Страница:
— Теперь без промедления давай! Но тихо! Дон с первых минут взял на себя управу. Он старший по годам, по рождению, полуседой уже, а все княжич. Ему не прекословили. Теперь спасение только в сноровке общей, в слаженности единой. ~
— Отворяй двери! Первым делом братьям! Мечи, ножи, копья — каждому оружие. А ты, Хотт, и ты, Оврий — наверх! К ходу! Кто сунется, режь втихую, без шума. Ясно?!
Сторукие кивнули молча. Еще бы им не было ясно. Исчезли во мраке словно тени навьи.
Сам Дон уже бьи в доспехах, шеломе Скарга. Но щита не взял. Один булатный меч в руке, второй за ремнем широким — теперь его запросто не возьмешь.
Княжичи выныривали из камор тихо, без слов лишних и расспросов. Каждый в первую очередь тянул руку за оружием. Один Аид лежал безвольно, то ли спал, то ли хотел остаться в нетемной темнице навсегда.
— Прохн, — позвал Дон. — Ты крепкий малый, бери его на плечо. Нельзя оставлять тут на смерть!
Прохн, невысокий, но широкоплечий и с руками-бревнами, кивнул покорно, только в глазах зеленоватых мелькнул огонек обиды. Издали, с девичьей стороны донесся слабый испуганный плач. Но тут же затих.
— Донушка, братик, все готовы! — пропела еле слышно Яра.
— А бабка твоя? — усмехнулся тот.
— Бабка в каморе! Она будет тихо сидеть! — Яра дрожала всем телом, ее било в жарком ознобе. — А где Жив? Пришел он?!
— Всему свое время, — Дон бросил на младшую сестру грозный взгляд, — иди к княжнам, и давайте, потихоньку вперед — кустами, за деревьями, ежели надо, ползком, к проходу за скалы, но не толпиться, чтоб каждая за своим деревом! чтоб как мыши! Яра убежала, растворилась в полутьме. А княжичи уже шли за Доном. По стенам шли, будто призраки, словно тени претов. Долгое заключение сделало их не по годам мудрыми и ловкими.
— Это я, Дон!
Хотт вынырнул из-за кустов. Пригнулся.
— Двоих мы придушили… так получилось. Проход свободен. Можно…
— Нет! — оборвал его Дон. — Ждать! Надо ждать! Оружия мало, совсем мало! Ты вот что… держи ключи, беги отворяй нижние уровни, только тихо! кто заголосит— меч в брюхо, без разговоров! Сколько там воевод и сотников опальных?!
— Полторы сотни наберется… без старых и увечных, восемь десятков, — Хотт запнулся, — но там своя охрана! там другой проход!
— Оврия возьми. И княжичей… — Дон махнул рукой Свенду и Талану, — Давай, сторукий, семь бед один ответ! теперь нету назад пути! а малым числом не пробьемся! Давай!!!
Хотт убежал.
Кто-то дернул Дона за руку.
— Это я, сестра Яра! Где Жив? Почему ты молчишь?!
Дон прижал к себе хрупкое трясущееся тело. Успокоил.
— Не бойся. Жив не подведет!
— Эй, Зива, иди сюда! — донеслось из-за тяжелой дубовой двери, окованной узорчатой бронзой.
Жив приник ухом к крохотному слуховому отверстию, не ослышался ли? Прежде Великий князь не звал его в свои покои опочивальные.
— Ты что, не слышишь меня?! — прозвучало громче.
Жив отворил дверь. Вошел.
Не такой прежде он представлял себе княжью опочивальню. Постель под навесом высоким была в самом углу, неприметная в этом помещении. Зато посреди него стоял огромный, бескрайний стол на крепких резных под львиные лапы ногах. И был он весь завален дощечками письменными, свитками папирусов, кожами расправленными, еще чем-то наваленным в видимом беспорядке.
Великий князь стоял, опершись о стол обеими руками. Но глядел он на вошедшего, добродушно и весело глядел. В ударе был князь-батюшка, и не от вина вовсе, не от медов.
— А ну, подойди ближе, Зива! — приказал он. Жив подошел, не спуская глаз с повелителя.
— Да ты не на меня гляди, а сюда вот! Большущая карта-чертеж, на которую пошли, наверное, три бычьих тонко выделанных шкуры, лежала под руками Крона. И были на ней рукой мастера-искусника вырисованы в сочных красках и горы, и реки, и леса с полянами и перелесками, и моря, и пустыни… весь мир. У Жива с непривычки голова закружилась — хотел все сразу вместить в нее, да не смог, велик свет Божий, непомерно велик даже на карте.
— Вот здесь мы с тобой, страж верный! — Тонкий палец князя уперся в гору посреди хребта длинного. — Здесь Олимп, град стольный Русии. А вот… — рука князя перелетела через пол-моря синего, — твоя Кре-та-остров.
— Скрытень, — поправил Жив невольно.
— Молодец, Зива, — похвалил Крон, — ты скоро по-русски лучше меня говорить будешь. — И уставился искоса, повернув голову от карты на стража, уставился испытующе, пристально. И смотрел долго, молчал, не кривил губ тонких, не хмурился, а будто просто понять хотел. — Ох, непохож ты, Зива, на горяка, непохож! Ни один горяк чертежа большого не уразумеет. А ты, вижу, все в толк берешь! — Князь улыбнулся добродушно, добавил: — Быть тебе воеводой, ближним боярином… Как, служивый, потянешь?!
— Твоя воля, — ответил Жив. И тесно ему в просторной опочивальне сделалось, воздуха не хватало. Не выдержал, опустил глаза.
— Да ты не робей, не смущайся! Князь положил руку ему на плечи, привлек ближе.
— Гляди! — он распростер руку другую, правую, над многими морями-окиянами, над горными цепями бесконечными, лесами и озерами, от одного края выделанной и расцвеченной кожи до другого. — Это все Держава наша. Великая! Славная! Могучая! От прадедов, богами нам данная… породителями нашими. И нет ее больше, нет пространнее, и несчетно люда в ней живет… Разумеешь?
