Страница:
– Хорошо, что не медвежью.
– Он перепил, – хихикает Таис, – и гонялся по парку за девками с криком «утютю!»
Лицо Солнца становится задумчивым: он явно пытается представить, как это выглядело.
– И… много поймал? – усиленно пытаясь не хохотать, интересуется Кайман.
– Да кто ж от него убегал-то? – удивляется Таис.
– И чего он?
– Ловил, в воздух подкидывал и орал: «Господи, как жить-то хорошо!»..
Птиц смеется. Ложится грудью на стол, подмигивает Свете сначала одним глазом, потом другим. Полетаев косится на неудачливого соперника неприязненно, чуя какой-то подвох.
– Вот кстати, – говорит Димочка, – насчет хорошей жизни. Здесь по Морскому бульвару недурные магазинчики есть. В бутике Альгари коллекция весна-лето – такие туфельки, пальчики оближешь, и как раз на каблуке-макси, как ты носишь. А напротив – Диамант-Эстет, можно авторскую ювелирку посмотреть, что-то для себя заказать неповторимое… Пойдем вечером в казино? Вместе?
– Я тебе пойду в казино! – рычит Солнце, угрожающе выставляя челюсть. – Мозги пропил? Ребенка тащишь!..
– Я совершеннолетняя! – по-змеиному шипит Флейта; даже плечи приподнимаются от ярости. – Мне семнадцать! – кажется, что карие ее глаза алеют, как накаленный металл, и грозный Полетаев под этим взглядом теряется и сникает, вид у него чуть ли не жалобный. – Дима! Во сколько?
– Часиков в восемь, – удовлетворенно мурлычет Птиц, поигрывая серьгой в ухе. – Когда люди играть соберутся…
– Мы с тобой, – тихо говорит Костя.
– Нет, – отвечает Света: ясно, что так и выглядят окончательные отказы. – Я вообще сейчас в кино пойду. На «Олений след». Спать. У меня от тебя голова заболела.
– Юрка… – только заикается Костя, и Тихорецкая вновь обрывает:
– Одна.
– Света, Светик, – торопится он, – погоди, тут же эти уроды, может, ползают…
– Не делай щенячью рожицу. Я себе все, что надо, спою.
Димочка без сарказма, грустно думает, что Света, Бабушкина «внучка», вроде него самого: ребенок-чудо, ткнувшийся нежданно в глухую стену. У нее тоже пятнадцатый уровень, от которого никакого толку. Батя с Бородой заняты, да и вообще чересчур официальные лица, чтобы всюду сопровождать Алентипалну, поэтому та когда-то, отправляясь по делам, брала с собой Каймана и Солнце. Говорила – «мои запасные крылья». И вот Бабушка не придумала ничего лучше, чем доверить насквозь больного, как большинство корректоров, ребенка – им.
Для здоровья это, может, и обернулось пользой, но у Солнца какой-то дар – влюблять в себя больных нежизнеспособных баб. Кнопка, запредельной мощи амортизатор, не способная ни на какие собственные чувства, и та… впрочем, она-то всего-навсего впитывает и отражает испытываемое другим.
По части накала страстей с энергетиком Полетаевым Птиц сравниться не мог.
– …а вот и нет! – внушает кому-то Шеверинский. – Если у корректора болит голова, это не значит, что кто-то плохой энергетик. Это значит, что кто-то плохой амортизатор!
Девица Вольф таращится на него с видом нежной самки. «Вот не было печалей», – думает Димочка. В маниакальной фазе он бы обоим устроил веселье, но сейчас под горлом тоскливо и тяжко, как от проглоченного гнилья.
– Понял, Крокодилыч? – радуется Солнце. – Ты плохо работаешь!
– Полетаев, красься, – мигом вспоминает Крокодилыч. – Жизнь твоя станет адом!..
Света встает и уходит, цокая высоченными каблуками босоножек, сверкающих, золотистых. Если не знать точно, никогда не скажешь, что бывший мурёныш. Половину своей нынешней внешности она спела, половину выцыганила у врачей – пластическая хирургия по рекомендации психотерапевта… и все низачем. Девица Вольф удивительно умно заметила, что Этцер с Полетаевым ведут себя как родители. Безнадежно любимый Солнце видит Флейту ребенком, вдобавок больным ребенком, и относится соответственно.
Над парками и лугами Итъяни, основной столицы Анкай, которая в учебниках ксенологии помечена как «условно жреческая», мчится семитерранский кортеж. Люнеманн тянется к настройкам экрана – приглушить краски. Ослепительно-радостная, летняя яркость цвета противоречит хорошему вкусу… и его теперешнему настроению. Шумят на ветру серебристые деревья странных, не земных очертаний; узкие пирамиды служебных построек медленно перемещаются вдоль троп, легкие ленты, укрепленные возле вершин, вздымаются и опадают дождем. Стремительные людские машины сверкают, как драгоценные камни.
Вчера Люнеманн около полусуток провел в анкайском амфитеатре и измотался насмерть. Даже не спросил отчета врачей – время было заполночь. Биопластик и лицензирование браконьерства – гарантии, которые корсар мог предоставить уральцам – стали для него спасательным плотом. Прежде ассоциации рождались другие: точно у рыбака со спиннингом наживку взяла акула. Теперь эта акула, не выпуская крючок из пасти, тащила его за собой.
Благо, направление взяла верное.
«Только дурак или негодяй, – не с трибуны, но в официальном интервью сказал Кхин, – может болтать о разделении Ареала человечества. Если эту идею выдвинут политики Земли, мы, жители колоний, однозначно будем против. Прецеденты, конечно, есть – скажем, временный распад Ареала цаосц около пяти тысяч лет назад, но вспомним, что он был вызван несовершенством средств передвижения вкупе с активной экспансией. Сейчас, у людей, обстоятельства совершенно иные. Ареал – это не страна, Ареал – это синоним человечества, и я не представляю его разделенным. Однако реструктуризация Ареала необходима. И необходима в скорейшем времени, потому что проблемы множатся, и ситуация с каждым годом становится все сложней».
Одним из пунктов в их требованиях стоит налаживание контакта с Диким Портом. Естественно, после его присоединения к межцивилизационным договорам.
В перерыве между заседаниями к Люнеманну подошел один из консультантов земной делегации. Он был предельно корректен; под этой вежливостью, казалось, прятался страх. Земной ксенолог работал «по людям»: такие вещи для Начальника Порта были отдохновением души, и Рихард заподозрил какую-то двойную игру, но потом подумал, что частое общение с гроссмейстерами Лэтлаэк заставляет его умножать сущности сверх необходимого.
