Страница:
— Вот он, — наконец прошептал Скил, остановил шедших легким взмахом руки, указывая на виднеющийся шагах в двадцати шатер, — точно, он!
Совсем рядом с шатром горели-догорали два кострища. Вокруг них спали кто как, внавалку, вой. Один дружинник в плоском шеломе ходил возле шатра. Скил змеей подполз к нему сзади, когда тот был далеко от спящих, за шатром, вскочил, набросил удавку на шею. Сам не заметил, как рядом оказался Свенд с острым ножом в руке.
— Погоди…
Скил опоздал. Лезвие ножа рассекло грубую кожу. Княжич просунул внутрь голову, замер на миг, а потом исчез из виду. Скил нырнул за ним, ослеп от кромешной тьмы. Ударил коротким мечом во что-то живое, наваливающееся на него. И услыхал странные звуки — будто кто-то перепиливал что-то, ломал с хрустом.
— Уходим, Сокол! — послышался из другого угла голос Свенда.
Он не сразу нащупал дыру, выполз. Побежал за княжичем. Упал рядом с ним. Луна, тусклая и холодная, вышла из-за туч, стало немного светлее. И оттого казалось, что все их видят, что все они как на ладони.
— Вот он! — Свенд поднял руку с чем-то округлым в ней.
Скил не сразу понял. Голова! Свенд держал за волосы голову, отрезанную голову. Но было ясно видно, что принадлежала она не Талану.
— Это же Строг! — прохрипел в ухо Скилу Хотт. — Советник Кронов!
Свенд тихо застонал, заскрипел зубами. Голова полетела в овраг.
До следующего шатра они шли поодиночке, не теряя друг друга из виду, шли почти в открытую, как ходят только свои. Даже присели у затухающих угольев, рядом со спящими воями. Скил глазами показал, чтобы никто ему не мешал. Встал, пошатываясь, подошел к стражу, будто желая что-то сказать ему, и вдруг навалился на него, прижался, не давая взмахнуть мечом, протыкая ножом грудь. Под полог шатра он ввалился вместе с мертвым телом. Выпустил его из объятий. И сам чуть не упал. Внутри было светло, тихо и тускло горела масляная лампа, стоящая на широченном медном блюде почти у входа. А дальше, в глубине шатра, с полуголой девицей на коленях, хмельной и оплывший сидел… Олен.
Скил лишился дара речи. И руки его обвисли. Быть бы ему убитьм. Но с воеводой, видно, творилось то же самое. — Олен раскрывал по-рыбьи рот, но ни звука не вырывалось из него. В голове у Скила вихрем пронеслось былое: долгие тяжкие дни неволи, работа без сна без отдыха, когда времени уже нет, а есть одна неизбывная вечная мука, смеющиеся глаза, узкие щелки, заплывшие жиром, побои, а потом выматывающая болезнь, жар, видения жуткие и сквозь них голос ленивый, равнодушный: «Выбросите этого дохляка на отхожий свал, нечего ему тут лежать, место занимать!» Как давно это было. Но ведь было!
Скил опомнился первым. Он прыгнул на вздымающегося медведем воеводу, сшиб его с ног. Ударил ножом. Но тот отбил удар голой рукой, застонал… Девица мышью сидела под ворохом шкур, со страху оцепенела, наверное. И это спасло Скила. Первым делом, чтобы не было шума, он рукоятью, наотмашь ударил Олена по горлу. Тот засипел, начал задыхаться. Но, видно, немалые силы таились в Олене. Он извернулся, навалился сверху многопудовым телом на Скила, зарычал в лицо, впился зубами в горло. Еще немного, и не видать бы парню белого света.
Свенд с Хоттом ворвались в шатер вовремя, сразу, в два меча обрушились на воеводу. Но били не сильно, боясь покалечить Скила. Наконец тот вырвался, выскользнул из-под тяжкого тела, набросился на Хотта с кулаками.
— Ты что! Я сам! Я са-ам!!
Но было поздно, Олен лежал замертво. В приступе бешенства Скил вонзил в тело нож. Выругался. Его схватили с обеих сторон, зажали рот — в шатер в любую минуту могли ворваться вой. Повалили наземь, чуть не раздавив девицу. Но Скил успокоился очень быстро. Замотал лоскутом, выдранным из сброшенных одеяний, прокушенную шею. Поглядел сумрачно на бездыханного Олена. Не так мечтал он с ним расправиться, а в честном поединке, лицом к лицу… Что ж, они и были лицом к лицу.
— Пошли, — приказал Свенд, сверкнул светлым глазом. Погрозил перепуганной девице. Потом вдруг нагнулся над ней, приобнял, поцеловал. Та потянулась к нему губами в ответном поцелуе. Но Хотт уже тащил княжича за рукав из шатра.
Талана они нашли возле третьего шатра. Рыжебородый княжич спал, разметавшись, на огромной медвежьей шкуре, храпел, дергал запрокинутой головой, задыхался, видно, недоброе снилось изменнику. Рядом безмятежно спали два воя-охранителя, им ничего не снилось, тих и глубок был их сон. Все троих связали в одно мгновение, запихали кляпы во рты.
— Вот и конец тебе… — прошипел Свенд, занося нож над головой брата.
Но ударить не успел. Прохн резко толкнул его, завалил набок.
— Не смей! — выкрикнул немо, одними губами. — Мы его у себя казним, на стене повесим. Чтоб неповадно было!
Свенду мысль понравилась. Только до себя еще добраться надо.
— Доберемся, не бойтесь, — Прохн мотнул головой назад. Там, откуда они приползли совсем недавно, гомонили Кроновы люди. Наверное, девица разбудила спящих, а может, сами проснулись. — Вот что, браты, — продолжил Прохн, — там шумиха, это хорошо, мы сейчас с Оврием подадимся на левый край, пожжем пару становищ. А вы здесь выждите, как суета начнется, прямиком к лазу бегите, да этого гада волоките. Так меж двух огней, посередке и проскочите. Мы следом!
Свенд кивнул, идея хорошая. Полупридушенный Скил таращил глаза, вертел шеей, ему бы себя донести до стольного града. Разгулялись!
Талана, чтоб не брыкался, оглушили. Воев пожалели, заволокли в шатер, там и бросили. А потом такое пошло, что позабыли все, как кого зовут, Крепкие ноги выручили да кони краденные. Ускакали в шуме и гомоне. Чуть от стрел со своей стороны не погибли. В лаз лезли полуживые, а еще тело тащить надо было, Талан так в себя и не пришел.
За стеной крепостной, у башни, долго ждали княжича Прохна с сотником-сторуким Оврием. Да так и не дождались. Дорогой ценой за предателя заплатили.