— Разумею, — ответил Жив. Не карта стояла сейчас пред глазами его. А сам мир, в котором немало постранствовал он: бесконечная и привольная река Pa — от моря Срединного до нубийских песков, до гор и водопадов далеких, святые Яровы земли, где дух иной, чистый, где сами предки великие с тобой рядом незримо, столпы граничные, и океан-батюшка, берега, кривые, изрезанные бухточками и заливами… все видел Жив. Но еще больше на чертеже большом было тех мест да стран, которых он не видывал — далеких, на восток от Святой земли и на юг, на север…
— Добрая держава, — продолжил Крон, — одна она такая на свете, другой такой нету! От нее свет во все земли идет, понимаешь?! Она мир за собой в грядущее тянет… Тяжко ей, трудно, больно, а все равно тянет! Потому что сильная… духом своим! А теперь гляди вот сюда, на север! — Рука князя взметнулась вверх, над лесами бескрайними и непроходимыми, над морями северными, не ярко-синими, а блекло-голубыми, над реками полноводными, к самому Океану Дышащему, к Белому острову… Но не дошла до него, вернулась к лесам, ниже, вдоль реки извивистой заскользила. — То рубежи наши. Там, за Донаем Юровы вотчины. Там тоже русы живут — много племен, много родов. Но все нашего корня, все по-русски говорят! Там ныне душа моя! Знай, Зива, ты верный, не упредишь, не выдашь, тебе сердце раскрою — пришла пора единить всех, иначе ряда не будет. Уже и рати готовы. Скоро поход, понимаешь, Большой Поход! Вслед за душою и тело рвется туда… Нет, не будет крови многой, увидят силу мою, власть, могущество браты наши, сами под длань мою вступят. И тогда…
Великий князь растопырил пальцы над лесами — засверкали огнями камни самоцветные в перстнях. И лицо его стало иным — просветленным, истовым и праведным, будто у тех седовласых и седобородых волхвов, что были отражениями в мире земном смрадном чего-то высшего и недоступного. Страшно стало Живу, пустота черная закралась в сердце. На кого руку подымает он! И когда?! В какой час?!
— Всю жизнь, Зива ты мой дикий, шел я к этому, к вершине сияющей правления Кронидов всех, от пращуров великих до меня, грешного и малого, сквозь неурядицы и хаос, чрез смуты, ложь, грязь, смерти, подлость человеческую и алчь, чрез бунты нелепые, животные, дурость несусветную и предательства… И вот я близок к этой вершине! Разумеешь? Близок, как никогда! Эх, Зива… Подай-ка вина, брат! Видишь, там, в углу корчага да кубок. Пора возлияние богам принести!
Князь опустил руку с плеча на спину, чуть подтолкнул Жива меж лопаток, улыбнулся. Никогда еще в последние десятилетия его зеленые, подернутые болотной мутью, глаза не светились столь чист. о, яро и молодо.
На негнущихся ногах Жив подошел к дубовому столику-ларцу. Приподнял чеканную серебряную крышку. Дрожащим отблеском языка пламени настенной лампы засветилось густое темное вино. Будто кровь стылая в позлащенном сосуде. В углу царил полумрак да тени. Живу померещилось, что он сам только что из мира живых переступил в мир сумеречный, в мир теней. Ледяной коростой сковало кожу, ознобом затрясло, холодные пальцы сделались непослушными, чужими. Вспомнилось, «тебе отведен твой час. Решай сам!» Поздно. Уже все решено. Наверняка, там, в темнице уже началось, как было условлено. Теперь все зависит только от него. Все!
— Ну что ты там медлишь?! — послышалось от стола. — Я сейчас умру от жажды!
Жив зачерпнул вина черпаком с узорчатой гнутой ручкой, налил в высокий кубок. Пламя лампы дернулось под дуновением легкого сквозняка, тень упала на его руки. Пора! Жив надавил на стебелек перстня, отцова подарка, камень-изумруд, хранящий и берегущий любовь, раскрылся. Из крохотной черной полости пали в темное вино четыре крупинки черные, всего четыре, больше внутри камня и не было. Легкие пузырьки пошли поверху тонкой пеной, тут же лопаясь, исчезая. Пора!
Жив обернулся. Пошел к князю с большим кубком в руке.
— Ну, ты, брат, в виночерпии не годишься, — рассмеялся Крон, — с тобой не скоро захмелеешь, Зива. Давай!
Он протянул сильную и тонкую руку, снова заиграли всеми цветами радуги драгоценные камни. Их блеск отразился в горящих изумрудным огнем глазах, отцовских глазах… И в них не было иного огонька, отец не чуял близости родной крови, совсем не чуял сына своего, плоть от плоти своей. У Жива задрожали губы.
Он поднес кубок ко рту, сделал малый глоток, показывая — не отравлено, можно пить.
— Ну, давай же! — князь чуть не вырвал у него кубок. Вскинул его высоко вверх. И почти выкрикнул: — За поход! За Великий Поход на Север!
Он пил долго, будто и впрямь утоляя внезапную, обуявшую его жажду. Вино текло по светлым усам, по короткой русой бороде, по расшитой бисером рубахе белой с алыми отворотами. И когда допил, с силой, будто припечатывая недоступные пока леса своей великой княжеской печатью, поставил кубок в густую зелень чертежа. Выдохнул тяжело, с хрипом:
— Скоро! Скоро мы будем там! — Поглядел на охранителя своего мутнеющими глазами, спросил: — Ты веришь мне, Зива?
— Верю, — ответил Жив тихо. Ему стоило огромных трудов удерживаться на кромке сознания, сон завладевал его душою, его мозгом, глаза слипались, веки тяжелели, будто на них положили по бревну.
— И я верю! — Крон подошел вплотную. Прошептал: — Устал я сегодня… немудрено, четвертый день без сна. Устал. Отведи меня к постели, Зива, что-то ноги не слушаются. Спать! Спать! Все прочее утром, завтра, утро вечера мудренее…
Он говорил, еле шевеля тонкими губами, опираясь на Жива. И тот, сам слабеющий, обезноживший, теряющий сознание, с трудом довел отца-князя до постели, застланной грубым полотном, с одной единственной низенькой и жесткой подушкой в изголовье. Положил на спину, прикрыл корзном. Отошел.
— Спи, отец, — сами прошептали губы. — Спи!
Ноги подогнулись. Но падая, Жив сунул в рот желтый корешок, зажатый в кулаке. Он успел его вытащить. Пригодился дар вдовушки Скиповой. Впился зубами в горькую мякоть.
Очнулся он от грохота шагов — кто-то бежал по огромной горнице-залу к опочивальне. Этот грохот был невыносим, он отзывался болью в ушах. Но Жив нашел в себе силы, вскочил. Перебежал к дверям дубовым, неприкрытым. Грохот в голове его стихал — шаги как шаги, просто кто-то идет. Надо придумать что-то…
Дверь отворилась осторожно, совсем немного — чьи-то глаза осмотрели спальню князя, только после этого страж вошел, мягко ступая, боясь разбудить повелителя. Это был Гран, один из братьев Кеевых, такой же чернобородый, такой же верный. Увидав Жива, он чуть расслабился, вздохнул свободнее. Но спросил все же:
— Что за шум был, слыхал?!
— Нет! — ответил Жив. Он и в самом деле не слышал никакого шума. Лишь мгновенье спустя смекнул — это он сам упал, вот и шум был. Значит, в забытьи был совсем недолго. Чудо-корень! Во рту все еще стояла бодрящая, едкая горечь. Но голова была ясной, свежей. И силы вернулись в руки и ноги.
— А чего ж ты тут делаешь тогда? Твое место за дверями!
Удар был короткий, внезапный. Жив пронзил Грана насквозь, тот и охнуть не успел. Придержал за плечи, медленно опустил. Теперь каждая секунда была дорога. Крон будет спать не меньше трех суток. Но у него есть бояре и воеводы, у него есть темники и, главное, его стража во главе с Кеем. Надо спешить!