Дипломат от имени главы делегации просил о встрече лицом к лицу. Земля готова пойти на уступки. Союз Порта с Седьмой Террой крайне тревожит Совет Ареала.
«Начисление налогов корпорациям Порта «с нуля», – без труда угадал Люнеманн. – Амнистия по делам Золотого Концерна, уничтожение информации о войне «Фанкаделик» и «Аткааласт». Может быть, отмена законов, ограничивающих миграцию».
Дипломат через силу кивнул.
«Ррит, – негромко сказал Рихард, наклонившись к нему. – Пересмотр итогов войн, уход оккупационных войск с Кадары».
Землянин, пряча глаза, удрученно развел руками.
А через полчаса явился Ценкович, как-то по-особенному бодрый и оптимистичный. Рихард как раз думал, что субъекты Ареала не равноправны. Колонии – не государства, и в колониальных кабинетах министров не представлена госбезопасность. Но Элию это не волнует. Скромная официальная позиция министра здравоохранения, и нескромная неофициальная… кто в действительности глава триумвирата? Думается, что не Кхин.
«Вас очень тревожит это покушение, – сказал он, – я вижу. Простите мою прямоту. Бывших врачей не бывает».
«Благодарю за беспокойство. Не столько покушение, любезнейший местер Элия, оно не первое и, боюсь, не последнее. Моя личная армия избавила меня от одной головной боли и отдарилась другой. Ррит нельзя перекупить, но это оружие, которое способно обернуться против хозяина. А Л’тхарна – не столько секьюрити, сколько заместитель. Он… более чем ценный сотрудник, вы меня понимаете?»
«Понимаю, – спокойно кивнул Ценкович, и Начальник Порта с неприятным чувством заподозрил, что понял тот больше, чем следовало бы. – С самого начала понимал. Мы подумали об этом, почтеннейший местер Рихард».
«Объяснитесь, пожалуйста».
«Если вы позволите, мы испробуем особое средство. Практически безотказное».
Люнеманн не сразу понял, о чем он. А поняв, почувствовал себя инженером прошлого века, стоящим перед анкайским компьютером. О каких «безотказных средствах» может идти речь, если даже на Порту не была восстановлена рритская фармацевтика? Они сами не торопились: раса подвержена крайне малому числу болезней, старение происходит рывком и под конец жизни, а жесткий естественный отбор – неотъемлемая часть культурного самосознания. На Кадаре же, по всем сведениям – полная дикость…
Потом пришла абсурдная мысль: семитерране модифицировали под ррит биопластик.
Альтернативы не виделось никакой, даже еще более фантастической.
«Есть другие ресурсы…» – с усмешкой, уклончиво заметил Ценкович.
…И неожиданным наитием Рихард понимает, о чем говорил семитерранин!
Сейчас.
Здесь.
Вспоминая доклады разведчиков Терадзавы.
Райский Сад, который не спецслужба, не школа, не научное учреждение. «Расторгните все договоры с Уралом, которые вы имели глупость заключить!», «Вы даже не сможете пожалеть об этом, потому что просто ничего не поймете!» О, святой человек, почтенный сенсей и любезный местер, если бы ты знал, чему послужит твоя невероятная эксклюзивная информация…
«Пока удовлетворительной теории, объясняющей подобные возможности «пост-людей», не существует, но работы активно ведутся. Промежуточные результаты исследований более чем обнадеживают. Найдены комплексы генов, создающие предрасположенность к различным формам сверхполноценности. Особенно интересным и перспективным в плане исследований является факт, что представители некоторых инопланетных рас, например, анкайи, с первого взгляда отличают сверхполноценника от обычного Homo…»
Уральцы рискуют. Любопытство свойственно анкайи в той же мере, что и прочим разумным расам. Стоит прозвучать единственному вопросу, и последствия предугадать невозможно.
Но это Люнеманна не волнует. Это – не его забота.
Райская птица.
Корректор.
Здесь, на Анкай, находится один… одно из этих существ. Триумвиры предлагают его помощь. Значит, если есть самомалейшая вероятность, что Л’тхарна выживет, эта вероятность реализуется.
Пусть семитерране будут кем угодно – исчадиями ада, воплощенным злом, диктаторами, рвущимися к власти – это неважно.
Сверкающий кортеж Урала, череда «Зорь» и «Искр», похожая издалека на сорочьи бусы тинейджера, мчится над дворцами Анкай.
– В вульгарном понимании дальнейшая генная эволюция должна выразиться в атрофии ногтей и пальцев на ногах. При этом не принимается во внимание, что последним эволюционным шагом человека было обретение разума. И следующий шаг должен произойти на том же уровне – на том же или на высшем!.. Михалыч, ты меня слушаешь?
– Ох и мудер ты, Наумыч, ох и мудер… – бурчит Михалыч, – а в прошлом месяце вы с вашим гнездом опять за бюджет вылезли. Между прочим.
– Окстись, Михалыч, на что жалеешь! На детей жалеешь. Дети наше будущее.
– Пупок не треснет у нашего будущего?
– Ваня, – сурово командует Элия, – на обороноспособность государства – быстро, много – дал!
Батя аж задыхается от возмущения.
– Все вы у меня на горбу ездите! – для наглядности он поворочается и стучит себя кулаком по воображаемому горбу, – интеллигенты…
– Инородцы! – замогильным голосом подсказывает Ценкович и ухмыляется гнусно.
– Дети, дети… – продолжает Кхин, – мы в их возрасте…
– …думали, где денег взять. А они на стражу Родины готовятся.
– То-то я всю жизнь только об одном думаю – где денег взять!
– Зато я всегда знаю, где их взять.
– Где?
– У тебя! – отвечает Ценкович и смеется, когда на него в шутку замахиваются кулаком. – Ваня, ты в прошлом месяце контрольный пакет «Platinum Motors» купил. И теперь говоришь мне, что денег нет.
– Вот поэтому и нет, что купил. От него польза. А от вас польза – где?
– Ваня, какая тебе нужна польза? В исторической перспективе?
– В масштабах пятилетки!
Некоторое время Ценкович выговаривает только «ых!» и «ух!», а потом заявляет:
– Ваня! Я таки старый еврей. Но ты своей большевистской прямотой даже меня ставишь в тупик.
Батя густо хохочет.
– Хороший ты мужик, Элька, – говорит он. – Только вредный очень. Тебе за вредность надо молоко бесплатно давать.
Местра Надеждина, улыбаясь, смотрит в окно. Они спорят и ругаются не всерьез, защита ее и опора, они на свой лад пытаются ее развлечь. Ни слова о Порте и Начальнике Порта. Вопрос обговорен и закрыт, осталось исполнить задуманное.