Ябед вернулся под вечер. Ничего не сказал. Только руками развел. Крон все сам понял. Иного и не ждал: чего-чего, а гордыни у самозванца в избытке! От большого острова отказался, от Скрытая, изумруда Срединного моря! Руку протянутую отпихнул… Сын! А сын ли? Был бы сыном родньм, разве сбежала бы мать его, Рея-старшая? От своего законного мужа?! Нет! Сказывали будто был у нее с Севера захожий гость. От него и приблудила, небось, приблудыша. А ныне называй его сыном! Великим князем! Крон и верил и не верил в россказни про северянина пришлого, вспоминал все, до дня каждого, единого, не мог припомнить неверности Реиной. Неужели от того злосчастного предсказания у него в голове помутилось, страх да гнев над рассудком возобладали?! Но нет в Живе его черт — ни рыжинки в волосах, ни зелени ярой в зрачках, ни сухости отцовской… только стать особая, княжеская, спину держит, голову как отец. Да глаза глубоки больно, еще с той давней поры, когда испытывал его, глаза запомнились… А вот на княгинюшку покойную похож, ее кровь, тут и гадать нечего. Впрочем, сын — не сын, нынче не это важно, нынче без сечи дело не решить. Пора кончать с мальчишкой. Да новый Большой Поход ладить. Наказать кое-кого пред этим за предательство подлое, переметышей-перебежчиков — и в Поход!
— Ступай! — Крон отпустил Ябеда, не спросил, откуда на лице порезы да синяки, а тот сам не сказал, не захотел былого ворошить.
Вышел из княжеского шатра, пошел к дружине своей. Не повезло Ябеду, вот встретил бы сына беглого у Жива за стенами, может, с ним бы и остался. Только не встретил он быстрого умом Промысла. Значит, судьба быть по разные стороны.
А Крон прилег на шитые подушки. Тело отдыха требовало, хоть и много времени прошло, а не все раны зажили после поединка с Купом. Да что там тело, духом не отошел князь, все вспоминал бой лютый, заново мысленно повторял каждый удар свой, жалел, что здесь силы мало вложил, там выше взял. Только поздно. Чувствовал, что не будет больше боя подобного, порастратил себя на Купа, почти без остатку.
Спал тяжко. Все снился младенец безвинно убитый — будто дочь покойная Рея держала его на руках, протягивала ему, а тот смеялся звонко, ручками-ножками голенькими подергивал, тоже тянулся. А как сам сделал шаг навстречу, поднял руки, дабы принять дите беззащитное, так исчезло видение и пахнуло ему в лицо пеплом, ледяным дыханием, а в руках камень оказался — сырой, холодный. А сзади крик младенческий… и снова Рея-дочка стоит, будто Лада-Богородица с младенчиком.
В испарине проснулся Крон, от шума, криков. Гридень молодой уже стоял пред ним, ждал. А как увидал, что князь глаза открыл, так и выдал все, что знал:
— Зарезали Строга ночью! Голову его в овраге сыскали! И Олена-тысячника, коему ты снова поверил, зарубленным нашли, княже! А сын твой, Талан, пропал куда-то! — выговорил скороговоркой. И замер, ожидая буйства княжьего, а может, битья даже, скор был на руку Крон, быстр.
Князь ни слова не сказал. Только глазами указал— уходи, мол. Что тут кричать и бесноваться. Чем дольше стоят они без дела, тем меньше порядка в дружинах, скоро меж них войско пройдет, а они не заметят. Пора на приступ идти. Пора поучить мальчишку уму-разуму. Пора… А ведь мог бы и сам придти, повиниться, в ноги кинуться. И казалось Крону, поступи он так, простил бы, наверняка простил бы, признал бы своим отпрыском, кровным… а там пусть боги на небесах, в вырии светлом разбираются — родной сын он ему или приблудный, столько лет прошло… стольких сыновей и дочерей подарили ему жены да наложницы, не счесть всех, многих из них уже утратил. Так что ж считаться-то!
Крон вышел из шатра. Три ближних боярина шагнули ему навстречу.
— В ночь на приступ пойдем, — сказал он тихо.
Вислоусого и обритого почти наголо посланника Жив принимал "в тесной и полутемной каморе. Никто не должен был прознать об их встрече.
— Путь наш к Семиречью лежит, на земли предков, — рассказывал посланник, — а ведет нас старейшина Гулев. Поклон от него земной… будет мир, и дары будут. И еще привет от души одной, просила не называть ее имени…
— Почему? — встрепенулся Жив. Сердце сжалось в предчувствии.
— Сказывала, в бою сам признаешь, — просто ответил посланник.
В бою. Значит, не она, значит, не Яра, о каком бое могла говорить девочка с синими глазами. Мерещится, в каждом слове, в каждом намеке, в дыхании ветра даже мерещится ему имя любимой, ее тень. А надо заниматься важным, сейчас всякий день на вес золота, всякий час. А бой будет, к нему и готовиться нужно.
— Сколько вас?
— С хоривами и скилами шестнадцать тысяч мечей и палиц.
Жив вздохнул, взял с низкого кованного из меди стола кувшин, налил посланнику в кубок терпкого и чистого кваса, протянул. Сам пить не стал, бросил в рот виноградину — попалась кислая, скулы свело от нее.
— Маловато!
Посланник запрокинул голову, проглотил содержимое кубка едва ли не в один присест, расправил длинные усы. Был он без бронь, в широких толстых штанах, рубахе белой, расшитой по воротнику и
рукавам, в меховой безрукавке. Меховую шапку теребил в руках.
— Немного, — согласился покладисто. И добавил: — Зато семь недель мы Крону покоя не даем, щиплем его за хвост. Наскочим, отскочим, наскочим — десяток, а то и сотню, порубаем, и назад. Трижды в погоню бросал дружины конные. А взять не взял, руки коротки!
Жив улыбнулся.
— Добрые ты слова говоришь, Сугор. Да наскоками битву не выиграть. Мы в крепости Олимпийской, как в ловушке зажаты, и войска, что под стенами стоят, задыхаться от тесноты начинают. Скоро голод пойдет, воды уже не хватает… Не думал я, что эдак-то получится. Иначе бы Купа Северского с дружинами его да воевод Овлура с Зароком не отпустил бы. Теперь уж поздно к ним слать гонцов. Вперед нас Крон придавит. А за подмогу спасибо, передавай Гулеву и мой поклон. Маловато вас… но и на вас надеемся.
Он положил руку на плечо посланнику. Но тот стоял на своем.
— За время, что прошло, мы все слабые места Кроновы разведали. Уж коли вдарим, так вдарим. Нам бы только мечей булатных да стрел побольше каленых, свои на исходе…
— Этого дадим, — согласился Жив. Хотел встать, уйти.
Но посланник удержал его жестом.
— Да людей бы еще, — попросил с дрожью в голосе, будто за себя просил: — Тыщ десять еще. Тогда бы мы им не ножик, кол осиновый, смертный в спину вогнали б! Для твоей же пользы, князь!
— Для пользы Державы! — поправил Жив. Подумал, добавил: — Жди до вечера. Я приду.