Связка ключей висела у изголовья. Княжеский жезл, малая палица с кровавым рубином в навершии лежала на столе. Жив взял и то, и другое. Замер над спящим. Сейчас тот был в полной его воле, достаточно коснуться острием меча этой вздрагивающей на открытой шее вены — и все, все вопросы будут решены, мать отомщена, и никогда больше, никто не посмеет… Да, он вправе открыться, он будет единственным законным наследником! И его поддержат княжичи и княжны, даже старший брат, Дон. Он станет Великим князем! Надо решиться! Один только удар — короткий, точный, безжалостный! И свершится то, о чем он мечтал долгие годы — там, на Скрытне, и в скитаниях, в мытарствах своих тяжких. Один очищающий, праведный и справедливый удар! И придет все сразу. Власть! Могущество! Почет! Сила! Безграничное право вершить судьбы… Власть! Власть!! Власть!!! Загудело в голове, застучало: «Тебе в жизни твоей бренной отведен час, твой звездный час. Промедлишь, упустишь его — и боги отвернутся от тебя! Отвернутся!! От тебя!!!
Жив склонил голову. Что-то горячее, будто капелька олова расплавленного, обожгло его щеку. Слезы? Пора! Там его ждут — Дон, Яра, Аид, Хотт с Оврием… а еще дальше — Ворон, Овил, все беглецы… все русы. Пора!
— Прощай, отец, — прошептал Жив. И быстрой, твердой поступью вышел из опочивальни. Навстречу ему шли четверо. И у каждого в руке был зажат обнаженный меч. Жив признал их — двое братьев. Кея, и еще два стражника из ближней дружины. Видно, отсутствие Грана переполошило их. Теперь мимо не пройдешь.
— Я за вами! — крикнул им вполголоса Жив, с тревогою, будто произошло нечто страшное. Он не мог допустить побоища здесь, тогда кто-то побежал бы за подмогой, тогда всему конец. Надо было заманить их в сени пред опочивальней, в длинную и узкую полутемную камору, где он и стоял обычно. — Там есть кто-то, Гран побежал за ним!
— Где?! Быстрей показывай, Зива!
Они ринулись в проход. Спины их были открыты. Жив потянулся за мечом. Нет! Он не подлец, чтобы разить в спину… Он захлопнул дверь.
— Смотрите! Вот он!
Все четверо обернулись разом. Двое упали тут же с рассеченными глотками. Жив не давал времени опомниться. Он бил точно, сильно, наверняка… даже схватки не получилось, лишь острие одного меча успело чуть оцарапать ему локоть. Еще четверо! Своих! Русов! Ничего не поделаешь, так надо, они не должны были становиться на его пути.
Пока добрался до внешнего прохода в темницу, еще семерых уложил. Четверо стражей из дружины Олена, видавшие его прежде лишь издали, не приближенные к князю, пропустили, увидав вознесенный над головой жезл с рубином. Жив их не тронул, хотя и знал, опомнятся, бросятся в погоню. Жив спешил. Он должен давно уже быть в темнице. Любыми путями, но должен! Если там что-то случится, им всем не миновать расправы, никто их щадить не станет.
— Стой!
Из-за деревьев выскочили трое, перекрыли путь. Подвижный дозор. Жив совсем забыл про него.
— Кто такой?!
— Княжья воля! — Жив вытянул вперед жезл. Рубин полыхнул мрачно в свете луны.
Еще трое вышли откуда-то сбоку, стояли с копьями наперевес.
— Исполнители княжьей воли в одиночку не бегают, да еще по ночам! — рассудительно сказал средний, рыжебородый и малорослый, но неохватный вой.
— Не тебе судить! — грозно произнес Жив. — Пропусти! Вето худо будет!
— За служебное рвение худо не будет, — еще рассудительней и еще тверже проговорил рыжебородый. — Проверить тебя надо, человече, хоть и булава у тебя, похоже, великокняжья.
— Проверяй! — Жив опустил руки.
Дозорные подступили к нему. И это стало их роковой ошибкой. Меч веером засверкал в руке у княжича. Три головы скатились на песок. Двое пали, держась за животы. Рыжебородый удивленно глядел на обрубок руки, из которого хлестала кровь. Он не мог сказать ни слова.
Но и Живу задерживаться было некогда.
— Простите, браты, — обронил он, кусая губы. И уже стремглав побежал вперед и вниз. К проходу.
— Воля Великого князя!
Оба стража обомлели. Отступили от кованых ворот. Но Жив бросил одному под ноги связку ключей.
— Отворяй, живо!
Своих ключей у стражей не бьио. Только доверенным полагалось иметь их. Но провозились они недолго. За первыми воротами были другие. А за ними дверь, обитая листами меди. А за ней дверь дубовая с оконцем. А за ней… Жива схватил за плечи потный и разгоряченный Дон.
— Где ж тебя носит?! — с ходу засипел он. — Тут уже с нижнего уровня охрана пробилась, пока опальных освобождали. Оружия-то мало! Но перебили всех!
Рука у Дона повыше локтя была стянута серой тряпицей.
Пока они говорили, тех самых стражей, что отворяли двери, полностью разоружили, связали, хотя сопротивления они и не оказывали, растерялись до онемения.
— Жив!!!
Яра бросилась ему на шею с разбегу. И он еле успел подхватить ее легкое и упругое тело, прижался щекой к щеке.
— Яра…
— Я думала, никогда не дождусь тебя! Дон сдавил локоть. Заглянул в глаза сбоку.
— Хватит, брат! Потом! Лучше скажи, как там дела — ты убил это чудовище?!
Жива передернуло. Он ничего не ответил, только заскрипел зубами.
— Значит, все в порядке?!
— Все!
— Тогда надо уходить отсюда. Пока не поздно!
— Надо пробиваться вниз, к подножию, — согласился Жив. — Самых сильных вперед. Нужен ударный кулак. Княжон в середину. И прикрытие позади, из сторуких… Оружия добудем! Все готовы?!
Яра скользнула вниз. Но не отошла от любимого, стояла прижавшись, будто боясь, что он снова исчезнет.
— А может… — Дон осклабил крупные белые зубы, — может, наверх. В терем! Пока они не опомнились, свернем шеи строптивым, покладистых подчиним себе… Лучшее бегство это наступление. Мы возьмем власть, Жив!!!
— Нет! Не возьмем! Еще рано! Мы слишком слабы пока… Но мы вернемся!
Дон расхохотался в полный голос.
— А ежели рискнуть?!
В свете факелов, которые держали освобожденные из застенков воеводы, старший сын Крона казался огромным изваянием, высеченным из сверкающего базальта. Он оставил где-то корзно, выбросил панцирь^ помятый в драке и сплющенный. Он был гол до пояса. Страшен. И дик.
— Не советую, — Жив отвернулся.
— Кто со мной?! — крикнул Дон в толпу. Два десятка узников бросились к нему.
