая она была отощавшая, злая, оборванная — как бездомная одичавшая кошка!), Роми — не та девушка, с которой у него может что-нибудь получиться.
Мать постоянно твердила: “Мы с тобой, Лаймо, люди скромной доли. Не пускай к себе в голову дурь, слишком красивые девушки не для тебя!” Роми была как раз такой, слишком красивой. Избранница Нэрренират с чёрным цветком на запястье. Лаймо видел в ней товарища по учёбе и приятного собеседника, а об иных отношениях даже не помышлял. Доступные для него девушки находились далеко, за горизонтом.
В отличие от своих учеников, Шертон считал дни и знал, сколько прошло времени. Прилизанная волнистая суша красновато-жёлтого оттенка замаячила на горизонте на сто восемьдесят пятый день их пребывания в Облачном мире. В Панадаре вот-вот наступит месяц Серебряной Змеи, первый месяц нового года. Карнавалы, гулянки, праздничная суета… Удобная для возвращения пора.
Шертон рассчитывал заглянуть в Панадар ненадолго: отдать Венцлаву его шкатулку (если удастся найти её в Окрапосе), получить гонорар, высадить Лаймодия и Бирвота — а потом, через междумирье, в Рубетар; Даштасах, Эсипру или Ондаль, там они с Роми смогут успешно скрываться и от Ицналуана, и от ищеек-людей. Лаймо и Бирвот согласились подтвердить, если понадобится, что Романа До-Энселе осталась в Облачном мире. Все предусмотрено.
Общаясь с Роми, Шертон не выходил из роли учителя. Он не забыл, как она шарахалась от него в Панадаре, в начале их знакомства. В одиночку ей не выжить. Сейчас она полностью от него зависит и наверняка это понимает. Шертон не хотел пользоваться сложившейся ситуацией. Лет двадцать назад он бы, скорее всего, поступил иначе… Но он давно уже научился держать в узде свои страсти. Пусть девчонка сначала твёрдо встанет на ноги, а уж потом решает, чтобы ей не пришлось ни о чем пожалеть.
Бирвот в течение всего плавания перечитывал древние книги и обдумывал способ перехода. Ему не терпелось увидеть другие миры, но он никак не мог с достаточной ясностью представить, на что это будет похоже.
“Солнце”, “луны”, “звезды” — ослепительно-яркие источники света в небе. На солнце нельзя долго смотреть, могут заболеть глаза, настолько нестерпимо оно сияет. Бирвот никогда не видел ничего подобного и потому не мог создать умственную картинку, которая бы его удовлетворила. А небо там не похоже ни на серый кисель, ни на растрёпанную вату, ни на свалявшуюся шерсть белых овец. Роми однажды сказала, что его можно сравнить с полотнищем блестящей сиреневой ткани, туго натянутой, без единой морщинки. Взяв этот образ за основу, Бирвот сумел представить задрапированный такой тканью сводчатый потолок огромного зала, но не настоящее небо.
Он принял к сведению, что Панадар — мир не менее жестокий, чем его родина, и не строил иллюзий, и все же мысль о том, что его, мага, будут принимать как представителя уважаемой профессии, согревала сердце.
Амиса, портовый город, вытянулась вдоль побережья рядами уродливых кубических построек из обожжённого темно-жёлтого кирпича. В стороне зноя, под низко нависающими облаками, простиралась каменистая пустошь. Иногда встречались оранжевые или светло-коричневые деревья в виде ощетинившихся колючками арок; нанятому в Амисе проводнику-вознице они не нравились, и он старался держаться от них подальше, но не объяснял, в чем дело. В ложбинах, на дне которых застоялась вода, лепились друг к другу шарообразные растения, издающие резкий неприятный запах. Они напоминали кочаны капусты с толстыми, набухшими влагой губчатыми листьями.
Изредка попадались горячие озера. Над ними плавали облака пара, вода бурлила и пузырилась, а под поверхностью скользили, закладывая крутые виражи, смутные тёмные тела.
— Разве кто-то может жить в кипятке? — присмотревшись, удивился Лаймо.
— Неизвестно, кто это, — отозвался Бирвот, — создания вроде нас или нежить, но приближаться к ним не стоит. Эй, держи левее!
Возница охотно подчинился. Благодаря сглаживающему путь магическому порошку подвода шла по каменистому бездорожью, как по ровному тракту. Был здесь и настоящий тракт, в десятке миль правее их маршрута, но после расспросов в городе Шертон и Бирвот решили туда не лезть.