Лестницами узкими, темными, переходами потаенными, поднялся он в опочивальню малую, известную двоим или троим в тереме, самым ближним. Уселся вновь за кожи-чертежи, что со Скрытая вывез. Сколь ночей уж не спал, все думу думал, сомневался, взвешивал мысли свои — добрая мысль
потянет тяжело алмаза крупного. Недаром приметили еще со Скрытая знавшие его хорошо, что первая да самая верная жена его Мысль-Сметка. Горяки, что в учении были, сказки сказывали повсюду про его Метиду верную. Что ж, пришла пора, видно, этой женушке родить ему дочь тайную, бестелесную деву-воительницу, [32]которая спасет их всех, оградит от Мары зловещей, поможет одолеть Крона.
Вот она, черная ниточка на коже, тонкая, без черт и резов разъяснительных. Это и есть потайной ход, ведущий далеко за стены, почти к самому морю синему. А еще одна такая же, еле глазом уловимая — в горную впадину ведет. Доискался. Додумался! Недаром ночей не спал. Да, вот эти два хода неведомых, никому не известных кроме Крона, да еще кое-что и будет его Тайной! Его дочерью, порожденной в бессонных ночах! Теперь надо самому проверить, отыскать лазы. Самому!
Жив свернул кожи. Запер дубовую дверь в опочивальню. И почти бегом бросился в сторону Восточной стены, там, в подвале заброшенной, полуосыпавшейся, непригодной башенки, которая давно оказалась внутри новых стен, должен быть этот самый лаз! Теперь только бы не опоздать.
Степенные и важные стражи с копьями в руках, в блестящих шеломах с конскими хвостами, вздрагивали при внезапном его появлении. Но прежде, чем они успевали изречь здравицу. Жив пробегал мимо. Из терема он выскочил, будто внутри палат пожар начался. Побежал вниз по ступеням, через малые ворота, средние, снова по лестницам… и, не добежав Восточной стены, замер как вкопанный. Наверху, на дозорной сторожевой площадке творилось что-то неладное. Он сразу разглядел суетящегося Скила, светлоусого Свенда, брата своего, вечно сторонящегося, проходящего мимо, других… Там же голосила сестрица тихая, Гостия.
— Ой, оставьте его, ради Матери Лады прошу, пожалейте! — кричала она осипшим голоском.
Жив ветром взлетел по внутренним ступеням, что без ограды круто вели наверх. И совсем растерялся.
Шагах в десяти от него, на возвышении, на самом виду у всего войска, на виду у Кроновых полчищ, шумящих внизу и безликих, Скил со Свендом совали в петлю из толстой верви, что крепилась к деревянной балке, положенной меж высокими зубцами, хрипящего и вырывающегося, огненноволосого и рыжебородого Талана.
— Пускай! Пускай другие поглядят! — зло приговаривал Свенд.
Жив растерялся лишь на миг. Пожалел братца. Но тут же взял себя в руки. Кивнул молча, когда его заметили. Предателю место в петле, все правильно делают. Худо что без спроса, без его слова. Но и они не последние люди. Скил — ближайший помощник, друг. Свенд — брат, хоть и косится все время. Жив хотел изречь и свою волю.
Но худая, вся светящаяся добротой и негой светлокудрая Гостия бросилась ему на шею.
— Живушка, милый, родной, — она сразу намочила своими слезами горючими рубаху на груди, заставила сердце сжаться, — пожалей ты его, лучше меня повесь, лучше меня!
Такого Жив не ожидал, растерялся. Обидеть тихую Гостию, почти неземную, отрешенную, любящую его до самозабвения, было не по силам. Она не девой пришла в этот страшный мир, не женой, рожающей в муках сынов, обреченных на муки. Она пришла доброй нездешней гостьей, подстать своему имени. Ее слово сейчас было весомее.
Жив поднял руку, призывая к молчанию.
— В поруб его! — сказал. И отвернулся. Слово Великого князя не обсуждается.
Он не видел, но знал: Талана вынимают из петли, тащат вниз по ступеням, исполняют его волю… нет, волю гостьи этого мира.
Проходившему мимо Скилу шепнул:
— Ничего, мы его еще повесим. При всем люде честном, на лобном месте!
Скил замер рядом, склонил голову — когда говорит князь, надо слушать. Сам же думал — не вовремя появился друг державный, не вовремя.
— А будешь своевольничать, и тебе висеть! — добавил Жив. Потом ткнул Скила кулаком под ребра, словно проверяя на крепость. Сказал тише: — Пойдем со мной, Сокол!
Лаз они нашли не сразу. Два часа провозились, двигая старые неподъемные плиты. А как сдвинули их, так и дохнуло изнизу холодом полуночных стран.
Первые шесть валунов ударили в Круглую башню, что возвышалась посреди Восточной стены, ударили разом, словно из одной тучи выпали.
Вместе с обломками креплений, изуродованных до неузнаваемости настилов, с выбитыми камнями Ворон полетел вниз. Но упасть не успел, чьи-то крепкие руки ухватили его под колено, дернули вбок. Ворон ударился плечом о кладку, потом перевернулся и застыл на мягком и живом
— Ну и тяжел же ты, старый черт! — Овил выполз из-под него, встал, отряхнулся. Поглядел уныло на большую бадью с горючей водой. Толку от нее пока не было — кого поливать, внизу свои, а Кро-новы камнеметы далеко. Про них и знать никто не знал, видно, были они прикрыты ветвями, листвой, за триста шагов не разглядишь.
Ворон сел, привалился спиной к кладке, грубой и шершавой.
— Крепко они нас, — рассудил спокойно, — эдак можно все башни посшибать.
Словно в подтверждение его слов еще два валуна обрушились на уцелевший верх, снесли его — град каменьев прогремел совсем рядом, жутко закричал кто-то внизу, на земле.
— Нерасторопный, — пожалел Овил, сел под притолку рядом с седьм воеводою.
Сквозь бойницу видно было, как дружины с внешней стороны стены пошли, а потом с оглушительным криком побежали на врага. Камнеметы надо было уничтожить, иначе самое позднее через два дня в стенах будут бреши, а тогда и крепости грош цена и ее башням.
— Надо бы туда, — затосковал по сече Ворон, припал лбом к камню, сощурил единственный глаз. Потом вспомнил про перуны гремучие, вскарабкался по обломкам дубовой лестницы на пролет выше. У пристенка лежали только три перуна, значит, остальные внизу, под обломками.
Следующий валун ударил прямо в бойницу, стены не пробил. Но мощным толчком Ворона с Овилом отбросило к провалу, еле удержались. На какое-то время старого коревана оглушило. Он лежал на спине и видел, как по небу, прямо над ним, проносятся огромные камни; семь камней пролетели в сторону Кронова полчища, то метали из крепости, метали не пристрельно, наугад, двенадцать валунов обрушились на город — Ворон не слышал звуков, но чувствовал, как содрогается земля, а вместе с ней стена, башня. Когда он подполз к бойнице, выглянул наружу — остатки дружин, ринувшихся на осаждающих, бежали разрозненными кучками назад. Крон отбил пер- \ вый удар. Значит, и второй отобьет, и третий… Но эти глыбищи! Только разъяренные титаны могут бросать такие камни! Жечь… надо жечь их камнеметы! Но как?! Жив поставил его на Восточную стену, дал под руку полторы тысячи человек, каждый знает свое место, свое дело. А толку что?! Со всех сторон уже летят камни, крушат стены, башни, ворота, бьют воев наружних — эдак все внешние дружины будут раздавлены меж стеной и полчищами. И еще один валун ударил в бойницу, кладка дрогнула, начала осыпаться.