— Мы пойдем наверх! — сказал Дон тоном не терпящим возражений. И поднял вверх сразу два меча в обеих руках.
— Как знаешь, — Жив отвернулся. — Мы уходим! Но помни, струги вас долго ждать не будут! — Внутри у княжича все дрожало. Сейчас старший брат мог подвести под них подо всех плаху. Но спорить с ним бесполезно, он знал очень хорошо — Дон упрям до невозможности.
На выходе из темницы они разделились. И когда Жив убедился, что никого внутри не осталось, что даже старую бабку-прислужницу Ярину вынесли наружу, он махнул рукой. Хотт с Оврием забежали в проход, в тайную дверцу. Долго впотьмах искали рычаги. Наконец нашли.
Оглушительный грохот сотряс землю и ночное небо. Он не смолкал долго. Беглецы успели спуститься до половины горы. Но даже самый радостный и самый испуганный, больной, увечный или здоровый, неважно, каждый через несколько шагов хода своего вниз, все оборачивал и оборачивал голову вверх, туда, где еще недавно была страшная тайная темница, засыпанная теперь валунами, песком, землей, не существующая больше для прочих смертных, но живая и зримая в их памяти.
Лютый огненный смерч бушевал над водами Срединного моря, над гаванью. Два десятка больших стругов княжьих полыхали ярым пламенем на стылом зимнем ветру. Высоко вверх взлетали горящие обломки мачт и снастей. Скил сделал свое дело.
Но не дождался благодарности. Жив со слезами на глазах смотрел на гибнущие корабли. И пусть тут не было даже сороковой части всего флота Кроновой державы, все равно, сердце щемило.
Лишь пять стругов стояли под парусами целехонькие, ждали беглецов. Каждый охраняли еще час назад по три воя. Ни один не сдался, каждый смерть принял за князя великого, за державу его, еще за что-то, непонятное… Скилу помогали сторукие, один стоил десятка, а то и сотни. Семеро погибли. Зато княжны все до единой, спеленутый Аид, раненые сидели в надежных и прочных трюмах, ждали.
— Надо уходить, княжич! — настаивал Скил. — Беду накличем! Скажи спасибо, что Крон дружины отвел в равнинные лагеря, к походу готовится. Но погоня придет! Помяни мое слово!
— Без тебя знаю! — отрезал Жив. — Не на чем им гнаться будет! Вон чего, сам видишь.
Огонь не стихал, будто намереваясь поспорить с самим бездонным и необъятным морем. Дерево на стругах было доброе, горело отменно, жарко, шумно.
Набежавшую береговую охрану встретили в мечи.
Порубили беспощадно. Холодные брызги летели с моря, охлаждали разгоряченные тела. Но дольше ждать было опасно. До княжьего терема три часа хода конного. Они домчались быстрее. Но и погоня домчится.
Однако за треском и шумом пожарища не расслышали, как подскакали всадники, конно и на колесницах трех. Бросились навстречу, отпор дать лучше в наступлении, отбить сразу охоту… И чуть со своими не сошлись в сече.
— Дон, ты, что ли?! — взревел Жив, опуская меч. Старший брат чуть не снес ему голову. Хотя у самого у него теперь левая рука была замотана от кисти до плеча, штаны изодраны в клочья, лоб перевязан, а правый глаз заплыл полностью под синюшным пухлым рубцом.
— Насилу ушли, — признался Дон. — Прав ты был, рановато еще тягаться… Только придет и наш час! — Он вдруг застонал от боли, сморщился. Рана напомнила о себе.
Вой его, бывшие узники, сторукие и воеводы опальные выглядели не лучше — избитые, израненные, ободранные, окровавленные. Но злые и веселые, готовые снова в пекло сечи. Все глядели на пожарище лютое, на затихающее пламя огненное, вздымали лица — и багряные страшные отсветы играли на них.
Погоня выскочила из ночи внезапно. Свист стрел резанул по ушам. Четверо упали сразу. Но стрелы все сыпались. Вслед им полетели короткие копья и дротики.
— Вперед, браты! — заорал Жив, не помня себя.
Не отбиваться, но бить! Вот главное, что он запомнил в жизни своей короткой. И они пробили железный град. Встретились с погоней грудью в грудь. Завязалась кровавая битва, бой нещадный.
Меж тем на струги перебирались те, кто не мог уже держать меча. Сколь не цепляйся за берег, а он пока что не твой, все одно уходить в море.
А княжьи люди давили, ломили. Сила перебарывала силу.
Жив рубился, не жалея себя, рядом с Доном и Свендом. Скил прикрывал его сзади. Но приходилось отступать. На место порубленных дружинников Кроновых заступали новые, свежие, полные сил.
Отступали, теряя тех, кто только получил свободу, кто прямо здесь пал за нее. И уже унесли обескровленного, рухнувшего без памяти Дона. И проткнули плечо Скилу… Когда явилось из тьмы внезапно пред глазами Жива, будто из вырия черная душа чья-то навья, чернобородое лицо Кея.
— Щенок! — прошипел сквозь зубы наставник бывший и учитель.
Был он без шелома, в одном панцире. С длинным мечом в руках и ножом. Он глядел прямо в глаза Живу— холодно и зло, не замечая никого вокруг. — Вот и пришел твой черед! Сейчас я покажу тебе еще кое-какие приемы!
Жив еле увернулся от разящего выпада. Нанес боковой, наотмашь. Но только воздух разрубил меч. В тот же миг он почувствовал, как нож скользнул по панцирю, еще б немного, и холодное жало вонзилось бы ему в пах. Жив рубанул сверху, снова не достал чернобородого.
А за спиной была вода. И узкая шаткая доска-трап. Только семеро самых выносливых сражались на кромке моря, сдерживая натиск погони.
Четьфе струга уже отплыли. Их струг был последним.
— На борт! — успел выкрикнуть Жив. И снова жало ножа сверкнуло изнизу, распарывая кожу штанин, вонзаясь в плоть. Одновременно рукоять меча ударила ему в подбородок, запрокинула голову.
— Учись, щенок!
Кей наступал. Теснил к воде. К трапу. И все же Жив запрыгнул на доску последним, когда убедился, что все семеро успели убраться с суши.
— Получай!
Острие меча разорвало кожу у глаза, на виске, прошло мимо, обжигающее и ледяное, как костлявая рука самой смертной Мары. Жив чудом увернулся. Этот удар должен был отправить его в вырий. Но за ним последовал второй, ножом… и снова в неприкрытый панцирем пах.
— Подлец!
Жив упал на спину, увертываясь, и одновременно ударяя обеими ногами в грудь чернобородому. Нож вонзился в сырую доску застрял в ней. С оглушительным ревом и проклятиями Кей полетел в ледяную воду.
Но на его место прыгнул другой. Жив мгновенно охладил пыл смельчака, пронзая его мечом. Он снова был на ногах. И он отступал. На корабль метали горящие факелы, дротики. Но там сидели дошлые люди, воины. Ни одному факелу не дали разгореться. Обе стороны осыпали друг друга невероятной, страшной руганью. Ничего другого уже не оставалось: ни стрел, ни копий.