Во-первых, он проходит через владения пиратского князя, которому Амиса платит дань. Во-вторых, ещё дальше к зною находится Мелаф, где выращивают на плантациях знаменитое дурманное снадобье — золотую пыльцу. Мелафецы сбывают её князю, а тот перепродаёт заморским купцам, но иные купцы шлют своих посыльных в Мелаф за дорогостоящим снадобьем в обход пиратов — ненужного, с их точки зрения, промежуточного звена. Князь с этим мириться не желает и вылавливает курьеров, поэтому на тракте всегда неспокойно.
Они двинулись по прямой, минуя тракт.
Врата выросли из-за горизонта внезапно: беспорядочная россыпь толстых тёмных колонн, с лёгким наклоном торчащих из земли вокруг небольшой пустой площадки. Недаром маг говорил, что это место, описанное в древних книгах, ни с каким другим не спутаешь.
С помощью отними-тяжести машину сняли с подводы и перенесли на площадку. Бирвот велел вознице отъехать к скале в сотне ярдов от скопления колонн и ждать там. Когда наниматели исчезнут, он может взять себе гувлов и подводу и возвращаться в город. Напоследок маг пригрозил: “Если сбежишь раньше, я тебя в дерево превращу!”
В кабине было три кресла. То, что предназначалось для пилота, занял Шертон. Во второе втиснулись Лаймо и Роми — оба достаточно худощавы, чтобы поместиться вдвоём. Третье оставили для Бирвота, который ходил вокруг машины, посыпая сухую красновато-жёлтую землю ещё одной разновидностью магического порошка и произнося заклинания.
Рассыпанный им порошок скручивался в небольшие, по колено человеку, чёрные смерчики, те хороводом двигались вокруг машины, все быстрее и быстрее. Поднимался холодный ветер. Налетая порывами, он трепал одежду и волосы мага, проникал в кабину.
Бирвот забрался внутрь:
— Я сделал все, что нужно. Врата раскрываются.
Он сел и застегнул страховочные ремни. Заперев дверцу, Шертон тоже пристегнулся.
Смерчики выросли выше колонн, они скользили все стремительней, сливаясь в один громадный смерч. Машина начала подниматься, её раскачивало, трясло, швыряло из стороны в сторону. За перегородкой, в грузовом отсеке, что-то каталось по полу и бренчало.
Опоясанная колоннами опустевшая площадка ушла вниз — и в следующий миг исчезла. Теперь машину тащило сквозь серо-бело-чёрный туннель с вращающимися стенками. Шертон не сводил глаз с приборной панели, все ещё мёртвой… и вдруг на ней огоньками замигали кристаллы: два раза правый белый — рубин в центре — ещё раз правый белый — опять рубин в центре. Видимо, это и есть комбинация, соответствующая Облачному миру, та самая, которую Роми отстучала многострадальным затылком Лаймодия. На всякий случай стоит запомнить.
Туннель выплюнул машину в клубящееся темно-золотое ничто, и болтанка прекратилась. Все кристаллы на пульте приглушённо мерцали, кабину заливал мягкий ровный свет — это разом вспыхнули прикреплённые к потолку магические лампы.
— Получилось! — Услыхал Шертон восторженный шепот. Роми или Лаймо — он не разобрал, чей именно.
Побледневший Бирвот, наклонившись вперёд, насколько позволяли ремни, всматривался в пустоту за лобовым иллюминатором.
— Что это?
— Мы называем это междумирьем.
Глава 12
Над Обетованной равниной несколько часов кряду бушевала обычная для Окрапоса пылевая буря. Под вечер она стихла, и маленькое тускло-красное солнце злобно уставилось на пустынный ландшафт, на припорошенные коричневой пылью руины какого-то древнего сооружения из шероховатых каменных блоков, на паломников с замотанными лицами (отряхнув и навьючив на длинноногих мохнатых животных свои палатки, они медлительными вереницами тянулись к этому сооружению), на грибную рощу возле сморщенного, грязно-мыльного озера, на кучу валунов, среди которых пряталась панадарская машина.
Куда делась информационная шкатулка профессора Ламсеария, Шертон выяснил ещё вчера, переодевшись кочевником и потолкавшись среди народа на рынке в Жафе, здешнем торговом центре. Постоянного населения в Жафе не было: одни его обитатели снимались и уходили, другие приходили, непрерывная текучка. В то же время там постоянно можно было застать не меньше дюжины племён, больших и малых, и некоторое количество кочевников-одиночек. Выглядел Жаф, как палаточный городок, неровными концентрическими кругами окружающий рынок.