— Ой, крепко! — простонал Овил, держась за ушибленную руку. — Видать, Крон за нас всерьез взялся.
Ворон не стал вступать в пересуды. Поднялся, скрипя зубами. Спустился по ходящей ходуном балке еще на пролет, вышел на стену. Справа зияла добрая брешь. Но она не расстроила воеводу — высоко, не добраться до краев снизу. Урон был немалый, сотники подбегали к нему, разводили руками — каждый недосчитывался четверти воев, а то и трети. За неполные полдня натиска!
— Стоять! — говорил Ворон. Что он мог еще сказать. Их дело стоять на стенах, оборонять град стольный, себя беречь до поры до времени. А там пусть Великий князь решает. Эх, будь он на его месте — давно бы собрал всех отовсюду, да так бы ударил прямо в лоб рати Кроновой, что только бы искры посыпались из глаз.
А внешние дружины пока сдерживали идущих на приступ. Жизни свои клали, но не подпускали к стенам. Ворон втихомолку завидовал воям, что с мечами в руках встречали врага. Стар был годами и телом, а душа рвалась в бой молодецкий. И пошел бы за ворота, да Жив строго-настрого приказал вниз не спускаться. Ему видней!
В который раз уже Ворон сунулся к растрескан-ной бойнице, глянул на склон под стеной. И растерялся. Дружины-защитницы ряд за рядом, вой за воем втягивались в полураспахнутые ворота. Крайние отряды, далекие, щетинились копьями, метали стрелы и дротики, прикрывали отход. «Измена!» — пробормотал Ворон под нос. Огляделся, ища Овила.
И громко выкрикнул:
— Браты, готовься к бою! Отворяй бадьи! Желоба заноси! Поворачивайся! Живей, браты!!!
Первыми Жив послал уральцев, дал им провожатым Скила да своих скрытненских шестерых с бурдюками за спиной. Ход был тесен.
— В черный вырий адский лезем, — проворчал Скил, — не иначе!
Но сиганул во мрак первым. Факелов не жгли, опасно. Прыгали один за другим — суровые, мрачные, но без страха идущие на смерть.
Айд-Полута сидел на плите пыльной, тяжело дышал. Коща все скрылись в дыре тайного хода, сказал отрешенно:
— Коли ведом лаз батюшке, каждого побьют — высунулась голова, ссекли ее, за белы руки вытащили тело, жди следующую голову.
— Не каркай! — пригрозил Жив. А сам пожалел, что не пошел первьм.
В другой ход, дальний, горный уже полдня вой за воем лезли, не одна тысяча ушла. Не задохнулись бы, думал Жив, столько люда в эдакой теснотище. Только выхода нет, иначе всех в запертой крепости побьют. Хоть и велика она безмерно, а ведь и Крон подступился с умом да с большим числом, умеет воевать отец-батюшка. Теперь Жив начинал явно ощущать — родная кровь, наверное, врали про измену матери, узнавал в себе отцовы повады, а в нем свои, упрямец, не жалеющий себя, хитроумный, напористый, ярый. Временами Жив ставил себя на его место, прикидывал то да се, и уже знал, как Крон поступит. Война не просто сечи да походы, война большая — большая игра, которую выигрывает не сильный, но умный. Крон был умен, хитер и коварен. Мало того. Крон не жалел его, как он. Жив, жалел во враге своем отца родного. Что делать… теперь назад не повернешь.
Скил бежал трусцой по подземному ходу, пока можно было бежать, топча сапогами какую-то мяг^ кую, не видимую во тьме труху, распугивая редких ленивых, раскормленных крыс. Но когда своды стали совсем низкими, пришлось сгибаться в три погибели. Последние сто шагов почти полз, лишь на минуту останавливаясь, прислушиваясь — как там задние. Говорить никак нельзя было, одно слово, один звук лишний мог стоить головы.
А когда уперся в стену холодную, сам вдруг похолодел. Неужели завал. Толкнул раз, другой… почувствовал, поддается камень. Подоспевший уралец протиснулся, помог. И почти сразу в глаза ударил слабый свет. Слава Роду! — про себя возблагодарил небеса Скил. Выполз из дыры. И понял, что находится в дремучей чаще, в буреломе диком, посреди замшелых зеленых валунов. На миг растерялся. Потом вспомнил, что Жив рассказывал, проверил себя, по коре на древах, по лишайнику север определил, обрадовался.
— Вылезай, браты, вылезай! — запричитал, за-ириговаривал, суетясь вокруг дыры.
С полсотни угрюмых разгоряченных уральцев вылезло, прежде чем он указал направление. Продирались из чащи, не щадя одеж и кожи. Те, что с горючей водой за спинами, бежали последними. А как выскочили на полянку, Скил первым нырнул на землю. Отдышался в траве, охладился, повернул голову влево… и увидал вдруг длинноусого Сугора. Тот глядел прямо в глаза, будто ждал чего-то.
— Ты еще откуда? — изумился Скил.
— Оттуда, — неспешно и степенно поведал посланник Гулева, — от самого зева веду вас, еще двое охочих наших следом идут. Как с Князем великим договорено.
Скил выругал себя мысленно. Жив ему, и впрямь, поручал слово передать семиреченцам. А он не дождался. Ну, да не страшно, сами поспели за ним.
— Хорошо след держите, — похвалил он шепотком.
— Так и сами держимся сколько времени, — подтвердил Сугор, — иначе Крон нам бы устроил веселые бега!
— Ну ладно, — заторопился вдруг Скил, — на металку верно идем?
— Верно.
— Тогда слушай. За нами первая тыща выползет. В бой не пойдет, силы неравны. Вы сразу к себе ведите, след заметайте. До ночи — еще три-четыре. А назавтра все десять обещанные будут. Только без спешки. По знаку условному, понял?
— Понял, — отозвался Сугор. И уполз.
Камнемет охраняли две сотни, запасные дружины. Пришлось поджидать растянувшихся. Зато ударили мощно. Без шума. Без криков. Побили с десяток конных, столько же пеших. Бурдюки развязанные полетели на брусья с ходу. А там и стрела огненная поспела.
Жарко полыхнуло.
Дико заржали лошади, посбрасывали седоков, прочь поскакали. Но пешцы-вои не испугались, чуть опомнились — и бросились на уральцев с мечами да копьями. Пошла сеча дикая и бестолковая. В кутерьме этой Скил со скрытненскими пожгли еще три металки. Кинулись в одну сторону, в другую отовсюду неслись Кроновы дружинники, на подмогу своим. Назад, в чащу, нельзя было бежать, выдавать лаз.