— Отворяй двери! Первым делом братьям! Мечи, ножи, копья — каждому оружие. А ты, Хотт, и ты, Оврий — наверх! К ходу! Кто сунется, режь втихую, без шума. Ясно?!
Сторукие кивнули молча. Еще бы им не было ясно. Исчезли во мраке словно тени навьи.
Сам Дон уже бьи в доспехах, шеломе Скарга. Но щита не взял. Один булатный меч в руке, второй за ремнем широким — теперь его запросто не возьмешь.
Княжичи выныривали из камор тихо, без слов лишних и расспросов. Каждый в первую очередь тянул руку за оружием. Один Аид лежал безвольно, то ли спал, то ли хотел остаться в нетемной темнице навсегда.
— Прохн, — позвал Дон. — Ты крепкий малый, бери его на плечо. Нельзя оставлять тут на смерть!
Прохн, невысокий, но широкоплечий и с руками-бревнами, кивнул покорно, только в глазах зеленоватых мелькнул огонек обиды. Издали, с девичьей стороны донесся слабый испуганный плач. Но тут же затих.
— Донушка, братик, все готовы! — пропела еле слышно Яра.
— А бабка твоя? — усмехнулся тот.
— Бабка в каморе! Она будет тихо сидеть! — Яра дрожала всем телом, ее било в жарком ознобе. — А где Жив? Пришел он?!
— Всему свое время, — Дон бросил на младшую сестру грозный взгляд, — иди к княжнам, и давайте, потихоньку вперед — кустами, за деревьями, ежели надо, ползком, к проходу за скалы, но не толпиться, чтоб каждая за своим деревом! чтоб как мыши! Яра убежала, растворилась в полутьме. А княжичи уже шли за Доном. По стенам шли, будто призраки, словно тени претов. Долгое заключение сделало их не по годам мудрыми и ловкими.
— Это я, Дон!
Хотт вынырнул из-за кустов. Пригнулся.
— Двоих мы придушили… так получилось. Проход свободен. Можно…
— Нет! — оборвал его Дон. — Ждать! Надо ждать! Оружия мало, совсем мало! Ты вот что… держи ключи, беги отворяй нижние уровни, только тихо! кто заголосит— меч в брюхо, без разговоров! Сколько там воевод и сотников опальных?!
— Полторы сотни наберется… без старых и увечных, восемь десятков, — Хотт запнулся, — но там своя охрана! там другой проход!
— Оврия возьми. И княжичей… — Дон махнул рукой Свенду и Талану, — Давай, сторукий, семь бед один ответ! теперь нету назад пути! а малым числом не пробьемся! Давай!!!
Хотт убежал.
Кто-то дернул Дона за руку.
— Это я, сестра Яра! Где Жив? Почему ты молчишь?!
Дон прижал к себе хрупкое трясущееся тело. Успокоил.
— Не бойся. Жив не подведет!
— Эй, Зива, иди сюда! — донеслось из-за тяжелой дубовой двери, окованной узорчатой бронзой.
Жив приник ухом к крохотному слуховому отверстию, не ослышался ли? Прежде Великий князь не звал его в свои покои опочивальные.
— Ты что, не слышишь меня?! — прозвучало громче.
Жив отворил дверь. Вошел.
Не такой прежде он представлял себе княжью опочивальню. Постель под навесом высоким была в самом углу, неприметная в этом помещении. Зато посреди него стоял огромный, бескрайний стол на крепких резных под львиные лапы ногах. И был он весь завален дощечками письменными, свитками папирусов, кожами расправленными, еще чем-то наваленным в видимом беспорядке.
Великий князь стоял, опершись о стол обеими руками. Но глядел он на вошедшего, добродушно и весело глядел. В ударе был князь-батюшка, и не от вина вовсе, не от медов.
— А ну, подойди ближе, Зива! — приказал он. Жив подошел, не спуская глаз с повелителя.
— Да ты не на меня гляди, а сюда вот! Большущая карта-чертеж, на которую пошли, наверное, три бычьих тонко выделанных шкуры, лежала под руками Крона. И были на ней рукой мастера-искусника вырисованы в сочных красках и горы, и реки, и леса с полянами и перелесками, и моря, и пустыни… весь мир. У Жива с непривычки голова закружилась — хотел все сразу вместить в нее, да не смог, велик свет Божий, непомерно велик даже на карте.
— Вот здесь мы с тобой, страж верный! — Тонкий палец князя уперся в гору посреди хребта длинного. — Здесь Олимп, град стольный Русии. А вот… — рука князя перелетела через пол-моря синего, — твоя Кре-та-остров.
— Скрытень, — поправил Жив невольно.
— Молодец, Зива, — похвалил Крон, — ты скоро по-русски лучше меня говорить будешь. — И уставился искоса, повернув голову от карты на стража, уставился испытующе, пристально. И смотрел долго, молчал, не кривил губ тонких, не хмурился, а будто просто понять хотел. — Ох, непохож ты, Зива, на горяка, непохож! Ни один горяк чертежа большого не уразумеет. А ты, вижу, все в толк берешь! — Князь улыбнулся добродушно, добавил: — Быть тебе воеводой, ближним боярином… Как, служивый, потянешь?!
— Твоя воля, — ответил Жив. И тесно ему в просторной опочивальне сделалось, воздуха не хватало. Не выдержал, опустил глаза.
— Да ты не робей, не смущайся! Князь положил руку ему на плечи, привлек ближе.
— Гляди! — он распростер руку другую, правую, над многими морями-окиянами, над горными цепями бесконечными, лесами и озерами, от одного края выделанной и расцвеченной кожи до другого. — Это все Держава наша. Великая! Славная! Могучая! От прадедов, богами нам данная… породителями нашими. И нет ее больше, нет пространнее, и несчетно люда в ней живет… Разумеешь?
— Разумею, — ответил Жив. Не карта стояла сейчас пред глазами его. А сам мир, в котором немало постранствовал он: бесконечная и привольная река Pa — от моря Срединного до нубийских песков, до гор и водопадов далеких, святые Яровы земли, где дух иной, чистый, где сами предки великие с тобой рядом незримо, столпы граничные, и океан-батюшка, берега, кривые, изрезанные бухточками и заливами… все видел Жив. Но еще больше на чертеже большом было тех мест да стран, которых он не видывал — далеких, на восток от Святой земли и на юг, на север…
— Добрая держава, — продолжил Крон, — одна она такая на свете, другой такой нету! От нее свет во все земли идет, понимаешь?! Она мир за собой в грядущее тянет… Тяжко ей, трудно, больно, а все равно тянет! Потому что сильная… духом своим! А теперь гляди вот сюда, на север! — Рука князя взметнулась вверх, над лесами бескрайними и непроходимыми, над морями северными, не ярко-синими, а блекло-голубыми, над реками полноводными, к самому Океану Дышащему, к Белому острову… Но не дошла до него, вернулась к лесам, ниже, вдоль реки извивистой заскользила. — То рубежи наши. Там, за Донаем Юровы вотчины. Там тоже русы живут — много племен, много родов. Но все нашего корня, все по-русски говорят! Там ныне душа моя! Знай, Зива, ты верный, не упредишь, не выдашь, тебе сердце раскрою — пришла пора единить всех, иначе ряда не будет. Уже и рати готовы. Скоро поход, понимаешь, Большой Поход! Вслед за душою и тело рвется туда… Нет, не будет крови многой, увидят силу мою, власть, могущество браты наши, сами под длань мою вступят. И тогда…
Великий князь растопырил пальцы над лесами — засверкали огнями камни самоцветные в перстнях. И лицо его стало иным — просветленным, истовым и праведным, будто у тех седовласых и седобородых волхвов, что были отражениями в мире земном смрадном чего-то высшего и недоступного. Страшно стало Живу, пустота черная закралась в сердце. На кого руку подымает он! И когда?! В какой час?!