Там Шертон узнал, что накануне последнего солнцеворота в храме на Обетованной равнине появилась новая святыня: дарованная Верховным Богом говорящая шкатулка, которая изрекает неслыханные доселе тайные истины. Сии истины слишком сложны, чтобы их могли впитать умы непосвящённых, но жрецы в своих проповедях растолковывают паломникам, какой сокровенный смысл вложил Господь в то или иное поучение.
Видимо, шкатулка содержит материалы научных исследований, которыми занимался профессор, предположил Шертон. Придётся забрать её из храма и вернуть законному владельцу. Либо скопировать содержимое. Он колебался и в конце концов решил, что разберётся на месте.
Когда на западном небосклоне проступили алые полосы, Шертон и маг, оба в бурнусах, одетые как паломники, направились к развалинам.
Покинув Облачный мир, Бирвот в полной мере сохранил свои магические способности. Более того, примерно половина его амулетов, снадобий и приспособлений по-прежнему работала. Пока Шертон собирал информацию, он экспериментировал и остался весьма доволен. Ничего не утрачено, впереди множество привлекательных перспектив! Разве что солнце создавало для него проблемы: оно казалось Бирвоту непереносимо слепящим (в то время как панадарцы находили его тусклым, еле-еле теплящимся, как неудавшаяся лампа). Маг постоянно щурился, его глаза покраснели и слезились, и Шертон с тревогой думал о том, каково ему придётся в Панадаре.
Лаймо смотрел вслед уходящим, засунув руки в карманы форменной суконной куртки налогового чиновника. На всякий случай он переоделся в официальный костюм, вариант для местности с прохладным климатом, однако в окрапосском филиале Статистического подразделения Департамента Налогов и Сборов так и не побывал. Арс не пустил, да и сам он туда не рвался. “Когда будешь объясняться с начальством, вали все на меня”, — сказал Шертон и вручил ему туго набитый мешочек с золотыми скерами в качестве компенсации за возможные мытарства. Лаймо смутился, но деньги взял.
Вид коричневой равнины с далёким полуразрушенным зданием на фоне темно-красного заката и устало бредущими группами паломников наводил на него печаль. Отчего-то защемило сердце, и он отвернулся к роще. Десятифутовой высоты грибы с бледными шляпками, измочаленными ветром; их ножки густо облеплены мелкими грибами разнообразных форм и оттенков. За ними проглядывало вспененное в результате какого-то природного либо магического фокуса озеро.
Около машины сидела на валуне Роми в потёртой кожаной куртке, купленной ещё в Суаме. Под рукавами тускло поблёскивал металл: широкие, от запястья до середины предплечья, браслеты панадарской ковки, которые Шертон купил для неё в Жафе. Умеючи, такой штукой можно и клинок отбить, и ногу противнику сломать. И Знака не видно.
Лаймо не знал, куда они с Шертоном собираются отправиться после Панадара. Зато видел, что Роми по уши влюблена в Арса, и трепетно-нежное отношение Арса к ней тоже не ускользнуло от его внимания. Он умел подмечать детали и делать выводы, а после того, как его чуть не съела великая богиня, наконец-то усвоил, что говорить о своих выводах вслух не всегда полезно. Поэтому Лаймо пожелал им счастья молча.
Отбросив со лба прядь белых волос, Роми улыбнулась:
— Хорошо тебе, завтра будешь дома… Я бы тоже хотела домой, но теперь уже никогда не получится.
— Зато много других миров увидишь, а я, наверно, так до конца и останусь в Нижнем Городе. — Он вздохнул. — Буду в этом Департаменте маяться…
— Тебе не нравится твоя работа?
— Ну… там неинтересно. И никому не нужно то, что я могу. Я способный аналитик, я не хвастаюсь, а меня посадили перебирать бумажки. Скучно. И платят мало.
— А почему ты не пойдёшь управляющим в какую-нибудь частную компанию?
— Кто меня туда возьмёт? — Лаймо уныло пожал плечами. — Рекомендации нужны… У меня нет знакомых, которые бы их дали.
— Если б я не влипла, я бы порекомендовала тебя в торговый дом До-Энселе. Может, и сработало бы… Но сейчас моя рекомендация — это улика. Прости, что я тебе тогда голову разбила…
— Ну, я ведь сам начал… — Он присел на другой валун, сцепил худые пальцы с обгрызенными ногтями и отбитыми в ходе долгих тренировок костяшками. — Хотел арестовать… Я же не знал тогда, какая ты на самом деле. Кстати, я даже о награде за поимку не думал, только арестовать — и все! Словно какое-то помрачение… Действительно, похоже на заклятье, но я — то помню, что никто на меня заклятья не накладывал. Не могло же оно само собой ко мне прицепиться!