Совсем рядом с шатром горели-догорали два кострища. Вокруг них спали кто как, внавалку, вой. Один дружинник в плоском шеломе ходил возле шатра. Скил змеей подполз к нему сзади, когда тот был далеко от спящих, за шатром, вскочил, набросил удавку на шею. Сам не заметил, как рядом оказался Свенд с острым ножом в руке.
— Погоди…
Скил опоздал. Лезвие ножа рассекло грубую кожу. Княжич просунул внутрь голову, замер на миг, а потом исчез из виду. Скил нырнул за ним, ослеп от кромешной тьмы. Ударил коротким мечом во что-то живое, наваливающееся на него. И услыхал странные звуки — будто кто-то перепиливал что-то, ломал с хрустом.
— Уходим, Сокол! — послышался из другого угла голос Свенда.
Он не сразу нащупал дыру, выполз. Побежал за княжичем. Упал рядом с ним. Луна, тусклая и холодная, вышла из-за туч, стало немного светлее. И оттого казалось, что все их видят, что все они как на ладони.
— Вот он! — Свенд поднял руку с чем-то округлым в ней.
Скил не сразу понял. Голова! Свенд держал за волосы голову, отрезанную голову. Но было ясно видно, что принадлежала она не Талану.
— Это же Строг! — прохрипел в ухо Скилу Хотт. — Советник Кронов!
Свенд тихо застонал, заскрипел зубами. Голова полетела в овраг.
До следующего шатра они шли поодиночке, не теряя друг друга из виду, шли почти в открытую, как ходят только свои. Даже присели у затухающих угольев, рядом со спящими воями. Скил глазами показал, чтобы никто ему не мешал. Встал, пошатываясь, подошел к стражу, будто желая что-то сказать ему, и вдруг навалился на него, прижался, не давая взмахнуть мечом, протыкая ножом грудь. Под полог шатра он ввалился вместе с мертвым телом. Выпустил его из объятий. И сам чуть не упал. Внутри было светло, тихо и тускло горела масляная лампа, стоящая на широченном медном блюде почти у входа. А дальше, в глубине шатра, с полуголой девицей на коленях, хмельной и оплывший сидел… Олен.
Скил лишился дара речи. И руки его обвисли. Быть бы ему убитьм. Но с воеводой, видно, творилось то же самое. — Олен раскрывал по-рыбьи рот, но ни звука не вырывалось из него. В голове у Скила вихрем пронеслось былое: долгие тяжкие дни неволи, работа без сна без отдыха, когда времени уже нет, а есть одна неизбывная вечная мука, смеющиеся глаза, узкие щелки, заплывшие жиром, побои, а потом выматывающая болезнь, жар, видения жуткие и сквозь них голос ленивый, равнодушный: «Выбросите этого дохляка на отхожий свал, нечего ему тут лежать, место занимать!» Как давно это было. Но ведь было!
Скил опомнился первым. Он прыгнул на вздымающегося медведем воеводу, сшиб его с ног. Ударил ножом. Но тот отбил удар голой рукой, застонал… Девица мышью сидела под ворохом шкур, со страху оцепенела, наверное. И это спасло Скила. Первым делом, чтобы не было шума, он рукоятью, наотмашь ударил Олена по горлу. Тот засипел, начал задыхаться. Но, видно, немалые силы таились в Олене. Он извернулся, навалился сверху многопудовым телом на Скила, зарычал в лицо, впился зубами в горло. Еще немного, и не видать бы парню белого света.
Свенд с Хоттом ворвались в шатер вовремя, сразу, в два меча обрушились на воеводу. Но били не сильно, боясь покалечить Скила. Наконец тот вырвался, выскользнул из-под тяжкого тела, набросился на Хотта с кулаками.
— Ты что! Я сам! Я са-ам!!
Но было поздно, Олен лежал замертво. В приступе бешенства Скил вонзил в тело нож. Выругался. Его схватили с обеих сторон, зажали рот — в шатер в любую минуту могли ворваться вой. Повалили наземь, чуть не раздавив девицу. Но Скил успокоился очень быстро. Замотал лоскутом, выдранным из сброшенных одеяний, прокушенную шею. Поглядел сумрачно на бездыханного Олена. Не так мечтал он с ним расправиться, а в честном поединке, лицом к лицу… Что ж, они и были лицом к лицу.
— Пошли, — приказал Свенд, сверкнул светлым глазом. Погрозил перепуганной девице. Потом вдруг нагнулся над ней, приобнял, поцеловал. Та потянулась к нему губами в ответном поцелуе. Но Хотт уже тащил княжича за рукав из шатра.
Талана они нашли возле третьего шатра. Рыжебородый княжич спал, разметавшись, на огромной медвежьей шкуре, храпел, дергал запрокинутой головой, задыхался, видно, недоброе снилось изменнику. Рядом безмятежно спали два воя-охранителя, им ничего не снилось, тих и глубок был их сон. Все троих связали в одно мгновение, запихали кляпы во рты.
— Вот и конец тебе… — прошипел Свенд, занося нож над головой брата.
Но ударить не успел. Прохн резко толкнул его, завалил набок.
— Не смей! — выкрикнул немо, одними губами. — Мы его у себя казним, на стене повесим. Чтоб неповадно было!
Свенду мысль понравилась. Только до себя еще добраться надо.
— Доберемся, не бойтесь, — Прохн мотнул головой назад. Там, откуда они приползли совсем недавно, гомонили Кроновы люди. Наверное, девица разбудила спящих, а может, сами проснулись. — Вот что, браты, — продолжил Прохн, — там шумиха, это хорошо, мы сейчас с Оврием подадимся на левый край, пожжем пару становищ. А вы здесь выждите, как суета начнется, прямиком к лазу бегите, да этого гада волоките. Так меж двух огней, посередке и проскочите. Мы следом!
Свенд кивнул, идея хорошая. Полупридушенный Скил таращил глаза, вертел шеей, ему бы себя донести до стольного града. Разгулялись!
Талана, чтоб не брыкался, оглушили. Воев пожалели, заволокли в шатер, там и бросили. А потом такое пошло, что позабыли все, как кого зовут, Крепкие ноги выручили да кони краденные. Ускакали в шуме и гомоне. Чуть от стрел со своей стороны не погибли. В лаз лезли полуживые, а еще тело тащить надо было, Талан так в себя и не пришел.
За стеной крепостной, у башни, долго ждали княжича Прохна с сотником-сторуким Оврием. Да так и не дождались. Дорогой ценой за предателя заплатили.