Она очень устала за последнее время. Ваня сам вычерпан почти до дна, а на чем держится Элик, неясно даже ему самому. Как же не вовремя Димочка потерял равновесие… Нина и Женя не могут сравниться с ним, а Свете только семнадцать, и для таких дел она все-таки слишком юна. Ее без того успели уже загонять… ничего. Ничего. Все пройдет, все скоро закончится, и они поедут на Терру-без-номера, а там хорошо и спокойно. Другие дела: лечебница, дети-мурята, верящие в Волшебную Бабушку… но когда видишь их лица, исчезают сами понятия «усталость» и «тяжесть». Совсем не то, что политика. Здесь – надо, должна. Там – не можешь не сделать.
Кортеж останавливается.
Двери машин взлетают бесшумно, как крылья.
Начальник Порта приветствует гостей с верха лестницы. Он ждет. Уже давно, и ожидание это не рассеянно-равнодушное – острое, сосредоточенное, мучительное. Люнеманн немолод, не мог он вдруг свято поверить посулам Ценковича, позволить себе надежду невесть на что… Догадывается? Знает?
Успокаивающий взгляд Элии: все правильно, все под контролем.
Местра Надеждина поднимает лицо.
У Рихарда наметанный глаз, и человека в биопластиковом костюме он выделяет сразу. Пластик – на всех троих прибывших.
Двое из них ему знакомы. Это местер Кхин и местер Ценкович, триумвиры Седьмой Терры. Третья – женщина. Ее он тоже видел прежде, на фото среди прочих данных по Райскому Саду, но самая реалистичная голограмма не может передать этого ощущения. Его даже словами не передать, потому что в лексиконе корсарского короля нет таких слов: они – по ведомству детей, поэтов и фантазеров.
Гостья выглядит моложе своих лет, но старше, чем могла бы с помощью пластика и косметолога; не излет полуденной зрелости, тихое начало вечера. По всей видимости, ровесница Рихарда. Не чурается своей седины, даже морщины заметны, только руки – белые, крепкие, молодые.
Пустые слова. Как описание музыки.
…несколько секунд длятся попытки найти определение, и вот рождается столь же сухое: «перед корректором скептиков не бывает». Максимально точная формулировка, какую может предложить деловой человек.
Рихард делает шаг вперед.
Смотрит в глаза местре Надеждиной, Алентипалне, третьему триумвиру Урала.
Ясные серые глаза.
Невероятно ясные.
Глава десятая. Заклятие крейсера
– Он перепил, – хихикает Таис, – и гонялся по парку за девками с криком «утютю!»
Лицо Солнца становится задумчивым: он явно пытается представить, как это выглядело.
– И… много поймал? – усиленно пытаясь не хохотать, интересуется Кайман.
– Да кто ж от него убегал-то? – удивляется Таис.
– И чего он?
– Ловил, в воздух подкидывал и орал: «Господи, как жить-то хорошо!»..
Птиц смеется. Ложится грудью на стол, подмигивает Свете сначала одним глазом, потом другим. Полетаев косится на неудачливого соперника неприязненно, чуя какой-то подвох.
– Вот кстати, – говорит Димочка, – насчет хорошей жизни. Здесь по Морскому бульвару недурные магазинчики есть. В бутике Альгари коллекция весна-лето – такие туфельки, пальчики оближешь, и как раз на каблуке-макси, как ты носишь. А напротив – Диамант-Эстет, можно авторскую ювелирку посмотреть, что-то для себя заказать неповторимое… Пойдем вечером в казино? Вместе?
– Я тебе пойду в казино! – рычит Солнце, угрожающе выставляя челюсть. – Мозги пропил? Ребенка тащишь!..
– Я совершеннолетняя! – по-змеиному шипит Флейта; даже плечи приподнимаются от ярости. – Мне семнадцать! – кажется, что карие ее глаза алеют, как накаленный металл, и грозный Полетаев под этим взглядом теряется и сникает, вид у него чуть ли не жалобный. – Дима! Во сколько?
– Часиков в восемь, – удовлетворенно мурлычет Птиц, поигрывая серьгой в ухе. – Когда люди играть соберутся…
– Мы с тобой, – тихо говорит Костя.
– Нет, – отвечает Света: ясно, что так и выглядят окончательные отказы. – Я вообще сейчас в кино пойду. На «Олений след». Спать. У меня от тебя голова заболела.
– Юрка… – только заикается Костя, и Тихорецкая вновь обрывает:
– Одна.
– Света, Светик, – торопится он, – погоди, тут же эти уроды, может, ползают…
– Не делай щенячью рожицу. Я себе все, что надо, спою.
Димочка без сарказма, грустно думает, что Света, Бабушкина «внучка», вроде него самого: ребенок-чудо, ткнувшийся нежданно в глухую стену. У нее тоже пятнадцатый уровень, от которого никакого толку. Батя с Бородой заняты, да и вообще чересчур официальные лица, чтобы всюду сопровождать Алентипалну, поэтому та когда-то, отправляясь по делам, брала с собой Каймана и Солнце. Говорила – «мои запасные крылья». И вот Бабушка не придумала ничего лучше, чем доверить насквозь больного, как большинство корректоров, ребенка – им.
Для здоровья это, может, и обернулось пользой, но у Солнца какой-то дар – влюблять в себя больных нежизнеспособных баб. Кнопка, запредельной мощи амортизатор, не способная ни на какие собственные чувства, и та… впрочем, она-то всего-навсего впитывает и отражает испытываемое другим.
По части накала страстей с энергетиком Полетаевым Птиц сравниться не мог.
– …а вот и нет! – внушает кому-то Шеверинский. – Если у корректора болит голова, это не значит, что кто-то плохой энергетик. Это значит, что кто-то плохой амортизатор!
Девица Вольф таращится на него с видом нежной самки. «Вот не было печалей», – думает Димочка. В маниакальной фазе он бы обоим устроил веселье, но сейчас под горлом тоскливо и тяжко, как от проглоченного гнилья.
– Понял, Крокодилыч? – радуется Солнце. – Ты плохо работаешь!
– Полетаев, красься, – мигом вспоминает Крокодилыч. – Жизнь твоя станет адом!..
Света встает и уходит, цокая высоченными каблуками босоножек, сверкающих, золотистых. Если не знать точно, никогда не скажешь, что бывший мурёныш. Половину своей нынешней внешности она спела, половину выцыганила у врачей – пластическая хирургия по рекомендации психотерапевта… и все низачем. Девица Вольф удивительно умно заметила, что Этцер с Полетаевым ведут себя как родители. Безнадежно любимый Солнце видит Флейту ребенком, вдобавок больным ребенком, и относится соответственно.