Тупо заныла рука, раздроблённая челюстями Драгохранителя и потом исцелённая. Лаймо потёр её и слегка поморщился.
— Арс сказал, мы сядем на базе контрабандистов в квартале Стеклянных Куполов, у него там контакты. Знаешь это место?
— Знаю. — Он оживился. — Там очень красивая иллюминация по праздникам. Ты ни разу там не была?
— Нет.
— Завтра увидишь! Каждый купол светится своим цветом, на деревьях фонарики развешаны, в окнах лавок всякие украшения… Там живёт мамина подруга, мы по праздникам всегда ходили к ней в гости.
— А горячий шоколад там продают?
— Сколько угодно. Там полно кондитерских.
Роми попыталась представить разноцветные стеклянные купола, толпы гуляющих, новогоднюю суету… И в небе плывут две серебряные луны, Омах и Сийис. В последний раз она увидит Панадар веселящимся, в праздничных блёстках — и таким он останется с ней на всю жизнь.
Под источенными временем каменными сводами колыхались тени, металось многоголосое эхо. Сквозь трещины заглядывало внутрь чернильно-чёрное ночное небо.
Зал озаряли факелы. Магический источник света был только один — панадарская лампа в виде звезды, прикреплённая к стене над высеченным из камня алтарём. Место около алтаря пустовало, жрец-проповедник ещё не появился. Паломники в тёмных бурнусах и плащах, их набилось в зал не меньше тысячи, терпеливо ожидали чуда.
Шертон и Бирвот стояли в толпе, неотличимые от остальных. Оба молчали: разговор выдал бы чужаков.
Из неосвещённого проёма сбоку вышел жрец с выкрашенным алой краской лицом. Паломники, издав восторженный вопль, пали ниц, лазутчикам пришлось последовать их примеру. Осторожно приподняв голову, Шертон заметил, что шкатулка возникла на алтаре внезапно, словно выскочила из каменной плоскости. Механика. Или магия? Одновременно со всеми он поднялся на ноги.
Благословив паломников, жрец-проповедник провозгласил:
— Отворите свои уши, дети Божий! Ибо приобщитесь вы сейчас к Его мудрости, узнаете новое о деяниях Его! Бог даёт и Бог берет! Внимайте!
Он на мгновение наклонился над шкатулкой, и та заговорила хорошо знакомым Шертону голосом ректора Императорского университета:
— Шестой день месяца Стрелы. Керлоний, этот негодяй из Высшей Палаты, пальцем не шевельнул, чтобы пробить новый закон о торговой надбавке на манглазийскую шерсть, а ведь все у нас было обговорено, и я обещал Вазениусу, что закон пройдёт! Подвёл Керлоний… Итак, чтобы не забыть: завалить на вступительных отпрыска Керлония, а Вазениусу придётся вернуть те эсиприанские статуэтки… Да, и завтра же попробовать новый порошок для освежения памяти. А, вот ещё: жену Зуптана из умеренного крыла Палаты видели на балконе голой. Не забыть бы послать к его дворцу смышлёного раба с запоминающим зеркалом. Авось ещё покажется, пригодится потом против Зуптана. Ох, тяжела ты, жизнь… Конец записи.
Шкатулка умолкла. В зале царила мёртвая благоговейная тишина. А Шертон смотрел на жреца с невольным уважением: надо же, каков мастер, сумел взломать магический пароль!
— Что хотел сказать этим Господь наш? — сверкая глазами, вопросил жрец. — Профаны подумают, что в Его послании речь идёт о мелочном и суетном, потому и нуждаются речи сии в посвящённых толкователях! Ибо манглазийская шерсть — это благодать, и пробьёт она сердца наши, как стрела пробивает натянутое полотно. А кто встанет на пути благодати, того завалит Господь каменьями своего гнева, и не только его самого, но и отпрысков его недостойных до десятого колена! И это есть Божий закон. А новый порошок для освежения памяти суть преклонение и послушание! Чьи уши открыты, тот и помнит. Возвращает Господь праведнику Вазениусу его эсиприанские статуэтки, и так любому щедрому за его щедрость воздастся сторицей. А голая жена — это бесчинство, и всегда она против мужа своего и рода, потому надлежит бесстыдно оголившуюся на людях жену оставить на равнине одну без воды и пищи. Тяжкое бремя наша жизнь — вот заповедь Господа. Внемлите же Его безмерной мудрости!