Ябед вернулся под вечер. Ничего не сказал. Только руками развел. Крон все сам понял. Иного и не ждал: чего-чего, а гордыни у самозванца в избытке! От большого острова отказался, от Скрытая, изумруда Срединного моря! Руку протянутую отпихнул… Сын! А сын ли? Был бы сыном родньм, разве сбежала бы мать его, Рея-старшая? От своего законного мужа?! Нет! Сказывали будто был у нее с Севера захожий гость. От него и приблудила, небось, приблудыша. А ныне называй его сыном! Великим князем! Крон и верил и не верил в россказни про северянина пришлого, вспоминал все, до дня каждого, единого, не мог припомнить неверности Реиной. Неужели от того злосчастного предсказания у него в голове помутилось, страх да гнев над рассудком возобладали?! Но нет в Живе его черт — ни рыжинки в волосах, ни зелени ярой в зрачках, ни сухости отцовской… только стать особая, княжеская, спину держит, голову как отец. Да глаза глубоки больно, еще с той давней поры, когда испытывал его, глаза запомнились… А вот на княгинюшку покойную похож, ее кровь, тут и гадать нечего. Впрочем, сын — не сын, нынче не это важно, нынче без сечи дело не решить. Пора кончать с мальчишкой. Да новый Большой Поход ладить. Наказать кое-кого пред этим за предательство подлое, переметышей-перебежчиков — и в Поход!
— Ступай! — Крон отпустил Ябеда, не спросил, откуда на лице порезы да синяки, а тот сам не сказал, не захотел былого ворошить.
Вышел из княжеского шатра, пошел к дружине своей. Не повезло Ябеду, вот встретил бы сына беглого у Жива за стенами, может, с ним бы и остался. Только не встретил он быстрого умом Промысла. Значит, судьба быть по разные стороны.
А Крон прилег на шитые подушки. Тело отдыха требовало, хоть и много времени прошло, а не все раны зажили после поединка с Купом. Да что там тело, духом не отошел князь, все вспоминал бой лютый, заново мысленно повторял каждый удар свой, жалел, что здесь силы мало вложил, там выше взял. Только поздно. Чувствовал, что не будет больше боя подобного, порастратил себя на Купа, почти без остатку.
Спал тяжко. Все снился младенец безвинно убитый — будто дочь покойная Рея держала его на руках, протягивала ему, а тот смеялся звонко, ручками-ножками голенькими подергивал, тоже тянулся. А как сам сделал шаг навстречу, поднял руки, дабы принять дите беззащитное, так исчезло видение и пахнуло ему в лицо пеплом, ледяным дыханием, а в руках камень оказался — сырой, холодный. А сзади крик младенческий… и снова Рея-дочка стоит, будто Лада-Богородица с младенчиком.
В испарине проснулся Крон, от шума, криков. Гридень молодой уже стоял пред ним, ждал. А как увидал, что князь глаза открыл, так и выдал все, что знал:
— Зарезали Строга ночью! Голову его в овраге сыскали! И Олена-тысячника, коему ты снова поверил, зарубленным нашли, княже! А сын твой, Талан, пропал куда-то! — выговорил скороговоркой. И замер, ожидая буйства княжьего, а может, битья даже, скор был на руку Крон, быстр.
Князь ни слова не сказал. Только глазами указал— уходи, мол. Что тут кричать и бесноваться. Чем дольше стоят они без дела, тем меньше порядка в дружинах, скоро меж них войско пройдет, а они не заметят. Пора на приступ идти. Пора поучить мальчишку уму-разуму. Пора… А ведь мог бы и сам придти, повиниться, в ноги кинуться. И казалось Крону, поступи он так, простил бы, наверняка простил бы, признал бы своим отпрыском, кровным… а там пусть боги на небесах, в вырии светлом разбираются — родной сын он ему или приблудный, столько лет прошло… стольких сыновей и дочерей подарили ему жены да наложницы, не счесть всех, многих из них уже утратил. Так что ж считаться-то!
Крон вышел из шатра. Три ближних боярина шагнули ему навстречу.
— В ночь на приступ пойдем, — сказал он тихо.
Вислоусого и обритого почти наголо посланника Жив принимал "в тесной и полутемной каморе. Никто не должен был прознать об их встрече.
— Путь наш к Семиречью лежит, на земли предков, — рассказывал посланник, — а ведет нас старейшина Гулев. Поклон от него земной… будет мир, и дары будут. И еще привет от души одной, просила не называть ее имени…
— Почему? — встрепенулся Жив. Сердце сжалось в предчувствии.
— Сказывала, в бою сам признаешь, — просто ответил посланник.
В бою. Значит, не она, значит, не Яра, о каком бое могла говорить девочка с синими глазами. Мерещится, в каждом слове, в каждом намеке, в дыхании ветра даже мерещится ему имя любимой, ее тень. А надо заниматься важным, сейчас всякий день на вес золота, всякий час. А бой будет, к нему и готовиться нужно.
— Сколько вас?
— С хоривами и скилами шестнадцать тысяч мечей и палиц.
Жив вздохнул, взял с низкого кованного из меди стола кувшин, налил посланнику в кубок терпкого и чистого кваса, протянул. Сам пить не стал, бросил в рот виноградину — попалась кислая, скулы свело от нее.
— Маловато!
Посланник запрокинул голову, проглотил содержимое кубка едва ли не в один присест, расправил длинные усы. Был он без бронь, в широких толстых штанах, рубахе белой, расшитой по воротнику и
рукавам, в меховой безрукавке. Меховую шапку теребил в руках.
— Немного, — согласился покладисто. И добавил: — Зато семь недель мы Крону покоя не даем, щиплем его за хвост. Наскочим, отскочим, наскочим — десяток, а то и сотню, порубаем, и назад. Трижды в погоню бросал дружины конные. А взять не взял, руки коротки!
Жив улыбнулся.
— Добрые ты слова говоришь, Сугор. Да наскоками битву не выиграть. Мы в крепости Олимпийской, как в ловушке зажаты, и войска, что под стенами стоят, задыхаться от тесноты начинают. Скоро голод пойдет, воды уже не хватает… Не думал я, что эдак-то получится. Иначе бы Купа Северского с дружинами его да воевод Овлура с Зароком не отпустил бы. Теперь уж поздно к ним слать гонцов. Вперед нас Крон придавит. А за подмогу спасибо, передавай Гулеву и мой поклон. Маловато вас… но и на вас надеемся.
Он положил руку на плечо посланнику. Но тот стоял на своем.
— За время, что прошло, мы все слабые места Кроновы разведали. Уж коли вдарим, так вдарим. Нам бы только мечей булатных да стрел побольше каленых, свои на исходе…
— Этого дадим, — согласился Жив. Хотел встать, уйти.
Но посланник удержал его жестом.
— Да людей бы еще, — попросил с дрожью в голосе, будто за себя просил: — Тыщ десять еще. Тогда бы мы им не ножик, кол осиновый, смертный в спину вогнали б! Для твоей же пользы, князь!
— Для пользы Державы! — поправил Жив. Подумал, добавил: — Жди до вечера. Я приду.