Над парками и лугами Итъяни, основной столицы Анкай, которая в учебниках ксенологии помечена как «условно жреческая», мчится семитерранский кортеж. Люнеманн тянется к настройкам экрана – приглушить краски. Ослепительно-радостная, летняя яркость цвета противоречит хорошему вкусу… и его теперешнему настроению. Шумят на ветру серебристые деревья странных, не земных очертаний; узкие пирамиды служебных построек медленно перемещаются вдоль троп, легкие ленты, укрепленные возле вершин, вздымаются и опадают дождем. Стремительные людские машины сверкают, как драгоценные камни.
Вчера Люнеманн около полусуток провел в анкайском амфитеатре и измотался насмерть. Даже не спросил отчета врачей – время было заполночь. Биопластик и лицензирование браконьерства – гарантии, которые корсар мог предоставить уральцам – стали для него спасательным плотом. Прежде ассоциации рождались другие: точно у рыбака со спиннингом наживку взяла акула. Теперь эта акула, не выпуская крючок из пасти, тащила его за собой.
Благо, направление взяла верное.
«Только дурак или негодяй, – не с трибуны, но в официальном интервью сказал Кхин, – может болтать о разделении Ареала человечества. Если эту идею выдвинут политики Земли, мы, жители колоний, однозначно будем против. Прецеденты, конечно, есть – скажем, временный распад Ареала цаосц около пяти тысяч лет назад, но вспомним, что он был вызван несовершенством средств передвижения вкупе с активной экспансией. Сейчас, у людей, обстоятельства совершенно иные. Ареал – это не страна, Ареал – это синоним человечества, и я не представляю его разделенным. Однако реструктуризация Ареала необходима. И необходима в скорейшем времени, потому что проблемы множатся, и ситуация с каждым годом становится все сложней».
Одним из пунктов в их требованиях стоит налаживание контакта с Диким Портом. Естественно, после его присоединения к межцивилизационным договорам.
В перерыве между заседаниями к Люнеманну подошел один из консультантов земной делегации. Он был предельно корректен; под этой вежливостью, казалось, прятался страх. Земной ксенолог работал «по людям»: такие вещи для Начальника Порта были отдохновением души, и Рихард заподозрил какую-то двойную игру, но потом подумал, что частое общение с гроссмейстерами Лэтлаэк заставляет его умножать сущности сверх необходимого.
Дипломат от имени главы делегации просил о встрече лицом к лицу. Земля готова пойти на уступки. Союз Порта с Седьмой Террой крайне тревожит Совет Ареала.
«Начисление налогов корпорациям Порта «с нуля», – без труда угадал Люнеманн. – Амнистия по делам Золотого Концерна, уничтожение информации о войне «Фанкаделик» и «Аткааласт». Может быть, отмена законов, ограничивающих миграцию».
Дипломат через силу кивнул.
«Ррит, – негромко сказал Рихард, наклонившись к нему. – Пересмотр итогов войн, уход оккупационных войск с Кадары».
Землянин, пряча глаза, удрученно развел руками.
А через полчаса явился Ценкович, как-то по-особенному бодрый и оптимистичный. Рихард как раз думал, что субъекты Ареала не равноправны. Колонии – не государства, и в колониальных кабинетах министров не представлена госбезопасность. Но Элию это не волнует. Скромная официальная позиция министра здравоохранения, и нескромная неофициальная… кто в действительности глава триумвирата? Думается, что не Кхин.
«Вас очень тревожит это покушение, – сказал он, – я вижу. Простите мою прямоту. Бывших врачей не бывает».
«Благодарю за беспокойство. Не столько покушение, любезнейший местер Элия, оно не первое и, боюсь, не последнее. Моя личная армия избавила меня от одной головной боли и отдарилась другой. Ррит нельзя перекупить, но это оружие, которое способно обернуться против хозяина. А Л’тхарна – не столько секьюрити, сколько заместитель. Он… более чем ценный сотрудник, вы меня понимаете?»
«Понимаю, – спокойно кивнул Ценкович, и Начальник Порта с неприятным чувством заподозрил, что понял тот больше, чем следовало бы. – С самого начала понимал. Мы подумали об этом, почтеннейший местер Рихард».
«Объяснитесь, пожалуйста».
«Если вы позволите, мы испробуем особое средство. Практически безотказное».
Люнеманн не сразу понял, о чем он. А поняв, почувствовал себя инженером прошлого века, стоящим перед анкайским компьютером. О каких «безотказных средствах» может идти речь, если даже на Порту не была восстановлена рритская фармацевтика? Они сами не торопились: раса подвержена крайне малому числу болезней, старение происходит рывком и под конец жизни, а жесткий естественный отбор – неотъемлемая часть культурного самосознания. На Кадаре же, по всем сведениям – полная дикость…
Потом пришла абсурдная мысль: семитерране модифицировали под ррит биопластик.
Альтернативы не виделось никакой, даже еще более фантастической.
«Есть другие ресурсы…» – с усмешкой, уклончиво заметил Ценкович.
…И неожиданным наитием Рихард понимает, о чем говорил семитерранин!
Сейчас.
Здесь.
Вспоминая доклады разведчиков Терадзавы.
Райский Сад, который не спецслужба, не школа, не научное учреждение. «Расторгните все договоры с Уралом, которые вы имели глупость заключить!», «Вы даже не сможете пожалеть об этом, потому что просто ничего не поймете!» О, святой человек, почтенный сенсей и любезный местер, если бы ты знал, чему послужит твоя невероятная эксклюзивная информация…
«Пока удовлетворительной теории, объясняющей подобные возможности «пост-людей», не существует, но работы активно ведутся. Промежуточные результаты исследований более чем обнадеживают. Найдены комплексы генов, создающие предрасположенность к различным формам сверхполноценности. Особенно интересным и перспективным в плане исследований является факт, что представители некоторых инопланетных рас, например, анкайи, с первого взгляда отличают сверхполноценника от обычного Homo…»
Уральцы рискуют. Любопытство свойственно анкайи в той же мере, что и прочим разумным расам. Стоит прозвучать единственному вопросу, и последствия предугадать невозможно.
Но это Люнеманна не волнует. Это – не его забота.
Райская птица.
Корректор.
Здесь, на Анкай, находится один… одно из этих существ. Триумвиры предлагают его помощь. Значит, если есть самомалейшая вероятность, что Л’тхарна выживет, эта вероятность реализуется.
Пусть семитерране будут кем угодно – исчадиями ада, воплощенным злом, диктаторами, рвущимися к власти – это неважно.
Сверкающий кортеж Урала, череда «Зорь» и «Искр», похожая издалека на сорочьи бусы тинейджера, мчится над дворцами Анкай.