— Всю жизнь, Зива ты мой дикий, шел я к этому, к вершине сияющей правления Кронидов всех, от пращуров великих до меня, грешного и малого, сквозь неурядицы и хаос, чрез смуты, ложь, грязь, смерти, подлость человеческую и алчь, чрез бунты нелепые, животные, дурость несусветную и предательства… И вот я близок к этой вершине! Разумеешь? Близок, как никогда! Эх, Зива… Подай-ка вина, брат! Видишь, там, в углу корчага да кубок. Пора возлияние богам принести!
Князь опустил руку с плеча на спину, чуть подтолкнул Жива меж лопаток, улыбнулся. Никогда еще в последние десятилетия его зеленые, подернутые болотной мутью, глаза не светились столь чист. о, яро и молодо.
На негнущихся ногах Жив подошел к дубовому столику-ларцу. Приподнял чеканную серебряную крышку. Дрожащим отблеском языка пламени настенной лампы засветилось густое темное вино. Будто кровь стылая в позлащенном сосуде. В углу царил полумрак да тени. Живу померещилось, что он сам только что из мира живых переступил в мир сумеречный, в мир теней. Ледяной коростой сковало кожу, ознобом затрясло, холодные пальцы сделались непослушными, чужими. Вспомнилось, «тебе отведен твой час. Решай сам!» Поздно. Уже все решено. Наверняка, там, в темнице уже началось, как было условлено. Теперь все зависит только от него. Все!
— Ну что ты там медлишь?! — послышалось от стола. — Я сейчас умру от жажды!
Жив зачерпнул вина черпаком с узорчатой гнутой ручкой, налил в высокий кубок. Пламя лампы дернулось под дуновением легкого сквозняка, тень упала на его руки. Пора! Жив надавил на стебелек перстня, отцова подарка, камень-изумруд, хранящий и берегущий любовь, раскрылся. Из крохотной черной полости пали в темное вино четыре крупинки черные, всего четыре, больше внутри камня и не было. Легкие пузырьки пошли поверху тонкой пеной, тут же лопаясь, исчезая. Пора!
Жив обернулся. Пошел к князю с большим кубком в руке.
— Ну, ты, брат, в виночерпии не годишься, — рассмеялся Крон, — с тобой не скоро захмелеешь, Зива. Давай!
Он протянул сильную и тонкую руку, снова заиграли всеми цветами радуги драгоценные камни. Их блеск отразился в горящих изумрудным огнем глазах, отцовских глазах… И в них не было иного огонька, отец не чуял близости родной крови, совсем не чуял сына своего, плоть от плоти своей. У Жива задрожали губы.
Он поднес кубок ко рту, сделал малый глоток, показывая — не отравлено, можно пить.
— Ну, давай же! — князь чуть не вырвал у него кубок. Вскинул его высоко вверх. И почти выкрикнул: — За поход! За Великий Поход на Север!
Он пил долго, будто и впрямь утоляя внезапную, обуявшую его жажду. Вино текло по светлым усам, по короткой русой бороде, по расшитой бисером рубахе белой с алыми отворотами. И когда допил, с силой, будто припечатывая недоступные пока леса своей великой княжеской печатью, поставил кубок в густую зелень чертежа. Выдохнул тяжело, с хрипом:
— Скоро! Скоро мы будем там! — Поглядел на охранителя своего мутнеющими глазами, спросил: — Ты веришь мне, Зива?
— Верю, — ответил Жив тихо. Ему стоило огромных трудов удерживаться на кромке сознания, сон завладевал его душою, его мозгом, глаза слипались, веки тяжелели, будто на них положили по бревну.
— И я верю! — Крон подошел вплотную. Прошептал: — Устал я сегодня… немудрено, четвертый день без сна. Устал. Отведи меня к постели, Зива, что-то ноги не слушаются. Спать! Спать! Все прочее утром, завтра, утро вечера мудренее…
Он говорил, еле шевеля тонкими губами, опираясь на Жива. И тот, сам слабеющий, обезноживший, теряющий сознание, с трудом довел отца-князя до постели, застланной грубым полотном, с одной единственной низенькой и жесткой подушкой в изголовье. Положил на спину, прикрыл корзном. Отошел.
— Спи, отец, — сами прошептали губы. — Спи!
Ноги подогнулись. Но падая, Жив сунул в рот желтый корешок, зажатый в кулаке. Он успел его вытащить. Пригодился дар вдовушки Скиповой. Впился зубами в горькую мякоть.
Очнулся он от грохота шагов — кто-то бежал по огромной горнице-залу к опочивальне. Этот грохот был невыносим, он отзывался болью в ушах. Но Жив нашел в себе силы, вскочил. Перебежал к дверям дубовым, неприкрытым. Грохот в голове его стихал — шаги как шаги, просто кто-то идет. Надо придумать что-то…
Дверь отворилась осторожно, совсем немного — чьи-то глаза осмотрели спальню князя, только после этого страж вошел, мягко ступая, боясь разбудить повелителя. Это был Гран, один из братьев Кеевых, такой же чернобородый, такой же верный. Увидав Жива, он чуть расслабился, вздохнул свободнее. Но спросил все же:
— Что за шум был, слыхал?!
— Нет! — ответил Жив. Он и в самом деле не слышал никакого шума. Лишь мгновенье спустя смекнул — это он сам упал, вот и шум был. Значит, в забытьи был совсем недолго. Чудо-корень! Во рту все еще стояла бодрящая, едкая горечь. Но голова была ясной, свежей. И силы вернулись в руки и ноги.
— А чего ж ты тут делаешь тогда? Твое место за дверями!
Удар был короткий, внезапный. Жив пронзил Грана насквозь, тот и охнуть не успел. Придержал за плечи, медленно опустил. Теперь каждая секунда была дорога. Крон будет спать не меньше трех суток. Но у него есть бояре и воеводы, у него есть темники и, главное, его стража во главе с Кеем. Надо спешить!