Стискивая зубы, чтобы не расхохотаться, Шертон оглядывал храм, запоминал местоположение колонн, проёмов, алтаря, двух малых алтарей справа и слева… Между тем жрец, проявив редкостную даже для жреца находчивость, закончил истолковывать запись профессора Ламсеария от шестого дня месяца Стрелы, и начались хоровые песнопения.
— Что за дар принёс Господу нашему Матиций из Высшей Палаты? — вопрошал другой священнослужитель, безбородый, с богатым мелодичным тенором (скорее всего, кастрат). И сам же отвечал: — Средство от спины и средство для живота, и ещё лампаду-цветок, испускающую золотой свет, коя открывается и закрывается…
— От спины и от живота… золотой свет… открывается и закрывается, открывается и закрывается… — нестройным хором подхватили паломники.
— А что даровал за это Господь наш Матицию? Дочку его Миэйлу протащил на вступительных, хоть она и дурёха…
— Протащил, хоть она и дурёха… — воодушевлённо вторил хор.
— Трудно человеку войти в рай, дети Божий! — прокомментировал это жрец-проповедник. — Однако безгрешных Господь наш собственноручно туда протаскивает, а грешных ещё на подступах к раю заваливает каменьями своего гнева. Будьте же послушными детьми Господа и не забудьте сделать приношение храму! Не скупитесь перед лицом Бога!
Прислужник с глиняной чашей начал обходить паломников. Когда подошла их очередь, Шертон и Бирвот тоже бросили туда по горсти грубо отчеканенных окрапосских медяков. После прощального благословения они вместе с толпой вышли в темноту, на продуваемую ветром равнину.
“Надо поскорее изъять шкатулку, — подумал Шертон, — а то местные жрецы состряпают на этом материале феноменально уродливое вероучение!”
На следующий вечер он проник в храм один. Забрался через окно и, миновав несколько сильно разрушенных пыльных коридоров, оказался на пороге задрапированного коврами полутёмного помещения, освещённого единственной масляной плошкой. Прямоугольный проем вёл отсюда в зал с алтарём и приглушённо гудящей толпой паломников.
На полу, на подушках, отдыхало шестеро жрецов, в том числе проповедник с алым лицом. Шертон не издавал ни звука, не смотрел на них, не ощущал ни беспокойства, ни нетерпения, ни заинтересованности — ничего, что могло бы выдать его присутствие. Благодаря этому приёму он благополучно миновал ловушки, установленные в заброшенной части здания (скорее всего, жрецы кочевников унаследовали их от древних строителей каменного колосса), — те реагировали на человеческие эмоции, но Шертон двигался к цели, не испытывая эмоций. Заурядный вор не прошёл бы дальше первого коридора.
Жрецы встали, проповедник направился к алтарю. Бесшумно отступив во тьму, Шертон распахнул плащ — на груди у него висело на цепочке запоминающее зеркало. Сохраняя полную бесстрастность, он дождался, когда жрец, особым образом дотронувшись до грубой каменной резьбы, заставил верхнюю плиту сдвинуться, а нижнюю, на которой покоилась шкатулка, занять её место, — и тем же путём покинул руины.
В машине он внимательно просмотрел запечатлённую зеркалом сценку: жрец с лоснящимся от краски лицом, с угловато очерченным горбоносым профилем, трижды касается резьбы в одном и том же месте. Его губы остаются сомкнутыми — значит, слова-ключа нет.
После полуночи Шертон снова посетил храм. Проскользнул, как тень, в опустевший зал; три раза, строго выдерживая интервалы, дотронулся до середины пятого справа каменного завитка — верхняя плита отошла в сторону, шкатулка поднялась из недр алтаря. Шертон сунул её в карман. Вдоль неровной стены, иссечённой трещинами и нишами, добрался до выхода, занавешенного потрёпанным окрапосским ковром. Снаружи по-прежнему бесился ветер — Окрапос не знал, что такое безветренная погода.
Столько хлопот из-за ерунды… Но он обещал, что Венцлав получит назад своё сокровище.
Два часа спустя машина поднялась в воздух. Шертон набрал комбинацию Окрапоса, а потом, когда безлунная, проколотая лучами редких звёзд ночь сменилась неподвижной золотой мглой междумирья, — комбинацию Панадара.
Манящий сиреневый простор, море ярко освещённых крыш внизу. В Панадаре был день.
Шертон снова нырнул в междумирье: разумнее будет совершить посадку в темноте.
Куда делась информационная шкатулка профессора Ламсеария, Шертон выяснил ещё вчера, переодевшись кочевником и потолкавшись среди народа на рынке в Жафе, здешнем торговом центре. Постоянного населения в Жафе не было: одни его обитатели снимались и уходили, другие приходили, непрерывная текучка. В то же время там постоянно можно было застать не меньше дюжины племён, больших и малых, и некоторое количество кочевников-одиночек. Выглядел Жаф, как палаточный городок, неровными концентрическими кругами окружающий рынок.