– В вульгарном понимании дальнейшая генная эволюция должна выразиться в атрофии ногтей и пальцев на ногах. При этом не принимается во внимание, что последним эволюционным шагом человека было обретение разума. И следующий шаг должен произойти на том же уровне – на том же или на высшем!.. Михалыч, ты меня слушаешь?
– Ох и мудер ты, Наумыч, ох и мудер… – бурчит Михалыч, – а в прошлом месяце вы с вашим гнездом опять за бюджет вылезли. Между прочим.
– Окстись, Михалыч, на что жалеешь! На детей жалеешь. Дети наше будущее.
– Пупок не треснет у нашего будущего?
– Ваня, – сурово командует Элия, – на обороноспособность государства – быстро, много – дал!
Батя аж задыхается от возмущения.
– Все вы у меня на горбу ездите! – для наглядности он поворочается и стучит себя кулаком по воображаемому горбу, – интеллигенты…
– Инородцы! – замогильным голосом подсказывает Ценкович и ухмыляется гнусно.
– Дети, дети… – продолжает Кхин, – мы в их возрасте…
– …думали, где денег взять. А они на стражу Родины готовятся.
– То-то я всю жизнь только об одном думаю – где денег взять!
– Зато я всегда знаю, где их взять.
– Где?
– У тебя! – отвечает Ценкович и смеется, когда на него в шутку замахиваются кулаком. – Ваня, ты в прошлом месяце контрольный пакет «Platinum Motors» купил. И теперь говоришь мне, что денег нет.
– Вот поэтому и нет, что купил. От него польза. А от вас польза – где?
– Ваня, какая тебе нужна польза? В исторической перспективе?
– В масштабах пятилетки!
Некоторое время Ценкович выговаривает только «ых!» и «ух!», а потом заявляет:
– Ваня! Я таки старый еврей. Но ты своей большевистской прямотой даже меня ставишь в тупик.
Батя густо хохочет.
– Хороший ты мужик, Элька, – говорит он. – Только вредный очень. Тебе за вредность надо молоко бесплатно давать.
Местра Надеждина, улыбаясь, смотрит в окно. Они спорят и ругаются не всерьез, защита ее и опора, они на свой лад пытаются ее развлечь. Ни слова о Порте и Начальнике Порта. Вопрос обговорен и закрыт, осталось исполнить задуманное.
Она очень устала за последнее время. Ваня сам вычерпан почти до дна, а на чем держится Элик, неясно даже ему самому. Как же не вовремя Димочка потерял равновесие… Нина и Женя не могут сравниться с ним, а Свете только семнадцать, и для таких дел она все-таки слишком юна. Ее без того успели уже загонять… ничего. Ничего. Все пройдет, все скоро закончится, и они поедут на Терру-без-номера, а там хорошо и спокойно. Другие дела: лечебница, дети-мурята, верящие в Волшебную Бабушку… но когда видишь их лица, исчезают сами понятия «усталость» и «тяжесть». Совсем не то, что политика. Здесь – надо, должна. Там – не можешь не сделать.
Кортеж останавливается.
Двери машин взлетают бесшумно, как крылья.
Начальник Порта приветствует гостей с верха лестницы. Он ждет. Уже давно, и ожидание это не рассеянно-равнодушное – острое, сосредоточенное, мучительное. Люнеманн немолод, не мог он вдруг свято поверить посулам Ценковича, позволить себе надежду невесть на что… Догадывается? Знает?
Успокаивающий взгляд Элии: все правильно, все под контролем.
Местра Надеждина поднимает лицо.
У Рихарда наметанный глаз, и человека в биопластиковом костюме он выделяет сразу. Пластик – на всех троих прибывших.
Двое из них ему знакомы. Это местер Кхин и местер Ценкович, триумвиры Седьмой Терры. Третья – женщина. Ее он тоже видел прежде, на фото среди прочих данных по Райскому Саду, но самая реалистичная голограмма не может передать этого ощущения. Его даже словами не передать, потому что в лексиконе корсарского короля нет таких слов: они – по ведомству детей, поэтов и фантазеров.
Гостья выглядит моложе своих лет, но старше, чем могла бы с помощью пластика и косметолога; не излет полуденной зрелости, тихое начало вечера. По всей видимости, ровесница Рихарда. Не чурается своей седины, даже морщины заметны, только руки – белые, крепкие, молодые.
Пустые слова. Как описание музыки.
…несколько секунд длятся попытки найти определение, и вот рождается столь же сухое: «перед корректором скептиков не бывает». Максимально точная формулировка, какую может предложить деловой человек.
Рихард делает шаг вперед.
Смотрит в глаза местре Надеждиной, Алентипалне, третьему триумвиру Урала.
Ясные серые глаза.
Невероятно ясные.
Глава десятая. Заклятие крейсера
– Понимаешь, – сказал Свен, – они охотятся.
– То есть как?
Свен уставился на собственные ботинки. Пожевал губы. Адъютант командира мобильной армии, офицерскую академию закончил с отличием, прослушал трехмесячные курсы военных ксенологов, командовал взводом на DRF-77/7, был на «Леди Лу» во время последнего славного рейда. Свен имел практический опыт. Попросту знал.
Он наступил на гигантскую, с ладонь, глянцевито-черную многоножку. Со вкусом, с хрустом, раздавил. Из многоножки потекло содержимое, обляпало ботинок. Свен проворчал ругательство, полез в куст вроде лопуха, от души рванул. Вытер обувь большим бархатистым листом.
– Охотятся, – повторил он.
Ксенология – предмет скользкий. Тут надо либо говорить коротко и по существу, а потом отдавать приказ, либо объяснять с самого начала, долго и подробно, пересказывая чуть не весь курс лекций. Свен мог и объяснить, но делать этого не любил. Раза три честно пробовал и выдыхался на полпути. Впрочем, преподаватели курсов предупреждали, что так оно и будет. Уступая просьбам, Свен всякий раз корил себя за идеализм. Нормальные люди, воспитанные нормальными людьми и потомками нормальных людей, они просто физически не могли уяснить себе чуждую манеру мышления. Организм отторгал. Нельзя, невозможно принять и поверить, что кто-то, обладающий разумом, действительно может так поступать и руководствоваться такими мотивами.
«Врешь», – говорили ему. «Да чушь это все!» – говорили ему. «Нет», – говорили ему и предлагали свой вариант, правильный, удобный, логичный. Порой Свену невыносимо хотелось согласиться и отправить умных нормальных людей действовать в соответствии с их представлениями о рритской логике. Но изуродованные трупы несогласных и самостоятельно мыслящих – слишком высокая цена за победу в споре.
Ррит, кстати, так не считают.