Связка ключей висела у изголовья. Княжеский жезл, малая палица с кровавым рубином в навершии лежала на столе. Жив взял и то, и другое. Замер над спящим. Сейчас тот был в полной его воле, достаточно коснуться острием меча этой вздрагивающей на открытой шее вены — и все, все вопросы будут решены, мать отомщена, и никогда больше, никто не посмеет… Да, он вправе открыться, он будет единственным законным наследником! И его поддержат княжичи и княжны, даже старший брат, Дон. Он станет Великим князем! Надо решиться! Один только удар — короткий, точный, безжалостный! И свершится то, о чем он мечтал долгие годы — там, на Скрытне, и в скитаниях, в мытарствах своих тяжких. Один очищающий, праведный и справедливый удар! И придет все сразу. Власть! Могущество! Почет! Сила! Безграничное право вершить судьбы… Власть! Власть!! Власть!!! Загудело в голове, застучало: «Тебе в жизни твоей бренной отведен час, твой звездный час. Промедлишь, упустишь его — и боги отвернутся от тебя! Отвернутся!! От тебя!!!
Жив склонил голову. Что-то горячее, будто капелька олова расплавленного, обожгло его щеку. Слезы? Пора! Там его ждут — Дон, Яра, Аид, Хотт с Оврием… а еще дальше — Ворон, Овил, все беглецы… все русы. Пора!
— Прощай, отец, — прошептал Жив. И быстрой, твердой поступью вышел из опочивальни. Навстречу ему шли четверо. И у каждого в руке был зажат обнаженный меч. Жив признал их — двое братьев. Кея, и еще два стражника из ближней дружины. Видно, отсутствие Грана переполошило их. Теперь мимо не пройдешь.
— Я за вами! — крикнул им вполголоса Жив, с тревогою, будто произошло нечто страшное. Он не мог допустить побоища здесь, тогда кто-то побежал бы за подмогой, тогда всему конец. Надо было заманить их в сени пред опочивальней, в длинную и узкую полутемную камору, где он и стоял обычно. — Там есть кто-то, Гран побежал за ним!
— Где?! Быстрей показывай, Зива!
Они ринулись в проход. Спины их были открыты. Жив потянулся за мечом. Нет! Он не подлец, чтобы разить в спину… Он захлопнул дверь.
— Смотрите! Вот он!
Все четверо обернулись разом. Двое упали тут же с рассеченными глотками. Жив не давал времени опомниться. Он бил точно, сильно, наверняка… даже схватки не получилось, лишь острие одного меча успело чуть оцарапать ему локоть. Еще четверо! Своих! Русов! Ничего не поделаешь, так надо, они не должны были становиться на его пути.
Пока добрался до внешнего прохода в темницу, еще семерых уложил. Четверо стражей из дружины Олена, видавшие его прежде лишь издали, не приближенные к князю, пропустили, увидав вознесенный над головой жезл с рубином. Жив их не тронул, хотя и знал, опомнятся, бросятся в погоню. Жив спешил. Он должен давно уже быть в темнице. Любыми путями, но должен! Если там что-то случится, им всем не миновать расправы, никто их щадить не станет.
— Стой!
Из-за деревьев выскочили трое, перекрыли путь. Подвижный дозор. Жив совсем забыл про него.
— Кто такой?!
— Княжья воля! — Жив вытянул вперед жезл. Рубин полыхнул мрачно в свете луны.
Еще трое вышли откуда-то сбоку, стояли с копьями наперевес.
— Исполнители княжьей воли в одиночку не бегают, да еще по ночам! — рассудительно сказал средний, рыжебородый и малорослый, но неохватный вой.
— Не тебе судить! — грозно произнес Жив. — Пропусти! Вето худо будет!
— За служебное рвение худо не будет, — еще рассудительней и еще тверже проговорил рыжебородый. — Проверить тебя надо, человече, хоть и булава у тебя, похоже, великокняжья.
— Проверяй! — Жив опустил руки.
Дозорные подступили к нему. И это стало их роковой ошибкой. Меч веером засверкал в руке у княжича. Три головы скатились на песок. Двое пали, держась за животы. Рыжебородый удивленно глядел на обрубок руки, из которого хлестала кровь. Он не мог сказать ни слова.
Но и Живу задерживаться было некогда.
— Простите, браты, — обронил он, кусая губы. И уже стремглав побежал вперед и вниз. К проходу.
— Воля Великого князя!
Оба стража обомлели. Отступили от кованых ворот. Но Жив бросил одному под ноги связку ключей.
— Отворяй, живо!
Своих ключей у стражей не бьио. Только доверенным полагалось иметь их. Но провозились они недолго. За первыми воротами были другие. А за ними дверь, обитая листами меди. А за ней дверь дубовая с оконцем. А за ней… Жива схватил за плечи потный и разгоряченный Дон.
— Где ж тебя носит?! — с ходу засипел он. — Тут уже с нижнего уровня охрана пробилась, пока опальных освобождали. Оружия-то мало! Но перебили всех!
Рука у Дона повыше локтя была стянута серой тряпицей.
Пока они говорили, тех самых стражей, что отворяли двери, полностью разоружили, связали, хотя сопротивления они и не оказывали, растерялись до онемения.
— Жив!!!
Яра бросилась ему на шею с разбегу. И он еле успел подхватить ее легкое и упругое тело, прижался щекой к щеке.
— Яра…
— Я думала, никогда не дождусь тебя! Дон сдавил локоть. Заглянул в глаза сбоку.
— Хватит, брат! Потом! Лучше скажи, как там дела — ты убил это чудовище?!
Жива передернуло. Он ничего не ответил, только заскрипел зубами.
— Значит, все в порядке?!
— Все!
— Тогда надо уходить отсюда. Пока не поздно!
— Надо пробиваться вниз, к подножию, — согласился Жив. — Самых сильных вперед. Нужен ударный кулак. Княжон в середину. И прикрытие позади, из сторуких… Оружия добудем! Все готовы?!
Яра скользнула вниз. Но не отошла от любимого, стояла прижавшись, будто боясь, что он снова исчезнет.
— А может… — Дон осклабил крупные белые зубы, — может, наверх. В терем! Пока они не опомнились, свернем шеи строптивым, покладистых подчиним себе… Лучшее бегство это наступление. Мы возьмем власть, Жив!!!
— Нет! Не возьмем! Еще рано! Мы слишком слабы пока… Но мы вернемся!
Дон расхохотался в полный голос.
— А ежели рискнуть?!
В свете факелов, которые держали освобожденные из застенков воеводы, старший сын Крона казался огромным изваянием, высеченным из сверкающего базальта. Он оставил где-то корзно, выбросил панцирь^ помятый в драке и сплющенный. Он был гол до пояса. Страшен. И дик.
— Не советую, — Жив отвернулся.
— Кто со мной?! — крикнул Дон в толпу. Два десятка узников бросились к нему.
— Мы пойдем наверх! — сказал Дон тоном не терпящим возражений. И поднял вверх сразу два меча в обеих руках.