Лестницами узкими, темными, переходами потаенными, поднялся он в опочивальню малую, известную двоим или троим в тереме, самым ближним. Уселся вновь за кожи-чертежи, что со Скрытая вывез. Сколь ночей уж не спал, все думу думал, сомневался, взвешивал мысли свои — добрая мысль
потянет тяжело алмаза крупного. Недаром приметили еще со Скрытая знавшие его хорошо, что первая да самая верная жена его Мысль-Сметка. Горяки, что в учении были, сказки сказывали повсюду про его Метиду верную. Что ж, пришла пора, видно, этой женушке родить ему дочь тайную, бестелесную деву-воительницу, [32]которая спасет их всех, оградит от Мары зловещей, поможет одолеть Крона.
Вот она, черная ниточка на коже, тонкая, без черт и резов разъяснительных. Это и есть потайной ход, ведущий далеко за стены, почти к самому морю синему. А еще одна такая же, еле глазом уловимая — в горную впадину ведет. Доискался. Додумался! Недаром ночей не спал. Да, вот эти два хода неведомых, никому не известных кроме Крона, да еще кое-что и будет его Тайной! Его дочерью, порожденной в бессонных ночах! Теперь надо самому проверить, отыскать лазы. Самому!
Жив свернул кожи. Запер дубовую дверь в опочивальню. И почти бегом бросился в сторону Восточной стены, там, в подвале заброшенной, полуосыпавшейся, непригодной башенки, которая давно оказалась внутри новых стен, должен быть этот самый лаз! Теперь только бы не опоздать.
Степенные и важные стражи с копьями в руках, в блестящих шеломах с конскими хвостами, вздрагивали при внезапном его появлении. Но прежде, чем они успевали изречь здравицу. Жив пробегал мимо. Из терема он выскочил, будто внутри палат пожар начался. Побежал вниз по ступеням, через малые ворота, средние, снова по лестницам… и, не добежав Восточной стены, замер как вкопанный. Наверху, на дозорной сторожевой площадке творилось что-то неладное. Он сразу разглядел суетящегося Скила, светлоусого Свенда, брата своего, вечно сторонящегося, проходящего мимо, других… Там же голосила сестрица тихая, Гостия.
— Ой, оставьте его, ради Матери Лады прошу, пожалейте! — кричала она осипшим голоском.
Жив ветром взлетел по внутренним ступеням, что без ограды круто вели наверх. И совсем растерялся.
Шагах в десяти от него, на возвышении, на самом виду у всего войска, на виду у Кроновых полчищ, шумящих внизу и безликих, Скил со Свендом совали в петлю из толстой верви, что крепилась к деревянной балке, положенной меж высокими зубцами, хрипящего и вырывающегося, огненноволосого и рыжебородого Талана.
— Пускай! Пускай другие поглядят! — зло приговаривал Свенд.
Жив растерялся лишь на миг. Пожалел братца. Но тут же взял себя в руки. Кивнул молча, когда его заметили. Предателю место в петле, все правильно делают. Худо что без спроса, без его слова. Но и они не последние люди. Скил — ближайший помощник, друг. Свенд — брат, хоть и косится все время. Жив хотел изречь и свою волю.
Но худая, вся светящаяся добротой и негой светлокудрая Гостия бросилась ему на шею.
— Живушка, милый, родной, — она сразу намочила своими слезами горючими рубаху на груди, заставила сердце сжаться, — пожалей ты его, лучше меня повесь, лучше меня!
Такого Жив не ожидал, растерялся. Обидеть тихую Гостию, почти неземную, отрешенную, любящую его до самозабвения, было не по силам. Она не девой пришла в этот страшный мир, не женой, рожающей в муках сынов, обреченных на муки. Она пришла доброй нездешней гостьей, подстать своему имени. Ее слово сейчас было весомее.
Жив поднял руку, призывая к молчанию.
— В поруб его! — сказал. И отвернулся. Слово Великого князя не обсуждается.
Он не видел, но знал: Талана вынимают из петли, тащат вниз по ступеням, исполняют его волю… нет, волю гостьи этого мира.
Проходившему мимо Скилу шепнул:
— Ничего, мы его еще повесим. При всем люде честном, на лобном месте!
Скил замер рядом, склонил голову — когда говорит князь, надо слушать. Сам же думал — не вовремя появился друг державный, не вовремя.
— А будешь своевольничать, и тебе висеть! — добавил Жив. Потом ткнул Скила кулаком под ребра, словно проверяя на крепость. Сказал тише: — Пойдем со мной, Сокол!
Лаз они нашли не сразу. Два часа провозились, двигая старые неподъемные плиты. А как сдвинули их, так и дохнуло изнизу холодом полуночных стран.
Первые шесть валунов ударили в Круглую башню, что возвышалась посреди Восточной стены, ударили разом, словно из одной тучи выпали.
Вместе с обломками креплений, изуродованных до неузнаваемости настилов, с выбитыми камнями Ворон полетел вниз. Но упасть не успел, чьи-то крепкие руки ухватили его под колено, дернули вбок. Ворон ударился плечом о кладку, потом перевернулся и застыл на мягком и живом
— Ну и тяжел же ты, старый черт! — Овил выполз из-под него, встал, отряхнулся. Поглядел уныло на большую бадью с горючей водой. Толку от нее пока не было — кого поливать, внизу свои, а Кро-новы камнеметы далеко. Про них и знать никто не знал, видно, были они прикрыты ветвями, листвой, за триста шагов не разглядишь.
Ворон сел, привалился спиной к кладке, грубой и шершавой.
— Крепко они нас, — рассудил спокойно, — эдак можно все башни посшибать.
Словно в подтверждение его слов еще два валуна обрушились на уцелевший верх, снесли его — град каменьев прогремел совсем рядом, жутко закричал кто-то внизу, на земле.
— Нерасторопный, — пожалел Овил, сел под притолку рядом с седьм воеводою.
Сквозь бойницу видно было, как дружины с внешней стороны стены пошли, а потом с оглушительным криком побежали на врага. Камнеметы надо было уничтожить, иначе самое позднее через два дня в стенах будут бреши, а тогда и крепости грош цена и ее башням.
— Надо бы туда, — затосковал по сече Ворон, припал лбом к камню, сощурил единственный глаз. Потом вспомнил про перуны гремучие, вскарабкался по обломкам дубовой лестницы на пролет выше. У пристенка лежали только три перуна, значит, остальные внизу, под обломками.
Следующий валун ударил прямо в бойницу, стены не пробил. Но мощным толчком Ворона с Овилом отбросило к провалу, еле удержались. На какое-то время старого коревана оглушило. Он лежал на спине и видел, как по небу, прямо над ним, проносятся огромные камни; семь камней пролетели в сторону Кронова полчища, то метали из крепости, метали не пристрельно, наугад, двенадцать валунов обрушились на город — Ворон не слышал звуков, но чувствовал, как содрогается земля, а вместе с ней стена, башня. Когда он подполз к бойнице, выглянул наружу — остатки дружин, ринувшихся на осаждающих, бежали разрозненными кучками назад. Крон отбил пер- \ вый удар. Значит, и второй отобьет, и третий… Но эти глыбищи! Только разъяренные титаны могут бросать такие камни! Жечь… надо жечь их камнеметы! Но как?! Жив поставил его на Восточную стену, дал под руку полторы тысячи человек, каждый знает свое место, свое дело. А толку что?! Со всех сторон уже летят камни, крушат стены, башни, ворота, бьют воев наружних — эдак все внешние дружины будут раздавлены меж стеной и полчищами. И еще один валун ударил в бойницу, кладка дрогнула, начала осыпаться.