– Чего-то я не пойму, – сказал Джек Лэнгсон.
Свен опечалился. Объяснить Счастливчику боевую задачу и при этом уйти от детального рассказа о психике ррит – трудненько будет.
– Я знаю, что они охотятся, – Лакки поморщился. Шрамы на лице задвигались странно и неприятно.
Свен ждал.
– Я понимаю, – рассудительно продолжал Джек, сплюнув, – когда охотится, скажем, цйирхта с «малой свитой». Или даже ай-аххар. Я сам видел, как эвакуировали Первую Терру.
«При многократном превосходстве сил противника следует ожидать, что слабые, не способные к сопротивлению цели не привлекут внимания ррит», – поползли в свеновой голове строчки из учебного пособия. На скорую руку слепленные учебники, трехмесячные курсы, липовые стратегические консультанты… Экстрим-операторов, куда ни ткни, не хватает, а настоящих мастеров-ксенологов поменее наберется, чем воинственных теток с ручными ящерицами. Они, мастера, в штабах сидят, а не с мобильными армиями по поверхностям ползают. Риверу бы сюда. Или ту бабу кирпичнорожую, местру Унруэ. Как же. Думай, Хольм.
Итак, при многократном превосходстве сил противника… Ррит не охотятся на мелкую дичь, вот что. Мелкая дичь – для детей, так у них в подкорке забито. А беззубая дичь – или для вчерашних сосунков, или когда просто жрать хочется. На веселой танцульке, которой они воспринимают эту войну, неприлично рвать все подряд.
Боевые корабли гарнизона Первой Терры не могли противостать рритскому флоту. Они могли только оттянуть на себя огонь. Ррит не понимают, что значит «гражданское население», у них такового просто нет, но они, развлекаясь стрельбой, позволили бы работягам Терры спастись на беззащитных грузовозах.
Кораблям отдали приказ уходить.
Флот сберегали на будущее.
А ррит, подошедшим к колонии, было скучно. Давно не выпадало случая пострелять. И ксенологическое «авось» не сработало.
Эвакуация шла под огнем.
– С-суки… – то ли прошипел, то ли просвистел Лакки, и страшный тик скособочил его, исказил лицо в жуткой гримасе.
Свинцовый холод скрутил свеновы кишки. Потек к горлу.
Первая Терра.
Свен видел только отчеты и короткие фрагменты съемки, которые успели передать по галактической связи.
…Когда «Кхимрай Х’йарна» разметал третью линию обороны и вышел к Земле, ведя за собой сильно прореженную, но по-прежнему мощную «свиту», настал самый страшный час за всю историю человечества. Свен, в числе чудом спасшихся с «Леди Лу», был тогда дома, в отпуске, и ждал нового назначения. Память отказалась хранить случившееся, как тело отказывается принимать кровь чуждой группы. Осталось лишь эхо непереносимого, неописуемого, предельного ужаса.
Тогда несколько тысяч человек умерло от страха. Кто-то – от инфарктов и инсультов; обезумевшие выбрасывались из окон; парализованные ужасом не справлялись с управлением аэромобилей. Кто-то умер из-за ошибок врачей, из-за того, что у медсестер опускались руки. В разных странах разные люди внезапно хватали оружие и расстреливали прохожих, сослуживцев, родных.
Рритский крейсер еще не успел выстрелить по планете, а жертвы уже были.
Система космической обороны сработала идеально. Ни один земной мегаполис не узнал кошмара орбитальной бомбардировки. Поверхности достигли только два залпа, погибших непосредственно от огня ррит было немного. Но страха человечество вкусило сполна.
Это случилось с Землей. Это помнили все.
Мало кто из живых видел эвакуацию Первой Терры.
– А кем ты там?.. – спросил Свен. Мелькнула мысль, что если сержант там был и видел это, то придется рассказывать, о чем попросит. Просто из уважения.
– Я?.. – сержант глянул на него, помолчал. – Тебе важно?
…тысячи жителей колонии нельзя сравнить с миллиардами землян, и фиксация событий не в пример хуже была налажена. Когда единственный местный канал закончился, остались только уличные камеры наблюдения, передававшие кадры на спутник. Потом спутник тоже кончился. Документальных сведений почти не сохранилось, только воспоминания очевидцев.
Очевидцы по большей части отмалчивались.
У Терры не было системы космической обороны.
Свен поколебался.
– Ну, – неопределенно буркнул он.
Лакки уставился в сырую, изрытую тяжелыми джангл-ботинками землю. Неподалеку, в кристально чистом озерце вокруг родника, отражалось и играло бликами лазурное солнце. Яично-желтый лишайник обступал ключ золотой оправой. С близких гор, увенчанных ледяными шапками, струился холодный ветер. Свен и Джек сидели рядом, в одинаковых позах. Обоим было хреново. Оба хорошо понимали друг друга.
Лэнгсон набрал в грудь воздуха, длинно выдохнул. Снова сплюнул.
– Я тогда лейтенантом был, – криво ухмыльнулся он. – Терра. Там дислоцировалась часть. Ну, четыре взвода. Каждому отделению положена броневая «крыса». И еще командирская на взвод. А на броневиках стоят орудия…
Свен молчал, уже подозревая, что именно сделал Джек.
– Они охотились, – сказал Лэнгсон. – Они входили в атмосферу на малых кораблях. Высаживали десант. Там кроме нас и ответить-то было некому. Рабочие. Строители. Научники. В общем… сам представляешь, что такое «крыса» против ай-аххара. Но «крыса» стреляет, а грузовоз – нет. Отвлекающий маневр. Капитан придумал. Водитель и стрелок, двое в каждой машине. Смертники. Капитан сам свою командирскую машину повел. Он классно водил. А меня оставил. Командовать.
Свен сглотнул.
– Рукопашная, – сказал Лакки и вдруг осклабился с неуместным весельем. – Во! Расписали меня – любо-дорого. Ты нож видел? Трофей! Я рукоятку обточил под себя, а все насечки оставил. Котик был – с двух меня, падла, кос десятка два, весь в золоте, клыки – во! Когти – во! А я на него!..
Свен закрыл глаза. Он три месяца изучал ксенологию. Джек лекций не слушал, зато прошел полный практический курс.
Многоукрашенный, многокосый рритский воин, обладатель бесчисленных боевых заслуг и нерядовой славы… Не каждому человеку такой оказал бы честь, убив его священным ножом, или, тем паче, собственными клыками и когтями. Только очень отважному, очень дерзкому, по-рритски пренебрегающему смертью, разъяренному до предела, действительно представляющему опасность человеку.
Страшная, горькая наука – ксенология.