Там Шертон узнал, что накануне последнего солнцеворота в храме на Обетованной равнине появилась новая святыня: дарованная Верховным Богом говорящая шкатулка, которая изрекает неслыханные доселе тайные истины. Сии истины слишком сложны, чтобы их могли впитать умы непосвящённых, но жрецы в своих проповедях растолковывают паломникам, какой сокровенный смысл вложил Господь в то или иное поучение.
Видимо, шкатулка содержит материалы научных исследований, которыми занимался профессор, предположил Шертон. Придётся забрать её из храма и вернуть законному владельцу. Либо скопировать содержимое. Он колебался и в конце концов решил, что разберётся на месте.
Когда на западном небосклоне проступили алые полосы, Шертон и маг, оба в бурнусах, одетые как паломники, направились к развалинам.
Покинув Облачный мир, Бирвот в полной мере сохранил свои магические способности. Более того, примерно половина его амулетов, снадобий и приспособлений по-прежнему работала. Пока Шертон собирал информацию, он экспериментировал и остался весьма доволен. Ничего не утрачено, впереди множество привлекательных перспектив! Разве что солнце создавало для него проблемы: оно казалось Бирвоту непереносимо слепящим (в то время как панадарцы находили его тусклым, еле-еле теплящимся, как неудавшаяся лампа). Маг постоянно щурился, его глаза покраснели и слезились, и Шертон с тревогой думал о том, каково ему придётся в Панадаре.
Лаймо смотрел вслед уходящим, засунув руки в карманы форменной суконной куртки налогового чиновника. На всякий случай он переоделся в официальный костюм, вариант для местности с прохладным климатом, однако в окрапосском филиале Статистического подразделения Департамента Налогов и Сборов так и не побывал. Арс не пустил, да и сам он туда не рвался. “Когда будешь объясняться с начальством, вали все на меня”, — сказал Шертон и вручил ему туго набитый мешочек с золотыми скерами в качестве компенсации за возможные мытарства. Лаймо смутился, но деньги взял.
Вид коричневой равнины с далёким полуразрушенным зданием на фоне темно-красного заката и устало бредущими группами паломников наводил на него печаль. Отчего-то защемило сердце, и он отвернулся к роще. Десятифутовой высоты грибы с бледными шляпками, измочаленными ветром; их ножки густо облеплены мелкими грибами разнообразных форм и оттенков. За ними проглядывало вспененное в результате какого-то природного либо магического фокуса озеро.
Около машины сидела на валуне Роми в потёртой кожаной куртке, купленной ещё в Суаме. Под рукавами тускло поблёскивал металл: широкие, от запястья до середины предплечья, браслеты панадарской ковки, которые Шертон купил для неё в Жафе. Умеючи, такой штукой можно и клинок отбить, и ногу противнику сломать. И Знака не видно.
Лаймо не знал, куда они с Шертоном собираются отправиться после Панадара. Зато видел, что Роми по уши влюблена в Арса, и трепетно-нежное отношение Арса к ней тоже не ускользнуло от его внимания. Он умел подмечать детали и делать выводы, а после того, как его чуть не съела великая богиня, наконец-то усвоил, что говорить о своих выводах вслух не всегда полезно. Поэтому Лаймо пожелал им счастья молча.
Отбросив со лба прядь белых волос, Роми улыбнулась:
— Хорошо тебе, завтра будешь дома… Я бы тоже хотела домой, но теперь уже никогда не получится.
— Зато много других миров увидишь, а я, наверно, так до конца и останусь в Нижнем Городе. — Он вздохнул. — Буду в этом Департаменте маяться…
— Тебе не нравится твоя работа?
— Ну… там неинтересно. И никому не нужно то, что я могу. Я способный аналитик, я не хвастаюсь, а меня посадили перебирать бумажки. Скучно. И платят мало.
— А почему ты не пойдёшь управляющим в какую-нибудь частную компанию?
— Кто меня туда возьмёт? — Лаймо уныло пожал плечами. — Рекомендации нужны… У меня нет знакомых, которые бы их дали.
— Если б я не влипла, я бы порекомендовала тебя в торговый дом До-Энселе. Может, и сработало бы… Но сейчас моя рекомендация — это улика. Прости, что я тебе тогда голову разбила…
— Ну, я ведь сам начал… — Он присел на другой валун, сцепил худые пальцы с обгрызенными ногтями и отбитыми в ходе долгих тренировок костяшками. — Хотел арестовать… Я же не знал тогда, какая ты на самом деле. Кстати, я даже о награде за поимку не думал, только арестовать — и все! Словно какое-то помрачение… Действительно, похоже на заклятье, но я — то помню, что никто на меня заклятья не накладывал. Не могло же оно само собой ко мне прицепиться!