— Как знаешь, — Жив отвернулся. — Мы уходим! Но помни, струги вас долго ждать не будут! — Внутри у княжича все дрожало. Сейчас старший брат мог подвести под них подо всех плаху. Но спорить с ним бесполезно, он знал очень хорошо — Дон упрям до невозможности.
На выходе из темницы они разделились. И когда Жив убедился, что никого внутри не осталось, что даже старую бабку-прислужницу Ярину вынесли наружу, он махнул рукой. Хотт с Оврием забежали в проход, в тайную дверцу. Долго впотьмах искали рычаги. Наконец нашли.
Оглушительный грохот сотряс землю и ночное небо. Он не смолкал долго. Беглецы успели спуститься до половины горы. Но даже самый радостный и самый испуганный, больной, увечный или здоровый, неважно, каждый через несколько шагов хода своего вниз, все оборачивал и оборачивал голову вверх, туда, где еще недавно была страшная тайная темница, засыпанная теперь валунами, песком, землей, не существующая больше для прочих смертных, но живая и зримая в их памяти.
Лютый огненный смерч бушевал над водами Срединного моря, над гаванью. Два десятка больших стругов княжьих полыхали ярым пламенем на стылом зимнем ветру. Высоко вверх взлетали горящие обломки мачт и снастей. Скил сделал свое дело.
Но не дождался благодарности. Жив со слезами на глазах смотрел на гибнущие корабли. И пусть тут не было даже сороковой части всего флота Кроновой державы, все равно, сердце щемило.
Лишь пять стругов стояли под парусами целехонькие, ждали беглецов. Каждый охраняли еще час назад по три воя. Ни один не сдался, каждый смерть принял за князя великого, за державу его, еще за что-то, непонятное… Скилу помогали сторукие, один стоил десятка, а то и сотни. Семеро погибли. Зато княжны все до единой, спеленутый Аид, раненые сидели в надежных и прочных трюмах, ждали.
— Надо уходить, княжич! — настаивал Скил. — Беду накличем! Скажи спасибо, что Крон дружины отвел в равнинные лагеря, к походу готовится. Но погоня придет! Помяни мое слово!
— Без тебя знаю! — отрезал Жив. — Не на чем им гнаться будет! Вон чего, сам видишь.
Огонь не стихал, будто намереваясь поспорить с самим бездонным и необъятным морем. Дерево на стругах было доброе, горело отменно, жарко, шумно.
Набежавшую береговую охрану встретили в мечи.
Порубили беспощадно. Холодные брызги летели с моря, охлаждали разгоряченные тела. Но дольше ждать было опасно. До княжьего терема три часа хода конного. Они домчались быстрее. Но и погоня домчится.
Однако за треском и шумом пожарища не расслышали, как подскакали всадники, конно и на колесницах трех. Бросились навстречу, отпор дать лучше в наступлении, отбить сразу охоту… И чуть со своими не сошлись в сече.
— Дон, ты, что ли?! — взревел Жив, опуская меч. Старший брат чуть не снес ему голову. Хотя у самого у него теперь левая рука была замотана от кисти до плеча, штаны изодраны в клочья, лоб перевязан, а правый глаз заплыл полностью под синюшным пухлым рубцом.
— Насилу ушли, — признался Дон. — Прав ты был, рановато еще тягаться… Только придет и наш час! — Он вдруг застонал от боли, сморщился. Рана напомнила о себе.
Вой его, бывшие узники, сторукие и воеводы опальные выглядели не лучше — избитые, израненные, ободранные, окровавленные. Но злые и веселые, готовые снова в пекло сечи. Все глядели на пожарище лютое, на затихающее пламя огненное, вздымали лица — и багряные страшные отсветы играли на них.
Погоня выскочила из ночи внезапно. Свист стрел резанул по ушам. Четверо упали сразу. Но стрелы все сыпались. Вслед им полетели короткие копья и дротики.
— Вперед, браты! — заорал Жив, не помня себя.
Не отбиваться, но бить! Вот главное, что он запомнил в жизни своей короткой. И они пробили железный град. Встретились с погоней грудью в грудь. Завязалась кровавая битва, бой нещадный.
Меж тем на струги перебирались те, кто не мог уже держать меча. Сколь не цепляйся за берег, а он пока что не твой, все одно уходить в море.
А княжьи люди давили, ломили. Сила перебарывала силу.
Жив рубился, не жалея себя, рядом с Доном и Свендом. Скил прикрывал его сзади. Но приходилось отступать. На место порубленных дружинников Кроновых заступали новые, свежие, полные сил.
Отступали, теряя тех, кто только получил свободу, кто прямо здесь пал за нее. И уже унесли обескровленного, рухнувшего без памяти Дона. И проткнули плечо Скилу… Когда явилось из тьмы внезапно пред глазами Жива, будто из вырия черная душа чья-то навья, чернобородое лицо Кея.
— Щенок! — прошипел сквозь зубы наставник бывший и учитель.
Был он без шелома, в одном панцире. С длинным мечом в руках и ножом. Он глядел прямо в глаза Живу— холодно и зло, не замечая никого вокруг. — Вот и пришел твой черед! Сейчас я покажу тебе еще кое-какие приемы!
Жив еле увернулся от разящего выпада. Нанес боковой, наотмашь. Но только воздух разрубил меч. В тот же миг он почувствовал, как нож скользнул по панцирю, еще б немного, и холодное жало вонзилось бы ему в пах. Жив рубанул сверху, снова не достал чернобородого.
А за спиной была вода. И узкая шаткая доска-трап. Только семеро самых выносливых сражались на кромке моря, сдерживая натиск погони.
Четьфе струга уже отплыли. Их струг был последним.
— На борт! — успел выкрикнуть Жив. И снова жало ножа сверкнуло изнизу, распарывая кожу штанин, вонзаясь в плоть. Одновременно рукоять меча ударила ему в подбородок, запрокинула голову.
— Учись, щенок!
Кей наступал. Теснил к воде. К трапу. И все же Жив запрыгнул на доску последним, когда убедился, что все семеро успели убраться с суши.
— Получай!
Острие меча разорвало кожу у глаза, на виске, прошло мимо, обжигающее и ледяное, как костлявая рука самой смертной Мары. Жив чудом увернулся. Этот удар должен был отправить его в вырий. Но за ним последовал второй, ножом… и снова в неприкрытый панцирем пах.
— Подлец!
Жив упал на спину, увертываясь, и одновременно ударяя обеими ногами в грудь чернобородому. Нож вонзился в сырую доску застрял в ней. С оглушительным ревом и проклятиями Кей полетел в ледяную воду.
Но на его место прыгнул другой. Жив мгновенно охладил пыл смельчака, пронзая его мечом. Он снова был на ногах. И он отступал. На корабль метали горящие факелы, дротики. Но там сидели дошлые люди, воины. Ни одному факелу не дали разгореться. Обе стороны осыпали друг друга невероятной, страшной руганью. Ничего другого уже не оставалось: ни стрел, ни копий.