– Меня уже в последний челнок втянули, – закончил Джек почти разочарованно и с хрустом потянулся. – Крайс, чертяка… а то бы я еще одного посчитал. В общем, понятно это. Охотятся они. Но тут же мобильная армия, гарнизон на орбите, сканеры, спутники, огневая, опять же, мощь…А их от силы голов пятьдесят. И разбитые корабли. Кому на кого тут охотиться?
Свен не торопился с ответом. Сапфировая звезда никла к дальним горам, заставляя ледники сиять невероятной иномирной лазурью. Лес заливала зелень. Вечерами все ждали особенных десяти минут, когда краски по максимуму совпадали с земными. На свежий взгляд разницы не было никакой, но стоило провести здесь с неделю, и ты тоже начинал видеть, понимать и ждать.
Лэнгсон сопел.
– А вот охотятся, – еще раз повторил Свен. – На крупную дичь.
Свен не стал распинаться перед Лакки. Сказал пару слов, напомнил, что завтра командир гарнизона ждет на совет, и перелил Лэнгсону на браслетник положенную инфу. Конфиденциальная, не под свободное распространение, сколько-то степеней защиты, допуск под красный маркер сержанта. От кого тут была вся эта защита и секретность, Свен понимал слабо. Но положено – значит, положено.
На карте хранилась голографическая проекция: трехмерная модель участка поверхности планеты. Военная съемка. Старая. Десяти лет не прошло, но карта старше войны – значит, старая.
Свен думал, что раньше была должность начальника разведки. Который понятно чем занимался. Спокон веку понятно, чем. Военный ксенолог – он, по сути, начальник разведки и есть. Обработает техник данные сканирования, а твое дело понять, что они значат…
Если боевая задача будет выполнена, командир гарнизона станет комендантом планеты.
Свен повременил немного и грузно поднялся.
Лакки остался сидеть.
…Здесь был сквер. Опоры тяжелой скамейки удержались на месте, давний взрыв только вырвал из пазов доски. Кто-то принес кусок пластиковой двери и положил вместо сиденья. Счастливчик смотрел на солнце, катящееся к закату, и вспоминал Птицу.
Он успел с ней попрощаться перед тем, как вернулся на «Миннесоту». Честно сказать, думал, что навсегда. Тогда думал, и во время сражения думал неоднократно, но, наверно, Птица помнила о нем, сидя на своей высокой ветке и выводя песни для адмирала. Или такова была звезда Лакки, что не здесь и не сейчас суждено ему было сложить голову.
– То есть как?
Свен уставился на собственные ботинки. Пожевал губы. Адъютант командира мобильной армии, офицерскую академию закончил с отличием, прослушал трехмесячные курсы военных ксенологов, командовал взводом на DRF-77/7, был на «Леди Лу» во время последнего славного рейда. Свен имел практический опыт. Попросту знал.
Он наступил на гигантскую, с ладонь, глянцевито-черную многоножку. Со вкусом, с хрустом, раздавил. Из многоножки потекло содержимое, обляпало ботинок. Свен проворчал ругательство, полез в куст вроде лопуха, от души рванул. Вытер обувь большим бархатистым листом.
– Охотятся, – повторил он.
Ксенология – предмет скользкий. Тут надо либо говорить коротко и по существу, а потом отдавать приказ, либо объяснять с самого начала, долго и подробно, пересказывая чуть не весь курс лекций. Свен мог и объяснить, но делать этого не любил. Раза три честно пробовал и выдыхался на полпути. Впрочем, преподаватели курсов предупреждали, что так оно и будет. Уступая просьбам, Свен всякий раз корил себя за идеализм. Нормальные люди, воспитанные нормальными людьми и потомками нормальных людей, они просто физически не могли уяснить себе чуждую манеру мышления. Организм отторгал. Нельзя, невозможно принять и поверить, что кто-то, обладающий разумом, действительно может так поступать и руководствоваться такими мотивами.
«Врешь», – говорили ему. «Да чушь это все!» – говорили ему. «Нет», – говорили ему и предлагали свой вариант, правильный, удобный, логичный. Порой Свену невыносимо хотелось согласиться и отправить умных нормальных людей действовать в соответствии с их представлениями о рритской логике. Но изуродованные трупы несогласных и самостоятельно мыслящих – слишком высокая цена за победу в споре.
Ррит, кстати, так не считают.
– Чего-то я не пойму, – сказал Джек Лэнгсон.
Свен опечалился. Объяснить Счастливчику боевую задачу и при этом уйти от детального рассказа о психике ррит – трудненько будет.
– Я знаю, что они охотятся, – Лакки поморщился. Шрамы на лице задвигались странно и неприятно.
Свен ждал.
– Я понимаю, – рассудительно продолжал Джек, сплюнув, – когда охотится, скажем, цйирхта с «малой свитой». Или даже ай-аххар. Я сам видел, как эвакуировали Первую Терру.
«При многократном превосходстве сил противника следует ожидать, что слабые, не способные к сопротивлению цели не привлекут внимания ррит», – поползли в свеновой голове строчки из учебного пособия. На скорую руку слепленные учебники, трехмесячные курсы, липовые стратегические консультанты… Экстрим-операторов, куда ни ткни, не хватает, а настоящих мастеров-ксенологов поменее наберется, чем воинственных теток с ручными ящерицами. Они, мастера, в штабах сидят, а не с мобильными армиями по поверхностям ползают. Риверу бы сюда. Или ту бабу кирпичнорожую, местру Унруэ. Как же. Думай, Хольм.
Итак, при многократном превосходстве сил противника… Ррит не охотятся на мелкую дичь, вот что. Мелкая дичь – для детей, так у них в подкорке забито. А беззубая дичь – или для вчерашних сосунков, или когда просто жрать хочется. На веселой танцульке, которой они воспринимают эту войну, неприлично рвать все подряд.
Боевые корабли гарнизона Первой Терры не могли противостать рритскому флоту. Они могли только оттянуть на себя огонь. Ррит не понимают, что значит «гражданское население», у них такового просто нет, но они, развлекаясь стрельбой, позволили бы работягам Терры спастись на беззащитных грузовозах.
Кораблям отдали приказ уходить.
Флот сберегали на будущее.
А ррит, подошедшим к колонии, было скучно. Давно не выпадало случая пострелять. И ксенологическое «авось» не сработало.
Эвакуация шла под огнем.
– С-суки… – то ли прошипел, то ли просвистел Лакки, и страшный тик скособочил его, исказил лицо в жуткой гримасе.
Свинцовый холод скрутил свеновы кишки. Потек к горлу.
Первая Терра.
Свен видел только отчеты и короткие фрагменты съемки, которые успели передать по галактической связи.