— Ой, крепко! — простонал Овил, держась за ушибленную руку. — Видать, Крон за нас всерьез взялся.
Ворон не стал вступать в пересуды. Поднялся, скрипя зубами. Спустился по ходящей ходуном балке еще на пролет, вышел на стену. Справа зияла добрая брешь. Но она не расстроила воеводу — высоко, не добраться до краев снизу. Урон был немалый, сотники подбегали к нему, разводили руками — каждый недосчитывался четверти воев, а то и трети. За неполные полдня натиска!
— Стоять! — говорил Ворон. Что он мог еще сказать. Их дело стоять на стенах, оборонять град стольный, себя беречь до поры до времени. А там пусть Великий князь решает. Эх, будь он на его месте — давно бы собрал всех отовсюду, да так бы ударил прямо в лоб рати Кроновой, что только бы искры посыпались из глаз.
А внешние дружины пока сдерживали идущих на приступ. Жизни свои клали, но не подпускали к стенам. Ворон втихомолку завидовал воям, что с мечами в руках встречали врага. Стар был годами и телом, а душа рвалась в бой молодецкий. И пошел бы за ворота, да Жив строго-настрого приказал вниз не спускаться. Ему видней!
В который раз уже Ворон сунулся к растрескан-ной бойнице, глянул на склон под стеной. И растерялся. Дружины-защитницы ряд за рядом, вой за воем втягивались в полураспахнутые ворота. Крайние отряды, далекие, щетинились копьями, метали стрелы и дротики, прикрывали отход. «Измена!» — пробормотал Ворон под нос. Огляделся, ища Овила.
И громко выкрикнул:
— Браты, готовься к бою! Отворяй бадьи! Желоба заноси! Поворачивайся! Живей, браты!!!
Первыми Жив послал уральцев, дал им провожатым Скила да своих скрытненских шестерых с бурдюками за спиной. Ход был тесен.
— В черный вырий адский лезем, — проворчал Скил, — не иначе!
Но сиганул во мрак первым. Факелов не жгли, опасно. Прыгали один за другим — суровые, мрачные, но без страха идущие на смерть.
Айд-Полута сидел на плите пыльной, тяжело дышал. Коща все скрылись в дыре тайного хода, сказал отрешенно:
— Коли ведом лаз батюшке, каждого побьют — высунулась голова, ссекли ее, за белы руки вытащили тело, жди следующую голову.
— Не каркай! — пригрозил Жив. А сам пожалел, что не пошел первьм.
В другой ход, дальний, горный уже полдня вой за воем лезли, не одна тысяча ушла. Не задохнулись бы, думал Жив, столько люда в эдакой теснотище. Только выхода нет, иначе всех в запертой крепости побьют. Хоть и велика она безмерно, а ведь и Крон подступился с умом да с большим числом, умеет воевать отец-батюшка. Теперь Жив начинал явно ощущать — родная кровь, наверное, врали про измену матери, узнавал в себе отцовы повады, а в нем свои, упрямец, не жалеющий себя, хитроумный, напористый, ярый. Временами Жив ставил себя на его место, прикидывал то да се, и уже знал, как Крон поступит. Война не просто сечи да походы, война большая — большая игра, которую выигрывает не сильный, но умный. Крон был умен, хитер и коварен. Мало того. Крон не жалел его, как он. Жив, жалел во враге своем отца родного. Что делать… теперь назад не повернешь.
Скил бежал трусцой по подземному ходу, пока можно было бежать, топча сапогами какую-то мяг^ кую, не видимую во тьме труху, распугивая редких ленивых, раскормленных крыс. Но когда своды стали совсем низкими, пришлось сгибаться в три погибели. Последние сто шагов почти полз, лишь на минуту останавливаясь, прислушиваясь — как там задние. Говорить никак нельзя было, одно слово, один звук лишний мог стоить головы.
А когда уперся в стену холодную, сам вдруг похолодел. Неужели завал. Толкнул раз, другой… почувствовал, поддается камень. Подоспевший уралец протиснулся, помог. И почти сразу в глаза ударил слабый свет. Слава Роду! — про себя возблагодарил небеса Скил. Выполз из дыры. И понял, что находится в дремучей чаще, в буреломе диком, посреди замшелых зеленых валунов. На миг растерялся. Потом вспомнил, что Жив рассказывал, проверил себя, по коре на древах, по лишайнику север определил, обрадовался.
— Вылезай, браты, вылезай! — запричитал, за-ириговаривал, суетясь вокруг дыры.
С полсотни угрюмых разгоряченных уральцев вылезло, прежде чем он указал направление. Продирались из чащи, не щадя одеж и кожи. Те, что с горючей водой за спинами, бежали последними. А как выскочили на полянку, Скил первым нырнул на землю. Отдышался в траве, охладился, повернул голову влево… и увидал вдруг длинноусого Сугора. Тот глядел прямо в глаза, будто ждал чего-то.
— Ты еще откуда? — изумился Скил.
— Оттуда, — неспешно и степенно поведал посланник Гулева, — от самого зева веду вас, еще двое охочих наших следом идут. Как с Князем великим договорено.
Скил выругал себя мысленно. Жив ему, и впрямь, поручал слово передать семиреченцам. А он не дождался. Ну, да не страшно, сами поспели за ним.
— Хорошо след держите, — похвалил он шепотком.
— Так и сами держимся сколько времени, — подтвердил Сугор, — иначе Крон нам бы устроил веселые бега!
— Ну ладно, — заторопился вдруг Скил, — на металку верно идем?
— Верно.
— Тогда слушай. За нами первая тыща выползет. В бой не пойдет, силы неравны. Вы сразу к себе ведите, след заметайте. До ночи — еще три-четыре. А назавтра все десять обещанные будут. Только без спешки. По знаку условному, понял?
— Понял, — отозвался Сугор. И уполз.
Камнемет охраняли две сотни, запасные дружины. Пришлось поджидать растянувшихся. Зато ударили мощно. Без шума. Без криков. Побили с десяток конных, столько же пеших. Бурдюки развязанные полетели на брусья с ходу. А там и стрела огненная поспела.
Жарко полыхнуло.
Дико заржали лошади, посбрасывали седоков, прочь поскакали. Но пешцы-вои не испугались, чуть опомнились — и бросились на уральцев с мечами да копьями. Пошла сеча дикая и бестолковая. В кутерьме этой Скил со скрытненскими пожгли еще три металки. Кинулись в одну сторону, в другую отовсюду неслись Кроновы дружинники, на подмогу своим. Назад, в чащу, нельзя было бежать, выдавать лаз.