Тупо заныла рука, раздроблённая челюстями Драгохранителя и потом исцелённая. Лаймо потёр её и слегка поморщился.
— Арс сказал, мы сядем на базе контрабандистов в квартале Стеклянных Куполов, у него там контакты. Знаешь это место?
— Знаю. — Он оживился. — Там очень красивая иллюминация по праздникам. Ты ни разу там не была?
— Нет.
— Завтра увидишь! Каждый купол светится своим цветом, на деревьях фонарики развешаны, в окнах лавок всякие украшения… Там живёт мамина подруга, мы по праздникам всегда ходили к ней в гости.
— А горячий шоколад там продают?
— Сколько угодно. Там полно кондитерских.
Роми попыталась представить разноцветные стеклянные купола, толпы гуляющих, новогоднюю суету… И в небе плывут две серебряные луны, Омах и Сийис. В последний раз она увидит Панадар веселящимся, в праздничных блёстках — и таким он останется с ней на всю жизнь.
Под источенными временем каменными сводами колыхались тени, металось многоголосое эхо. Сквозь трещины заглядывало внутрь чернильно-чёрное ночное небо.
Зал озаряли факелы. Магический источник света был только один — панадарская лампа в виде звезды, прикреплённая к стене над высеченным из камня алтарём. Место около алтаря пустовало, жрец-проповедник ещё не появился. Паломники в тёмных бурнусах и плащах, их набилось в зал не меньше тысячи, терпеливо ожидали чуда.
Шертон и Бирвот стояли в толпе, неотличимые от остальных. Оба молчали: разговор выдал бы чужаков.
Из неосвещённого проёма сбоку вышел жрец с выкрашенным алой краской лицом. Паломники, издав восторженный вопль, пали ниц, лазутчикам пришлось последовать их примеру. Осторожно приподняв голову, Шертон заметил, что шкатулка возникла на алтаре внезапно, словно выскочила из каменной плоскости. Механика. Или магия? Одновременно со всеми он поднялся на ноги.
Благословив паломников, жрец-проповедник провозгласил:
— Отворите свои уши, дети Божий! Ибо приобщитесь вы сейчас к Его мудрости, узнаете новое о деяниях Его! Бог даёт и Бог берет! Внимайте!
Он на мгновение наклонился над шкатулкой, и та заговорила хорошо знакомым Шертону голосом ректора Императорского университета:
— Шестой день месяца Стрелы. Керлоний, этот негодяй из Высшей Палаты, пальцем не шевельнул, чтобы пробить новый закон о торговой надбавке на манглазийскую шерсть, а ведь все у нас было обговорено, и я обещал Вазениусу, что закон пройдёт! Подвёл Керлоний… Итак, чтобы не забыть: завалить на вступительных отпрыска Керлония, а Вазениусу придётся вернуть те эсиприанские статуэтки… Да, и завтра же попробовать новый порошок для освежения памяти. А, вот ещё: жену Зуптана из умеренного крыла Палаты видели на балконе голой. Не забыть бы послать к его дворцу смышлёного раба с запоминающим зеркалом. Авось ещё покажется, пригодится потом против Зуптана. Ох, тяжела ты, жизнь… Конец записи.
Шкатулка умолкла. В зале царила мёртвая благоговейная тишина. А Шертон смотрел на жреца с невольным уважением: надо же, каков мастер, сумел взломать магический пароль!
— Что хотел сказать этим Господь наш? — сверкая глазами, вопросил жрец. — Профаны подумают, что в Его послании речь идёт о мелочном и суетном, потому и нуждаются речи сии в посвящённых толкователях! Ибо манглазийская шерсть — это благодать, и пробьёт она сердца наши, как стрела пробивает натянутое полотно. А кто встанет на пути благодати, того завалит Господь каменьями своего гнева, и не только его самого, но и отпрысков его недостойных до десятого колена! И это есть Божий закон. А новый порошок для освежения памяти суть преклонение и послушание! Чьи уши открыты, тот и помнит. Возвращает Господь праведнику Вазениусу его эсиприанские статуэтки, и так любому щедрому за его щедрость воздастся сторицей. А голая жена — это бесчинство, и всегда она против мужа своего и рода, потому надлежит бесстыдно оголившуюся на людях жену оставить на равнине одну без воды и пищи. Тяжкое бремя наша жизнь — вот заповедь Господа. Внемлите же Его безмерной мудрости!