…Когда «Кхимрай Х’йарна» разметал третью линию обороны и вышел к Земле, ведя за собой сильно прореженную, но по-прежнему мощную «свиту», настал самый страшный час за всю историю человечества. Свен, в числе чудом спасшихся с «Леди Лу», был тогда дома, в отпуске, и ждал нового назначения. Память отказалась хранить случившееся, как тело отказывается принимать кровь чуждой группы. Осталось лишь эхо непереносимого, неописуемого, предельного ужаса.
Тогда несколько тысяч человек умерло от страха. Кто-то – от инфарктов и инсультов; обезумевшие выбрасывались из окон; парализованные ужасом не справлялись с управлением аэромобилей. Кто-то умер из-за ошибок врачей, из-за того, что у медсестер опускались руки. В разных странах разные люди внезапно хватали оружие и расстреливали прохожих, сослуживцев, родных.
Рритский крейсер еще не успел выстрелить по планете, а жертвы уже были.
Система космической обороны сработала идеально. Ни один земной мегаполис не узнал кошмара орбитальной бомбардировки. Поверхности достигли только два залпа, погибших непосредственно от огня ррит было немного. Но страха человечество вкусило сполна.
Это случилось с Землей. Это помнили все.
Мало кто из живых видел эвакуацию Первой Терры.
– А кем ты там?.. – спросил Свен. Мелькнула мысль, что если сержант там был и видел это, то придется рассказывать, о чем попросит. Просто из уважения.
– Я?.. – сержант глянул на него, помолчал. – Тебе важно?
…тысячи жителей колонии нельзя сравнить с миллиардами землян, и фиксация событий не в пример хуже была налажена. Когда единственный местный канал закончился, остались только уличные камеры наблюдения, передававшие кадры на спутник. Потом спутник тоже кончился. Документальных сведений почти не сохранилось, только воспоминания очевидцев.
Очевидцы по большей части отмалчивались.
У Терры не было системы космической обороны.
Свен поколебался.
– Ну, – неопределенно буркнул он.
Лакки уставился в сырую, изрытую тяжелыми джангл-ботинками землю. Неподалеку, в кристально чистом озерце вокруг родника, отражалось и играло бликами лазурное солнце. Яично-желтый лишайник обступал ключ золотой оправой. С близких гор, увенчанных ледяными шапками, струился холодный ветер. Свен и Джек сидели рядом, в одинаковых позах. Обоим было хреново. Оба хорошо понимали друг друга.
Лэнгсон набрал в грудь воздуха, длинно выдохнул. Снова сплюнул.
– Я тогда лейтенантом был, – криво ухмыльнулся он. – Терра. Там дислоцировалась часть. Ну, четыре взвода. Каждому отделению положена броневая «крыса». И еще командирская на взвод. А на броневиках стоят орудия…
Свен молчал, уже подозревая, что именно сделал Джек.
– Они охотились, – сказал Лэнгсон. – Они входили в атмосферу на малых кораблях. Высаживали десант. Там кроме нас и ответить-то было некому. Рабочие. Строители. Научники. В общем… сам представляешь, что такое «крыса» против ай-аххара. Но «крыса» стреляет, а грузовоз – нет. Отвлекающий маневр. Капитан придумал. Водитель и стрелок, двое в каждой машине. Смертники. Капитан сам свою командирскую машину повел. Он классно водил. А меня оставил. Командовать.
Свен сглотнул.
– Рукопашная, – сказал Лакки и вдруг осклабился с неуместным весельем. – Во! Расписали меня – любо-дорого. Ты нож видел? Трофей! Я рукоятку обточил под себя, а все насечки оставил. Котик был – с двух меня, падла, кос десятка два, весь в золоте, клыки – во! Когти – во! А я на него!..
Свен закрыл глаза. Он три месяца изучал ксенологию. Джек лекций не слушал, зато прошел полный практический курс.
Многоукрашенный, многокосый рритский воин, обладатель бесчисленных боевых заслуг и нерядовой славы… Не каждому человеку такой оказал бы честь, убив его священным ножом, или, тем паче, собственными клыками и когтями. Только очень отважному, очень дерзкому, по-рритски пренебрегающему смертью, разъяренному до предела, действительно представляющему опасность человеку.
Страшная, горькая наука – ксенология.
– Меня уже в последний челнок втянули, – закончил Джек почти разочарованно и с хрустом потянулся. – Крайс, чертяка… а то бы я еще одного посчитал. В общем, понятно это. Охотятся они. Но тут же мобильная армия, гарнизон на орбите, сканеры, спутники, огневая, опять же, мощь…А их от силы голов пятьдесят. И разбитые корабли. Кому на кого тут охотиться?
Свен не торопился с ответом. Сапфировая звезда никла к дальним горам, заставляя ледники сиять невероятной иномирной лазурью. Лес заливала зелень. Вечерами все ждали особенных десяти минут, когда краски по максимуму совпадали с земными. На свежий взгляд разницы не было никакой, но стоило провести здесь с неделю, и ты тоже начинал видеть, понимать и ждать.
Лэнгсон сопел.
– А вот охотятся, – еще раз повторил Свен. – На крупную дичь.
Свен не стал распинаться перед Лакки. Сказал пару слов, напомнил, что завтра командир гарнизона ждет на совет, и перелил Лэнгсону на браслетник положенную инфу. Конфиденциальная, не под свободное распространение, сколько-то степеней защиты, допуск под красный маркер сержанта. От кого тут была вся эта защита и секретность, Свен понимал слабо. Но положено – значит, положено.
На карте хранилась голографическая проекция: трехмерная модель участка поверхности планеты. Военная съемка. Старая. Десяти лет не прошло, но карта старше войны – значит, старая.
Свен думал, что раньше была должность начальника разведки. Который понятно чем занимался. Спокон веку понятно, чем. Военный ксенолог – он, по сути, начальник разведки и есть. Обработает техник данные сканирования, а твое дело понять, что они значат…
Если боевая задача будет выполнена, командир гарнизона станет комендантом планеты.
Свен повременил немного и грузно поднялся.
Лакки остался сидеть.
…Здесь был сквер. Опоры тяжелой скамейки удержались на месте, давний взрыв только вырвал из пазов доски. Кто-то принес кусок пластиковой двери и положил вместо сиденья. Счастливчик смотрел на солнце, катящееся к закату, и вспоминал Птицу.
Он успел с ней попрощаться перед тем, как вернулся на «Миннесоту». Честно сказать, думал, что навсегда. Тогда думал, и во время сражения думал неоднократно, но, наверно, Птица помнила о нем, сидя на своей высокой ветке и выводя песни для адмирала. Или такова была звезда Лакки, что не здесь и не сейчас суждено ему было сложить голову.