Стискивая зубы, чтобы не расхохотаться, Шертон оглядывал храм, запоминал местоположение колонн, проёмов, алтаря, двух малых алтарей справа и слева… Между тем жрец, проявив редкостную даже для жреца находчивость, закончил истолковывать запись профессора Ламсеария от шестого дня месяца Стрелы, и начались хоровые песнопения.
— Что за дар принёс Господу нашему Матиций из Высшей Палаты? — вопрошал другой священнослужитель, безбородый, с богатым мелодичным тенором (скорее всего, кастрат). И сам же отвечал: — Средство от спины и средство для живота, и ещё лампаду-цветок, испускающую золотой свет, коя открывается и закрывается…
— От спины и от живота… золотой свет… открывается и закрывается, открывается и закрывается… — нестройным хором подхватили паломники.
— А что даровал за это Господь наш Матицию? Дочку его Миэйлу протащил на вступительных, хоть она и дурёха…
— Протащил, хоть она и дурёха… — воодушевлённо вторил хор.
— Трудно человеку войти в рай, дети Божий! — прокомментировал это жрец-проповедник. — Однако безгрешных Господь наш собственноручно туда протаскивает, а грешных ещё на подступах к раю заваливает каменьями своего гнева. Будьте же послушными детьми Господа и не забудьте сделать приношение храму! Не скупитесь перед лицом Бога!
Прислужник с глиняной чашей начал обходить паломников. Когда подошла их очередь, Шертон и Бирвот тоже бросили туда по горсти грубо отчеканенных окрапосских медяков. После прощального благословения они вместе с толпой вышли в темноту, на продуваемую ветром равнину.
“Надо поскорее изъять шкатулку, — подумал Шертон, — а то местные жрецы состряпают на этом материале феноменально уродливое вероучение!”
На следующий вечер он проник в храм один. Забрался через окно и, миновав несколько сильно разрушенных пыльных коридоров, оказался на пороге задрапированного коврами полутёмного помещения, освещённого единственной масляной плошкой. Прямоугольный проем вёл отсюда в зал с алтарём и приглушённо гудящей толпой паломников.
На полу, на подушках, отдыхало шестеро жрецов, в том числе проповедник с алым лицом. Шертон не издавал ни звука, не смотрел на них, не ощущал ни беспокойства, ни нетерпения, ни заинтересованности — ничего, что могло бы выдать его присутствие. Благодаря этому приёму он благополучно миновал ловушки, установленные в заброшенной части здания (скорее всего, жрецы кочевников унаследовали их от древних строителей каменного колосса), — те реагировали на человеческие эмоции, но Шертон двигался к цели, не испытывая эмоций. Заурядный вор не прошёл бы дальше первого коридора.
Жрецы встали, проповедник направился к алтарю. Бесшумно отступив во тьму, Шертон распахнул плащ — на груди у него висело на цепочке запоминающее зеркало. Сохраняя полную бесстрастность, он дождался, когда жрец, особым образом дотронувшись до грубой каменной резьбы, заставил верхнюю плиту сдвинуться, а нижнюю, на которой покоилась шкатулка, занять её место, — и тем же путём покинул руины.
В машине он внимательно просмотрел запечатлённую зеркалом сценку: жрец с лоснящимся от краски лицом, с угловато очерченным горбоносым профилем, трижды касается резьбы в одном и том же месте. Его губы остаются сомкнутыми — значит, слова-ключа нет.
После полуночи Шертон снова посетил храм. Проскользнул, как тень, в опустевший зал; три раза, строго выдерживая интервалы, дотронулся до середины пятого справа каменного завитка — верхняя плита отошла в сторону, шкатулка поднялась из недр алтаря. Шертон сунул её в карман. Вдоль неровной стены, иссечённой трещинами и нишами, добрался до выхода, занавешенного потрёпанным окрапосским ковром. Снаружи по-прежнему бесился ветер — Окрапос не знал, что такое безветренная погода.
Столько хлопот из-за ерунды… Но он обещал, что Венцлав получит назад своё сокровище.
Два часа спустя машина поднялась в воздух. Шертон набрал комбинацию Окрапоса, а потом, когда безлунная, проколотая лучами редких звёзд ночь сменилась неподвижной золотой мглой междумирья, — комбинацию Панадара.
Манящий сиреневый простор, море ярко освещённых крыш внизу. В Панадаре был день.
Шертон снова нырнул в междумирье: разумнее будет совершить посадку в темноте.